Этнос и родина варяжской Руси в письменных источниках

Автор
Фомин Вячеслав Васильевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XI X

Библиографическое описание:
Фомин В.В. Этнос и родина варяжской Руси в письменных источниках // Труды Института российской истории. Вып. 5 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М., 2005. С. 7-37.

Текст статьи

[7]

В.В. Фомин

ЭТНОС И РОДИНА ВАРЯЖСКОЙ РУСИ В ПИСЬМЕННЫХ ИСТОЧНИКАХ[*]

           По поводу этноса варягов (варяжской руси) в историографии был высказан не один десяток мнений. В них видели славян, нор­маннов, финнов, литовцев, венгров, хазар, готов, грузин, иран­цев, кельтов, евреев, представителей других народов[1]. Сейчас в вопросе происхождения варягов царит полнейший застой, так как право на истину монополизировали сторонники норманской теории. Давно прописавшись в школьных и вузовских програм­мах, войдя в научные, популярные и художественные издания, она активно формирует сознание наших сограждан. Еще в 1876 г. И.Е. Забелин констатировал, что “мнение о норманстве Руси по­ступило даже посредством учебников в общий оборот народного образования. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат”[2]. В этих словах находится ключ к пони­манию той весьма парадоксальной ситуации, в силу которой в от­ношении альтернативы норманизму - южнобалтийской теории - в академической среде существует устойчивый скепсис или, точ­нее, полное неприятие, хотя она при этом и мало кому знакома не только в деталях, но и в своей принципиальной основе - в систе­ме доказательств. В чем причина такого расклада симпатий и ан­типатий отечественных исследователей - это тема отдельного разговора. А сейчас следует задаться вопросом: стоят ли за выде­ленными теориями традиции, прослеживаемые по источникам и преемственно фиксируемые в них?

           Сводчики Повести временных лет (ПВЛ), трудившиеся над нею со второй половины X до начала XII в.[3], не касались пробле­мы этноса и родины варяжской руси, самым деятельным образом участвующей с середины IX столетия в жизни восточных славян. Для них этой проблемы просто не существовало, так как они, по­яснял И.Е. Забелин, хорошо знали, о ком вели речь, поэтому не считали надобным входить в подробности, в свое время всем из­вестные[4], и в первую очередь, конечно, тем, кому был адресован их труд. Политическая раздробленность русских земель резко су[8]зила горизонты видения летописцами как настоящего, так и про­шлого, в связи с чем разговор о варягах, ушедших в небытие вме­сте с Киевской Русью, потерял былую актуальность, а память о них начала постепенно ослабевать. Особенно большую проверку на прочность ей пришлось выдержать в страшный период нашествия и владычества монголов, но и тогда она не стерлась вовсе. Процессы образования централизованного государства, подъем национального самосознания русских, устремленного в будущее, но произрастающего на осмыслении пройденного ими пути, вызвали у летописцев закономерное обращение к истокам своей государственности, у которых стояли варяги. Будучи хра­нителями и сберегателями исторической памяти народа, в прин­ципиальных вопросах которой, по их понятиям, не должно быть белых пятен, они напомнили соотечественникам родину варяж­ской руси - южное побережье Балтийского моря.

           Впервые эта территория была названа в “Сказании о князьях владимирских”, возникшем во второй половине XV в.[5] В нем по­вествуется, как “воевода новгородскы” Гостомысл перед своей кончиной созвал сограждан и сказал им: «Съвет даю вам, да пос­лете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода. Они же шедше в Прус­скую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа...»[6] Появление “августианской” ле­генды было продиктовано притязаниями России на равное место среди европейских держав. Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная московских великих князей была возведена, что тогда было в порядке вещей, к Авгу­сту “кесарю”, наиболее почитаемому европейскими монархами из всех правителей древности. Как подчеркивает С.В. Перевезен­цев, “удревление генеалогии московских государей на макси­мально возможный срок позволяло рассматривать историю са­мой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место”[7]. Естественно было ожидать, что русские книжники, установив “родство” Рюрика с римским императором, связали бы его, как это проделали, например, мол­даване и литовцы с родоначальниками своих династий, непосред­ственно с самим Римом. Но наши мыслители, отступив от приня­тых канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Юж­ной Балтики, которая во времена могущества “вечного города” находилась далеко на периферии мировой истории и ничем не была примечательна.

           Что же заставило летописцев назвать в качестве родины Рю­рика именно Южную Балтику, тем самым совершенно проигно[9]рировав наиболее престижные, по понятиям того времени, тер­ритории для корней правящих домов? Конечно, только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С.А. Гедеонов видел в “августианской” легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской дина­стии. Р.П. Дмитриева допускала мысль, что при ее создании мог­ли быть использованы “какие-то устные легенды”. А.Г. Кузьмин связывает истоки “августианской” легенды с Южной Балтикой, указывая, что именно в ее пределах “существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом”[8]. Он при этом уточняет, что зародилась она в Понеменье, где, соглас­но источникам, существовала “Черная (т.е. Чермная - красная) Русь”[9]. В представлении о выходе Рюрика с южного берега Бал­тики, в целом резюмирует историк, “можно увидеть отражение еще живой традиции”[10]. Обращает на себя внимание тот факт, что “Сказание”, давая информацию о родине варягов, персони­фицированных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этно­се. Это молчание весьма красноречиво: оно показывает, что в те годы никто не сомневался в славянском происхождении и Рюри­ка, и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточнославянских источниках лишь 200 лет спустя - во второй половине XVII в.

           В XVI в. “Сказание о князьях владимирских” становится вы­разителем государственных интересов России в ее внутри- и внешнеполитической деятельности, и мыслью о южнобалтий­ской родине Рюрика проникнуты многие памятники того време­ни. Продолжает она громко звучать в XVII в. - веке начала ново­го периода в русской истории, времени серьезных потрясений России и основательных изменений в ее экономической и обще­ственно-политической жизни, что опять же заставляло наших мыслителей всматриваться в прошлое своего Отечества, искать там ответы на злобу дня, заглядывать в день грядущий. Их прие­мы исторического изучения уже были настолько высоки, что XVII столетие признано в науке качественно новым этапом в рус­ской историографии[11]. Южную Балтику как родину варягов на­зывает “Хронограф” С. Кубасова (1626), согласно которому “по скончании же Гостомыслове” за Рюриком “послаша в варяги в Прускую землю...”[12]. Тот же адрес дает “Повесть о происхожде­нии славян и начале Российского государства”, созданная в сере­дине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах[13]. Ее авторы направляют новгородских послов “в Прусскую зем­лю”, “в Прусскую и в Варяжскую землю”, “в Прускую Варяж­скую землю”[14].

           [10] Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси повествуют памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы “из Русии, от помория Балтийскаго альбо Немецкаго...”[15]. Далее в нем идет речь о неком князе, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и 14 лет им обладали. Канцелярист вой­ска Запорожского С.В. Величко в 1720 г. в своем “Сказании о войне козацкой з поляками” передал слова Универсала о родине руссов в несколько иной редакции: “...руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого...” Назвал он и имя предводителя руссов - “Одонацера”[16]; т.е. Одоакра, в 476 г. свергшего послед­него императора Западноримской империи и в течение 13 лет владевшего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489-493 гг.) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам (“genere Rogus”[17]), а в позднем средневековье он герой именно западно- славянских исторических сказаний, где именуется “славянским” князем, но чаще всего “русским” или “ругским” князем, герулом с острова Рюген[18] (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna):.. Именно два первых названия зафиксированы в Универ­сале и в труде С.В. Величко.

