Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. 250 с. 16 п.л. 24,15 уч.-изд.л. 250 экз.

ГУЛАГ в системе тоталитарного государства


Автор
Иванова Галина Михайловна


Аннотация


Ключевые слова
ГУЛАГ, тоталитаризм, СССР, Советский Союз, репрессии


Шкала времени – век
XX


Библиографическое описание:
Иванова Г.М. ГУЛАГ в системе тоталитарного государства // Доклады Института российской истории РАН. 1995-1996 гг. / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 1997. С. 163-188.


Текст статьи

[163]

 

Г.М.Иванова

 

ГУЛАГ В СИСТЕМЕ ТОТАЛИТАРНОГО ГОСУДАРСТВА[*]

 

           Прежде всего я хотела бы поблагодарить членов Ученого совета за предоставленную мне возможность сделать доклад по теме исследования, которое, хочу оговориться сразу, еще не закончено. Цель моих научных изысканий — изучить ГУЛАГ как социально-экономический феномен советского государства, проследить экономическую и социальную взаи­мозависимость ГУЛАГа и тоталитарного государства. В каче­стве главных направлений научного поиска мною выделены две проблемы: лагерная экономика и кадры ГУЛАГа.

           В литературе встречаются различные толкования термина «лагерная экономика» — от расширительного, подразумеваю­щего всю советскую социалистическую экономику с ее реп­рессивно-бюрократическими методами управления, до конк­ретно-исторического, имеющего в виду экономическую дея­тельность лагерей и колоний. В моем понимании, лагерная экономика — это особая система хозяйства, основанная пре­имущественно на использовании различных видов принуди­тельного труда, прежде всего труда заключенных. В центре данной проблемы — вся хозяйственно-производственная дея­тельность НКВД-МВД. Исследуются, в частности, такие воп­росы, как этапы развития и причины кризиса лагерной эко­номики, ее эффективность и рентабельность, производитель­ные силы и производственные отношения в условиях приме­нения принудительного труда и многие другие.

           Понятие «кадры ГУЛАГа» также неоднозначно. В моей трактовке, оно не ограничивается составом служащих Главно­го управления лагерей и колоний, а включает в себя более широкий круг людей, чьи профессиональные обязанности были так или иначе связаны с осуществлением карательной политики и деятельности репрессивных органов тоталитарно[164]го государства. Свою задачу при исследовании данной про­блемы я вижу в том, чтобы выявить количественный, соци­альный и национальный состав лагерных кадров, нарисовать социальный портрет работника ГУЛАГа, изучить его ментали­тет, психологию, нравственный облик.

           Учитывая сложность намеченных задач, их масштабность и новизну, я не задаюсь целью подробно рассматривать со­став и условия содержания заключенных, их смертность, по­беги и т.д. Эти и другие вопросы, касающиеся судеб заклю­ченных, освещаются, главным образом, в контексте решения основных задач.

           В силу своей специфики исследование базируется преиму­щественно на неопубликованных материалах. Архивные изыс­кания, проведенные мною в ряде бывших партийных и государ­ственных архивов, позволили обнаружить комплекс уникальных документов, отражающих деятельность партийных, комсомоль­ских и профсоюзных организаций ГУЛАГа. Среди этих доку­ментов — стенограммы закрытых партийных конференций НКВД и ГУЛАГа, протоколы партийных и комсомольских со­браний отдельных лагерей и колоний; отчеты, сводки, донесе­ния политотделов; резолюции профсоюзных собраний гулагов­ских работников и многое другое, что позволяет исследовать ГУЛАГ не только «изнутри», но и «снаружи», раскрыть его мес­то и роль в истории советского общества.

           Названные документы никогда ранее ни в российской, ни в зарубежной литературе не использовались по причине их строгой секретности. К сожалению, многие партийные мате­риалы по-прежнему находятся на секретном хранении, по­этому я не всегда имею возможность давать ссылку на источ­ник информации.

           Среди документов, с которыми мне приходится работать, есть еще одна группа уникальных материалов - я называю ее «эпистолярное наследие ГУЛАГа» - это письма заключенных, отправленные на волю, как правило, нелегально, часто с рис­ком для себя и того, кто помогал пересылке. Эти письма по­ступали в адрес общественных организаций, редакций цент[165]ральных газет, партийных и советских органов, оттуда их пе­ресылали в ЦК КПСС, где принималось соответствующее решение. Работать с этими документами чрезвычайно трудно в эмоциональном плане, поскольку они соединяют в себе боль и надежду, протест и отчаяние многих тысяч людей од­новременно. Приведу в качестве примера строки из письма, адресованного редактору газеты «Известия». Заключенный Н.И.Иванов пишет о советских концлагерях: «Там варварски отнимают человеческую жизнь. Ни один гитлеровец, амери­канец в Корее и ни один первобытный варвар не подвергал человека экзекуциям, как над советскими заключенными в местах заключения... Ни один писатель и поэт не сможет описать это варварство, что происходит в советских лагерях». Письма заключенных зачастую бывают очень информативны, причем сведения, изложенные в этих документах, часто опро­вергают официальную информацию.

           Есть еще одна очень важная группа документов, которая отражает работу центральных партийных органов, особенно тех структур, которые курировали деятельность ГУЛАГа. Эти доку­менты весьма разнообразны, среди них можно найти самые неожиданные, начиная от шифрограмм Сталина с предложени­ями расстрелять ту или иную группу людей, до отчетов проку­ратуры и материалов всевозможных ревизий. Сохранились, на­пример, материалы фронтальной проверки крупнейшего лагер­но-производственного комплекса «Енисейстрой» — это 6 объемных томов, в которых бригада работников ЦК КПСС подробнейшим образом зафиксировала все достижения и недо­статки лагерного хозяйства, осветила кадровую ситуацию, про­анализировала уровень рентабельности и т.д.

           Как видим, источниковая база достаточно репрезентатив­на и позволяет вести исследование в заданном направлении.

           Что касается историографии ГУЛАГа, то я позволю себе не останавливаться на этом вопросе, поскольку считаю, что он заслуживает отдельного рассмотрения.

