Труды Института российской истории. Выпуск 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула: Гриф и К, 2010. 524 с. 32,75 п.л. 500 экз.

Полководцы и военные герои в исторической памяти русского народа

Автор
Буганов Александр Викторович

Аннотация

Статья посвящена отражению в памяти русских крестьян геро­ических страниц отечественной истории, деятельности выдающихся полководцев. Автор показывает, что в осмыслении военных событий определяющими были патриотические и конфессиональные факторы. В массовом сознании до середины XX в. сохранялись основные черты дореволюционной военно-исторической фольклорной традиции, схо­жесть в трактовках героев прошлого и настоящего.

Ключевые слова
историческая память, фольклор, русское кре­стьянство, полководцы и герои российских войн XVII—XX вв.

Шкала времени – век
XVII XVIII XIX XX

Библиографическое описание:
Буганов А.В. Полководцы и военные герои в исторической памяти русского народа // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 160-173.

Текст статьи

 

[160]

А.В. Буганов

ПОЛКОВОДЦЫ И ВОЕННЫЕ ГЕРОИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ РУССКОГО НАРОДА[*]

 

           В исторической памяти русского народа всегда высоко це­нились полководцы и военные герои, добывавшие славу России и проявлявшие боевые и героические качества русских людей. В военных противостояниях ярко проступали черты личности как выразителя народного духа. Воспоминания об удачных сражениях укрепляли убеждение в непобедимости России, ее государственно­го величия, поднимали самооценку народа, способствовали росту позитивной идентичности. Подвиги русского воинства освяща­лись как господствующей Церковью, так и народным сознанием.

           Историческая память Нового и Новейшего времени опиралась на героическую традицию Средневековья, сущностной чертой ко­торого являлось представление о служении. Яркие личностные ка­чества (а уж воинов особенно) проявлялись на государевой служ­бе. В историческом фольклоре XVII—XVIII столетий все чаще на первый план выходят отличившиеся в походах и сражениях вое­начальники. Значительный след в народных исторических пред­ставлениях оставило Смутное время начала XVII века. По выраже­нию П.Я. Чаадаева, то был «момент беспримерный, пробудивший [161] скрытые силы общества». В России прежде не было столь широ­кого освободительного всесословного движения. Современникам Смуты и их потомкам остались памятны яркие исторические де­ятели той поры: Д.М. Пожарский, Козьма Минин, Прокопий Ля­пунов, М.В. Скопин-Шуйский.

           Князь Пожарский представал в народной памятй как спаси­тель Отечества и избранник простого люда: «удалого молодца во­еводушку» Пожарского «выбрали себе солдатушки, молодые рат­нички». Перед штурмом Москвы он вместе с ними молился «на святые врата Спасские и на пречистый образ Спасителя» (из песни Смутного времени).

           В одной из песен Дмитрий Пожарский — вопреки историче­ским фактам — был даже избран в цари, но отказался от престола в пользу Михаила Романова:

 

                               Как и возговорит к боярам Пожарский князь:

                               Ох вы гой ecu, бояры, воеводы московские!..

                               Уж вы выберите себе в православные цари

                               Из славного, из богатого дома Романова —

                               Михаила, сына Федоровича.

                               И выбрали себе в цари Михаила, сына Федоровича[1].

 

           Столь своеобразное преломление воспоминаний о борьбе раз­личных кандидатур на русский престол выявляет не только по­пулярность князя Дмитрия в народе, но и воззрения на то, каков должен быть православный царь — защитником и заступником Отечества.

           Козьма Минин, обратившийся к посаду с призывом освободить Московское государство от польских и литовских интервентов, не был полководцем да и сколько-нибудь военным человеком. Но в нашем сознании он навсегда остался патриотом, мирским под­вижником, организатором нижегородского ополчения:

 

                               Ох вы гой ecu, товарищи, Нижегородские купцы!

                               Оставляйте вы свои дома,

                               Покидайте ваших жен и детей,

                               Вы продайте все ваше злато-серебро.

                               Накупите себе острых копьев,

                               Вострых копьев, булатных ножей.

                               Пойдем-ка мы сражаться

                               За матушку за родную землю[2].

