Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Выпуск 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. 324 с. 20,25 п.л. 14,17 уч.-изд.л. 300 экз.

Иностранцы в советском обществе 1920-1930-х годов


Автор
Журавлев Сергей Владимирович


Аннотация


Ключевые слова


Шкала времени – век
XX


Библиографическое описание:
Журавлев С.В. Иностранцы в советском обществе 1920-1930-х годов // Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Вып. 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 186-209.


Текст статьи

 

[186]

С.В.Журавлев

Иностранцы в советском обществе 1920-1930‑х годов*

 

           Определяя «большие» и важные историографические проблемы, историки зачастую исходили из господствовавших методологических и идеологических установок о первостепенности исследования тех или иных сюжетов. С течением времени в рамках традиционалистского взгляда на прошлое сложилась даже своеобразная «шкала исторических приоритетов». К сожалению, в ней почти не находилось места для социально-исторических работ, в центре внимания которых – изучение рядового человека, его семьи и окружения, бытовой и производственной повседневности, малых социумов – то есть тех элементарных ячеек, которые образуют сложный общественный организм вкупе с многообразием социальных связей. Одним из слабых мест историографии, определивших ее современное кризисное состояние, является многолетнее увлечение глобальными процессами, в значительной степени формализованными и унифицированными, в ущерб изучению глубинных явлений по всей широте «истори­ческой лестницы». Между тем, как становится все более очевидным, своеобразие истории состоит в стремлении осмыслить реальную социальную практику прошлого в присущем ей многообразии, причем ее опыт не может быть понят только через глобальное, массовое и повторяющееся. Осмысление глобальных явлений и исторических процессов возможно только с учетом того, что реализоваться они могут лишь опосредованно, в индивидуальном, через человеческую деятельность. Но как именно? В связи с этим вопросом особую значимость приобретает исследование объективных и субъективных об[187]стоятельств «вмешательства» человека в ход событий. В этом смысле социальная история иностранной колонии в СССР впервые применительно к советской историографии сталинского периода выводит указанные теоретические наработки в практическую плоскость, что особенно существенно в условиях распространенности в историографии концепции тоталитаризма, отрицающей за рядовой личностью роль заметного игрока на историческом поле.

           Большое всегда вырастает из малого. Чем «ниже» спускается историк из виртуальной научной лаборатории, с четко очерченным понятийным аппаратом и аксиомами из учебников, в лабиринты реального прошлого, тем чаще ему приходится убеждаться, как плохо здесь действует «компас» из классического набора знаний, создающий в значительной степени искаженную картину. На его пути вместо известных вождей и героев встречаются по большей части незнакомые обычные люди и относящиеся к их жизнедеятельности, на первый взгляд, разрозненные детали и подробности; здесь куда больше места субъективному и случайному, эмоциям, ЧП и казусам. Кроме того, «малое», как правило, не лежит на поверхности, не бросается в глаза (зачастую оно вообще не различимо невооруженным глазом и представляет собой скрытую часть «айсберга истории»), значительно хуже отражено в источниках, быстрее стирается из человеческой памяти и, наконец, часто не вписывается ни в какие общепринятые концепции и схемы, подпадая под категорию «уникального», вокруг которой специалисты уже давно скрестили шпаги. Все сказанное не означает стремления автора к абсолютизации микроистории, биографической истории и социально-исторических подходов в целом. Трудно оспаривать, что без учета «боль­шого» и типического невозможно в полной мере проанализировать «малое» и уникальное, в том числе и потому, что любая попытка осмыслить индивидуальный казус невольно требует «вписать» его в более общий контекст, [188] соизмерить с окружающим миром. Таким образом, в «исторической природе» всегда существует своего рода баланс микро- и макрокосмов, в принципе органично дополняющих друг друга. По этой причине господствовавший до последнего времени в отечественной историографии принцип разделения на заведомо приоритетные (как правило, глобальные) проблемы и «мелкотемье» не выдерживает критики. Становится очевидной необходимость «гармонизации» историографической ситуации путем привлечения внимания к актуальности социально-исторических исследований, демонстрации на практике плодотворности их методов и приемов для расширения и «децентрирования» общего «исторического поля». Нельзя отрицать, что такая гармонизация ведет к пересмотру или существенному смещению акцентов в представлениях о советском прошлом, в частности, о роли в нем «малень­кого человека», частной сферы и малых социумов, повседневной жизни, о соотношении общества и государства, закономерного и случайного факторов и т.д. Особый социально-исторический ракурс, представленный в исследовании, заключается в том, что в центре его находятся конкретные рядовые люди, выступающие актерами на исторической сцене, действующие в зависимости от складывающихся конкретных ситуаций, обстоятельств и собственных представлений. Наконец, важно было дать ответ на вопрос: позволяет ли источниковая база по советской истории реконструировать биографии «рядовых» людей на уровне, сопоставимом с биографиями «вождей»? Таким образом, данная монография – своеобразный «полигон» для апробации социально-исторических методик.