           Теперь обратимся непосредственно к предмету исследо­вания. Лагерная экономика как особая система хозяйства [166] сложилась не сразу. В первые годы советской власти прину­дительный труд рассматривался, главным образом, как кате­гория карательная, и в меньшей степени — как экономичес­кая. Ленинские декреты предписывали наказывать взяточни­ков, спекулянтов и прочих врагов народа «наиболее тяжкими, неприятными», «тягчайшими» принудительными работами. Учитывая классовый, а позднее и экономический характер проблемы, советская власть уделяла значительное внимание вопросам организации принудительного труда.

           К середине 1921 г. в 122-х лагерях НКВД насчитывалось 352 производственные мастерские и 18 совхозов. Кроме того, Главное управление принудительных работ НКВД для орга­низации труда заключенных арендовывало предприятия, а также формировало из заключенных артели, которые работа­ли по подряду. Интересно отметить, что заказы разрешалось принимать только от советских организаций. Было бы невер­но утверждать, что принудительный труд заключенных играл сколько-нибудь существенную роль в экономике страны в го­ды гражданской войны или в период нэпа. Однако именно в те годы закладывались основы будущей лагерной экономики, ставшей впоследствии существенной частью хозяйственной системы Советского Союза.

           Широкое использование труда заключенных на строи­тельстве ряда важных народно-хозяйственных объектов нача­лось с начала 30-х годов. Однако говорить о планомерной и крупномасштабной экономической деятельности ГУЛАГа можно лишь со второй половины 30-х годов, точнее с 1938 г., когда резко возросла численность заключенных и заметно уд­линились сроки наказания. Если в 1936 г. в СССР насчиты­валось 13 лагерных комплексов, то весной 1938 г. их стало уже 33; только за зиму 1937/38 гг. НКВД организовал 13 но­вых лагерей, преимущественно лесного профиля, в которых разместил более 600 тысяч вновь поступивших заключенных.

           Все последующие годы, вплоть до начала 50-х годов, происходил непрерывный рост количества лагерей и колоний. При этом, как отмечал позднее министр внутренних дел [167] Н.П.Дудоров, «дислокация исправительно-трудовых лагерей, их организационная структура и размеры лагерных городков, в которых содержатся заключенные, определялись, как пра­вило, интересами хозяйственной, производственной деятель­ности».

           Валовой объем промышленной продукции, выпускаемой ГУЛАГом, увеличивался довольно быстрыми темпами: в 1938 г. лагерная экономика дала продукции на 1,5 млрд. руб., в 1939 г. — на 2,5 млрд. руб., в 1940 г. — на 3,7 млрд. руб., план 1941 г. составил 4,7 млрд. руб. При этом доля так назы­ваемого «ширпотреба» в общем объеме промышленной про­дукции ГУЛАГа была относительно невелика и составляла в планах на 1941 г. 1,1 млрд. руб.

           Накануне войны удельный вес некоторых видов продук­ции, выпускаемой предприятиями НКВД, в общем объеме народного хозяйства страны составлял: никеля 46,5%, олова 76%, кобальта 40%, хромитовой руды 40,5%, золота 60%, ле­соматериалов 25%.

           Кроме промышленной продукции, заключенные произ­водили и сельскохозяйственную. В 1940 г. в хозяйствах ГУЛАГа насчитывалось большое количество мясопродуктово­го скота: более 60 тыс. коров, 290 тыс. овец и свиней. Круп­нейшим мясозаготовительным предприятием страны считался совхоз-лагерь Карагандинский. Основанное на принудитель­ном труде хозяйство Карлага приносило значительные убытки — по 20-30 млн руб. ежегодно, отходы скота исчислялись де­сятками тысяч голов.

           Перечислить все, что добывал и производил ГУЛАГ прак­тически невозможно. К 1940 г. лагерная экономика охватыва­ла 20 отраслей народного хозяйства, среди которых ведущими были цветная металлургия (на ее долю приходилось 32,1% всей товарной продукции ГУЛАГа); лесоэксплуатация (16,3%); топливная промышленность (4,5%).

           Наряду с промышленным производством важнейшим элементом лагерной экономики было капитальное строитель­ство. В 1940 г. на долю НКВД приходилось 11% всех капи[168]тальных вложений Советского Союза. Объемы капитального строительства НКВД ежегодно возрастали: в 1938 г. они со­ставляли 3,1 млрд. руб., в 1939 г. — 3,6 млрд. руб., в 1940 — 4,4 млрд. руб. В плане на 1941 г. значилось 7,4 млрд. руб.

           Резко повышая плановые задания на 1941 г., правитель­ство рассчитывало не только на увеличение количества зак­люченных и усиление их эксплуатации, но и на значительный рост производительности труда, который был обусловлен, по мнению совнаркомовских экономистов, мощным развитием материально-технической базы лагерной экономики. Еще в апреле 1938 г. гулаговские начальники жаловались, что лагеря «совершенно не снабжены механизмами», а уже в апреле 1941 г. на III партийной конференции НКВД С.Н.Круглов, в тот период начальник отдела кадров, с удовлетворением отме­чал: «За последние два года правительство СССР выделило для строек НКВД большое количество оборудования и транс­портных средств». Однако, несмотря на интенсивное техни­ческое оснащение лагерных строек и предприятий, большин­ство из них государственных заданий не выполняло, и дело было не только в том, что практически все строительство ве­лось без смет и проектов.

           Почему же не сбывались мечты госплановских чиновни­ков о значительном росте производительности труда в систе­ме НКВД? Конечно, прежде всего потому, что никто не учи­тывал ни принудительного характера труда, ни хищнического, расточительного характера лагерной экономики. Подневоль­ный труд заключенных оказался значительно менее эффек­тивным по сравнению с аналогичным трудом вольнонаемных рабочих. Уровень производительности труда на стройках НКВД был ниже, чем на стройках союзных наркоматов в среднем на 50%. Не справлялся ГУЛАГ и с плановыми зада­ниями по снижению себестоимости. Часто фактическая себе­стоимость лагерного производства в несколько раз превышала плановую. Например, 1 кубометр земли на строительстве се­верного тракта Чибью-Крутая должен был по смете стоить [169] 1 руб. 6 коп., а фактически его стоимость, по подсчетам ла­герных экономистов, составляла, как минимум, 6 рублей.

