Переславль-Залесский в XVII в.: управление городом

Автор
Новохатко Ольга Владимировна
Novokhatko O.V.

Аннотация

В статье проанализрована система управления в одном из типичных русских городов XVII в. — Переславле-Залесском. Автор исследует ад­министративные функции управленцев как государственных (воеводы, аппарата городовой приказной избы, городских голов стрелецкого, пуш­карского, осадного и т.п.), так и местных выборных (губного и земского старост и сотрудников губной и земской изб). Рассмотрены механизмы взаимодействия между представителями центральной власти и орга­нами самоуправления, являвшимися элементами единой государствен­ной административной системы.

Ключевые слова
государство; управление; власть; общество

Шкала времени – век
XVII

Библиографическое описание:
Новохатко О.В. Переславль-Залесский в XVII в.: управление городом // Труды Института российской истории. Вып. 11 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А. Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2013. С. 58-87.

Текст статьи

[58]

О.В. Новохатко

ПЕРЕСЛАВЛЬ -ЗАЛЕССКИЙ В XVII В.: УПРАВЛЕНИЕ ГОРОДОМ

           Пожалуй, больше всего о государстве, его характере, наряду с культурой и экономикой, говорит его система управления и, в част­ности, проявление свойств этой системы и в столице, и в провин­ции. На перифирии находит отражение все, что происходит в центре и исходит из него, при этом в разные эпохи по-разному — то стре­мительно, то с большим запозданием. XVII в. в России характеризо­вался в этом отношении редким равновесием, единством столичной и провинциальной жизни — в том числе, в стиле государственного управления, что, среди других причин, объяснялось и характером стохастической миграции служилых людей разных категорий, а это обычно мало учитывается.

           [59] Посмотрим, как строилась система управления в одном из ти­пичных среднерусских городов XVII в. — Переславле-Залесском.

           Все военнные, административные, судебные функции управле­ния городами в XVII в. были сосредоточены в руках воевод, но глав­ным все же оставалось военное руководство городом (татарские на­беги на Россию продолжались до начала XVIII в., война с Польшей закончилась неустойчивым миром в 1667 г., дальше были войны с Турцией и Европой), а потому назначение городского руководителя производилось из тогдашнего «министерства обороны» — Разрядно­го приказа. Инициатива этого назначения за редким исключением исходила от самого кандидата на должность городового воеводы. Он подавал прошение — челобитную — в Разрядный приказ с просьбой определить его воеводой выбранного им же города. Руководитель Разряда представлял челобитье на рассмотрение царя и Думы.

           Челобитные из Разряда «взносились» руководителем Разрядно­го приказа (на протяжении почти всей истории этого учреждения это были думные дьяки — высший дьяческий чин, дававший право принимать участие в заседании Боярской думы), как тогда говори­ли, «в верх» — на рассмотрение царя и Думы. Таким образом, глава государства лично формировал местную администрацию и отвечал за ее назначение. «В верху» челобитная получала или отказ и тогда оставалась без последствий, или «указ», т.е. положительное реше­ние, которое и помечалось думным дьяком на обороте самой чело­битной. Решение принималось на основании сведений о бывших военных и административных службах кандидата, степени его знат­ности и родовитости (в крупные, значимые города направлялись и более знатные и с более высокими чинами служилые люди), а так­же о вакантности искомого места. Если же решение царя и Думы не было однозначно положительным и у них возникали какие-либо сомнения или вопросы относительно кандидата на воеводство, то Разрядному приказу поручалось провести расследование и составить «докладную выписку» — записку, составленную на основании хра­нившихся в Разряде документов по этому делу или относящихся к службе соискателя. Выписку затем представлял царю и Думе только глава военного ведомства (в течение XVII в., за небольшими исклю­чениями, это был разрядный думный дьяк). После окончательного решения царем и Думой челобитную с соответствующей пометой о решении дела возвращали в Разрядный приказ, где устанавливали уже конкретные сроки вступления в должность воеводы и заготавли­вали необходимые сопроводительные документы.

           Прежде всего, это был наказ новоназначенному воеводе, в кото­ром подробнейшим образом определялись его обязанности по управ[60]лению городом. Вторым по важности документом была «росписная грамота» — предписание сменяемому воеводе сдать город своему преемнику и провести вместе с ним осмотр городских укреплений, казенных строений, служилых и ратных людей, пересчитать воору­жение и боеприпасы, а также хлебные, соляные и прочие осадные запасы города, его денежную казну и городской архив, чтобы но­вый воевода мог «росписаться» в приеме городского хозяйства. Так, «204-го (1697 г. — О.Н.) марта въ 2 день по указу великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца и по грамоте из Розряду за приписью дья­ка Федора Замятнина столникъ и воевода Яков Андреевичь Дохтуров принял у прежнего воеводы у Семена Тургенева город Переславль и ключи городовые и великого государя в казне наряд, зелье и пушеч­ные всякие припасы, и денги неокладных доходов, что есть в зборе, и книги приходные и росходные денгам и зелью и списки переславцом отставным городовым дворяном и детем боярским и подьячим и роз­сыльщиков и приставов и посацких и всяких жилецких людеи и вся­кие великого государя и челобитчиковы судные вершеные и невер­шеные дела за ево рукою принял же и во всемъ с нимъ росписался»[1].

           Наказ и «росписная грамота» выдавались в Разряде на руки но­воназначенному воеводе. В наказ вносились и распоряжения отно­сительно прежнего воеводы: если он принадлежал к московским чи­нам (боярин, окольничий, думный дворянин, стольник, стряпчий, жилец), ему предписывалось явиться в Москву за новым служебным распоряжением, если же это был городовой служилый человек (го­родовой дворянин или сын боярский), ему повелевалось вернуться в свой город. Росписной же список — отчет о приеме города новым воеводой у прежнего — отсылал в Разряд новый воевода сразу же по вступлении в должность.

           Важным моментом вступления в должность городового воеводы было «крестоцелование» новоназначенного градоначальника. Чаще всего это происходило в городском соборе в присутствии всех горо­довых служилых людей, которых, после того, как сам принес при­сягу, воевода также «приводил к целованью». В Переславле-Залес­ском таким собором был, естественно, Спасо-Преображенский на Красной площади — один из древнейших в России (и единственный из пяти первых белокаменных храмов Северо-Восточной Руси, до­шедший до нас в почти полной сохранности), заложенный Юрием Долгоруким в 1152 г. и достроенный в 1157 г. Андреем Боголюбским.

           К середине XVII в. сложилась практика, при которой многие служилые люди подавали челобитье о воеводстве в течение первого же года после назначения последнего воеводы и, получив искомое [61] назначение, ждали, таким образом, своей очереди два года и боль­ше. При этом бывало и так, что наказ и грамота о расписке выдава­лись «очереднику» сразу вслед за назначением, то есть за два года до того, как эти документы должны были реально «вступить в дело». Такой большой срок от назначения нового воеводы до действитель­ного вступления его в должность открывал возможности для пере­решения дела, а следовательно, для злоупотреблений. Кроме того, ситуация в городе могла измениться, что должно было отразиться в наказе. Поэтому в 1676 г. царь Федор Алексеевич издал указ, по ко­торому челобитные с пометами о положительном решении по заня­тию должности воеводы должны были приниматься Разрядным при­казом за полгода до срока вступления в должность, а наказы по ним выдаваться за месяц до этого срока. Челобитные, приносимые более чем за полгода до срока, Разряд не должен был принимать.

           Понятно, что служилые люди просились на городовое воевод­ство, чтобы поправить свое имущественное положение. Воевода получал из казны денежное жалованье, но значительную часть со­держания градоначальника составляли подношения на именины и праздники (и не только самому воеводе, но и его семье и прибли­женным), для чего посадское общество выделяло особые средства. Тем не менее, в этом положении были и свои плюсы — люди точно знали, во что им обходится местное управление, «прейскурант» ус­луг и даров был утвержден если не письменно, то давней прочной традицией, и если воевода «перебирал», на него тут же писали жало­бу-челобитную с требованием заменить на менее жадного, что, как это ни покажется нам теперь странным, почти всегда удовлетворя­лось центральной властью.

