Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. 250 с. 16 п.л. 24,15 уч.-изд.л. 250 экз.

СССР в условиях холодной войны

Автор
Лельчук Виталий Семенович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Лельчук В.С. СССР в условиях холодной войны // Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. С. 189-235.

Текст статьи

[189]

В.С.Лельчук

 

СССР В УСЛОВИЯХ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ[1]

 

           Предваряя основное содержание доклада, необходимо сделать ряд пояснений. Первое касается хронологических ра­мок; они ограничены периодом, который начинается в сере­дине 40-х годов, когда Советский Союз впервые был воспри­нят как вторая сверхдержава мира, и завершается 1991 г., т.е. распадом СССР. Второе связано с состоянием отечественной историографии. Мы можем назвать большое количество на­учных трудов, подготовленных в последние годы и обстоя­тельно раскрывающих внешнеполитическую деятельность Кремля в условиях конфронтации двух систем. Но лишь в единичных случаях российские авторы опубликовали моно­графии, посвященные внутренней политике КПСС и советс­кого государства тою же периода. Это означает, что в нашей современной литературе слабее всего освещена тематика, призванная раскрыть повседневную жизнь страны после вто­рой мировой войны, т.е. именно в те десятилетия, когда про­тивоборство СССР-США определяло сущность биполярного мира и судьбы всего человечества.

           Исторический факт соревнования двух систем известен, но до сих пор у нас нет ясного понимания его итогов; остает­ся неизученным характер кризиса, охватившего к началу 80-х годов все стороны материальной и духовной жизни советско­го общества. Разговоры и концептуальное переосмысление советской истории ведутся без малого 10 лет. Однако они слабо подкрепляются конкретно-историческими исследова­ниями.

           В поле зрения историков превалируют такие события, как Берлинский и Карибский кризисы, войны в Корее, Вьетнаме, Афганистане, локальные конфликты в Африке, Азии, Латин­ской Америке и т.д. Аналогичный подход сохраняется в учеб­никах для средней и высшей школы. В то же время в тени ос[190]тается военно-промышленный комплекс СССР, проблемы социальной стратификации, формирования номенклатуры, республиканских элит, структур, выражающих интересы аг­ропрома, топливно-энергетического комплекса, не анализи­руются курс и последствия политики, порожденной ставкой на нефтедоллары; нет должного внимания к изучению сепа­ратизма и центробежных тенденций в национальных регио­нах, а также к теневой экономике (правильнее сказать, к по­всеместному распространению теневых отношений).

           Не продолжая перечень подобных вопросов, напомню слова Андропова, сказанные в 1983 г.: «Мы плохо знаем об­щество, в котором мы живем». Слова, произнесенные новым лидером, заменившим умершего Брежнева, казались тогда неожиданными: говорил генсек, по традиции призванный быть не просто руководителем правящей партии, но и теоре­тиком. Минувшие с той поры годы круто изменили жизнь страны, подтвердив симптоматичность вывода, сделанного на высшем уровне номенклатуры в 1983 г., а главное — его за­поздалость.

           Действительно, когда исчерпал свои ресурсы сталинский режим, когда началась стагнация и почему она оказалась нео­братимой? На наш взгляд, ответ требует анализа путей разви­тия советского общества в условиях холодной войны, т.е. в условиях биполярного мира.

           Истоки противостояния двух систем зарождаются на заре советской власти. Ленин еще в 1915 г. высказал мысль о воз­можности свержения буржуазии первоначально в одной, от­дельно взятой стране.

           Придя к власти, победивший пролетариат, писал он, встал бы против остального, капиталистического мира, при­влекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необ­ходимости даже военной силой против эксплуататорских классов и их государств.

           С 1917 г. это положение становится основой дальнейшей деятельности РКП(б), а с 1919 г. и Коминтерна. По мере из[191]менения международной обстановки и становления в Советс­кой России национал-большевизма произошло смешение ак­центов в постановке вопроса о перспективах мировой рево­люции. Если поначалу ставка делалась на экспорт революции непосредственно из России, то с середины 20-х годов центр тяжести переносится на братскую помощь рабочему классу стран, где революционный взрыв подготовлен внутренними предпосылками.

           В 1927 г., принимая первую американскую рабочую деле­гацию, Сталин изложил свое видение предстоящих перемен. Главное, подчеркнул он, состоит в том, что в ходе неизбежно­го обострения классовых противоречий в международном масштабе «будут складываться два центра мирового масштаба: центр социалистический, стягивающий к себе страны, тяго­теющие к социализму, и центр капиталистический, стягива­ющий к себе страны, тяготеющие к капитализму. Борьба этих двух лагерей решит судьбу капитализма и социализма во всем мире».

           Так в агитационно-пропагандистскую литературу больше­виков вошла новая формулировка.

           Первым полигоном, где началась реализация курса на «стягивание» зарубежных стран в лагерь социализма, стала Монголия. Здесь под руководством Монгольской народно­революционной партии - МНРП в 30-е годы развернулась борьба за переход двухмиллионной страны от феодализма к социализму, минуя стадию капиталистического развития. По­литика тех лет действительно была борьбой. Ее инициаторы скопировали едва ли не все худшее из насильственных мето­дов ВКП(б) и НКВД того времени. Действовали они крайне энергично при прямой поддержке и под началом кремлевских правителей.

           Обращаясь к советской печати 30-х годов, мы не найдем даже между строк намека на реальное положение дел в МНР того времени. Но увидим немало сообщений и статей об ус­пехах братского народа в строительстве новой жизни с помо­щью СССР. Тем примечательнее архивный документ, отра[192]жающий подлинные думы и чаяния Сталина. Осенью 1938 г., выступая перед участниками совещания, созванного в связи с выходом «Краткого курса истории ВКП(б)», он говорил пря­молинейно: «Большевики не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают слу­чаи, когда большевики сами будут нападать, если условия благоприятствуют». В тот день его откровение словно не зна­ло границ: «То, что мы сейчас кричим об обороне — это ву­аль, вуаль. Все государства маскируются: «с волками живешь, по-волчьи приходится выть». Глупо было бы свое нутро вы­ворачивать и на стол выложить. Сказали бы, что дураки».

           Произошедшее вскоре присоединение к СССР Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики и Бессарабии позволило всему миру увидеть последствия выхода сталиниз­ма за рамки одной страны. В ходе советизации новых райо­нов выселению в Сибирь и Казахстан подлежали (с конфис­кацией имущества) бывшие жандармы, полицейские, поме­щики, промышленники, официальные лица и офицеры, за­численные в категорию «социально опасные элементы». В исправительные лагеря направлялись также «криминальные элементы», но в отличие от «социально опасных» их ссылали без членов семей.

           Повсеместные аресты и депортации населения из райо­нов, подвергшихся советизации, проводились силами работ­ников КГБ и НКВД, которым заодно поручалось усилить «местные партийные органы и советский аппарат». После­дняя фраза взята из архивного документа, доступ к которому стал возможен лишь в начале 90-х годов. Тот же источник по­зволяет судить о методах осуществления арестов и высылки: «Решения должны приниматься и регистрироваться на Спе­циальном заседании по прибытии заключенных в лагерь». Иначе говоря, людей сначала изгоняли из родных мест, а по­том уже оформляли «наказание».

           Так решалась судьба множества граждан, первоначально даже не знавших, что они обречены минимум на 8 лет пребы[193]вания в исправительном лагере, «а после окончания срока отправлением на спецпоселение сроком на 20 лет».

           В 1940 г. Запад еще не располагал такими документами, которые визировали Сталин и Берия. Но и без них было дос­таточно фактов, закреплявших антикоммунистические на­строения и взгляды.

           Нападение гитлеровской Германии на СССР существенно изменило настроение демократических слоев населения на всех континентах. Но прежний облик Сталина не исчез из памяти западных аналитиков, а тем более руководящих деятелей США или Англии. Если для антифашистски настроенных кругов этих стран Советский Союз быстро предстал надежным союзником по борьбе с агрессором, то определенная часть населения по инерции придерживалась прежних взглядов, устоявшихся в го­ды прогерманской внешней политики СССР.

           Не вдаваясь в споры о том, готовил ли Сталин наступа­тельную войну против Гитлера — это предмет особого разго­вора, - можно утверждать, что после победных сражений на Волге его имперские амбиции росли стремительно. Думая о предстоящем переустройстве мира, он подписал 5 июня 1943 г. секретное постановление, утверждавшее «Мероприя­тия по улучшению зарубежных разведывательных органов СССР» (В полном объеме документ, подготовленный спец­службами, знали только два человека - Сталин и Маленков). Если раньше основное внимание советской разведки было нацелено на деятельность Германии, Италии и оккупирован­ных ими регионов, то теперь подчеркивалась необходимость всемерного внимания к США и Англии. Иначе говоря, со­юзники по антигитлеровской коалиции были тайно отнесены к разряду военно-политических конкурентов.

           Не случайно беспрецедентное задание получили спец­службы: собирать информацию о религиозных организациях и положении национальных меньшинств в иностранных госу­дарствах. В том же году (впервые после 1917 г.) в СССР резко изменились государственно-церковные отношения. Судя по всему, решающее значение имели внешнеполитические пла[194]ны вождя, вознамерившегося создать международный «православный Ватикан» с центром в Москве.

           Возможным подтверждением поворота в политике Крем­ля стал роспуск Коминтерна. Дальновидность Сталина Запад поймет лишь через два-три года, когда бывшие руководители Коминтерна (Димитров, Пик, Ульбрихт, Ракоши, Коларов и др.) возглавят не только коммунистические и рабочие партии, но и правительства стран Восточной Европы.

           Будущий генералиссимус загодя настраивал своих сорат­ников. В 1944 г., беседуя с одним из лидеров югославских коммунистов тех лет М.Д.Джиласом, он был предельно от­кровенен: «Это война не то что в прошлые времена. Тог, кто захватил территорию, устанавливает на ней свой обществен­ный строй. Каждый устанавливает свою систему, если его ар­мия достаточно сильная, чтобы сделан» это. Иначе и быть не может».

           Теперь уже не секрет, какие планы советское командова­ние готовилось реализовать на завершающем этапе военных действий в Европе. «Если бы Черчилль задержал на год от­крытие второго фронта на севере Франции, Красная Армия дошла бы до Франции», — так сказал Сталин М.Торезу в бе­седе с участием Молотова и Суслова. Более того, он добавил: «...мы даже думали о том, чтобы дойти до Парижа».

           Беседа проходила 18 ноября 1947 г. Генеральный секретарь ФКП занимал тогда пост заместителя председателя Совета ми­нистров Франции. Эго не помешало ему сообщить кремлевским руководителям о наличии у французских коммунистов замаски­рованных складов оружия, боеприпасов и подпольных радио­станций для связи с Москвой. Сталин, в свою очередь, под­твердил возможность поставки оружия. «Мы все коммунисты, и этим все сказано», — так со свойственной ему лапидарностью генералиссимус выразил суть и дух беседы, считавшейся госу­дарственной тайной почти полвека.

