Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Выпуск 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. 324 с. 20,25 п.л. 14,17 уч.-изд.л. 300 экз.

Человек в повседневности. (Исторические аспекты)

Автор
Поляков Юрий Александрович (1921-2012)

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Поляков Ю.А. Человек в повседневности. (Исторические аспекты) // Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Вып. 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 290-322.

Текст статьи

[290]

Ю.А.Поляков

ЧЕЛОВЕК В ПОВСЕДНЕВНОСТИ[a]

(Исторические аспекты)

 

           Каждый, кто знаком с современной мировой исторической литературой, хорошо знает, как велико количество книг и статей о самых различных сторонах человеческого бытия, повседневной жизни человека. Эти стороны порой незаметны, привычны и потому заслонены политической борьбой, войнами, революциями, социальными сдвигами, научно-техническими открытиями. Парламентские выборы, правительственные кризисы, династические коллапсы, конечно, важны, они бросаются в глаза, они на поверхности исторического процесса. Но между тем людей волнуют свои проблемы – вечные, постоянные. Новая техника, естественно. затрагивает человеческое бытие, вносит в него существенные перемены. Но, как и столетия назад, людей больше всего затрагивают проблемы жизни и смерти, и, соответственно, голода и сытости, здоровья и болезней, жилища; любви и ревности и, соответственно, секса, семейных отношений; взаимоотношения поколений.

           Кто будет спорить о том, что формы бытия бесконечно различны в разных регионах? Кто будет спорить, что образ жизни человека менялся с каждым веком? Менялись одежда, пища, способы передвижения, жилье. Менялась и человеческая ментальность.

           Только за XX столетие радио, телевидение, самолет, автомобиль внешне сделали бытие абсолютно не похожим на жизнь римлянина эпохи Цезаря, грека эпохи Перикла, человека пушкинской поры и толстовской эпохи. Но если мы станем читать философские, драматические, исторические сочинения великих эллинов. деятелей Возрождения, мы без труда увидим, что они были обуревае[291]мы теми же страстями, что и современный человек. Только проявлялись они в других формах. Люди обладали теми же достоинствами и пороками, что и ныне. Гордость, доброта, любовь, зависть, ревность, корыстолюбие, честолюбие, жестокость существовали всегда. Поэтому история по существу – это повседневная жизнь человека в ее историческом развитии, проявление стабильных, постоянных, неизменных свойств и качеств в соответствии с (географическими и временнбыми условиями, рождением и закреплением новых форм жилья, питания, переме­щения, работы, досуга. Старые, традиционные формы человеческих отношений устойчивы, живучи. Они уходят, отживают медленно, неоднократно возникая из, казалось бы, навсегда ушедшего прошлого.

           Новые формы динамичны, они напористо вторгаются в сегодняшний век. Поэтому история призвана фиксировать происходившую и на поверхности, и, главным образом, в глубинах народных масс борьбу и сочетание старого в новом и нового в старом.

           История – не политика, опрокинутая в прошлое, хотя исторические памятники всегда имеют политическую подсветку. Но, думаю, можно сказать, что история – это прежде всего повседневная жизнь, опрокинутая в прошлое. Кто-то называет историю повседневности мини историей. Но изучение этих проблем вовсе не означает, что мы измеряем спичкой глубину реки. Нет, это одно из русел, которые, сливаясь, образуют мощный поток исторического процесса. Это и есть настоящая история. Речь идет, конечно, не о противопоставлении одного другому. Нет, все эти русла, переплетаясь, порой причудливо, составляют сложную, противоречивую, полную зигзагов, но единую в своем многообразии и многообразную в своем единстве историю человечества.

           История повседневности – сумма миллиардов судеб людей, живущих в далеком и близком минувшем, имеющих как общие глобальные черты, так и специфические, [292] региональные, национальные, наконец, индивидуальные. Задача – обрисовать их образ жизни в историческом разрезе, выявляя общее и особенное, неизменное, сохраняющееся столетиями, и новое, ежедневно рождаемое буднями.

           Я начал с упоминания о мировой исторической науке не случайно. Хочу привести примеры, показывающие, какое внимание уделяется этой проблематике за рубежом.

           Собственно говоря, описание истории уже в древнейшие времена всегда охватывало самые различные стороны человеческого бытия. Достаточно сослаться на греческих и римских историков. В исторической литературе более позднего времени мы находим великолепные – достоверные, красочные и живые – описания жизни и быта древнего Рима, древней Греции, европейского и российского средневековья. Всегда это читалось и читается с огромным интересом (хотя есть в этой литературе социальная односторонность и описательность).

           К XX в. появились такие стороны человеческого бытия, о которых, естественно. раньше и не слыхивали, а в современности они заняли ведущее место. Сама жизнь потребовала, чтобы уровень и масштаб научной разработки новой проблематики были адекватны масштабу произошедших в XX в. перемен.

           На всемирном конгрессе историков в 1995 г. в Монреале было три так называемых больших, т.е. пленарных темы. Одна из них связана с гендерной историей. Тогда этот термин был в России мало известен. Теперь он входит в научный и даже общественно-политический обиход. На конгрессе было заслушано 30 докладов – и методология гендерной истории, и самые разнообразные конкретно-исторические темы. Например: «Участие женщин в контрабанде в Средиземноморье в XIX в.»; «Семья, секс и власть»; «Трудолюбивая жена или хорошая мать?» (на материалах Финляндии XIX в. – Ю.П.); «Семейная идеология при модернизации Японии» и т.д.[1]

           [293] Затем освещались так называемые специальные (по­лупленарные) темы. Прошли заседания, посвященные «пожилому возрасту». Слушалось 9 докладов типа «По­жилой возраст в древности», «Пожилой возраст в средние века» и т.п.

           На заседании «Детство в истории» было прочитано 11 докладов типа «Дети и родители. Дания 1800-1914», «Тра­диционные элементы в воспитании мальчиков в Китае» и т.д.[2] Наконец, работала Комиссия по исторической демографии, участники которой заслушали более 100 докладов («Родство и домашнее хозяйство», «Выживание подростков в средневековой Швеции», «Три великих убийцы – эпидемии, голод, войны», «Секс, грех и внезапная смерть (об эпидемии холеры в Мексике в 1833 г.)»[3].

           На следующий XIX международный конгресс, который состоится в 2000 г. в Осло, предварительная программа предусматривает в том числе доклады по проблемам:

           Семейная демография. Сравнительный анализ по Азии и Европе. История гомосексуализма и лесбиянства. Семья, замужество и права собственности. История самоубийств.

