Труды Института российской истории. Выпуск 7 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: Наука, 2008. 428 с. 27 п.л. 27,2 уч.-изд.л.

XX съезд КПСС в контексте истории XX века: ("Круглый стол" в ИРИ РАН 28 февраля 2006 г.)

Автор
Сенявский Александр Спартакович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Сенявский А.С. XX съезд КПСС в контексте истории XX века: ("Круглый стол" в ИРИ РАН 28 февраля 2006 г.) // Труды Института российской истории. Вып. 7 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М., 2008. С. 369-386.

Текст статьи

 

[369]

А.С. Сенявский

XX СЪЕЗД КПСС В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ XX ВЕКА

(“Круглый стол” в ИРИ РАН 28 февраля 2006 г.)*

 

           Полувековой юбилей XX съезда КПСС стал поводом для очередного всплеска внимания к уже давнему событию, о кото­ром помнят разве что люди старших поколений. Преданная ост­ракизму после 1964 г. хрущевская “эпопея” реформ, эксперимен­тов, переоценки ценностей предшествующего периода, стала востребованной идеологами и политиками новой - горбачев­ской - партийной команды, в очередной раз утверждавшейся у власти за счет ниспровержения авторитетов непосредственных предшественников, на этот раз - критики брежневского периода, и искавшей своим начинаниям идейную опору. Именно пафосом “сокрушения авторитетов” хрущевский XX съезд весьма подхо­дил новым экспериментаторам и “нигилистам”. От брежневско­го периода протягивали нить к “сталинизму” как более глубоким корням пороков советского общества, а массовые репрессии ка­зались столь явным, простым и благодатным объектом критики, что заслоняли все остальное и позволяли обвинить “систему” во всех смертных грехах.

           От очередного пересмотра оценок не осталась в стороне и ис­торическая наука, пребывавшая сначала в русле “марксистско- ленинской” парадигмы. Деятельность Хрущева привлекла повы­шенное внимание исследователей во второй половине 1980-х го­дов - в контексте “перестроечных” настроений, надежд и планов, основанных на наивных идеях “шестидесятников” в духе “комму­нистического романтизма” - возвращения, как им виделось, к “ленинским истокам”, гуманизации социализма и т.п. Толчком для возникновения этого неоформленного течения и идейной его опорой как раз и стали позиции XX съезда. А с 1985 г. постарев­шие шестидесятники, которых заставили “придержать язык” при Брежневе, оказались на время востребованными в контексте [370] курса М.С. Горбачева, А.Н. Яковлева и др. На этой ниве “отме­тились” и многие молодые историки, востребованные новой конъюнктурой. Но “вынутые из сундуков” пропыленные идеи и подходы не долго пользовались спросом.

           Российская (сначала позднесоветская, а затем постсоветская) историческая наука прошла путь от критики Сталина, затем “брежневщины”, затем и самого Хрущева (сумбурности и огра­ниченности его начинаний) - к ниспровержению авторитета Ле­нина и самой коммунистической идеи, всего советского периода, включая и “прорабов перестройки”, и самого Горбачева. Причем эта критика проходила преимущественно не на базе строго науч­ного анализа, а на основе смены одних идеологем (и мифологем) другими. Но позже - уже в середине 1990-х годов - Н.С. Хрущев политикам, идеологам, а потом и конъюнктурным историкам стал не интересен: в обществе решались задачи не создания “со­циализма с человеческим лицом” (идеологема “еврокоммуниз­ма”), а передела власти и собственности, полномасштабной рес­таврации капитализма.

           Сегодня, после многочисленных зигзагов отечественной ис­тории, и особенно радикальных трансформаций 1990-х годов, XX съезд даже многим профессионалам кажется малозначимым событием, существенным лишь для внутрипартийных и “внутри­системных” процессов, характеризующим нюансы, “оттенки” коммунистического курса советского государства, но не повлияв­шим на его сущность и судьбу страны. Но это далеко не так, что и показали как прямая, так и заочная полемика, развернувшаяся в прессе, а также на некоторых из научных мероприятий, посвя­щенных этому событию. Одно из них - “круглый стол” под назва­нием “XX съезд КПСС: роль в исторической судьбе СССР и со­ветской системы (к 50-летию со дня проведения)” - был проведен 28 февраля 2006 г. в Институте российской истории РАН на базе Центра “Россия, СССР в истории XX века”.

           Основными докладчиками стали сотрудники Центра, высту­пившие по темам, в которых они являлись специалистами, а так­же сотрудники из других подразделений Института и других ор­ганизаций. Вел заседание д.и.н. A.C. Сенявский. В отличие от многих, прошедших по стране политизированных мероприятий, мини-конференция в ИРИ РАН носила сугубо научный и “камер­ный” характер, что позволило углубленно рассмотреть связан­ные с обсуждаемым событием проблемы. Организаторы “круг­лого стола” исходили из того, что сегодня необходимо системное вйдение советской истории - в контексте всей российской и всей мировой, включая и такое неоднозначное явление, как XX съезд [371] КПСС, который является кульминацией “хрущевского десятиле­тия” и действительно по своей значимости - крупнейшим его со­бытием. В свою очередь кульминацией съезда и причиной, поче­му он так выделяется в ряду многих партийных форумов, был се­кретный доклад Н.С. Хрущева “О культе личности и его послед­ствиях”. Реальные последствия доклада для КПСС, советской си­стемы, коммунистической идеи и коммунистического движения, а, в конечном счете, и для мировой истории оказались отнюдь не менее драматичными, нежели изображенные Хрущевым - как действительные, так и надуманные - последствия “культа” И.В. Сталина. XX съезд был событием, которое далеко не огра­ничивалось “секретным докладом” Н.С. Хрущева, а вписывалось в широкий контекст общественно-политической и социально- экономической жизни страны.

