Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. 250 с. 16 п.л. 24,15 уч.-изд.л. 250 экз.

Купечество и власть в средневековой Руси

Автор
Перхавко Валерий Борисович
Perkhavko Valeriy Borisivich

Аннотация

Ключевые слова
купечество, купцы, торговля

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Перхавко В.Б. Купечество и власть в средневековой Руси // Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. С. 63-103.

Текст статьи

[63]

В.Б.Перхавко

 

КУПЕЧЕСТВО И ВЛАСТЬ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ[*]

 

           Купцов по праву называют первыми русскими предпри­нимателями, внесшими значительный вклад в становление рыночной экономики страны. Именно за счет купечества и разбогатевших «капиталистах» крестьян, занимавшихся про­мыслами, промышленным производством и торговлей, фор­мировалась в XVIII—XIX вв. отечественная буржуазия.

           Между тем до сих пор в историческом разрезе слабо изу­чена политика государства по отношению к купеческому со­словию, особенно на ранних стадиях в эпоху средневековья (IX-XV вв.). Политика же властей оказала существенное вли­яние на формирование социальной психологии средневеково­го русского купечества, без учета специфики которой трудно разобраться в проблемах истории раннего предприниматель­ства, в причинах отсутствия в нашей стране в эпоху буржуаз­ных революций на Западе мощного третьего сословия. Глу­бинные истоки отечественного купечества прослеживаются с IX-X вв., когда Русь активно подключилась к международной транзитной торговле, участников которой — воинов- дружинников и купцов в одном липе — можно по праву на­звать далекими предшественниками более поздних предпри­нимателей.

           Одновременно с началом формирования феодальных от­ношений в восточнославянском обществе происходил про­цесс выделения группы людей, специализировавшихся на то­варообмене, причем первоначально в основном на внешней торговле. Прибыльность международной торговли — древ­нейшего рода предпринимательской деятельности — опреде[64]лялась прежде всего весьма существенной разницей цен на ряд товаров (пушнину, кожу, рабов и др.) на внутреннем и внешнем рынках. С момента зарождения она совершалась при активном участии и под строгим контролем государства. Лишь с ведома великих киевских князей (при их прямом уча­стии и под их контролем) организовывались в IX—X вв. даль­ние торговые экспедиции воинов-купцов в Византию, страны Востока и Запада.

           С задачами укрепления позиций на международных рын­ках во многом была связана и внешняя политика молодого древнерусского государства, добивавшегося поставленных це­лей с помощью военных походов против Византии, Хазарии, Волжской Булгарин, Польши и заключавшихся мирных дого­воров. Так, по соглашениям 907 и 911 гг., заключенным после победоносного похода князя Олега, византийцы обязались в течении шести месяцев ежегодно выдавать русским гостям довольствие («месячину») разными продуктами, сколько угодно позволять посещать столичные бани, а на обратную дорогу снабжать якорями, парусами, прочими снастями и продовольствием. Только древние русы пользовались после 907-911 гг. огромной привилегией беспошлинно торговать в Константинополе, «не платяче мыта ни в чем же». В договоре же 944 г., подписанном после неудачного похода князя Игоря на Царьград, их права несколько ограничивались запретом закупать дорогие шелковые ткани («паволоки») больше, чем на 50 «золотников» - византийских монет. Не только при­ближенные лица и послы, но и купцы сопровождали вдову Игоря, княгиню Ольгу во время ее поездки в Константино­поль и получили после императорских приемов денежные по­дарки — по 6 и по 12 византийских монет-милиарисиев. Со­гласно договору, подписанному в 971 г. в Доростоле великим киевским князем Святославом и византийским императором Иоанном Цимисхием, возобновлялись поездки купцов-русов в Византию. Постепенно, в процессе многократных торговых экспедиций древнерусские купцы приобретали необходимый опыт, учились предприимчивости.

          [65] Из какой же среды происходили первые русские купцы? Думается, промышлять довольно рискованной заморской торговлей, сопряженной с опасностью и длительными отлуч­ками, могли в IX-X вв. преимущественно уже оторвавшиеся от своей общины люди — в первую очередь воины- дружинники.

           Каждый год, когда наступала осень, великий князь киев­ский со своей дружиной отбывал в объезд покоренных вос­точно-славянских племен с целью сбора полюдья. Как бы продолжением полюдья являлся сбыт излишков дани, кото­рый не мог быть организован без участия членов дружины князя, отправлявшихся весной-летом в дальние военно­торговые экспедиции в Византию, Хазарию, Волжскую Бул­гарию, Германию, другие страны Востока и Запада. Для дру­жинников, с которыми князья делились частью собранных ценностей, характерны и личная заинтересованность в обме­не, и необходимая торговцам мобильность, и умение постоять за себя, и защитить от разграбления дорогие товары. Поли­функциональность была их характерной чертой в IX—X вв., когда они занимались и военным делом, и сбором дани, и су­дом, и дипломатией, и торговлей, что дало веские основания некоторым ученым называть Русь этой переходной эпохи дружинным государством. В то время интересы княжеской власти и воинов-купцов из числа дружинников практически полностью совпадали. Между ними не было острых противо­речий, хотя могли иметь место конфликты относительно де­лежки дани и прибыли от международных торговых операций купечества.

           В IX—X вв. процесс формирования купечества, как и других классов и социальных групп древнерусского общества, еще только начинался. Позднее, в XI в., представители дру­жинной верхушки, получив земельные владения и влившись в класс феодалов, постепенно отошли от непосредственной торговой деятельности. Наряду с ними с X в. на Руси уже вы­деляется и прослойка людей, для которых сфера обмена по­степенно становится единственным занятием.

          [66] Лишь к середине XI в. купечество превратилось в оконча­тельно выделившуюся профессиональную и социальную группу населения Древней Руси. Торговые экспедиции в Ви­зантию, Германию и другие страны Балтики и Востока утра­чивают характер военных мероприятий общегосударственного масштаба. Хотя дальние поездки в заморские края и тогда продолжали оставаться небезопасными и рискованными, древнерусские купцы с этого времени приобретают более мирный облик. Их состав пополняется за счет выходцев из других слоев — городских и сельских ремесленников, ото­рвавшихся от общины свободных крестьян и даже холопов, выполнявших торговые поручения князей и боярства, за что получавших иногда свободу.

           Уже в те далекие времена купеческая среда была неодно­родна и состояла из нескольких прослоек, что отразилось и на торговой терминологии. Скажем, «гостями» в Древней Ру­си обычно называли иноземных купцов и русских торговых людей, занимавшихся обменом с зарубежными странами либо с другими княжествами. И в более поздние времена в фео­дальной России гости относились к самой богатой и привиле­гированной группе купечества.

           Слово «купец» (и его вариант — «купчина») применялось на Руси в нескольких значениях. Во-первых, в отношении всех лиц, занимавшихся профессионально товарообменом. Во-вторых, в более узком смысле так называли коммерсантов, специализировавшихся на внутренней торговле. Наконец, в более поздний период (с XV-XVI вв.) наряду с обозначением рода профессиональной деятельности в источниках также обозначали термином «купец» и просто человека, совершав­шего покупки, т.е. покупателя.

           С XI в. уже не может идти речь о полном совпадении ин­тересов княжеской власти и купечества. Государственная по­литика по отношению к нему приобретает противоречивый, двойственный характер. С одной стороны, князья по- прежнему были заинтересованы в сбыте с помощью купцов излишков своих натуральных доходов и в пополнении казны за [67] счет торговых сборов. Поэтому линия на отстаивание ин­тересов купечества на международных рынках сохранилась при проведении внешней политики. Приведу в этой связи не­сколько примеров.

           В.Н.Татищев включил в свою «Историю российскую» любопытные сообщения об ограблении в 1129 г. на террито­рии Польши возвращавшихся из Моравии домой русских гос­тей: «Того же года ляхи пограбили едусчих из Моравы купцов русских. Мстислав, уведав о том, послал Болеславу сказать, чтоб немедленно весь тот убыток заплатил, а сам велел войска собирать, грозя, если не заплатят и винных не казнят, с войс­ки на них идти. Но Болеслав прислал послов и просил о ми­ре, обеспечая убытки заплатить и впредь купцов чрез их зем­ли провожать и охранять. Мстислав же дал им мир и послов с честию отпусти». Сразу видно, что перед нами не само лето­писное известие, а его вольный пересказ историком XVIII в. Источник этого сообщения, не зафиксированного ни в одной из сохранившихся летописей, В.Н.Татищевым, к сожалению, не указан. Но, несмотря на это, никто из исследователей не сомневается в его достоверности, хота ни в польских хрони­ках, ни в древнерусских памятниках письменности нет ника­ких намеков на конфликт между великим киевским князем Мстиславом Владимировичем и польским князем Болеславом III Кривоустым в 1129 г. В данном сообщении трудно усмот­реть какие-либо мотивы домыслов или даже фальсификаций со стороны самого В.Н.Татищева. С исторической точки зре­ния оно вполне достоверно и может быть сравнимо с извес­тием Ипатьевской летописи 1279 г. об ограблении в Польше русского купеческого каравана с хлебом, направленного Во­лынским князем Владимиром Васильковичем из Берестья (Бреста) в земли западнобалтийского народа ятвягов в обмен на меха, воск, серебро.