           Ныне легко понять, в чем заключалась причина такой секретности. Даже после того, как раскол антигитлеровской коалиции стал очевидностью, Сталин хотел выглядеть в гла[195]зах общественности миротворцем, мудрым государственный деятелем, способным на компромиссы.

           Современная литература изобилует разного рода докумен­тами, показывающими, сколь настойчиво и последовательно кремлевское руководство стремилось рассеять прежние пред­ставления Запада о желании СССР «большевизировать» другие страны. Делалось немало шагов, чтобы снять все опасения пра­вящих кругов США и Англии относительно перспектив даль­нейшего сотрудничества Советского Союза с ними. На деле, однако, вождь руководствовался прежними догмами.

           В беседе с Джиласом, состоявшейся за четыре месяца до дня Победы, Сталин прямолинейно оценил текущий момент и предстоящий после второй мировой войны конфликт двух систем: «кризис капитализма проявился в разделении капита­листов на две фракции: одна - фашистская, другая - демок­ратическая. Получился союз между нами и демократической фракцией капиталистов, потому что последняя была заинте­ресована не допустить господство Гитлера, так как это жесто­кое господство привело бы рабочий класс до крайности и до свержения самого капитализма. Мы теперь с одной фракцией капиталистов против другой, а в будущем и против этой фракции капиталистов».

           Одновременно блюли свои интересы и союзники по ан­тигитлеровской коалиции. Ошеломительные победы Красной Армии активизировали переговоры Вашингтона и Лондона, в ходе которых шел обмен мнениями о возможности военной угрозы со стороны СССР после поражения Гитлера; причем «русская тема» впервые рассматривалась в контексте с урано­вой проблемой (испытание нового оружия намечалось на 1944 г.). Фактически зарождалась огромная дипломатия, до­пускавшая в будущем ухудшение отношений с СССР при со­хранении монополии США на сверхмощное оружие массово­го поражения.

           По мере того, как вторая мировая война близилась к фи­нишу, взаимная подозрительность и недоверие между союз­никами нарастали. Запад все более нервировала политика [196] Кремля в странах Восточной Европы, особенно в Польше. Москва не хотела выводить войска из Северного Ирана, от­крыто заявила о желании вовлечь в сферу своего влияния Ли­вию, претендовала на Дарданеллы, Босфор и т.д. Были осно­вания для беспокойства и у советских руководителей. Весной 1945 г. раздражение Кремля вызвало решение Трумэна приос­тановить ленд-лиз. Серьезные расхождения обнаружились при решении вопроса о репарациях; спор шел о размерах и порядке возмещения урона, причиненного Советскому Союзу гитлеровской агрессией. Не оправдывалась надежда московс­ких верхов на получение многомиллиардного кредита со сто­роны США. Крайне болезненно Москва относилась к твер­дой позиции Вашингтона не предоставлять СССР право иметь свою зону оккупации на территории побежденной Японии. Сталин, письменно просивший учесть вклад советс­ких войск в разгром императорской армии, был уязвлен и да­же унижен. Подобные обиды он не привык прощать.

           И все же главным фактом, определявшим нарастание на­пряженности во взаимоотношениях Кремля и Белого дома, становилась атомная проблема. Ныне большинство исследо­вателей сходятся на том, что конфронтация двух систем были после войны неизбежной (даже если бы ученые не овладела тайнами атомного ядра к началу сороковых годов). Но имен­но атомное оружие превратило эту конфронтацию в «холод­ную войну».

           Первый толчок такому ходу осмысления прошлого дали сами участники событий. Генерал Эйзенхауэр, находившийся в Москве как раз в августе 1945 г., обратил внимание на не­рвозную обстановку в столице СССР. Вывод будущего прези­дента оказался тревожным и для него самого: «да, я уверен, что мы можем жить с Россией в мире. Теперь не знаю... Люди всюду испуганы и озабочены. Опять все почувствовали бес­покойство».

           Как известно, сторонники миротворческого диалога, пони­мавшие глобальный характер угрозы, которая надвигалась на человечество, были тогда и в Москве, и в Вашингтоне. Следова[197]тельно, дальнейшее зависело от высшего руководства. В этом смысле положение Сталина было несопоставимо с ролью пре­зидента США, будь то Рузвельт, Трумэн, либо кто-то иной.

           Президент первой сверхдержавы нуждался в соблюдении Конституции, в одобрении Конгресса, в поддержке избирате­лей и т.д. Атрибуты правового государства были зафиксиро­ваны и в Конституции СССР, принятой в 1936 г. Никто не отменял устав правящей партии. Но даже выборы в Верхов­ный Совет не проводились с 1937 г., очередной партийный съезд не созывался с 1939 г. Зачем? Без всякого стеснения Сталин уже давно правил единолично. Более того, летом 1945 г. генералиссимус являл собой самого всемогущего госу­даря планеты, который помимо всего прочего возглавлял не­бывало мощную за всю историю армию, насчитывавшую свыше 11 млн. человек, оснащенную современной техникой, уникальным опытом наступательных операций. Воинские со­единения СССР занимали всю Восточную Европу, на правах победителей находились в Берлине и Вене. В 1944 г. военная экономика страны достигла своего пика.

           В Кремле знали о стремительном росте экономического потенциала США в 1939-1945 гг. К тому же экономика Гер­мании, Италии, Японии понесла большой урон; самые серь­езные трудности переживали народы Франции, Англии. Ато­мная бомба существенно приумножала мощь американской военной машины. Но Сталин вовсе не собирался в ближай­шие годы встречаться с США на поле брани. Будучи великим прагматиком, он понимал, сколь выгодны соглашения, дос­тигнутые в Ялте и Потсдаме, как для США, так и для СССР. По сути дела, основные сферы влияния были определены. Тем самым на первый план выходила политика мирного зак­репления достигнутых результатов, восстановления народного хозяйства и... подготовки к неизбежному в будущем после­днему решительному бою.

           Гипотетически рассуждая, такая схема была возможна. Она устраивала Сталина. Недаром вскоре после войны гене­ралиссимус собрал всех наркомов оборонной промышленнос[198]ти (каждый из них имел воинское звание генерал-пол­ковника) и сказал: «Положите ваши мундиры в сундуки и пе­ресыпьте нафталином. Больше они вам не понадобятся. То, чем вы занимались, забудьте...» Далее последовали указания, какой наркомат займется турбинами, компрессорами, кто бу­дет налаживать выпуск часов, полиграфических машин, тек­стильного оборудования и т.д.

           Единственным человеком, который попросил слова после Сталина, оказался танкист Зальцман, любимец вождя, всю войну прошедший наркомом: «Нам спущен план, который мы обязаны выполнять, машины на потоке, да и материалы мы получаем не для тракторов...»

           Сталин задумался и медленно произнес: «Я убедился, то­варищ Зальцман, что вы наркомом быть не можете. С этого часа вы директор Челябинского завода».

           Иначе говоря, вождь придавал большое значение перехо­ду от войны к миру, понимал всю важность конверсии. Нам остается только гадать, какие масштабы она могла принять, чем бы обернулась для народа, что в конечном счете замыш­лял Сталин. Но мы точно знаем, что произошло в действи­тельности.

           6 и 9 августа 1945 г. — два атомных взрыва — гибель Хи­росимы и Нагасаки. Это и есть тот рубеж, который побудил генералиссимуса внести самые существенные коррективы в прежние планы послевоенного развития.

           В 1996 г. нет нужды подробно говорить о том, как 20 ав­густа 1945 г. при правительстве СССР был учрежден Специ­альный комитет под председательством Берии, призванный осуществлять «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана». Одновременно было образо­вано Первое главное управление при Совнаркоме (Совете Министров) СССР для непосредственного руководства науч­ными, проектными и конструкторскими организациями, а также промышленными предприятиями по производству атомного оружия. Начальником был назначен Б.Л.Ванников, генерал-полковник, глава наркомата боеприпасов.

           [199] Сами по себе эти факты лишь недавно получили широ­кую известность. Десятилетия сверхсекретности породили множество самых разнообразных слухов, легенд, мифов, здравствующих нередко и поныне. Если верить некоторым специалистам и тем работникам пера, которые в виде исклю­чения имели доступ к создателям атомного оружия в СССР, уже к началу 40-х годов советские ученые вплотную подошли к практическому решению урановой проблемы. Если бы не война...

           Подобный угол зрения существенно отдаляет нас от ис­тины и тем самым не позволяет оценить подлинную значи­мость решений ГКО, принятых в августе 1945 г., ознамено­вавших принципиально важный рубеж в истории нашей страны, во взаимоотношениях СССР — США, в судьбах всего человечества.

           По признанию физиков, сыгравших ведущую роль в лик­видации атомной монополии Вашингтона, перед войной в их среде «преобладающим было представление, что технически решение проблемы урана — дело отдаленного будущего и для успеха потребуется 15-20 лет.»

           На этом фоне явно сверхэнтузиастом выглядела неболь­шая когорта, как правило, молодых исследователей, провид­чески оценивших возможность использования внутриатомной энергии уже в недалеком будущем. Среди них выделялись И.В.Курчатов, Ю.Б.Харитон, Я.Б.Зельдович, Г.Н.Флеров, И.К.Кикоин, И.Е.Тамм, Л.Д.Ландау. Их активно поддержива­ли академики В.И.Вернадский, А.Ф.Иоффе, Н.Н.Семенов, В.Г.Хлопин, С.И.Вавилов. Тем не менее на уровне номенклату­ры (даже в Академии наук) приоритетными считались работы, сулившие быстрое внедрение новинок в народное хозяйство и практическую отдачу. Теоретические статьи физиков о цепных реакциях, о делении урана и т.п. к таковым не относились. От­сюда и то спокойствие (если не сказать, равнодушие), которое «верхи» проявили к письмам, запискам, докладам, еще в 1940 г. направленным в их адрес в одном случае Семеновым, в другом —  Курчатовым, Харитоном и их коллегами.

           [200] Обстановка, сложившаяся в ходе массовых репрессий 1937-1938 гг., усугублялась низкой компетентностью руково­дителей и работников государственных учреждений, призван­ных заниматься укреплением обороноспособности СССР. Из­вестно, с каким трудом шло переоснащение Красной Армии новейшей техникой, сколько препятствий встретили на своем пути создатели ракетного оружия, в частности, «катюши», танка Т -34, автоматов, локаторных установок, различных видов ар­тиллерии и авиации. Нарком обороны, член Политбюро ЦК ВКП(б) Ворошилов открыто отдавал предпочтение коннице пе­ред бронетанковыми соединениями. Поэтому не стоит удив­ляться тому недоверию и настороженности, с которой высшее начальство и его подчиненные относились к идее использова­ния «цепной реакции ядерного распада».