           Поэтому, несмотря на то что “секретный доклад” Хрущева закономерно стал центральной темой для обсуждения и на “круг­лом столе”, предметом анализа и дискуссий на нем стал более широкий спектр явлений, связанных со съездом, предшествовав­ших, сопутствовавших ему и последовавших за ним.

           Во вступительном докладе “XX съезд КПСС на весах исто­рии” д. и. н. A.C. Сенявский отметил, что радикальный поворот начала 1990-х, российская национально-государственная катаст­рофа заставляют по-новому взглянуть на весь исторический про­цесс XX в. При этом даже крайне инерционная историческая на­ука переживает относительно скорое “отрезвление” от периода, когда многие авторы радостно захлебывались от разоблачения “пороков тоталитаризма”, заполнения (как правило, черной краской) “белых пятен” советской истории и т.д. Конъюнктур­ность, примитивность, интеллектуальная скудость “кавалерий­ского наскока” на советскую, да и всю российскую историю XX в. становятся все более очевидными лишь в начале XXI в., когда со­временная Россия по геополитическим позициям отброшена к уровню ХVII в., когда “демократизация” и “капитализация” стра­ны не помогли ей стать полноправным партнером западных стран, когда идет тотальное наступление Запада, и прежде всего США, считающих возможным по своей прихоти подавлять суве­ренные государства, угрожать независимости и целостности лю­бой “неугодной” страны, устраивать “цветные” революции - ан­тигосударственные перевороты - на постсоветском пространст­ве, продвигать НАТО на восток, “прессовать” Россию, навязывая ей неприемлемые условия вступления в ВТО, размещать свои во­енные базы в странах СНГ и т.д. Короче говоря, ущемлять ко­ренные интересы России, в том числе строя планы “цветной” ре[372]волюции и дальнейшего ее расчленения. Изживание “демокра­тических” и “либеральных” иллюзий заставляет даже многих заблуждавшихся исследователей посмотреть на новейшую отечественную историю под иным углом зрения. В том числе геополитическим: идеологии (режимы, модели политического и социально-экономического устройства и т.д.) приходят и ухо­дят, а Россия остается... И у нее нет и не может быть настоя­щих друзей и постоянных союзников, но есть непреходящие коренные интересы.

           Именно в этом контексте следует рассматривать и XX съезд КПСС - далеко не ординарное событие всей мировой истории XX в. Неординарность ему придал “закрытый” доклад Н.С. Хру­щева с его обвинительным пафосом, находившийся во вполне традиционном русле принятых в партии форм борьбы за власть и действительно субъективно направленный на упрочение пози­ций докладчика как первого секретаря партии. Но антистали­низм Хрущева объясняется не только его политическими амби­циями, но и его троцкистским прошлым, левокоммунистически­ми установками, проявившимися во многих областях в период “хрущевского десятилетия”. Например, если Сталин отказался от курса на мировую революцию, в которой советское государство рассматривалось в качестве средства, напротив, поставив между­народное коммунистическое движение в положение инструмента национально-государственных интересов СССР, то Хрущев по сути вернулся к политике “экспорта революции”, что в перспек­тиве стало важнейшим фактором подрыва советской экономики. Аналогичные “левацкие зигзаги” произошли и во внутренней по­литике.

           В закрытом докладе Хрущев примитивно и своекорыстно “свалил в одну кучу” весьма сложные процессы, связанные с ре­прессивной практикой 1930-х годов. Он одному Сталину припи­сал просчеты, провалы и преступления, ответственность за кото­рые в действительности несла вся партийно-государственная вер­хушка СССР.

           Хрущевский доклад имел далеко идущие последствия, носив­шие всемирно-исторический характер: потряс до основания всю мировую коммунистическую конструкцию - от массового созна­ния советских людей до коммунистических структур в лице ком­партий на Западе, элиты и руководства социалистических стран. А, подорвав коммунизм, не только предопределил проигрыш в “холодной войне”, но и нанес непоправимый удар по России. И вовсе не потому, что существовавшая в СССР советская мобили­зационная модель развития была “идеальной”, отнюдь нет, но в [373] тот период именно она со всеми присущими ей достоинствами и недостатками являлась исторической формой существования российского государства. Причем была вполне конкурентоспо­собной в противостоянии западной модели исторического разви­тия, обеспечивала прогресс и интересы населявших страну наро­дов, а геополитически и социокультурно - противостояла Западу как цивилизации. В выступлении A.C. Сенявского были подроб­но рассмотрены и проанализированы основные положения док­лада Н.С. Хрущева, реакция на доклад в мире, последствия док­лада и хрущевского антисталинизма для развития СССР и миро­вого исторического процесса.

           Д.им. Ю.Н. Жуков (ИРИ РАН) в своем выступлении на тему «Секретный доклад Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС - завер­шение “тихого” государственного переворота», обратил вни­мание на то, что мало кто при анализе доклада вышел собствен­но за его рамки. Сказанное Хрущевым принимали на веру, не требуя доказательств. Такой антинаучный подход позволил ис­пользовать доклад в идеологических целях, в политической борь­бе и в “холодной войне”. Ведь речь Хрущева позволила предста­вить массовые репрессии как чуть ли не главное, что было при­суще СССР в 1930-1940-е годы, объявив эпоху Сталина эпохой кровавой тирании, а Хрущева - человеком, открывшим новую эпоху очищения, демократизации, предтечей “перестройки”. Во­зобладала идея, что Хрущев начал выводить страну из тупика, куда ее, мол, завели в 1917 г. большевики. Но мало кто замечал, что “жертвы массового террора” были в основном ограничены кругом партийной и государственной элиты. Не задавались и во­просом: почему доклад был прочитан именно в феврале 1956 г. и к каким последствиям он привел.