           Защищая интересы купечества (а значит, и свои соб­ственные), правители древнерусских княжеств и земель в XII—XIII вв., стремились заключить на равноправной основе международные торговые договоры, обеспечивавшие инозем[68]ным и своим гостям свободный путь, без уплаты проездных таможенных пошлин. В договорах Новгорода с немецкими городами (1191-1192 гг., 1269 г. и др.), Смоленска с Ригой и Готландом (1229 г.) также большое внимание уделялось уре­гулированию споров между купцами, наказаниям за уголов­ные преступления, нередко совершавшиеся в купеческой сре­де. Жизнь убитого «купчины» оценивалась в них в 10 гривен серебра, то есть, в весьма значительную по тем временам сумму, хотя и меньшую в сравнении с нормой штрафа в «Русской Правде» (40 гривен по статье 1 Краткой и Про­странной Правды). В торговых соглашениях специально ого­варивалось, что обе стороны на взаимной основе отказывают­ся от применения таких мер, как конфискация товаров, арест и содержание купцов в тюрьмах. Впрочем, на практике эти запреты нередко нарушались. Стремясь не допустить лишних конфликтов, в договоре Смоленска с Ригой и Готландом 1229 г., даже регламентировали очередность перевозки това­ров на волоке между Днепром и Западной Двиной. Древне­русские и немецкие гости должны были устанавливать ее по жребию, чтобы ни у кого не было обиды. На чужбине их зап­рещалось привлекать насильно к участию в военных походах, задерживать их выезд на родину с закупленным товаром. Обе стороны обычно гарантировали купцам свободный путь, на котором порой, увы, сами же воздвигали препятствия.

           В подтверждение сказанному выше приведу одно инте­реснейшее известие Патерика Киево-Печерского монастыря. В период феодальных междоусобиц 1097-1099 гг. в результате установления торговой блокады прекратился подвоз соли в Киев по суше и водным путем из Галича и Перемышля. Этой бедственной для простого люда ситуацией и воспользовались оборотистые киевские торговцы, сумевшие заранее создать крупные запасы соли и взвинтившие цену на нее в пять раз, что вызвало возмущение горожан. Алчным солеторговцам по­кровительствовал великий киевский князь Святополк Изясла­вич, сам, по всей видимости, замешанный в спекуляции со­лью и получавший за счет нее дополнительные доходы. После [69] его смерти долго копившийся гнев простых киевлян против купцов-спекулянтов и ростовщиков вылился в мощное вос­стание 1113 г., когда многим из них не поздоровилось. За­нявшему киевский престол Владимиру Мономаху пришлось пойти на существенные уступки городским низам, дополнив Русскую Правду статьями своего Устава и улучшив положе­ние должников прежде всего за счет значительного уменьше­ния размеров взимавшегося ростовщического процента.

           Беднота Новгорода Великого особенно страдала от резких колебаний цен на хлеб, в основном привозной. Собственного зерна малоплодородные почвы Новгородской земли давали недостаточно, особенно в неурожайные годы, когда Новгород зависел от хлебных поставок из Северо-Восточной и Южной Руси, а иногда даже морем из Германии. Во время междоусо­биц князья подчас препятствовали подвозу хлеба в Новгород, чем усугубляли и без того бедственное положение рядовых горожан, которые не имели больших запасов.

           Самое раннее летописное свидетельство о торговой бло­каде Новгорода относится к 1137 г., когда «не было мира ни с суздальцами, ни со смольнянами, ни с полочанами, ни с ки­евлянами», поэтому в городе все лето стояли очень высокие цены на зерно. В такие моменты враждовавшие с Новгородом князья, нередко не ограничиваясь организацией вооруженных застав на коммуникациях, которые вели туда из Южной и Се­веро-Восточной Руси, запрещали своим купцам горговать с ним хлебом и прибегали к репрессиям против новгородских гостей. Их, например, приказал арестовать в 1161 г. в Киеве великий князь Ростислав Мстиславич. Через шесть лет влас­телин Владимиро-Суздальской Руси Андрей Боголюбский в союзе с Полоцком и Смоленском блокировал пути, по кото­рым подвозилось зерно в Новгородскую землю. Точно также поступил его брат Всеволод Большое Гнездо в 1210 г. Пять лет спустя сын последнего, Ярослав Всеволодович во время страшного голода арестовал 2000 новгородских купцов и не пропустил из Торжка ни одной повозки с хлебом. В следую­щем году, потерпев сокрушительное поражение в Липицкой [70] битве от Новгорода и его союзников, мстительный князь, загнав несколько лошадей, прискакал в родовой Переяславль- Залесский и сразу же велел посадить в темницу 150 новгород­ских гостей, где те, задохнувшись, погибли. Вот еще один пример такого рода. В 1273 г. в период военных действий ко­стромского и тверского князей против Новгородской респуб­лики «в Новегороде бысть хлеб дорог, и у гостебников (т.е., купцов — В.П.) товар отьимаша». Вот почему в договорную грамоту московского князя Юрия Даниловича и Новгорода с тверским великим князем Михаилом Ярославичем о мире (зима 1318-1319 гг.) была включена специальная статья: «А гости всякому гостити без рубежа (т.е., без конфискации то­варов — В.П.); а ворота ти отворити, а хлеб ти пустити, и вся­кий ти гость пустити в Новгород; а силой ти гостя в Тферь не переимати». Подобная формула использовалась и в других договорах Новгорода. Правда, в реальной жизни соглашения такого рода далеко не всегда соблюдались, особенно во время острых столкновений, о чем повествует открытая при раскоп­ках Твери берестяная грамота № 2 середины или второй по­ловины XIV в. Находившийся в Торжке автор письма, некто Григорий, просил свою мать: «Узнай, пускают ли рожь нов­городцам без пакости и пришли (весть) поскорей (перевод)». Такие ситуации подчас служили искрой для вспышки народ­ных волнений, которыми изобилует история Новгородской феодальной республики.

           Отношение в древнерусском обществе к купечеству было весьма противоречиво и колебалось от поддержки князьями гостей на внешних рынках до ущемления их имущественных прав и ограбления в период феодальных конфликтов, от при­знания нужности торговых людей до выражения открытой неприязни к ним со стороны бедноты.

           Двойственно относившаяся к купцам древнерусская фео­дальная верхушка сама постоянно пользовалась их услугами для сбыта излишков и приобретения предметов роскоши, а также получала значительные доходы от таможенных и торго­вых сборов. В эпоху феодальной раздробленности число та[71]можен-мытниц заметно возросло. И не было, очевидно, для гостя более ненавистной фигуры, чем мытник (мытарь), сборщик пошлины (мыта), нередко злоупотреблявший своим положением. Многие таможенники, пополняя княжескую казну, не забывали, очевидно, и о своем кошельке.

           Помимо собственно торговли купцы в Древней Руси вы­полняли и другие поручения властей, например, снаряжение дружины и ополчения перед началом военных действий. Иногда в лихую годину их даже использовали в качестве вои­нов. Скажем, в 1195 г. они вместе с дружинами участвовали в походе против Чернигова, организованном могущественным князем Всеволодом Большое Гнездо, а в 1234 г. - отбивали нападение литовцев на Старую Руссу. И все же чаще власти находили применение их опыту, знаниям и возможностям не в военном деле, а в сфере дипломатии и разведки. Знакомство с иностранными языками позволяло им выполнять функции переводчиков. Под видом торговцев с давних времен в стан врага проникали лазутчики, приносившие ценную информа­цию. Приведу в этой связи лишь два-три летописных свиде­тельства, хотя в действительности их было гораздо больше. В более поздней Никоновской летописи под 1001 г. записано «Того же лета посла Володимер гостей своих аки в послех в Рим, а других во Иерусалим и в Египет, и в Вавилон, согля­дати земель их и обычаев их». И хотя эта вставка явно вклю­чена в летописный текст средневековым русским книжником XVI в., и в 1001 г. великий киевский князь вряд ли отправлял купцов в качестве послов в указанные заморские страны, вы­полнение ими дипломатических поручений практиковалось с глубокой древности. Купцы участвовали в подготовке догово­ров Руси с Византией в X в. Во время похода коалиции юж­норусских князей во главе со Святославом Всеволодовичем против половецкой орды хана Кончака (1184 г.) русские вои­ны встретили «гость идущь против себе ис Половець, и пове­даша им (воинам. - В.П.), яко Половци стоять на Хороле». В следующем году возвратившиеся на Русь из степи купцы принесли печальную весть о поражении войска новгород-[72]северского князя Игоря Святославича, попавшего в половец­кий плен. В условиях отсутствия организованной почтовой службы с надежными торговцами, очевидно, передавали письменные послания, в том числе и тайные.

           Превратившись по мере накопления капиталов и расши­рения размаха торговых операций в более мощную экономи­ческую силу, купечество начало выдвигать перед властями собственные требования, на которые волей-неволей приходи­лось реагировать. В противном случае власти приобретали в его лице влиятельного противника. Взбунтовавшиеся в 1176 г. владимирские бояре и купцы требовали от князя Всеволода Большое Гнездо казнить или выдать толпе на расправу нена­вистных им ростовцев и суздальцев, находившихся в тюрьме. В начале XIII в. новгородский посадник Дмитр Мирошкинич пытался заставить купцов платить так называемую «дикую виру» - денежный штраф за человека, убитого на территории общины неизвестным преступником. Естественно, эта мера вызвала резкое недовольство торговцев, которые не входили в состав общины. В результате они активно участвовали в вос­стании 1207 г., которое закончилось низложением Дмитра Мирошкинича, выборами нового посадника и отменой неза­конных поборов. Позднее, уже во второй половине XIII в., новгородское купечество сумело, наконец, освободиться еще от одной обременительной обязанности — «повоза», заклю­чавшейся в перевозке за свой счет людей и грузов князей.