           Память об Одоакре, а следовательно, память о его русской, южнобалтийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением является статья Новгородской первой летописи (НПЛ) под 1204 г., в которой книжник первой половины XIII в. в числе руководителей Четвертого крестового похода назвал Бо­нифация, маркиза Монферратского: “Маркос от Рима, в граде Бьрне, идеже жил поганыы злыи Дедрик”[19]. О Теодорихе (Тедри­ке), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по прошествию более се­ми столетий после гибели “русского” Одоакра. Причем помнили, отмечает А.Г. Кузьмин, “как о заклятом враге Руси”[20]. Новгород­скому читателю ХIII в. его имя было известно настолько, что им можно было пояснить, подмечает исследователь, такую немало­важную деталь, как географические ориентиры (Берн)[21]. Адреса­тами “Универсала” являлись, как сказано в его заглавии, “Мало­российской украины жителям и казакам”. С.В. Величко еще более расширяет его аудиторию: “...На всю Украину Малоросий­скую, по обоих сторонах Днепра будучу, и в далнии города русские [11] засланный”[22]. Составители этого документа, поднимая массы на борьбу с польскими поработителями, обратились к давней своей истории, и это обращение, чтобы достичь поставленной цели, могло быть наполнено только понятным всем содержанием. В 1884 г. М.О. Коялович увидел в “Универсале” стремление книжников “удовлетворить потребности народа перенестись к своему родному прошедшему и воодушевиться доблестью его лучших представителей”. Наш современник Ю.Д. Акашев абсо­лютно прав в своем заключении, что апелляция к Одоакру вряд ли была уместной, если бы простому люду не было известно его имя “и если бы оно не было связано с историей росов”[23].

           Синопсис, вышедший в 1674 г. в Киеве, впервые специально заостряет внимание на языке, а следовательно, и на этносе варя­гов: “Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху...”[24]. До сих пор эта тема в восточнославянских источниках не поднималась, ибо в границах бывшей Киевской Руси в них ви­дели только славян. Нисколько не сомневался в этой истине и ав­тор Синопсиса. Ее он озвучил именно как абсолютную истину лишь потому, что в украинской литературе того времени, обра­щавшейся к прошлому на весьма широком круге источников, в том числе и западноевропейских, появилась разноречивая ин­формация о варягах. Это хорошо видно на примере Густинской летописи. Ее переписчик в 1670 г. в главе “О варягах” после фра­зы “варязи се есть народ храбрый и славный” указывает, что “Стриковский нарицает их шведами”. После чего он сообщает, что “межи Французскою землею, и Италиею есть земля, нарица- емая Варягская”, а “князи и люди тоя земле варягами нарекоша- ся”. Сам же вывод по обзору мнений о варягах у него весьма ка­тегоричный: “Но мню, яко наша Русь не от сих варяг князя себе сперваго Рурика привезоша”.

           В идущей следом главе “О прусех” летописец пишет, что “прусов неции варягами нарицах”, от них Русь “избраша себе пер­вого князя Рурика”, приводит совет Гостомысла послать “в пру­сы ко варягом”. Здесь же он поясняет, почему шведов на Руси именовали варягами: “Их же бо оные тогда варягами нарицах. Си мы всех обще немцами нарицаем. Си есть шведов, ангелчи­ков, гишпанов, французов и влохов и прусов и проч.”[25] Это объ­яснение, перечеркивающее все построения норманистов, полно­стью перекликается со словами шведа П. Петрея, зафиксировав­шего в начале XVII в. многовековую традицию приложения нашими предками термина “варяги” к большому числу предста­вителей Западной Европы: “...русские называют варягами наро[12]ды, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ли­вонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов”[26]. Хотя Петрей не посчитал нужным закончить перечень народов, отно­симых русскими к “варягам”, но таковыми для них, наряду с гер­манцами (шведами, ливонскими немцами), финнами, куршами (предками латышей), являлись многие западноевропейцы, в том числе славяне Южной Балтики (кашубы, поморяне, венеды).

           Автор приписки к Густинской летописи, что “Стриковский нарицает” варягов шведами, ошибался, причем ошибался самым серьезным образом. Польский историк М. Стрыйковский, труд которого “Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси” был издан на его родном языке в 1582 г. (на русский переведена в 1688 г.), ничего подобного не говорил. У него в начале разгово­ра о варягах в качестве предположения сказано, что если москви­чи, новгородцы и псковитяне называют Балтийское море, омы­вающее Пруссию, Швецию, Данию, Ливонию, Финляндию и часть московских земель, Варяжским морем, то “похоже... что или шведские, или датские, или прусские князья из граничащих с ними стран у них правили”[27]. Здесь он с незначительными вариа­циями повторил мысль С. Герберштейна, от которой тот, выска­зав ее лишь как плод ложного заключения, отказался: “Впрочем, поскольку сами они (русские. - В.Ф.) называют Варяжским мо­рем море Балтийское, а кроме него и то, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы”[28]. И уже следующей строкой Герберштейн излагает свою знаменитую версию проис­хождения варягов из южнобалтийской Вагрии, что довольно близко к оригиналу передает Стрыйковский.

           Традиция, видящая в варягах славянских насельников Южной Балтики, отразилась в отечественных источниках первой поло­вины XVIII в. По свидетельству М.П. Погодина, у него на руках имелись списки описаний русских монет, поднесенных Петру I, где в пояснении к указанию западноевропейского хрониста Гель- мольда (XII в.) о проживании славян в южнобалтийской Вагрии добавлено: “...меж Мекленбурской и Голштинской земли... И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград...”[29]. тарый град - это Старград, в 1157 г. переимено­ванный (скалькированный) в немецкий Ольденбург (Oldenburg) в Голштинии, в древних землях вагров, что на западном берегу Балтийского моря. И в этом случае совсем необязательно инфор­мацию о Вагрии связывать только с Гельмольдом. Своими кор­нями она уходит в русскую историю. Так, в древнейшем списке [13] “Хождения на Флорентийский собор” (вторая четверть XVI в.) уточняется, что когда митрополит Исидор и его свита плыли в мае 1438 г. из Риги в Любек морем, то “кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любку на Рускую землю”[30]. Первоначальная редакция “Хождения”, по мнению Н.А. Казаковой, была написа­на во время путешествия русского посольства на собор (1437-1440) мирянином из окружения суздальского епископа Ав­раамия и позже не перерабатывалась[31]. Любек расположен на р. Траве, разделявшей в прошлом владения вагров и ободритов, и эту территорию русские в середине XV и в первой половине XVI в. именуют “Руской землей”. Иоакимовская летопись, соз­данная в 1740-х годах, представляет варяга Рюрика славянином, сыном средней дочери Гостомысла Умилы и правнуком Буривоя[32]. Еще И.И. Срезневский заметил, что имя Гостомысл встре­чается у балтийских славян. Ныне А.Г. Кузьмин совершенно оправданно заостряет внимание на том факте, что “сами имена Гостомысла и Буривоя (его отца) известны только у западных славян”[33].