           Между тем, еще в апреле 1953 г. председатель Совета мини­стров СССР Г.М. Маленков начал готовить пленум, посвящен­ный проблеме культа личности с анализом истоков явления, с возложением ответственности за культ не на мертвого вождя, а на своекорыстный партийный аппарат. Но большинство членов Президиума ЦК, и главным образом Хрущев, Суслов и Берия, не допустили его созыва. Хрущев и в 1954 г. давал указание о публи­кации панегирических передовых статей в годовщину смерти Сталина. Не Хрущев, а Маленков стал автором “оттепели” и во внешней политике, и в реформировании экономики. Однако пар­тократия, рупором и защитником интересов которой являлся Хрущев, не желала принять предложенную Маленковым полити­ку. Особенно задело ее изменение в материальном положении, когда в 1953 г. была повышена оплата (в “конвертах”) только для [374] членов исполнительной власти (от руководства министерств до районных исполкомов), а партаппарат почувствовал себя обде­ленным. Хрущев же увеличил денежное довольствие для партий­ных функционеров высшего и среднего звена, после чего в сентя­бре 1953 г. они дружно избрали его первым секретарем ЦК КПСС, отказавшись от только что провозглашенной идеи “кол­лективного руководства”. С тех пор Маленкова стали оттеснять от власти: партноменклатура не захотела оставлять за прави­тельством первенствующую роль. И не случайно: еще в 1944 г. Сталиным и Маленковым был подготовлен проект постановле­ния пленума ЦК, отвергнутый большинством членов политбюро, который фактически отрешал партию от власти, оставляя за ней пропагандистские функции. Опасаясь возвращения Маленковым, популярным в народе, такой политики, Хрущев и партаппарат стремились перенести максимум полномочий в партийные струк­туры, дискредитировать политических оппонентов.

           Став зампредсовмина, Хрущев предложил экстенсивный курс на подъем целины, а затем в феврале 1955 г. возложил вину за провал собственного курса на Маленкова, которого сняли с поста председателя Совмина СССР, объявив его курс “правооппорту­нистическим” и “антимарксистским”. Опасаясь консолидации своих авторитетных и влиятельных оппонентов (Молотова, Ка­гановича, Маленкова, Ворошилова, Микояна и др.), Хрущев и ра­зыграл “сталинскую карту” на XX съезде. Чтобы обезопасить се­бя, он пошел на бесстыдный отказ от своих еще вчера провозгла­шаемых воззрений: выступил перед делегатами XX съезда с так называемым “секретным докладом”. Жестко осудив репрессии по отношению к партийным руководителям середины 1930-х го­дов, он, во-первых, гарантировал делегатам их будущую непри­косновенность от репрессий, а во-вторых, предупреждал “сталин­скую гвардию”, что в случае создания оппозиции новому руко­водству, их всегда можно обвинить в соучастии в “преступной де­ятельности” Сталина, в развязывании массовых репрессий.

           Результатом доклада стал раскол общества на “антисталини­стов” (а точнее, конформистов, бездумно принявших сказанное Хрущевым на веру), и на “сталинистов”, - тех, кто продолжал ви­деть в прошлом не один только негатив. Оказалось расколотым и мировое коммунистическое и рабочее движение, и соцстраны. Таковы последствия доклада Хрущева, который и по сей день ис­пользуют для дискредитации нашего прошлого. Ю.Н. Жуков оп­ределил XX съезд как “первый шаг в пропасть”.

           Д.и.н., проф. Ю.В. Аксютин (МГОУ) в своем докладе сосре­доточился на откликах на XX съезд в стране и за рубежом. За[375]крытый доклад Хрущева затем оглашался перед 7 миллионами коммунистов и 18 миллионами комсомольцев. Обсуждать его не полагалось, но жарких дискуссий избежать не удалось, причем на собраниях. Реакция была неоднозначной. Так, в Грузии произош­ли волнения: 9 марта на 80-тысячном митинге в Тбилиси орато­ры требовали пересмотреть решения съезда, некоторые - реаби­литировать Берию и сместить Хрущева. Раздавались требования о выходе Грузии из СССР. Попытки огласить по радио принятую на митинге декларацию привели к столкновению с охраной Дома связи, были убитые и раненые. Митинг был разогнан, в город во­шли танки. 20 человек были приговорены к различным срокам лишения свободы, но не по антисоветским статьям, а за “хулиган­ство” и т.п.

           Противоречивой была реакция в других регионах страны. Диапазон мнений был самым широким: от “Такого не может быть!” и полного неприятия критики “культа личности” до тре­бований объявить Сталина преступником. Немало людей про­должали считать Сталина великим человеком: “С ним была под­нята из руин страна. С ним была выиграна война; если и были ка­кие-то отрицательные моменты, то сделанное им для страны их перекрывает”. Раздавались закономерные вопросы: а где же бы­ли сам Н.С. Хрущев и другие руководители, почему они не вос­противились политике репрессий? Многие считали, что в репрес­сиях виновато окружение Сталина, “которое хочет теперь всю свою вину свалить на Сталина”. На партийных активах высказы­валось мнение, что “не следовало бы выносить вопрос о культе личности на такое широкое обсуждение, а принимать постепен­ные и осторожные меры по преодолению последствий культа личности”.