           Говорить о развитии лагерной экономики и ее «дости­жениях» можно очень много, но картина все равно будет не­полной, если мы не посмотрим на нее глазами гулаговских кадров, тех самых, которые организовывали производство, руководили, проверяли, охраняли, конвоировали и т.д. На закрытых партийных собраниях рядовые и руководящие со­трудники центрального аппарата ГУЛАГа в порядке критики и самокритики высказывали в довольно свободной форме собственное мнение о хозяйственной деятельности своего ве­домства. Я позволю себе процитировать несколько наиболее типичных и характерных высказываний, обозначив дату со­браний и не называя имен выступавших.

           Апрель 1937 г. «Мы знаем, что подчас у нас в лагерях заключенные работали совершенно без выходных, сплошную тридцатидневку...»

           Апрель 1938 г. «Корень зла в том, что лесные лагеря организовались, а деньги правительством не были отпуще­ны... Не хватает лошадей, механизация поставлена плохо».

           «Успехами ГУЛАГ не может похвалиться, особенно по лесу. При тех затратах, которые мы сделали, мы могли бы иметь больше... Наши лагеря организовывались без системы, некоторые капитальные здания построены на болоте, их те­перь переносят».

           Июнь 1938 г. «Деньги у нас есть. Партия и правительство оказали нам большую помощь специалистами. Направлено свыше 1200 человек в лагеря».

           «Наши гулаговские организации страдают колоссальным перерасходом средств. Отдельные наши лагеря имеют до 40 миллионов рублей перерасхода».

           «За 1937 г. в результате хозяйственной деятельности Ухт­печлаг имел 40 млн. руб. убытков, плюс за первые 6 месяцев 1938 г. еще 18 миллионов убытка... План задается заведомо с убытком. Получается, что даже при 100% выполнения плана все равно будет 5 миллионов рублей убытка».

           [170] «Мы строим гиганты, но как мы строим? В 1937 г. мы имели 240 млн. убытка только по строительству».

           «ГУЛАГ — это «богатый дядюшка», балует деньгами стройки и лагеря».

           Август 1938 г. «Мы работаем с заключенными, может быть, за редким исключением, враждебными Советской влас­ти, в составе этих заключенных мы имеем до 70% осужденных за контрреволюционные преступления...»

           «В ГУЛАГе много фактов вредительства: ненужные пере­возки заключенных с места на место, неорганизованность са­нитарной работы, враги вносили инфекцию, портили рабо­чую силу, растрачивали лагерные деньги».

           «Враги на Дальнем Востоке втирали нам очки, что дви­жение на железной дороге Волочаевка-Комсомольск в основ­ном уже открыто, на самом деле ничего подобного не было».

           «На Ухте сообщают: «Ура! Новый фонтан нефти откры­ли!», на самом деле никаких фонтанов нефти нет».

           Апрель 1939 г. «По ГУЛАГу около 60 млн. руб. неликви­дов. Сейчас мы имеем совершенно свободные, открытые две­ри к несгораемому шкафу, к государственным деньгам».

           Май 1941 г. «Вопросы питания, имеющие существенное значение в жизни лагеря, надо организовать таким образом, чтобы и питание являлось стимулом для лучшей производи­тельности труда заключенных».

           Прошу простить меня за столь обширное цитирование, оно обусловлено прежде всего тем, что названные документы позволяют представить реальное положение дел в лагерной экономике, передают колорит эпохи и в своей совокупности раскрывают менталитет кадров ГУЛАГа. Кроме того, выступ­ления, аналогичные процитированным выше, звучали на про­тяжении более десяти лет; и в конце 40-х, и в начале 50-х го­дов на партийных собраниях ГУЛАГа говорили об одном и том же: об убытках и производственных потерях, о хроничес­ком невыполнении планов, о фактах очковтирательства и массовых приписок, о плохом использовании «рабсилы» и необходимости бороться за сохранность «рабочего фонда».

           [171] С первых же дней войны ГУЛАГ организовал на своих предприятиях выполнение заказов для нужд фронта, пере­строив производство всех промышленных колоний на выпуск боеприпасов, спецукупорки, обмундирования и другой воен­ной продукции. К концу войны ГУЛАГ занимал второе место в Союзе по выпуску осколочно-фугасных мин и спецукупор­ки для боеприпасов. Среди заключенных начали активно вы­являл» специалистов и квалифицированных рабочих с тем, чтобы отправить их на работу в оборонную промышленность. В годы войны ГУЛАГ обеспечивал рабочей силой 640 пред­приятий других наркоматов, в то время как до войны заклю­ченные выделялись только 350 предприятиям. Для обслужи­вания наиболее важных оборонных предприятий ГУЛАГ организовал 380 спецколоний, заключенные которых участво­вали в производстве танков, самолетов, боеприпасов и т.д.

           Я не буду подробно останавливаться на «достижениях» ла­герной экономики в период войны — о них уже неоднократно писали в литературе, причем в некоторых работах делались по­пытки придать этим достижениям совершенно неуместный ге­роический пафос. Отмечу только, что для миллионов унижен­ных, морально подавленных, физически истерзанных заклю­ченных работа в ГУЛАГе действительно была подвигом. Только во имя чего они совершали этот подвиг, и кто его оценил?

           Во второй половине 40-х - начале 50-х годов советская система концлагерей достигает своего апогея. Это проявляет­ся не только в значительном росте числа заключенных, но и в той экономической роли, которую начинает играть ГУЛАГ в послевоенные годы.

           Еще накануне войны на базе производственных отделов ГУЛАГа были созданы в качестве самостоятельных главков несколько Главных управлений лагерей: лесной промышлен­ности, железнодорожного строительства, горно-металлурги­ческой промышленности, промышленного строительства, шоссейных дорог и другие. Это были структурные подразде­ления НКВД, подчиненные непосредственно наркому. ГУЛАГ как главный источник рабочей силы выполнял в основном [172] функции, связанные с обеспечением режима содержания и изоляции заключенных.

           В послевоенные годы в системе МВД создается ряд глав­ков, непосредственно связанных с развитием оборонной про­мышленности, таких как Главное управление слюдяной про­мышленности, Главное управление «Главспецнефтестрой». МВД монополизирует добычу алмазов, асбеста, апатитов, рез­ко активизируется добыча цветных металлов.