           Купеческая верхушка уже в XII—XIII вв. привлекалась к решению важных государственных дел. В 1137 г. во время конфликта Новгорода с князем Всеволодом Мстиславичем у его сторонников из числа бояр было конфисковано 1500 гри­вен серебра, выданных затем купцам «крутитися на войну», т.е. на приобретение военного снаряжения. Через четыре го­да, чтобы потребовать от Всеволода Ольговича прислать в Новгород княжить своего сына, в Киев направилась предста­вительная делегация в составе епископа, послов и лучших го­стей. Четверть века спустя, прийдя из Киева в Великие Луки, великий князь киевский Ростислав Мстиславич созвал совет с [73] участием видных («вячьших») представителей новгородского купечества (1166 г.). А в 1215 г. сами новгородцы послали по­садника, тысяцкого и десять наиболее влиятельных купцов приглашать князя Ярослава Всеволодовича. Незадолго до сво­ей кончины в 1212 г. властелин Владимиро-Суздальской Руси Всеволод Большое Гнездо для решения вопроса о престоло­наследии пригласил «всех бояр своих с городов и волостей, и епископа Иоана, и игумены, и попы, и купцы, и дворяне, и вси люди».

           Определенное представление о положении купечества в древне-русском обществе позволяет составить памятник фео­дального законодательства XI—XII вв. — Русская Правда. Ста­тья 44 Пространной Русской Правды свидетельствует о широ­ком распространении торговли в кредит. Ее смысл заключал­ся в следующем: купец купцу без свидетелей мог давать деньги на торговлю, если же должник отказывался их воз­вращать, кредитору достаточно было принести клятву. Без присутствия свидетелей и письменного оформления торговцы по закону оставляли свой товар на временное хранение, что явствует из статьи 45 Пространной Правды.

           Великий князь киевский Владимир Мономах призывал своих сыновей в «Поучении»: «И боле же чтите гость, откуда же к вам придет». И далее пояснял, что гости, странствуя, разносят по всем землям добрую или дурную славу о челове­ке, с которым им приходилось сталкиваться. В записанных на Севере русских былинах («Дунай Иванович», «Про Соловья Будимировича», «Иван Гостиной сын» и др.) с почетом встре­чает князь в Киеве богатых заморских гостей, приглашенных наряду с боярами принять участие в княжеском пире.

           Да, в народной памяти сохранились отголоски уважи­тельного отношения к купечеству в Древней Руси. Но в дей­ствительности его права часто нарушались, особенно во вре­мя феодальных междоусобиц, когда практиковались и торго­вые блокады враждебных княжеств, и конфискация товаров купцов из других земель.

          [74] В эпоху средневековья заниматься в одиночку торговлей, особенно дальней, было весьма непросто. Общие занятия и экономические интересы, трудности заморских поездок, опасность ограбления и притеснения феодалов заставляли купцов объединяться. В своеобразные товарищества объеди­нялись обычно купцы, ездившие постоянно в одну и ту же страну или торговавшие одним и тем же специфическим на­бором товаров. Члены купеческих гильдий иногда объединяли свои капиталы для закупки огромных партий товаров за гра­ницей, а затем с выгодой продавали их на монопольных усло­виях в родной стране. Сообща добивались они от властей различных таможенных и правовых льгот.

           Подобные процессы происходили в XI—XII вв. и в древ­нерусской купеческой среде. В Южной Руси в этот период выделилась группа гостей-гречников, ездивших регулярно в Византию. Им приходилось объединять усилия и денежные средства для закупки или найма людей, матросов, для защиты своих корпоративных интересов как на Руси, так и в Визан­тийской империи. Под 1168 г. в Ипатьевской летописи упо­минается еще одна группа южнорусских купцов-залозников, совершавших торговые поездки по так называемому Залозно­му пути в Крым и на Северный Кавказ. Для защиты «гречников» и «залозников» от нападений половцев южнорус­ские князья направляли в район Днепровских порогов воен­ные экспедиции.

           Центром купеческих объединений обычно служил патро­нальный храм. Возможно, таким купеческим храмом была церковь Успения Богородицы Пирогощи, заложенная в 1131 г. на Торговище киевского Подола великим князем Мстиславом Владимировичем. При упомянутой в летописях под 1147 г. церкви св. Михаила (Новгородской божнице), очевидно, останавливались купцы из Новгорода, нередко по­сещавшие Киев.

           Несколько православных купеческих храмов существова­ло и в Великом Новгороде. В 1156 г. на средства заморских гостей там была возведена церковь св. Параскевы Пятницы - [75] покровительницы торговли, через несколько лет на Софийс­кой стороне построили Троицкую церковь новгородцы, тор­говавшие с западно-славянским городом Щецином на южном побережье Балтики в устье Одера. А в 1365 г. новгородские купцы и сборщики дани — «югорцы», добывавшие на Севере пушнину, возвели в городе свой патрональный храм из кам­ня, сохранившийся в отличие от предыдущих построек до наших дней. Деревянный храм св. Софии в Пскове был пост­роен приблизительно тогда же местным купечеством. В Тор­жке с торговыми людьми были тесно связаны два храма - Спасский собор, получавший часть доходов от взвешивания воска, и Преображенская церковь. Новгородские солеторгов­цы (прасолы) объединялись в XIII-XV вв. вокруг церкви Бо­риса и Глеба в Старой Руссе, где имелись соляные источники.

           К сожалению, летописи умалчивают о внутренней орга­низации древнерусских купеческих корпораций, объединив­шихся вокруг патрональных храмов. Определенное представ­ление о них дает единственный сохранившийся Устав церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках в Новгороде, построенной в 1127-1130 гг. князем Всеволодом Мстиславичем. Историки датируют устав, или иначе Рукописание князя Всеволода, по- разному: от XII до XIV в., так как текст дошел до нас в более поздних списках. Последний его обстоятельный анализ, про­деланный В.Л.Яниным, позволяет уверенно отнести оформ­ление документа к концу XIII в., хотя отдельные его положе­ния действовали и раньше, с XII в. «Дом святого великого Ивана» объединял зажиточных новгородских купцов-вощ­ников, торговавших воском и другими товарами со странами Западной и Северной Европы.

           Кто же мог стать полноправным членом Иванского купе­ческого товарищества — так называемым «пошлым» купцом? Каждый вступающий в него должен был сделать денежный взнос ~ пятьдесят гривен слитков серебра общим весом свыше десяти килограммов — в храмовую казну, т.е. в фонд корпора­ции, а также преподнести новгородскому тысяцкому рулон до­рогого «ипрского» сукна, привозившегося из Фландрии. Звание [76] «пошлого» купца было наследственным и давало право занять почетное место купеческого старосты, о чем не могли даже меч­тать другие торговцы, которые не имели возможности выпол­нить условия приема в Иванское объединение.

           Долгие годы храм св. Ивана Предтечи оставался центром купеческой жизни всего Новгорода. На площади перед ним издавна проходили заседания торгового суда, разбиравшего тяжбы между купцами. В проекте договорной грамоты Новго­рода с Любеком и Готским берегом 1269 г., в частности, ска­зано: «А будет ссора между немцами и новгородцами, кончать ссору на дворе святого Ивана перед посадником, тысяцким и купцами». По мнению историка и археолога В.А.Бурова, этот суд первоначально находился в руках князя, а затем в XII в. перешел под эгиду новгородского церковного владыки. Раз­бором конфликтов между иноземными и местными купцами ведал также посадник, избиравшийся из числа самых родови­тых бояр. Уже в конце XIII в. торговый суд обрел независи­мость и стал подчиняться, как и Иванская купеческая корпо­рация, только тысяцкому. Со временем в состав суда вошли наряду со старостами Иванского объединения представители непривилегированного купечества Новгорода.

           Всеми церковными и торговыми делами «дома святого великого Ивана» занимались выборные: «три старосты: от житьих людей и от черных тысяцкого, а от купцов два старо­сты, управливати им всякие дела иванская и торговая и гос­тинная и суд торговый». Ни посадники, ни новгородские бо­яре не обладали правом вмешиваться во внутреннюю жизнь Иванской корпорации. Лишь старосты из «пошлых» купцов, полноправных членов Иванского объединения, производили контрольное взвешивание товаров. Они же взимали пошлину за пользование пристанью на Волхове, примыкавшей к цер­ковному двору. Это был еще один источник дохода «дома святого великого Ивана». Помимо значительных привилегий, члены купеческой корпорации - прихожане храма святого Ивана на Опоках - имели и ряд обязанностей. Они отвечали за устройство деревянной мостовой перед храмом, за свой [77] счет неоднократно его ремонтировали, заказывали иконы, от­ливали колокола.

           Новгородские власти защищали интересы местных тор­говцев во время конфликтов между ними и заморскими куп­цами. Их виновниками, судя по средневековым документам из Любекского, Рижского и других архивов, были в равной сте­пени и отечественные, и иностранные торговые люди. Новго­родцы нередко лишались товаров в результате нападений пира­тов на Балтике. И хотя по условиям торговых соглашений в ка­честве компенсаций за утраченное запрещалось конфисковы­вать товары у других купцов, не причастных к ограблениям или обману, на практике это положение часто нарушалось обеими сторонами, что порождало новые конфликты.

           Летописцы неоднократно фиксировали случаи нападений немцев на новгородских и псковских гостей во время воен­ных действий. В 1240 г. немецкие рыцари «сделали набег, убивая купцов и не доехав 30 верст до Новгорода». Через со­рок три года опять случилось нечто подобное: «внидоша нем­ци ратию, Невою в озеро Ладожьское, и избиша новгородцев, обонежских купцов». Такие инциденты происходили не раз и позднее. Но и в мирное время в торговых отношениях Новго­рода и Пскова с западными соседями хватало поводов для крупных ссор и обид. Они вызывали подчас даже взаимные запреты на торговлю, как было, скажем, в 1385-1391 гг. в от­ношениях Новгорода с Ганзой. Эта семилетняя торговая вой­на завершилась в 1392 г. подписанием нового мирного дого­вора (Нибурова мира), лишь на время сгладившего острые противоречия между ганзейскими и новгородскими купцами, продолжавшими конфликтовать и в следующем веке. Одна из причин столкновений заключалась в стремлении ганзейцев из-за конкуренции воспрепятствовать появлению русских торговых людей на рынках германских и прибалтийских тор­говых центров.