 

           И в дальнейшем имя Минина жило в памяти народной. Во вре­мя Отечественной войны с Наполеоном его образ, несомненно, [162] способствовал формированию «жертвенного» сознания. Очевидна и обратная связь — в обстановке патриотического подъема и добро­вольных пожертвований в 1812 г. личность Минина становилась для крестьян еще более известной и привлекательной. В 1899 г. корреспондент Этнографического бюро сообщал из Гжатского у. Смоленской губ.: «Слава Минина и вообще вся сцена с пожертво­ванием [денег на ополчение — А.Б.] ... трогают простолюдинов и вызывают в них чувство патриотизма. Народу приятно читать про лиц, приносивших себя в жертву России»[3].

           Не был обойден вниманием в исторических песнях и воевода князь Михаил Скопин-Шуйский. Решающую роль в героизации образа Скопина сыграли его победы над поляками и войсками Лжедмитрия II. В песнях он «оберегатель мира крещеного и всей нашей земли святорусския». Немаловажным для народного при­знания Скопина стало получение им благословения от преп. Ири­нарха Ростовского. Отказав в духовной поддержке предводителю поляков Сапеге, старец передал гонцам от Скопина-Шуйского крест и просфору и велел сказать: «Дерзай, и Бог поможет тебе», и под Александровой слободой князь разбил литовцев. История повторилась после прибытия к ним подкреплений. Вновь старец послал князю благословение и просфору, и опять русские стали победителями. После того как Сапега был окончательно разбит и бежал в Волоколамск, а Тушинский вор был убит в Калуге, Скопин с благодарностью вернул крест старца его посланцам[4]. Церковное благословение в этом предании, как, впрочем, и во многих других воспоминаниях, считалось непременным условием успеха в воен­ном деле.

           Часто встречалось противопоставление «бояр-изменников» Скопину-Шуйскому (например, князей Мстиславского и Воро­тынского) и Прокопию Ляпунову. В песне «Ляпунов и Гужмунд» подчеркивалось: в то время как «многие русские бояре нечестивцу отдались, от Христовой веры отреклись», думный воевода Проко­пий Ляпунов «крепко веру защищал ... изменников отгонял».

           После создания регулярной армии в начале XVIII столетия к выдающимся полководцам постепенно переходит от царя дело за­щиты Отечества. С именем фельдмаршала Б.П. Шереметева, «ца­рева большого боярина, генерала и кавалера», народное сознание связывало первые победы над шведами: освобождение Орешка, битву при Красной мызе и другие успехи в Северной войне. Не прошло незамеченным появление сильного флота. Фольклорное число кораблей — три — в песнях того времени осмысливалось так: на первом корабле находились царь или глава войска — Шереме­тев, на втором — князья да бояре, офицеры, на третьем — солдаты, [163] которые помогают царю или Шереметеву «думу думати» о том, как одолеть неприятеля. Песни о военной службе на флоте стояли все же несколько особняком: как к любому новому делу, отношение к морю было несколько настороженным.

           По народным представлениям рука Божия была рядом с фель­дмаршалом. Предание повествует, что когда Петр I решился дать шведам генеральное сражение под Полтавой, то назначил его на 26 июня, в день празднования явления чудотворной иконы Тихвин­ской Божьей Матери. Шереметев, который имел «особую веру и усердие» к этой Богородичной иконе, упросил государя отсрочить битву на один день. Петр согласился. Вместе со своим воинством государь и фельдмаршал молились перед образом Богоматери. Тогда же графом дан был обет, если останется победителем, осно­вать невдалеке, в Борисовке, иноческую девическую обитель в честь чудотворной Тихвинской иконы. Сразу после победы фельд­маршал вместе с Петром выбрали место для устроения обители, и в ближайшие годы попечениями Шереметева она была выстроена и получила наименование Борисовской-Тихвинской[5].

           Подвиги военных героев порой больше следовали за фоль­клорной традицией, нежели за их реальной биографией. В пес­нях о Прусской войне атаман И.М. Красношеков, переодевшись купцом, даже посещает прусского короля в его собственной ре­зиденции (впоследствии этот подвиг героя казаков был приписан казачьему атаману Платову, отправившемуся в Париж, к «самому французу»). В последующие десятилетия победная традиция в пес­нях опиралась на образы П.А. Румянцева, З.Г. Чернышева[6] и дру­гих полководцев.