           В 1949 г. МВД выпустило промышленной продукции по­чти на 20 миллиардов рублей. На его долю приходилось по 100% добычи платины, слюды, алмазов; более 90% золота, свыше 70% олова, 40% меди, свыше 35% сажи, 33% никеля, 13% леса. Валовая продукция промышленности МВД СССР в 1949 г. составляла более 10% общего выпуска продукции в стране. Во что обходился государству труд заключенных? Чтобы ответить на этот вопрос, заглянем в баланс доходов и расходов МВД СССР на 1949 г. — самый благоприятный в экономическом отношении. Расходы МВД были определены в размере 65,8 млрд руб., из которых собственными доходами предполагалось покрыть 33,5 млрд. руб., остальные 32,3 млрд. руб. министерство запрашивало из союзного бюджета. Требу­емые ассигнования из государственного бюджета в первую очередь предназначались на содержание органов и войск МВД, лагерей для военнопленных и заключенных, состоящих на союзном бюджете - 20 млрд. руб.; на покрытие расходов, непокрываемых собственными доходами, по содержанию зак­люченных — 4 млрд. руб. и на капитальное строительство - 7,6 млрд. руб. в доход же союзного бюджета МВД намечало сдать в 1949 г. 2,7 млрд. руб., из них 2,2 млрд. руб. от исполь­зования труда военнопленных и заключенных.

           По сравнению с 1948 г. расходы, финансируемые из со­юзного бюджета, увеличились на 5,1 млрд. руб. Основная часть этой суммы пошла на создание в 1948 г. пятнадцати но­вых лагерей особого назначения, на ограждение которых только одной колючей проволоки ушло 800 тонн. На 1 января 1949 г. в системе МВД насчитывалось 67 самостоятельных [173] исправительно-трудовых лагерей с десятком тысяч лагерных отделений и лагпунктов и 1734 колонии, в которых содержа­лось 2,4 млн. заключенных, из них 2 млн. человек трудоспо­собных. Более половины (почти 56%) составляли осужденные в возрасте от 17 до 30 лет.

           Кроме заключенных, в системе МВД работали также вольнонаемные специалисты. В основном это были инженеры и техники различных отраслей промышленности и транспор­та, специалисты сельского хозяйства, медицинские работни­ки, юристы, экономисты, работники просвещения. Именно они считались главными исполнителями тех грандиозных за­дач, которые правительство ставило перед министерством. Место заключенных в экономической деятельности МВД оп­ределялось терминами «рабочий фонд», «рабсила» и даже «рабгужсила». Большинство вольнонаемных специалистов от­носились к среднему звену начальствующего состава и имели низшие офицерские чины.

           С начала 50-х годов явственно обозначился кризис лагер­ной экономики. МВД катастрофически не справлялось с рас­тущим объемом работ, хотя сметы по ГУЛАГу составляли уже несколько миллиардов рублей. «Великие стройки коммуниз­ма» требовали для их осуществления огромного труда, причем труда добросовестного, квалифицированного, чего не могли дать подконвойные кадры. Было очевидно, что без примене­ния сложной и разнообразной техники практически невоз­можно решить ни одну из поставленных перед министерством задач. Для использования дорогостоящего оборудования, ко­торым все чаще оснащались стройки и предприятия, требова­лись надежные грамотные кадры, обладавшие достаточной производственной культурой и заинтересованные в результа­тах своего труда. Такими кадрами, как известно, лагерная экономика не располагала. В 1951-52 гг. ни одно из крупных лагерно-производственных управлений план не выполнило. «Величайшие стройки народного процветания», как их вели­чали в газетах, сдавались в эксплуатацию с огромными недо­делками значительно позже намеченных сроков. Анализируя [174] причины сложившейся ситуации, руководитель Главпромст­роя Герой соцтруда А.Н.Комаровский пришел к однозначно­му выводу: «основной причиной является низкий уровень производительности труда».

           О том, что лагерная экономика убыточна, что ГУЛАГ на­носит государству значительный материальный ущерб, знали все, кто сталкивался с этой проблемой вплотную, но открыто на эту тему заговорили только после смерти Сталина. Во вто­рой половине 1953 г. ЦК КПСС предпринял ряд проверок ГУЛАГа, которые позволили в какой-то мере определить его подлинную экономическую ценность. По сведениям замести­теля начальника финансового отдела ГУЛАГа Рубанова, со­держание лагерей и колоний в течение ряда лет не окупалось доходами от трудового использования заключенных, и еже­годно ГУЛАГ получал значительные суммы из государствен­ного бюджета.

           Вред ГУЛАГа определялся не только материальными убытками. Лагерная экономика сформировала у миллионов советских граждан устойчивое негативное отношение к труду. Туфта (зэки расшифровывали это слово как Техника Учета Фиктивного Труда) стала нормой производственной деятель­ности не только в ГУЛАГе, но и на воле. ГУЛАГ привил со­ветскому обществу мысль, что можно работать, не получая за труд вознаграждения, приучил советских людей, в частности, ученых и специалистов, довольствоваться нищенской зарпла­той и не требовать достойных условий труда. ГУЛАГ надолго затормозил развитие производительных сил в советской эко­номике. Лагерные производственные отношения — отноше­ния раба и господина — развратили немалую часть советского общества. Сотни тысяч людей, служивших в системе ГУЛАГа в качестве охранников, начальников, политработников и т.д., считали вполне естественным жить за счет повседневной экс­плуатации сограждан, превращенных в рабочий скот.

           На этом я хотела бы закончить освещение сюжетов, свя­занных с лагерной экономикой, и перейти ко второй части моего исследования — проблеме кадров ГУЛАГа. Что же [175] представляла собой эта социальная группа, объединенная профессиональной принадлежностью к репрессивной системе тоталитарного государства?

           В конце 30-х годов самым многочисленным в составе НКВД был аппарат Главного управления государственной бе­зопасности (ГУГБ), на долю которого приходилось более 40% общего количества кадров комиссариата. На 1 мая 1938 г. в центральном аппарате ГУГБ насчитывалось 2159 штатных со­трудников, из них 1316 коммунистов, 328 комсомольцев и 515 беспартийных. В моем распоряжении есть материалы, отра­жающие социальный, национальный, половозрастной состав членов партийной организации ГУГБ, а поскольку все опера­тивные и руководящие работники состояли в рядах ВКП(б), то я сочла возможным использовать эти сведения для общей характеристики чекистских кадров.