           С другой стороны, и у правительства была своя политика в от­ношении замещения воеводских вакансий. В мае 1661 г., в разгар тяжелой войны России с Польшей, царь Алексей Михайлович в це­лях поощрения и материальной поддержки раненых и вышедших из плена служилых людей, а также для того, чтобы годные к полковой службе не отсиживались в тылу, «указал в городы и в пригородки, которые ведомы в Розряде, отпустить в воеводы и в приказные люди раненых и полоненников (вышедших из плена. — О.Н.) за полонное терпенье, которые пожалованы в которые городы по подписным че­лобитным. А вдругоряд на два приказы (т.е. на второй срок. — О.Н.) и раненых и полонянников никого не отпущать, а которые отпуще­ны в воеводы и приказные люди нераненые, и тех переменить ра­неным же, кто в которые городы пожалованы по подписным чело­битным; а велеть нераненым, росписався, ехать к Москве со всею полною службою и з запасы и явица им в Розряде для полковые (т.е. [62] фронтовой. — О.Н.) службы. И впредь нераненых в воеводы и в при­казные люди великий государь отпускать не велел до своего госуда­рева указу»[2]. Так, в одном из документов Разрядного приказа запи­сано, что «в Переславле Залесском из дворян Степан Яковлев сын Опочинин отпущон (т.е. направлен в Переславль. — О.Н.) февраля 9 числа 192 году (1685. — О.Н.) по челобитной за пометою думного дьяка Емельяна Украинцова за службы и за полонное терпенье и за побитых родственников. А прежняго Василья Санина велено пере­менить бессрочно»[3]. Надо сказать, что, по крайней мере, через пол­тора десятка лет этот указ еще продолжал действовать[4].

           Обычно назначение воеводы в провинциальный город производи­лось, как это описано выше: претендент на воеводское место подавал челобитную в главное военное ведомство страны, Разрядный приказ, далее шло утверждение кандидатуры царем и Думой. Но из этого об­щего правила были исключения. Одно из таких исключений и состав­ляла ситуация с Переславлем-Залесским. Переславль входил в число так называемых замосковных городов, главным, «старшим» из кото­рых считался Ярославль, в результате чего выстроилась некоторая со­подчиненная система городов. Так, замосковные города Ростов, Пе­реславль и Пошехонье оказались подведомственны не прямо Москве, а Ярославлю, причем ярославский воевода получал право назначать воевод в эти города. Например, 6 января 1694 г. цари Иван и Петр Алексеевичи «указали к Ярославлю ведать город Пошехонье ближне­му стольнику и воеводе Василью Алексееву сыну Соковнину, так же, как ведает городы Ростов и Переславль. И в Пошехонье на Степаново место Кошелева послать из Ярославля ему, стольнику и воеводе, кого пригоже...»[5]. Ярославский воевода назначал в Переславль-Залесский не только городового воеводу, но и других представителей высшего руководства: «В Переславле по отпуску (т.е. назначению. — О.Н.) из Ярославля переславец губной староста Игнатей Семенов сын Чекин сентября с 15-го числа 201 году (1693/4 гг. — О.Н.)»[6].

           Полномочия ярославских властей распространялись и на другие уровни местной администрации: в частности, ярославский воевода мог определять штаты местных приказной и губной изб. В 1696 г. Ива­ну Гарасимову «по указу великихъ государеи за приписью дьяка Ивана Верещагина и по приказу ихъ великих государеи отчины из Ярославля ближнего столника и воеводы Василья Алексеевича Соковнина с то­варыщи велено ему быть в Переславле Залеском в приказнои избе в подьячихъ умершего подьячего на Григорьево место Попцова. Да губ­ных подьячихъ три человека переведены из губные избы в приказную избу по приказу ближнего столника и воеводы Василья Алексеевича Соковнина с товарыщи Иван да Василеи Фадеевы, Федор Гарасимов, [63] оклады им великого государя жалованье по шти рублев человеку дают ис подъемных денег»[7] (подъемные деньги — государственная пошли­на за подъем, т.е. перенос или перевозку, товара).

           Обычный установленный срок воеводства составлял два года. Однако в некоторых случаях срок мог быть увеличен или сокращен, что чаще всего происходило по инициативе горожан. Горожане мог­ли составить коллективную петицию царю с жалобой на воеводу, и, что представляется нам теперь удивительным, в подавляющем боль­шинстве случаев царь соглашался с требованием людей, и неугодно­го начальника убирали и заменяли новым.

           Один из таких случаев противостояния, правда, не горожан, а монастырских властей, с воеводой В.А. Кротким произошел в 1676/77 г. Как известно, Троице-Сергиев монастырь владел немалым числом сел в Переславском уезде и осадными дворами в самом го­роде. В данном случае власти монастыря обвинили воеводу в при­теснении монастырских крестьян и просили снять его с воеводства. Жалоба была направлена в Разрядный приказ, поскольку воевода был подведомствен этому приказу. В ответ на челобитную троицких властей государь указал переменить воеводу и назначил ему замену в лице нового воеводы П. Полтева. Однако В.А. Кроткий решил не сдаваться без боя и, воспользовавшись пребыванием государя Фе­дора Алексеевича в Переславле, лично подал царю свое челобитье об оставлении его на воеводстве на третий год, которое тоже было удовлетворено. При этом в Разрядном приказе уже была составлена грамота В.А. Кроткому о замене его новым воеводой П. Полтевым, об их росписке, высылке росписного списка П. Полтевым в Разряд и о явке в Разряд В.А. Кроткого. Этот документ был написан чуть больше чем через месяц после указа государя по челобитной Трои­це-Сергиева монастыря. Однако грамота — беловая, готовая к от­правлению, — так и не была выслана и осталась в архиве Разряда. Вероятно, В.А. Кроткий нашел «ход» к царю через влиятельных зна­комых при дворе. Но и власти монаcтыря не оставили дело и снова били челом царю об управе на воеводу, притеснявшего их крестьян. В этой челобитной власти жаловались, что 6 октября 1676 г. уже был дан указ о перемене В.А. Кроткого, но по «встречному» челобитью воеводы он был оставлен в городе. Резолюция по решению госуда­ря на второй челобитной Троицкого монастыря предписывала вер­нуться к первому решению по делу, т. е. переменить В.А. Кроткого с воеводства в Переславле-Залесском. Грамота В.А. Кроткому о бес­срочной его перемене П. Полтевым по челобитным московских и переславских монастырских властей «для твоих налог и обид» была написана 9 января 1677 г. и отправлена в Переславль[8].

           [64] В других случаях воевода столь положительно проявлял себя на ад­министративном поприще, что благодарные жители города просили царя оставить его еще на год; иногда срок воеводства доходил таким образом до 5 лет. Вообще же двухлетний срок воеводства сохранился как правило для всех городов до конца XVII в. Исключение было сде­лано только в самом конце века, в 1695 г. для сибирских городов в свя­зи с их удаленностью от центра. Там воеводам было разрешено «быть безпеременно против прежних лет по четыре и по пяти и по шести лет и больше, смотря по человеку, буде которой учнет их, великих госуда­рей, дела делать и доходы собирать радетельно сполна»[9].

           Смена городовых воевод была не просто ротацией административ­ного корпуса. Прежде всего, это был весьма действенный механизм контроля центра над местным управлением. Новый воевода по необ­ходимости становился самым строгим ревизором для прежнего градо­начальника: все недочеты, ошибки в управлении, убытки для казны перекладывались на вступавшего в должность, поступали под его от­ветственность. Естественно, что новый воевода был в высшей степени заинтересован в том, чтобы малейшие отклонения от установленных порядков были зафиксированы в росписном списке и отправлены в центр. При такой системе смены глав местной администрации специ­альные постоянно действующие органы надзора не требовались.

           Кроме того, перемещаясь на воеводство из города в город, пред­ставители служилого сословия узнавали местные особенности различных регионов страны, расширяя кругозор и получая опыт управления, необходимый и в провинции, и в центральных адми­нистративных органах. Обязательная служба в действующей армии на границах государства выстраивала четкую иерархию приоритетов для городового воеводы — оборона страны, интересы казны, эффек­тивность гражданского управления, суд. Этой иерархией ценностей служилый человек руководствовался и в администраивной деятель­ности в должности городового воеводы.

           В представлении обывателя сложилось твердое мнение, что вое­вода был жадным, глуповатым и совершенно несамостоятельным человеком, который только и знал, что обирал горожан да по каж­дому малейшему вопросу обращался за разрешением и разъяснени­ями в Москву. Были, конечно, и такие (а когда и где таких не было и нет?). Но в целом воеводский корпус составляли люди, с молодости (призывной возраст в XVII в. — 15 лет) приученные во-первых, к войне, а значит, к дисциплине. Во-вторых, представители служилых людей по отечеству с ранних лет привлекались к исполнению самых разных государственных поручений, где приобретали умение управ­лять, проявлять инициативу и отвечать за принятые решения. Об [65] эффективной деятельности городовых воевод неопровержимо сви­детельствует масса исторических источников. Представление же об их несамостоятельности в городских делах вызваны непониманием специфики управленческих процессов, взаимоотношений власти и общества XVII в., ситуации с подчинением различных сфер город­ского управления разным инстанциям.