           Все вышесказанное, конечно, нисколько не умаляет самостоятельного научного значения темы «Иностранцы в Советской России в 1920-1930‑е годы». Феномен иностранной эмиграции в СССР изучен крайне слабо, причем советская и зарубежная историографии развивались в этом направлении автономно. Частично это связано с [189] идеологическими установками (тема оказалась крайне политизированной), частью тем, что долгие годы источники об иностранцах – их приехали сюда десятки тысяч – были засекречены. Сейчас ситуация изменилась. При написании рукописи изучены материалы более 10 архивов России и США, в том числе РГАСПИ, ГАРФ, РГАЭ, АВП РФ, архивы МВД, ФСБ и др.; Национальные архивы в Вашингтоне и архив Гуверовского центра в Стэнфорде. Особенность данного исследования заключается в том, что оно построено почти исключительно на документах, впервые вводимых в научный оборот. Это относится как к архивным коллекциям, так и к малотиражной периодике, а также – к материалам авторских интервью. Они призваны не только в известной степени заполнить информационные лакуны, но и в полной мере использовать уникальные информативные преимущества интервьюирования непосредственных очевидцев и участников описываемых событий, в частности, для выявления и демонстрации тех деталей повседневности, которые по определению не могли быть отражены в иных типах источников.

           Уникальность социальной категории иностранцев состоит в том, что прибывшие из разных стран и являвшиеся носителями разных культур, ментальностей, политических традиций, производственных навыков, бытовых привычек, тысячи иностранцев (политических, экономических эмигрантов, членов их семей и др.), в отличие от большинства советских граждан, имели возможность сопоставлять советскую действительность с Западом. В силу этого их взгляд на СССР был зачастую более острым и точным, а поведение более адекватным реалиям. После изучения основных волн миграции и категорий иностранцев в СССР выяснилось, что наиболее многочисленной и представительной общностью являются иностранные рабочие, специалисты и члены их семей. Среди них были экономические и политические эмигранты, [190] коммунисты и беспартийные, представители разных национальностей, профессий, образовательного уровня, по­ла, возраста и др. Трудившиеся бок о бок с русскими коллегами, они питались в столовых, жили в коммуналках, участвовали в соцсоревновании и ударничестве. Кроме того, имея иностранное гражданство в качестве своеобразного щита, многие иностранцы, в частности, экономические эмигранты, получали не только возможность относительно свободного выражения мыслей и взглядов, но и реальную альтернативу действий: уехать назад или остаться. Подробное изучение обстоятельств решения иностранцами этой ключевой, на наш взгляд, «проблемы выбора», перманентно стоявшей перед ними, в особенности, в течение 1930‑х гг., представляется чрезвычайно важным для всестороннего исследования специфики советского общества этого времени, его как привлекательных, так и отталкивающих с точки зрения иностранцев сторон. Центральной задачей исследования являлось выяснение, возможно ли и в какой мере через детальное изучение микросоциума иностранцев Электрозавода, зачастую их глазами, через их поведение, социальную практику, через бытовую и производственную повседневность показать характерные черты советской жизни 1920-1930‑х гг.? То есть, речь идет о том, как через микроисторию и новые источники выйти на решение ключевых макропроблем советского времени.

           Иностранная колония Электрозавода была самой крупной в Москве и одной из наиболее многочисленных в СССР. В начале 1930‑х гг. она насчитывала около 180 работников, а с приехавшими с ними членами семей – до 400 чел. Подавляющее большинство принадлежало к высококвалифицированным рабочим и техникам. По национальности большинство (около 70%) были немцами, на втором месте по численности стояли американцы, трудились также чехи, поляки, австрийцы, швейцарцы, венгры и др. Формально почти все являлись экономиче[191]скими иммигрантами, поскольку ехали в СССР трудиться по контракту, спасаясь от безработицы. Вместе с тем, более половины были коммунистами, другие сочувствовали им или по крайней мере с нескрываемым интересом относились к «советскому эксперименту». Это говорит о том, что экономические и идейные причины приезда неразрывно сосуществовали в умах иностранцев. Несколько десятков человек принадлежало к политэмигрантам. Они трудились на Электрозаводе по направлению МОПР. Нетрудно заметить и то, что имидж СССР в глазах инорабочих, особенно из западного далека, был весьма благоприятен, как и их ожидания о том, что предстояло увидеть в стране Советов. Как видно из документов, разница между ожиданиями и реалиями оказалась существенной, и в этом иноколония Электрозавода не была исключением.

           Электрозавод был создан в 1928 г. на основе слияния нескольких мелких фабрик. В 1930‑е гг. он входил в число ключевых производств, насыщенных передовой техникой, от успешной работы которых во многом зависел общий ход индустриализации страны. Электрозавод производил трансформаторы, электролампы, прожекторы, автотракторное электрооборудование и др. Он был также монополистом в отношении производства вольфрама. Приглашение в конце 1930 г. на Электрозавод значительного количества иностранцев, прежде всего – немцев и американцев, не было частной мерой в отношении данного предприятия, а безусловно отражало общие тенденции и конкретные решения советского руководства относительно привлечения иностранной рабочей силы для успешного решения задач индустриализации страны. Опытные иностранцы должны были помочь организовать новое для страны производство, инсталлировать и пустить импортное оборудование, научить советских рабочих – вчерашних выходцев из деревни – навыкам индустриального труда.