           Свидетельства приведенных выше памятников обычно объяв­ляются в науке принадлежностью поздней историографической традиции, якобы легендарной по своей сути, поэтому о них весь­ма снисходительно отзываются в разговоре об этносе варягов. Но, рассуждая так, исследователи не видят главного: “Сказание о князьях владимирских”, “Хронограф” С. Кубасова, “Повесть о происхождении славян и начале Российского государства”, Бело- Церковский универсал, Синопсис, описания монет, поднесенных Петру I, Иоакимовская летопись, несмотря на то, что часть из них действительно несет в себе легендарные мотивы, характер­ные вообще для памятников средневековья, являются продолже­нием той традиции, чьи истоки лежат в нашей древнейшей лето­писи - в ПВЛ.

           Сама ПВЛ, хотя нигде прямо не говорит ни о родине варяж­ской руси, ни о ее языке, в то же время дает исчерпывающую ин­формацию по этим вопросам. В ее недатированной части грани­ца расселения варягов на западе локализуется довольно четко: они сидят, пояснял летописец конца X в.[34], по Варяжскому морю “ко въстоку до предела Симова, по томуже морю седять к западу до земле Агнянски...”[35]. “Земля Агнянска” - это не Англия, как ошибочно считают поныне, а южная часть Ютландского полу­острова, на что впервые указали в XIX в. антинорманисты Н.В. Савельев-Ростиславич и И.Е. Забелин”[36]. Показательно, что один из самых авторитетных норманистов прошлого В. Том­сен также задавался вопросом: “англичане или англы в Шлезви[14]ге?”[37]. В юго-восточной части полуострова обитали до своего пе­реселения в Британию англо-саксы (отсюда “земля Агнянска” летописи), сохранившаяся в названии нынешней провинция Angeln земли Шлезвиг-Голштейн (ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия “англы” и “даны” смешивались, считались чуть ли не тождественными, а мифологическими родоначальниками датчан являются Дан и Ангул[38]. С англо-саксами на востоке соседствовали варины”, “вары”, “ваары”, “вагры”, населявшие Вагрию. Именно они, о чем на протяжении веков неоднократно говорилось в историо­графии, а ныне доказано историком А.Г. Кузьминым, и были собственно варягами. Именем варягов будут затем называть на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Помо­рья до Вагрии включительно[39], а еще позднее - многих из запад­ноевропейцев[40], о чем наглядно свидетельствуют приведенные выше слова Петрея.

           В ПВЛ полная ясность с языком варягов. Летопись, рассказы­вая об основании ими в Северо-Западной Руси городов, носящих, на чем справедливо акцентирует внимание А.Г. Кузьмин[41], исклю­чительно славянские названия - Новгород, Белоозеро, Изборск, тем самым говорит, что языком их общения был именно славян­ский, а не какой-то иной язык. Это же подтверждает и летопис­ная статья под 6406 г., в которой однозначно сказано, что “сло- веньскый язык и рускый одно есть...”[42]. В НПЛ младшего извода под 854 г. фраза, что “новгородстии людие до днешняго дни от ро­да варяжьска”[43], т.е. “от рода варяжьска” происходит, как отмечает А.Н. Сахаров, “не верхушка, не дружина, а именно “людье” - все новгородское население родственно варягам-руси[44]. Слова, что “новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска”, даны новгородским летописцем, как он сам же подчеркивает, примени­тельно к своему времени (“до днешняго дни”), что указывает на на­чало XII, либо на вторую четверть ХIII в.[45], и здесь, конечно, нет и речи о том, что новгородцы “от рода шведского”. По мнению И.Е. Забелина и А.Г. Кузьмина, новгородцы, относя себя к потом­кам варягов Рюрика, считали их славяноязычными[46]. А славяноязы­чие варягов, понятно, указывает на славянские берега Балтийского моря. Вместе с тем давно признанный наукой факт отсутствия сре­ди наименований русских городов IX-X вв. скандинавских назва­ний[47] никак не позволяет видеть в варягах норманнов.

           Традиция русских источников, выводящая варягов с Южной Балтики и относящая их к славянам, имеет себе параллель в виде [15] весьма значимых западноевропейских памятников. Первым сре­ди них следует назвать мнение упомянутого выше посла Священ­ной Римской империи германской нации С. Герберштейна, посе­щавшего Россию в 1517 и 1526 гг. Этот любознательный немец, проявляя исключительный интерес к варягам, был категоричен в своем выводе, что их родиной могла быть только южнобалтий­ская Вагрия (по его словам, “область вандалов со знаменитым го­родом Вагрия”, граничившая с Любеком), заселенная славянами, которые, как он акцентирует внимание, “были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании всего этого мне представляется, что рус­ские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычая­ми и языком”[48]. Н.В. Савельев-Ростиславич и В.Б. Вилинбахов считают, что вывод посла отразил сохранившееся в народной памяти представление о славянском происхождении варягов[49]. Действительно, Герберштейн, родившись в Крайне - славянской области Австрии - и с детства зная язык местных славян, мог узнать в России многое из того, что никогда бы не услышали в частной беседе с русскими или не прочитали бы в недошедших до нас памятниках другие западноевропейцы.

           Такое предположение весьма правдоподобно, хотя Гербер­штейн признавал, что в России “про варягов никто не мог сооб­щить мне ничего определенного, помимо их имени”. Вместе с тем ему была известна “августианская” легенда, которую он охарак­теризовал как “бахвальство русских”[50]. Но при этом бахвальст­вом посол назвал лишь действительно фантастическую генеало­гию, выводившую трех братьев-варягов “от римлян”. А вот само указание легенды на южнобалтийское побережье как на родину варягов могло послужить для него отправной точкой в поисках, ответ на которые он нашел в Западной Европе. Герберштейн, выполняя дипломатические поручения, посетил многие европей­ские государства, в том числе Саксонию, Бранденбург, Меклен­бург[51], включавшие в себя земли полабских и балтийских славян, и где он мог познакомиться с преданиями, проливающими свет на таинственных варягов. Но всего вероятней, что информацию о варягах дипломат получил в Дании, в которой побывал букваль­но перед своей первой поездкой в Россию: в январе-апреле 1516 г. (в Москву он отправился несколько месяцев спустя - в де­кабре того же года). Проезжая по территории Дании, значитель­ную часть своего пути Герберштейн как раз проделал по Вагрии[52], с 1460 г. входившей в состав датского королевства. Как следует из его рассказа, он беседовал с потомками вагров, кото[16]рых впоследствии сблизил с русскими, отметив общность их язы­ка и обычаев. От них же Герберштейн, несомненно, почерпнул сведения о прошлом Вагрии, которые затем соотнес с известия­ми русских источников, что и позволило ему поставить знак ра­венства между варягами и южнобалтийскими ваграми, а не скан­динавами.

           На возможность получения сведений о варягах именно из Дании, точнее с той части ее территории, которую некогда зани­мали вагры, указывают французские источники XVII в. В 1607 г. Жак Маржерет, находившийся на русской службе в 1600-1606 гг., констатировал: “Согласно русским летописям, считается, что ве­ликие князья произошли от трех братьев, выходцев из Дании...”[53]. О том же самом сказал в 1649 г. его соотечественник Брие Фи­липп[54]. В этих известиях Дания, надо заметить, является лишь географическим понятием, и “выходцев из Дании”, заслонившей собою Вагрию, в Западной Европе считали только славянами. Далматский историк Мавро Орбини в 1601 г. отмечал, ссылаясь на летописи, что русские послали за князьями в Вагрию, по его словам, город и провинцию недалеко от Любека, “дабы имети ка­кова либо правителя от онаго народа, им во всем единообразна- го”, и оттуда вышли три брата “единой породы”: Рюрик, Синява и Трувор[55]. Французский историк и натуралист Клод Дюре (ум. 1611 г.), труд которого был издан в 1613 г., утверждал, что новгородцы по совету Гостомысла призвали Рюрика, Синеуса, Трувора “из Вандалии”[56], т.е. из Вагрии (германские источни­ки именуют балтийских и полабских славян “венедами” и “ванда­лами”[57]).