           По социальному происхождению все сотрудники тради­ционно делились на три категории: крестьяне составляли 10,2%, служащие — 43,5%, рабочие — 46,3%. Следует заме­тить, что реальной картины социального происхождения та­кое деление не давало, т.к. многие кадры происходили из се­мей мелких торговцев, некрупной буржуазии, низших чинов офицерства, ремесленников, духовенства и т.п. К какой кате­гории из трех они себя причисляли, я точно сказать не могу.

           Наибольшую возрастную гpyппy — 66,3% — составляли зрелые кадры в возрасте от 31 до 40 лет. Численность женщин в аппарате ГУГБ была примерно такой же, как и в других го­сучреждениях, на их долю приходилось 10,3%.

           Образовательный уровень сотрудников был невысок: лиц с высшим образованием насчитывалось 8,8%, со средним — 30,3%, остальные кадры (60,9%) имели образование в объеме нескольких классов средней школы. Для неграмотных при НКВД работала ликбезовская школа.

           Национальный состав руководящих и оперативных кад­ров ГУГБ был достаточно разнообразным. Наиболее много­численную группу составляли русские — 64%, далее шли ев­реи - 16,6%, украинцы — 7%, латыши - 3,3%, белорусы — [176] 2,1%, армяне — 1,5%, остальные 5,5% составляли кадры более полутора десятка национальностей.

           Что касается профессиональной подготовки личного со­става ГУГБ, то можно сказать, что применительно к опера­тивным кадрам такого понятия в тот период вообще не суще­ствовало. Чаще всего в органы шли работать люди, не имев­шие ни специальности, ни образования, но наделенные обо­стренным «классовым чутьем» и имевшие вкус к подобной работе. Достаточно типичной можно считать такую производ­ственную характеристику: «Дубовик А.Д. пришла на работу неграмотной, курьером; взялась за учебу, учится без отрыва от производства в средней школе, принята в члены ВКП(б), переведена на оперативную работу».

           Жаловаться на отсутствие заботы со стороны партии и правительства или собственного руководства кадрам госбезо­пасности не приходилось никогда. Даже рядовые сотрудники оперативных отделов НКВД имели объем материальных благ, значительно превышавший средний по стране уровень по­требления. Система Главспецторга обслуживала семьи лично­го состава не только продовольственными, но и промышлен­ными товарами. К услугам чекистов были спецателье по по­шиву одежды и обуви, многочисленные столовые, клубы, подмосковные и курортные дачи, дома отдыха, санатории, спецполиклиники и многое другое, о чем простые советские граждане не смели и мечтать. Единственным нерешенным вопросом оставался квартирный, но и он был бы легко ре­шен, если бы не постоянный приток новых кадров.

           Целенаправленная политика льгот и привилегий делала службу в органах НКВД привлекательной для всех, кто стре­мился любыми путями подняться на вершину социальной пирамиды. Карьеристские устремления и беспринципность определенных слоев молодежи умело использовал в своей кадровой политике Л.П.Берия. Он привлек в органы госбезо­пасности тысячи новых энергичных сотрудников, одновре­менно уничтожив мощный кадровый пласт, служивший в [177] свое время инструментом утверждения режима личной власти Сталина.

           В 1939 г. из оперативного состава НКВД было уволено 7372 человека, в том числе из центрального аппарата 695. За это же время чекистские кадры как в центре, так и на местах пополнились на 14500 человек. На работу в центральный ап­парат поступили 3460 человек. 76% всего нового пополнения пришли из партийных и комсомольских организаций, более 60% вновь прибывших имели высшее или неоконченное высшее образование. Это были молодые, политически и со­циально активные кадры, преимущественно русской нацио­нальности.

           Весной 1939 г. по решению 18 съезда ВКП(б) в НКВД сформировалась единая партийная организация. В феврале 1940 г. партком наркомата объединял 112 первичных партор­ганизаций, в которых состояли на учете 6731 человек. По со­циальному происхождению все партийные кадры делились на три группы: к рабочим себя относили 42,5% коммунистов, к служащим — 47,8%, крестьянское происхождение указали 9,7%. Как видим, по сравнению с 1938 г. несколько возросла категория служащих и соответственно уменьшилось количе­ство рабочих.

           Анализ возрастных групп показывает, что в целом кадры НКВД помолодели, а количество женщин несколько умень­шилось. Заметно повысился образовательный уровень партийных кадров. Коммунисты с высшим образованием со­ставляли 20%, а с низшим и начальным — 39%. Весьма значи­тельные изменения произошли в национальном составе. Во- первых, резко возросла доля русских, они составили 80,2% от общего количества партийных кадров. Во-вторых, значитель­но сократилось количество евреев, их осталось 6,3%. Нацио­нальные группы украинцев и белорусов практически не изме­нились. Что же касается представителей других национально­стей, то их доля сократилась весьма существенно, количество латышей, например, которых традиционно было относитель­но много в аппарате ВЧК-ОГПУ, вообще сократилось до [178] 0,1%. Таким образом, мы видим, что, несмотря на общесоюз­ный статус НКВД, его кадры формировались преимуществен­но из русских слоев населения, что вполне соответствовало возрождавшимся имперским традициям Российского государ­ства.

           На фоне элитарного положения сотрудников органов госбезопасности кадровая ситуация в ГУЛАГе выглядела со­всем по-иному. Чтобы наглядно представить сложившуюся ситуацию, послушаем мнение заместителя начальника ГУЛАГа И.И.Плинера. Вот выдержки из его выступления 8 апреля 1937 г. на отчетно-выборном партийном собрании ГУЛАГа: «За последние 4-5 лет мы добивались того, чтобы получить людей и нам людей все-таки не давали. Нам давали отсев от других отделов, нам давали по принципу — на тебе боже, что нам не гоже... И в лучшем случае нам давали таких, которые спились — раз человек спился, дают его в ГУЛАГ. Когда я го­ворил, кого вы нам даете, мне отвечали: «Бросьте, вы переко­вываете преступников, а этот человек не совсем пропащий». По этому признаку нам давали людей, по этому признаку у нас укомплектованы большинство аппаратов в лагерях. С точки зрения аппарата НКВД, самое большое наказание, если кто-то провинится, — это посылка его в лагерь на работу... К комплектованию кадров нашей системы враги подходили по- вражески; давали нам всякую сволочь, иногда фиксировали: из органов уволить, направить на работу в систему ГУЛАГа, иногда и без этой оговорки». Следует заметить, что подобная практика комплектования лагерных кадров существовала не только в 30-е годы, но и в последующие.