           Однако на самом деле история иностранной колонии Электрозавода начинается не в 1930 г., а в 1923-1924 гг., [192] когда перед Московским объединением фабрик электроламп (МОФЭЛ), вошедшем позднее в Электрозавод, была поставлена задача наладить производство вольфрамовой нити для электроламп. С этой целью в СССР была приглашена группа квалифицированных берлинских рабочих с фирмы ОСРАМ, которые привезли с собой технологические секреты и помогли наладить изготовление отечественных электроламп. Об этой группе иностранцев, обстоятельствах их приезда, об особенностях работы и жизни в СССР в 1920‑е гг., об их социальной адаптации через иностранные клубы рассказывается в первой части исследования. В связи с изучением обстоятельств приезда в СССР группы немецких рабочих впервые предпринята попытка документальной реконструкции (прежде всего через биографическую историю) шпионской операции «вольфрам». При этом реконструированы биографии не только иностранцев, но и рядовых советских людей из их окружения, которые реально «делали историю». Решение в середине 1920‑х гг. с помощью иностранных пролетариев «вольфрамовой проблемы» имело исключительное значение для отечественной электропромышленности и создало предпосылки для дальнейшей индустриализации страны.

           Вторая часть исследования представляет собой микроанализ жизнедеятельности значительно пополнившейся иностранной колонии Электрозавода в 1930‑е гг. и посвящена опыту «массового хождения» иностранцев в реальный социализм. В ней исследуется структура и специфика иноколонии Электрозавода по сравнению с иноколониями других предприятий, предпринята попытка нарисовать портреты данной общности и ее членов. В данной работе иностранец показан одновременно с самых разных сторон – как член иностранной колонии – специфической части советского общества, принадлежащий к определенной национально-культурной, профес[193]сиональной, партийно-политической, половозрастной категориям, как член коллектива бригады и цеха, как член семьи, в кругу друзей, наконец, как индивид. В специальных главах и разделах рассмотрены, в частности, такие вопросы, как критерии вербовки иноработников, условия контракта и действительная зависимость найма от квалификации и партийной принадлежности кандидатов, ожидания и реальная заработная плата, проблема выплаты валюты и стимулирования труда, снабжение, питание и жилищные условия семей, отношение к коммунальному быту; изучена история одного из домов Электрозавода, специально построенного в 1931 г. для иноработников. Проанализированы условия повседневной трудовой деятельности иностранцев на Электрозаводе, степень их участия и отношение к ударничеству, соцсоревнованию и рационализаторству; исследована общественно-политическая активность и культурная жизнь иностранцев, их представления о положительных и отрицательных сторонах советской действительности, выявлены проблемы адаптации иностранцев к жизни в СССР. Специально изучена проблема соотношения рационального и эмоционального восприятия советской действительности, проанализированы причины частых эмоциональных срывов, исследованы конфликтные ситуации в быту и на производстве как между иностранными работниками, так и иностранцами и русскими. Перечислю некоторые из важных выводов. Так, благодаря использованию микроанализа, удалось, например, выяснить, что инорабочие наиболее болезненно воспринимали не бытовые и материальные недостатки, а социальную несправедливость в СССР, бюрократизм, невнимание властей к нуждам рядовых людей, пропасть между красивыми словами пропаганды и реальным делом. На основании источников удалось выявить противоречия между советскими гражданами и иностранцами, внутри же иноколо[194]нии прослеживается разделение по национальному, партийному, половозрастному признаку, по принадлежности к определенной квалификационной (иноспециалисты, инорабочие) и эмигрантской категориям (политические, экономические эмигранты и др.), по наличию привилегий, включая валютную часть заработка. Оказалось, что национальные чувства, проблемы и различия в среде инорабочих – намного более существенны, чем предполагала советская пропаганда, уверенная, что передовой пролетариат Запада интернационален по своей природе; что в реальных ситуациях иностранцы интересы семьи ставили выше идейных установок и что наиболее критически к недостаткам в СССР оказались настроены не беспартийные инорабочие или политэмигранты, а рядовые инорабочие-коммунисты от станка. Они же больше всего пострадали в период массовых репрессий, вопреки распространенному в историографии суждению, что в процентном отношении самый сильный удар сталинского террора обрушился на политэмигрантов. Выяснилось также, что на микроуровне не подтверждается мнение некоторых историков о том, что ключевое социальное противоречие 1930‑х гг. проходило по линии обладания властными функциями (дихотомия «мы» — народ, «они» — власть).