           А. Мейерберг, глава посольства Священной Римской импе­рии в России в 1661-1662 гг., сообщал своим читателям, что “не­когда правили русскими братья Рюрик, Синеус и Трувор родом из варягов или вагров, князей славянского народа у Каттегата и Зунда”[58] (Каттегат и Зунд-Эресунн - названия проливов между Данией и Швецией). Неизвестный итальянский писатель зафик­сировал в 1657 г., что на Русь “призван был Рурех, или Рутиков из вагров, который пришел в 861 г. и был избран князем новгород­ским”. Коснувшись темы усобиц между сыновьями Святослава Игоревича, он поясняет, что Владимир бежал “в Вагию”[59]. Инте­ресно, что ни летописи, ни Герберштейн совершенно не говорят о пребывании Владимира в Вагрии. Они лишь сообщают, что Владимир “бежал за море” (ПВЛ) или “бежал за море к варягам” (Герберштейн)[60]. Труд последнего, выдержавший в XVI-XVII вв. несколько десятков изданий на латинском, итальянском, немец­ком и других языках[61], был очень широко известен в Европе. Его [17] влияние ощущается в трудах иностранцев, вслед за Герберштей­ном писавших о России, в том числе и о родине варягов[62]. Вместе с тем они могли располагать дополнительными и весьма важны­ми сведениями по этому вопросу, о чем свидетельствует как при­веденный выше, так и следующий материал.

           В 1710 г. знаменитый Г.В. Лейбниц высказал мнение относи­тельно страны, откуда прибыли варяги. Он не сомневается, что “это Вагрия, область, в которой находится город Любек, и кото­рая прежде вся была населена славянами, ваграми, оботритами и проч.”. Отмечая, что “Вагрия всегда была страною с обширною торговлею, даже еще до основания Любека”, ученый заключил: “Поэтому название этой страны у славян легко могло сделаться названием всего моря, и русские, не умевшие, вероятно, хорошо произнести звук гр, сделали из Вагрии варяг”[63]. Лейбница к выво­ду о Вагрии как о родине варягов привели, как минимум, две при­чины. Во-первых, занятия историей герцогства Брауншвейг- Люнебургского и Ганноверского, включавшего в себя земли, на которые некогда распространялась власть сильнейшего на Юж­ной Балтике славянского племени ободритов (бодричей)-рери­гов. Главным же городом ободритов был Рарог, расположенный у Висмарского залива, и который датчане именовали Рерик (Rerik)[64]. Это название, которое Лейбниц увязал с именем Рюрик, и могло направить его мысль в соответствующем направлении. Во-вторых, он специально интересовался, по крайней мере с 1697 г., корнями русской правящей династии, что могло вывести его на оригинальный западноевропейский материал, например древние родословные[65].

           Важно подчеркнуть, что, зная исландские саги и историю скандинавских народов, Лейбниц, как и в свое время Гербер­штейн, отождествил варягов не со шведами, а прежде всего со славянами. В качестве их местожительства он назвал южнобал­тийское побережье. Вместе с тем он не мог не отдать дань уже набиравшему тогда в Западной Европе силу норманизму: Рюрик, по его предположению, “был датского происхождения, но при­шел из Вагрии или из окрестных областей”[66]. В своей конкрети­зации этноса Рюрика Лейбниц, по-видимому, исходил из того, что Вагрию несколько раз покоряли датчане. В этом мнении его мог­ли укрепить и названные выше авторы XVII в., выводившие Рю­рика “из Дании”, что было ошибочно истолковано ученым в эт­ническом смысле (так, кстати, понимали это “свидетельство” и маститые исследователи XIX в.[67], плодя ложные доказательства норманства варягов). Весьма многозначителен тот факт, что Вагрию Герберштейн и Лейбниц рассматривают в неразрывной [18] связи с Любеком. И это не только потому, что они хотели пояс­нить своим современникам местонахождение древней Вагрии. Ряд средневековых источников помещает Любек именно в “Рус­сии”. Так утверждают, например, западноевропейские докумен­ты XI и конца XIV в.[68] Как уже говорилось, то, что Любек нахо­дится в “Руской земле”, считал и русский автор “Хождения на Флорентийский собор” в 30-х годах XV столетия.

           В “Зерцале историческом государей Российских”, написан­ном на латинском языке проживавшим с 1722 г. в России датча­нином А. Селлием, Рюрик с братьями также выводится из Ваг­рии (“...три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны...”)[69]. Селлий, надо ска­зать, являлся сотрудником Г.З. Байера, с именем которого принято связывать само начало норманизма. Именно по совету последне­го он занялся русской историей. Однако во взгляде на этнос варя­гов Селлий был абсолютно независим от своего наставника. Этот факт, несомненно, объясняется тем, что в своем выводе датчанин вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних по­томков вагров. Тот факт, что такого рода предания долгое время звучали на Южной Балтике, зафиксировал в 1840 г. француз К. Мармье. Посетив Мекленбург, расположенный на землях сла­вян-бодричей и граничащий на западе с Вагрией, он записал ле­генду, что у короля ободритов-реригов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, отправившись на восток, освободили от тирании народ Русии и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Бе­лоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии русских князей[70]. В науке, что важно отметить, подчеркивается независимость “меклен­бургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси”[71].

           Предания, с которыми соприкоснулись в XVI-XIX вв. многие западноевропейцы, - это голоса самой истории, которые они слышали от самих южнобалтийских славян или их ближайших потомков. Совершенно справедливы слова А.Г. Кузьмина, что Герберштейн отразил “вполне еще живую традицию”[72]. Действи­тельно, дипломат говорит об остатках славян, “живущих кое-где на севере Германии за Эльбой”, пристально всматривается в жизнь славянского населения Вагрии, приводит чье-то мнение, “что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии”[73]. И эта живая история еще долго не пресекалась: славянский язык звучал на нижней Эльбе до начала XVIII в., а на левом берегу ее среднего течения он сохранялся до конца этого [19] столетия[74]. Под напором ассимиляционных процессов народная память, по сравнению с языком, значительно прочнее и дольше удерживает свои позиции, поэтому она сохранила, даже в лице уже онемеченного населения Мекленбурга, важный факт из ис­тории его славянских предков, факт, отстоящий от них ровно на целое тысячелетие. В 1876 г. И. Первольф засвидетельствовал, что у потомков люнебургских славян (нижняя Эльба), представ­лявших собой осколок мощнейшего ободритского союза и в на­чале XVIII в. перешедших на немецкий язык, сохранились многие славянские обычаи и нравы. Причем историк отметил, что даже до сих пор “они гордо называют себя “вендами” и не охотно сме­шиваются с окрестными “немцами”. Здесь же он пояснил, что быт люнебургских славян на рубеже XVII-XVIII вв. описывал, “исходя из уцелевших памятников их языка”[75]. Южнобалтийские предания возникли не на пустом месте и отражают собою реаль­ные события, память о которых была распространена на весьма значительной территории и не стерлась в веках. Примечательно, что они бытовали на бывших землях вагров и ободритов-рери­гов, тесно связанных между собой: вагры с VIII в. входили в со­став племенного союза последних[76]. И предание о призвании на Русь Рюрика с братьями - это отголосок их общей истории. В це­лом, как подытоживает А.Г. Кузьмин, на южном побережье Балтийского моря “вплоть до XVIII в. ...не сомневались в южнобал­тийском происхождении варягов и рода Рюрика. При этом, однако, не было уверенности в его племенной принадлежности”[77].