           Конечно, ГУЛАГ пополнялся не только сточными водами госбезопасности. Приходили люди и со стороны. Одним из основных источников комплектования лагерных кадров в предвоенный период стали партийные мобилизации. В начале 1938 г. на руководящие должности в лагеря было направлено свыше 3-х тысяч коммунистов и более 1200 специалистов, только что окончивших вузы.

           [179] Менее, чем за два года, на службу в лагеря и колонии по­ступило более 150 тыс. новых работников, почти втрое увели­чился состав управленческих кадров ГУЛАГа. Интересно про­следить динамику роста численности сотрудников централь­ного аппарата Главного управления лагерей ОГПУ-НКВД за 30-е годы: 1930 г. - 87 человек, ноябрь 1932 — 253, август 1935 - 527, ноябрь 1937 — 936, май 1939 - 1562 человека. По­чти 18-кратное увеличение количества управленческих кадров центрального аппарата ГУЛАГа объяснялось не только мно­гократно возросшим числом заключенных, но и тем, что к концу 30-х годов ГУЛАГ превратился в огромный хозяй­ственный комбинат, который выполнял производственные задания по 20 отраслям народного хозяйства.

           Наиболее многочисленную группу лагерных служащих составляли стрелки военизированной охраны. По существо­вавшему положению, штаты ВОХР до 1939 г. исчислялись из расчета 5% к лагерному населению, позднее эта норма была повышена до 7%, а после войны до 9 и более процентов. На 1 января 1949 г. в военизированной охране ГУЛАГа состояло 165 тыс. человек, в том числе 8 тыс. офицеров и 157 тыс. сержантов и рядовых. Следует заметить, что практически ни­когда штаты ВОХР не были укомплектованы полностью. В охрану не хотели идти прежде всего из-за объективно тяже­лых условий службы и ее крайне низкой престижности. Вмес­те с тем, бывали случаи, когда человек отказывался служить конвоиром по чисто моральным соображениям — не хотел быть сторожевым псом.

           Комплектовался личный состав ВОХР на 95% из бывших красноармейцев. Младшие командиры Красной Армии счи­тались в ГУЛАГе «золотым фондом», а саму армию кадровики называли не иначе, как «университетом для всех организа­ций». В период становления и укрепления лагерной системы условия службы военизированной охраны были значительно хуже, чем в Красной Армии. Начальники охраны жаловались: «Мы пополняемся вчерашними красноармейцами, а в наших лагерях их садят на чечевицу, садят в землянки, люди начи[180]нают пьянствовать, иметь связь с заключенными и прочее. Мы имеем чрезвычайно много самоубийств».

           Среди охранников всеми способами культивировалась ненависть к заключенным, внушалась мысль, что перед ними жесточайшие враги советского народа, особо опасные госу­дарственные преступники, поощрялось жестокое обращение с осужденными, строго карались всякие намеки на гуманность. В результате солдатом владели только два чувства — звериные страх и ненависть, что тяжелейшим образом сказывалось на жизни лагерников. В мемуарной литературе и архивных доку­ментах можно встретить тысячи примеров изощренного само­дурства охранников, их бесчеловечно-жестокого отношения к заключенным, тупого служебного рвения и моральной дегра­дации. Краткую, но весьма емкую характеристику дал в 1939 г. лагерным охранникам один из чиновников ГУЛАГа. По его мнению, «в охрану набирались люди не то, что второ­го сорта, а последнего, четвертого сорта...»

           Руководство НКВД хорошо понимало, что аполитичная, малообразованная, неквалифицированная масса лагерных кадров ни в коей мере не соответствовала важности стоявших перед ней государственных задач. Пытаясь хоть как-то под­нять авторитет и социальный статус работников лагерей и ко­лоний, Л.Берия в конце 1943 г. издал приказ о присвоении личному составу ГУЛАГа специальных и воинских офицерс­ких званий. Младшему командному составу военизированной охраны и некоторым категориям работников лагерного секто­ра присваивались звания спецслужбы НКВД. Начальствую­щему составу подразделений ГУЛАГа и старшим командирам ВОХР присваивались соответственно специальные звания го­сударственной безопасности и воинские офицерские звания. Присвоение старшему и среднему комсоставу офицерских званий, введение ношения погон для всего личного состава заметно повлияли на менталитет лагерных командиров. Они не только ощутили свою социальную значимость, но и стали рассматривать службу в лагерной охране как пожизненную профессию, пусть трудную, но достаточно авторитетную и [181] денежную. Лагерный мир удерживал в своей орбите постоян­но более трехсот тысяч кадров всех уровней и специальнос­тей. Ежегодно ряды сотрудников ГУЛАГа пополнялись на не­сколько десятков тысяч человек.

           Тоталитарный режим вовлек в свои преступления множе­ство людей. Однако провести четкую грань между палачами и жертвами не всегда удается. Советское общество и ГУЛАГ пе­реплетены гораздо теснее, чем может показаться на первый взгляд. Кадры ГУЛАГа, несмотря на всю их специфичность, жили по нормам советского общества; творя произвол и без­законие, они в любой момент могли сами оказаться в жерно­вах репрессивной системы. Лагерные кадры не были изолиро­ванной группой лиц. Они жили в обществе, воспитывали де­тей, общались с родными и близкими и тем самым трансли­ровали субкультуру насилия, сформированную в лагерном мире, на семью и общество в целом. За годы существования ГУЛАГа в числе его работников побывало более миллиона советских граждан. Лагерная служба помогла обрести соци­альную значимость и непоследнее место в обществе людям, которые в силу своей неразвитости, малограмотности, крайне низких моральных качеств не имели шансов на успех ни в каких других сферах деятельности. Их социальный статус всецело зависел от крепости существовавшего режима, имен­но поэтому кадры ГУЛАГа были одной из важнейших опор тоталитарной власти.