           Прибывшие на стройки социализма кадровые иностранные рабочие, которых еще вчера горячо приветствовали как «друзей страны Советов», называли авангардом мировой революции, лучшими представителями революционного пролетариата Запада, «голосовали ногами» против увиденного в СССР. За это они были обвинены советской пропагандой в «мелкобуржуазности» и все более противопоставлялись советским рабочим — не мнимым, «обуржуазившимся», а настоящим пролетариям, ге­роически преодолевающим трудности и строящим коммунизм. Подавляющее большинство работавших на стройках социализма иностранцев вернулось на родину частично или полностью разочарованными в увиденном [195] и пережитом. Отъезд из СССР в период 1931-1932 гг. можно отнести к первой заметной волне возвращений. Ее особенностью являлось то, что адаптационный период совпал с прекращением выплаты валюты инорабочим, с введением сдельщины, к которой большинство иностран­цев относилось отрицательно, с сильными инфляционными процессами и падением реальной покупательной способности рубля, с политизацией жизни в стране. В дальнейшем, в связи с прекращением в конце 1931 г. рекрутирования в массовом порядке иностранной рабочей силы, для оставшихся вопросы адаптации не стояли столь остро, как в первое время. С середины 1930‑х годов выявились куда более тревожные политические тенденции, сопровождавшиеся идеологическим нажимом, принуждением к принятию советского гражданства, недопущением возвращения иностранцев на родину. Все заметнее проявлялись тенденции к ревизии представлений о советском рабочем классе как «младшем брате» более мно­гочисленного, опытного, сознательного и подготовленного к социалистическим преобразованиям европейского пролетариата. Все это вызвало вторую волну реэмиграции ранее безусловно просоветски настроенных иностранцев, включая немецких коммунистов, из Союза.

           Вопрос о том, как именно сказался жизненный опыт в СССР на трансформации их взглядов, настроений и на последующем поведении в Германии, включая отношение к национал-социализму, рассмотрен на основании трофейных германских документов гестапо и фашистского МИДа. В последнее время в германской историографии активно поднимается вопрос о том, как могло случиться, что немецкие рабочие, известные традиционной приверженностью коммунистическим идеалам, не только допустили, но и во многом поддержали приход Гитлера к власти в 1933 г. Ясно, что процесс серьезных изменений в сознании германского пролетариата и рядового немецкого гражданина вообще — от неприятия в массе своей фашизма до фактической поддержки нацио[196]нал-социализма был сложным, многофакторным и длительным. Однако, вероятно, особенно быстрыми темпами на уровне «маленького человека» переоценка ценностей шла именно в период 1930‑х гг. Вопрос о том, случайно или нет этот процесс хронологически совпал с единственным в своем роде массовым опытом «хождения» наиболее сознательных и просоветски настроенных немецких рабочих (в общей сложности несколько десятков тысяч человек) в реальный социализм, до сих пор основательно не был изучен. Исследование этой проблемы было невозможным без углубленного изучения процессов, происходивших внутри германской иммигрантской колонии в СССР в этот период, в частности, на уровне колоний конкретных предприятий и мини-социумов. Именно эти вопросы подняты на основе использования нового архивного материала в нашей работе. Следует учесть, что для многих рядовых немецких рабочих разочарование в советской модели социализма, воспринимаемой не в теории, а на основе советской повседневности и собственного жизненного опыта, вело не только к крушению иллюзий, но и объективно толкало к поиску альтернативы в рамках их сформировавшегося социалистического мировосприятия, которой и мог стать национал-социализм или по крайней мере позиция непротивления ему. Процесс их «прозрения» в отношении СССР сопровождался превращением немецких рабочих из твердых коммунистов в симпатизеров германского «нового порядка», обещавшего рядовым людям работу, достойную жизнь, приоритет национальных и семейных ценностей. «Голо­вокружение от небывалых успехов» первых пятилеток привело к разыгрыванию карты «советского шовинизма» и к разрушению в угоду сиюминутным политическим амбициям фундаментальных основ пролетарского интернационализма. Вряд ли Сталин мог больше навредить СССР и сделать более ценный подарок Гитлеру и нацио[197]нал-социалистической идее, чем преследование на национальной почве просоветски настроенных иммигрантов и живших в СССР немцев, игнорирование их национальных чувств, аресты и высылка с «родины всех трудящихся». Вернувшиеся из СССР реэмигранты были морально сломлены предательством советского руководства, что и констатировали сводки местных отделов гестапо, в которых отмечалось, что вернувшиеся в Германию бывшие коммунистические активисты в силу пережитого в Советском Союзе «для целей коммунистической пропаганды более не пригодны».

           К 1937 г. иноколония Электрозавода сократилась с нескольких сот до нескольких десятков человек. Остались принявшие советское гражданство или ожидавшие решения об этом, а также те, кто нашел в СССР свое семейное счастье или имел основания опасаться фашистского концлагеря. Почти все они были арестованы НКВД в 1937-1938 гг. Раздел «Между молотом и наковальней» посвящен исследованию последних лет существования иноколонии. Впервые в историографии показаны массовые репрессии на микроуровне общества под особым социально-историческим ракурсом. Речь идет о попытке одновременной реконструкции поведения арестованных мужчин-иностранцев Электрозавода на допросах и следствии, а также их жен и членов семей, которые не были арестованы, но испытывали огромные моральные страдания.