           “Демократизирующаяся” власть жестко реагировала на “не­понимание курса”. В ряде партийных организаций стали рассма­триваться персональные дела коммунистов, “неправильно поняв­ших линию партии в вопросе о культе личности”. Случаев таких было не так уж много, но они были, особенно в кругах научной интеллигенции. Ученые с их склонностью к анализу позволяли себе усомниться не только в фигуре Сталина, но и в некоторых погрешностях самой советской системы: “Почему не дается объ­яснение поведения Сталина как отражения интересов социально­го слоя, выросшего на почве советского бюрократизма?.. Чем было наше государство в продолжение почти 30 лет: демократи­ческой республикой или тоталитарным государством?.. Не спо­собствует ли культу личности однопартийность и почти полное слияние органов власти и партийных органов?” Вопросы шли го[376]раздо дальше предложенного Хрущевым объяснения причин культа личности. Посыпались выговора и исключения из партии, сопровождавшиеся увольнением с работы. Распустили партий­ную организацию в Теплотехнической лаборатории АН СССР.

           Особенность социально-психологического климата тех послесталинских лет в том, что основная масса людей, воспитанных в традициях пиетета и преклонения перед “великим вождем и учителем”, не была готова к смене оценок. “В Москве, - вспоми­нал современник, - меня больше всего поразила ностальгическая любовь народа к Сталину”. О том, насколько трудно происходил сдвиг в общественном сознании, т.е внедрялись антисталинские установки XX съезда, свидетельствуют и результаты работы, проведенной на факультете истории, политологии и права Мос­ковского государственного областного университета (МГОУ). По определенной методике в 1994-2004 гг. там силами студентов был проведен опрос полутора тысяч человек, помнящих о собы­тиях той эпохи. На вопрос “Как вы отнеслись к прозвучавшим в докладе обвинениям в адрес Сталина?” 34,9% опрошенных отве­тили, что поверили и одобрили. Не поверили и не одобрили док­лад 39,7% опрошенных. “Сталин был для нас отцом, как мы мог­ли в это поверить?” “Да, культ личности был, но ведь и личность была”. Имели двойственное мнение 11,5% опрошенных. Некото­рые со временем поменяли свое мнение в соответствии с общей антисталинистской тенденцией. Ничего не сказали о своем тог­дашнем мнении 3,8% опрошенных, 2,8% утверждают, что тогда ничего не знали об этом. Общество не было готово к десталини­зации. Если “глас народа” действительно был тогда таковым, то становится понятнее, почему Хрущев вдруг остановился и даже стал делать попятные шаги. Значительную роль тут сыграли и оппозиция его соратников, и советы китайских товарищей, и опа­сения, как бы события не вышли из-под контроля и не стали раз­виваться по тому самому сценарию, по какому они потом шли в Польше и Венгрии, и “сопротивление материала” совсем иного рода, - считает проф. Ю.В. Аксютин. (Комментируя итоги этого небезынтересного опроса, следует, во-первых, сделать поправки на недостаточную его репрезентативность; на ошибки памяти, “модернизацию” воспоминаний, как правило, конформистского характера, в том числе под влиянием антисталинистской пропа­ганды; во-вторых, при всем при том, явную тенденцию непонима­ния и/или неприятия официальной позиции большинством; в-третьих, стойкость антихрущевских настроений, сохраненных через десятилетия, а также смену отношения к нему с позитивно­го на негативное, особенно среди наиболее “рефлексивной” час[377]ти респондентов - интеллигенции, видящей ситуацию с высоты исторического опыта 1990-х годов. - A.C.) Так, некоторые рес­понденты считают, что “развал СССР начался с этого поступка” Хрущева.

           Одним из позитивных следствий периода “оттепели”, в том числе XX съезда, стало свертывание репрессивной системы. Это­му вопросу был посвящен доклад д.и.н. Г.М. Ивановой (ИРИ РАН) “XX съезд и ликвидация ГУЛАГа". Реорганизация лагерной системы началась сразу после смерти Сталина. Уже в марте 1953 г. преемники Сталина предприняли первые попытки ввести карательную политику в русло законности. По Указу Президиу­ма Верховного Совета СССР об амнистии от 27 марта 1953 г. из лагерей и колоний было освобождено 1,2 млн человек - 53,8% общей численности заключенных, ликвидировано 104 лагеря, 1567 колоний и лагерных подразделений, сокращено 180 тыс. ра­ботников лагерного сектора. Реорганизационные процессы в си­стеме ГУЛАГа продолжались на протяжении нескольких лет под давлением массовых протестов заключенных и резкого ухудше­ния экономических показателей ГУЛАГа.

           С 1950 по 1953 г. доля политических заключенных колеба­лась на уровне 23,1% - 21,9%. Амнистия 1953 г. значительно из­менила состав заключенных. Доля осужденных за контрреволю­ционные преступления, не подпадавших под действие амнистии, возросла к 1954 г. до 34,8% (на начало 1954 г. в лагерях, колони­ях и тюрьмах содержалось 468 тыс. человек, осужденных за контрреволюционные преступления, а в ссылке после отбытия наказания находились еще 62,5 тыс. человек).