           Таким образом, международные конгрессы, отражающие основные направления развития мировой исторической науки, показывают широкое распространение проблем семьи, возраста, взаимоотношения полов, домашнего хозяйства и т.п. И еще примеры. В «Между­народном журнале социальных наук» опубликована статья Дана Эдгара и Хелен Глезер «Семья и интимность. Семейная карьера и реконструкция личной жизни». О содержании статьи дают представление названия ее разделов: «Понятие близости», «Моделирование семейной жизни», «Добрачная близость», «Дети и отношения близости в семье», «Романтическая любовь и семейная жизнь»[4]. Библиография к статье насчитывает 180 названий. Среди них: «Социальная история семейной жизни»; «Развод и возобновление брака в средние века»; «Стаж [294] семейной жизни»; «Любовь в Америке»; «Место дедушек и бабушек в американской семье»; «Родительское вмешательство и романтическая любовь. Эффект Ромео и Джульетты»; «Детство в социальном контексте»; «Реги­ональные особенности разводов в США»; «50 лет семейной демографии»; «Труд и семья от рабства до наших дней»; «Повседневная жизнь (с точки зрения супружеских отношений)»; «Историческая проблема семейной зарплаты (компания Форда и пятидолларовый день)»; «Альтернативная история любви и замужества»; «Демо­графические изменения и семейная политика во Франции со Второй мировой войны»; «Браки и разводы в XX в.»; «Семья, секс и брак в Англии в 1500-1800 гг.». Главный вывод, который напрашивается из этого перечня, – огромное внимание, огромный интерес к проблемам повседневности, прежде всего семьи и секса.

           Конечно, в российской и советской историографии есть немало работ о быте, семье, досуге. Бытовой проблематикой довольно активно занимались до революции. Обратимся хотя бы к И.Е.Забелину с его исследованиями о домашнем быте русских царей и цариц (в XVI и XVII столетиях). Блестящие страницы о жизни и быте россиян мы находим у В.О.Ключевского. Печатались материалы земской статистики, данные обследований, статьи и книги о сельском населении и фабрично-заводских рабочих.

           Не имея возможности углубляться в историю вопроса, все же напомню, что в советской историографии были осуществлены новые подходы к этим сюжетам. Выходили книги по истории фабрик и заводов, где много внимания уделялось быту рабочих, условиям их труда. Опубликована масса данных о питании, жилье, медобслуживании и т.д. Много ценных сведений мы находим в краеведческих работах.

           Ю.И.Кирьянов исследовал жизненный уровень рабочих России в конце XIX – начале XX в.[5] В.Е.Полетаев проводил историко-социологические исследования. Под редак[295]цией Е.И.Пивовара в 90‑х гг. вышел сборник «Советский рабочий: духовная сфера и быт»[6]. Среди 17 его статей есть, к примеру, такая: «Жизнь и быт рабочих Москвы. 1926-1932». Своеобразные подходы к разработке этой проблематики у А.К.Соколова. М.С.Зинич и Е.С.Сенявская писали о буднях и менталитете людей военных лет. Н.А.Араловец и О.М.Вербицкая изучают историю семьи в XX в.

           Немало сделали в изучении условий жизни и труда советские аграрники, исследуя, в частности, индивидуальные крестьянские бюджеты. Удачную попытку связать исследование своеобразия русского крестьянского хозяйства с общеисторическим процессом предпринял Л.В.Милов[7]. Внимание общественности привлек сборник «Частная жизнь. Человек в кругу семьи», вышедший в 1996 г.[8]

           В 60-80-е гг. в советской историографии получило широкое распространение изучение советского образа жизни. В 90-е гг. нашлись невежественные критиканы, оттачивавшие свое убогое остроумие на высмеивании понятия «советский образ жизни». Действительно, в ста­тьях и книгах 60-80‑х гг. было много апологетического, формального. Но невозможно отрицать, что за три четверти века в советском обществе сложились черты, присущие только нашему обществу, существенно отличающиеся от традиционных – и старороссийских и западных. В будни и в праздники в производственных коллективах, в домашнем быту, в здравоохранении, досуге, системе образования и т.д. складывались новые формы образа жизни. Было в этих новых чертах много негативного, порожденного уравнительностью, бедностью, небывалой идеологической и административной ролью государства. Вместе с тем появилось немало и позитивных черт, обусловленных стремлением укрепить коллективизм, повысить образовательный и культурный уровень населения, включить его в общественную жизнь.

           В этих сложных процессах надо спокойно и объективно разбираться, делая их предметом научного иссле[296]дования. Представляется полезным использовать научные труды о советском образе жизни, поскольку они содержат достоверные факты, интересные выводы и наблюдения о повседневной жизни рабочих, крестьян, интеллигенции. Надо учитывать, что в бесчисленном множестве книг общеисторического плана – по истории городов, революций, социалистического строительства, войны есть огромное количество упоминаний о питании, жилье, одежде, семейных отношениях и т.д. Но в нынешней литературе эти сюжеты имеют фрагментарный и уж, конечно, не определяющий, а третьестепенный характер.

           Нельзя сказать, что эта проблематика совсем беспризорная, бесхозная, позабытая. Но развитие мировой науки и внутренняя логика поступательного движения российской науки требуют, чтобы она разрабатывалась не от случая к случаю, не фрагментарно, а систематически, фронтально. Иными словами, настало время, когда необходимо всерьез и масштабно заняться изучением различных сторон человеческого бытия.

           Поскольку возникли такие явления повседневной жизни человека, о которых раньше и не слыхивали, ясно, что уровень и масштаб научной разработки этой проблематики не адекватны произошедшим в XX в. переменам. Речь идет не о новом направлении в исторической науке, а об отражении возросшего интереса к старой, но непрерывно обновляющейся проблематике. Мы долго твердили о том, что человек – творец истории. Он и в самом деле ее творец. Мы утверждали, что он и главный объект исторического исследования. Он действительно главный объект исторических штудий. Значит, надо изучать не только его производственную, политическую деятельность, не только культурные и научные достижения, а его, человека, как такового, его жизнь, какой она была и какой стала.

           Проблематика «Человек в повседневности» ближе всего к тому направлению, которое именуют социальной историей[9]. Отличие прежде всего в большей «зазем[297]ленности», большей конкретности, детализированности.

           Этнография или этнология как историческая дисциплина изучает вопросы питания, обустройства жилищ, особенности национальной одежды, украшений, орнаментов. Но специфические задачи и методики этнологии совершенно недостаточны для познания многогранности человеческого бытия. Я не умаляю значения этнологии. Напротив, хочу подчеркнуть, что именно в тематике повседневности заложены наибольшие возможности для сотрудничества всех исторических дисциплин, здесь обширная пограничная область с этнологией, историей культуры, демографией.

           Именно здесь необходим выход на широкий междисциплинарный уровень. Дело в том, что проблемы истории человеческого бытия бесчисленны и многообразны, как неизмеримы и многообразны проявления самой жизни. Изучение истории человеческого бытия возможно и по отдельным его аспектам, и обобщенно, комплексно.