           Особенно сильное возмущение у новгородского торгового люда вызывали частые нападения балтийских пиратов. В 1420 г. русские купчины Мирон, Терентий и Трифон, ограб[78]ленные ими на Неве, были доставлены в ганзейский город Висмар на Балтике. Как только весть об этом достигла бере­гов Волхова, одиннадцать немецких купцов, находившихся в Новгороде, сразу же подверглись аресту. Вспыхнул очередной конфликт, вызвавший трехлетний перерыв в торговле. Не до­бившись удовлетворения своих законных претензий от влас­тей ганзейских и ливонских городов, русские купцы сами вершили суд да расправу путем конфискации товаров других, ни в чем не повинных иноземцев, их ареста или избиения, опираясь на старинный обычай кровной мести и принцип коллективной ответственности за обиды.

           Не надо думать, однако, что всегда правда была на их стороне. Среди новгородских и псковских торговцев тоже встречались люди нечестные, жулики, авантюристы, причи­нявшие ущерб немецким купцам. Наряду с мелкими продел­ками (вроде заполнения кругов воска горохом или камнями) они совершали и серьезные правонарушения, в том числе во­ровство и разбойные нападения.

           Активную роль в мирном урегулировании торговых кон­фликтов играли высшие церковные иерархи Новгорода, ис­пользуя для этого свой личный авторитет и являясь в глазах купцов, как отечественных, так и заезжих, гарантами честнос­ти и справедливости. В 1375 г. представители немецкого ку­печества обратились к владыке с жалобой на новгородца Максима Аввакумова, захватившего при содействии приста­вов имущество одного из их земляков, в 1412 г. — с помощью архиепископа взяли на поруки своего арестованного в Новго­роде товарища.

           Владыка участвовал и в заключении международных торговых соглашений. Самое раннее из них - договорная грамота Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами 1262-1263 гг. скреплена наряду с княжеской и госу­дарственной печатями Новгородской республики свинцовой печатью владыки Далмата. В одной из грамот начала XIV в. новгородцы обращаются к горожанам Любека с просьбой о присылке послов для заключения соглашения о проезде куп[79]цов не только от имени князя Андрея, посадника и старост, но и владыки Новгорода. Направленное Новгородом Риге чуть позже (около 1303-1307 гг.) послание с требованием воз­врата украденного товара и выдачи грабителей начинается с благословения новгородского архиепископа Феоктиста, пе­чать которого привешена к документу.

           Торг Новгорода представлял собой своеобразную терри­ториальную общину с самоуправляющимися рядами. После­дние имели своих выборных старост, свои общественные по­мещения, культовые постройки, судопроизводство и специа­лизировались на производстве и продаже определенных видов товаров. Все торгово-ремесленное население древнего Новго­рода подразделялось на сотни - структурные единицы воен­ной организации горожан, появившиеся еще в эпоху родово­го строя. «Пошлые» купцы входили в состав привилегирован­ной Иванской сотни, а остальные — непривилегированной Купеческой, и, проживая в разных районах города, все равно в социальном и военном отношении группировались по сво­им сотням.

           Два человека, избранные общегородскими купеческими старостами, представляли интересы торговых людей Новгоро­да. По-видимому, их перевыборы происходили ежегодно. Од­на из новгородских грамот 1371 г. составлена «от архиепис­копа новгородского Алексея, и от наместника великого князя Андрея, и от посадника Юрия, и от тысяцкого Матвея, и от старост купеческих Сидора и Еремея, и от всех купцов новго­родских». А в грамоте, подписанной в следующем году, стоят уже новые имена купеческих старост — Якима и Федора. Один из них выбирался членами Иванской сотни, второй - Купеческой. В соседнем Пскове, «младшем брате» Новгорода, в летописях XV в. упоминается то один, то двое купеческих старост. Наиболее яркая фигура из них - Яков Иванович Кротов. Любопытно, что происходил он не из купеческой, а из именитой боярской семьи, представители которой не раз занимали посадническое место. Боярин и купец Я.И.Кротов и сам стал псковским посадником, выполнял ответственные [80] дипломатические поручения, неоднократно выезжая в каче­стве посла в Новгород, Москву, Ригу, Тарту и Литву. Интере­сы боярства Пскова оказались тесно переплетены с торгов­лей. В 1465 г. под руководством Я.И.Кротова патрональную церковь св. Софии, вокруг которой объединялись псковские купцы, покрыли железом, весьма дорогим по тем временам материалом.

           Купечество и Пскова, и Новгорода отличалось сильной дифференциацией в социальном и имущественном отноше­нии. Торговые операции на международных рынках Балтики вели главным образом зажиточные новгородские купцы, чле­ны привилегированной Иванской корпорации, занимались они также и ростовщичеством. Эти предприниматели, полу­чая большие прибыли, обладали значительным капиталом и имели помимо городских усадеб сельские земельные владе­ния. В подчинении у них работали по найму приказчики и зависимые люди. Облик таких купцов живо предстает перед нами в былинном образе именитого гостя Садко, который ук­рашал свои «палаты белокаменны», возводил храмы, устраи­вал богатые пиры, мог выкупить все товары новгородские. Понятно, что интересы торговой верхушки и массы мелких торговцев, часто одновременно и производителей, существен­но различались. Еще большей была пропасть между ними и боярской олигархией. К слову сказать, Новгород Великий яв­лялся именно боярской, а не купеческой республикой, как ошибочно утверждали некоторые историки в прошлом столе­тии. В руках у боярства находились все бразды правления и важнейшие посты. Даже богатейшее купечество, добившись значительных торговых преимуществ, не получило боярских привилегий. В XIV—XV вв. узурпация власти усилилась, с ин­тересами остальных слоев городского населения боярство особенно не считалось. Вот почему простой торгово-ремес­ленный люд Новгорода не очень желал с оружием отстаивать его независимость в решающей битве с московским войском на реке Шелони в 1471 г. Через семь лет Великий Новгород окончательно лишился своих вольностей и вошел в состав [81] Московского государства. С этого времени началась новая страница в истории новгородского купечества, как и торговых людей из других русских княжеств и земель, присоединенных в конце XV — начале XVI вв. к Московскому великому княже­ству, деспотическая система власти которого заметно отлича­лась от вечевого строя Великого Новгорода и Пскова.

           Для средневекового московского купечества XIV—XV вв. также была характерна значительная имущественная и соци­альная дифференциация, отразившаяся в наименовании представителей различных его групп. Высшую группу состав­ляли занимавшиеся крупной международной торговлей «гости нарочитые», иногда в источниках именующиеся «кушами ве­ликими» и стоявшие гораздо выше на социальной лестнице «черных людей». Среди них выделялась особо привилегиро­ванная корпорация гостей -сурожан, привозивших дорогой шелк, красители и прочие экзотические товары из Сурожа — современного Судака, Каффы — Феодосии (Крым), Констан­тинополя и даже далекой Италии. Они получали большие прибыли и пользовались значительными привилегиями. Оче­видно, далеко не последнюю роль в возвышении гостей- сурожан сыграло выполнение ими торговых поручений мос­ковских великих князей и родовитого боярства, весьма заин­тересованных в сбыте излишков своих натуральных доходов в обмен на дорогостоящие заморские товары.

           Поездки гостей-сурожан из Москвы в Крым и обратно были весьма небезопасными: на Волге на них нередко напа­дали речные пираты-ушкуйники, а на степных дорогах — та­тарские отряды и казаки. На оживленных рынках Крыма не­редко случались конфликты между самими купцами, между ними и местными чиновниками (итальянскими, а затем та­тарскими и турецкими), ведавшими торговлей. И московские великие князья стремились защитить экономические интере­сы своих сурожан. Так было, например, в 1474 г., когда пос­ледний консул Каффы Джоффредо Леркари приказал кон­фисковать товары московских гостей Гридки Жука и Степана Васильева «с товарищи» на значительную сумму в две тысячи [82] рублей серебром, чтобы возместить потери десяти каффинс­ких торговцев, которых ограбили по пути из Москвы в Крым лихие разбойники. В качестве ответной меры правитель Мос­ковии Иван III запретил генуэзским купцам из Каффы въезд в свои владения. И позднее великокняжеская администрация не раз проявляла заботу о сохранении и передаче законным на­следникам имущества московских гостей, умерших в Крыму, а также с помощью дипломатических средств протестовала про­тив сбора с них завышенных таможенных пошлин и поборов в пользу литовских властей Киева, через который они иногда воз­вращались из Крыма в Северо-Восточную Русь.

           Юг и Восток не были, конечно, единственными направ­лениями международной торговли Московского княжества. Ведущую роль в торговом обмене со странами Запада играла еще одна привилегированная группа — «суконники», нередко упоминавшиеся в источниках XIV-XV вв. вместе с сурожана­ми, но стоявшие на более низкой ступени в иерархии средне­векового московского купечества. В отличие от сурожан в ле­тописях и грамотах применительно к суконникам даже не употреблялся термин «гости». Значит, они и не пользовались такими же большими льготами. Как видно уже из самого на­звания, главным предметом их торговых операций являлось западноевропейское сукно, которое обычно закупалось на близлежащих рынках Новгорода, Пскова, городов Ливонии, Литвы, Польши.