           Характерно, что для возведения того или иного лица в ранг на­родного героя вовсе не обязательным являлось «простое» происхо­ждение. В Куликовской битве героями-воинами стали Александр Пересвет, бывший боярин брянский, и Андрей Ослябя, бывший боярин любецкий. Когда-то они славились как опытные и до­блестные воины, даже прослыли богатырями, но потом ушли из мира в Святотроицкую обитель под покровительство Сергия Радо­нежского. Их религиозный и военный подвиг создал уверенность у войска, что эта битва — святая, что умершие в ней ради спасения родины пойдут в рай.

           Военачальники—бояре, если выступали вместе с народом про­тив внешнего врага, представали в фольклоре искренними патри­отами. Таковы были, например, Семен Пожарский, отказавшийся изменить Родине и погибший в татарском плену, боярин-воевода Карамышев в песнях об осадах Пскова и Волоколамска. Боя­рин Никита Романович (дед царя Михаила) выступал иногда как [164] казачий есаул, сподвижник Ермака и Степана Разина, именовал­ся «старым казаком» и противопоставлялся Малюте Скуратову. З.Г. Чернышев в одной из песен называется «донским казаком», «племянником Стеньки Разина» и т.д.

           По глубокому народному убеждению, для успеха любого начи­нания, в том числе и военного, необходимо было снискать Божью помощь. Естественно, что русские — сначала солдаты, а затем, по их рассказам, и крестьяне — знали о набожности своих героев, це­нили ее.

           Воин-флотоводец Федор Ушаков (с его прославлением в 2000 г. в лике святых российский флот обрел своего небесного покровите­ля) «к вере отцов своих оказывал чрезвычайную приверженность». Сохранились свидетельства о его жизни в Севастополе, когда по окончании войны с Турцией в 1791 г. он начальствовал над пор­том и городом, «каждый день слушал заутреню, обедню, вечерню и перед молитвами никогда не занимался рассматриванием дел военно-судных; а произнося приговор, щадил мужа, отца семей­ства многочисленного; и был исполненный доброты необыкно­венной». Во время знаменитой Средиземноморской кампании вице-адмирал показал себя не только как храбрый флотоводец и мудрый государственный деятель, но и как милосердный христиа­нин и благодетель освобожденных им народов. Ушаков и его под­чиненные доказали, что истинная храбрость сопряжена всегда с человеколюбием, что победа венчается великодушием, а не жесто­костью, и что звание воина и христианина должны быть неразлуч­ны[7]. Органичное восприятие основ христианского мировоззрения дополнялось сформировавшимся в Новое время правосознанием, признавшим принцип: не делать врагу больше зла, чем сколько то­го требуют цели войны.

           Крупнейшие полководцы прошлого считались у русских выра­зителями воли Божьей. Самый выдающийся русский полководец А.В. Суворов, по мнению народа, был богатырь, знал «Планиду небесную» и потому всегда побеждал врагов[8]. В конце XIX в. один из жителей Дмитровского уезда Московской губернии убеждал од­носельчан: «Ни было и ни будить таких вояк, как Суворов. Да видь ему Божья сила помогла. Ен, как идти на войну, станить служить молебен и сичас же видить, кому быть живому и кому убитаму. Тех, кого на войне побьют, он видит с венцами на голове»[9].

           Солдаты приписывали своему полководцу не только благоче­стие, но и традиционные для народных воззрений свойства кол­дуна: «Знал он все на свете, проницал замыслы врагов, чуял в без­водных местах ключи»[10]. По убеждению его воинов, «ни одна пуля не могла сразить Суворова, ни одно оружие не могло коснуться его тела»[11] (при этом как бы забывалось о тех ранах, которые получил [165] Суворов в битвах с турками). Именно сочетание в «избраннике Божием» Суворове непревзойденного воинского умения с органи­чески присущей ему демократичностью создало в народном пред­ставлении ярчайший образ национального героя-полководца.

           С Суворовым солдатам по плечу любые трудности:

 

                               Ой ты гой ecu, да Суворов-князь,

                               Командир ты наш, начальничек!

                               Не страшна-то нам сила вражия,

                               Сила вражия, злая Туречина[12]

 

           В песнях суворовского цикла очень сжато изображались во­енные события, в центре внимания оказалась личность полковод­ца. При этом деятельность героя, практически все свои кампании проведшего за пределами России (с Турцией — 1787—1791 гг., с На­полеоном — 1799 г.), в соответствии с логикой народного мышле­ния расширялась до общенациональных масштабов (причина, ве­роятно, в том, что наши многочисленные войны с турками, хотя и диктовались всецело государственными интересами России выйти к берегу южного моря, в глазах народных масс были борьбой с му­сульманами за Православную Россию).