           Да, решающее слово было за Сталиным. А он поначалу не торопил, ибо не имел должного представления о сути пробле­мы. Вождь по своему образованию и привычкам тяготел к тех­нике, характерной для этапа индустриализации народного хо­зяйства. Беда его заключалась в непонимании того, что наибо­лее развитые страны начали переход к постиндустриальному обществу. В то время как кремлевские лидеры продолжали уве­рять народы СССР (и самих себя) в неизбежности близкой ги­бели капитализма, курс Рузвельта знаменовал упрочение либе­рально-демократического режима, способствовавшего быстрому возрастанию роли науки в развитии производительных сил. Не­даром, спасаясь от гитлеровской чумы, значительная часть ев­ропейской интеллигенции, в том числе А.Эйнштейн, Н.Бор, Л.Сцилард, Э.Ферма, Э.Теллер и ряд других крупнейших физи­ков эмигрировали именно в США.

           Трагедия Хиросимы и Нагасаки расставила точки над «и». До этого рубежа, по признанию академика Ю.Б.Хари­тона, сделанному в 1993 г., работа над атомным проектом «выполнялась крайне ограниченными силами с использова­нием незначительных ресурсов. Она приобрела надлежащий размах только после первых американских атомных взрывов. Именно тогда развернулось создание отечественной атомной [201] промышленности и технологии, появились крупнейшие объекта и комбинаты». Летом 1945 г. в ней участвовало менее ста научных сотрудников.

           В августе того же года наступил перелом. Именно тогда Сталин выделил атомную проблему в качестве главной зада­чи, решение которой предопределяло место Советского Со­юза в послевоенном мире, соотношении СССР — США, со­ревновании двух систем. Бесспорно, в его власти был и дру­гой путь, связанный прежде всего с энергичным восстановле­нием народного хозяйства, городов, сел, жилищ, с крупным подъемом жизненного уровня обескровленного и уставшего народа, социальной защитой ветеранов войны и труда, мно­жества обездоленных семей и лиц... Разве не о такой нор­мальной человеческой судьбе мечтали советские люди, наде­ясь на светлое будущее?

           По данным государственной статистики, в январе 1940 г. в СССР проживало 194,1 млн. человек. Война приостановила рост населения, и лишь в январе 1955 г., то есть почти через десять лет после возвращения к мирной жизни, численность советских людей снова превысила 194 млн. человек.

           В наихудшем положении оказалась деревня. Даже после возвращения демобилизованных численность трудоспособных была почти на треть меньше, чем до войны. На Украине и особенно в Белоруссии во многих селениях вообще не было взрослых мужчин. Обрабатываемые площади сократились примерно на 30%. Повсеместно господствовал ручной труд. В стране разразился голод. Отмену карточной системы при­шлось отложить до декабря 1947 г.

           Для нормализации жизни требовались не только время и колоссальное напряжение как физических, так и моральных сил населения. Нужны были громадные финансовые затраты. Поэтому в первой половине 1945 г. большие надежды возла­гались на репарации, американские займы, экономические связи с международными организациями.

           Но Сталин не был бы самим собой, не стал бы создате­лем «мировой социалистической системы», если бы снизошел [202] до учета повседневных потребностей и интересов не то что отдельных людей или семей, но хотя бы народов и стран. В главном он не сомневался: империализм обречен. Первая ми­ровая война расколола старый мир, возник Советский Союз; вторая мировая война явно ослабила капиталистическую сис­тему и позволяет сформировать социалистический лагерь. Неизбежное в будущем столкновение двух систем завершится победой коммунистов в мировом масштабе. Когда же выяс­нилось, что новое оружие массового поражения становится опасным препятствием к намеченной цели, выбор не заставил себя ждать. Курс на скорейшую ликвидацию атомной моно­полии США был определен как задача номер один.

           25 января 1946 г. состоялась встреча Сталина с Курчато­вым (присутствовали Берия и Молотов). В течение часа вождь интересовался «мероприятиями, которые были бы необходи­мы, чтобы ускорить работу». Он призывал не искать дешевых путей, действовать «широко» с «русским размахом», гаранти­ровал всемерную помощь, в частности премии «за решение нашей проблемы», обещал позаботиться и о материально­бытовом положении ученых. Несколько ранее американские спецслужбы подготовили доклад «Политика СССР и атомная бомба». Авторы писали: «Следует исходить из того, что реа­лизм русских заставит их признать насущную необходимость всемерного расширения исследований в области ядерной фи­зики. Можно ожидать, что энергия ученых и естественные ресурсы страны будут направлены на решение главной про­блемы. И это будет сделано в таких масштабах и пропорциях, которые едва ли возможны для демократической страны в мирное время». Таким образом, уже в августе - сентябре 1945 г. вашингтонские аналитики понимали: для СССР атом­ная бомба — это «решение главной проблемы». Они не со­мневались в потенциальных возможностях государства, спо­собного действовать с помощью отнюдь не демократических методов руководства. Тем не менее им в голову не приходила мысль о том, что всего через 4 года Россия положит конец атомной монополии США.

           [203] Москва, действительно, принялась за дело, сверхэнергич­но, не жалея ни сил, ни средств. При этом соблюдалась бес­прецедентная секретность. Газеты и радио постоянно сооб­щали об успехах конверсии, восстановлении народного хо­зяйства, о развертывании соцсоревнования на строительстве новых гигантских электростанций, Волго-Донского канала и т.д. Фактически же множилось число так называемых «почтовых ящиков» - номерных предприятий, организаций, полигонов и даже городов, не обозначенных ни в печати, ни на географических картах СССР. Первым таким центром вес­ной 1946 г. стал будущий Арзамас-16, возникший в районе поселка Саров Темниковского района Мордовской АССР. В 80-е годы общая численность городов, связанных главным образом с созданием ракетно-ядерной техники, электроники, химического оружия, будет около ста. У истоков большинства из них находился ГУЛАГ — принудительный труд узников, вынужденных выполнять тяжелейшие задания независимо от погодно-климатических условий, времени суток.

           Никто всерьез не заботился об этом «контингенте», ис­правно получавшем пополнение. Ученые мало задумывались, почему рядом с ними используется рабский труд. Разъясняя эту ситуацию, помощник Курчатова профессор Голован вспо­минает: «В то время все наши мысли были заняты одним - создать атомную бомбу как можно раньше, до того как аме­риканская упадет на наши головы. Страх перед новой, атом­ной войной затмил все остальное». Да иначе и быть не могло в обстановке беспрецедентной секретности, спешки, крайне жесткой ответственности за выполнение поручений, исхо­дивших непосредственно от Сталина и Берии. К тому же со­трудники ядерного центра — от рядовых лаборанток до веду­щих исследователей, возглавляемых будущим академиком Ха­ритоном, — сами трудились крайне напряженно. Многие по 16-18 часов в сутки не покидали служебных помещений, не говоря уже о территории «режимной зоны», то есть закрытого города.

           [204] Пройдут годы, и физики-ядерщики станут критически оценивать свое место в противостоянии двух систем, в суще­ствовании железного занавеса. В частных разговорах они бу­дут искать ответа на вопрос: почему Рузвельт прислушался к мнению ученых уже в 1939-1940 гг., а Сталин — только через 5-6 лет. Их очень беспокоит тот факт, что в 1945 г. снова, как и в июне 1941 г. судьбу многомиллионной страны решал один человек. Так сама жизнь толкала научную интеллиген­цию на инакомыслие, но лишь единицы поднялись на борьбу за права человека, решились стать диссидентами. Мемуары А.Д.Сахарова, его статьи существенно помогают понять судь­бы ученых, инженеров, техников, рабочих, в массе своей бес­корыстно отдававших свои силы процветанию военно- промышленного комплекса, прежде всего в ЗАТО, т.е. закры­тых административно-территориальных образованиях.

           В целом же труд и быт жителей закрытых городов еще не подвергался комплексному анализу. Нет и конкретно-исто­рических исследований на эту уникальную тему. Но и то, что становится известным, дает богатейшую пищу для размышле­ний о генотипе советского общества, о природе сталинизма, о том, какой ценой достигалась ликвидация атомной монопо­лии США.

           На первый взгляд может показаться, что проще всего вы­явить финансовые затраты. Увы, публикаций такого рода по­ка нет ни в российской, ни в зарубежной литературе. Однако известно: первая атомная бомба обошлась США в 2 млрд. долларов. Вряд ли советское оружие стоило дешевле. В таком случае по официальному курсу 40-х годов цена ее составляла 10 млрд. руб., но иностранцам, посещавшим тогда Москву, обменивали один доллар не на 5, а на 15 руб. В таком случае стоимость первой советской атомной бомбы достигала 30 млрд. руб. Для сравнения приведем данные А.Г.Зверева, воз­главлявшего в ту пору Министерство финансов СССР: за пе­риод с июля 1941 г. до конца 1945 г., на финансирование наркоматов обороны и военно-морского флота ушло чуть бо­лее 55 млрд. рублей.

           [205] В нашей литературе бытует мнение, будто в те годы про­изводство военной техники обходилось СССР дешевле, неже­ли США, где зарплата была много выше; к тому же в СССР широко использовался «дармовой» труд ГУЛАГа, спецпересе­ленцев и т.п. Наивное заблуждение, если не хуже. Оставляя в стороне вопрос об эффективности принудительного труда, напомним, что узников охраняли, конвоировали, окружали спецзонами; все это в конечном счете оборачивалось огром­ными расходами, дополнительным выделением средств из госбюджета.

           Тем не менее советский ВПК нуждался в ГУЛАГе, ибо был заинтересован в строжайшей секретности своих строек, предприятий, полигонов, разного рода рудников и других объектов, характер деятельности которых нередко и сегодня остается тайной. В свою очередь, ГУЛАГ, получая заказы от ВПК, как бы подтверждал свою целесообразность, чем доста­точно ловко пользовалась лагерная администрация, да и высшее руководство, включая Берия.

           Естественно, до марта 1953 г. полновластным хозяином ВПК был Сталин. Попутно замечу, что многие понимают под ВКП оборонные отрасли, призванные обеспечивать армию оружием, техникой и т.д. Американский президент Эйзенхау­эр, который впервые употребил этот термин в январе 1961 г., имел в виду другое явление. Он опасался сращивания струк­тур, представляющих как высшие эшелоны политической власти, так и военное руководство, промышленников и дру­гие слои предпринимателей, заинтересованных в лоббирова­нии дорогостоящих программ оснащения вооруженных сил. Глава Белого дома хорошо понимал последствия возникнове­ния суперструктуры, которая во имя своих корыстных инте­ресов сможет выйти из-под контроля президента и конгресса.

           Говорить о возможности создания такого феномена в СССР при жизни Сталина едва ли стоит. Вождь прочно объе­динял в своих руках власть партийную, государственную, во­енную и т.д. Более того, известно, сколь искусно он плел ин­триги и сталкивал между собой членов политбюро, мини[206]стров, руководителей разных организаций и рангов. В неми­лости то и дело оказывались Маленков, Молотов, Булганин, Жуков, работники спецслужб и т.д. При этом страну даже не информировали (вспомним «ленинградское дело»). Особо следует сказать об отношении Сталина к военным. Думается, погоны маршала, а потом генералиссимуса он надел не столько потакая собственному тщеславию, сколько понимая возросшую роль воинской дисциплины в рамках созданного им режима. Цель была одна — править единолично, применяя имперский принцип «разделяй и властвуй».