           В этой сфере должны быть задействованы не только гуманитарные науки, но и естественные – фундаменталь­ные и прикладные. Особенность исторической науки известна: то, что сегодня является предметом, далеким от истории, входит в ведение специалистов, назавтра уходит в прошлое и становится компетенцией истории. Так, проблемы жилищного строительства сегодня заботят администраторов и строителей. Завтра их станут изучать историки, они будут неотъемлемой частью общей картины человеческого бытия. То же, скажем, относится к системе здравоохранения, системе общественного питания и питания вообще и далее, практически до бесконечности, ибо невозможно объять все стороны человеческого бытия. Оно по существу не имеет проблемно-тематических границ, беспредельно, безгранично. Каждый день расширяет наши представления, знания о человеке и его жизнедеятельности. Прогресс человечества непрерывно меняет формы жизнедеятельности, формы тру[298]да, передвижения и досуга. Так, появление и массовое распространение телевидения существенно изменило человеческий досуг, и изучать людской быт второй половины XX в. без освещения роли и места голубого экрана невозможно. Я не говорю уже о появлении многообразной телевизионной индустрии – производстве телевизоров, создании инженерно-технической службы и, конечно, обеспечении самих телевизионных программ.

           Таким образом, изучение истории человеческого бытия не просто предполагает, но и требует междисциплинарного подхода, подразумевает использование материалов самых разных наук. Но, конечно, главная роль принадлежит общественным наукам, истории в первую очередь, правоведению, литературоведению, психологии, социологии, демографии.

           Что касается историков, то здесь ближе всего к этой проблематике стоят этнологи, археологи, историко-демо­графы.

           Основные аспекты истории повседневности чрезвычайно тесно взаимодействуют, порой переплетаясь в одном комплексе. Вопросы питания, к примеру, связаны с состоянием сельского хозяйства, деятельностью пищевой промышленности, с торговлей, импортом пищевых продуктов, медициной, ибо для миллионов людей требуется диетическое питание, а неправильное или недостаточное питание приводит человека к порогу больниц. Вопросы питания имеют и социальную сторону, ибо потребление пищи в количественном и качественном отношениях зависит от материального положения граждан. На протяжении столетий можно проследить то, как определенные слои населения испытывали систематическое недоедание, не говоря уже о вспышках массового голода.

           Необъятность проблематики и наличие явных и неявных взаимосвязей делают весьма трудной задачу вычленения основных направлений. Но все же небесполезно типологизировать эту проблематику, хотя выделение на[299]правлений неизбежно будет условным и относительным.

           Первое направление – историко-демографическое. Оно в принципе традиционно. Но, прежде всего, необходимы его активизация и расширение масштабов общей деятельности. А главное возможен и желателен выход за пределы привычных рамок. Нет надобности объяснять, что проблемы рождаемости, смертности обречены на то, чтобы стоять на первом месте. Все-таки, как ни крути, главное для человека – это родиться и пройти свой жизненный путь, а потому продолжительность этого пути – проблема, не лишенная интереса для самого человека и для науки.

           Этот традиционный историко-демографический набор полезно расширить за счет проблем заболеваний и соответственно медицинского обслуживания, его стоимости, качества, доступности; проблем жилья и соответственно жилищного строительства, стоимости, качества жилья и т.д. Спор о границах исторической демографии идет давно – понимать ли ее узко, как считают «чистые» демографы, или расширительно, с большим учетом социальных факторов, как полагает большинство историков. В таком контексте изучение состояния медицины, жилищного фонда представляется необходимым, ибо иначе нельзя понять, почему столь различны в разных странах и на разных исторических этапах продолжительность жизни, причины роста или снижения смертности.

           Разве неинтересно и неполезно для науки исследовать, как, к примеру, в нашей стране в XX в. люди жили в коммуналках, как стояли десятилетиями в очереди, а потом получали бесплатное жилье, как появилась система покупки кооперативных квартир, и граждане со средней зарплатой называли себя «раздетые камнем», как затем появились комфортабельные квартиры типа «Золотой ключ», при том, однако, условии, что стоимость одного квадратного метра жилья в них значительно превышает годичную (!) зарплату научного сотрудника?

           [300] Здесь также наглядно прослеживается трудность типологизации, ибо медицину, жилье, как и работу, можно с теми же основаниями отнести к направлению, изучающему жизненные условия.

           К исторической демографии формально примыкают проблемы брака, семьи, любви, сексуальной жизни т.д. Формально потому, что за последние годы эта проблема выросла по существу в самостоятельное научное направление, возникшее на сопредельных полях истории. демографии, социологии, психологии, юриспруденции. Как уже отмечалось, на Западе это направление получило широкое развитие. Резонно выделить его и в нашей типологии в качестве второго направления.

           Каждое общество – невообразимое переплетение связующих нитей, традиционных, устойчивых и вновь образующихся. Семья – низовая ячейка. Но если говорят, что человек – это целый мир, то семья – тем более. Но она редко существует изолированно. Родственники, более или менее близкие, порой, как гигантская грибница, охватывают сотни единиц, а иногда ограничиваются только родителями и детьми. Семью дополняют различного рода землячества. содружества выпускников школ, университетов, компании сослуживцев, клубы по профессиям, интересам, кружки художественной самодеятельности, соседи по подъезду и даче.

           Интимные отношения, браки, разводы, взаимоотношения поколений – моральные, материальные; воспитание детей и т.д. и т.п. – все это может и должно, как мы видим из приводившихся примеров западной науки, служить предметом исследований.

           В качестве третьего направления можно выделить еще одну необъятную группу проблем, которая обобщенно может быть названа «жизненные условия». Сюда можно включить и жилье, о котором уже говорилось; бюджет семейный – по различным социальным, профессиональным, возрастным группам; зарплату и дополнительные [301] заработки; питание и одежду[10]. Взять хотя бы синдром дефицита, который в СССР и России процветал десятилетиями. Сколько сюжетов вокруг этого накручено. Стало знаменитым наблюдение иностранцев, что в России 1960-1980‑х гг. дефицит своеобразен: полки магазинов пусты, а домашние холодильники полны. Историки отметят и спецбуфеты, и продажу с черного хода, и попытки нормирования. А в 90-е гг. возник синдром изобилия при нехватке денег. Полки магазинов полны, а домашние холодильники пусты.

           К жизненным условиям можно отнести и транспорт. Коммуникационные вопросы в жизни человека играют очень большую роль – и в городе, и в деревне. Колоссальный рост количества личных автомобилей, время и деньги, затраченные на метро, трамвай, автобус, троллейбус, такси. Медицинское обслуживание, примыкающее, как упоминалось, к демографии, нельзя оторвать и от жизненных условий. Важно показать и развитие сети больниц, амбулаторий, поликлиник, профилакториев, плюсы и минусы их бесплатности, доступности. Проблема медикаментов – то дефицит, то невообразимые изобилие и дороговизна. Интересно, между прочим, показать и самоотверженность, опытность земских врачей и крайнюю недостаточность врачебного обслуживания в старой России, когда порой на целый уезд был один фельдшер, который писал в своих заключениях смехотворные фразы вроде: «Умер от ноги», «Умер от жара в пятке».