           В XVII в. в административном подчинении провинциальных го­родов была своя система. Так, все города по границам государства, особенно южные, постоянно угрожаемые, или новозавоеваные, как города «смоленского взятия» после русско-польской войны 1654— 1667 гг., находились, что вполне естественно, в полном ведении во­енного приказа — Разрядного — и в делах судебных, и военных, и поместных, и по сыску беглых крестьян и проч. В других же городах сферы влияния были разделены между разными приказами: одни со­бирали налоги, другие ведали судом определенных категорий людей или отраслями хозяйства (например, Ямской приказ в любом горо­де ведал «ямской гоньбой»), третьи контролировали разные стороны военной и административной жизни города (что, впрочем, наблюда­ется и теперь — электричество, газ, дороги, образование, здравоохра­нение, военные части, внутренние дела и международные, и многое, многое другое тоже находится в ведении соответствующих государ­ственных учреждений). Разрядный приказ, назначавший воевод в «замосковные города», к которым принадлежал и Переславль-За­лесский, ведал их только «службой», т.е. военными городовыми кор­порациями служилых людей по отечеству (городовыми дворянами) и состоянием этих городов в военном отношении. В прочих же от­ношениях (суд некоторых категорий служилых людей, сбор опреде­ленных налогов, содержание ряда казенных объектов и проч.) город ведался в других приказах. В наказе основные обязанности воеводы определялись как «ведати губные и татинные и всякие государевы дела, и четвертные доходы сбирати, и пасадцких людей судить»[10].

           Ведая Переславль «службой», переславский воевода был обязан призывать на военную службу городовых дворян и детей боярских, периодически проводить их смотры и высылать в полки (на грани­цы) по требованию Разрядного приказа. Канцелярия воеводы (при­казная изба) вела списки городовых служилых людей по отечеству, фиксируя возраст, поместный и денежный оклады, все службы, во­енные и гражданские, каждого лица.

           При этом город, а значит и воевода, находился в подчинении сразу нескольких приказов: администрация города — воевода и подьячие приказной избы — назначались (или утверждались) Разря­дом, в прочих же отношениях (суд, сбор налогов и т.д.) Переславль [66] ведался в других центральных учреждениях (главным образом, в Костромской чети). Даже обороноспособность города не была це­ликом в ведении Разрядного приказа, а значит, переславского вое­воды. Хотя на месте надзор за городскими укреплениями и админи­стративными строениями и ответственность за их состояние лежали на воеводе, часть сооружений по своему назначению была подве­домственна Пушкарскому и Разбойному приказам. Первый ведал почти на всей территории государства (а в замосковных городах полностью) боеприпасами и всем, что с ними было связано, в том числе и местами их хранения (артиллерийскими погребами, тына­ми и проч.), второй — тюрьмами. Этим же приказам подчинялись специалисты, обслуживавшие указанные объекты, — пушкари, во­ротники, затинщики, тюремные сторожа. Эти люди принадлежали к сословию так называемых служилых людей «по прибору», т.е. за­нимали эти должности не по наследству, а по найму, призыву. Как правило, служилые «по прибору», состоя на государственной служ­бе, получали государственное жалованье. Но бывало, что горожане, выбирая таких защитников крепости из своей среды, содержали их на свой счет. Например, в Переславле-Залесском в 1654 г. двое во­ротников из посадских людей, Афанасий Щуровово и Артамон То­роканов, «наймуются у посадцких и уездных людей»[11].

           Иногда городской гарнизон усиливался присланными частями — стрелецкими полками, которые тоже подчинялись своему, Стрелец­кому приказу, хотя общий контроль в городе оставался за воеводой.

           Таким образом, воевода должен был постоянно взаимодейство­вать с несколькими центральными учреждениями. Тем не менее, от­ветственность за городские укрепления в целом лежала только на воеводе, и именно он, например, принимал работу городских специ­алистов, ремонтировавших или строивших заново крепостные соору­жения, что и отмечалось в соответствующих документах, к примеру, в так называемой «росписной отдаточной росписи», «какъ отдали по государеву указу столнику и воеводе князю Семену Елецкому городо­делец Осипъ Хлопов да подьячеи Иван Васильевъ, город Переславль зделав новои 140-го году (1632 г. — О.Н.)»[12]. Такова была субордина­ция административных лиц и государственных учреждений XVII в.

           В управлении городом воевода опирался на персонал съезжей, или приказной избы. Если город был крупный и значимый, являл­ся центром большой области, то воеводскую канцелярию возглавлял дьяк, посланный из Москвы. Переславль, хоть и многонаселенный, таковым не являлся, поэтому помощниками воеводы в управлении были подьячие. Надо сказать, что подьячие съезжей избы были до­вольно заметными и влиятельными фигурами в жизни провинци[67]ального города. Воевода, безусловно, осуществлял общее, так ска­зать, стратегическое управление городом, но все нити управления, рычаги влияния при решении дел как на горожан, так и на воеводу, сходились в руках подьячих.

           Количество подьячих, которые должны были обслуживать адми­нистративные нужды города, т.е. «штатное расписание», в XVII в. для каждого города специально не определялось. Центральный ор­ган, ведавший всеми подьячими государства (это был также Разряд­ный приказ), назначал только так называемое «окладное число», т.е. сумму, которая должна быть потрачена на жалованье всем подьячим приказной избы. Поэтому количество подьячих в приказной избе определялось гибко: с одной стороны, положенным ей окладным числом, с другой — объемом работы, которую служащие этого уч­реждения должны были выполнять.

           Соответственно, в разные годы в приказной избе Переславля было разное число подьячих. Так, в 1654/5 г. в переславской съез­жей избе были подьячие: Никита Ведерницын с окладом 18 руб., Фрол Кузмин с окладом 15 руб., Антон Семенов с окладом 6 руб. (это оклады годовые), причем реально денег они не получали. Ни­кита Ведерницын стал служить в переславской съезжей избе в 1650 (по другим сведениям, в 1645/46) г. по грамоте из Костромской чети; ему был пожалован оклад 6 руб. В 1654 г. он заступил на место своего умершего в моровое поветрие дяди, подьячего Первого Ведерницы­на (который сидел в приказной избе Переславля-Залесского еще в 1644 г.), получив его оклад. Тогда же, в моровое поветрие лета 1654 г. скончался еще один представитель этой династии — Давид Ивано­вич Ведерницын, подьячий переславской приказной избы[13].

           Судя по окладам, Никита Ведерницын стал «старым» подьячим, Фрол Кузмин — подьячим «средней статьи» (или «средней руки»), а Антон Семенов — молодым. Через десять лет, в 1664/5 г. штат съезжей избы Переславля по-прежнему включал тех же трех подьячих с теми же окладами и с тем же финансовым положением: «И тем подьячимъ Никитке Ведерницыну, Флорку Козмину, Онтонку Семенову, как им у государевых дел в сьезжеи избе быть указано, государева жалованья ничево не дано ни на один год»[14]. Еще через 12 лет картина остава­лась прежней. В съезжей избе служили те же три подьячие, но роспись 1677 г. более полно раскрывает их имена: Никита Максимов сын Ве­дерницын, Фрол Козмин сын Вальков и Антон Семенов сын Грачев[15].

           Прошло еще 14 лет, и ситуация меняется. В 1689 г. умер бессмен­ный глава приказной избы Никита Ведерницын, прослужив на этом посту не менее 40 лет, и его место занял его сын Афанасий Ведер­ницын, естественно, с окладом отца (любопытно и как-то печально, [68] что в приказных документах, фиксировавших информацию о горо­довых подьячих, против имени Афанасия Ведерницына было по­мечено, что он ждет убылого оклада, т.е. освобождения места)[16]. К этому времени Афанасий Ведерницын уже служил подьячим съез­жей избы с окладом 6 руб., а потому на освобожденное им место был взят новый подьячий — сын Афанасия, Иван. Через год после Никиты Ведерницына скончался второй из «столпов» местной ад­министрации, его помощник Антон Семенов сын Грачев. О судьбе Флора Козмина ничего не известно. В 1684 г. приказная изба попол­нилась подьячим Козьмой Щапиным, ав 1689 г. — Григорием Поп­цовым. По каким-то причинам отец и сын Ведерницыны, Афана­сий и Иван, из приказной избы были уволены, и, таким образом, на 1691 г. местное управление сильно оскудело — в избе осталось двое подьячих, Козьма Щапин и Григорий Попцов, причем обоим оклада положено не было (по всей видимости, настали нелегкие петровские времена и финансирование местного управления было урезано). Но работы в приказной избе не убавилось, а потому в том же 1691 или следующем году руководству пришлось нанять еще одного подьяче­го, тоже из подьяческой династиии — Семена Попцова[17].

           Прошедшие к 1696 г. пять лет принесли определенность с окла­дами — Козма Щапин был поверстан окладом в 8 руб., Семен Поп­цов — в 4 руб. Григорий Попцов к этому времени умер, и ему на замену в приказную избу был взят Иван Герасимов. Как водится, денег подьячие на руки не получали[18]. 1696 г. ознаменовался вторым Азовским походом Петра I, который потребовал прямого и косвен­ного участия в предприятии огромного числа людей, исполнявших по всей стране распоряжения царя по организации воронежского флота и беспрецедентного увеличения численности сухопутной ар­мии. Естественно, это не могло не отразиться на объеме задач, кото­рые выполняли местные власти. Обычное для переславской съезжей избы число подьячих — три человека — было увеличено до шести за счет переведенных в приказную избу из губной избы подьячих с окладами по 6 руб. — Ивана и Василия Фадеевых и Федора Гераси­мова. При этом, в отличие от старых приказных подьячих, бывшим губным деньги выдавали (из подъемных денег)[19].