           Хрущев многому научился у своего предшественника. Но после 1953 г. управлять по-старому уже было невозможно. Объяснение нужно искать не только в мероприятиях по де­мократизации жизни общества и налаживанию контактов с зарубежным миром. Человечество вступило в эпоху научно- технической революции, стремительного прогресса в области автоматизации производства, применения ЭВМ, персональ­ных компьютеров, спутниковой связи, освоения космоса. Со­зданные в середине 40-х годов три спецкомитета вышли те­перь на уровень создания сверхмощных водородных бомб, баллистических ракет дальнего радиуса действия, атомных подводных лодок, локаторных установок слежения, массовый выпуск которых требовал постоянного переоснащения про­мышленности наисовременнейшей техникой и быстрого раз­вития новых отраслей производства. Соответствующие изме­нения должны были происходить в развитии науки, подго­товке кадров высшей квалификации.

           Госбюджет с трудом выдерживал перегрузки, ведь одновре­менно ставились задачи крутого подъема сельского хозяйства, введения новой пенсионной системы, развертывания массового жилищного строительства, проведения школьной реформы... Перечень проблем легко продолжить, но в данном случае важ­нее признать другое: в нашей литературе они не проанализиро­ваны и не освещены. Это крайне осложняет понимание проти­воречивого хода оттепели, перипетий борьбы за власть сначала между Хрущевым и так называемой «антипартийной» группой, [207] а затем - между высшей номенклатурой и первым секретарем ЦК КПСС, который в 1958 г. возглавил и правительство.

           До сих пор никто не связывает эти вопросы с деятельнос­тью ВПК. Даже в учебниках, изданных в 90-е годы, история ВПК (и как особой структуры, и как суммы военно-промыш­ленных отраслей), обходится стороной. Средства массовой ин­формации оповестили мир, что от 60 до 80% промышленного производства СССР работало на ВПК, а историки рассказыва­ют о жизни страны так, будто гонка вооружений в годы холод­ной войны касалась в основном внешней политики Кремля.

           Позволю себе в этой связи остановиться на заменах в высшем военном руководстве. Поныне бытует мнение о том, что маршал Жуков был снят в 1957 г. из-за своих притязаний на власть, хотел, де, занять высший пост в нашей стране. Бо­лее обоснованным представляется другой взгляд.

           Хрущев пришел к серьезному выводу о необходимости перестройки вооруженных сил СССР. Старая авиация и ста­рый флот уже не отвечали новым потребностям. Пехота тоже нуждалась в модернизации. На авансцену выходили ракеты, совсем другая стратегическая линия развития техники. Нуж­ны были огромные деньги и... согласие военачальников. По­чти весь генералитет был против. Хрущеву пришлось поссо­риться с адмиралом Кузнецовым. Тяжелая, драматическая ссора. Но если посмотреть, каких баснословных денег требо­вал адмирал на развитие флота, строительство авианосцев, то позиция Хрущева будет выглядеть вполне государственной и дальновидной. С большим трудом он организовал на Дальнем Востоке встречу с моряками и публично задал вопрос: готов ли флот отражать ракетные удары и бомбовые атомные удары противника? Кузнецов был не готов к такому разговору. Ока­зывается, крупный военачальник, интересный человек — он просто ничего не знал о ракетах. Ветераны вспоминают: «Откуда моряки могли знать всерьез что-то о ракетах в конце 50-х годов? У нас, у моряков было точно известно, чем мы занимаемся, а чем занимается авиация - это секретно, о ра­кетах тоже только краем уха слышали. Не положено было». [208] Трудно поверить, но документы подтверждают истинность рассказа.

           Еще большей проблемой для Хрущева был Жуков, кото­рый не спешил идти на крутые перемены, на большую кон­версию, предложенную правительством. Хрущев помнил, как маршал с большой энергией поддержал его летом 1957 г., тог­да на военных самолетах члены ЦК в считанные часы прибы­ли в Москву на поддержку первого секретаря; большое впе­чатление на участников пленума произвела и речь министра обороны, резко критиковавшего Молотова и других «фрак­ционеров». Зная авторитет и характер Жукова, первый секре­тарь повторил сталинский прием и не стал вести с министром открытой полемики. Выглядело это, мягко выражаясь, некра­сиво, но Хрущев, как ему казалось, остался хозяином ВПК.

           В контексте этих событий иначе воспринимается и «чистка» КГБ, осуществленная под флагом ликвидации на­следства Берии. В 1958 г. в отставку был отправлен генерал Серов. На смену прежним кадрам пришли руководители ЦК ВЛКСМ, секретари райкомов комсомола, горкомов комсомо­ла, инструкторы; буквально в считанные дни и недели они меняли место работы, форму одежды, получали звания. По­зднее это многим дорого обойдется, в том числе Шелепину, Семичастному, их окружению. Брежнев всех заменит. Но в дни оттепели это называлось «восстановлением ленинских норм». Удар Хрущева по КГБ не позволит этому ведомству вернуть былую силу и власть даже во времена Андропова. Может быть, это даже самое значительное из всего, что сде­лал Хрущев для крушения сталинизма. Но нужно видеть и другое: Хрущев придавал исключительное значение личному контролю над силовыми ведомствами, являвшимися состав­ной частью ВПК. Здесь он полностью копировал Сталина.

           Более того, изучая отношение нового лидера к ВКП, придется отказаться от распространенной версии, будто его любимым детищем было сельское хозяйство. Факты показы­вают, что Хрущев отдавал приоритет делам военно-промыш­ленного комплекса. Однако писать об этом в газетах, показы[209]вать это по телевидению категорически запрещалось. Из года в год собирались пленумы ЦК КПСС и обсуждали положение дел в аграрном секторе, выносили пространные решения о мерах по подъему целины, животноводства, земледелия, хлоп­ководства; но ни разу не ставился вопрос об атомном ору­жии, ракетной технике, о путях освоения космоса и т.д. На практике все выглядело иначе. Семилетний план, утвержден­ный на 1959-1965 гг., не дал желаемого результата. Вместо предполагавшегося роста валовой продукции сельского хо­зяйства на 70% прибавка едва достигла 10%. То был тяжелый провал, сопровождавшийся закупкой зерна за рубежом, по­вышением цен на мясо, масло, молочные продукты. В этой связи нельзя не вспомнить расстрел в Новочеркасске, о чем сведения просочились в том же 1962 г.

           Одновременно феноменальным успехом ознаменовалось освоение космоса: Гагарин, полеты автоматических станций, Терешкова... Мир аплодировал. Белый дом был в шоке. Именно тогда Хрущев позволил себе сделать ряд сенсацион­ных заявлений. В 1959 г. в ходе посещения США он потряс американцев фразой: «Мы вас закопаем». Потом пришлось объяснять, что понимать его надо в переносном смысле, что он имел в виду не физическую смерть людей, а победу ком­мунизма в мирном соревновании с капитализмом. Но вырос­ли новые поколения американцев, и они знают фразу советс­кого лидера, произнесенную почти 40 лет назад. За океаном помнят еще одно высказывание Хрущева, смысл которого был идеально прост: когда американцы впервые долетят до Луны, они встретят советского человека...

           К сожалению, в нашей литературе эти два ряда событий — провал в сельском хозяйстве и победы в космосе — никто не сопоставляет. Между тем связь между ними сомнений не вызывает. Миллиарды, большие миллиарды, необходимые для освоения космического пространства (читай — наращивания ВПК) дала советская деревня. И не только миллиарды.

           Мы сегодня очень много говорим о демографических сюжетах, касающихся роста или спада прироста населения, [210] особенно в 90-е годы. Но демографы, крупные специалисты свидетельствуют, что все началось с 60-х годов.

           Один аспект я могу подтвердить. Как известно, в 1957 г. были ликвидированы МТС. Решено было, что техника будет закупаться колхозами, и селяне станут владеть землей и тех­никой. Соответственно планировался высокий рост произво­дительности труда. За семилетку предполагалось увеличить численность рабочего класса на 14 миллионов человек. И никто не обратил внимания на то, что демографы предупре­дили наше руководство, в частности, Госплан, о спаде приро­ста населения на селе, что связано с определенными демог­рафическими процессами. Но в правительстве никто на пре­дупреждение не обратил внимания. Между тем, денег на по­купку у колхозов было мало. Однако обкомы КПСС органи­зовали на местах соревнование, и через год все тракторы бы­ли раскуплены: колхозы остались без денег, они отдали их го­сударству.

           Хрущеву поначалу это понравилось: он и раньше ратовал за объединение земли и техники в руках одного хозяина; к тому же продажа МТС колхозам сулила государству немалые деньги. Вскоре, однако, выяснилось, что работники МТС в большинстве своем не захотели оставаться в деревне. Они имели паспорта и отдали предпочтение городу, его реальным преимуществам: гарантированной зарплате, нормированному рабочему дню, отпуску, иной системе торговли, медицинско­му и культурному обслуживанию, перспективе для детей и т.д.

           Как бы то ни было, деревня лишилась значительной час­ти квалифицированных кадров, и тем самым культурного по­тенциала. По времени этот процесс совпал с началом демог­рафического спада в СССР, что обусловило дополнительный (т.е. незапланированный) спрос на рабочую силу в городах. В сложившейся обстановке сельские механизаторы быстро обу­строились в промышленных центрах. Поскольку же демогра­фический спад продолжался не один год, а горожане воспол­нить нехватку своими силами не могли, решать эту задачу пришлось в основном за счет деревни.

           [211] Искусственно ускоренная урбанизация страны и прежде обходилась дорого. Достаточно вспомнить раскрестьянивание времен массовой коллективизации и трагедию 1933 г., когда люди, спасаясь от голода, бросали свои избы, родную землю и бежали в город. На рубеже 50-60-х ситуация была иной, но тем не менее — противоестественной.

           Во многом это объяснялось советским законодательством, которое всячески препятствовало миграции населения в боль­шие города. К последним относились центры, где проживало не менее полумиллиона человек. Строго говоря, именно они кон­центрировали в себе суть и дух урбанистической цивилизации. Более мелкие центры, как правило, не располагали столь же значительным потенциалом: научными учреждениями, сетью высших учебных заведений, системой культурно-просветитель­ной работы, возможностями творческого общения и т.д. По ус­ловиям труда и быта многие из подобных городов стояли ближе к селу, чем к индустриальному городу.

           Напомню, что в 1950 г. в сельской местности проживало более 61% населения СССР. Военно-стратегические интересы Кремля обусловили характер и темпы послевоенного развития тяжелой индустрии. В 80-е годы уже две трети населения счи­тались горожанами, но большинство из них жило не в круп­ных центрах. Почти 40% горожан приходилось на население городов и рабочих поселков, каждый из которых насчитывал до 50 тысяч или 100 тысяч человек. Иначе говоря, уровень урбанизации советского общества (включая в это понятие и качество) был далек от рубежей, которые достигли индустри­альные страны. Все это накладывало отпечаток на повседнев­ную жизнь страны, сказывалось на ценностной ориентации населения, его политической культуре, нравственном облике и поведении.