           Нельзя забывать о сфере услуг – ремонте обуви и одежды, радиоприемников, телевизоров и другой вошедшей в быт аппаратуры, стирке белья.

           Сюжетов так много, что лишь их перечисление займет многие страницы. Для подтверждения беру, как говорится, «на вскидку» проблему, касавшуюся и касающуюся десятков миллионов людей, – как осуществлялась и осуществляется будничная взаимопомощь крестьян. В обобщающих, сводных трудах мы находим, как правило, лишь [302] фрагментарные упоминания о ККОВах (крестьянских комитетах общественной взаимопомощи) в 1921-1931 гг. и кассах общественной взаимопомощи. А ведь есть материалы, позволяющие выйти на такие узловые проблемы, как крестьянский менталитет, социально-экономическое положение крестьянства[11].

           Наконец, четвертым направлением является проблема досуга. Здесь, как и по всем другим направлениям, мы наталкиваемся на множество сюжетов, начиная с физкультуры и спорта, которые не только вовлекали в свою орбиту миллионы участников, но заполняли досуг массы зрителей соревнований, порождая «синдром болельщика», и кончая дворовыми любителями игры в домино.

           Досуг включает различные формы культурного от­дыха – посещение театров, концертов, кино, выставок и проч. Голубой экран во многом изменил наши пред­ставления о том, как различные возрастные, социальные, образовательные группы людей проводят свое свободное время, насколько «телевизионная мания» влияет на их ментальность.

           Сколько здесь интереснейших и важнейших для исследования тем! Обратимся к истории художественной самодеятельности – когда она зародилась, какие формы принимала? – от уходящих в глубокую древность деревенских посиделок, гуляний с песнями, танцами, играми до драматических, хоровых, музыкальных кружков и великолепных ансамблей, возникших в советское время при поддержке государства и профсоюзов.

           А разве не является важным тематическим пластом изучение того, какое место в жизни человека занимают дружеские встречи-вечеринки, пикники, попойки, застолья, чаепития, домашнее музицирование, новое понятие «тусовка»? Изучая формы досуга, мы выходим на проблему гигантской важности – алкоголизм. Ее исследование поможет разобраться в том, почему пьянство занимало и занимает такое большое место в жизни россиян, превращаясь в реальную угрозу здоровью нации.

           [303] А занимаясь вопросами досуга детей и подростков, знакомясь с тем, какую роль играет в их жизни улица (понимаемая в широком смысле и конкретике – подъезды, подворотни, темные закоулки), мы выходим на проблему преступности, ее зарождения – от мелкого хулиганства до грабежа и разбоя. Не здесь ли берет начало еще одна угроза нации – наркомания?

           Огромное значение имеет освещение рекреационной жизни, системы отдыха. Это непременная и важная часть человеческого бытия. Любопытно, например, проследить, как зародился в конце XIX – начале XX в. и стал массовым выезд горожан в пригородные места, как развернулось строительство дач, как сложилась практика летнего отдыха в крестьянских избах, в близких и дальних деревнях. После Отечественной войны все шире стало развертываться «огородничество на 6-ти сотках», сочетаемое с летним отпуском. Постепенно развивался пеший, автомобильный, байдарочный туризм, появилось понятие (отнюдь не оскорбительное) отдыха «диким способом». У морей, озер и рек в летние месяцы вырастали палатки сотен тысяч, а может быть, и миллионов «дикарей». Наконец, особого внимания заслуживает рост в середине XX в. числа пионерлагерей, домов отдыха, санаториев, уровень их доступности.

           С досугом связана (хотя и относительно) «празд­ничная проблема» – рассмотрение того, как отмечались государственные, религиозные, народные праздники, как в разное время трансформировалось их проведение. В советские годы религиозные праздники отходили на задний план. Приходили новые, революционные. Непросто осветить процесс бытовой и психологический – переход от старого к новому. Я вспоминаю, что в конце 20‑х гг. у нас в семье отмечались только религиозные праздники – Рождество, Пасха и масленица. В начале 30‑х гг. религиозные праздники еще отмечались, но в быт входили и советские. А к концу 30‑х гг. религиозные увяли совсем. [304] Отмечали прежде всего 1 мая, 7 ноября, 23 февраля. 8 марта. Масленица, правда, оставалась всегда. Блины оказались неподвластными революционной морали.

           С 90‑х гг. своеобразно слились празднования Рождества и встреча Нового года. Возросло значение 8 марта, принявшего аполитичный, приятный для всех характер. 1 мая вместе с днем Победы составили особую праздничную декаду. Вопрос о том, как прививаются, входят в жизнь новые праздники, новые традиции, как происходит привыкание к постоянно менявшимся в XX в. названиям улиц, площадей, городов, представляет, несомненно, специфический интерес для науки. Ведь это своего рода часть макроизменений общественного сознания, народной ментальности, наглядное свидетельство удивительного своеобразия жизни российского общества в XX в.

           Перечисление тем и проблем можно продолжить, ибо эта проблематика по существу безгранична, как сама жизнь. Она полихромна и полифонична.

           Соответственно и источники изучения повседневности практически безграничны. Типология их выглядит примерно так. Во-первых, целесообразно использовать специальную (не историческую) литературу. Уже говорилось, что все отрасли современной жизни с годами переходят в компетенцию истории. Поэтому историческим источником являются данные о жилищном строительстве, медицинском обслуживании – состоянии больниц, поликлиник, заболеваниях (в частности, об эпидемиях), о достатке или недостатке медикаментов и т.д. Сюда же относится и такая специальная литература, как ведомственные отчеты (больниц, отделов здравоохранения), справки о ценах на лекарства, системе распределения медикаментов. Все сказанное относится, разумеется, не только к медицине и жилью.

           Во-вторых, в распоряжении ученого имеются материалы смежных дисциплин – экономики, юриспруденции и др. Огромные массивы данных, которыми распо[305]лагает статистика, открывают перед исследователем неисчерпаемые возможности для освещения самых различных сторон человеческого бытия. Статистика, как писали И.Ильф и Е.Петров, знает все. Да. Источниковые ресурсы статистики огромны, в том числе она содержит данные о браках и разводах, о семейных бюджетах, стоимости питания, жилья, одежды, обуви.

           В-третьих, исключительное значение имеют воспоминания. Я имею в виду не только и не столько мемуары выдающихся деятелей о выдающихся политических, военных, культурных и прочих событиях. В данном случае важнее воспоминания рядовых граждан о быте, жилищных условиях, питании, словом, о жизни в будни и праздники, о ценах, ремонте квартир, служебных отношениях и т.д. Наибольший интерес, разумеется, привлекают условия жизни и быта во времена, когда происходят крупные события – в годы войн, революций. Но и в обычное, «мирное» время жизнь в ее бесчисленных проявлениях интересна для истории.