Наверное, один из существенных общих выводов, который может быть сделан на основании данного исследования, – важность и перспективность социально-исто­рических подходов, в частности, микроистории и биографической истории для изучения советского прошлого. Из работы, в частности, видно, насколько относительным является разделение на микро- и макрообъекты. В зависимости от ракурса и конкретных исследовательских задач, тот же самый предмет может рассматриваться как [198] объект и микро-, и макроистории. Более того, известная парадоксальность ситуации заключается в том, что, как фотограф, нацеливая «объектив» своего исследовательского интереса на определенный микрообъект, историк всеми средствами пытается путем фокусировки «увели­чить» масштаб и добиться четкого изображения, превращая его тем самым на время в макрообъект по сравнению с иными, «не попавшими в объектив» или оказавшимися на заднем плане предметами. Периодически перенося в ходе исследования «фокус объектива» на разные объекты исследования, историк тем самым субъективно меняет знаки макро- и микрообъектов, получая в итоге что-то похожее на объемное видение объекта. Так, по сравнению с биографией, историей семьи или реконструкцией конкретного случая или факта из жизни отдельного иностранца, иноколония Электрозавода особенно многотысячная иноколония в СССР, с точки зрения социальной истории, – безусловно макрообъект.

 

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           Л.Н.Нежинский:

           Скажите, пожалуйста, главная цель этими рабочими была достигнута, заработать им удалось что-то или нет? Ведь они в основном ехали, чтобы заработать здесь.

           С.В.Журавлев:

           Если говорить об иноколонии в целом, то ехали по разным причинам, не только за деньгами. Например, политэмигранты – по политическим, члены семей эмигрантов – по семейным, за своими мужьями и отцами. Зарабатывать на проживание они были вынуждены в СССР в любом случае. Что касается иноработников Электрозаво[199]да, то в специальном разделе: «За деньгами или помогать строить социализм?» дается ответ на данный вопрос. Выделялось несколько групп иностранцев. Первая – иноспециалисты, трудившиеся, как правило, по контрактам от инофирм и получавшие большие суммы в валюте (до 1200 долларов в месяц). Вторая – квалифицированные инорабочие, в основном из числа бывших безработных Германии, получавшие в начале 1930‑х гг. на заводе порядка 200-280 руб. Разница огромная, больше, чем на родине. Формально обе группы относились к экономическим иммигрантам. Материальные факторы, как показывают документы, для иностранцев, особенно семейных, действительно были крайне важны. Но для второй группы (среди инорабочих более половины составляли коммунисты) не меньшую роль играл и идейный аспект, искреннее желание строить социализм. Противоречие между материальной и идейной установками в советских условиях было особенно болезненным. Хорошо заработать удалось принадлежавшим к первой группе, остальным лишь более-менее хватало на жизнь.

           Г.А.Куманев:

           На чьи деньги они добирались из-за границы?

           С.В.Журавлев:

           С иноработниками заключался типовой контракт, который, как правило, предусматривал проезд работника, членов его семьи и имущества за счет Электрозавода или Электротреста. Кроме того, завод должен был оплачивать отпуска, включая проездные документы. Были, правда, и такие, кто приезжал в СССР за свой счет (в составе тургруппы, профсоюзной делегации, для посещения родственников и др.) и оставался работать на условиях колдоговора. На них льготы по проезду родных и имущества не распространялись.

           [200] А.К.Соколов:

           Ваша монография хорошо показывает, что к середине – второй половине 1930‑х гг. возрастает конфликтность как между самими иностранными рабочими, так и между иностранными и советскими рабочими. Как бы Вы объяснили эти явления?

           С.В.Журавлев:

           Действительно, в работе немало места отведено эмоциональному фактору в истории и рассмотрению конкретных ЧП, конфликтных ситуаций как в бытовой, так и в производственной плоскости с участием иностранцев и их русского окружения. Часто оказывается, что суть большого кроется в малом. Так и причины большинства конфликтов на Электрозаводе лежали в крайне сложных и противоречивых процессах, которые происходили в стране и эхом отзывались в коллективах предприятий, включая иноколонию. Речь идет, на первый взгляд, о разных вещах, которые, пересекаясь и накладываясь друг на друга, создавали обстановку эмоциональной напряженности. Это – неудовлетворенность экономическим и политическим положением, неустроенность быта, социальная несправедливость, принуждение к принятию советского гражданства и отказ от идей пролетарского интернационализма, бессилие в борьбе с советским бюрократизмом и в отстаивании своих прав перед заводской администрацией, противоречия с советскими работниками, не прекращающаяся штурмовщина и авралы на производстве. Понятно, что все новые тенденции и политические кампании горячо обсуждались в иносоциуме, вызывая острые споры и поляризацию в их среде. Вне всякого сомнения, положение в СССР сравнивалось и с ситуацией на Западе. Рядовые инокоммунисты разочаровывались в советском социализме и покидали страну Советов. Другие казались дезориентированными, третьи предлагали безоговорочно следовать линии Коминтерна.