           Предания Южной Балтики, по сути, воспроизводят “западно­европейские генеалогические записи позднего средневеко­вья...”[78]. Еще в XVI в. в немецких источниках вновь появились мотивы славянских корней местных немецких княжеств: “обод- ритская” в Мекленбурге и “сербская” в Бранденбурге[79]. А уже в следующем столетии немецкие историки и специалисты в облас­ти генеалогии Ф. Хемниц и Б. Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 г.[80] В 1708 г. вышел в свет первый том знамени­тых “Генеалогических таблиц” И. Хюбнера, неоднократно затем переиздаваемых. Династию русских князей он начинает с Рюри­ка, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братьями Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С. Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у него материала, привел генеалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба: Рюрик, Сивар и Трувор, ставшие, по словам ученого, “основателями русского до­ма”[81]. Весьма примечательно, что немцы Хюбнер и Бухгольц, [20] выстраивая родословную русских князей, не связывают их проис­хождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили во второй половине XVII-30-х годах XVIII в. шведские историки[82]. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народ­ности Рюрика. Так, в 1717 г. между учеными из северонемецкого г. Гюстрова Ф. Томасом и Г.Ф. Штибером вспыхнула полемика, в хо­де которой Томас отверг мнение шведа П. Петрея о скандинавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии[83].

           Приведенный материал со всей очевидностью показывает, что южнобалтийская теория происхождения варяжской руси опирается на древнюю традицию, которая красной нитью прохо­дит через многие восточнославянские памятники X-XVIII вв. Она явственно звучит в эпоху Киевской Руси на страницах ПВЛ, пусть слабо, но все же прослеживается в источниках периода раз­дробленности Руси, что хорошо видно на примере новгородского летописания первой половины XIII в. Во время создания и суще­ствования централизованного государства южнобалтийская традиция особенно ярко отразилась в большом числе русских и украинских источников. В Западной Европе параллельно и со­вершенно независимо от традиции, очерченной рамками ПВЛ и Иоакимовской летописи, на протяжении многих столетий также существовала практика выводить варягов с территории Южной Балтики и относить их к славянам. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что она была зафиксирована представителя­ми разных западноевропейских общностей, которых, конечно, никак нельзя отнести к антинорманистам и обвинить их в ложно понятом патриотизме, о чем так любят рассуждать современные скандинавоманы по отношению к своим оппонентам. Других тра­диций, связывающих варягов с этносами и территориями, в исто­риографии нет. Следует добавить, что в варягах видели славян Балтийского Поморья и арабские авторы. Ад-Димашки (1256- 1327), говоря о “море Варенгском” (Варяжском), поясняет, что ва­ряги “есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие... Они суть славяне славян...”[84]. Ко времени ад-Димашки варяги давно сошли с исторической сцены, давно бы­ли завоеваны немцами южнобалтийские славяне, на Руси термин “варяги” давно уже стал синонимом выражениям “немцы”, “римля­не”, “латины”. Поэтому слова ад-Димашки являются повтором, как это предполагал еще С.А. Гедеонов[85], очень древнего известия.

           Одновременное существование двух версий южнобалтийской традиции - восточноевропейской и западноевропейской, совпада­ющих даже в деталях, - факт огромной важности, прямо указы[21]вающий на ее историческую основу. О том же говорят и восточ­ные писатели, а также массовый археологический (керамиче­ский, нумизматический, антропологический) и лингвистический материал, свидетельствующий в пользу самого широкого присут­ствия в Северо-Западной Руси выходцев с Южной Балтики[86], на фоне которого совершенно теряются так называемые “норман­ские древности”. Логическим продолжением южнобалтийской традиции являются труды М.В. Ломоносова. Поэтому, как верно замечает А.Г. Кузьмин, “говорить о Ломоносове как о родона­чальнике антинорманизма можно лишь условно: по существу, он восстанавливал то, что ранее уже было известно, лишь заостряя факты, либо обойденные, либо произвольно интерпретирован­ные создателями норманно-германской концепции”[87].

           Но если южнобалтийскую теорию никто не создавал и она самым естественным образом вытекает из предшествующей ис­ториографии, опирающейся на реальные события, то совершенно иначе обстоит дело с норманской теорией, не имеющей никаких корней и искусственно вызванной к жизни шведскими историка­ми XVII в. Обслуживая великодержавные замыслы своего прави­тельства, стремившегося отбросить Россию от Балтийского и се­верных морей и с этой целью разработавшего в 1580 г. “Великую восточную программу”[88], П. Петрей, Ю. Видекинди, О. Верелий, О. Рудбек и другие обратились к варягам, некогда господствовав­шим на Балтике и основавшим на Руси династию Рюриковичей, доказывая их якобы шведское происхождение[89]. К созданию нор­манизма также привела давно культивируемая в Швеции мысль об исключительности ее истории. Шведский историк О. Далин в 1750 г. так выражал эти представления, в полной мере характер­ные для его предшественников: “Мы, как шведы, должны благо­дарить творца за преимущество пред многими другими, которого нам не единый народ оспоривать не может”[90].

           Сама политическая заданность норманизма уже сводит на нет все разговоры о скандинавской руси, которую, как вынуждены были признать под давлением фактов отечественные и зарубеж­ные норманисты, не знает история[91]. Еще в XIX в. было установ­лено, что ее присутствие среди скандинавских народов не фикси­рует ни один средневековый памятник, ее нет в скандинавском устном народном творчестве, ее нет в исландских сагах, уделяв­ших исключительное внимание скандинавской истории. Как оха­рактеризовал такую ситуацию С.А. Гедеонов, “норманны народ всеизвестный на Западе”, но при этом ни до, ни после призвания варягов в западноевропейских источниках нет “и следа русского имени для мнимой шведской Руси”, и они вообще не знают швед[22]ской Руси[92]. В 1934 г. прекрасный знаток скандинавских источни­ков Е.А. Рыдзевская, кстати убежденная в норманстве варягов, исчерпывающе доказала, “что название Русь с норманнами эпо­хи викингов генетически не связано и что они у себя на родине так не назывались, достаточно убедительно доказывается отсут­ствием всяких следов этого термина, как своего, в др.-сев. сагах (где Rusia, как известно, наименование книжного, ученого харак­тера) и особенно в рунических надписях”. И здесь же она справед­ливо заметила (было бы хорошо, если бы эти слова услышали со­временные норманисты): “Что у финнов шведы - Ruotsi, и како­во происхождение этого названия - вопрос другой; др.-сев. языку и письменности Русь, во всяком случае, совершенно чужда”[93].