           Много таких материалов опубликовано, огромное количество их хранится в центральных и местных архивах. В 1997 г. журнал «Дружба народов» опубликовал записи Натальи Евгеньевны Соколовой (Семпер) «Портреты и пейзажи. Частные воспоминания о XX веке». Я не раз слышал, что люди обратили внимание на эту публикацию, с интересом ее читали. Пример вроде частный. Умерла старая женщина-художница, искусствовед. Ее архив сдали в рукописный отдел Литературного музея. Им заинтересовались, отнесли в журнал. Там оценили, опубликовали в двух номерах[12] – редкий случай, ибо обычно так публикуются только большие романы. В этой публикации дается как бы взгляд изнутри, содержатся детали о коммуналках, об их обитателях, о том, как москвичи снимали дачи и многом, многом другом.

           В-четвертых, следует сказать о массовой печати, в том числе областных, районных газетах, о многотиражках. [306] Это зеркало нашей жизни, хотя порой и кривое. Российская печать XX в. содержит столько разной по форме информации – хроникальных сообщений, кратких заметок, репортажей, критических корреспонденции, тематических статей, вплоть до судебных отчетов, – что наши дела и дни предстанут в весьма широком спектре.

           В-пятых, хочу подчеркнуть значение художественной литературы. Именно для той проблематики, о которой идет речь, этот источник особо важен. Художественная литература – источник особого рода. Нигде так подробно не пишется о человеке, его чувствах, о человеческих отношениях, любви и ненависти, о быте и т.д. Но надо видеть и понимать, что бытие не только быт. Надо видеть и понимать, что художник имеет право на вымысел и фантазию, на гиперболу. Художественные произведения, повествующие о современной жизни, со временем превращаются в исторический источник, содержат ценные наблюдения и сведения о человеческой психологии, людских взаимоотношениях и настроениях. Конечно, надо учитывать специфику художественного произведения, помнить, что неизбежен субъективный подход автора. Без этого подхода, без авторского «я», авторского взгляда нет художественного произведения. Историк всегда должен об этом помнить. Надо видеть разницу между авторским вымыслом и прошедшей через призму авторского восприятия реальностью. Особенно полезны документальные повести, рассказы, очерки. Даже сатира отражает жизнь. Вспомним И.Ильфа и Е.Петрова. Быт второй половины 20-х – начала 30‑х гг. предстает перед нами в сатирическом, гиперболизированном виде, но исторически правдиво. А у В.Маяковского черточки быта времен Гражданской войны, нэпа показаны поэтически образно, но опять-таки исторически достоверно. Практически в подавляющем большинстве художественных произведений отражена – в той или иной форме, той или иной степени – жизнь людей того времени, которому посвя[307]щено это произведение. Задача ученого разбираться в этих описаниях.

           В-шестых, хочу выделить значение социологических обследований. Последние десятилетия принесли гигантский объем социологических обследований. Они охватывают в деталях все стороны жизни, включая самые интимные, сокровенные. Сегодня это принадлежит социологии. В материалах обследований – труд, досуг, цены на бензин и пиво, мысли и суждения, рабочие, крестьяне, ученые, артисты, бомжи и проститутки. Сегодняшние социологические обследования, все эти бесчисленные анкеты с умными и не очень вопросами и ответами с годами становятся ценнейшим историческим источником.

           В-седьмых, нельзя забыть о письмах, дневниках. Их ценность в качестве исторического источника давно доказана и показана. В этом плане следует положительно оценить деятельность Б.С.Илизарова в плане создания «Народного архива»[13]. Большую работу ведет руководимый А.К.Соколовым Центр новейшей истории политологии ИРИ РАН.

           Хотелось бы предостеречь от суждений о легкости работы по этим направлениям. Здесь, как и во всем, должна биться живая, творческая мысль, сочетаемая со скрупулезной собирательской и аналитической работой. Огромная сложность – увидеть большое в малом, доказать типичность тех явлений, о которых идет речь в мемуарах, дневниках, письмах, показать общее и особенное. Мы допустим грубую ошибку, выбирая отдельные, случайные факты и примеры и выдавая их за массовое явление. Надо сочетать – это задача прежде всего исторической демографии – сводные, обобщенные сведения, которыми обладает статистика, с конкретными, живыми свидетельствами современников. Существует опасность ухода в мелкотемье, утери концептуального подхода видения исторического процесса в целом, появления возможности за деревьями не увидеть леса, ухода в описательность, опасность преувеличения частностей. Изу[308]чение того, как происходили катаклизмы, рушились и создавались империи, вспыхивали войны, революции, не противостоит изучению того, как жили и чувствовали себя люди в условиях этих исторических переломов. Многомерность истории в том и состоит, что исторический процесс складывается из многих потоков. История повседневности – один из них. Но если и называть его мини-историей, то не надо мини-историю к тому же минимизировать и разводить глубокую философию на мелком месте. Мы можем увлечься и опустить науку до уровня дамского рукоделия, изучать историю общественных уборных и организацию чистки штиблет на улицах. Во всем нужна мера.

           Естественно, что и сам человек, его деяния, поступки, уровень сознания не могут быть забыты или обойдены. История изучает человека в конкретной исторической обстановке. Чтобы понять исторические события и явления, надо решить двуединую задачу – показать и человека, и обстановку.

           Изучая историю человека в повседневности, мы действительно в полной мере делаем человека главным действующим лицом, ставим его в центр исторического процесса. Но при этом трудности нашего бытия, в частности, а может быть, прежде всего, вызваны тем, что человеческая природа далека от совершенства. Прародительница Ева, даже ничего не зная о пользе витаминов, не смогла удержаться от соблазна сорвать яблоко. Я далек от идеи первородного греха и исконной порочности человека. Но еще четверть века назад мне удалось опубликовать соображения о том, что тысячелетия борьбы человека за выживание, существования в условиях социального неравенства, насилия, угнетения выработали в нем (и это закрепилось генетически) эгоизм, зависть и множество других негативных черт. Поэтому не надо идеализировать человека.

           Мы думали, что решениями партии и правительства сумеем перевоспитать человека, за короткий срок превратить его в активное, высокосознательное существо, [309] думающее прежде всего об интересах общества, а лишь потом о своем благе. Но эта задача не решена ни в одном государстве, ни при одном режиме. Процесс перевоспитания человека оказывается длительным, сложным.

           Не надо, конечно, в научных трудах специально выпячивать человеческие недостатки и пороки. Наука (и прежде всего историческая) призвана показывать человека таким, каким он был и остается – сложным, противоречивым, с трудолюбием и леностью, добротой и жестокостью, скупостью и щедростью и – главное – столкновение и переплетение этих свойств в повседневности, на работе, во время досуга, во взаимоотношении полов и поколений, в меняющихся исторических условиях.