           В песнях и преданиях всячески подчеркивались простота вку­сов и привычек Суворова, его готовность разделить с подчинен­ными тяготы походной жизни. В 40-е гг. XIX в. в Олонецкой гу­бернии рассказывали о посещении Суворовым Петрозаводска, где он осматривал пушечно-литейный Александровский завод. По преданию, Суворов, всегда являвшийся прежде, чем его ожидали, прискакал в Петрозаводск на тележке, в обыкновенной солдат­ской куртке.

           В 1899 г. корреспондент Этнографического бюро сообщал из Саранского уезда Пензенской губернии, что крестьяне «знают... о Суворове: как он кричал петухом и переодевался в одежду просто­го солдата, приходил в лагерь и был принимаем всеми за обыкно­венного солдата и как он велел своим солдатам отвечать, когда их спрашивают о чем-нибудь». Некоторые более подробно, с юмором описывали, как солдат приходил с пакетом к Суворову. Когда ис­кал Суворова, наткнулся на него самого; спросил и, не получив четкого ответа, назвал «чертом»; потом, поняв ошибку, просил прощения. Суворов не обиделся, угостил водкой и отпустил[13].

           Воспоминания о Суворове зафиксированы практически по всей территории расселения русских. Образ Суворова оставался настолько привлекательным, что память о нем была вплетена и в боевые страницы кубанских казаков. «Наш Суворов» становит­ [166] ся участником значимой для них Кавказской войны. А память о знаменитом переходе полководца через Альпы увязывалась в вос­поминаниях XX столетия даже с Первой мировой войной[14]. На фронтах Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. бытовала поговорка: «Суворовский завет свят, гвардейцы насмерть стоят».

           По окончании Отечественной войны 1812 г. в исторических знаниях крестьян центральное место отводилось ее героям — М.И. Кутузову и М.И. Платову. После того как 8 августа 1812 г. главнокомандующим русскими войсками был назначен Кутузов, личность этого полководца приобрела исключительную популяр­ность в народе и в армии. По воспоминаниям Ф.Н. Глинки, пере­езд Кутузова из Петербурга к армии походил на торжественное шествие: «Народ, не находя другого средства к выражению своих простых душевных чувств, прибегал к старому, радушному обы­чаю — отпрягал лошадь и вез карету на себе»[15].

           После Суворова Кутузов был, пожалуй, самым популярным среди солдат русской армии полководцем. Он стал первым воена­чальником, широко использовавшим народное ополчение (при­чем ополчение 1812 года в значительной своей части было постро­ено на общественных началах, в отличие, скажем, от ополчения 1855 г., которое было государственной организацией). В песнях Кутузов изображен полководцем, уверенным в правоте своего де­ла — защиты родной земли:

          

                               Перед ним (царем — А. Б.) стоял

                                                   генералушка — сам Кутузов.

                               Уж он речь-то говорил, генералушка,

                               Словно как в трубу трубил:

                               «Не пужайся ты, наш батюшка,

                                                   православный царь!

                               А мы встретим злодея среди пути,

                               Среди пути, на своей земли»[16].

 

           Близость к солдатам подчеркивалась задушевным и доверчи­вым обращением полководца:

 

                               И возговорил он речь хорошую:

                               Да еще что-то мне вас, солдатушки,

                               Будет дарить, жаловать

                               Златом или серебром

                               Али хлебком белым[17].

 

           Песни об атамане М.И. Платове создавались преимуществен­но в казачьей среде, но бытовали по всей России. Собирателю [167] фольклора С.И. Гуляеву записи песен о Платове присылали из са­мых разных мест, что свидетельствовало об их широкой популяр­ности[18]. Расторопность Платова противопоставлялась в песнях не­способности царских чиновников повлиять на ход войны:

          

                     Расплакались-растужились наши сенаторы,

                     Вы не плачьте, не тужите, нам Платов пособит[19]

 

           В 1899 г. корреспондент Этнографического бюро В.А. Квачев­ский записал в селе Бессоновка Пензенского уезда Пензенской гу­бернии предание, в котором уже состарившийся Суворов, лучший полководец недавнего прошлого, передает дело защиты Родины в руки достойного преемника, «Платова-казака». Далее, по тексту предания, Суворов с Платовым сообща преследуют и побежда­ют «басурман французов». Еще одна типичная черта в народной версии прошлого: враги русских, посягнувшие на Православную Россию, традиционно воспринимались как нехристи, басурмане, даже если и принадлежали к христианскому миру.