           Надо сказать, что оклады переславских подьячих были немалень­кими. Годовой оклад в 10—18 руб. был у столичных подьячих (на­пример, того же Разрядного, одного из самых главных центральных государственных учреждений), которые принадлежали к статьям старшей и средней и занимали должности руководителей столов или повытий, т.е., переводя на более современный язык, департаментов или крупных отделов министерства. Московские подьячие с окла[69]дом в 15 руб. принадлежали также к «старыми» или к средней статье. Годовой оклад в 7 руб. имели подьячие молодые, и это был высший размер оклада подьячего такой категории. По большей части они или вообще не были поверстаны денежным окладом, или оклад состав­лял 1 руб. Однако в некоторых специальных случаях подьячие могли получить деньги на определенные нужды — лечение, покупку одеж­ды, обуви, восстановление дома после пожара, на похороны родст­венника; подьячие получали также так называемые праздничные дачи — некрупные суммы денег к большим церковным праздникам.

           Разумеется, встает вопрос, как можно оценить величину годовых окладов переславских подьячих? Прожиточный минимум во вто­рой половине XVII века в Москве составлял от 6 до 7,5 руб. в год, в Соликамске — около 4 руб. в год[20]. Очевидно, что оклады переслав­ских подьячих были вполне достойными, если не сказать высоки­ми. Однако, как это видно по документам, это была лишь возмож­ность, но далеко не реальность. Для чего же все-таки переславских подьячих верстали денежным окладом? Во-первых, поверстание денежным (а иногда и поместным) окладом прежде всего означа­ло повышение статуса для члена корпорации приказных служащих (будь то в московском приказе или в переславской съезжей избе), стремившихся влиться в привилегированную категорию служилых людей по отечеству. Во-вторых, небольшие оклады подьячих или их полное отсутствие компенсировались подношениями просителей в благодарность за выполненную работу (речь в данном случае не идет о «посулах» (взятках) — плате за неправо решенное дело, или, например, за то, чтобы делу не был дан ход). Такие подношения на­зывались «почестями», если давались до начала дела, и «поминками» (после завершения дела). Понятно, что нарушение закона и оплачи­валось выше, чем плата за работу, — посулы были крупнее и поче­стей, и поминок. Получение взяток весьма жестоко каралось — взя­точника приговаривали к сечению кнутом, причем независимо от его социального положения (кроме думных чинов).

           Управленческая система XVII в., таким образом, изначально пред­полагала побочные источники дохода для подьячих — «кормление от дел». В случае переславских городовых подьячих их «кормило» про­винциальное общество — от служилых по отечеству и монастырских властей до посадских людей. И дело было не только в недостатке де­нег в государственной казне (из-за общей ограниченности денежной массы в государстве), чтобы высылать из Москвы или брать из мест­ных налогов средства для выплаты жалованья — хотя и это было так.

           Жалованье городовым подьячим со второй половины XVII в. вы­плачивалось из местных неокладных доходов — пенных (штрафные [70] с воевод и городовых приказных людей, дьяков и подьячих) и про­гонных денег, «рублевых» (возмещение неучастия в боевых действи­ях, по уважительным причинам, служилых людей по отечеству), по­шлинных и поворотных денег с судных дел и т.п., а эти доходы были, понятно, нестабильны. Например, в 1691 г. в переславской приказ­ной избе было «неокладных денежных доходов с приставных памя­тей и с мировых челобитен и с купчих и приводных по нынешний по 200 год (1692 г. — О.Н.) в приходе 14 руб. 26 алт. 2 ден.»[21], из которых было «дано великих государей жалованья годового приказные избы сторожу Гришке Кулемесину на 199 год 4 руб.»[22]. Из этих же денег переславская приказная изба черпала средства для своего функци­онирования: «в приказную избу куплено бумаги и свеч и чернил и дров и на подводы и прогонов и на всякие приказные расходы исзо­рено по 200 год 11 руб. 25 алт. 4 ден.»[23].

           Содержание обществом профессиональных управленцев госу­дарственного аппарата напрямую, а не путем перераспределения средств через налоги, устанавливало зависимость не только общест­ва от чиновников, но и чиновников от общества, что осознавалось каждой стороной вполне отчетливо. Подьячие открыто мотивирова­ли свои просьбы перейти в другой приказ или в другой город (что, кстати, происходило гораздо реже) невозможностью прокормиться на старом месте. «Пользователи» же приказами и приказными изба­ми, хотя негодовали по поводу непомерных поборов подьячих, зна­ли при этом точно, сколько, кому и за что было заплачено; общество видело, во что ему обходится администрация.

           Представления современного человека рисуют подьячего исключи­тельно как писаря, без конца записывающего за воеводой умные (или глупые) указы, по сто раз переписывающего их, в лучшем случае — канцеляриста, выписывающего людям нужные им бумажки (пример­но, как в современных ЖЭКах) и берущего за это огромные взятки. Сказать, что этот образ далек от реальности, будет слишком слабо.

           «Старые» подьячие по-существу занимали промежуточное по­ложение между дьяками и подьячими. Дьяк же в приказной системе назначался на высшие должности — от руководителя приказа (ми­нистерства) до руководителя стола (департамента). «Старые» подья­чие были причастны непосредственно к управленческой деятельно­сти приказа или, особенно, приказной избы. Свою деятельность они осуществляли или самостоятельно, или под руководством непосред­ственного начальника (в данном случае — воеводы). Это могли быть сыск беглых по челобитным служилых людей или распоряжению из Москвы, мобилизация служилых людей города и уезда на военные действия, организация устройства военных укреплений в городе и [71] уезде (например, возведение или починка засечных черт, крепостей, строительство казенных погребов и т.п.), прием или выдача денеж­ных средств из казны приказной избы, руководство медицинским освидетельствованием служилого человека, желавшего получить отставку от полковой службы по старости или увечью и т.д. Кроме того, подьячие такой, высшей категории на основании распоряже­ний воеводы руководили подготовкой внутренних справочных (вы­писки и т.п.) или исходящих документов (отписок воеводы в Москву, грамот воеводам других городов, росписных и сметных списков) и лично отвечали за эти документы, «приписывая» их (подписывая) или «справливая» (редактируя и заверяя правильность документа). Обязанностью этой категории подьячих было ведение дел по наибо­лее важным челобитным, причем целиком, от справок (выписок) до соответствующего исходящего от имени воеводы документа. «Ста­рые» подьячие организовывали делопроизводственную работу всей приказной избы — составляли образец документа, распределяли ра­боту по его написанию между подьячими низших категорий.

           Кроме того, именно «старые» городовые (в отличие от московских приказных, которые почти никогда не выезжали из столицы) подья­чие были тем ресурсом, из которого Разрядный приказ черпал кадры для полковых канцелярий — разрядных шатров — во время ведения боевых действий. Очевидно, что в экстремальных ситуациях «мини­стерству обороны» — Разрядному приказу — требовались наиболее квалифицированные кадры. Впрочем, в некоторых случаях выбор «министра обороны» — разрядного дьяка (а он лично осуществлял его) — падал и на подьячих средней статьи и даже молодых[24].

           Подьячие «средней руки» были специалистами самого широко­го профиля и непосредственно осуществляли всю текущую работу съезжей избы. На плечах подьячих этой категории лежал весь объем каждодневной работы приказной избы в исполнительной ее части. По распоряжениям воеводы или «старого» подьячего они готовили всю документацию избы по текущим делам: лично писали и руково­дили составлением внутренних справочных (выписок) и исходящих (отписки, памяти, сметные списки) документов, регистрировали от­правку последних и получение входящих (царских указов, отписок других воевод, челобитных служилых и прочих чинов людей) доку­ментов, а также лично вели всю документацию приказной избы по учету населения и материальной части города и уезда, что и отража­лось в сметных списках. Подьячие «средней руки», как и, отчасти, «старые», всегда участвовали в мероприятиях, организованных сто­личными властями, например, для помощи разборщикам в разборе служилых людей, межевым судьям при межевании, писцам — для [72] ведения писцового дела (т.е. описи земель какого-либо уезда или группы уездов), эмиссарам из Москвы, посланным с «сыском» — расследованием каких-либо правонарушений в провинции, — в качестве их помощников или в составе местной разыскной или «ревизионной» «комиссии». В их же компетенции было ведение до­кументов по судным делам, которые решались в приказной избе, и понятно, что от того, как будет изложено дело, в значительной сте­пени зависело его решение воеводой.