 

            [309-310] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           Ю.П.Шарапов:

           В «Общей газете» опубликован интересный материал о том, что на Западе готовятся к появлению шестимиллиардного жителя Земли, но Россия остается в стороне от этого процесса. В данном материале, в частности, говорится о сегодняшней российской повседневности, например, о том, что смертность в нашей стране по-прежнему превышает рождаемость. На Ваш взгляд, почему?

           Ю.А.Поляков:

           Это старая и давняя дискуссия – почему у нас снижается рождаемость. Почему увеличивается смертность – это более или менее понятно. Здесь мы находимся на одном из первых мест в мире. Это стыдно, это позорно для нас, это характеризует наше общество, наше государство не с лучшей стороны.

           Что касается общей тенденции к увеличению или к уменьшению населения, то здесь существуют разные взгляды. Ряд демографов и на Западе, и у нас (например, активно отстаивает эту линию А.Г.Вишневский) считают, что это демографический переход и что все цивилизованные страны этот этап прошли, причем богатые страны. Всем известно, что в бедных странах – например, в странах Африки – напротив, наблюдается бурный рост населения. Или, если взять Китай, который быстро растет вообще, в том числе отличается и быстрым ростом населения, сейчас и в Китае, и во Вьетнаме принимаются [311] очень строгие меры, направленные на снижение рождаемости, в то время как в богатых цивилизованных странах – таких как Англия, Франция, – рождаемость отстает.

           Т.е. одна из теорий гласит о том, что неизбежен демографический переход, что многодетные семьи становятся архаизмом, пережитком, и однодетная, в лучшем случае двухдетная семья становится правилом. Все это историческая неизбежность и закономерность.

           Есть и другая точка зрения, которая сводится к тому, что в тяжелых условиях, в каких находится наше общество, рождаемость снижается именно из-за неуверенности в будущем и из-за материальных сложностей.

           Я думаю, что большее значение для нашей страны (ведь демографическая ситуация в разных странах различная) имеют сегодняшние трудности, сегодняшняя обстановка, невыплата зарплаты, снижение жизненного уровня, неуверенность в будущем. Хотя, рассуждая теоретически и сравнивая различные периоды нашей российской истории (я сейчас не имею в виду наш Восток, Среднюю Азию, а основные российские регионы), здесь можно подметить определенные закономерности, не обязательно связанные с современной ситуацией.

           Значит, есть две тенденции, о значении которых идет спор, но большую роль, на мой взгляд, имеет сегодняшняя неблагоприятная экономическая материальная ситуация.

           Ю.И.Кирьянов:

           Какие вы видите пути возрождения, оживления тематики, которая бесспорно заслуживает внимания?

           Ю.А.Поляков:

           Центр, которым я руковожу, эту тематику собирается развивать, в частности, проблемы семьи у нас изучают Н.А.Араловец, О.М.Вербицкая, В.Б.Жиромская. Но все остальное зависит от нас самих, в той степени, в какой научные сотрудники нашего института заинтересуются этой тематикой и сочтут ее заслуживающей внимания. Я думаю, что Дирекция будет поддерживать эти тенденции.

           [312] В институте всеобщей истории созданы специальные структуры. Может быть целесообразно так сделать и у нас.

           И.Е.Зеленин:

           Как вы относитесь к термину, очень популярному в свое время – «человеческий фактор»? Как он вписывается в вашу тематику «Человечество и повседневность»?

           Ю.А.Поляков:

           У нас всегда есть крайности: появится какой-то термин, в особенности если он опущен «сверху» – за него сразу же хватаются, под него верстаются планы и т.д. Вредного в этом ничего нет. Да, человеческий фактор существует. Все мы – люди, мы действуем, мы пишем и т.д. От нас зависит и судьба государства, судьба науки. Это значение человеческого фактора. И спор по этому вопросу – о вредности или полезности человеческого фактора и о том, как его понимать, – это спор терминологический, не более того.

           Б.С.Илизаров:

           Мне показалось, что один вопрос в докладе немного обойден. Поскольку мы имеем дело с новым объектом, возникает проблема и нового метода. Достаточно ли тех методов, которые есть у нас, для того чтобы изучать повседневность человека, и не отравились ли мы марксистско-ленинской терминологией до такой степени, что забыли о проблеме метода как такового?

           Ю.А.Поляков:

           Компьютеризация, которая стала реальностью в нашей научной действительности, вносит принципиальнее изменение в методики. Чрезвычайно трудно доказать типичность того или иного факта, в особенности когда появились массовые источники. Что типично, что нет? Новые методики и доказательства с использованием компьютеров могут это показать.

           [313] Мы говорим, например, о биографиях людей, наших кадров. В архиве есть 600 тыс. личных дел государственных, партийных, профсоюзных, хозяйственных кадров. Их невозможно обработать ручным способом, но можно использовать, заложив в банк данных. Это новая методика. Мы на протяжении многих лет пытались создать банк данных для «книги памяти». У нас ничего не получалось до тех пор, пока А.И.Чугунов, руководивший тогда ВНИИДАДом, не ввел в дело компьютеры. Он получил деньги от фонда Мира, купил компьютеры, нанял студентов и пенсионеров и сумел обработать довольно мно­го данных. На этой основе удалось создать банк памяти о погибших во время Великой Отечественной войны. Сейчас можно было бы обработать многие тысячи дел, хранящихся в центральных российских архивах. Это была бы новая методика.

           Таким образом, новые методики возможны и необходимы. И главным в методике я вижу использование компьютеров.

           С.В.Журавлев:

           То, что вы сегодня говорили об истории эмоций, о микроистории, о истории повседневности, изучать с точки зрения компьютерных методов очень сложно.

           Тем не менее, существует методика, наработанная другими дисциплинами, и вы правильно говорили, что история повседневности сама по себе междисциплинарна. И методики, значит, должны быть междисциплинарными.

           В этом смысле как вы относитесь к методике, наработанной другими дисциплинами, в частности, исторической антропологией?

           Второй вопрос. Имеет ли смысл разграничить сферы повседневного и неповседневного и существует ли российская или советская специфика в этом вопросе?

           Ю.А.Поляков:

           Эти методики использовать нужно, но делать это спокойно, не увлекаясь иногда не слишком научно обоснованными положениями.

           [314] Второй вопрос – о разграничении субъектов повседневности и неповседневности, если «повседневность» понимать буквально, то это то, что происходит каждый день. Но так это понимать было бы неправильно. «Повседневное» – это то типичное, что проявлялось на протяжении относительно длительного времени применительно к определенному периоду. Например, можно исследовать коммуналку как явление 20-30-40‑х гг., дожившее и до наших дней.

