Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Выпуск 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. 324 с. 20,25 п.л. 14,17 уч.-изд.л. 300 экз.

Кто и как определял внешнюю политику Советского государства в 20-30-е годы XX века?

Автор
Нежинский Леонид Николаевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Нежинский Л.Н. Кто и как определял внешнюю политику Советского государства в 20-30-е годы XX века? // Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Вып. 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 240-257.

Текст статьи

[240]

Л.Н.Нежинский

Кто и как определял внешнюю политику Советского государства в 20-30‑е годы XX века?^*

 

           В 90‑е гг. XX в. в отечественной историографии появились публикации, в которых рассматриваются некоторые аспекты такой важной проблемы общероссийской истории, как складывание, сущность и функционирование государственно-политического механизма определения и претворения в жизнь основных направлений внешней политики Советского государства, эволюции (или стагнации) этого механизма, его воздействия на результаты международной деятельности государства, и их соответствие (или несоответствие) национально-государ­ственным интересам страны и общества[1]. Т.е. начали ставиться и анализироваться проблемы, которые в силу ряда причин оставались в свое время практически вне поля зрения советских исследователей.

           Между тем, в мировой историографии давно уже показано и доказано, что от степени отлаженности или неотлаженности государственно-политического механизма, определяющего внешнюю политику той или иной страны, соответствия демократическим (или консервативным) устремлениям общества, направленности его действий, во многом зависят не только место и роль государства в общей системе международных отношений, но и его реальный вклад в общецивилизационный прогресс. И здесь возникает вопрос, попытка ответить на который и составляет содержание данного доклада: кто же и как определял и формировал внешнюю политику Советского государства в 20-30‑е гг.?

           [241] Как известно, после Октябрьской революции 1917 г., в результате которой государственная власть перешла в руки большевиков, произошли принципиальные изменения в концептуально-доктринальных и конкретно-прак­тических подходах теперь уже нового руководства страны к определению внешней политики России. Взятый на вооружение большевистским руководством классовый подход (в его марксистско-ленинской трактовке) ко всем явлениям внутренней и международной жизни, пронизывал все доктринальные построения и практические шаги новой власти. В идейно-теоретической области постепенно были выработаны и к 1921 г. закреплены два подхода, два принципа международной деятельности Советского государства – мирного сосуществования стран с различным социальным строем и пролетарского интернационализма. После провала иностранной интервенции и окончания гражданской войны, положенные в основу советской внешней политики эти два принципа нацеливали страну, с одной стороны, на создание мирных условий для дальнейшего развития общества и государства, с другой – на всемерную поддержку теории и практики «мировой революции», в каких бы формах она ни проявлялась. В зарубежной историографии давно уже подмечена функциональная противоречивость и несовместимость этих двух принципов. В отечественной литературе эта проблема стала анализироваться с должной научной объективностью лишь в последнее десятилетие.

           Что же касается государственного механизма выработки и принятия внешнеполитических решений, то здесь ситуация складывалась следующим образом: формально, с первых дней появления советской власти было провозглашено верховенство всех ступеней Советов в решении кардинальных вопросов внутренней и внешней политики России, что и было законодательно закреплено в Конституции РСФСР 1918 г., и в Конституции СССР 1924 г. В соответствии с этими и другими законодательными актами, практическое решение вопросов государственной важ[242]ности возлагалось на Советское правительство, подотчетное Всероссийским (после 1922 г. – Всесоюзным) съездам Советов, а в перерыве между ними – ВЦИК.

           Однако, в реальной действительности все складывалось далеко не так. Провозгласив лозунг установления и упрочения диктатуры пролетариата, большевики после Октября 1917 г. очень быстро трансформировали его в практику установления диктатуры большевистской партии, со всеми вытекающими отсюда последствиями[2]. Например, уже в период знаменитой «брестской эпопеи», все решения принципиального характера по вопросам заключать или не заключать брестский мир, и если заключать, то на каких условиях, принимались вначале на совещаниях в ЦК РКП(б), и только после этого на специальном заседании ВЦИК. Сам Брестский мирный договор был сначала рассмотрен и утвержден 8 марта 1918 г. VII экстренным съездом РКП(б), а ратифицирован 15 марта IV чрезвычайным съездом Советов. В дальнейшем, такого рода «соподчиненность» в формировании внешнеполитического курса РСФСР еще более усилилась. И здесь многое зависело от конкретных организационных структур и реальных форм взаимодействия высшего партийного руководства и нового внешнеполитического ведомства – Наркомата иностранных дел РСФСР.