           Поэтому варяжская русь никак не могла выйти из Скандина­вии, выйти оттуда, где, если говорить словами сторонника нор­манства варягов В.В. Мавродина, “никогда не было ни племени “русь”, ни области “Русь”[94]. Но, в отличие от северного побере­жья Балтийского моря, на его южном и восточном берегах суще­ствовало несколько Русий, зафиксированных целым рядом ис­точников: Любек с окрестностями, остров Рюген (Русия, Ругия, Рутения, Руйяна), район устья Немана, побережье Рижского за­лива (устье Западной Двины), западная часть Эстонии (Роталия- Руссия)[95]. Из одной или нескольких балтийских Русей в северо- западный район Восточной Европы прибыла в конце VIII - середи­не IX в. в ходе нескольких переселений варяжская русь, что отражено в Сказании о призвании варягов, вначале целостного па­мятника, при занесении в ПВЛ помещенного под 859, 862 и 882 гг. Изначальную этническую принадлежность этой руси трудно опре­делить, но языком ее общения был славянский язык. В движение на восток лишь в конце X в., как вытекает из показаний скандинав­ских памятников, были втянуты норманы[96]. А этот факт неопро­вержимо свидетельствует, что ни к истории Руси IX - середины X в., ни к варягам этого времени, ни к происхождению династии Рюриковичей они не имели никакого отношения.

           [22-28] СНОСКИ оригинального текста

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           А.Н. Сахаров:

           - Проблема, поставленная в докладе кандидата исторических наук Вячеслава Васильевича Фомина (г. Липецк) “Источники о родине и этносе варягов” является острой уже не одно столетие. Недавно на эту тему состоялась большая конференция в Кали­нинграде, где были представлены разные точки зрения, новые и старые материалы.

           [29] К.А. Аверьянов:

           Первое, я хотел бы уточнить, варяги и руссы - это одно и то же племя или два разных?

           Второе: если Вы варягов производите из Вагрии, то руссов из какой географической территории?

           Еще один вопрос: как Вы полагаете, историография различных эпох отражала какие-то политические веяния своего времени?

           В.В. Фомин:

           - Что касается первой части Вашего вопроса, Повесть вре­менных лет варягов и русь называет отдельно, например в описа­нии “Афетова колена”: варяги, шведы, норманны, готы, русь, аг­няне и др. Отдельно указаны варяги, отдельно - русь. В других местах ПВЛ их отождествляет. Например, в Сказании о призва­нии варягов, где речь идет о варяжской Руси. В прошлом ученые выделяли на берегах Балтики, как минимум, четыре Руси, отра­зившиеся как в западных, так и в наших источниках. Это остров Рюген (по-разному называют латинские и германские источни­ки - Рутения, Русия), устье Немана (Неманская Чремная Русь), устье Западной Двины и Западная Эстония. Кроме того, в докла­де была названа “Русская земля”, в которой находился г. Любек, на что обращает внимание историк А.Г. Кузьмин.

           При этом никаких Русей северное скандинавское побережье не знает совершенно, а на Южной и Восточной Балтике - целая россыпь этих Русей.

           Второе. Конечно же, всегда есть политические интересы, есть политические настроения и у тех, кто создавал источники, и у тех, кто по этим источникам работал.

           В.А. Кучкин:

           - Что касается происхождения Рюрика, то славяне называ­лись в источниках происходившими от скифов. Как с этим дело обстоит? Откуда это берется? Второе. Вы считаете, что в “Ска­зании о князьях владимирских” мы можем указать на более ран­ний источник, на послание Спиридона-Саввы. А как Вы себе представляете генеалогию русского правящего дома XVI в.? Дей­ствительно, русские государи происходят от Августа Кесаря или нет?

           В.В. Фомин:

           - Первый вопрос. Да, славяне - это жители Восточно-Евро­пейской равнины, именуемой в древности Скифия, Сарматия. Как в нашей историографии это объясняется и не только приме­нительно к славянам? Многие народы именовались именами тех народов, которые уже исчезли из истории. Как правило, это шло по географическому принципу: народ, заняв территорию, на ко[30]торой когда-то проживал другой этнос, чуждый ему совершенно, очень часто прозывался его именем.

           Например, Лев Диаконов называет русских “скифами”, “тав- ро-скифами”, “таврами” 93 раза, и собственно “славянами” - 24 раза. Но мы знаем, что в ту эпоху, в IX-X вв., существовала именно Русь, восточнославянская держава. Поэтому здесь ника­кой проблемы нет. Можно привести очень много примеров, ко­гда, кого и как именовали. Еще Иордан отмечал, что народы лю­бят перенимать названия. Тогда это была очень распространен­ная практика. И существовала традиция, в данном случае в Ви­зантии, в русле которой было принято именовать народы имена­ми тех народов, которые давно исчезли с исторической сцены. Кроме географического принципа, тому способствовали еще не­сколько факторов.

           Второе. По источникам XVI в. мы не спрашиваем, насколько можно им верить. Понимаете? Вопрос состоит в другом: зачем русские придумали эту генеалогию? Я имею в виду теорию про­исхождения московских князей от “Августа Кесаря”. Несомнен­но, это искусственная схема. Я уже говорил, что эта схема была популярна в Западной Европе. Нельзя назвать ни одного крупно­го правящего западноевропейского дома того времени, который бы не выводил себя от “Августа Кесаря”, поскольку во времена этого императора родился Спаситель. Август был самой попу­лярной фигурой из всех правителей древности. Русские ничего не выдумывали, они взяли уже готовую, давно апробированную схе­му, поместив ее на свой материал, связанный с Южной Балтикой. И если для других народов было важно выводить родоначальни­ков правящих династий из Рима, то наши книжники из Рима их не выводят. Они выводят своих князей из Южной Балтики. Я на это и пытался обратить внимание.

           Вопрос о том, верить или не верить источникам, ставить нельзя. До нас дошел один из источников, написанный сыном Ивана Грозного, Иваном Ивановичем. Он был очень лю­бознательным и начитанным человеком, сам создавал произве­дения.

           В одном из таких сочинений он пишет, что ведет свой род от Рюрика, который от пруссов, от римского императора Августа Кесаря... Ну неужели из этого мифа они выводили свою родо­словную? Конечно нет! Политическая заданность августинской легенды была направлена на то, чтобы уравнять Россию, кото­рая, по сути, выходила тогда на международную арену, с другими западноевропейскими державами. Это внешняя сторона, выра­женная доступными для того времени средствами. И важно в [31] легенде именно указание на Южную Балтику, истоки которого лежат в древней традиции Повести временных лет.

           В.Я. Гросул:

           - Хотелось бы услышать Ваш комментарий анналов Пруден­ция. Это первое.

           Второй вопрос: как Вы относитесь к наследию академика Куника?

           Третий вопрос: Ваша оценка раскопок Ладоги?

           В.В. Фомин:

           - Что касается Вертинских анналов, принадлежавших руке епископа Пруденция, это один из краеугольных камней, один из главнейших источников норманской теории, впервые введенный в научный оборот Байером. Сегодня, когда читаешь перевод это­го документа, удивляешься, как свеоны в нем превратились в шведов. Но Тацит, говоря о свевах (шведах) и о свеонах, их раз­деляет. Во времена Тацита свевы жили на материке (севернее Дуная), а свеонов он указывает на Балтике. Тацит эти народы разводит, он их не сближает. Поэтому и удивляет, что современ­ные интерпретаторы отождествляют эти народы.