           Молодые подьячие были главными исполнителями делопроиз­водственных — но отнюдь не просто технических — работ в приказ­ной избе. Под руководством старших подьячих они писали черно­вики всех внутренних и исходящих документов по текущим делам управления городом и уездом, собирали и обрабатывали информа­цию (например, о поместных и денежных окладах городовых служи­лых людей, о числе «нетчиков» (избегавших службы в полках) в уез­де, о наличии осадных запасов и боеприпасов, о количестве жилых и выморочных (пустых) дворов в городе), которую запрашивали у переславского воеводы московские приказы или ярославский воево­да. Молодые подьячие были наиболее мобильны — их отправляли с поручениями в другие города или в Москву, они сопровождали мос­ковских уполномоченных в их деловых разъездах по уезду, ездили по поместьям служилых людей в поисках «нетчиков» или бежавших из полка, собирали налоги, непосредственно руководили работами по починке городовых укреплений и т.д.

           Наконец, если город оказывался в прифронтовой полосе, а пол­ковую походную канцелярию не успевали сформировать, ее функ­ции брала на себя городовая приказная изба.

           Стоит отметить, что подьячие приказной избы также считались военнообязанными и в случае опасности включались в городовой гарнизон. Поэтому в сметной росписи 1654 г., в числе прочих горо­жан, Разрядный приказ требует указать, и «с какими бои и кто имя­ны в Переславле в съзжей избе для письма подьячие»[25].

           Таким образом, учитывая общую приказную традицию и, тем бо­лее, весьма небольшой штат переславской приказной избы, следу­ет сказать, что подьячие любой статьи (и чем более высокой, тем в большей степени) были универсальными управленцами, сведущими и в военных, и в хозяйственных, и в административных, и в судеб­ных делах.

           Из приведенных сведений о переславских подьячих видно, что среди них преобладали выходцы из местного населения, хотя подья­чих в провинциальные приказные избы отправляли также из мос­ковских приказов. По большей же части ресурсом для пополнения [73] штата приказной избы были как семьи городовых приказных подья­чих, так и — в очень большой степени — городовые площадные подьячие. О династии городовых приказных подьячих — Ведерни­цыных — уже упоминалось. Что касается площадных подьячих, то это были выходцы из посада, грамотные люди, знающие толк в со­ставлении различных документов — челобитных, купчих, договор­ных и прочих грамот, т.е. документации частноправового характера. В исторической литературе их часто сравнивают с позднейшими нотариусами, да, собственно, такова и была их функция. Может по­казаться, что площадные подьячие обслуживали только «простой» люд, посадских и слободских жителей. Однако и представители слу­жилых людей по отечеству точно так же обращались за составлени­ем необходимых документов к площадным подьячим. Например, 12 августа 1659 г. площадной подьячий Тимофей Федоров составил поручную запись переславцев по «нетчике» (отказчике от службы) А.Т. Онаньине в том, чтобы он немедленно выехал в полк: «Се аз Переславля Залеского Ондрей Богданов сынъ Гринков, да яз Степан Евсегнеевъ сынъ Путятин переславской губной староста, да яз Алек­сей Иванов сынъ Ильинской да яз Онофрей Иванов переславской съезжей избы недельщики, да яз Яков Оксенов сынъ переславской россыльщик, да из Переславского уезду Залеского села Бренболы Большой Ондрея Третьякова сына Онаньина крестьяне Карпунка Труфанов, Митька Степанов, Еремъка Степанов поручилися есмя по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца указу переславскому россыльщику Богдану Степурину Переславля Залеского по нетчи­ке по Ондрее Третьякове сыне Онаньине в том, ехати ему Ондрею за нашею порукою великого государя на службу в полки к боярину князю Алексею Никитичу Трубецкому с товарыщи тот час не меш­кая нынешняго сто шездесят седмаго году и с государевы службы до отпуску ис полков не збежать. А будет не пойдет онъ Ондрей за на­шею порукою великого государя на службу в полки тот часъ или в полкех боярину князь Алексею Никитичю Трубецкому с товарыщи не явитца или з государевы службы до отпуску збежит, и на насъ на порущиков пеня великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца, а пеню — что великий государь укажетъ. А кои насъ порущиков будет в лицах (т.е., кто из порутчиков будет находиться в Переславле. — О.Н.), на томъ великого государя пеня и порука. А на то послуси (свидетели, понятые. — О.Н.) Богданъ Иванов сынъ Обаляевъ, а за­пись писалъ Тимошка Федоров лета 7167-го августа в 12 день. К сеи поручной записи Степан Путятин и вместо Андрея Гринкова ручали [74] Ондрея Онаньина, что стати ему в полку у боярина у князь Алексея Микитича Трубетцково, по ево Ондрееву челобитью руку приложил. К сей поручной записи переславской недельщик Алешка Ильин­ской вместо порущиков Онофрея Иванова да Якова Оксенова руча­ли в том, что стати ему в полку у боярина у князя Алексея Никитича Трубецкова, по их веленью руку приложил. К сей поручной записи место Ондреевых крестьян Онаньина Переславского уезду Залеско­го села Бренболы Большой Карпа Труфанова, Никиты Стефанова, Еремея Стефанова Переславского ж уезду Залеского села Олферье­ва никольской поп Иван Гавриловъ по их челобитью руку приложил. Послух Богдашко руку приложил»[26]. Стоит обратить внимание, что в XVII в. порутчиками, т.е. гарантами выезда на службу городового дворянина, были наравне со служилыми по отечеству и его крепост­ные крестьяне — в этом случае, как и во многих других, их социаль­ный и правовой статус был относительно высок и резко отличался от того, представление о котором мы получили и получаем из учебни­ков истории и «исторических» художественных фильмов.

           Площадные подьячие не были разрозненными дельцами-едино­личниками, а составляли свою корпорацию во главе со старостой и, хотя не состояли в штате воеводской канцелярии, все же входи­ли своего рода промежуточным звеном в общую государственную систему управления. Об этом свидетельствует, что имена площад­ных подьячих всех русских городов, где они были, фиксировались, наравне с именами и окладами городовых приказный подьячих, в Москве, в специальных подьяческих списках Разрядного приказа, и, при необходимости, площадных подьячих командировали в райо­ны боевых действий, в полковые канцелярии (разрядные шатры). Свое название площадные подьячие получили, что очевидно, от ме­ста своей деятельности: они сидели на площади, чаще всего рядом с местным административным учреждением (приказной избой или воеводским домом) и обслуживали местное население.

           По переписной книге 1677 г. в Переславле значатся трое пло­щадных подьячих: «Гараска Иванов, у Гараски сын Ганка 5 лет», «Тимошка Федоров (таким образом, этот площадной подьячий слу­жил городу около 20 лет. — О.Н.), у Тимошки дети: Офонка 13 лет, Петрушка 3 лет, Ивашко 2 лет»[27], «Кондрашка Андроников, у Конд­рашки сын Пронка 12 лет»[28]. В 1691 г. в Переславле было уже восемь площадных подьячих, или дьячков, как они значатся в росписи: «Гараска Иванов, Максимко Захаров, Алешка Листьянов, Мишка Попов, Ганька Гарасимов, Коземка Попцов, Ивашко Герасимов, Бориско Штиперстов»[29]. Через 5 лет их уже шестеро: «Максимко За­харовъ, Ганка Герасимов, Козмка Попцов, Бориско Штиперстовъ, [75] Савка Попцов, Ивашко Иванов»[30]. Как видно из списка, по крайней мере двое из них — Козьма и Савва Попцовы — принадлежали к пе­реславской подьяческой династии.

           И в случае назначения московского подьчего, и в случае замеще­ния вакансии в приказной избе местными кадрами, взаимоотноше­ния воеводы с подчиненными могли быть очень разными. Так, вое­вода и вновь назначенный московский подьячий могли «перенести» старую вражду друг с другом из столицы в провинцию. Подобных случаев в Переславле источники не оставили, однако в качестве при­мера можно привести слезную просьбу разрядного подьячего Ивана Оловенникова, отправленного подьячим «с приписью» (весьма высо­кая должность для подьячего, дающая ему право быть начальником провинциальной канцелярии) в Орел. Просьба обращена к стольни­ку А.И. Безобразову, влиятельному московскому знакомому И. Оло­венникова. Подьячий просит стольника походатайствовать за него перед орловским воеводой, который принял его неласково, и подья­чий справедливо опасается, что работать в такой обстановке недо­брожелательства будет очень трудно. «И как я приехал на Орел, — пишет И. Оловенников, — и орловский воевода, не любя, писал советную грамотку к Москве, чтоб мне не быть. Как, государь, уви­дишь, очи Василия Григорьевича (Семенова, руководителя Разрядно­го приказа. — О.Н.), пожалуй, по прежнему своему жалованью подай мне помочи, надеясь на твою милость дерзнул писать» (1677 г.)[31].

           С другой стороны, воеводы очень высоко ценили своих помощ­ников, понимая, что без них дела в городе и уезде просто остановят­ся, что заставляло воевод, например, не отпускать подьячих по тре­бованию Разрядного приказа даже в такие важные «командировки», как в полки, в полковые канцелярии. Городовые воеводы доносили в Москву, что подьячих в приказной избе остается так мало, что «госу­даревых делъ делать некому, а (в городе таком-то), государь, твои ве­ликого государя дела многие, и за темъ их, подьячих, малолюдством твоим великого государя всяким делам чинитца мотчания»[32].