           Известно, что почти все служащие прежнего внешнеполитического ведомства России, после Октября 1917 г. отказались сотрудничать с новой властью. Перед большевистским руководством встала задача срочно создать новое внешнеполитическое ведомство, которое безоговорочно выполняло бы все предписания новой власти. И такая задача была в течение первых послереволюционных месяцев выполнена. К началу 1918 г. был сформирован новый аппарат НКИД (около 200 сотрудников), возглавляемый первым наркоминделом Л.Троцким, и выполнявший все предписания, исходившие от партийно-государственной верхушки, руководство которой соединял в едином лице В.И.Ленин.

           [243] Параллельно формировалась структура постоянно действующих органов ЦК РКП(б), окончательно сложившаяся к началу 1919 г. 16 января 1919 г. на заседании ЦК РКП(б) было принято постановление о создании Организационного бюро ЦК (Оргбюро), в состав которо­го вошли Н.Н.Крестинский, М.Ф.Владимирский, Я.М.Свердлов. С марта 1919 г. в соответствии с решением съезда РКП(б), начало функционировать Политическое Бюро ЦК (Политбюро), членами которого были – В.И.Ленин, Л.Б.Каменев, Н.Н.Крестинский, И.В.Сталин, Л.Д.Троцкий; кандидатами в члены – Н.И.Бухарин, Г.Е.Зиновьев, М.И.Калинин. Вот этот новоявленный высший партийный «ареопаг», отныне и заправлял всеми делами в государстве. Без его санкции в дальнейшем не решалась ни одна сколько-нибудь значимая проблема внутренней и внешней политики страны.

           Заседания Политбюро ЦК проводились не реже одного раза в неделю. Но нередки были и экстренные заседания. Практиковалось также срочное решение какого-либо вопроса путем опроса членов Политбюро по телефону. Если учесть, что на каждом заседании Политбюро рассматривалось много вопросов (нередко от 20 до 30, а то и более), то не удивительно, что далеко не по всем из них принимались тщательно и глубоко продуманные и взвешенные решения.

           Своеобразно складывались взаимоотношения между руководством НКИД РСФСР (а после 1922 г. – НКИД СССР) и Политбюро ЦК. Возглавлявший с марта 1918 г. внешнеполитическое ведомство страны Г.В.Чичерин, никогда не был ни членом, ни даже кандидатом в члены Политбюро. Сам по себе это факт показательный. Его объяснение, на наш взгляд, кроется в том, что выходец из родовитой дворянской семьи Г.В.Чичерин, хотя и примкнул в свое время к большевикам, но стопроцентно ортодоксальным большевиком так и не стал, оставаясь скорее российским «государственником», нежели ис[244]кренним адептом коммунистической идеологии и политики. И это обстоятельство хорошо чувствовало и учитывало высшее партийное руководство. Однако по установленным правилам Г.Чичерин и его заместители (а нередко и просто члены Коллегии НКИД), обязаны были подробно и регулярно информировать Политбюро и секретариат ЦК, обо всех направлениях практической деятельности НКИД и его зарубежных представителей, а так­же представлять аналитические разработки, справки, предложения по всем сколько-нибудь значимым, проводимым или намечаемым, внешнеполитическим акциям государства. Получалась как бы двойная бухгалтерия. С одной стороны, НКИД формально подчинялся правительству и ВЦИК. С другой – шагу не мог ступить, не согласовав предварительно свои действия и не получив на них санкции со стороны высших руководящих партийных органов. Такая параллельная соподчиненность, создавала немалые бюрократические препятствия на пути выполнения наркоматом иностранных дел выдвигаемых перед ним задач, и без того испытывавшего большие трудности в первые годы своего существования, вследствие острой нехватки профессионально подготовленных кадров, крайне слабой материальной обеспеченности и т.п.

           И здесь встает следующий вопрос: кому служила, чьи интересы представляла и выражала внешняя политика Советской России в первые годы существования большевистского строя? Конечно, партийно-государственное руководство понимало, что без опоры на массы его политика обречена на серьезные неудачи. Однако, отдавая предпочтение в своей деятельности прежде всего различным методам и формам нажима сверху, вначале В.Ленин и его сторонники, а затем, ставший с апреля 1922 г. Генеральным секретарем партии И.Сталин и его единомышленники, предпочитали не идти по пути выявления и изучения объективных интересов различных слоев населения, как их формировали и определяли реальные ус[245]ловия тогдашней жизни страны, а избрали другой путь: внедряя всеми доступными способами и средствами в массовое сознание набор определенных политических стереотипов, определяемых прежде всего интересами набиравшей силу во всех областях жизни так называемой «партноменклатуры», затем, уже опираясь на эти стереотипы, выдавать их за проявление подлинных национально-государственных интересов общества и действовать соответствующим образом, в том числе и в области внешней политики.