 

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

 

           Ю.П.Шарапов:

           Вы сказали об эпистолярном наследии ГУЛАГа, то есть о письмах заключенных, которые шли в адрес официальных инстанций - в редакции газет, журналов и т.д. А попадались ли Вам письма частные, личного характера? Ведь в практике «троек» помимо пресловутой формулировки «десять лет без [182] права переписки», что означало расстрел, были и другое приговоры, которые позволяли заключенным переписываться с родными и близкими.

           Г.М.Иванова:

           Безусловно, частная переписка существовала. Письма, которые отправлялись законным путем, проходили строгую цензуру, но в архивах я таких писем не обнаружила. Скорее всего их отсутствие объясняется именно тем, что они адресо­вывались частным лицам. ГУЛАГ находился под покровом строгой секретности. Все, кто так или иначе соприкасался с лагерным миром, были связаны подписками о неразглаше­нии. Я беседовала с людьми, у которых могли бы сохраниться письма из ГУЛАГа, но ни у кого таких писем нет; по- видимому, люди просто боялись их хранить.

           Те письма, которые отложились в фондах центральных партийных архивов, а я работала именно с ними, абсолютно никакой цензуре не подвергались, поскольку их отправляли из лагеря нелегально. Их передавали чаще всего через воль­нонаемных работников, с которыми заключенные контакти­ровали на производстве, или через «освобождающиеся руки». В любом случае нелегальная передача писем из ГУЛАГа была связана с большим риском и для того, кто писал, и того, кто помогал пересылке. Поэтому многие письма без подписи, анонимные, некоторые опущены в почтовые ящики совсем не в тех регионах, где находились лагеря. После того, как такое письмо попадало в поле зрения партийных органов, оно мог­ло в течение нескольких лет пролежать без всякого движения, а потом вдруг ему давали ход, начинались проверки, увольне­ния неугодных сотрудников ГУЛАГа и т.д.

           Ю.С.Борисов:

           Как я понял, Вы тщательно продумываете все дефини­ции, т.е. понятия, трактовки, основные цели Вашего исследо­вания и прочее. В связи с этим, как вы относитесь к такому часто встречающемуся в публицистике определению ГУЛАГа как символа власти?

           [183] Г.М.Иванова:

           Я бы не сказала, что это определение выражает суть ГУ­ЛАГа. Я рассматриваю ГУЛАГ как социально-экономический феномен советского государства, как одну из опор тоталитар­ного режима, но отнюдь не как символ власти.

           Вопрос из зала:

           Почему вы доводите исследование ГУЛАГа до 1953 г.? Разве последующие годы и события — это не ГУЛАГ? Напри­мер, люди получали по «десятке» в 1956 г. и выходили из ла­герей в 1966 г. Эго что, разве не ГУЛАГ?

           Г.М.Иванова:

           Я довожу исследование до 1956-57 гг. Что же касается вопроса о хронологических рамках существования ГУЛАГа, то на этот счет существуют различные точки зрения. По мне­нию исследователя ГУЛАГа француза Ж.Росси, проведшего в сибирских лагерных бараках почти четверть века, «из всех концлагерных систем, включая концентрационные лагеря Гитлера, советский ГУЛАГ был не только самым долговеч­ным, просуществовав 73 года, но и самым точным воплоще­нием создавшего его государства». Это мнение поддерживают и некоторые другие исследователи, которые считают, что ГУ­ЛАГ существовал в течение всех лет советского государства. Но я все-таки склонна рассматривать ГУЛАГ в тех его рам­ках, когда он существовал как официальное государственное учреждение, т.е. с 1929 по 1956 гг.

           Вопрос из зала:

           Каков удельный вес экономических подразделений, соот­ветствующих кадров да и вообще экономики в структуре и деятельности ГУЛАГа?

           Г.М.Иванова:

           С первых лет существования ГУЛАГа его руководству и кадрам приходилось решать двуединую задачу: обеспечить ох­рану и режим содержания заключенных, а также выполнить большой комплекс производственных заданий. В зависимости от спускавшихся сверху установок на первый план в работе [184] ГУЛАГа выходили то задачи укрепления режима, то хозяй­ственные вопросы. По мере роста экономического потенциа­ла ГУЛАГа увеличивалось число дипломированных кадров, преимущественно технических специальностей. Появился да­же новый термин «чекист-хозяйственник». Позвольте проци­тировать мнение министра внутренних дел С.Н.Круглова по этому поводу. «Мы с вами не только военные, не только опе­ративники, — убеждал он своих подчиненных, — но мы долж­ны быть и хозяйственниками, и нечего нам чужаться хозяй­ственной работы, мы должны ее полюбить, потому что мы строим экономику социалистическую, мы создаем экономику коммунизма». Как видите, экономические приоритеты здесь налицо.

           В.П.Дмитренко:

           Тема, которая сегодня вынесена на обсуждение, относит­ся к числу новых, малоизученных проблем, и это вполне под­тверждается нашими вопросами. Все прекрасно понимают, что мы только дотронулись, причем одними из первых, до этой гигантской глыбы, которая всех нас обжигает эмоцио­нально. Эта тема трудна не только профессионально, но и по-человечески. Сейчас перед нами стоят чрезвычайно слож­ные проблемы, и мы должны в ходе коллективного обсужде­ния решить, насколько правомерна предложенная постановка проблемы, правильно ли выбран круг источников и т.д.

           А.К.Соколов:

           На мой взгляд, предложенную тему надо всячески при­ветствовать и поддерживать. Аспекты исследования определе­ны достаточно четко, следует лишь более строго подойти к выбору источников, установить их определенную иерархию, решить, какие источники на данный момент нужнее и важ­нее, а какие относятся к теме лишь косвенным образом и их следует использовать во вторую очередь.

           И еще одно пожелание - избегать каких-либо эмоцио­нальных, а тем более идеологических оценок в ходе исследо­вания.

           [185] Еще у Вас получается такая вещь: преобладает лагерная статистика только относительно обслуживающего персонала, лагерных кадров, а относительно заключенных ее не хватает.