           В.П.Данилов:

           Я придаю докладу Ю.А.Полякова исключительное значение. В том кризисе методологии, в общем кризисе исторической науки, в котором мы сейчас пребываем, вопросы, поставленные в докладе, имеют принципиально важное значение, и я целиком солидарен и с постановкой и решением проблемы о соотношении таких относительно новых направлений исторических исследований, каким является изучение повседневности. Здесь можно было бы к перечню уже названных работ представителей советской историографии добавить еще ряд работ. Это работа Романова по истории древнейшего периода Руси, исследования истории селений, районов, таких, например, как пушкинская «История села Горюхина».

           Уровень мог быть различным, но само направление было всегда. Здесь важно, чтобы развитие этих направлений, которые получили на Западе название микроистории, и здесь я солидарен с докладчиком, не приняли бы самодовлеющего значения, определяющего общий характер развития исторической науки.

           Поскольку мы находимся в начале серьезной исследовательской постановки этих направлений в историографии, для нас важно понять их важность и взаимосвязь с общей макроисторией. Микроистория призвана углубить понимание общего исторического процесса, т.е. макроистории.

           [315] Приведу два-три примера актуальности исследования повседневности для понимания проблем российской истории. Вопрос о специфике русского исторического процесса. С 1990-1991 гг. – это одна из самых ходовых идеологических проблем. Здесь мы встречаемся прежде всего с интерпретацией особенностей этого процесса в связи с особенностями русского православия.

           Можно назвать имена западных историков, опубликовавших работы в 1990-1992 гг., работы российских историков и социологов, которые выступают в этом ключе. К ним относятся очень интересные, серьезные работы, например, книжка Касвиновой. Хотя и в ней попытка специфику русского исторического процесса, русской ментальности вывести из особенностей русской религиозности не сможет получить ответа без исследования повседневности.

           Второй пример. В литературе мы находим достаточно утверждений о том, что русской ментальности присуще преклонение перед верховной властью, перед «власте­лином», «государем» или перед тем лицом, который собирает в своих руках всю власть. Это довольно распространенное утверждение в современной социологической, политологической, и, к сожалению, в исторической литературе. Я считаю это идеологическим построением, но думаю, что исследования повседневности в состоянии будут показать, что такие авторы минувших времен, как, допустим, Л.Н.Толстой, да и многие другие, были правы, когда говорили, что русской натуре, русскому характеру свойственно противостояние власти, нежелание участвовать во власти, у них совсем другое отношение к власти, особенно к власти верховной, по сравнению с тем, что приписывается им в современной политико-социологи­ческой литературе.

           [316] С.О.Шмидт:

           Я хотел бы поблагодарить докладчика и Ученый совет за саму постановку такого долгожданного по тематике доклада.

           Сейчас создалось несколько странное положение. В Институте всеобщей истории наблюдается достаточное соответствие интересам современной науки, во всяком случае относительно к периоду средневековья и раннего нового времени, а в нашем институте это публично проявляется недостаточно.

           Я говорю «публично», потому что невозможно, когда выкристаллизовываются во всем мире интересы историков, проводится все больше общих конгрессов, когда вырабатывается новая методика, этим не заниматься. И этим занимаются, особенно по отношению к советскому периоду.

           Это происходит преимущественно потому, что мы до сих пор не избавились от историографических шор, которые особенно четко выразились в безнадежно устаревших «Очерках истории исторической науки», выпущенных нашим институтом, когда, во-первых, все сводилось преимущественно к исторической концепции, а не к методике изучения, не к определявшим частностям, во-вторых, к нескольким именам. Но они же определяют только вершины достижений исторической науки. Это всегда два, три, пять имен на протяжении одного поколения. Все было идеологизировано и не отмечалось то каждодневное, что происходит в науке, в том числе заслуги краеведения. Не замечали главного. Карамзин сводился к государственной школе. Между тем, первый том Карамзина, формулировавший задачи историка, это попытка, удивительная по тому времени, – описать быт народа до пришествия Рюрика на основании источников, которые были. Потом он остановился, потому что у него не было источников – ни этнографии, ни археологии, ни истории народностей допетровских времен. Только в [317] 30‑е гг. XIX в., когда было обращено внимание на народность, появились государственные статистические комитеты, анкеты Географического общества, Ученая архивная комиссия.

           В середине XIX в. у нас уже было два равноценных мощных историка. Один занимался преимущественно государственной историей с обращением внимания на географический фактор (Соловьев), а другой – историей быта (Забелин), и Ключевский, который был чаще всего эклектиком, начал свою научную карьеру со сказаний иностранцев о России, т.е. пытался как раз описать каждодневную жизнь.

           Докладчик не упомянул слово «краеведение». А краеведение и было той самой микроисторией, которая существовала, по крайней мере начиная с географических экспедиций XVIII в., была основой деятельности Статистического комитета и ученых архивных комиссий.

           Мы забыли о тех исторических заготовках, которые существовали вплоть до 20‑х гг. XX в. Мы ссылаемся на действительно гениального Броделя и по формулировкам, и по умению изобразить, но ведь в 20‑е гг., золотое время краеведения, разрабатывались вопросы, анкеты, повседневно внедрялось это в политическую историю. Самый крупный историк той поры Богословский пишет совершенно по-иному историю Петра – каждодневная жизнь Петра и вокруг него. Последняя книга Платонова, изданная за его счет в 1927 г. (сейчас ее переиздают с моим послесловием), «Пушкинский уголок» – краеведческое описание района Псковской области, где было Михайловское. М.Н.Тихомиров начинал с города Дмитрова. В 1929 г. произошел разгром краеведения и историки, которые начинали с краеведения, – Бахрушин, Черепнин и другие, в свои работы не включали эти труды.

           Вот ранняя работа моего предшественника по Археографической комиссии В.И.Шумко. 20‑е гг. «Анкета изучения жизни подмосковных селений московскими [318] школьниками», то есть приобщение к началам краеведения. Наша задача – найти историографические традиции. Очень многое сделано, но не имеет наименований и недостаточно учтено. Если в области исторической демографии, усилиями Ю.А.Полякова, прежде всего, краеведческие традиции восполняются, то в изучении народного быта – крестьянского, интеллигентского, городского – это не сделано. Книжка «Краеведение. Документальный памятник», которая издана мной в 1992 г., есть попытка обобщения того многого, что сделано (работа Филимонова, множество диссертаций). Вот здесь и приходится сказать, что наш Институт не вполне выполняет свои функции. Я – председатель Союза краеведов России. Недавно мы провели очередную конференцию. Без наших указаний (у нас на это нет денег), с мест привозили тома омских, вятских, кемеровских, сыктывкарских изданий. На местах начинается массовое изучение местных особенностей, то есть та самая микроистория.