           Между тем, довольно скоро выявившиеся противоречивость и функциональная несовместимость главных принципов советской внешней политики – мирного сосуществования и пролетарского интернационализма – нередко ставили Советское государство и его руководство в весьма щекотливое положение. Например, заключив в апреле 1922 г. известный Рапалльский договор с Германией и объявив его крупным успехом советской дипломатии, советское руководство, в лице Политбюро ЦК РКП(б), ничего лучше не придумало, как воспользоваться тем сложным положением, в котором оказалась Германия после ввода в январе 1923 г. французских и бельгийских войск с целью заставить немцев платить репарации. Уже в августе 1923 г. было принято специальное ре­шение Политбюро о создании «комиссии по международному положению», в которую вошли первые лица партийного руководства, и которой вменялось в обязанность не более и не менее как «практическая подготовка революции в Германии»[3]. Вся эта «революционная затея» закончилась полным крахом. Какой же вывод сделало московско-коминтерновское руководство? Только один: необходимо как можно активнее «большевизировать» все зарубежные компартии, дабы придать им те «револю­ционные свойства», которыми обладали российские большевики перед Октябрем 1917 г.

           [246] И в последующие годы, отмеченный «дуализм» был характерен для международной деятельности СССР, что вело к периодическому обострению его отношений с той или иной капиталистической страной, а иногда и к разрыву дипломатических отношений, как это случилось с Англией в 1927 г.

           В 30‑е гг. ситуация оставалась в немалой степени аналогичной. Хотя нельзя не отметить, что в первой половине десятилетия И.Сталин и его окружение еще допускали известную долю «самостоятельности» НКИД при выработке рекомендаций руководству страны по тем или иным внешнеполитическим вопросам. Например, выступая 28 декабря 1933 г. на IV сессии ЦИК СССР, председатель Совнаркома В.М.Молотов, акцентировал внимание участников сессии на «опасности войны», которая грозит СССР со стороны «всего капиталистического окружения». С иных позиций выступил возглавивший с лета 1930 г. НКИД М.М.Литвинов. По его мнению, в этот период следовало различать 3 группы стран: 1) немногие страны, которые либо уже заменили дипломатию военными операциями, либо собираются это сделать в недалеком будущем; 2) государства, имеющие противоречия с другими странами, но которые (противоречия) пока еще не достигли такой остроты, чтобы решать их военным путем; 3) наконец, третьи страны – и их немало – которые на ближайшие отрезок времени заинтересованы в сохранении мира и готовы направлять свою политику в защиту этого мира.

           Исходя из наличия третьей группы стран, НКИД СССР осенью 1933 г. разработал и предложил советскому руководству план борьбы за коллективную безопасность в Европе, который и был утвержден Политбюро ЦК 19 декабря 1933 г.

           Однако, во второй половине 30‑х гг. ситуация и в международном и во внутриполитическом плане стала ужесточаться, что накладывало свой отпечаток и на методы ведения внешнеполитических дел СССР.

           [247] В 1995 г. в Москве опубликован сборник документов «Сталинское политбюро в 30‑е годы», а в 1996 г. вышла в свет монография О.В.Хлевнюка «Политбюро. Механизмы политической власти в 1930‑е годы». Как явствует из этих публикаций, по мере укрепления и закрепления единовластия И.Сталина и его сторонников в партии и государстве, «руководящая и направляющая роль» Политбюро и ЦК невероятно возросла, а Советы (включая и их высшие органы), чем дальше, тем больше превращались в декоративные образования, которым надлежало принимать лишь те решения, которые им спускали высшие партийные инстанции. И если скажем, в 20‑е и в начале 30‑х гг., на заседаниях ЦИК еще можно было обнаружить какое-то различие в мнениях по некоторым вопросам внешней политики, (но разумеется, строго в рамках общих доктринально-концептуальных партийных установок), то уже со второй половины 30‑х гг. ни о чем подобном не могло быть и речи. Более того, весной 1937 г. по инициативе Сталина, были созданы две узкие руководящие комиссии Политбюро ЦК ВКП(б), одной из которых (в составе И.Сталина, В.Молотова, К.Во­рошилова, Л.Кагановича, Н.Ежова), надлежало заниматься вопросами внешней политики. Таким образом, были ограничены даже права Политбюро, в пользу узкой группы его членов, состоявшей из Сталина и его ближайших единомышленников, находившихся к тому же в полной зависимости от него.