           Кроме того, к середине 1930‑х гг., после нескольких лет проживания в СССР, иностранцам стало понятно, [201] что многие вопиющие проблемы, которые списывались за счет временных трудностей форсированной модернизации, никуда не исчезли и носят системный характер. Это относилось к чуждым для психологии иноработника штурмовщине и сверхурочным, к простоям и затем – работе в 2-3 смены в ущерб семье и здоровью, к сохраняющемуся низкому уровню организации производства и исполнительской дисциплины, к фактам унижения и зависимости работника от цеховой администрации, к слабому стимулированию труда и невниманию к рацпредложениям. Многие вещи были настолько очевидны, что их невыполнение, по мнению иностранцев, могло объясняться только словами «саботаж» и «вредительство». Неудивительно, что в их среде получили широкую поддержку кампании по наведению порядка на производстве, решительной борьбе с вредителями и врагами народа. В то же время не скрываемое иностранцами стремление заработать, жить в хороших условиях и красиво одеваться, протест против авралов, нежелание трудиться по принципу «эх, ухнем!» и поступаться собственным отдыхом и интересами семьи, привычка всегда, даже в мелочах, отстаивать свои права и достоинство, – все это и многое другое не всегда вызывало понимание у молодых советских рабочих, которым к тому же пропаганда внушала, что пролетарии Запада «обур­жуазились», утратили революционную сознательность и теперь уже все равняются на них, – тех, кто успехами соцстроительства доказывают свою авангардную роль в мире. Кстати говоря, именно благодаря специфике монографии, в которой иностранцы Электрозавода анализируются не изолированно, а в тесной связи с советским окружением, удается проследить на микроуровне те социально-психологические проблемы, которые остаются вне поля зрения «большой истории».

           А.Н.Ивницкий:

           Я с большим интересом прослушал доклад Сергея Владимировича, тем более, что я в середине 30‑х гг. был [202] знаком и дружил с одной из приехавших в СССР иностранных семей – семьей американского инженера Слуц­кого (и с его сыном Нортоном), который, правда, работал не на заводе, а в зерновом совхозе, где использовались комбайны, тракторы и другие импортные сельхозмашины. Мой вопрос заключается в том, как относились государства, гражданами которых были трудившиеся у нас американцы, немцы и др., в связи с их репрессированием в СССР в 1930‑е гг.?

           У нас отношения с этими семьями были очень дружественными и никакой вражды не было, хотя они жили лучше, покупали продукты в Торгсине и т.д. В целом же в сельской местности иностранцы жили почти в таких же условиях, что и мы. А как на это, на стремление иностранцев помочь советскому народу, рабочим совхоза или завода строить социализм и самим жить в этом обществе, смотрели их правительства? Не попадались ли Вам материалы о реакции официальных лиц тех государств, из которых они ехали в СССР?

           С.В.Журавлев:

           Это отдельная, особая тема для разговора, выходящая за рамки данного исследования. Тем не менее, попытаюсь ответить. Мне попадались в российских и американских архивах, особенно среди дипломатической документации 1920-1930‑х гг., свидетельства о крайне болезненной реакции официальных лиц западных государств на эмиграцию их граждан в СССР. Американские дипломаты с конца 1920‑х гг. приступили даже к составлению «черных списков» американцев, находящихся в СССР и симпатизирующих «большевистскому режиму». Изучение судеб этих людей показывает, что многие из них не были коммунистами. Однако симпатии к великому социальному эксперименту, положительного отзыва об увиденном в СССР либо просто добросовестной работы по контракту было подчас достаточно, чтобы официальные лица США [203] начинали чинить препятствия их возвращению на родину, грозили неприятностями и дискриминационными мерами. Из этих документов США предстают отнюдь не демократическим государством.

           Что касается Германии – страны № 1 в отношении эмиграции в СССР, то «черные списки» здесь стали составляться с приходом к власти Гитлера. К началу мировой войны были подготовлены «розыскные списки» гестапо на лиц, находящихся в СССР и представлявших опасность для фашистского режима. В них оказались включены тысячи немецких политэмигрантов, инорабочих, членов их семей и др. Хранящиеся в бывшем «Особом архиве» трофейные документы Третьего рейха наглядно показывают, какие активные усилия предпринимала геббельсовская пропаганда в середине 30‑х гг., чтобы вернуть экономических иммигрантов из СССР в Германию.