           Наш Институт должен воспользоваться этим для того, чтобы это научное начало (возможны связи с Институтами всеобщей истории и этнологии) все более развивалось. Может быть, стоит подумать о совместной конференции с Институтом всеобщей истории, чтобы обсудить эти проблемы на примере наших отечественных методов, потому что и по феодализму, и по советскому периоду можно многое сказать, и когда мы это сделаем, мы будем выглядеть совсем не так плохо. Нам нужно рассмотреть два важнейших фактора нашей отечественной истории, отличающейся от европейской истории. Во-первых, мы огромная страна с разными географическими условиями, и повседневность районов рыбной ловли и охоты не такая, как повседневность земледельца или конника. Второе – мы с самого начала были многонациональны и многоконфессиональны. Это бытовое взаимодействие то­же имело огромное значение. Вероятно, особенность нашей отечественной истории и в том, что в повседневно[319]сти были часты смешанные браки и перенятие обычаев других народов.

           Спасибо докладчику, что он вдохновил людей, занимающихся разными периодами истории, на возможное об­щение и взаимопроникновение методики исследований.

           Б.С.Илизаров:

           Во-первых, я хотел бы присоединиться к общей оценке доклада, он очень своевременен, интересен и достаточно обширен: по существу, были затронуты основные проблемы, которые касаются этой тематики.

           Я бы хотел обратить внимание на два сюжета. Когда обсуждаются проблемы истории, политики, истории государства – это одно, истории, повседневности – это другое. Данной проблеме у нас уделялось и уделяется до сих пор очень мало внимания. В этом отношении западные историки продвинулись дальше и интереснее, особенно французская школа. Тем не менее эти сюжеты в той или иной форме у нас затрагивались.

           Проблему можно рассмотреть еще и по-другому. Мы считаем повседневностью историю кого? Крестьянства, рабочего класса, интеллигенции. Речь идет об обобщенном понимании понятий.

           Вопрос, видимо, в том, что такое конкретный человек, история конкретного человека. Если мы опрокинем эту проблему в прошлое, то перед нами вырастет огромная, совершенно невероятная картина, потому что тогда выяснится, что стоявшие за нами поколения, это уже по существу огромнейший космос, и каждая индивидуальная история – это огромнейший космос тоже.

           Фактически сейчас мы выходим на уровень того, чтобы хотя бы приблизиться к пониманию того, что надо изучать отдельного конкретного человека.

           Здесь и возникает проблема нового метода. Я руковожу Народным архивом, поэтому знаю, какие документы приходят к нам. Недавно у нас вышел Путеводитель. Приведу лишь один пример.

           [320] Например, в архиве есть дневник самого обыкновенного, ничем не примечательного человека, который с 1930 г. до своей смерти в 1998 г. ежедневно вел этот дневник. Он пришел из деревни, был рабочим, в 30‑е гг. был стукачом, потом раскаялся. Он писал о том, какие цены, какие люди его окружают, то есть о конкретной ежедневной жизни. Дневник совершенно уникальный документ во всех отношениях – это просто жизнь одного человека за 30-40 лет, записи отдельного, уникального, неповторимого человека – о том, как он включается в атмосферу тех лет, как живет в этой атмосфере, как он влияет и как на него влияет эта атмосфера. Таких дневников много.

           Это совершенно новая проблема, связанная с феноменологией человека.

           А.К.Соколов:

           Необычайно актуальна данная тема доклада – изучение человека в повседневности. Недавно я переводил статью главы германской школы «История повседневности» А.Лютке. Действительно, формируется целое программное направление, которое ставит во главу угла изучение истории повседневности. Я не являюсь сторонником обособленного изучения истории повседневности.

           Здесь не раз обращалось внимание на то, что малой историей занимались и сейчас занимаются много, но она считалась действительно малой, а в большой истории, в макроистории решались большие и важные вопросы. Но когда мы начинаем смотреть на различные аспекты человеческой жизни в истории, то поле нашего исследования необычайно расширяется. Для западного человека это немаловажный вопрос.

           Я считаю, что это вопрос актуализации исследований. Те вопросы, которые задает общество, которые стоят перед ним, и диктуют обращение историков к той или иной проблематике, в том числе и повседневной (взять хотя бы проблему налогов, которая в течение длительного времени не была актуальной).

           [321] Вопрос насчет разграничения повседневного и неповседневного. Этот вопрос очень важен и я принадлежу к тому направлению, которое не разграничивает эти сферы.

           Нам как представителям социальной истории нужно немножко изменить угол зрения на то, что мы изучаем. Традиционно наши исследования, как сейчас модно говорить, исследовательская парадигма построены на изучении государства, властных институтов и т.д. Под это построено и все наше источниковедение. Давайте изменим немного угол зрения и поставим в центр внимания общество. Тогда многие сюжеты, в том числе и связанные с повседневностью, лягут на свое место, в том числе и человек по отношению к государству и власти.

           Проблема, как изучать человека и историю для нас очень актуальна. Одна из первых задач – это переосмысление всех тех комплексов источников, которые мы изучаем, в свете их значения для социальной истории и истории повседневности. Вторая задача – это выявление, обозначение этих комплексов и определение путей их исследования.

           Человека в истории очень непросто изучать. Когда мы обращаем внимание на изучение человека в истории, мы сразу должны понять, что речь идет о массовых процессах и явлениях. Здесь применимы все методы, в том числе и самые новейшие технологии, хотя на этот счет ведутся в настоящее время бурные дискуссии, в том числе и с точки зрения исторической герменевтики, современного языка и т.д. Когда создавался Центр новейшей истории и политологии, мы обозначили как основное направление его работы социальную историю. Мы вошли в тесный контакт со специалистами всеобщей истории, добились того, что альманах «Социальная история» (в ближайшее время выходит его второй выпуск), будет теперь выходить и под эгидой нашего Института, и всех сотрудников Института мы приглашаем участвовать в этом альманахе, в его будущих выпусках.

           [322] Ю.А.Поляков:

           Я благодарю всех коллег за то, что они поддержали основные положения доклада и высказали новые интересные соображения.

           А.В.Игнатьев:

           Предлагаю утвердить проект решения Ученого совета, связанный с докладом Ю.А.Полякова.

           Ученый совет признает актуальность и научную значимость проблемы, обозначенной в докладе академика Ю.А.Полякова «Человек в повседневности. Исторические аспекты», что обусловлено логикой развития мировой и отечественной науки. Ученый совет Института российской истории считает, что это направление должно стать одним из основных в дальнейшей работе Института.

           Ученый совет рекомендует:

           1. Всем центрам и группам Института учесть это обстоятельство при планировании дальнейшей работы.

           2. Группе истории населения России (В.Б.Жиромская) включить в план своей работы создание сборника «Че­ловек в повседневности. Исторические аспекты» и провести на эту тему научную конференцию или «круглый стол».

           3. Научному совету по исторической демографии и исторической географии (Ю.А.Поляков) усилить координацию с соответствующими структурами Института этнологии и антропологии, Института психологии, Института всеобщей истории и МГУ, с местными научными учреждениями.

           4. Просить академика Ю.А.Полякова опубликовать доклад в научных журналах[b].