           После ареста Л.П. Берии в высшие судебные, партийные, правительственные инстанции, членам Президиума ЦК КПСС стали поступать десятки тысяч заявлений, прошений, в которых заключенные и родственники репрессированных жаловались на незаконное осуждение за контрреволюционные преступления. К весне 1954 г. уже были реабилитированы многие видные пар­тийные, государственные и общественные деятели. 4 мая 1954 г. Президиум ЦК КПСС принял Постановление о создании Цент­ральной Комиссии и местных комиссий по пересмотру дел осуж­денных за контрреволюционные преступления. Работа Цент­ральной и местных комиссий по пересмотру дел продолжалась с мая 1954 г. по март 1956 г. За этот период комиссии “с опаской и оглядкой” пересмотрели дела в отношении более 337 тыс. осуж­денных, из них 54,5%, т.е. большинству, наказание было оставле­но без изменения. В отношении 45,5% были вынесены решения о прекращении дел, о сокращении сроков наказания, о применении [378] указа об амнистии, об освобождении из ссылки и др. Наиболее часто снижали наказание до пяти лет и освобождали по амни­стии.

           Уменьшение количества заключенных в 1954-1955 гг. яви­лось следствием государственной политики, названной впослед­ствии “десталинизацией”. В этот период, с апреля 1954 по конец 1955 г., на основании Указов Президиума Верховного Совета СССР было освобождено более 330 тыс. человек. Всего за 1954-1955 гг. в лагеря и колонии МВД поступило 845,7 тыс. осу­жденных, а выбыло из мест заключения 1398 тыс. Одновременно осуществлялись гуманизация лагерной системы, смягчение режи­ма содержания политических заключенных, ограничение произ­вола служащих. В течение 1954-1955 гг. многие лагерные струк­туры и подразделения подверглись сокращению и значительной реорганизации. Штатная численность управленческого аппарата ГУЛАГа и его периферийных органов сократилась за два года на 43,2 тыс. человек, на 25 тыс. - численность военизированной ох­раны.

           Еще до XX съезда Комиссия в составе П.Н. Поспелова, А.Б. Аристова, Н.М. Шверника и П.Т. Комарова изучила в КГБ архивные документы и представила 9 февраля 1956 г. простран­ную записку, где приводились цифры о числе советских граждан, репрессированных и расстрелянных по обвинениям в “антисовет­ской деятельности” за период 1935-1940 гг., и особенно в 1937-1938 гг. В ходе бурного обмена мнениями члены Президиу­ма, по сути, решали важнейший вопрос, сформулированный Ми­кояном: “Как относиться к прошлому?” В докладе Поспелова, который готовился в условиях строжайшей конспирации, как и в последующем секретном докладе Хрущева, речь шла прежде все­го о массовых репрессиях 1930-х годов против руководящих пар­тийных, советских, хозяйственных и военных кадров. Вопрос о ГУЛАГе, о миллионах советских граждан всех профессий, кон­фессий и национальностей, сгинувших или продолжавших вла­чить жалкое, бесправное, полуголодное существование в совет­ских концентрационных лагерях, оставался открытым.

           Общая тональность доклада Хрущева, острота поставленных проблем, а также сформулированная в конце выступления зада­ча “до конца исправить нарушения революционной социалисти­ческой законности, которые накопились за длительный период в результате отрицательных последствий культа личности”, предопределили дальнейшие радикальные перемены в лагерной системе. После XX съезда партии процесс освобождения полити­ческих заключенных продолжился. К 1 октября 1956 г. из [379] 176,3 тыс. человек, дела которых пересматривали, свободу полу­чили 100,1 тыс., срок наказания был сокращен 42 тыс. В отноше­нии лиц, осужденных за политические преступления, были пере­смотрены дела на 81 тыс. человек, из них были освобождены из-под стражи почти 51 тыс. заключенных, полностью реабили­тирована 3,3 тыс. Большинство лиц, освобожденных из заключе­ния, юридически не были реабилитированы, т.е. считалось, что все они в прошлом совершили те или иные преступные деяния. Указ Президиума Верховного Совета СССР предусматривал лишь освобождение заключенного от дальнейшего отбытия на­казания, при этом с освобождаемого снималась судимость и все связанные с осуждением правоограничения. Для сотен тысяч вы­живших узников ГУЛАГа процесс восстановления справедливо­сти, заключавшийся прежде всего в судебной, а для многих также и в партийной реабилитации, растянулся на долгие годы.

           Процесс освобождения политических заключенных предель­но обострил проблему реорганизации ГУЛАГа. На 1 января 1956 г. во всех местах лишения свободы содержалось 940,9 тыс. заключенных, из них за контрреволюционные преступления бы­ли осуждены 113,7 тыс. человек. 27 октября 1956 г. был издан приказ МВД СССР, предписывавший: “Реорганизовать Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний МВД в Главное управление исправительно-трудовых колоний МВД СССР”: из названия старейшего главного управления МВД ис­чезло слово “лагерь”, на смену сокращению ГУЛАГ пришла аб­бревиатура ГУИТК. Постепенно в стране начала формироваться нормальная пенитенциарная система. Она несла в себе все поро­ки коммунистического режима, но это уже не была система чудо­вищной эксплуатации принудительного труда и массового поли­тического насилия. Год XX съезда КПСС стал годом ликвидации ГУЛАГа.

           В докладе к.и.н. В.А. Шестакова (ИРИ РАН) “XX съезд и со­циально-экономическая политика” отмечается: большинство исследователей считает, что рассмотрение экономических проб­лем на съезде носило рутинный характер. Но по мере рассекре­чивания архивных фондов, а главное, реализации в Китае особой модели развития, рассмотрение этих проблем на съезде обретает актуальность. Суть проблемы: могло ли быть после смерти Ста­лина развитие страны направлено по пути постепенной модерни­зации по западному образцу с допущением рыночных механиз­мов ценообразования, конкуренции при сохранении коммунисти­ческой идеологии и ведущей роли КПСС? Ряд исследователей от­вечает положительно в контексте предложений Л.П. Берии и [380] Г.М. Маленкова. Однако возможность была упущена, поскольку к руководству страной пришел Н.С. Хрущев.