           Отношение официальных лиц иностранных государств к репрессированию их граждан в конце 1930‑х гг. – не менее важная и сложная тема. Единого отношения не было, да и быть не могло. Как видно из документов, советские власти сплошь и рядом нарушали договоры об уведомлении посольств в случае арестов иностранных граждан. Зачастую жизнь арестованных зависела от того, насколько информированными окажутся дипломаты о фактах арестов, насколько твердо они будут добиваться получения информации и каким весом на международной арене обладают эти страны. Понятно, что возможности Польши или Финляндии отличались от Германии и особенно США, с которыми советские лидеры стремились не портить отношения. Судя по документам, германскому посольству удалось вызволить из НКВД более двух третей из оказавшихся там сотен своих граждан, которые были высланы в Германию. Другое дело, что часть из них – немецкие антифашисты – были фактически переданы в руки гестапо, где их ждала страшная участь. Особенностью позиции США стало то, что американские дипломаты, кажется, сознательно, не интересовались [204] судь­бами своих арестованных граждан из «черных списков». По крайней мере, меня поразил отчет американского посла в Москве в Госдеп за 1938 г., в котором утверждалось, что среди репрессированных в СССР иностранцев американских граждан нет. Конечно, это не так. Американцы «сдали» НКВД не только коммунистов и политэмигрантов, но и десятки лиц с так называемым «двойным гражданством» (по советскому законодательству – гражданин СССР, по американскому – США), включая родившихся в США. Откажись Посольство США от идеологической ангажированности и следуй букве закона, можно было бы спасти жизни десятков арестованных НКВД американцев.

           Г.Я.Тарле:

           Вы занимались рабочими только Электрозавода или и других предприятий?

           С.В.Журавлев:

           В рамках исследовательской темы «Иностранцы в Советской России в 1920-1930‑е гг.» я знакомился со многими сюжетами, связанными не только с Электрозаводом и не только с промышленностью, но и, например, с иностранными сельхозкоммунами, с проблематикой политэмиграции, с репрессиями в отношении иностранцев и т.д. Данное исследование реализует малую часть проработанного материала. Остальное останется для будущих работ. Обсуждаемая тема – пример воплощения микроподхода в истории, на мой взгляд, важный и своевременный, потому что эти вопросы обязательно надо ставить. Очевидно, что через историю иноколонии Электрозавода можно выйти к исследованию важнейших макропроблем 1920-1930‑х гг. Советская история обязательно должна изучаться и на микроуровне, поскольку это очень перспективное направление.

           Г.Я.Тарле:

           Этими вопросами нужно было заниматься намного раньше. Сейчас достаточно трудно будет с источниками, [205] особенно со свидетелями. Но не приветствовать работу над такой темой я бы не могла хотя бы потому, что более двадцати лет назад в стенах этого Института подобную тему сняли с плана как «мелкотемье». Поэтому мой болезненный интерес к этой работе несомненен. Конечно, в докладе приведено очень много интересных фактов, и понятно, что рассказать о концепции всей этой большой работы очень сложно. Но он поднял ряд вопросов, которые мне хотелось бы прокомментировать.

           Во-первых (это пожелание ко всем молодым историкам), следует помнить о том, что этими сюжетами пытались заниматься и другие люди на совершенно другой основе, они не владели тем инструментарием и тем широким полем источников, которым вы счастливы воспользоваться сейчас.

           Мне кажется, что здесь должна быть какая-то предыстория – как эти люди попали сюда, тем более, что они попадали совершенно по-разному. В 1919 г. были попытки колонизации сельскохозяйственных угодий немцами в районе реки Мологи, были законодательства по этому вопросу, огромные переговоры, кончившиеся конфликтом.

           Конфликты с иностранными рабочими всех периодов были бедствием нашего времени – уж слишком разные были уровни. Наиболее благополучным было начало, тогда, когда люди ехали помогать, не рассчитывая на какие-то заработки, наоборот, они вносили свой посильный вклад в развитие нашего производства. Это было в первой половине 20‑х гг. Об этом я успела написать по тем источникам, которые были в моих руках.

           Но и тогда были конфликты. Очень большим препятствием становился языковый барьер, который первым возникал при адаптации. И в этой связи смешанные коллективы были особенно уязвимы.

           Конечно, надо очень четко делить на группы приехавших рабочих и их мотивацию. Одно дело – безработные, [206] которые хотели поправить свое состояние, и были в безвыходном положении. Их вселяли, вероятно, в коммунальные квартиры. Другое дело – контрактники, которые ехали с целью заработать. Третье – это политэмигранты. Четвертые – это политически близкие нашему обществу лица – члены партии, которые ехали с энтузиазмом.

           Встает очень важный вопрос о взаимоотношениях иностранцев с местным населением, исходя из разного уровня квалификации и разных целей их приезда (ин­структировать или работать).

           По всем документам, с которыми я сталкивалась, проходит проблема трудовой дисциплины, состояние которой чрезвычайно изумляло всех приехавших к нам (перекуры и т.д.).

           Я закончу только одним соображением: конечно, источники, которыми мы располагали тридцать лет назад, были источниками очень тенденциозными, и вся показуха должна быть отброшена, но рациональное зерно, вероятно, из этих источников извлечь можно, потому что какие-то моменты сближения, объединения и дружбы, безусловно, были. Я могу об этом судить, во-первых, по свидетельствам некоторых оставшихся людей, с которыми я имела дело.