           Поездки русских торговцев в Великое княжество Литовс­кое осложнялись введением там (например, в Минске, По­лоцке, Смоленске) в 80-х гг. XV в. чрезмерно завышенных таможенных пошлин. Под предлогом объезда мытных застав и уклонения от уплаты пошлин тамошние власти, случалось, конфисковывали в свою пользу товары московских суконни­ков, а то и попросту грабили их без какого-либо (даже наду­манного) повода. Хотя право беспрепятственного проезда торговцев обеих сторон («путь чист») специально оговарива­лось в договорах Москвы и Твери с Литвой: и в перемирной грамоте послов великого князя литовского Ольгерда Гедими[83]новича с великим князем московским Дмитрием Ивановичем (1371 г.), и в договорной грамоте 1427 г. великого князя ли­товского Витовта и великого тверского князя Бориса Алек­сандровича. В последнем документе устанавливались места взимания таможенных сборов с тверских торговых людей в Литве — Витебск, Вязьма, Киев, Смоленск, Дорогобуж. «А го­стем нашим гостити без рубежа и без пакости», — говорилось в докончании 1449 г. московского великого князя Василия II Темного с польским королем и великим литовским князем Казимиром и в подписанном тогда же договоре последнего с Тверью. Следует пояснить, что в отличие от современного русского языка слово «рубеж» в те давние времена имело еще одно значение — «конфискация товара». И, несмотря на все договорные обязательства, московским купцам на территории Великого княжества Литовского нередко приходилось сталки­ваться и с «рубежом», и с «пакостями» властей.

           Поездки русских торговцев в Литву осложнялись введе­нием там (в Вязьме, Киеве, Минске, Полоцке, Смоленске и других центрах) в 80-х it. XV в. чрезмерно завышенных тамо­женных пошлин и новых таможенных застав. В ряде городов Великого княжества Литовского в те времена применялось так называемое складское право (немецк. Nedderlaghe, Nedirlag, Stapelrecht), согласно которому проезжавшие, скажем, через Киев, Луцк или Полоцк купцы должны были обязательно оста­навливаться в них для полной или частичной распродажи това­ров. С помощью подобных ограничивавших свободу торговли мер местное купечество стремилось стать основным посредни­ком в торговле Запада с Русью и Востоком, получая за счет своего монопольного положения дополнительные прибыли.

           Подробный перечень всех этих несправедливых, по мне­нию властей Московии, нововведений был изложен в наказе Михаилу Еропкину, которого Иван III направил в 1488 г. по­слом к польскому королю и великому князю литовскому Ка­зимиру. Однако претензии московского государя не были удовлетворены. И через два года посольству М.С.Еропкина ко двору Казимира вновь пришлось жаловаться от имени Ива[84]на III на то, что «нашим гостем Московские земли и Нового­родские земли и Тверские земли колко силы починилося в твоей земле, и колко наших гостей пограблено, а на мытех на старых много лишних пошлин на наших гостех поимано и колко новых мытов в твоей земле на наших гостех, где напе­ред сего мыты не бывали изстарины; и списки есмя к тобе посылали о тех делех, и ты тем делом ничему управы не учи­нил».

           Поэтому в момент завершения объединения русских зе­мель вокруг Москвы правительство Ивана III, чтобы защи­тить экономические интересы купечества (а, значит, и свои собственные), вело упорную дипломатическую борьбу с за­падными соседями за равноправные отношения в торговле. Особенного внимания требовали отношения поверженного уже Новгорода с Ливонией и Ганзейским союзом.

           Здесь уместно подчеркнуть двойственность и противоре­чивость политики московского государя по отношению к са­мому новгородскому купечеству. С одной стороны, опасаясь крамолы и заговоров, Иван III не раз насильно переселял из Новгорода в другие отдаленные города Руси не только мест­ных родовитых бояр, но и торговых людей. Их «выводы», со­провождавшиеся одновременным переселением в Новгород московских гостей, предпринимались два или три раза на протяжении 1487-1489 гг. и призваны были укрепить полити­ческую опору государя Руси на только что присоединенной территории боярской республики. При этом московское пра­вительство отнюдь не преследовало цель уничтожения всего новгородского купечества как мощной социальной и эконо­мической группы населения. Ведь была «выведена» в Москву лишь часть его наиболее влиятельных и зажиточных предста­вителей, явных и потенциальных оппозиционеров. Оставшие­ся постепенно слились с московскими переселенцами.

           Наряду с такими жесткими и крайне непопулярными в купеческой среде мерами Иван III немало сделал для защиты торговых интересов Новгорода Великого. В 1481 г. от имени великокняжеского наместника (а не посадника и владыки, [85] как прежде) был заключен новгородско-ливонский договор, многие статьи которого улучшили условия торговли и пребы­вания русских купцов в городах Ливонии. Новых уступок удалось добиться Руси и в договоре с Ганзой, подписанном в Новгороде в 1487 г. Ганзейская сторона, в частности, вынуж­дена была взять на себя ответственность за ограбления новго­родских купцов на Балтийском море. Но в 1494 г. между Ру­сью и Ливонией вспыхнул острый конфликт, затянувшийся на целых два десятилетия. Он сопровождался закрытием Не­мецкого двора в Новгороде, арестами купцов, конфискация­ми товаров, русско-ливонской войной, запретом на взаимную торговлю. Лишь в 1509 г. был подписан мирный договор с Ливонией на четырнадцать лет, а в 1514 г. после длительных переговоров — с Ганзой. В итоге в результате упорной много­летней борьбы властям Московии удалось значительно повы­сить статус и расширить права русского купечества в ганзейс­ких городах.

           Правда, и в самой Руси власти изощрялись в учреждении многочисленных торговых и проезжих сборов, существенно стеснявших деятельность купцов. Им также, как и в соседней Литве, запрещалось объезжать таможенные заставы, где взи­мались различные пошлины и прежде всего «мыто» с повозки или лодки, нагруженных товарами. За проезд по большим до­рогам торговый человек уплачивал «костки», за пересечение реки — «мостовое» и «перевоз», с пристававших к берегу су­дов — «побережное». Лишь в редких случаях, когда мытника по каким-либо причинам не оказывалось на заставе, купец мог проезжать без уплаты пошлин, не опасаясь штрафа за ук­лонение от нее — «промыта». От таможенных и проезжих сборов освобождались товары великих князей и церковных учреждений (прежде всего монастырей), получивших специ­альные тарханные грамоты от властей. Пошлины взимались в великокняжескую казну или в пользу привилегированных монастырей в основном деньгами, но иногда и натурой — со­лью, зерном, иными товарами. В отличие от других торговцев [86] оборотистые монастырские купчины пользовались значитель­ными льготами, особенно при перевозке товаров.

           Регулированием торговой деятельности, надо отметить, не исчерпывались отношения купечества Северо-Восточной Руси с княжескими властями.

           Разбогатевшие гости-сурожане занимались не только торговлей, но и ростовщичеством, давая в долг деньги менее удачливым торговцам и даже представителям аристократии. В составленной около 1481 г. духовной грамоте удельный князь Андрей Васильевич завещал наследникам отдать 300 рублей долга купцу Гавриле Салареву. Еще один из гостей-сурожан, Андрей Шихов, был кредитором удельного князя Юрия Васи­льевича, отдавшего в залог за 30 рублей серебром рулон доро­гого заморского сукна. Занимаясь кредитованием родовитых особ, зажиточные московские купцы, очевидно, рассчитывали на необходимую для них помощь феодальной аристократии, в среду которой и сами стремились проникнуть. Это стремле­ние выражалось и в заключении браков между представите­лями купеческих семей и родовитых боярских фамилий, и в приобретении купцами земельных вотчин.

           Самые ранние сведения о купеческом землевладении в Московском княжестве относятся к эпохе Дмитрия Донского. Под 1375 г. русские летописцы поместили интересное сооб­щение о бегстве из Москвы в Тверь неполадивших с московс­ким князем сына последнего тысяцкого Ивана Васильевича Вельяминова и богатого гостя-сурожанина Некомата (судя по имени, видимо, грека по происхождению). Вскоре Некомат знакомой дорогой отправился в Золотую Орду за ярлыком на великое княжение для тверского князя Михаила Александро­вича и успешно справился с поручением нового благодетеля, вернувшись в Тверь с ханским ярлыком и ордынским послом Ачихожею в июле 1375 г. Но в августе московский князь Дмитрий Иванович разбил войска Михаила Александровича и силой заставил его отказаться от великого княжения, затем приказал конфисковать села Ивана Васильевича и Некомата, а позднее казнил и самих изменников-перебежчиков. Под [87] 1383 г. в московских и других летописях помещено лаконич­ное известие об этом: «Тое же зимы убиен бысть некий брех, именем Некомат, за некую крамолу бывшую и измену». По­платившийся своей головой за политические интриги, Неко­мат, разумеется, был далеко не единственным землевладель­цем из среды купцов. С известными в Московском княжестве купеческими фамилиями связаны названия сел — Ховрино, Саларево, Софрино, Тропарево. Немало земельных владений сурожан имелось и в подмосковном Дмитровском уезде, что зафиксировано в ряде грамот. Переведя из Москвы в Новго­род в конце XV в. купцов Корюковых, Сырковых, Саларевых, Таракановых и других, Иван III компенсировал им потерю подмосковных земельных владений путем пожалования дере­вень в Новгородской земле.

           Случай с Некоматом ярко иллюстрирует тесную связь вер­хушки купечества с московскими тысяцкими, в обязанности ко­торых входили контроль за сбором налогов и торговых пошлин, организация ополчения, суд по купеческим делам. Торгово­ремесленные сотни и их старосты подчинялись тысяцким и по всем остальным вопросам жизни города. Хотя сами тысяцкие происходили из боярства, они считались представителями всех непривилегированных слоев горожан. И в этом отношении на­лицо определенные аналогии между функциями тысяцких в Новгороде и городах Северо-Восточной Руси.