           Гонка вооружений, принявшая в начале 50-х годов неви­данные прежде масштабы, предъявила жесткие требования к дальнейшей милитаризации экономики, что сопровождалось строительством новых предприятий, рудников, полигонов, ав­тострад, железнодорожных путей и т.д. Соответственно возни[212]кали рабочие поселки и маленькие города, где вчерашние крес­тьяне, прежде всего работники МТС, легко находили работу. По плану на 1959-1965 гг. численность рабочих должна была увеличиться на 14 млн. человек. Итоговый результат оказался на 7 млн. больше. И это в условиях демографического спада.

           Потребовались значительные средства на подготовку и по­вышение квалификации огромных пополнений. Обострилась и без того непростая для СССР проблема жилья, медицинского обслуживания, расширения школьной сети, детских садов. Представление о «дешевизне» малых городов вновь не оправда­ло себя. Возникнув как общежития при разного рода военных объектах, многие из них и в дальнейшем остались главным об­разом военно-промышленными поселениями, которые обслу­живали сферу ВПК и поэтому обеспечивались казной. Немно­гим лучше было положение в крупных центрах страны.

           Уже в середине 60-х годов статистики зафиксировали па­дение темпов роста народного хозяйства, особенно в деревне. Уменьшилась фондоотдача в промышленности. Давно на­зревший вопрос о переходе к интенсификации производства (в масштабах всей экономики) пришлось вновь отложить.

           Допущенные высшим руководством страны ошибки отра­зились и на воспроизводстве населения. Социологи и демог­рафы считали, что в 60-е годы следовало срочно взять курс на укрепление материальной заинтересованности семей в дето­рождении. Требовалось, чтобы советская семья в среднем имела 2,6 ребенка. Реальность намеченного уровня зависела от льготного обеспечения молодоженов и многодетных семей, во-первых, жильем, во-вторых, денежной поддержкой. Ни то, ни другое не стало приоритетным направлением государ­ственной политики. Все свелось к заявлениям и разговорам о роли общественных фондов, об активизации местных органов власти и т.п. Результат не замедлил сказаться: он выразился в опасном сужении прироста следующего поколения, что пре­допределило будущие аналогичные трудности. Из пятилетки в пятилетку они нарастали. На XXVI съезде КПСС (1981 г.) дефицит рабочей силы пришлось признать официально. Ока[213]залось, что в 70-е годы население СССР увеличивалось много медленнее, чем ожидалось. Разница между расчетами и дей­ствительностью достигала 5 млн. человек. Демографическая ситуация вплотную подошла к нынешним показателям, обна­родованным только в 90-е годы.

           Сохранившиеся документы свидетельствуют, что правя­щая элита располагала материалами, необходимыми для объективного анализа хода событий. Цифры показывали: ни один пятилетний план не был выполнен ни в целом, ни по важнейшим отраслям. Осталось нереализованным решение XXIV съезда КПСС перевести в 70-е гг. народное хозяйство на рельсы интенсификации.

           Аналогичная судьба постигла директивы XXVI съезда партии, который в 1981 г. продлил этот переход еще на одно десятилетие. Вопреки многочисленным постановлениям, при­зывавшим соединить достижения НТР с преимуществами со­циализма, процент выполнения пятилетних плановых зада­ний упал с 75 в 1961-1965 гг. до 55 в 1976-1980 гг.

           Сказанное не меняет того, что одновременно СССР не только наращивал выпуск атомных и водородных бомб, бал­листических ракет, но и многократно обогнал США по про­изводству танков, бронетранспортеров, артиллерийских ору­дий, подводных лодок, химического оружия. Огромное коли­чество военной техники экспортировалось, главным образом, в страны третьего мира; считалось - в кредит, а получилось — безвозмездно. Фактически ракетно-ядерную гонку Советский Союз вел в одиночку, соревнуясь с 1975 г. с «семеркой», ко­торую возглавляла первая сверхдержава мира.

           Противоборство США — СССР крайне осложнялось для Советского Союза тем, что соперники находились в разных весовых категориях. США уже вступили в постиндустриаль­ный период развития (или, как иногда говорят, в эпоху ин­формационного общества). По производительности труда в промышленности, а Тем более в сельском хозяйстве они су­щественно превосходили нашу страну. Это позволило им ус­пешно совмещать гонку вооружений с реализацией соци[214]альных программ, ростом жизненного уровня широких слоев населения.

           Кремль такими возможностями не располагал. Даже в промышленности более трети рабочих были заняты ручным трудом. В строительстве и на транспорте их значилось не ме­нее половины, в сельском хозяйстве — намного больше. Госу­дарство не имело ресурсов для должного обеспечения своих подданных жильем, продовольствием, предметами ширпотре­ба, современными лекарствами и достижениями медицины. В итоге, по продолжительности жизни, детской смертности, расходам на культурные потребности (включая сюда туризм), размерам зарплаты, продолжительности отпусков и другим подобного рода показателям СССР все заметнее отставал от западного мира (а также от ГДР, Чехословакии и ряда других стран, входивших в СЭВ).

           По разным подсчетам отечественных и зарубежных спе­циалистов, доля оплаты труда в чистом продукте промыш­ленности СССР, начиная с 30-х гг. неуклонно падала. Уже в 1950 г. она не превышала 33%. Таким образом, из каждых трех рублей, созданных советскими рабочими, два забирала казна. Для сравнения добавлю: в США картина была иной. Там из трех произведенных долларов два получал рабочий. В советской печати подобные расчеты до конца 80-х годов не публиковались. Официальные источники неизменно приуча­ли трудящихся к мысли о подъеме благосостояния (а в от­дельных случаях сообщали о «временных трудностях»).

           Ни для кого не было секретом, что конфронтация двух систем сопровождается колоссальными затратами. Но партия и правительство систематически уверяли народ и весь мир, что расходы на оборону не превышали 18-20%. Оставалось только гадать, почему у американцев военный бюджет не только больше советского, но и регулярно увеличивается. От­ветственные работники ЦК КПСС на инструктивных докладах объясняли это «прочностью советского рубля, который не под­вержен конъюнктуре». Даже в условиях гласности М.С.Горбачев не рискнул назвать размеры действительных расходов. Дебаты, [215] развернувшиеся по этим вопросам на съездах народных депута­тов в конце 80-х годов, многое прояснили.

           Одним из первых опубликовал аналитические расчеты В.Г.Первышин. Он показал, какой дорогой ценой расплачи­вался советский народ за авантюрную внешнюю политику партийно-бюрократической верхушки СССР, за корыстную политику, проводимую руководством ВПК. В 1989 г. на «оборону» было направлено (включая науку, но без расходов на транспорт и связь) 480 млрд.руб. По данным Госкомстата СССР в том же году валовой национальный продукт нашей страны составил 924 млрд. руб., а национальный доход — 652 млрд. руб. Если принять официальные сведения за достовер­ные, то расходы на оборону достигли почти 52% от валового продукта, произведенного в 1989 г., и свыше 73% от нацио­нального дохода. Поистине умопомрачительные цифры, не нуждающиеся в особых комментариях и наглядно свидетель­ствующие о том, что страна жила не просто в условиях воен­ной экономики, а в условиях экономики военного времени.

           Как бы подтверждая этот вывод, газета «Красная звезда» в мае 1991 г. опубликовала (с разрешения Министерства обороны СССР) список стран, где принимали участие в боевых действи­ях советские военнослужащие (в печати их называли «воинами- интернационалистами») — Северная Корея, Лаос, Алжир, Еги­пет, Йемен, Вьетнам, Сирия, Камбоджа, Бангладеш, Ангола, Мозамбик, Эфиопия, Афганистан, Никарагуа. Перечень непол­ный. Почему? Возникают и другие вопросы. В какой разряд от­нести, например, не менее 4 тыс. советских военных специалис­тов, с помощью которых оснащалась и обучалась армия Ирака, напавшая на Кувейт в августе 1990 г.?

           По признанию ведущих работников КГБ, они уже в кон­це 60-х годов видели, как «безмерное расширение социалис­тической системы ведет к перенапряженности советской эко­номики, учащает конфликты между Востоком и Западом из- за соперничества в «третьем мире». В 1975 г. информацион­но-аналитическое управление представило обстоятельный до­кумент Ю.В.Андропову о перспективах советской политики в [216] Азии, Африке и Латинской Америке. Речь шла об огромных технических и денежных ресурсах, используемых без должной отдачи; подчеркивалось, в частности, что ни Египет, ни Си­рия, ни Ирак «не собираются платить свои долги и выстраи­ваться за нами в кильватерную колонну». Вносилось предло­жение ограничить применение советских сил и средств в рам­ках ограниченного числа стран. В доказательство целесооб­разности такого подхода приводился пример: Великобританя, контролируя лишь Гибралтар, Мальту, Суэц, Сингапур, обес­печила себе господство на морском пути из Европы в Индию.

           Председатель КГБ велел рекомендации и сохранить толь­ко информационную часть. Надо полагать, что он лучше сво­их подчиненных знал, чего ждут его коллеги по Политбюро ЦК КПСС от Комитета госбезопасности.

           На имя высших руководителей страны готовили справоч­ные материалы, служебные записки и доклады многие ведом­ства и ученые. Разумеется, они шли под грифом сугубо сек­ретных документов. В середине 60-х годов остро встал вопрос о необходимости срочного принятия мер для перехода эко­номики СССР к интенсификации производства. Академики Трапезников и Кириллин предупреждали об угрозе отстава­ния от Запада в сфере применения новейших технологий, о срыве планов внедрения особо важных изобретений. Круп­нейший специалист в области компьютерной техники, Тра­пезников буквально в отчаянии восклицал: «Зачем нужен СССР, если у меня не будет перспективы?»

           Сохранились интересные размышления будущего акаде­мика Аганбегяна, взволнованная докладная записка Заславс­кой и ряд других материалов, обосновывающих вполне опре­деленные программы ускорения научно-технического про­гресса. И в каждом документе содержатся доводы в пользу существенного расширения инициативы трудовых коллекти­вов, целых регионов и республик. Особо подчеркивается зна­чимость материального стимулирования, усиления контактов с зарубежной наукой и т.п.

           [217] Дух и настроение людей, готовивших эти документы, особенно ярко отразились в записке, которую предоставили Брежневу Зигмунд и Ганзелка, известные чешские географы- путешественники. Они объездили весь мир, написали много любопытных книг, и, получив разрешение посетить нашу страну, написали рассказ о своем путешествии с Дальнего Востока в Чехословакию.

           В служебной записке авторы чистосердечно признавались Брежневу в любви к советскому народу и именно поэтому со­чли своим долгом обратить внимание партийного руководства СССР на некоторые трудности и неувязки, которые мешают советскому народу еще более успешно строить коммунизм. Больше всего их удивило бездорожье, почти полное отсут­ствие за Уралом современной инфраструктуры, в частности, хорошо оснащенных складов, элеваторов, подъездных путей к предприятиям, массовое использование ручного труда и т.д. Впервые они столкнулись с приписками: реальная урожай­ность зерновых культур и овощей было намного ниже отчет­ной, но и в данном случае оказывалась намного ниже, чем в странах СЭВ.