           Что касается позиции В.Молотова, сменившего в мае 1939 г. М.Литвинова на посту наркоминдела СССР, то по наблюдениям некоторых исследователей, хотя всецело преданный Сталину, Молотов в отношениях с ним, временами позволял себе проявления упрямства и несговорчивости, особо заметные на фоне подобострастия других членов Политбюро, именно с Молотовым, Сталин перед войной и в годы второй мировой войны, вырабатывал решения по всем принципиальным внешнеполитическим проблемам страны.

           [248] За последние годы появился ряд работ, в которых приведен ряд интересных и конкретных материалов, иллюстрирующих, во что же оборачивалась на практике внешнеполитическая деятельность Советского Союза в 30‑е гг., формируемая и направляемая описанными выше методами и способами[4]. Отсылая интересующихся к указанным примерам, в заключение отметим следующее. Проблемы формирования и функционирования государственно-политического механизма выработки и принятия главных внешнеполитических решений СССР в 20‑е, 30‑е гг., по-прежнему являются одними из актуальных для наших дальнейших исторических исследований. Но не менее, а еще более актуальной, предстает, на наш взгляд, тесно связанная с ней проблема «цены» (в прямом и переносном смысле слова) внешней политики, осуществлявшейся на вышеописанной основе, «цены» и для советского общества, и для государства в целом, и для других стран и народов. Представляется что проблема реальной «цены» за ту или иную внешнеполитическую акцию (с учетом уроков, вытекающих из анализа исторического прошлого), не менее злободневна и для современной России, а не только с точки зрения необходимости дальнейших исследований в области разных этапов ее предшествующей истории.

 

            [248] СНОСКИ оригинального текста

 

[249]

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           В.Б.Жиромская:

           Когда принцип мирного существования определился теоретически? Не на эмпирическом уровне, а в теории?

           Л.Н.Нежинский:

           Такой точной даты нет. Фактически о мирном сожительстве Советской страны с другими государствами (потом этот термин поменяли на слово «сосущест­вование») Чичерин первым сказал в июле 1920 г. Ленин начал говорить о мирном сосуществовании с осени 1919 г. впервые в письме к американским рабочим, где он заявил, что мы предлагаем с теми кругами ваших промышленников и бизнесменов, которые готовы к этому, начать реально сотрудничать. Мы готовы торговать, предоставить концессии. Все это означало бы, что мы предлагаем мирное сосуществование. Более четко эта концепция была сформулирована на Х съезде РКП(б) в 1921 г. Когда объявили переход к новой экономической политике, было принято специальное решение о том, что настала пора, когда мы должны обеспечить мирное сосуществование и сотрудничество Советской России со странами с другим социально-экономическим строем в области экономики и политических отношений. Весна 1921 г. – рубеж, когда можно четко говорить о том, что этот принцип был в основном сформулирован.

           Тогда Ленин говорил, что главное воздействие на мировую революцию мы должны теперь оказывать прежде всего нашими экономическими действиями, и если мы покажем, что у нас производительность труда не ниже, а даже выше, чем в ведущих капстранах, вот это и будет главным нашим воздействием на мировой революционный процесс. Через два месяца в Москве состоялся III Кон­гресс Коминтерна, смысл решения которого был таким: мощный штурм низвержения капитализма в самых развитых странах не получился, поэтому пора пере[250]ходить от штурма к длительной терпеливой осаде капиталистического строя как такового, в том числе в развитых капиталистических странах.

           В.Ф.Зима:

           Как относился Троцкий к министерству иностранных дел? Отрицательно? А как он относился к Коминтерну?

           Л.Н.Нежинский:

           Тут все надо различать. Во-первых, не министерство, а наркомат. Само слово «министерство» тогда вызывало необычайное раздражение. Новая власть считала это пережитком строя, который свергнут.

           К наркомату иностранных дел он относился не отрицательно, а немножечко не то, что высокомерно (это слово не подходит), а равнодушно. Но какого-то отрицательного отношения у него не было. Я думаю, что это вызвано его глубоко скрытыми личными амбициями.