           В песнях о Крымской войне часто упоминались М.С.Воронцов и П.С. Нахимов. В одной из них Воронцов курил трубку,

          

                               Чтобы пьяному быть,

                               Посмелее послужить,

                               Турку голову сказнить,

                               Аглечанке кровь пролить.

 

           Легендарным героем, чуждым каких бы то ни было недостат­ков, представал в воспоминаниях об обороне Севастополя адми­рал Нахимов. На той же войне вдохновляюще подействовало на солдат и офицеров благословение священника и любимых воена­чальников. Участник обороны Севастополя капитан 1-го ранга Рейсмерс вспоминал: «Никогда не забуду тот момент, когда в пер­вый день бомбардирования Корнилов, Нахимов, Тотлебен и по­чтенный священник с крестом, благословляя всех, обходили ба­стионы. С каким чувством каждый из нас подходил к кресту, и как одушевляли нас своим спокойным духом все эти достойные лю­ди». «С благословением Божиим и сражаться, и умирать легко», — говорили солдаты.

           В Зарайском уезде Рязанской губернии те крестьяне, которым корреспондент Бюро указывал на неудачную Крымскую войну, «объясняли такой исход ее несовершенством оружия, с которым русским приходилось сражаться с хорошо вооруженными войска­ми союзников, а также недостатком в знающих и способных ко­мандирах»[20].

           [168] Довольно четко очерчен круг исторических деятелей, завоевав­ших признание в народе за время Русско-турецкой войны 1877- 1878 гг.: М.Г. Черняев, М.Д. Скобелев, И.В. Гурко, Ф.Ф. Радецкий.

           Генерал Черняев в 1876 г. уехал в Белград и был назначен глав­нокомандующим сербской армией. В письме Черняеву возглав­лявший Славянский комитет в Петербурге И.С. Аксаков писал: «Не забывайте, что вы теперь самое народное имя в России, что на всем ее пространстве поются молебны с многолетием “христолю­бивому и братолюбивому вождю славянского воинства, рабу Бо­жию Михаилу”»[21].

           Пик популярности Черняева пришелся на начало войны. Вскоре на первый план выдвинулись имена генералов Гурко и Скобелева. В Орловском уезде Орловской губернии крестьяне рас­сказывали, как Скобелев с Гурко отстали от войска и турки хотели их взять в плен, но не смогли. В Саранском уезде Пензенской гу­бернии весьма ценились книги про Скобелева и Гурко[22]. Скобеле­ва почитали особо. В действующей армии солдаты кричали «Ура!», когда он проходил мимо их палаток. И через двадцать лет, в конце столетия в народе любили вспоминать о «белом генерале». Солда­ты, участники войны, уверяли, что Скобелев всегда ездил в рома­новском полушубке белой дубки и знал заговор против пуль. На территории Борисоглебского уезда Ярославской губернии «чаще всего приходится слышать рассказы о генерале Скобелеве». В До­рогобужском уезде Смоленской губернии «большой симпатией пользуется Скобелев и время его славных подвигов»[23]. В Тарусском уезде Калужской губернии Скобелева, наряду с Суворовым и Куту­зовым, считали избранниками Божьими, которым была известна «Планида небесная»[24]. Как и его славные предшественники, Ско­белев, с точки зрения крестьян, неизменно выходил победителем в сражениях, и «если бы не он, то нашим досталось бы плохо». Если речь все же заходила о неудачах, говорили, что «Скобелева не было при этом».

           Довольно ощутимо и социальное звучание образа. Подобно Кутузову и Платову, Скобелев противопоставлялся «изменщикам- генералам». В селе Вассы Щелкановской волости Мещерского уезда Калужской губернии «одни хвалили наших генералов, дру­гие корили: они-де изменники, царь им не верит... Дальше стало известно, что наших под Плевенью много дюже полегло оттого, что генералы изменили. Один только Скобелев героем оказался и велел солдатам стрелять своих начальников, если они будут боять­ся турок или изменять»[25].