           Ганзелка и Зигмунд всерьез полагали, что советские дру­зья намеренно знакомят гостей с отстающими участками производства, дабы проявить свою скромность и открытость. В действительности, все обстояло наоборот. В итоге записка не дошла, как говорится, до адресата. Но чешских географов в СССР больше не пускали; их самих предали забвению. Между тем критические соображения зарубежных друзей бы­ли каплей в море по сравнению с анализом социально- экономического положения СССР, который делали советские ученые для ЦК КПСС в 60-70-е годы. И хотя никто открыто не писал о нарастании кризисных явлений, все фиксировали растущее отставание от Запада в модернизации важнейших отраслей индустрии, в применении новейших технологий и научных открытий.

           Сохранившиеся документы свидетельствуют о полной ра­стерянности высшей номенклатуры, не знавшей какими пу[218]тями следует перевести экономику на рельсы интенсифика­ции и приостановить падение темпов развития народного хо­зяйства СССР. Искусственно завысив данные за восьмую пя­тилетку (1966-1970 гг.) что было вызвано желанием показать необходимость замены Хрущева, Политбюро ЦК КПСС усу­губило ситуацию: показатели 70-х годов (несмотря на очевид­ные приписки) явно уступали предыдущему десятилетию. Особый интерес представляют признания военных. Имея в виду середину 70-х годов, они констатировали: «Армию зас­тавляли принимать корабли, которые не плавают, самолеты, которые не летают, оружие, которое не стреляет. При помо­щи такой политики, мы сами себя разоружали, а страну ввергали в нищету колоссальными расходами». Во избежание недоразумений замечу: здесь процитировано мнение извест­ного генерал-полковника И.Родионова и поддержавшего его маршала Д.Язова.

           На практике все это означало, что холодная война имела внутри СССР свою социальную базу, ибо гонка вооружения от­вечала не только интересам верхушки ВКП, но и определенных слоев населения, повседневно связанных с деятельностью зак­рытых городов, министерств, ведомств, предприятий и учреж­дений, обслуживавших «оборонку». В частности, не менее 40% бюджета Академии наук СССР составляли заказы ВПК. Извес­тны отнюдь не единичные споры (даже распри) не только меж­ду отдельными народнохозяйственными подразделениями, но и внутри организаций, призванных заниматься освоением космо­са, ракетной техникой, ядерным оружием.

           Конструктор Кисунько, один из ведущих деятелей отече­ственного ракетостроения пишет в своих мемуарах: однажды Королев затащил его к себе в машину, поднял стекло, чтобы их не слышал шофер, схватил за пиджак и громко сказал: «Мы долго эту сволочь с тобой терпеть будем?» Оказывается, речь шла об известном конструкторе Челомее, который через сына Хрущева получал дополнительные средства и приори­тетные заказы.

           [219] Впрочем, руководство ВПК порой целенаправленно на­саждало конкуренцию среди подчиненных организаций и их лидеров. Первым это сделал Сталин, когда в августе 1945 г. подписал решение о создании двух органов руководства рабо­той по решению урановой проблемы: один под началом Бе­рии, другой под началом Ванникова — в прошлом наркома боеприпасов. Поначалу Берия все хотел забрать себе. Сталин вызвал Ванникова и имел с ним очень серьезный разговор. Ванников очень осторожно, понимая, как он рискует, сказал, что нельзя все отдавать в подчинение Берии, нужен и поли­тический орган. Генералиссимус был склонен решить этот вопрос в пользу Берии. Ванников понимал: за тем рабочая сила, на первый взгляд, дармовая рабочая сила. Но Сталин вдруг сказал: «Ну хорошо, я буду стоять на горе, а вы будете работать рядом — и вы, и вы...» Ванников потом рассказывал, что долго, вплоть до ареста Берии, чувствовал себя неуютно; но, видимо, и Берия помнил и понимал замысел вождя.

           В схожем положении находились и агропром — АПК и топливно-энергетический комплекс — ТЭК и другие подобно­го рода корпорации. И хотя все они принадлежали одному государству, работали в рамках единого плана, реально и АПК, и ТЭК, и их собратья имели своих лоббистов, своих покровителей и даже «хозяев». А может быть кавычки здесь неуместны?

           В самом деле, что такое «пакетные деньги»? Судя по все­му, они возникли в 1945 г. Речь идет о регулярных доплатах к заработку, которые номенклатура получала без какой-либо фиксации в документах. Вручались они обычно специально выделенными лицами без всяких объяснений. Кто давал, сколько, какого ранга работникам? Ясно одно: ввел «пакетные деньги» Сталин, отменил Хрущев, т.е. ряд лет осу­ществлялся беспрецедентный подкуп аппарата. Как известно, каждый коммунист, член профсоюза обязан был ежемесячно платить членские взносы. Зарплата облагалась налогом. По­лучатели пакетных денег от таких процедур были свободны, [220] т.е. все они нарушали устав партии, устав профсоюзов, обма­нывали государство...

           Какой режим насаждал этот, с позволения сказать, поря­док? До сих пор не удалось найти в архивах свидетельства, подтверждающие его существование. Но еще живы ветераны, которые помнят; есть и опубликованные воспоминания оче­видцев. По меткому наблюдению одного из них, от «пакетных денег» да теневой экономики - не шаг, а маленький шажок. На практике нечто подобное становилось реальностью уже давно. Но по мере того, как номенклатура осознала, что власть — это и есть ее собственность, началась раскрутка ма­ховика приватизации. Во времена Брежнева процесс набрал большую силу. Между прочим, если верить бывшему руково­дителю КГБ СССР Крючкову, коррупция уже в 60-е годы стала нормой для высших эшелонов власти. Только два чело­века, пишет он, «не брали» — Косыгин и Андропов.

           Обращение к истории совхозов и колхозов, к истории предприятий дает веские основания считать, что директорский корпус» этих организаций в массе своей состоял из руководите­лей, ощущавших себя хозяевами. Это при наличии райкомов партии, прокуратуры и других органов власти. В значительной мере такое положение складывалось в условиях постоянного дефицита, всевозможных корректировок планов, принятия не­гласных взаимообязательств, договоров между центром и мес­тами, между отдельными организациями, а сплошь и рядом - лицами. Существовал Госплан, но все решало Политбюро. В 70-60-е гг. в СССР, по мнению авторитетных исследователей, функционировала не столько административно-плановая эко­номика, сколько экономика согласований. Рашидов точно знал, что Узбекистан должен дать государству, точнее, Москве, хло­пок и золото. Кунаев отвечал за Казахстан, Бодюл — за Молда­вию, Шеварднадзе — за Грузию и т.д.

           Одно время казалось, будто теневая экономика идет прежде всего из Средней Азии, Закавказья и других южных регионов. Теперь выясняется прямая причастность Москвы к вненалоговым мероприятиям. И в столице СССР действовали [221] мастерские, ателье, отдельные цехи, служащие и рабочие ко­торых не догадывались, что они работают не на государство.

           В Госплане, в ЦСУ, в прокуратуре пытались сделать под­счеты, во что это обходится государству, казне, народу. В се­редине 90-х годов на теневую экономику приходилось не ме­нее 40% выпущенной продукции. (Напомним, это в условиях резкого сокращения военной промышленности) Сколько же давала теневая экономика при Брежневе, Щелокове, Рашидо­ве, Кунаеве? Если подсчитать и проанализировать, надо пола­гать, поймем, в каком обществе жили советские люди, кото­рое хотел лучше понять Андропов. Прежде чем возглавить партию и государство, он многие годы руководил КГБ, где должны были быть соответствующие сведения и цифры, ха­рактеризующие теневые отношения.

           Распад КПСС и ликвидация СССР воочию показали, в каких условиях жила страна в последние десятилетия. То бы­ли годы отнюдь не строительства коммунизма или ускоренно­го продвижения к развитому социализму, суть которого мы так и не раскрыли хотя бы для самих себя. Советский Союз (как и все человечество) жил в условиях биполярного мира, жесткой конфронтации двух систем, отчаянной гонки воору­жений, чреватой глобальной катастрофой.

           Это были годы холодной войны. Обществоведы поныне спорят о сущности данного феномена, о том, кто выступил ее инициатором и т.п. На мой взгляд, незаслуженно игнорирует­ся следующее объяснение: «Ну что значит «холодная война»? Обостренные отношения. Все это от них зависит, или потому что мы наступали. Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что завоевано: из части Герма­нии сделать свою, социалистическую. А Чехословакия, Поль­ша, Венгрия, Югославия? Они же были в жидком состоянии. Надо было везде наводить порядок — прижимать капиталис­тические порядки. Вот «холодная война».

           Конечно, надо меру знать. Я считаю, в этом отношении у Сталина мера была серьезная».

           [222] Автор — Молотов — второй человек в партии, в нашей стране, в советской номенклатуре. Надо отдать ему должное, он до конца своих дней, будучи в полном здравии ума, делал аналогичные высказывания неоднократно.

           В 1975 г. Молотов пояснял: «Мы всячески должны стоять за мир. Мы самая миролюбивая страна — постольку, по­скольку это не мешает дальнейшему усилению роста социа­лизма, роста освободительного движения. И мирового ком­мунизма, это само собой. И поскольку это не мешает посте­пенному углублению ямы под капитализмом (об этом мы прямо не говорим), сохранение мира мыслимо».

           Тоже совершенно откровенно: при всех не надо, между собой - можно; мы наступаем... А мы все еще ведем споры - кто наступал, кто был более активной стороной. Разве не большевики взялись построить коммунизм? Так было! А раз так было, надо объяснить почему, и извлечь уроки.

 

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

            К.Ф.Шацилло:

           У меня два вопроса. Во-первых, в какой мере открыты архивы по обсуждаемой проблеме?

           Во-вторых, я понимаю, что нельзя подсчитать стоимость первой бомбы, но хотя бы приблизительно можно сказать, какая часть общего государственного бюджета шла на воен­но-промышленный комплекс?

           В.С.Лельчук:

           Первая бомба, которую мы копировали с американской по вполне четкому указанию Сталина, как и первая ракета, как и бомбардировщик Б-29 обошлись нам дороже именно потому, что мы ее копировали.

           По официальным данным, 18% государственного бюдже­та уходило на военные дела. Горбачев был первым, кто назвал [223] цифру — он сказал, что уходило на это примерно 70 миллиар­дов. Получалось 25-27%, но на самом деле было вдвое боль­ше, примерно 55-60% бюджета уходило на нужды Армии, во­еннопромышленного комплекса в целом. Однако многие ста­тьи расходов мы просто не знаем, к этому добавлялись расхо­ды, например, Академии наук и других ведомств. Не подле­жит сомнению то, что примерно (и в этом сходятся военные эксперты сегодня) две трети бюджета до начала 90-х годов уходили на так называемую «оборонку».

           По поводу архивов. Сейчас имеется масса опубликован­ного материала. Многие архивные данные надо проверять, очень осторожно относиться к справкам, к заключениям, ко­торые готовились для партийных и государственных «верхов».