           Л.Н.Нежинский:

           Я хочу приветствовать разработку темы, которую поднимает С.В.Журавлев, представивший доклад по конкретной работе, но подойти к этому комплексу проблем немножко шире, поскольку он затрагивает очень интересные направления в истории не только Советского Союза, но и России ХХ в. В последнее время появляются статьи на тему: кто приезжал в Россию в конце XIX в. и в начале ХХ столетия. Выходили и продолжают выходить работы об эмиграции, особенно из западных областей России. Написано немало книг о том, как родились целые эмиграционные анклавы в таких странах, как Соединенные Штаты (в Германию практически никто тогда [207] не ехал), Канада и т.д. Приезжали и находили свое место, остались здесь жить, и немало людей из других стран. Кто приезжал, с какой целью, как они адаптировались к российской жизни; какова была их роль в общественной, политической жизни России? Эта та тема, которую имеет смысл разрабатывать и дальше. Поэтому вашу тему можно всячески приветствовать.

           В послевоенное десятилетие вышел целый ряд документальных публикаций под общей «шапкой»: «Интер­национальная солидарность зарубежных трудящихся с Советским Союзом в 20-30‑е годы». Г.Я.Тарле кратко охарактеризовала в значительной мере и сущность этих публикаций, и их направленность. Но в последние годы мы начинаем узнавать немало фактов, которые показывают и другую сторону этой проблемы, которую можно назвать международной деятельностью Советского Союза. Это широкая проблема и мне, как и вам, приходилось сталкиваться в наших архивах с большим количеством писем, переписок, нот, заявлений (причем все это в закрытом порядке), которые шли, например, в 20‑е гг. особенно из Германии как раз по поднятым в докладе вопросам.

           Оказывается, Чичерин и особенно Литвинов придавали очень большое значение разрешению этих проблем, т.е. считали, что надо смягчать те подходы, которые встречали не только рабочие, а и многие иностранные граждане, которые по разным мотивам прибывали в Советский Союз. Это накладывало свой отпечаток и на межгосударственные отношения. Хотя начиналось все, может быть, с кухонной свары, потом переходило в цех или в рабочую курилку и т.д., а потом вырастало и в более широкие коллизии, которые приходилось потом разрешать в основном органам, которые ведали тогда даже не столько внешнеэкономическими, сколько внешнеполитическими делами, т.е. Народному комиссариату иностранных дел. Там до сих пор хранится много документов, посвященных этим проблемам.

           [208] Интересен и другой вопрос – каков был итог, конечная судьба иностранцев, которые по разным мотивам попали в Советский Союз. Что касается тех, кого репрессировали, это понятно. Но репрессировали не всех. Часть уехала раньше, особенно американцы и не только они. Мне известно, что в середине 30‑х гг. те небольшие группы поляков, которые по разным причинам сюда попали, тоже эвакуировались.

           Направление это интересное, оно тесно переплетается с общей нашей историей, с конкретной историей развития нашей экономики прежде всего, промышленности и сельского хозяйства в какой-то мере, ибо мне известно, что на Украине дети немецких колонистов играли очень большую роль в сельскохозяйственной жизни вплоть до самой коллективизации, т.е. практически все 20‑е гг. Очень интересные факты есть о роли иностранцев в развитии сельского хозяйства Крыма.

           Т.е. это довольно большая тема, которая выходит за рамки только одного предприятия. Можно только пожелать вам дальше не бросать ее и разрабатывать это направление в нашей отечественной истории XX столетия.

           А.К.Соколов:

           Доклад Сергея Владимировича имел скорее методологический характер и был посвящен одному из сюжетов социальной истории – социальной истории в контексте микро-анализа, микро-процесса.

           И вопрос заключается в том, нужна или не нужна, интересна или не интересна социальная история, и что она дает, что она приращивает в нашем знании большой истории.

           Доклад интересный, память об этом еще жива, и кто-то может на это откликнуться и еще о чем-то сказать. А если речь идет о XIX в.? Что мы там можем вспомнить? Историк может объяснить, как складывались отношения и т.д. Это интересно? Я думаю, интересно. Это история в ее полноте, в ее конкретности, и выявляется множество [209] вещей, о которых мы даже и не подозревали, что они играют такую огромную, такую значительную роль для нашей советской истории.

           Л.Н.Нежинский:

           Это исследование полезно, ибо оно конкретно показывает не общие сюжеты, цифры – сколько собрали денег на поддержку нашего Союза и сколько мы собирали денег на поддержку бастующих за рубежом, а конкретно показывает нам на примере жизни нескольких сотен людей, как в реальности складывались связи.

           Хотелось бы, чтобы за этой конкретикой не забывали и более общий процесс, которым мы только начинаем как следует сегодня заниматься, разбираться в этом. Вывод только один: продолжать разрабатывать эту тематику. Речь идет о направлении – очень серьезном и интересном.

           Мы можем поблагодарить докладчика, поддержать его усилия и пожелать дальше разрабатывать этот комплекс проблем.



* Доклад сделан на заседании Ученого совета ИРИ РАН 28 января 1999 г.