           В войнах начала XX века, судя по многим воспоминани­ям, солдаты в большинстве своем верили начальству: оно, мол, [169] знает, что делать. Участвовавшие в Русско-японской войне солдаты боготворили главнокомандующего А.Н. Куропаткина (в Русско- турецкой войне 1877—1878 гг. был начальником штаба Скобелева), хотя «многие его ни разу не видали». Тем же, чем был для Севасто­поля Нахимов, для Порт-Артура стал генерал-лейтенант Р.И. Кон­дратенко. Он остался в памяти душой обороны крепости, коман­диром, широко использовавшим инициативу подчиненных.

           В начале Первой мировой войны корреспонденты Костром­ского научного общества по изучению местного края (КНОИМК) зафиксировали довольно оптимистичные ожидания крестьян Ки­нешемского уезда, традиционно связывавшиеся с фигурой главно­командующего: «Немцы, как ни злы и ни хитры, но при помощи Бога наши дорогие мученики, серые солдатики, с таким главно­командующим, как Николай Николаевич, разобьют всех врагов в пух и прах и защитят свою Родину грудью»[26]. Успехи на фронте, а также заботливое отношение к солдатам, создали большую попу­лярность в войсках и обществе А.А. Брусилову. Не случайно впо­следствии, в 1920 г. во время войны с Польшей, В.И. Ленин, осо­знававший, что одного классового стимула недостаточно, чтобы подвинуть народные массы на борьбу с внешним врагом, должен был обратиться к Патриарху Тихону и генералу Брусилову для то­го, чтобы, придать этой борьбе национальный характер.

           Легендами были окружены военачальники Гражданской вой­ны. Распространялись слухи о побегах генерала Л.Г. Корнилова из немецкого плена, а потом и советского. В Крыму ходила легенда, что он не убит, а намеренно скрылся в народе и подготовляет его, а потом опять станет во главе и прочее... Передавали и другие слухи, будто потом красные нашли его труп и издевались[27].

           Способностью внушать доверие и преданную любовь войскам обладал генерал Я.А. Слащев (командир 2-го армейского корпу­са в Добровольческой армии А.И. Деникина, в январе-апреле 1920 г. руководил обороной Крыма). Он обращался к солдатам не по-старому: «Здорово, молодцы», а «Здорово, братья»; «это была новость и очень отрадная и современная. В ней слышалось новое, уважительное и дружественное отношение к “серому солдату”. И войска готовы были тут же броситься по его приказу в огонь и воду...»[28]

           Слащев эвакуировался в Константинополь, но вскоре порвал с белыми (ему ставили в вину отдельные неудачи) и уехал на па­роходе к красным. В Москве его убили с улицы через окно. Одни считали, что это сделали внутренние белые, мстя за предательство, другие винили красных. В Крыму про него ходила легенда, что он совсем не Слащев, а великий князь Михаил Александрович[29].

           [170] Большой авторитет имел П.Н. Врангель, хотя и был не в ладах с генералом Деникиным. О нем рассказывали, как о человеке же­лезной воли и даровитом, «его любили, ему верили, его боялись»[30].

           В советское время, и прежде всего в период Великой Отече­ственной войны 1941—1945 годов, появились новые исторические фигуры, ставшие прототипами фольклорных персонажей[31]. До­вольно противоречивы народные суждения о роли И.В. Сталина в войне (и, разумеется, в истории страны в целом). Наряду с одно­сложными высказываниями о том, что «при Сталине был поря­док», встречаются попытки осмысления иного рода: «При Сталине мы были рабы, трудолюбиво, честно работали, поэтому в городах было много еды». Опрошенные в ходе этнографических экспе­диций рубежа XX—XXI столетий бывшие участники войны часто вспоминали, как они шли в бой с кличем: «За Родину, за Сталина!». По замечанию елатьминского краеведа (Елатьма — город в Каси­мовском районе), «в сознании людей того времени это [имеется в виду Сталин. — А.Б.] было все. Изменение отношения происходит только сейчас» (записано в 1989 г.)[32].

           Кроме Сталина в народе памятны имена Г.К. Жукова, К.К. Рокоссовского, И.С. Конева и др. Некоторые опрошенные высказывали суждения об их взаимоотношениях: «Рокоссовский с Жуковым были, похоже, товарищами», «Один Жуков не боялся Сталина». В последней формулировке нетрудно уловить харак­терное, идущее от былинных времен, противопоставление на­родного героя и правителя. Еще более определенно этот мотив прозвучал в другом мнении: «Сталин из Москвы не выезжал, Жу­ков — на фронте все время». Народная версия взаимоотношений Сталина с Жуковым прочитывалась в духе сказки о царе и опаль­ном генерале[33].