           Были случаи, когда возвращаясь с воеводства в Москву, в при­каз, или воеводой в другой город, воевода нередко забирал с со­бой подьячего, с которым он особенно хорошо сработался, — такая практика также отмечена в источниках. Таким образом происходил «круговорот» мелких управленцев в объеме всего государства, подья­чие становились весьма информированными в делах как местного управления, так и центрального, что безусловно чрезвычайно рас­ширяло их кругозор, понимание того дела, которым они занимались в любом месте, избавляло как от провинциальной узколобости, так и от столичного снобизма.

           [76] Как отмечалось выше, в подавляющем большинстве случаев ва­кансии в местном органе управления — приказной избе — замеща­лись выходцами из этого же города или уезда. Очевидно, что начав карьеру площадным подьячим или молодым подьячим в приказной избе, местные служащие получали не только богатый делопроиз­водственный и управленческий опыт, но и преимущество, которо­му ничего нельзя было противопоставить — даже столичную иску­шенность в делах. Таким преимуществом было глубочайшее знание местных обычаев, особенностей жизни, связей разных людей между собой и, разумеется, связей самого подьячего с местными «сильны­ми» людьми. Это ставило местного подьячего в выгодное положение в отношении воеводы, не знавшего местных жизненных обстоя­тельств, и давало подьячему в руки сильные рычаги в делах местно­го управления и суда. При этом, если московский подьячий назна­чался сверху, то местный выбирался местным же обществом, был его эмиссаром во властных структурах. Бывало, что во время таких выборов разыгрывались целые баталии двух лагерей — сторонников разных кандидатов на место городового подьячего. Они приходили к воеводе, писали челобитные воеводе и в Москву, всячески очерняя противника и превознося своего ставленника.

           Низший уровень городовой администрации составляли недель­щики и приставы (выбиравшиеся на определенный строк в помощ­ники к воеводе из отставных или бедных, не могущих нести «даль­нюю» службу служилых людей), на которых ложились практические исполнения распоряжений воеводы. Таких людей в Переславле 1661 г. было двое (оба приставы)[33], в 1664 г. — пять человек (недельщик и четыре пристава)[34], в 1691 г. — восемь (все приставы)[35]. В обязан­ности недельщика входили вызов в суд сторон, расследование дела, арест и допрос (даже с пыткой) обвиняемого, организация поваль­ного обыска (всеобщего опроса жителей города и уезда по уголовно­му делу) и передача в суд дел о воровстве, исполнение решения суда по делу. Наименование, что понятно, происходит от сменной служ­бы недельщиков — по неделям. Обязанности приставов практиче­ски не отличались от обязанностей недельщиков, собственно, не­дельщик и был приставом, служившим по неделям. Однако разница, по всей видимости, все же была (поскольку недельщики и приставы в источниках всегда различаются). Заключалась эта разница, оче­видно, в несколько более высоком положении недельщика; возмож­но, он руководил приставами.

           Из таких же местных городовых служилых людей, практически всегда бедных, назначались рассыльщики — должностные лица с меньшими полномочиями, чем недельщики и приставы. Фактически [77] их можно назвать курьерами: они были обязаны собрать на сход жите­лей, разослать сидевшим в деревнях дворянам распоряжения воеводы, конвоировать осужденных, а также доставлять важные документы из приказной избы в московские приказы (например, рассыльщик Иван Поярков привез в Разряд сметную роспись Переславля за 1654 г.[36]). Таких рассыльщиков в 1661 г. в Переславле Залесском было 10 чело­век[37], в 1664 г. — 13[38], в 1677 г. — 5 человек[39], в 1691 г. — 9[40], в 1696 г. — 7[41].

          . Денежного жалованья они не получали, а кормились с поме­стий — специальных «розсыльщичьих дач», которые составляли для 9 человек «200 чети в поле, а в дву по тому ж». Рассыльщичья служба нередко передавлась по наследству вместе с поместьем. Так, упомя­нутый Иван Поярков получил должность вместо умершего отца Афа­насия Пояркова. В том же 1691 г. продолжились еще две «розсыльщи­чьи» династии: «Розсыльщик ... Богдашко Степурин за старостью от розсылочной службы отставлен и вместо его Богдашки служит роз­сылочную службу сын его Дмитряшка»; вместо отца Якова Аксенова стал служить «розсылочную службу сын его Данилко»[42].

           Еще одной категорией служащих приказной избы были сторожа (в 1691 г., к примеру, это был Григорий Кулемесин с жалованьем 4 руб.)[43]. Сторожа приказной избы нанимали местные жители, давая по нему поручную запись — своего рода гарантийное обязательство его бес­порочной службы (в приказной избе хранилась, например, «поручная запись сьезжие избы по стороже по Левке Горбунове» 1661 г.[44]

           Сторож, как следует из самого определения, днем и ночью нес охрану помещений приказной избы и находящегося в ней приказно­го архива. Но кроме этого, в его обязанности входило приобретать канцелярские принадлежности для воеводы и служащих приказной избы (покупать их в торговых рядах или заказывать у ремеслеников­специалистов) — чернила, перья, песок для промокания документов и песочницы, куда песок насыпали, караксы (специальные приспо­собления для разметки строк на листе бумаги), ножницы, клей. У сторожей обычно хранился казенный воск для запечатывания доку­ментов, исходящих из приказной избы. Сторож приказной избы был также своего рода заведующим по хозяйственой части, обеспечивая жизнедеятельность учреждения. Помимо покупки канцелярских принадлежностей, в обязанности сторожа входило приобретение свечей (перед иконами и для освещения рабочих мест воеводы и по­дьячих), «шанданов» (шандалов — железных подсвечников) и дере­вянных подсвечников (подсвечники были подвесными, настенными и настольными), дров для отопления помещений, метел для подме­тания полов и птичьих «крыл, чем с образов пыль обметать», щип­цов для снятия нагара, коробьев и ящиков для хранения докумен[78]тов, различного вида замков для запора этих ящиков и дверей избы. Сторож обязан был следить за чистотой в комнатах и комфортом служащих приказной избы. Старым подьячим могли полагаться «тю­шаки» — небольшие продолговатые матрасики, набитые шерстью, чтобы класть на лавки. В избу приобретались ручные полотенца — известно, что в приказах и приказных избах были умывальники. По­видимому, в обязанности сторожа входил также если не сам ремонт приказной мебели (столов и лавок), то его организация.

           Кроме аппарата приказной избы, в подчинении воеводы состоя­ли должностые лица с особой специализацией, которые помога­ли ему управлять отдельными сферами городского хозяйства. Это были осадный, стрелецкий, пушкарский головы, ямской приказ­чик, руководившие соответствующими военными и гражданскими корпорациями. Все они были местными жителями, но состояли на государственной службе и не избирались, а назначались из центра, соответствующими приказами.

           Так, на осадном голове (назначался из служилых по отечеству) лежала обязанность непосредственно организовать защиту горо­да при нападении на него и поддерживать в боевом состоянии го­родских осадных людей — служилых по прибору (солдат, драгун и проч.) и дворян и детей боярских, которые за старостью, увечьем или из-за бедности были отставлены от полковой службы и на­правлены в ближнюю осадную службу. В распоряжении осадного головы для различных посылок находились денщики, дежурившие по очереди. Стрелецкий голова был высшим чином стрелецкого войска, а потому принадлежал к сословию служилых по отечеству, хотя и не высших чинов — был из дворян или детей боярских. Он был начальником пяти сотен стрельцов и назначался Стрелецким приказом. Стрелецкий голова со стрельцами находились, в целом, в распоряжении воеводы, но последний не имел полномочий вме­шиваться во внутренние дела стрелецкого полка. Пушкарский го­лова, что очевидно, был руководителем городской артиллерии; на­значался Пушкарским приказом из той же среды служилых людей, что и стрелецкий голова, но, как и последний, находился в распо­ряжении городового воеводы. Наконец, ямской голова осуществлял надзор за исправлением ямской повинности ямщиками. Поскольку рядом с Переславлем-Залесским существовала довольно большая ямская слобода, естественно, что она управлялась собственным ру­ководителем. Названия должностей, которые занимали начальники переславской Ямской слободы в течение века менялись — в 1664 г. это был приказчик Ларион Соколов[45], в 1691 г. — староста Алексе­ей Шаныгин[46]. По всей вероятности, эти перемены означали дви[79]жение от преимущественно государственного управления слободой (приказчик был назначаемым государственным служащим, нередко назначал его городовой воевода) к более самостоятельному (выбор­ный староста). Тем не менее, Ямская слобода все же находилась под общим контролем воеводы, почему в 1661 г. в документах приказной избы и оказалась «роспись переславского яму пригонному ямскому двору — с каких сохъ тот двор зделан, за воевоцкою Ивановою ру­кою Селунского 131-го да 132-го году (1623 и 1624 гг. — О.Н.)»[47].