           Он был вторым лицом в государстве. После революции вывешивали везде два портрета – Ленина и Троцкого. Было два главных вождя революции в России и в мировой революции, как их тогда объявляли. А под его ведомство дают наркомат иностранных дел, где бывшие чиновники, которые там еще остались, его на дух не принимают. Ведь почти две недели шло прямое противостояние бывшего аппарата министерства иностранных дел. И Троцкий приезжал туда с красноармейцами. А они говорили: «Мы не боимся ваших красноармейцев, моряков. Мы не можем пойти сотрудничать на тех условиях, на которых вы нам предлагаете. Мы считаем, что, во-первых, что касается войны, нельзя вести сепаратно переговоры с немцами. Во-вторых, если мир заключать, то не на тех условиях, которые вы предлагаете в своем Декрете о мире». В конце концов тогда не выдержали и дней через десять окружили здание министерства. Арестовали наиболее деятельных, ведущих активистов министерства иностранных дел – человек 15-20, а остальные просто [251] больше не явились на работу. Неделю или две после это­го наркомат просто пустовал.

           Тогда-то и призвали этих двух лиц, о которых я говорил, и они начали активно искать для работы, кого только можно, чтобы создать заново аппарат. Согласились сотрудничать с новой властью только 3-4 бывших служащих министерства. А остальные – нет. Так что Троцкий не относился к этому отрицательно, но скорее считал, что он деятель более крупного масштаба.

           Вот поэтому, кстати, к Коминтерну он относился сугубо позитивно, ему импонировали, были понятны действия в мировом масштабе. И, кстати, именно он подписывал распоряжения и бумажки по поводу бриллиантов и драгоценностей, которые были изъяты у состоятельных людей России, чтобы немедленно их передавать через организации Коминтерна за рубеж в знак поддержки революционного движения.

           У меня сложилось впечатление (может быть, я ошибаюсь), что когда его освободили от этой должности, но он остался членом Бюро, ведущим человеком в государстве, в партии, он был этому даже рад, хотя вскоре, как мы знаем, его назначили председателем Военного Совета, перевели на другую работу. Видимо, его иностранные дела не то, чтобы не устраивали, но казались мелковатыми.

           Н.Ю.Кулешова:

           Скажите, пожалуйста, во время событий осенью 1923 г. в Германии вставал вопрос о военном вмешательстве со стороны РККА? Какими были позиции Сталина и Троцкого?

           Л.Н.Нежинский:

           Что касается вопроса о непосредственном военном вмешательстве, хотя дело к этому вроде бы шло – в случае чего мы не остановимся и перед военным вмешательством, но тут мы занимали более или менее осторожную позицию, хотя по всей стране проходили митинги, моби[252]лизационные настроения, в армейских частях на митингах говорили: готовьтесь! Если надо, мы выступим в поддержку Германии и т.д.

           Насчет позиции Троцкого я не готов вам ответить, для этого надо просто поднять документы. В тех документам, которые изучил Бабиченко, там фамилия Троцкого никак не фигурирует. В основном действовали Зиновьев, Сталин и назначенная Политбюро четверка, включая и советского полпреда в Германии Н.Крестин­ского. Там было еще одно обстоятельство. В это время были не самые лучшие, мягко скажем, отношения с Польшей, так как еще не прошел осадок от войны 1920 г. с Польшей, от Рижского договора с Польшей, по которому она немало получила. То есть фактически была перекрыта вся западная граница СССР. Ведь тогда в Европе вся граница была с Польшей прежде всего, вплоть до Прибалтийских республик, а дальше шла Румыния, и все.

           А.С.Сенявский:

           В докладе показано как шло нарастание партийного влияния на внешнюю политику Советского государства, но до того, как основные политические решения стали приниматься узкой группой членов Политбюро, был ли период, когда наркомат имел возможность сам выступать с крупными политическими инициативами?

           Л.Н.Нежинский:

           Да, был такой период; где-то, начиная с 1921 г. В вашем вопросе я различаю две стороны.

           Одно дело – внешнеполитические инициативы, а другое дело инициативы в области международной деятельности. Это гораздо шире.

           Что касается внешнеполитических инициатив, то это были 20‑е гг., время, когда Чичерин возглавлял наркомат иностранных дел, примерно с 1921 до 1927 г. Это очень легко просматривается в знаменитой серии документов «Внешняя политика СССР в 1927 году».