           Большинство опрошенных полагают, что войну выиграл народ под руководством командования. При этом безусловное лидерство в кругу военачальников принадлежит маршалу Жукову. Сохранив­шийся в исторической памяти образ Жукова, как и фольклорный Суворов, сочетает в себе полководческое искусство и демократизм поведения[34]. По словам одного из участников войны, крестьянина деревни Инкино (Касимовский район Рязанской области), Жуков «объезжал все фронты в простой шинелишке».

           В партизанских рассказах о войне фигурировал С.А. Ковпак. В 1944 г. в Путивльском районе Сумской области были записаны рассказы о Ковпаке, которые удивительно мифологичны для се­редины XX в. Ковпак в начале войны представлен стариком, ко­торого уже не берут в армию. «Стал Ковпак проситься в армию, а ему: “Извините, года ваши вышли”, и не взяли. “Года вышли? — [171] отвечает Ковпак. — Так погодите же, я немцам таких делов на­делаю!” И наделал»[35]. В повествованиях о Ковпаке заметны эле­менты преувеличения, художественного вымысла. Подобно тому, как Ермаку или Степану Разину приписывались чрезвычайная ловкость и чудодейственные возможности, рассказы о Ковпаке за­ключают в себе множество мифологических характеристик: «Ков­пак все может», «его ничто не берет», «танки железные и те горят, а Ковпаку хоть бы что», «Ковпак сразу пропадает с глаз, если за ним устраивают погоню».

           В последние годы все больше становятся известными факты религиозности видных советских полководцев. Есть свидетель­ства о том, что маршал А.М. Василевский, сын протоиерея, кото­рому революция не дала закончить семинарии, тайно приезжал в Троице-Сергиеву Лавру и причащался Святых Христовых Таин. Г.К. Жуков, будучи еще командиром полка, примерно в 1925 г., по­сетил последнего оптинского старца Нектария. После закрытия Оптиной пустыни в 1923 году о. Нектарий переехал в село Холми­щи в 50 верстах от Козельска. Он жил в доме крестьянина Андрея Ефимовича Денежкина (после смерти старца в 1928 году хозяин вместе с семьей был репрессирован, дом его богоборцы сровня­ли с землей). Дочь Андрея Ефимовича рассказывала, что будущий маршал несколько раз приезжал к о. Нектарию, оставался даже ночевать. Подробности пока мало известны. Передают, что, как некогда преподобный Сергий благословил великого князя Дими­трия Донского, оптинский старец Нектарий, ныне прославленный в лике святых, напутствовал Жукова: «Ты будешь сильным полко­водцем. Учись. Твоя учеба даром не пройдет»[36].

           В некоторых местностях вспоминали об уважении Георгия Константиновича к чувствам верующих (и не удивительно — ведь Жуков был крещен, учился в приходской школе, получил воспи­тание в верующей семье, как личность и воин сложился в царской армии, был удостоен георгиевских крестов). В начале Великой Отечественной войны Жуков прислал в деревню под Наро-Фомин­ском машину со священником, чтобы окрестить всех детей. В по­слевоенной Белоруссии один священник пожаловался в письме Жукову, что фашисты увезли колокола из его храма. Через неко­торое время по приказу маршала в церковь доставили три коло­кола и взвод солдат для наладки. Колокола висят там по сей день, а прихожане хранят письмо маршала[37]. В Киеве есть чудотворная Гербовецкая икона Божией Матери, которую маршал Жуков отбил у фашистов. Среди православного духовенства и многих прихожан до сих пор сохраняется убеждение, что Жуков всю войну возил с [172] собой в машине образ Казанской Божьей Матери — самой «боевой и военной» иконы.

           Безусловно, в толковании причин побед военачальников Ве­ликой Отечественной войны религиозные мотивы присутству­ют относительно редко. Сказались гонения на религию, отход от православия значительной части населения. На первый план в осмыслении военных событий вышел патриотический фактор. По крайней мере вплоть до середины XX века народное сознание сохраняло основные черты военно-исторической фольклорной традиции, схожесть в трактовках, подчас мифологических, героев прошлого и настоящего.

 

           [172-173] СНОСКИ оригинального текста