           В.А. Шестаков ставит ряд вопросов: в какой исторический момент плановая система утратила эффективность, продемонст­рированную в начальный период индустриализации, показала се­бя бюрократизированной, расточительной и неэффективной по сравнению с современной рыночной системой? Когда был дан достаточно убедительный ответ на главный вызов XX в.: план или рынок, и осознавали ли вообще новые руководители этот пе­реломный момент? Иными словами, могли ли они в соответствии с известной формулой жить по-старому. Немаловажен ответ и на ряд более частных вопросов: имели ли советские лидеры объек­тивные знания о сильных и слабых сторонах советской системы, причинах ее успехов и неудач в экономике и социальной сфере? Что позволяло или мешало после смерти Сталина начать постин­дустриальные или иные преобразования и реформы? Почему в конечном итоге был реализован хрущевский вариант реформ?

           Необходимость обновления социально-экономической моде­ли стала осознаваться элитой уже к началу 60-х годов. Она ока­залась перед выбором: либо вновь перестраивать экономиче­скую систему, подключая рыночные регуляторы в рамках социа­листической модели, создать предпосылки повышения конкурен­тоспособности продукции обрабатывающей промышленности, либо принять как данность утрату экономического динамизма, сделать упор на стабильность структур.

           Ответом на вызов югославского и венгерского руководства стало формирование в 1950-е годы “рыночного социализма”, в 1979 г. по этому пути пошел и Китай. Эти страны были относи­тельно бедны ресурсами, и у них не было возможности компен­сировать низкую конкурентоспособность обрабатывающих от­раслей масштабным экспортом топливно-сырьевых ресурсов.

           В СССР в начале 1950-х годов основные показатели экономи­ческого развития страны серьезно ухудшились. Экономический рост обеспечивался за счет наступления на благосостояние. В 1952 г. потребление молока и молочных продуктов было поч­ти в 2 раза ниже, чем в США, мяса, рыбы, сахара почти в 3 раза ниже, фруктов - почти в 5 раз ниже. В 1953 г. страна стояла на пороге нового голода. Остро стояли проблемы с жильем, потреб­лением непродовольственных товаров.

           Следует констатировать невысокий уровень экономической компетентности правящей элиты. Ни на одном властном уровне серьезно не обсуждались многие принципиальные моменты со­вершенствования хозяйственного механизма. По мере демонта[381]жа репрессивной машины резко слабеет негативная мотивация трудовой деятельности (страх наказания), уходят в прошлое так­же и голодные годы (другой важнейший негативный стимул к труду). К началу 1950-х годов исчерпываются возможности мо­билизации финансовых ресурсов из традиционного сектора, что заставило советское руководство пойти на серьезную корректи­ровку пятого пятилетнего плана. Несмотря на провозглашенный Маленковым новый курс, экономика развивалась в прежнем рус­ле, определенном еще в военные и первые послевоенные годы, производственный потенциал развивался экстенсивно, управле­ние общественным производством осуществлялось преимущест­венно организационно-распорядительными методами, выражав­шимися в централизованном директивном планировании и в опе­ративном управлении “сверху вниз”. Курс на военное противо­стояние с Западом способствовал окончательному подчинению всего социально-экономического развития интересам ВПК.

           После Сталина впервые за долгие годы генеральное направ­ление социально-экономической политики СССР подверглось Маленковым серьезной ревизии, но не все в новом руководстве разделяли его курс, в том числе на поддержку деревни и “крутой подъем производства предметов народного потребления”. Но Маленков не предложил комплексного решения проблем. Лишь к середине 1950-х годов новое руководство смогло, наконец, в рамках подготовки XX съезда серьезно заняться экономикой, пе­рейти от чрезвычайного реагирования на возникающие пробле­мы к изучению реальных социально-экономических процессов. Но в мотивации действий Хрущева в экономической сфере доми­нируют политические мотивы. Он считает, что социалистическая система победоносно идет вперед, не зная кризисов и потрясений, демонстрируя свои решающие преимущества перед капитализ­мом. На съезде он опять выдвигает на первое место развитие тя­желой промышленности, поскольку проблема приоритета тяже­лой индустрии для него вопрос не столько экономический, сколь­ко политический.

           Таким образом, к середине 1950-х годов, а тем более в первые послевоенные годы, дальнейшее развитие страны не могло быть направлено по пути постепенной модернизации по западному об­разцу с допущением рыночных механизмов ценообразования, конкуренции, тем более - по пути выхода из социализма: совет­ская система имела еще колоссальный запас прочности, сохраняя высокие темпы экономического роста и высокий уровень соци­альной справедливости (“равенство в нищете”, а привилегии вер­хушки тщательно скрывались). Значимость XX съезда в том, что [382] события вокруг него определили тип социально-экономических перемен. Смелый для того времени экономический курс Мален­кова противоречил всей логике существования советской систе­мы, ставил под сомнение статус СССР как великой державы, ли­шал его способности успешно решать внешнеполитические зада­чи. Хрущев ретроспективно подчеркивал, что в 1956 г. мы были очень слабы в оборонном отношении. В то же время, в 1950-е го­ды советская экономическая система оказалась жизнеспособной настолько, что в рыночной экономике многих стран Европы и Азии после Второй мировой войны были заимствованы и успеш­но применены некоторые инструменты плана. Социально-эконо­мическая политика Хрущева при всей ее популистской составля­ющей представляется в предполагаемых обстоятельствах едва ли не единственно возможной.