           В.Б.Жиромская:

           Я считаю, что раскрытие статистики состава заключен­ных необходимо. Этот вопрос заслуживает очень серьезного отношения. Можно соглашаться с официальной статистикой или не соглашаться, но изучать ее надо.

           Г.Д.Алексеева:

           Мне кажется, что нельзя подходить к изучению данной темы, не оговорив, не определив соотношение политических и уголовных элементов в лагерной системе. Без такого раз­граничения любая работа будет носить абсолютно ненаучный характер. Это совершенно очевидно. Будучи ребенком, я жи­ла рядом с лагерем и видела, что там, где инженеры, поса­женные по политическим статьям, работали и строили авиа­ционный завод, там уголовники воровали, грабили эшелоны с продуктами, устраивали побеги, поджигали этот лагерь. Тре­бовались значительные дополнительные силы, чтобы спра­виться с ними. Это была совершенно чудовищная вещь. В моего отца стреляли раз восемь или десять.

           Что же касается писем, то на вопрос, как попадали неле­гальные письма адресатам, могу ответить: очень просто. Нам, детям, родители давали письма-«уголки» и говорили: «Вот бу­дешь идти там-то, опусти это письмо; будешь идти по этой улице, опустишь второй «уголок», будешь идти по другой — опустишь третий «уголок». То есть это были как бы военные письма, где стоял адрес нашего барака, нашей семьи. И не мужья, а дети и жены опускали эти письма. И там написана подлинная правда.

           Главное в ГУЛАГе - это не партийные организации. Это — партийно-сусловско-пономаревский подход. А главное - это люди, которые там жили. Мне кажется, что без сотрудни­чества с работниками архивной комиссии КГБ, мы вообще никогда ничего не изучим и не поймем, потому что это бес­смысленное совершенно занятие — тратить наше время, тра[186]тить наши силы на изучение этих партдел в этих парторгани­зациях. Для нормального человека совершенно очевидно, что работать в ГУЛАГе могли только садисты и мерзавцы, кото­рые делали карьеру, одевали своих жен в норковые шубы, ка­тались на роскошных машинах. Мы были детьми и бывали в их квартирах, мы видели, как они живут по сравнению с на­ми. Туда могли идти работать только мерзавцы, карьеристы и садисты. А заниматься парторганизациями и их составом, по- моему совершенно бессмысленно, потому что мы еще детьми знали людей, которые там жили и умирали.

           С.Д.Мякушев:

           По-видимому, перед автором стоит в первую очередь проблема чисто источникового плана. Если рассматривать ГУЛАГ в общих чертах, как элемент репрессивной структуры государства, т.е. не заключенных, а кадры, то действительно, документы партийных организаций могут дать представление о таких сторонах жизни лагерных служащих, о которых вы никогда ни из каких приказов не узнаете. Но все-таки без ма­териалов Главного Управления по кадрам обойтись нельзя. Там есть материалы по личному составу. Другое дело, что они куцые, получить их крайне тяжело, составлялись они плохо, но тем не менее, личные дела там есть и их выдают.

           Все дело в том, что ошибочный выбор источниковой ба­зы может исказить вообще всю картину, потому что Вы полу­чите либо откровенно служебные документы, либо получите, изучая лишь письма заключенных, зверства охраны, хотя из­вестно, что часовой на вышке был связан присягой, и он был просто обязан стрелять в беглецов. И попробуйте это оценить по-другому. Здесь вопрос об источниках, по-моему, приобре­тает самодовлеющее значение. Иерархия источников нужна обязательно. Если Вы будете изучать не только кадры, но и тех, кто сидел в ГУЛАГе, а это предпочтительнее, чем изуче­ние только охраны, то такой подход вполне имеет право на существование. Но это чудовищная задача, я думаю, что од­ному человеку она просто не по силам.

           [187] И еще, нужно быть более осторожной в оценках, избегать политизированности.

           В.П.Дмитренко:

           Сегодня перед нами стоит ряд острейших проблем и одна из них - ГУЛАГ. Я думаю, мы вполне оценили важность об­суждаемой проблемы; ее новизна требует повышенного ис­следовательского и профессионального мастерства. При ана­лизе таких политически заостренных тем проявляется степень нашей объективности и научности, но вместе с тем, мы не можем отказаться от использования соответствующих харак­теристик при изучении таких явлений, как ГУЛАГ. Конечно, эта тема является — я хочу повторить — целой глыбой. Сегод­ня в нашем понимании истории она выходит на уровень, аналогичный пониманию таких фундаментальных проблем, как индустриализация, коллективизация. Подчеркивая масш­табность изучаемого явления, я хочу отметить, что в каждом из таких явлений существует целая гамма возможных направ­лений исследования. Право автора избирать собственное на­правление, но не забудем и о праве читателя спросить, в ка­кой степени материал, которым пользуется автор, дает осно­вания для тех выводов, суждений и заключений, которые он предлагает. Здесь важно установить определенную зависи­мость, соответствие между типом, характером источника и теми выводами, которые вытекают из информации, содержа­щейся в этом источнике.

           Сегодняшний доклад показывает, что эта тема не может быть ограничена рамками только статьи, а должна быть темой фундаментального научного исследования. Нужно брать курс на подготовку специальной монографии, посвященной про­блеме ГУЛАГа.

           А может быть, нам стоит подумать о создании специаль­ного сборника, посвященного тем новым источникам, кото­рые сегодня включаются в научный оборот. Как ими пользо­ваться? Какую информацию они дают? Сегодня мы знаем массу примеров, когда выявление двух, трех, четырех, десят­ков новых документов дает возможность некоторым исследо[188]вателям говорить о появлении у них новых концепций, новых оценок, нового взгляда. Оправдано ли это? Дает ли данная группа документов основание предлагать какие-то целостные развернутые характеристики этапов, процессов, явлений? Ви­димо, проблемам источниковедения следует посвятить специ­альное коллективное исследование.

           Сегодняшнее обсуждение было очень полезным и плодо­творным. Оно показало нашу крайнюю заинтересованность в научном решении данной проблемы, выявило потребность отойти от тех конъюнктурных, политизированных, зачастую крайне односторонних оценок, которые еще, к сожалению, преобладают при оценке таких явлений, как ГУЛАГ.



[*]  Доклад на заседании Ученого совета ИРИ РАН 20 октября 1994 г.