           А.В.Игнатьев:

           Из вашего доклада я понял, может быть, неправильно, что наступал Советский Союз. Можно ли вообще решить вопрос о том, кто активнее наступал, исходя из анализа по­ложения в одной стране. Здесь надо сравнивать с другими странами.

           В.С.Лельчук:

           Я думаю, что наступали обе стороны. Но более активной, естественно, была наша сторона, и это, с моей точки зрения, закономерно. Если мы возьмем нашу опубликованную лите­ратуру, то увидим, что, начиная с 1944-1945 года, мы хотели иметь свои базы там, где проливы Босфор и Дарданеллы, в Северном Иране, присоединить часть Северного Китая — провинцию Синь-Цзянь. Я не буду перечислять того, что мы еще хотели. Об этих фактах откровенно пишет Молотов.

           Западные страны были этим очень напуганы, так же, как мы были напуганы самим фактом взрыва атомной бомбы. Поэтому обе стороны в этом смысле, действительно, вполне искренне могли бояться друг друга. К 1949 году — мы это хо­рошо уже знаем - за нами шла уже треть человечества. Это был действительно момент наивысшего распространения вширь того движения сталинизма, которое начиналось где-то в середине 40-х годов. Весь мир это видел и знал.

           [224] А.А.Преображенский:

           Первый вопрос: можно ли ставить знак равенства между объективными государственными интересами нашей державы и сталинизмом.

           И второй. Вы нарисовали картину исключительно нега­тивного свойства. Но в это же время, несмотря на колоссаль­ные затраты на оборонный бум, на подготовку атомного и ракетного оружия, все-таки восстановили страну довольно быстро. Через полтора года отменили карточки. Жизнь в стране улучшилась. Это тоже одна из составляющих внутрен­нее положение, политику нашего общества при всех отрица­тельных ее сторонах.

           В.С.Лельчук:

           Я хорошо понимаю ваш вопрос. Он для меня эмоциональ­но близок, я примерно так же смотрю на историю, как и вы. Но считаю, что освещать ее нужно не с одной стороны и с другой стороны, а надо объективно рассказать о том, что было.

           Да отменили карточную систему. Но я только что редак­тировал статью, связанную с развитием сельского хозяйства второй половины 40-х годов, там говорится о людоедстве после отмены карточной системы.

           Я ставил своей задачей показать, во что нам обошлась холодная война.

           Но сейчас речь идет о другом. На историю надо посмот­реть глазами тех людей, которые по разным причинам не до­жили, погибли на войне, во время репрессий, во время голо­да. Счет идет на большие миллионы. И поэтому нам надо по­стараться по возможности объективно раскрыть исторические процессы. Это очень трудно. Все мы мыслим субъективно, как бы мы ни хотели быть объективными. Но нам надо по­стараться посмотреть на свою историю не только нашими глазами, тех, кто ведет этот разговор и выступает с трибуны, но и глазами тех, которых нет.

           [225] К.Ф.Шацилло:

           Доклад В.С.Лельчука, в котором все выстроено как сис­тема, производит большое впечатление. Но кое в чем я дол­жен внести коррективы.

           Во-первых, то, что он связывает о «холодной войной», к великому сожалению, присуще России задолго до «холодной войны». Я подсчитал в свое время, что за 16 лет накануне 1-й мировой войны военный бюджет, бюджет военного и морско­го министерств вместе о косвенными и прямыми расходами, нанесенными русско-японской войной, составлял от 12,5 до 13 миллиардов рублей. Между тем все акционерные компании в стране — и иностранные, и российские - по подсчетам Шепелева, обладали капиталом в 4 млрд. 600 млн. рублей, а все железные дороги — с телеграфом, с телефонами, с желез­нодорожными мастерскими, с железнодорожными заводами — 6 миллиардов. То есть в общей сложности все основные ка­питалы в народном хозяйстве были на 2 млрд. рублей мень­ше, хотя на создание этих фондов ушли куда большие сроки, чем 16 лет, предшествовавших 1-й мировой войне.

           При большевиках эти расходы возросли еще в большей степени. Если царская Россия тратила 22% прямых расходов по бюджету (таким был бюджет военно-морского министер­ства за 16 лет), а с учетом того, что какие-то расходы проис­ходили и по другим статьям бюджета, вполне точно можно определить, что не менее 25% шло на военные и военно- морские затеи.

           Было косвенно известно о колоссальной военно-морской программе, принятой в 1938 году. О ней говорится только в не­давно вышедшей книге Бурова «Военное судостроение в тре­тьем 100-летии флопса». Никто никогда не говорил, из чего со­стояла эта Военно-морская программа. Кузнецов, воспомина­ния которого недавно вышли посмертно, говорил о том, что эта Военно-морская программа была создана и утверждена Полит­бюро ЦК ВКП(б) в 1938 году под влиянием Сталина.

           Эта теория возникла в конце XIX века, на основании анализа войн, которые велись в период Французской револю[226]ции, в конце XVIII века. Считалось, что судьба державы зави­сит от господства на море.

           Я знал, что были заложены самые мощные в мире кораб­ли типа «Советский Союз». Два из них — в Николаеве, один — на Балтийском заводе, два — в Молотове. Построить ничего не удалось. Когда приближались немцы, из Николаева на плав-доке их потащили на Кавказ. В пути их потопили «юнкерсы».На севере, в Петербурге и Североморске разрезали недостроенные корабли, переплавляли их в сталь высокого качества и делали из них танки Т-34.

           Между тем, по опубликованным сведениям, как раз перед войной был острый кризис в производстве высококачествен­ной стали, и программы строительства танков и другого воо­ружения совокупно не могли развернуть только потому, что не хватало стали.

           Согласно программе 1938 года, должно было быть построе­но 15 линейных кораблей водоизмещением в 65 тысяч тонн.

           Хочу напомнить, что самый крупный корабль в Герма­нии, линейный корабль типа «Бисмарк-Пир» имел водоиз­мещение 42 тыс. тонн, японцы заложили и достроили в годы войны линкоры типа «Мицуи», который был меньше, чем то, что предусматривалось построить в СССР 1938 году.

           Но это еще не все. Кроме 15-ти самых мощных в мире линейных кораблей, заложили 15 самых мощных в мире тя­желых крейсеров водоизмещением 42 тыс. тонн. Для сравне­ния укажу, что линейный корабль «Севастополь» времен пер­вой мировой войны был в два раза меньше водоизмещением — 22 тыс. тонн.

           Вдобавок к этим линейным кораблям и тяжелым крейсе­рам было решено заложить 2 авианосца, 28 легких крейсеров, 20 лидеров, 144 эсминца, 336 подводных лодок и более 700 мелких кораблей, тральщиков, сторожевых кораблей, торпед­ных катеров и прочих, не считая вспомогательных военных кораблей.

           Сколько стоила эта программа? Никто не знает. Но изве­стно только, что было омертвлено колоссальнейшее количе[227]ство крайне необходимого для военных, для армии металла, его не хватало. И поэтому не могли развернуть производство Т-34 — самых лучших в мире средних танков, которые в зна­чительной мере и обеспечили выигрыш многих сражений, не только танковых, но и общевойсковых в годы Великой Отече­ственной войны.

           Так что эта тенденция гипертрофированного развития армии, флота не возникла в годы «холодной войны». И это обстоятельство надо учитывать.

           Докладчик подвел к выводу о том, что империя лопнула в значительной мере из-за того, что не могла вынести такого перевооружения. Крах российской империи начался не в 40-е, не в 50-е, тем более не в 80-е годы, а он начался еще в начале XX века, когда затеяли совершенно не нужную рус­ско-японскую войну.

           Строительство военно-морского флота, по расчетам царс­кого правительства, должно было составить 2 млрд. 300 млн. золотых рублей.

           Так что увлечение вооружением, к сожалению, свой­ственно России давно. Вспомним, что даже в начале XIX века две трети бюджета, то есть как у нас, в наше время, тратились на армию и флот.

           В начале Второй мировой войны ходила поговорка: нем­цы говорили: «мы опять напобеждаемся до смерти». Так вот, перед Россией стоит на протяжении последнего века реальная угроза — что она «навооружается до смерти»!

           Л.Н.Нежинский:

           Много интересного было сказано в докладе, были выска­заны мысли, которые, в свою очередь будут рождать новые соображения, и поэтому я позволю себе тезисно поделиться с вами своими соображениями.

           Первое. Из доклада и из других выступлений можно с определенной долей уверенности утверждать, что, конечно, дело было и в «холодной войне», под которой мы понимаем политическое, экономическое, дипломатическое, военно­стратегическое и иногда локально военное противостояние [228] двух систем, прежде всего после Второй мировой войны, и главным образом двух супердержав — Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Конечно, это глобальное об­стоятельство вовлекло и основные страны Запада и Востока. Не случайно многие зарубежные исследователи пишут о «холодной войне» между Западом и Востоком в целом. Китай и Кубу они включают в лагерь, который противостоял другой системе. Конечно, это играло большую роль в тех процессах, которые переживала наша страна после Второй мировой вой­ны. Сочетание этих двух объективных моментов — нашего внутреннего развития, и, с другой стороны, давления и пере­плетения, которое оказывали внешние факторы на развитие Советского Союза, надо изучать.

           Не следует упускать из виду еще одно очень важное об­стоятельство. Да, была «холодная война», она давила на раз­витие Советского Союза. Но то, что происходило после Вто­рой мировой войны в Советском Союзе, было в значительной мере логическим развитием той системы, которая возникла и была установлена в стране после октября 17-го года. Даже ес­ли бы не было того, что мы называем «холодной войной» ви­димо, какие-то основные направления, пока развитие этого явления не исчерпало себя, имели бы место, и это не следует забывать.

           Дело даже не в том, что это была «холодная война». Шел логический процесс социального, экономического, полити­ческого развития, эволюции по своим фазам, по своим стади­ям той системы, которая возникла у нас в 1917 году. И это главное, о чем мы не должны забывать. Необходимо изучать дальше эти процессы, однако проблема кадров сейчас стоит очень остро. Чем дальше, тем меньше специалистов по этому комплексу проблем, и очень трудно кого-то сориентировать на изучение этих крайне трудных и болезненных проблем. Усилия группы исследователей, которой вы руководите, могут быть только всячески поддержаны, одобрены, и ей должна быть оказана соответствующая помощь в дальнейшей работе.

           [229] Теперь позвольте остановиться на тех выводах, которые возникают в связи с докладом.

           Вывод первый. История ВПК — это одна из наиболее бо­лезненных проблем и крайне необходимо сегодня дать объек­тивную, строго научную картину развития военно-промыш­ленного комплекса не только в годы после второй мировой войны. Здесь есть один момент, который принципиально от­личает все возможные пути дальнейшего развития Советского Союза и России, — появление фактора атомного оружия и принципиально новой ступени развития научно-технического прогресса.

           При этом идея гуманитарного развития, в том числе и нашего общества, остается в стороне.

           Та проблема, которую поставил сегодня В.С.Лельчук, т.е. соединение развития нашего общества и позитивных и нега­тивных сторон научно-технического прогресса — сегодня одна из центральных проблем.