           Д.и.н. И.В. Быстрова (ИРИ РАН) в своем докладе “XX съезд и изменения военной политики: международные и внутренние аспекты” отметила то обстоятельство, что Н.С. Хрущевым на XX съезде в области международных отношений был выдвинут важнейший теоретический постулат: “фатальной неизбежности войн нет”. Дал ли XX съезд существенные изменения в военной политике? В выступлениях на съезде и сам Н.С. Хрущев, и ряд выступавших руководителей (Д.Т. Шепилов, В.М. Молотов, Г.К. Жуков) подчеркивали, что главным очагом военной опасно­сти в мире выступал милитаризм США, а “холодная война” явля­лась “средством поддержания высокого уровня военной про­мышленности и выколачивания огромных прибылей”. Во многих выступлениях на XX съезде - В.М. Молотова, Г.К. Жукова и др. - обыгрывался мотив наращивания военной мощи СССР как про­тивовес агрессивным замыслам империалистов. Наиболее пол­ная характеристика состояния и перспектив военного строитель­ства в СССР содержалась в докладе на съезде министра обороны Г.К. Жукова, отметившего сокращение армии и военных расхо­дов, но и необходимость качественного преобразования Воору­женных сил СССР: роста удельного веса военно-воздушных сил и войск противовоздушной обороны, полной механизации и мо­торизации армии, оснащения атомным и термоядерным оружи­ем, ракетным и реактивным вооружением. 1954-1958 гг. стали редким для советской истории периодом снижения военных рас­ходов и роста доли сектора потребления в валовом национальном продукте. К середине 1957 г. численность армии и флота умень­шилась на 1,2 млн человек - примерно до 3 млн, за счет програм­мы сокращения традиционных видов ВС, и сдвига приоритетов в сторону ракет, электроники и ядерных вооружений. По некото[383]рым западным оценкам, в течение первых трех лет правления Хрущева доля военных расходов в валовом национальном проду­кте (ВНП) страны уменьшилась с 12 до 9%, в то время как доля сектора потребления возросла с 60 до 62% ВНП. В 1959 г. рост затрат на производство новейших вооружений переломил эту тенденцию, и военные расходы СССР снова возросли до уровня 1955 г., хотя из-за быстрого роста валового национального про­дукта в этот период процент военных расходов в ВНП оставался прежним. После 1959 г. их доля в ВНП начала медленно, но не­уклонно возрастать. Военные расходы заняли приоритетное место в экономической политике советского руководства. В 1954-1957 гг. форсированным темпом претворялась в жизнь программа создания межконтинентальной баллистической ракеты (МБР): СССР впервые смог вырваться вперед в гонке вооружений, проведя первые успешные испытания ракеты с межконтинентальным радиусом действия в 1957 г. - почти на год раньше, чем США, осуществить прорыв в космос.

           Активно развивалось военно-техническое сотрудничество СССР и стран “народной демократии”. СССР пытался противо­стоять экспансионистской политике США, расширяя собствен­ную экспансию в страны “третьего мира”. Поставки вооружений этим странам производились Советским Союзом в политичес­ких целях, с экономической являясь убыточными. XX съезд не ознаменовал кардинальных изменений в военном строительстве внутри страны. Новации съезда заключались в провозглашении возможности предотвращения войн, но только события начала 1960-х годов постепенно привели советских и западных руково­дителей к осознанию того, что в ядерной войне победителей не будет. Эпоха XX съезда характеризовалась форсированием ра­кетно-ядерного соревнования с Западом, эйфорией победы сил социализма во всем мире, созданием военно-политического бло­ка стран “народной демократии”.

           Д.и.н. Ю.П. Бокарев (ИРИ РАН) выступил с докладом “XX съезд и геополитика”. Он обратил внимание на неизменно присутствовавший геополитический фактор в российской исто­рии. Запад не устраивала ни самодержавно-крепостническая Рос­сия, ни большевистский Советский Союз, ни “Советская импе­рия” эпохи “демократизации” и “гласности”. Запад не устраивала Россия как таковая, самим фактом своего существования, пугая своими гигантскими возможностями экономического и военного строительства. Особенно ненавистен Западу СССР эпохи правле­ния Сталина. Но Сталин ненавистен не из-за жестоких репрессий и коллективизации, а именно как создатель могучей индустри[384]альной и военной державы, как лидер, под руководством которо­го страна победила во Второй мировой войне и стала одним из главных участников мирового исторического процесса. Сталин ненавистен как лидер, воскресивший в народах России уверен­ность в своих силах, дух созидания, чувство гордости за свою ис­торию, восстановивший в своих правах Русскую православную церковь.

           Благодаря верно выбранному геополитическому курсу меж­дународное положение СССР продолжало укрепляться и после его смерти. Поэтому к моменту проведения XX съезда КПСС геополитическая ситуация складывалась в пользу Советского Союза. В 1955 г. подписан Варшавский договор, завершивший формирование равновесного двухполюсного геополитического устройства, что ограничило возможность прямого военного столкновения между сверхдержавами и новой мировой войны. На Советский Союз ориентировались многие развивающиеся и освободившиеся от колониальной зависимости страны. Успешно развивались экономические связи между странами “победившего социализма”.