           Второе. К Кунику я отношусь с глубочайшим уважением. Хотя он и норманист, но это был тот человек, который знал ме­ру. В 1862 г. он так сказал: “Я не хочу норманизировать (он да­же такой глагол использует) русскую историю”. Он предупреж­дал норманистов: “Не ищите норманнов там, где их совершенно не было”. Куник был человеком очень осторожным, тщательно работавшим с источниками. У него есть чему поучиться. Он очень трезво все оценивал, настолько трезво оценивал нашу летопись, что в конечном итоге признал, что при помощи Пове­сти временных лет нельзя объяснить норманскую теорию, поэ­тому и предложил начальную историю русского государства воссоздавать только по иностранным источникам. Лучшего подтверждения слов антинорманиста Гедеонова я не вижу. Ге­деонов говорил, что наша летопись своим характером протесту­ет против постоянного онемечивания русской истории. Куник- норманист, но с ним можно спорить. И он тот человек, который выслушивал критику. Хорошо известна его реакция, реакция Погодина на работу Гедеонова “Варяги и Русь”: сколько они сняли из своих доказательств, признав тем самым правоту сво­его оппонента. Поэтому с таким удовольствием читаешь их по­лемику на страницах “Записок Академии наук” после выхода в свет в 1862-1863 гг. “Отрывок по варяжскому вопросу” Гедео­нова. Это ученые, которые пытались в ходе дискуссии прийти все-таки к истине.

           [32] И третий вопрос - в отношении Ладоги. Сами знаете, пробле­ма интерпретации материалов, особенно в археологии, — это од­на из главных проблем, в древности Ладогу как только не интер­претировали. Поэтому, честно скажу, я не очень-то уверен и в се­годняшней интерпретации. Я антинорманист, если рассуждать известными категориями, но при этом я нисколько не отрицаю присутствия скандинавов в русской истории. Они были, но другой вопрос - когда они появились на Руси?

           Для этого надо обратиться к исландским сагам. Саги - это тот памятник, который вобрал в себя историческую память скандина­вов. И они четко говорят о том, когда скандинавы появились в рус­ских землях. В XIX в. было обращено внимание на тот факт, что саги из русских князей никого, кроме Владимира Святославича и Ярослава Мудрого не называют. При этом они не знают ни хазар, ни половцев. Скандинавы бывали на Руси в период где-то с 980-х го­дов, с момента вокняжения Владимира и до смерти Ярослава Муд­рого, в 1054 г. Об этом ясно говорят саги. В них не упоминаются ни Святослав, ни Игорь. Ольгу - Аллогию они упоминают, но путают­ся, называя ее женой Владимира, хотя она была его бабушкой.

           Интерпретировать древности Ладоги как исключительно скандинавские сомнительно по факту наличия в ней одной из так называемых больших построек, которую археологи сближают со святилищами южнобалтийских славян. А это сразу же объясня­ет, почему в восточнославянском язычестве отсутствуют божест­ва скандинавов, но присутствует Перун, бог варяго-русской дру­жины, чей культ был широко распространен среди южнобалтий­ских славян. Вместе с тем в Ладоге обнаружены и норманские древности. Все сказанное можно объяснить лишь тем, что южно­балтийский переселенческий поток в своем движении на Восток, а он захватил и Скандинавию, вобрал в себя и черты скандинав­ской культуры, что и придало ладожским материалам много оттенков (славянский, фризский, скандинавский).

           В.А. Кучкин:

           - Я уже не в первый раз слушаю доклады В.В. Фомина. В них интересно то, что исследователь занимается кругом источников, которые обычно остаются вне внимания древников. Если мы за­нимаемся VIII, XII столетиями, то мы стараемся найти аутентич­ный материал и на этой основе сделать какие-то выводы.

           Вячеслав Васильевич предлагает нам заняться материалами второй половины XV, XVI-XVIII вв. и найти истину для древней истории.

           Если говорить принципиально о такой возможности, то она исключена. По сути дела, разбираются источники, которые по[3]строены на возрожденческой историографии, на историографии, которая вместо библейских авторитетов использовала античных авторов, и отсюда, с нашей точки зрения, названные отождеств­ления в европейской историографии вообще и во второй полови­не XV столетия.

           Я не случайно задавал вопрос относительно того, что славяне считаются скифами, а еще - сарматами. Это совершенно спра­ведливо. Но все-таки считали, что и скифы, и сарматы - это те самые народы, которые дали начало и русскому народу, и ряду азиатских народов.

           Сам докладчик приводил нам сегодня примеры того, как, на­пример, Лейбниц считал Рюрика датчанином, другой, что это швед, третий считал, что он принадлежит к ваграм и т.д., и т.д.

           Эта разноголосица характерна для определенного периода исторических поисков, наша задача заключается в том, чтобы в ней честно разобраться.

           Но, притом что докладчик использовал эти источники, надо сказать и о других вещах. Если говорить объективно, складыва­ется впечатление, что Древняя Русь, в общем, со своими соседя­ми не очень контактирует. Она контактирует только со славяна­ми южного побережья Балтийского моря.

           Но это не так. Это не так хотя бы потому, что имеются линг­вистические данные, о которых в докладе совершенно сегодня не упоминалось. Например, есть прямые заимствования из сканди­навских языков. Собранный материал показывает, что в запад­ных захоронениях в Швеции в эпитафиях упоминаются “Госпо­жа” и “Дева” (это названия Богородицы), тогда как в эпитафиях Восточной Швеции упоминается именно “Богоматерь”.

           Это признак того, что население контактировало не с като­лическим, а именно с православным населением. Такие контакты несомненно были. Вопрос заключается в том, как быть с госу­дарственностью. Я считаю, что этот вопрос принципиально надо решать по-другому. Нам надо решать вопрос так: само древне­русское общество было готово к государственности? Главный вопрос заключается в этом. И нельзя сводить этот вопрос к тому, кто стал правителем - какой этнос, какие представители и т.д. В докладе это все решается несколько со старых позиций, хотя называются “варяги” как “славяне” и т.д., и т.п. Можно указать еще на целый ряд источников (например, польских), которые вы­водили, скажем, русских правителей из польских городов - прав­да, северных прибалтийских городов, но тем не менее выводили, и это, конечно, были политические цели - цели совершенно оп­ределенные, которые имело Польское государство, польские [34] магнаты тогда, когда приглашали на польский престол Ивана Грозного.

           Тут очень многое надо еще выяснять и работать. Необходи­мо, конечно, очень тщательно анализировать материалы, и мате­риалы более ранние.

           Что же касается историографии, которую я бы обобщенно назвал историографией эпохи Возрождения, она, конечно, инте­ресна, важна для понимания, например, хода исторической мысли, но просто так проецировать её на прошлое, без очень серьезных оговорок, без тщательной проверки аутентичного материала - мне кажется, что такая попытка возможна, но она должна быть очень корректной.

           А.Н. Сахаров:

           - Почему мы поставили этот доклад? До сих пор в этом воп­росе в отечественной историографии альтернативности не было. Существовала одна точка зрения. Она была доминирующей, самодовлеющей, беспрекословной и не подлежащей никаким другим оценкам. Но науку, как известно, нельзя уложить в про­крустово ложе ни политики, ни эмоций, ни личных симпатий, ни личных амбиций. Настоящая наука - неуправляема. Если ею уп­равляют, это не наука.