           Для сборов налогов местное население выбирало, за небольшими исключениями, из местных посадских и уездных людей специаль­ных администраторов — таможенных и кабацких голов (обычно это было одно лицо) и их помощников — ларечных и рядовых целоваль­ников. Все они приносили присягу (целовали крест) в приказной избе в присутствии воеводы (в редких случаях таможенного и кабац­кого голов присылали из Москвы или выбирали в другом городе). Все документы, относящиеся к назначению таможенных и кабац­ких голов и их помощников, соответственно хранились у воеводы, в приказной избе, например, «четыре записи по выборных сошных целовальникох Горицкого монастыря по крестьянех по Ивашке Тыр­косе да по Серешке Клобучкове да по Леонтьеве крестьянине Бори­сова сына Полтева по Никите Семенове в зборе ямскихъ и стрелец­ких денегъ»[48]. Таможня располагалась на Торговой площади, более точное местое ее нахождения в XVII в. не известно. Разумеется, на должности таможенных голов и целовальников выбирались люди, как обычно, «добрые», «душою прямы и животом прожиточны», т.е. состоятельные, но и со спецификой занимаемого места — «не воры и не бражники». Таможенные головы и целовальники осматривали и оценивали привезенные товары, следили, чтобы не была провезена контрабанда, собирали ввозные пошлины, устраивали заставы, уч­реждали таможни на вновь появившихся торгах и ярмарках.

           Кабацкие же головы и целовальники организовывали строитель­ство и починку кружечных дворов, изготовленние казенных вина, пива и меда, их хранение и продажу. За все недоборы соответствую­щих налогов и пошлин головы и целовальники, а также выбравшие их люди несли ответственность личным имуществом. По всей веро­ятности, в течение XVII в. переславский кабак (кружечный двор) не раз менял свое местоположение. Так, в 1693 г. игумен Никитского мо­настыря Феодосий по «указу великого господина с(вя)теишаго киръ Адриана архиепископа Московского и всеа Росии и всехъ северныхъ странъ патриарха и по грамоте из ево святеишаго патриарха Казенно­го приказу» получил на посаде землю, «что бывал на том месте преж сего кабакъ», чтобы построить там «холодную церковь Пресвятые [80] Бгородицы Казанския». Описные книги указывают место бывшего кабака: «от Московские болшие дороги по описи и мере Никицкого монастыря игумена Феодосия отмеряно того церковного места в дли­ну девять саженъ, а поперег отмерено от Юрьевские дороги пять са­жен, а смежна та церковная земля по стороны через Юрьевскую ж до­рогу от церкви Сергия Чюдотворца, что на берегу реки Трубежа, а по другую сторону от посадцкие земли от дворов до тои церковнои земли мерою пять саженъ, а с четверную сторону от посадцкои же земли от анбаровъ»[49]. Московская дорога — ныне Ростовская улица, Юрьев­ская дорога — это, скорее всего, изменившая свои начало и направле­ние Кошелёвка, или, возможно, исчезнувшая ныне Воздвиженка, что шла правее старой трассировки улицы Кошелёвки (обе дороги вели из Переславля в Юрьев-Польский); церковь Сергия Радонежского стоя­ла на самом берегу Трубежа, на продолжении в сторону реки нынеш­ней улицы Пролетарской, — т.е. старый кабак располагался в самом центре тогдашнего переславского торга. На плане 30-х годов XVIII в.[50] «петейной домъ» находился в самом городе, внутри валов и примыкал к кварталу севернее бывшего Богородского девичья монастыря (ныне здесь храмы Владимирской Богородицы и Благоверного князя Алек­сандра Невского) и находился напротив садового участка Ф.Ф. Угри­мова (примерно на этом месте теперь находится неизменно посещае­мая всеми туристами «Блинная»).

           Собранные кабацкими и таможенными головами деньги посту­пали в приказную избу и хранились в специальной комнате или вы­городке, в особом сундуке, вплоть до отправки в Москву. Разумеет­ся, профессиональных инкассаторов в российской государственной системе XVII в. не было, однако некоторые, сложившиеся естест­венным образом правила перемещения финансов существовали. Самые крупные платежи из провинции складывались из окладных доходов. В свою очередь, самыми большими из них были сборы с таможен, кабаков и кружечных дворов. Такие сборы во второй по­ловине XVII в. чаще всего отдавались государством на откуп — сис­тема, при которой откупщик обязывался выплатить государству установленную сумму, гарантируя это своим имуществом и свобо­дой; в то же время, все сборы, превысившие оклад, предоставлялись откупщику. Откупные деньги везли из провинциальных городов в московские приказы практически всегда сами откупщики. Если же кабацкие и таможенные деньги собирали головы и целовальники, то «инкассаторами» могли быть любые доверенные люди. Вообще, крупные суммы из провинции предпочитали отправлять в Москву ответственными людьми, прежде всего, представителями централь­ной или местной администрации разного уровня. Это могли быть, [81] например, столичные подьячие, командированные в город с каким­либо заданием из приказа и забиравшие деньги с оказией. Чаще же всего это были местные таможенные или кабацкие головы, в более редких случаях — представители меньших городовых чинов (городо­вые дети боярские, городовые казаки, пушкари).

           Следует отметить одну бюрократическую особенность доставки собранных сумм разными лицами: если деньги привозил сам сбор­щик налогов (откупщик или голова), он не представлял в приказ ни­какого сопроводительного документа от местного начальства; то же правило действовало и в том случае, если деньги доставлял подья­чий — московский или городовой. Предполагалось, что такие люди по самому своему положению в государственной служебной иерар­хии должны самостоятельно нести ответственность за порученное дело. В остальных случаях «курьер» вез с собой сопроводительную отписку (донесение) городового воеводы[51].

           Городовой воевода, таким образом, был эмиссаром центрального правительства в провинцию, выбранный и назначенный этим пра­вительством; подьячие приказной избы, городские головы могли быть как направлены из Москвы или других городов, так и избраны местным обществом, представляя собой некий мост, связующее зве­но между центральной властью и местной. Но в городе были и дру­гие органы власти и их представители, которые избирались только местными жителями. Это прежде всего губные старосты и подьячие губной избы.

           О происхождении термина «губа» ученые спорят до сих пор. Применительно к управлению это означало некую определенную административную единицу, округ, примерно в границах волости. Население этого округа из всех сословий (и служилых, и тяглых, но лично свободных) избирали человека «доброго», «прямого душой и животом прожиточного» и обязательно грамотного, поскольку к нему приходила корреспонденция из центра, а он сам должен был документировать свою деятельность. Несмотря на всесословность электората, кандидатом на должность губного старосты мог быть только представитель служилого сословия — городовой дворянин или сын боярский. В XVII в. срок службы губного старосты, в отли­чие от воеводы, определен не был, а продолжался столько, сколько выборный устраивал свой округ и центральное правительственное учреждение, которому, в границах своей компетенции, непосред­ственно подчинялся и перед которым отчитывался, — Разбойный приказ (мы увидим ниже, что губные власти Переславля могли «пе­ресидеть» по крайней мере трех воевод). Но отвечал за свою службу губной староста не только перед центральным ведомством — в той [82] же мере за правильное, справедливое исполнение своих обязан­ностей он нес ответственность и перед выбравшими его людьми — и староста, и выборщики ручались за исправную службу губного старосты своими «животами», т.е. имуществом. Поэтому губной староста в любой момент мог быть отставлен от должности — как по своей просьбе (по старости или болезни), так и в связи с претензи­ями жителей своего округа. Для вхождения в должность избранный кандидат должен был явиться в Москву, в Разбойный приказ, лично представиться и предъявить собственноручно заверенные избирате­лями и городовым воеводой выборные списки, после чего здесь же, в приказе, утверждался, приводился к присяге и получал, как и вое­вода, наказ, где объявлялись и разъяснялись его полномочия, обя­занности и ответственность за их исполнение.

           Из названия головного ведомства ясно, какого рода деятельность входила в компетенцию губного старосты. Это были сыск и расправа с «ведомыми разбойниками», под которыми понимались не только обычные уголовники, но и участники антиправительственных вы­ступлений. Но, разумеется, чаще всего это были «бытовые» преступ­ления — убийства, воровство, грабеж, поджоги, драки с увечьями и т.п. Исключение составляли политические дела, проходившие по категории «слова и дела государевых», которые находились в компе­тенции только воеводы, да и то чаще всего такие дела передавались в Москву, в соответствующий приказ, например, «по государеве грамоте скаски и обыски свеиские земли про перебещиков про ко­релян». Любопытна, в связи с этим, еще одна полученная переслав­ским воеводой указная грамота царя Алексея Михайловича, «како­ва прислана во 157-м (1649-м. — О.Н.) году ис Костромские чети за приписью диака Богдана Силина, велено заказ учинить, чтоб ни­какова безчинства во всяких людех, что супротивно крестиянскому (христианскому. — О.Н.) закону, не было»[52]. Речь идет об опасениях правительства относительно возможных народных волнений в связи с принятием Соборного Уложения.