           Отменив в 1373 г. в Москве должность тысяцкого, кото­рая обычно переходила по наследству, московский великий князь передал его функции сменяемому «большому намест­нику», который также оказался тесно связан с купеческими кругами. В Москве, впрочем, ситуация осложнялась суще­ствованием, с 1340 г. так называемой третной системы. Здесь у меня нет возможности (да и необходимости) углубляться в суть дискуссионного вопроса о том, что же представляли со­бой московские «трети». Одни исследователи полагают, что «треть» — часть доходов от Москвы, которые распределялись в разном соотношении между московским великим князем и его братьями — соправителями города. По мнению других, [88] «треть»— определенная территориальная единица. Очевидно, следует подразумевать под третью и первое, и второе. В таком случае купцы, проживавшие в разных частях Москвы, были подсудны и подвластны в середине XIV—XV вв. не только большому наместнику, который должен был представлять ин­тересы великого князя, но и двум другим «третникам», став­ленникам его ближайших родственников - удельных князей.

           А если это в действительности было так, тогда становится ясно, почему во второй четверти XV в. в период феодальной войны в Московском княжестве, часть зажиточных купцов перешла на сторону удельного князя Юрия Галицкого, со­перника Василия II в борьбе за великокняжеский престол. Захватив на время Москву, к ним, «гостям и суконникам», и обратился в 1433 г. князь Юрий Дмитриевич за финансовой помощью, когда ему срочно понадобилось шестьсот рублей для уплаты ордынского долга Василия II. По договорной гра­моте 1439 г. удельный галицкий князь Василий Юрьевич обя­зался не принимать в своих владениях московских гостей и суконников, участвовавших в заговоре против великого князя Василия II и бежавших из Москвы в Тверь. Они же помогали позднее, в 1445-1446 гг. еще одному сыну Юрия Галицкого, Дмитрию Шемяке, также претендовавшему на верховную власть в Московском княжестве и устраивавшему заговоры против Василия II Темного. Как предполагают, представители другой именитой купеческой семьи сурожан - Ховрины, на­оборот, оказывали денежную поддержку Василию II в тяже­лые годы после его изгнания из Москвы, ослепления и зато­чения в Угличе, чем способствовали его победоносному воз­вращению в столицу и поражению удельных князей. Очевид­но, за оказанные тогда услуги получил великокняжеский каз­начей Владимир Григорьевич Ховрин необычный титул, с ко­торым он упоминается в 1450 г. - «гость да и болярин вели­кого князя». С середины XV в. по XVI в. представители рода Ховриных - Головины по традиции занимали почетную и важную должность великокняжеских и царских казначеев.

          [89] В этой связи встает закономерный вопрос: была ли обя­зательной государственная служба для московских купцов в XIV-XV вв.? Давно уже историки ведут спор вокруг одного из пунктов докончания московского великого князя Дмитрия Ивановича с его двоюродным братом, серпуховским и воров­ским князем Владимиром Андреевичем от 25 марта 1389 г. Этот пункт докончальной грамоты гласит: «А гости, и су­коньников, и городьскых люд(и) и блюсти ны с одиного, а в службу их не приимати». Он практически без изменений вос­произведен в докончании Ивана III с удельным князем уг­личским Андреем Васильевичем (1472 г.): «А гостей, и сукон- ников, и городцких людей блюсти нам с одног(о), а в службу их не приимати». Это интересное условие вызвало немало противоречивых толкований.

           Одни (например, С.М.Соловьев, В.Е.Сыроечковский, А.М.Сахаров) полагали, что здесь зафиксировано обязатель­ство князей не принимать купцов и других горожан к себе на службу в качестве дружинников, т.е. феодальных слуг. Другие (М.А.Дьяконов, А.П.Пригара) под службой подразумевали обязанности гостей, близкие к их профессиональной деятель­ности (сбор таможенных пошлин по поручению властей, фи­нансовое обеспечение). По мнению М.Н.Тихомирова, за тер­мином «служба» в данном случае скрывается вассальная зави­симость, и поступление на службу какого-либо горожанина ущемляло «права остальных, так как он переходил под власть дворского того или иного князя и тем самым нарушал корпо­ративные привилегии сурожан и суконников», значит,в до­кончаниях речь шла об охране великокняжеской властью прав этих богатых и влиятельных купеческих корпораций. Но мне кажется, ближе всех к истине все же Л.В.Черепнин, при­шедший к наиболее верному выводу о том, что горожане (в их числе и купцы) «обладали определенной привилегией и в военном отношении», входя в состав городского ополчения под началом собственных воевод, и князья давали обещание сохранять эту московскую рать «как самостоятельную воен­ную единицу, не смешивая ее участников со своими слугами».

          [90] Правда, надо отметить, что именитые гости-сурожане и суконники привлекались к военной службе лишь при чрезвы­чайных обстоятельствах, к примеру, в 1382 г., когда они уча­ствовали в защите Москвы во время неожиданного нападения войск хана Тохтамыша. Один из них, суконник Адам, стоя на Фроловских (Спасских) воротах Кремля метким выстрелом из самострела насмерть поразил сына ордынского царевича. В 1433 г., спешно готовясь к битве с конкурентом в борьбе за московский великокняжеский стол Юрием Галицким, Васи­лий И, «что было тогда около его людей, собра тех, да и мос­квичь гостей и прочих поим с собою», но с таким небоеспо­собным воинством потерпел сокрушительное поражение на Клязьме. Сын Василия II Темного, Иван III посылал в 1469 г. «сорожан и суконников, и купчих людей, и прочих всех лю­дей московичь коих пригоже по их силе» в поход на судах против Казанского ханства. В обычное же время великие кня­зья предпочитали использовать гостей-сурожан на ином, дип­ломатическом поприще. Ведь они обычно владели, кроме русского, греческим, итальянским, татарским языками, хоро­шо знали политическую обстановку и обычаи в соседних странах, имели там определенные связи. От них можно было всегда получить ценную информацию и полезные советы. Вот почему, отправляясь в сентябре 1380 г. навстречу ордынской рати Мамая, великий князь московский Дмитрий Иванович (если верить более позднему «Сказанию о Мамаевом побои­ще» XV в.) захватил с собой в поход к Куликову полю гостей- сурожан, по-видимому, в качестве информаторов, переводчи­ков и послов. Как пояснил позднее один из летописцев, «видения ради: аще ли что Бог случит, имут поведати в дал­ных землях, яко сходници суть с землю на землю и знаеми и в Ордах, и в Фрязех (Италии — В.П.)». Показательно, что в отличие от них стоящие рангом ниже простые купцы из рус­ских земель участвовали в битве в качестве рядовых ратников пешего ополчения.

           Возможность выполнения московскими торговцами раз­ведывательно-информационной функции учитывали и про[91]тивники Руси. Через два года после Куликовского сражения, чтобы совершить внезапное нападение на Москву, по словам летописца, «царь Тахтамышь посла на Волгу татар своих и повеле избити вся гости русския, а суда их переимати на пе­ревоз себе дабы не было вести на Русь». Столетием позже дипломатическая переписка таманского князя Захария Гви­зольфи с Иваном III велась при посредничестве московских купцов Гаврилы Петрова и Семена Хозникова. Дипломатичес­кие услуги этому же московскому великому князю неоднократ­но оказывали и другие торговцы. Желая избежать уплаты тамо­женных пошлин на пути из Москвы в Крым и обратно, мос­ковские гости-сурожане и сами стремились войти в состав ве­ликокняжеских посольств, с которыми и путешествовать было, если не намного безопаснее, то хотя бы выгоднее.

           В литературе давно уже обсуждается вопрос о том, пред­ставляли ли московские гости-сурожане и суконники XIV—XV вв. особые купеческие корпорации с определенными при­вилегиями, подобно гостям, членам Гостиной и Суконной со­тен XVII в.? Если М.Н.Тихомиров, например, отвечал на него положительно, то В.Е.Сыроечковский, А.М.Сахаров, Л.В.Че­репнин проявляли известную осторожность и скептицизм при рассмотрении данной проблемы. И хотя не сохранилось ни­каких документов (уставов), в которых были бы юридически оформлены их права, судя по косвенным данным, зачатки корпоративной организации у сурожан явно существовали. Ее члены имели определенные обязанности по отношению друг к другу, пользовались льготами и привилегиями (например, правом на приобретение земельных владений), очевидно, уст­раивали в складчину общие пиры (братчины), строили церк­ви. Таким патрональным купеческим храмом в Москве тогда являлась церковь Иоанна Златоуста, расположенная в по­зднейшем Белом городе в одноименном монастыре, извест­ном с начала XV в. Согласно летописному свидетельству, в 1479 г. Иван III заложил в Москве новый каменный храм Иоанна Златоуста, повелев разобрать стоявшую на этом месте «прежде бывшую древяную... бе же та церков изначала гостей [92] московских строение». Почему же она пришла к тому време­ни в запустение, по словам летописца, «оскудевати начят»? Очевидно, московские именитые торговые люди по каким-то причинам перестали считать ее своим патрональным храмом и отказались вносить денежные средства на содержание. Наличие у гостей-сурожан корпоративных привилегий подтверждается и более поздним документом — Новгородской таможенной грамо­той 1571 г., по которой они были отменены: «А что была у су­рожан государева жалованная грамота в проездах и о всяких го­сударевых пошлинах, и государь тое грамоты отставил, а велел у сурожан имати все свои пошлины по старине». Неизвестно, правда, когда же получили ее сурожане; еще, находясь в Моск­ве, или уже после переселения в Новгород в конце XV в.

           Московские великие князья рассматривали торговлю (особенно дальнюю) как важную и чрезвычайно необходимую область занятий людей. Именно поэтому приносивших нема­лые доходы государству купцов старались не отрывать от торговли, хотя и давали им порой другие государственные поручения, чаще всего связанные с их профессиональными занятиями. Уже с рубежа XV-XVI вв. великокняжеская адми­нистрация стала привлекать их к организации таможенного дела Московии. Так, в 1497 г. Белозерскую таможню взяли на откуп за сто двадцать рублей в год купцы «Тит Окишов, да Есип Тимофеев, да Семен Бобр».