           Я думаю, что такие явления, которые в последние годы поя­вились в нашей науке, - обращение к новым точкам зрения, точ­нее, к старым точкам зрения на новых материалах и попытка по-новому рассмотреть эту проблему - это свидетельство даль­нейшего развития российской науки, по крайней мере на данном этапе. Я не хочу вступать в полемику, скажем, со сторонниками скандинавского происхождения Рюрика. Эти труды всем извест­ны, они, как говорится, на слуху. Наверное, есть там элементы и бесспорные и спорные. Но это другой вопрос. А то, что появля­ется разностороннее решение проблемы, я думаю, для науки это замечательно. Я думаю, что это связано с плеядой ученых ново­го поколения, которая появилась уже в 90-е годы, на рубеже XXI в., плеядой ученых, которые свободны от каких-то номенк­латурных, конъюнктурных, амбициозных расчетов, свободны как ученые.

           Я думаю, что в этом ряду Вячеслав Васильевич занимает свое место, свою нишу и разрабатывает ту проблематику, которую он считает возможной.

           Что касается самого существа проблемы, то в его докладе вы обратили внимание на то, что там нет четких детерминант по поводу варягов, скандинавов. Его работа показывает, что сам термин эволюционирует: скажем, варяги в IX-X вв. - одна кате[35]гория. Варяги XI-XII вв. - это совсем другая категория. Менялся мир, исчезали балтийские славяне, на их место вступали датчане, немцы, шведы. Они овладевали этим побережьем. Для русского книжника, летописца эта эволюция отражалась в эволюции тек­стов. Я думаю, что это одна из сильных сторон тех размышлений, с которыми нас познакомил докладчик. Это тоже какие-то новые поиски решения проблемы, которые сегодня мы наблюдаем в на­шей историографии.

           Обратите внимание, что одним из главных аргументов про­тив отождествления варягов с южными балтами и славянами счи­тался упрек в шовинизме, в патриотизме, в псевдопатриотизме, в национализме и т.д., и т.д.

           Недавно в одной из газет освещался вопрос о дискуссии, ко­торая шла в Калининграде, и она была оценена очень любопыт­но. Вышла газета под названием “Калининград - ау!”, т.е. здесь был намек на то, что кто-то пытается Калининград сделать по за­данию правительства славянским, а он - “ау”! А он все-таки не славянский, а шведский и т.д. Вот вам ответ на вопрос, какое вли­яние эта проблема сегодня имеет на политику, а политика - на научные проблемы. Очень любопытный момент.

           Я бы хотел в эту полемику включить один маленький аргу­мент, который я могу бросить на чашу весов со своей стороны.

           Когда я познакомился с работами Вячеслава Васильевича и другими последними работами, я еще раз вернулся к летописям. И в русских летописях был потрясен одним фактом, который я не замечал раньше и не обращал на него внимания. Летописец, бле­стящий знаток расселения народов или этносов на территории Европы в IX-X вв., всех упомянул: и англов, и шведов, и нурма­нов, и немцев, и славян, и т.д. Но он не упомянул огромную тер­риторию, располагавшуюся по руслам рек Неман, Висла, Одер - территорию южнобалтийских славян. Он не сказал ни слова об ободритах, ваграх, руянах, лютичах и т.д. Он не стал их перечис­лять - бодричи, лютичи и т.п., он назвал их “варяги”. Уберите ва­рягов, и нет включения южнобалтийского славянства на карте Европы. Поместите варягов на эту территорию, и у вас появляет­ся огромный ареал южнобалтийских славян.

           Это может быть так, Вячеслав Васильевич?

           В.В. Фомин:

           - Может быть.

           А.Н. Сахаров:

           И вот я с удивлением смотрел на это перечисление, на эту “таблицу Менделеева” и подумал: вот еще один, может быть, не главный аргумент в пользу того, что мы сегодня слышали.

           [36] Что касается патриотизма, то русское сердце молчит, когда мы говорам о Екатерине II, о немке на русском престоле, мы при­нимаем это как должное. Русское сердце молчит, когда мы гово­рим о Петре III, который наполовину был немцем или даже на две трети; об Александре I и о всех последующих императорах, которые практически были не славяне, а немцы, шведы, датчане и т.д. Мы к этому относимся совершенно спокойно. Мы относим­ся спокойно и к Рюрику. Докажите, что он датчанин, мы ска­жем - замечательно! Докажите, что он скандинав, мы скажем - прекрасно! Это никакого значения не имеет. Но докажите! А ко­гда доказательства нет, то научное сердце возмущается. Вот в этом проблема, а не в чем-то другом. Не в политике, не в конъ­юнктуре, не в расчетах и не в амбициях.

           Постановка этой проблемы на ученом совете для нашего ин­ститута очень полезна. Мы познакомились с новым автором, по­ставившим спорные вопросы. Они очень острые и находятся в сфере, я бы сказал, острейших научных интересов.

           В.В. Фомин:

           - Во-первых, благодарю Вас за предоставленную возмож­ность выступить на Вашем ученом совете.

           У нас с В.А. Кучкиным все же получился спор. Спасибо, Вла­димир Андреевич, что Вы поддерживаете своими вопросами мои исследования. Но я еще раз обращаю внимание на то, что я ста­вил вопрос именно о традициях, а не о том, соответствует или не соответствует действительности скандинавская версия, потому что об этом можно говорить много, оперировать очень большим количеством материала. Но я ставил не эту цель, а говорил имен­но о традиции. И насколько мне удалось, я провел эту традицию, начиная с Повести временных лет, которая все-таки указывает на южнобалтийское побережье как на родину варягов. И я не ут­верждал, что варяги - это только славяне. На Южной Балтике жило очень пестрое по своему этническому составу население, включавшее в себя славян и ассимилированные ими народы. Но, повторяю, проблема очень сложна, она имеет очень много граней. К сожалению, она отягощена еще массой стереотипов вроде того, что русские много заимствовали у шведов. Как раз наоборот. Так, в русском языке 6 германских слов, а в шведском и в других скандинавских языках 12 славянских. Это подсчитали, кстати, сами норманисты. Это первое, что я хотел сказать.

           Второе. В шведском языке (это очень замечательный факт, иначе не назовешь) присутствует славянское слово “торг”. Соб­ственное слово “fal” у них исчезло под огромнейшим влиянием [37] славянского мира: они взяли славянское слово, и это говорит уже о многом. Надо над этим задуматься. Норманист Сыромятников в 1912 г. пришел к выводу, что слово такого культурного значе­ния, как “торг”, говорит только об одном: что те купцы, которые приходили к скандинавам и торговали арабским серебром, были славянами. В противном случае непонятно, почему славянское слово “торг”, кстати, как и слово “безмен”, заимствовано шведа­ми, а не славянами у них. Такого вот рода противоречия и заста­вляют задумываться и ставить вопросы. К тому же на тесные свя­зи Северо-Западной Руси указывает огромный археологический, антропологический, нумизматический и лингвистический мате­риал. Настолько огромный, что на его фоне совершенно теряют­ся так называемые норманские древности.

           Я не отрицаю какое-то присутствие шведов в русской исто­рии до времени Владимира Святославича. Они присутствуют. Возьмите договор Игоря с греками 944 г. Там назван один ку­пец - “Свень”, то бишь швед. В этом договоре читается и имя “Ятвяг”, т.е. выходец из племени ятвягов, как и Свень - из шве­дов. Но проникновения шведов в восточнославянскую среду бы­ли настолько единичными и редкими, что их еще в середине X в. отличали по этическому принципу. Кстати, как и сейчас. В Рос­сии там, где иноязычный элемент присутствует в единственном лице, его называют по тому же принципу, что и “Свень”, и “Ят­вяг”, т.е. по имени народа, который он представляет.

           Еще раз спасибо за то, что предоставили мне возможность выступить на этом заседании.