           В конце XVI — начале XVII в. полномочия губных старост вклю­чали в себя также контроль за распределением земельных пожало­ваний и сбором государственных налогов. Именно поэтому среди документов переславской приказной избы оказались свидетельства былых полномочий губных старост. Это, например, списки с пла­тежных книг, изъятые у переславского губного старосты Осипа Да­хина в 1610-мг., «после приходу литовских людеи». Книги оказались «драны, многих листов в них нет», поэтому в 1653 г. с них и сделали списки, «а подлинные платежные книги по государеве грамоте по­сланы к Москве в Помеснои приказъ»[53].

           [83] Со временем губные старосты, продолжая оставаться выборны­ми местными администраторами, стали восприниматься и обще­ством, и правительством как часть государственной машины. По всей видимости, движение это было встречным. Губные старосты, получив власть, хоть и из рук избирателей, все равно чувствовали себя выше последних (особенно после посещения Москвы и полу­чения «благословления» от центрального ведомства) и ближе к госу­дарственной администрации. Правительство же начинало все более широко использовать этот управленческий ресурс (при всегдашней его нехватке в России XVII в.) для исполнения своих поручений. По Уложению 1649 г. губной староста мог уже официально заменять во­еводу, если по каким-то причинам его не было в городе вовсе или он временно отсутствовал. Правда, были периоды (1669—1679, 1683— 1684), когда на 15 лет институт губного управления был приостанов­лен, их дела возложены сначала на специальных «сыщиков», затем на воевод, но с 1684 г. он был вновь возобновлен и просуществовал до полного уничтожения Петром I в 1702 г. Следует обратить внима­ние, что периоды ограничения губного управления были связаны с так называемыми «большими сысками», связанными с напряжен­ной социальной ситуацией в стране (походы Степана Разина, стре­лецкое восстание 1682 г.).

           Естественно, что такой круг обязанностей, которые были возло­жены на губного старосту, не предполагал, что он справится с ними в одиночку. Губному старосте, как и воеводе, полагался аппарат в виде губной избы, которая была несколько малочисленнее приказ­ной. Если город был большим, делопроизводством губной избы ве­дал дьяк (чаще его называли губным дьячком), если меньше — по­дьячий. И тот, и другой, понятно, избирались местным населением и, так же, как глава губной избы, приносили присягу.

           В Переславле-Залесском в 1664 г. всю губную «администрацию» составляли «губнои староста Степан Евсегниев с(ы)нъ Путятинъ да губнои дьячекъ Иван Онан(ь)инъ с(ы)нъ Попцов»[54]; через семь лет, в 1670/1 г. представителями губной власти значатся они же («В Пере­славле Залесскомъ губнои староста Степан Евсегнеевъ с(ы)н Путя­тинъ да губнои дьячикъ Иван Онан(ь)инъ сын Попцов»[55]); в пере­писной книге 1677 г. вновь упомянут представитель переславской подьяческой династии Попцовых — губной подьячий Иван Поп­цов[56]. К 1691 г. штат губной избы вырос: губному старосте Игнатию Семенову сыну Чекину помогали подьячие Иван Фаддеев, Федор Ге­расимов и Василий Фаддеев[57].

           Помощником и подчиненным губного стросты был также губ­ной целовальник (целовал крест перед воеводой, принимая присягу). [84] Губной целовальник также был выборным администратором, но из­бирался исключительно тяглыми людьми — посадскими и уездны­ми (черносошными, лично свободными, крестьянами), без всякого участия служилых людей по отечеству. Критерием избрания было, чтобы человек был «добрый и животом прожиточный, которых бы с такое дело стало», т.е. уже проявивший себя в управлении, зато в дан­ном случае грамотность не являлась непременным условием занятия должности. Сроки пребывания в должности, как и число губных це­ловальников, законом не ограничивались, определяясь обстоятель­ствами городской жизни и насущной необходимостью. Целоваль­ники, в свою очередь, опирались на избираемых в волостях, станах, сельских и посадских округах сотников, пятидесятников и десятни­ков, составляя вместе с ними местную «полицейскую организацию».

           Содержались губные целовальники, как и весь губной аппарат, за счет избирателей, «по их договору». Так, упомянутым выше трем подьячим губной избы в 1691 г. был «оклад им великих государей жа­лованья по 6 руб. человеку, дают из подъемных денег»[58].

           Еще одним участником административной деятельности в Пере­славе был земский староста. В отличие от губного, его «электоратом» были черносошные крестьяне и посадское население. В компетен­цию земских органов входило решение дел, в современой термино­логии, судных гражданских и тех уголовных, которые могли рас­сматриваться в так называемом состязательном процессе (т.е. драки, побои, кражи, ябедничество, подделка документов и т.п.). Более тяж­кие дела, такие, как поджог, убийство, разбойное нападение, земские старосты чаще всего рассматривали совместно с губными. Важной обязанностью земских старост, которая постепенно вытеснила су­дебную, был сбор окладных налогов (с твердо установленной суммой платежей на определенные государственные нужды) и средств на со­держание воеводской администрации. Кроме этого, земские старос­ты были обязаны по распоряжению воеводы организовать обследо­вание города (главным образом, с фискальными целями), составить по результатам обследования документацию и заверить ее не только своими подписями, но и подписями представителей посада. Такие функции земских властей отражают, например, «сказки» (донесения) 1655 г. «земского старосты Емельки Трофимова и всех посадцкихъ людеи за руками о жилых и выморных дворех посадцких же людеи»[59] и 1666 г. «земского старосты Карпунки Мартьянова и земскихъ цело­вальников и всех посадцких людеи за руками о жилых и выморных дворех посадцких же людеи и дозорные книги»[60].

           У земского старосты, как и у губного, был свой «аппарат», с по­мощью которого староста осуществлял свои полномочия. Это были [85] земский дьяк или земские подьячие и земские целовальники. Все эти должностные лица избирались из числа «лучших людей» — за­житочных черносошных крестьян и состоятельных посадских лю­дей. В своей деятельности земские выборные «чиновники», как и губные, опирались на низших представителей этой выборной, в сво­ем роде демократической системы — сотских, пятидесятских и де­сятских, выставляемых крестьянской общиной.

           Суммируя изложенное, можно сказать, что система управления Переславлем-Залесским представляется на первый взгляд одно­временно и слишком сложной (со взаимно перекрещивающимися полномочиями разных групп администрации, с дублированием не­которых их функций, с подчинением города и его отдельных частей разным центральным учреждениям), и слишком простой, поскольку состояла всего из трех главных уровней управления — воевода, губ­ная изба, земская изба.

           Городовой воевода исполнял в городе роль своего рода главного диспетчера, приводя к единому знаменателю (целостность и процве­тание города) действия всех управленческих векторов и движений людей, исходящих как из центра, так и из провинции.

           Подьячие приказной избы, направленые из Москвы или избран­ные местным обществом, как и назначенные Москвой главы спе­циальных корпораций, представляли собой некий мост, связующее звено между центральной властью и провинцией.

           Даже простое перечисление выборных местных администрато­ров (губные подьячие, земские старосты и земские дьячки, губные и земские целовальники, сотские, пятидесятские, десятские, кабац­кие и таможенные головы и др.), пусть и самого низшего звена, де­монстрирует весомость самоуправления в жизни местного общества. Присутствие в системе местной администрации такой значительной доли самоуправления, при всех известных ее ограничениях, происте­кало и из многовековых традиций «мирской», общинной жизни, и из обширности территорий государства и малочисленности тогдашнего чиновничества (на одного управленца в конце XVII в. приходилось чуть меньше 3,5 тысяч человек; в современной России это соотноше­ние — 1: 3). Еще одним немаловажным фактором такого устройства управления стал опыт власти в собирании и восстановлении государ­ства после Смуты, когда пришло понимание: без помощи «земли» не обойтись, а чрезмерно натягивая бразды правления, можно совсем загубить под седоком «лошадку» и опять остаться ни с чем.

           Сюда же можно отнести и другую характерную черту русского го­сударственного устройства — челобитные. Система (именно систе­ма) челобитных была одной из важнейших в строении государствен[86]ного менеджмента XVII в. Челобитные, при всех своих очевидных и кажущихся минусах, были надежной системой обратной связи, давали возможность центральной власти учитывать и защищать (в том числе и в судебном порядке) интересы всех слоев населения, а также, что имеет столь же важное значение, давали народу надежду, пусть нередко иллюзорную, на защиту и разумный порядок жизни, поддерживаемый властью.

           Именно такая форма управления (даже принимая во внимание все ее недостатки) благодаря системе противовесов, баланса меж­ду централизующей ролью верховной власти, государства и само­управления на местах была гибкой, адаптивной, способной быстро реагировать на постоянно меняющиеся обстоятельства городской и уездной жизни, и позволяла на разных уровнях решать маленькие и большие задачи каждого дня.

           [86-87] СНОСКИ оригинального текста