           Многие историки справедливо отмечают незрелость в со­циальном плане московского купечества XIV—XV вв. Его вер­хушка, относившаяся к «лучшим людям», всячески стреми­лась возвыситься над основной массой населения городского посада («черными людьми») и слиться с боярскими кругами. Исходя из глубинных экономических интересов торговых лю­дей, которым мешали феодальные перегородки, логично, ка­залось бы, предположить, что все они стояли за объединение русских земель и создание единого централизованного госу­дарства. Однако в реальной жизни все обстояло гораздо сложнее. Без сомнения, основной массе московского купече­ства должна была импонировать идея государственной цент[93]рализации, но отдельные его представители проявляли коле­бания и далеко не всегда поддерживали московских великих князей, стремясь играть более самостоятельную политичес­кую роль.

           Наряду с другими группами посадского населения купе­чество боролось за свои корпоративные права. Не только в Новгороде и Пскове, где вече стало постоянно действующим органом власти, но и в Северо-Восточной Руси купцы вместе с прочими горожанами участвовали в стихийных вечевых со­браниях, не раз созывавшихся во время волнений, особенно во второй половине XIII в. в Ростове Великом и других горо­дах. Торговые ряды уже в XIV—XV вв., очевидно, возглавля­лись купеческими старостами, хотя более надежные свиде­тельства о их деятельности в Москве появляются с XVI в. Они играли роль посредников в отношениях между властями и всем остальным купечеством, ведали разверсткой налогов между рядами и сотнями посадского торгово-ремесленного населения. Но в Северо-Восточной Руси купцы имели гораздо меньше политических свобод, чем в Новгороде Великом, Пско­ве, польских и литовских городах. Торговым людям из Польши, Литвы, как, впрочем, и других стран Центральной и Западной Европы были в диковинку порядки феодальных городов Мос­ковии, где не применялось так называемое магдебургское право, дарованное в 1390 г. Бресту, в 1441 г. — Слуцку, в 1494 г. — Ки­еву, в 1496 г. - Гродно, в 1498 г. - Полоцку, в 1499 г. - Минс­ку. Оно освобождало горожан от феодальной зависимости, по­зволяло им выбирать раду (магистрат), куда обычно входили богатые купцы и ремесленники.

           Ничего этого не было, (да и не могло быть) в Москве и других городах Северо-Восточной Руси, где торгово­ремесленное население не пользовалось такими правами, как в соседних европейских странах. Представители купечества подобно другим формировавшимся сословиям рассматрива­лись московскими властями как государевы слуги, обязанные выполнять любые поручения и беспрекословно подчиняться великокняжеским указам. Особые опасения у правителей [94] Московии вызывала купеческая верхушка, пользовавшаяся сильным влиянием наряду с боярством в только что присое­диненных землях Новгорода, Пскова, Вятки, Смоленска. Ведь в ней видели опору реальной либо потенциальной оппозиции, противников новых московских порядков. Boт почему за присо­единениями к Москве этих важных центров вскоре последовали насильственные переселения не только родовитых бояр, но и самых именитых купцов. После такой своеобразной перетряски купечество (особенно зажиточное) было поставлено на службу феодальному государству, использовавшему и его капиталы, и деловой опыт в своих собственных целях.

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           А.В.Семенова:

           Докладчик затронул очень важную и интересную пробле­му, актуальную и для более позднего времени. Можно ли на основе анализа собранных и обобщенных им материалов ут­верждать, что для феодальной России в отличие от других стран Европы была характерна специфическая форма отношений го­сударственной власти и купечества? Второй мой вопрос касает­ся преемственности купеческих капиталов в средневековой Ру­си: сохранились ли какие-либо свидетельства об этом для ран­него периода истории русского купечества?

           В.Б.Перхавко:

Изучая данную тему на отечественном материале, я пы­таюсь в ряде случаев использовать данные об отношении к купечеству властей в других европейских странах в эпоху средневековья. Они тоже, как свидетельствуют источники, были далеко не идеальными. В Англии порой в пользу коро­левской казны конфисковались средства купцов, а их дея­тельность, например, в XIII-XIV вв., подвергалась жесткой государственной регламентации. Из Германии, Испании, Италии не раз изгонялись евреи, в том числе коммерсанты, лишавшиеся своего недвижимого и движимого имущества. Но [95] таких массовых переселений купечества, как на Руси в конце XV-XVI вв., пожалуй, не знало ни одно средневековое госу­дарство. А ведь при Иване IV «выводы» купцов нередко со­провождались не только грабежами их добра, но и казнями, как было, скажем, во время опричного погрома Новгорода, зимой 1570 г. К тому же даже в соседней с Русью Литве многие города, как я уже говорил, получили в XIV—XV вв. магдебургское право, и представители их торгово-ремес­ленной верхушки участвовали в органах городского самоуп­равления — магистратах, играя тем самым более активную по­литическую роль и пользуясь гораздо большими правами, ка­кими не обладали, например, русские купеческие старосты. Исключение, пожалуй, составляют Новгород Великий и Псков в эпоху их независимости.

           Что же касается вопроса преемственности торговых капи­талов, то на ранних материалах (до конца XV в.) проследить этот процесс практически невозможно из-за отсутствия соот­ветствующей источниковой базы. Только с последней четвер­ти XV в. появились статейные списки посольств, в которых упоминаются размеры убытков купцов во время поездок в Крым и Литву, что позволяет установить лишь оборотные ка­питалы у ряда представителей купечества на определенный момент. Но их нельзя сопоставить с более поздними данными XVI в., каковых практически нет в отношении потомков тех купцов, чьи имена фигурируют в более ранней дипломатичес­кой документации. Таможенные же книги в России известны только с начала XVII в. (Новгород).

           Вообще нужно подчеркнуть скудость источников для изу­чения генеалогии средневекового русского купечества XIII— XV вв.

           Н.А. Горская:

           Исследует ли докладчик особенности отношений купече­ства с городскими властями?

           В.Б.Перхавко:

           Да, в процессе работы над данной темой этот весьма суще­ственный момент находился в поле моего внимания, хотя со[96]стояние источников (особенно для раннего периода) порой по­зволяет составить лишь самое общее мнение о специфике взаи­моотношений купцов и властей русского феодального города.

           Е.И.Колычева:

           У меня несколько вопросов к В.Б.Перхавко. Чем под­тверждается вывод об обособлении купечества в XI в.? В чем же отличие терминов «купец» и «гость»? Слово «купец» ведь имело значение «человек покупающий товар», т.е. обозначало не только профессионального торговца. На мой взгляд, даже насильственные переселения представителей купечества в Москву с периферии нельзя называть репрессиями и тем бо­лее террором. В XVI в. все слои населения находились в зави­симости от велико-княжеской и царской власти, и купцы бы­ли далеко не в самом худшем положении.

           В.Б.Перхавко:

           Выделение купечества к середине XI в. на Руси в качестве самостоятельной социальной и профессиональной группы населения подтверждается как свидетельствами письменных источников, так и археологическими данными. К этому вре­мени дальние заморские поездки купцов утрачивают характер военно-торговых экспедиций, организовывавшихся ранее княжеской властью при активном участии дружины. Воин- купец уступил место профессиональному торговцу, а в погре­бальных комплексах все реже и реже с XI в. вместе встреча­ются предметы вооружения и торговый инвентарь в отличие от древнерусских дружинных погребений X в.

           Теперь перейду к терминологии. «Гостями» в Древней Ру­си обычно называли иноземных купцов и русских торговых людей, занимавшихся обменом с зарубежными странами, ли­бо приезжавших из других княжеств. Недаром это слово свы­ше десяти раз употреблено в «Повести временных лет», в ко­торой отражена преимущественно внешняя торговля молодо­го древнерусского государства. А самих «гостей» в древнерус­ских источниках, например, в Новгородской летописи, име­новали иногда также «гостебниками». И позже в феодальной [97] России они относились к самой богатой и привилегирован­ной группе купечества.

           Слово «купец» (и его вариант — «купчина») применялось на Руси в нескольких значениях. Во-первых, в отношении всех лиц, занимавшихся профессионально товарообменом. Во-вторых, в более узком смысле так называли коммерсантов, специализировавшихся на внутренней торговле. Наконец, в более поздний период наряду с обозначением рода професси­ональной деятельности в источниках также обозначали тер­мином «купец» и просто человека, совершавшего покупки, т.е. покупателя. Первоначально оно употреблялось реже, чем термин «гость», и в «Повести временных лет» в отличие от более поздних летописных сводов встречается лишь дважды.

           Осуществлявшиеся на протяжении нескольких столетий насильственные переселения и прочие репрессивные меры в совокупности с мелочной регламентацией торгово-экономи­ческой деятельности в конечном счете оказали отнюдь не по­ложительное влияние на создание облика первых российских предпринимателей, на формирование психологии их соци­альной неустойчивости и зависимости от государства, недове­рия к нему. И хотя купцы относились к одной из самых мо­бильных групп населения, весьма существенны различия между добровольными их миграциями и принудительными перемещениями. Первые связаны обычно с поисками более выгодных условий жизни и торговли, новых рынков, с рас­ширением масштабов экономической деятельности, когда торговый человек — сам хозяин своей судьбы, и в случае не­удачи ему некого винить. Во втором случае он вынужден про­тив своей воли подчиняться строгим предписаниям властей и все тяготы и негативные последствия относить на их счет. Ставшие обыденными экономические принуждение, насилие феодальных государей над личностью не прошли бесследно, наложив отпечаток на многие поколения купечества, характер и стиль поведения которого формировались в России в об­становке, далекой от духа свободного предпринимательства.