           Однако уже во второй половине 1950-х годов геополитиче­ское положение СССР стало ухудшаться. Особую роль сыграл “секретный” доклад Н.С. Хрущева. Его отрицательное влияние проявилось в четырех аспектах. Во-первых, он нанес серьезный урон международному престижу СССР в глазах мировой общест­венности, а в условиях “холодной войны” противники СССР ис­пользовали его для дискредитации как СССР, так и коммунисти­ческой идеи. Даже маккартизм не нанес такого вреда престижу коммунистов. Во-вторых, он расколол само коммунистическое движение, вызвав массовый отток из компартий западных стран. Остатки коммунистов разбрелись по разным враждующим груп­пировкам. В-третьих, он привел к расколу “социалистического лагеря”: к потере крупнейшего союзника в лице Китая, прежней лояльности восточноевропейских союзников. Попытки постро­ить свою национальную модель, “социализм с человеческим ли­цом” также вызваны к жизни “секретным” докладом, и последо­вавшими разоблачениями “звериного лица” сталинизма. В-чет- вертых, Хрущев расколол советское общество: в стране образо­валось правозащитное движение, сильное из-за оказываемой ему Западом поддержки. Коммунисты сами нанесли себе смертель­ный удар. Но беда в том, что в их руках находились судьбы наро­дов СССР.

           Объективной основой распада СССР стало отсутствие объе­диняющей системы ценностей у народов Советского Союза, раз[385]рушению которой положил начало именно “секретный” доклад Хрущева. Он ударил в главный центр национального объедине­ния - образ вождя, который в народном сознании должен обла­дать чертами святости и непогрешимости. Официальные образы исторических деятелей везде расходятся с их реальными биогра­фиями. Поэтому дело не в самом Сталине, виновном во многом из того, в чем его обвиняют, дело в образе Сталина, каким его рисовало себе сознание первого послевоенного поколения про­стых людей. А также в том вакууме и дезориентации, которые образовались в сознании последующих поколений. Доклад Хру­щева был нацелен на полную дискредитацию Сталина как наци­онального лидера, как продолжателя дела Ленина, как воена­чальника, попыткой создать образ трусливого и некомпетентно­го человека. При этом использовались явная клевета и масса не­проверенных фактов. Атака Хрущева на образ Сталина в дейст­вительности преследовала цель дискредитировать, запугать и устранить своих соратников по партии, обвинявших его в “во­люнтаризме”, отступлении от принципов коллективного руко­водства и принятии необоснованных решений, нанесших вред экономике страны. Таким образом, мы имеем дело с редким в мировой истории феноменом, когда интересы страны в целом приносятся в жертву интересам лиц, стоящих во главе руководст­ва государством.

           Доклад к.и.н.. Г.В. Костырченко (ИРИ РАН) был сделан на тему “XX съезд и еврейский вопрос в постсталинский период".

           Еврейский вопрос стал той каплей воды, в которой отрази­лись и сфокусировались все изменения после смерти Сталина. Усиление официального антисемитизма в предшествующий период и образование государства Израиль стали точками от­счета коренной метаморфозы советского еврейства из силы, всецело поддерживавшей советский режим с момента его образования в 1917 г., в силу нараставшей оппозиционности и нелояльности. XX съезд КПСС замедлил на время развитие этой тенденции. Проводившаяся при Сталине политика в отно­шении евреев, хотя и была существенно смягчена, но по сути оставалась прежней, ограничительной. Послабления стали следствием не столько пришедшей на смену сталинизму “отте­пели”, сколько внешнего давления на СССР, в том числе и уси­лившейся с середины 1950-х годов критики со стороны руко­водства западных компартий. Но наибольшую активность в этом наступлении на Кремль проявил Израиль, организовав­ший глобальное давление на Москву через использование не­официальных каналов и инструментов.

           [386] Под влиянием политической либерализации в Советском Союзе с конца 1950-х годов стало вызревать так называемое диссидентское движение, костяк которого составила интелли­генция еврейского происхождения. Типичным для той поры был идейный дрейф от неоленинизма к диссиденству. Послед­ние годы правления Хрущева были отмечены акциями и собы­тиями, свидетельствовавшими о нарастании официального ан­тисемитизма: аресты обвиненных в шпионаже в пользу США раввинов в Москве и Ленинграде (1961 г.), закрытие синагог в Киеве и Одессе, и др.

 

* * *

           На “круглом столе” были представлены различные взгляды и подходы к освещаемым проблемам, что проявилось и в дискусси­ях, развернувшихся по ходу заседания и по его итогам. При всем разнообразии тем и позиций, выступавшие сошлись в том, что последствия XX съезда крайне противоречивы. Мотивы Хруще­ва, боровшегося за укрепление власти, были отнюдь не бескоры­стны в личностном плане, а в социально-политическом выража­ли интересы партийного аппарата. С точки зрения “реальной по­литики” остался дискуссионным вопрос: была ли нужда для КПСС и для СССР в целом в “секретном докладе” Хрущева, не­обходимость которого аргументируют потребностью в ликвида­ции репрессивной системы в виде ГУЛАГа. Аргумент слабый, так как до XX съезда была освобождена подавляющая часть за­ключенных, в том числе политических, а после съезда был лишь завершен процесс ликвидации этой системы, что можно было сделать и без дискредитации вождя и советского государства. Не нужно забывать и многочисленные репрессивные рецидивы хру­щевского периода, в том числе подавление народного бунта в Но­вочеркасске с расстрелом ряда участников в ходе и после собы­тий. Сумбурные “левацкие” зигзаги внутренней и внешней поли­тики Хрущева способствовали формированию олигархического режима, замешанного на идеологическом догматизме и предо­пределившего закоснение советской системы на десятилетия. Участники сошлись на том, что съезд сыграл очень значимую роль в судьбе СССР и советской модели социализма и “ситуаци­онно”, и в отсроченной перспективе, нанеся им мощный удар вну­три и вне страны. Хрущев подорвал “несущие конструкции” со­ветской системы и одновременно лишил ее способности к само­обновлению, к радикальному и эффективному реформирова­нию, утвердив власть партократии.