           Это проблема проблем, и можно только поддержать по­пытки исследовать более детально, более конкретно историю нашего ВПК, потому что до сих пор у нас мало кто представ­ляет, что девять министерств фактически командовали всей нашей жизнью. Изменилась ли ситуация? Какие уроки из этого вытекали - пока не ясно. Докладчик назвал цифры, ко­торые, в своей последней книге приводит Г.Х.Шахназаров, а именно — что мы якобы отдаем только 17-18% нашего наци­онального дохода на развитие военных нужд, а вот американ­цы, как оказывается, даже в самый высший пик их военных расходов давали только 7-8% национального дохода на эти же цели. И это при том, что у них общий потенциал был в 3-4 раза больше! Разница в экономическом потенциале была ко­лоссальной!

           О научно-исследовательских разработках я не говорю. До сих пор мы не можем выяснить, сколько шло научно-иссле­довательских и конструкторских работ на военно-промыш­ленный комплекс. Один говорит - 50%, другой - 70, третий — 80. Но ведь это большая разница. Более или менее деталь[230]ной картины - книжки, брошюры, которая бы давала конк­ретное состояние истории советского бюджета, включая все расходы и на страну, и по отдельным статьям, такой работы пока нет. Создание такого труда стало бы огромным достиже­нием нашего Института.

           Вторая из них — проблема истории формирования меха­низма принятия внутри и внешнеполитических решений. На­до продолжать исследования в этом отношении, потому что до сих пор многое неясно, многое противоречиво. Как и кто принял решение разместить ракеты на Кубе? Эта акция едва не ввергла мир в катастрофу. Потом убрали ракеты... А какие выводы из этого? Никаких выводов не было! Также келейно 12 декабря 1979 г. было принято решение о вводе войск в Афганистан! Несмотря на то, что к этому времени было мно­жество записок Министерства иностранных дел, Комитета го­сударственной безопасности, как бы мы его ни критиковали, Международного отдела ЦК и трех институтов — Института США и Канады, Института мировой экономики и междуна­родных отношений, а также Института востоковедения, кото­рые предупреждали: десять раз подумайте, прежде, чем вво­дить войска в Афганистан. Все это было отброшено, войска ввели, последствия известны.

           Что мы знаем конкретного о принятии решения о начале кампании в Чечне? Как это ни прискорбно, но абсолютно прав был Василий Осипович Ключевский, который сказал: да, к сожалению, мало кто учитывает уроки истории, но ис­тория очень жестко наказывает тех, кто их не учитывает.

           И последняя проблема, к которой только начинаются подходы. Это, конечно, проблема национально-государ­ственных интересов. Сегодня идут большие споры. Проблема теснейшим образом связана с материалами обсуждения, она крайне остро стоит сегодня. Это одна из центральных про­блем в ее историческом разрезе, над которой мы должны ра­ботать и которую мы должны исследовать.

           [231] В.Д.Есаков:

           Сегодняшний доклад В.С.Лельчука с оценкой внутренних условий, в которых развивалась страна в период холодной войны, мне представляется одним из наиболее полных и ар­гументированных.

           На начальном этапе перестройки и в той огромной серии критики, которая была обрушена на историю нашей страны, упор, сделанный на 1917 год и сегодня повторенный, мне ду­мается, не вполне оправдан.

           Огромная часть бед, сложностей нашей страны лежит не столько в 1917 году, сколько в том курсе, который был взят руководством страны в послевоенный период и прежде всего в 1945 году.

           Доклад В.С.Лельчука ставит очень серьезные проблемы. Назову две из них.

           Первая: был ли осуществлен переход oт войны к миру, о котором мы писали и пишем до сегодняшнего дня во всех учебниках и упоминаем во всех лекциях и в публичных выс­туплениях? Судя по всему, едва начавшись в мае, он в августе определенно начал сдавать свои позиции, а к декабрю 1945 года напрочь прекратился. Это кардинальная проблема, это одна из стержневых азбучных вещей: у нас по существу не было периода перехода от войны к миру.

           За этим вопросом идет следующий: что такое послевоен­ная «пятилетка восстановления и развития»? С точки зрения подаваемого материала и с точки зрения того, что сейчас вво­дится в научный оборот, эту ситуацию предстоит рассмотреть чрезвычайно серьезно.

           В докладе обращено внимание только на аспект сельского хозяйства. Но есть еще один важнейший аспект, связанный с промышленностью. К 1945 году мы имели ни что иное, как донельзя измотанный и израсходованный станочный, то есть производительный, материальный парк развитая промыш­ленности. В этой связи необходимо упомянуть о проблеме репараций. Мы оснастили заводы новейшей, прекрасно рабо­тающей немецкой техникой, вывезенной из Германии. На это [232] было затрачено огромное количество денег, но это был уже не бюджет.

           Мне удалось посмотреть решение Политбюро, на кото­ром комиссии, созданной Политбюро под руководством Воз­несенского, было в самом начале 1947 года поручено оценить — а что же такое те репарации, которые получены нами, включая собственность, которая приобретена за рубежом. К сожалению, многолетние попытки выйти на материалы рабо­ты этой комиссии не увенчались успехом. Это гипотеза, но мне представляется, что огромный и весьма благожелатель­ный отчетный материал о выполнении послевоенной пяти­летки, есть ни что иное, как включение в реальные богатства страны ценностей, нами не произведенных и полученных в результате репараций.

           Все это концептуальные моменты построения истории нашей страны.

           Послевоенный период требует неизмеримо больших сил для исследований, чем те, которыми мы располагаем сейчас. И я полагаю, что каждый исследователь любого крупного комплекса будет вносить принципиальные изменения в наши представления.

           В.Б.Жиромская:

           Я с большим вниманием и интересом выслушала доклад, который поразил меня панорамным видением эпохи. Меня беспокоило то, что докладчик сосредоточится исключительно на вопросах военно-промышленного комплекса и внешнепо­литических аспектах, но этого, к счастью, не произошло. Очень многие вопросы жизни страны за длительный период, были рассмотрены достаточно подробно. В их числе такая проблема, как «демографический переход», потому что при­мерно так определяется состояние падения рождаемости, ко­торое фиксируется в стране с 60-х годов.

           Эта концепция уже хорошо известна, ее называют в ряде стран и ряд ученых «демографическим переходом», реже на­зывают демографической революцией, еще реже демографи­ческой контрреволюцией. Считается в принципе, что она ох[233]ватила европеоидные народы, в основном проживающие в странах Западной Европы и пришла в конце концов в Рос­сию, на Украину, в Прибалтику. Об этом переходе и о том, хорошо это или плохо, что здесь нужно сделать, ставились вопросы еще с конца 50-х.

           Есть ряд ученых, которые приветствуют это явление и считают, что это признак цивилизованных рас, в первую оче­редь белой расы, что это признак европейских народов, гово­рящий о высоком уровне образования и развития культуры. Есть ученые, которые приходят в ужас от этого явления и бо­ятся уничтожения, исчезновения ряда народов с лица земли. Во всяком случае говорили о нем очень много, но все время возникала надежда, что период этот кратковременный и в конце концов ситуация стабилизируется в общем-то сама со­бой. Конечно, больших семей уже не будет, но сохранится обычное или простое воспроизводство, может быть, несколь­ко расширенное.

           Однако реальные процессы пошли не так, как ожидалось. Ряд народов переживает периодически спады и подъемы рож­даемости. В частности, сейчас в крупных городах России на­блюдается подъем, если не взлет, рождаемости, что наверное невозможно объяснить лишь существующей экономической ситуацией.

           Ряд народов так и не увидел повышения рождаемости, как французы или западные немцы, и у них вопрос о поста­рении стоит в очень тяжелой форме.

           То, что затронуто в докладе, — насколько возможно было правительственной политике повлиять на эти процессы, - эта проблема тоже обсуждается многократно и постоянно. Лишь прямые государственные меры (пособия, выплаты премий) неоднозначны, влияние оказывают и многие другие факторы. Эго и включение женщин в очень сложные виды производ­ственной и прочей деятельности, которые требуют образова­ния, высокой квалификации, это и необходимость детям дать такую высокую квалификацию. Не случайно начинается этот [234] процесс в городах, причем происходит это в основном силами родителей.

           Я считаю, что процесс демографического перехода не яв­ляется обязательным и относится к разряду болезненных яв­лений. Это присуще не только Европе и имеет место не толь­ко в наше время. Эго возникало и повторялось у разных на­родов в разные тысячелетия, в разных цивилизациях.

           В связи с этим встает вопрос: когда только-только начали проявляться первые признаки этого явления (я сознательно отвлекаюсь от последствий войны, репрессий, от «демогра­фических ям» и от всего прочего, потому что в странах, кото­рые этого не пережили, такие явления, как падение рождае­мости, причем стабильное и длительное, есть), очень актив­ная политика по поощрению рождаемости, по поощрению семьи, по пропаганде института семьи, потому что в это вре­мя он как раз дал очень большую трещину, когда патриар­хальные воззрения уничтожались, а новых не было, - если бы тогда действительно массированно занялись демографи­ческой политикой, играло бы это роль? Не в том смысле, что у нас этого явления вовсе не было бы. Конечно, оно бы, на­верное, все равно было, но, может быть, в более мягких фор­мах, не в таких резких, как это произошло.

           A.H.Сахаров:

           Доклад получился интересным, проблемным, ставящим совершенно новые вопросы, которые заставляет нас думать, анализировать, соглашаться, спорить и работать дальше.

           Доклад построен по принципу изучения государственной политики. Это госполитика: политика руководства-политика Сталина, Молотова, Берии, это политика партии, это поли­тика номенклатуры и т.д. Но важно отметить и то, что народ с удовольствием участвовал в «холодной войне». Не весь на­род — были восстания на Севере, был Новочеркасск. Но это было меньшинство, основная же часть населения с восторгом воспринимала «холодную войну», учась у нашего правитель­ства, «героя Сталина»; с восторгом воспринимала, как Хру[235]щев стучал ботинком по пюпитру в Зале Организации Объе­диненных Наций и т.д.

           Второе. Сталинизм в 1944-45 гг. выходит за рамки одной страны. Этот сталинизм как гос. политика с восторгом вос­принимался в Болгарии, в ГДР, хуже — в Чехословакии, пло­хо — в Венгрии. Но тем не менее были слои населения, кото­рые активно в этом участвовали. Сталинизм в нашей стране, где он в основном, и «холодная война» в том числе, привет­ствовался и поддерживался значительными слоями населе­ния, за рамками нашей страны, в других странах — тоже имел соответствующее отражение в народной среде, в определен­ных слоях.

           Историки от этого абстрагироваться не могут. Только изучение государственной политики — это половинная мера.

           Это комплексная проблема, которая значительно богаче, интереснее и страшнее, чем то, что рассказано в докладе.

           Я хочу поблагодарить В.С.Лельчука за интересный док­лад, за очень острую постановку вопроса, которая вполне со­ответствует традициям института, поблагодарить всех высту­пающих, которые дополнили, углубили доклад и дали нам бо­лее широкое представление об этой проблеме.