          [98] Л.В.Данилова:

           Чем, по мнению докладчика, конкретно объясняется из­менение социального статуса купечества в XV в.? Применимо ли выражение «дух свободного предпринимательства» в от­ношении средневековья?

           В.Б.Перхавко:

           Отвечая на Ваш вопрос, следует прежде всего уточнить, что речь идет не о XV в. в целом, а о периоде с конца этого столетия, когда завершается объединение русских земель вок­руг Москвы, и купечество ранее самостоятельных княжеств и земель было поставлено на службу единому Российскому го­сударству, власти которого нередко относились к нему потре­бительски.

           Но в основном материалы, отражающие перемены в поло­жении и судьбах русского купечества, относятся к XVI в., что выходит за хронологические рамки моего доклада. К тому же даже беглый их обзор занял бы слишком много времени.

           Перехожу к ответу на второй вопрос. Думается, термины «предпринимательство» и «свободное предпринимательство» можно применять, говоря не только о капиталистической эпохе, но и о средневековье, когда существовало специфичес­кое предпринимательство в рамках господствовавшего фео­дального уклада. Оно охватывало в XV—XVI вв. наряду с торговлей и другие сферы экономики — ремесленное произ­водство, промыслы, в которых были задействованы лично свободные люди. Их предпринимательская деятельность в эпоху феодализма подвергалась жесткой государственной рег­ламентации, но ростки свободного предпринимательства су­ществовали даже в крестьянской среде на русском Севере, о чем убедительно свидетельствуют и данные источников, и вы­воды исследований А.И.Копанева, Н.Е.Носова.

           В.Д.Назаров:

           Каковы же главные особенности сословной организации купечества, и когда сформировалось на Руси крупное купече­ство?

          [99]  В.Б.Перхавко:

           В данном случае я могу говорить только о тех особеннос­тях купеческого сословия, которые сложились к концу XV в., когда процесс его юридического оформления по существу еще только начинался в Московской Руси и был далек от за­вершения. Попытаюсь дать его весьма краткую характеристи­ку. Торговля не была единственным занятием средневекового русского купечества. Оно активно участвовало и в других сферах жизни феодального общества. Особенно это касалось самых зажиточных и привилегированных групп купечества.

           Разбогатевшие на торговых операциях гости-сурожане и суконники нередко занимались ростовщичеством, давая в долг деньги менее удачливым торговцам, а также кредитовали представителей феодальной верхушки.

           Стремление зажиточного купечества достичь социального статуса аристократии нашло выражение и в заключении бра­ков с представителями московских боярских родов, и в при­обретении крупных земельных владений, что служило также выгодным средством помещения капиталов и прочнее стаби­лизировало их имущественное положение.

           В опасную годину они привлекались к участию в общего­родском ополчении, но чаще выполняли иные поручения московских великих князей — торгового и дипломатического характера. Для сурожан и суконников были характерны эле­менты корпоративной организации (особые привилегии, на­личие патронального храма, складничество и др.). С конца XV в. к представителям купечества переходит сбор таможен­ных пошлин. Именитые московские купцы имели собствен­ные политические интересы, что, в частности, ярко прояви­лось и в 1375 г. (случай с Некоматом) и в ходе феодальной войны в Московском княжестве (вторая четверть XV в.).

           По имеющимся данным (статейным спискам русских по­сольств) выделение крупного купечества в Северо-Восточной Руси относится к XV в., в Новгороде Великом и Пскове этот процесс, по-видимому, начался еще раньше.

          [100] С.М. Каштанов:

           Использовал ли докладчик таможенные уставы как ис­точник по истории купечества? Можно ли определить удель­ный вес русских и иностранных купцов в международной торговле Руси? Наконец, в какой степени власть учитывала в своей политике роль купечества в обществе?

           В.Б.Перхавко:

           Источниковая база, к сожалению, не позволяет, на всех этапах истории средневековой Руси точно определить соот­ношение между русскими и иноземными купцами во внешне­торговом обороте из-за отсутствия сопоставимых материалов.

           Если производить подсчет свидетельств нарративных ис­точников, вряд ли полученные данные будут объективными и репрезентативными ввиду избирательной фиксации этих чаще всего экстраординарных случаев с купцами в летописях и за­падноевропейских хрониках.

           Мы не имеем древнерусских материалов, адекватных и синхронных, например: таможенным уставам верхнедунайс­ких центров — Раффельштеттена (начало X в.), Энса и Маут­хаузена (XII в.), в которых упоминается о купцах, приезжав­ших туда из Руси; Рижской долговой книге 1286-1352 гг., в которой засвидетельствовано немало имен русских торговцев. Поэтому любые заключения по этому вопросу неизбежно бу­дут иметь предположительный характер.

           Несомненно, правители древнерусского государства, рус­ских княжеств и земель эпохи раздробленности учитывали интересы купечества при проведении внутренней и внешней политики, особенно в X в., когда они практически полностью совпадали с потребностями самой великокняжеской власти. Позднее, как я уже подчеркивал в докладе, отношение влас­тей к купечеству становится противоречивым, характеризуясь как поддержкой, так и притеснениями. А уж уровень и того, и другого зависел от конкретной ситуации, прежде всего по­литической и социально-экономической. Но если говорить о соотношении в целом, то поддержка, по крайней мере, до конца XV в. преобладала, ущемлялась же в основном дея[101]тельность «чужого» купечества, приезжавшего из других кня­жеств и земель.

           Л.Б.Данилова:

           Можно согласиться с докладчиком, что в IX—X вв. на Ру­си купечество еще не выделилось, характеризуясь слитностью с военно-дружинной сферой, что наблюдалось и позднее в Новгороде Великом. И на раннем этапе, когда его статус юридически полностью еще не оформился, существовало на­ряду с другими сословиями на Руси и купеческое сословие с определенными признаками. Правда, в средневековых доку­ментах далеко не просто выявить их. Чем, по мнению доклад­чика, объясняется практически полное отсутствие внимания к торговым людям, например, в первом русском Судебнике Ивана III?

           В.Б.Перхавко:

           Прежде всего хочу выразить согласие с тезисом Л.В.Даниловой о связи торговцев с военной сферой и в более поздний период в Новгороде Великом. Правда, речь должна идти главным образом о представителях одной специфичес­кой группы — «югорщине». Входившие в ее состав люди, ез­дившие в отдаленные северные области Восточной Европы и в Зауралье, т.е. в Западную Сибирь, занимались и сбором да­ни пушниной с угорских племен, и грабежами местного насе­ления, и меховой торговлей. Такие военно-торговые экспеди­ции не раз предпринимались новгородцами в XI—XV вв. В то же время я не могу согласиться с мнением, содержащемся в вопросе о Судебнике Ивана III и отражении в нем роли купе­чества. Феодальное законодательство, начиная с Русской Правды, регулировало отношения между купцами (отечест­венными и иноземными), между ними и их кредиторами. Со­держание 3 из 68 статей Судебника 1497 г. прямо связано с торговлей и купечеством: статьи 46 («О торговцах»), 47 («А кто купит на чюжий земли ...») и 55 («О займах»). Как видим, какое-то внимание все же проявилось к купечеству и в этом памятнике феодального законодательства эпохи создания единого Русского государства.

          [102] С.М.Каштанов:

           Мне хотелось бы услышать в начальной части доклада обзор источников, которые использовал В.Б.Перхавко, а так­же побольше теоретических обобщений. Советую докладчику продолжить целенаправленное исследование купеческой тер­минологии XI—XV вв., что может привести к интересным ре­зультатам и позволит точнее показать социальный статус ку­печества в средневековой Руси. Предлагаю также ограничить верхние хронологические рамки исследования концом XV в., когда начинается качественно новый этап в развитии русской государственности и социальных групп феодального обще­ства, в том числе купечества.

           В.Д.Назаров:

           Мне кажется, огромный хронологический диапазон не дает докладчику возможности углубленно проработать ряд важнейших вопросов, связанных с историей средневекового русского купечества. Представляется целесообразным ограни­чить верхний предел исследования серединой XV в, когда си­туация изменилась с падением Византии. Требуется более дифференцированно подходить к рассмотрению взаимоотно­шений властей и купечества в XIV—XV вв. в Северо- Восточной Руси, с одной стороны, в Новгороде Великом и Пскове, с другой, хотя и там, и тут существовал разрыв между боярством и купцами, стремившимися проникнуть в этот высший слой. Сложность заключается в отсутствии в средне­вековой Руси документов, в которых были бы расписаны пра­ва и обязанности купечества.

           В.Б.Перхавко:

           Завершая ответы на вопросы, хотел бы еще раз подчерк­нуть, что при рассмотрении роли купечества в средневековой Руси, его взаимоотношений с властями, требуется соблюдать дифференцированный подход, дифференцированный и в хронологическом, и в социальном, и в географическом плане. Русское купечество эпохи средневековья делилось на ряд групп. Естественно, положение самых привилегированных прослоек отличалось от социального статуса низов торгово-[103]­ремесленного населения. Безусловно, необходимо еще больше учитывать специфику Новгорода Великого и Пскова, где дея­тельность купцов протекала в условиях, отличающихся от Московской Руси. Мне представляется также весьма перспек­тивным углубленное исследование купеческой терминологии на основе сопоставления синхронных и асинхронных средне­вековых русских источников XI—XV вв. Вместе с тем не могу согласиться с предложением В.Д.Назарова ограничить верх­нюю временную рамку исследования серединой XV в., по­скольку такое сужение хронологии не позволяет проследить изменения в судьбах купечества в конце XV в. Наоборот, для сравнения с политикой властей в более поздний период целе­сообразно привлекать, на мой взгляд, материалы даже XVI в. В представленном здесь докладе проанализированы промежу­точные результаты работы над данной темой, которые могут быть скорректированы в ходе дальнейших исследований.