           [253] Потом, при Литвинове, это шло спорадически. Сплошной линии не было, но бывали моменты, когда по крупным проблемам с инициативами выступал Наркомат. Даже Сталин к этому неоднократно прислушивался и не отвергал их. И хотя в партийных верхах рассматривались довольно подробно главные решения наркомата, но все-таки наркомат выступал с такими инициативами.

           Вот декабрь 1933 г. Новая ситуация в Европе. С одной стороны, Гитлер пришел к власти и начал себя вести довольно агрессивно. Это насторожило. С другой стороны, очень насторожилась и Франция. Тогда Литвинов предложил французам: «Давайте подумаем вместе. Вы видите, что делается в Германии».

           Париж откликнулся на это. На основании этого и родилось знаменитое решение о борьбе за коллективную безопасность. Это была инициатива на 90% наркомата иностранных дел.

           Далее. Есть документы, где Литвинов очень осторожно ставил вопрос о том, что делается на Востоке и на Западе. Он призывал: «Да, мы не можем принять гитлеровский режим. Надо быть с ним осторожнее. Нас не очень здесь поддерживает Англия, Франция. Но не надо забывать, насколько настораживающая ситуация на Дальнем Востоке». Если учесть, что в сентябре 1931 г. японцы начали занимать Маньчжурию, заняли ее в течение двух-трех месяцев, и тем самым японская военщина вышла непосредственно на границы с СССР. Создали государство Маньчжоу-Го, марионеточное государство, полностью подчиненное Японии. Там граница с СССР примерно с полторы тысячи километров. Вот тут Литвинов играл большую роль, говорил об очень осторожной политике, чтобы мы не оказались между двух огней и не попали в необходимость вести борьбу и в Европе, и на Дальнем Востоке. Поэтому он это все рассчитывал, аналитические записки составлял и т.д.

           Более того, до 1935-1937 гг. он устраивал то, что вызывало очень большое раздражение на Старой площа[254]ди, – он устраивал семинары типа круглых столов советских послов в ведущих капиталистических странах. На них приезжали наши ведущие представители в этих странах – Коллонтай, наши представители из Лондона, Парижа, Берлина. Результатом таких совещаний были аналитические записки и их направляли в ЦК.

           И Сталин к этим запискам на первых порах прислушивался. Рубеж – это март 1939 г., XVIII съезд ВКП(б) с его решениями, с его выступлениями. А потом вскоре и май 1939 г., фактически демонстративное снятие Литвинова с поста наркома иностранных дел, на что немедленно отреагировал Берлин, поняв, что это знак – «давайте с вами будем сближаться». До этого Литвинов был категорически против близких отношений, против сближения с Германией, при том, что он довольно критически относился и к позиции других стран, в частности, Франции.

           Так что были такие периоды, такие акции в 20‑е и 30‑е гг. Фактически это было до 1937-1938 гг., потому что каток репрессий не обошел и аппарата иностранных дел, и это очень болезненно сказалось на всей работе наркомата. Как Литвинов ни сопротивлялся, репрессировали фактически всех, посадили его 7 или 8 заместителей, большинство начальников отделов. Среди послов 95% были репрессированы, а в некоторых представительствах были арестованы 90-95% сотрудников, они были высланы в Советский Союз и пропали... Так что до 1937 г. Литвинов сопротивлялся, а дальше он хоть и сопротивлялся, но был уже осторожнее с подготовкой аналитических материалов, рекомендаций, потому что прекрасно понимал, что это может обернуться и против тех людей, которые готовили эти рекомендации.

           Г.Б.Куликова:

Доклад очень интересен. Он широко затрагивает проблему и позволяет рассмотреть ее не в статистике, а в динамике на протяжении всех 20-30‑х гг. Я остановлюсь [255] на конце 30‑х гг., потому что именно тогда в отношении внешней политики особенно ясно прослеживается давление самого высокого звена, а точнее – Сталина и его ближайшего окружения на решение всех вопросов, связанных с внешней политикой и с внешнеполитическими акциями. Достаточно привести лишь один конкретный пример, но он очень показателен.

           В августе 1939 г. был заключен Договор о ненападении между СССР и Германией. Этот договор, согласно Конституции, должен был быть ратифицирован Верховным Советом СССР. И ровно через неделю собралась внеочередная сессия Верховного Совета СССР. Сначала она рассмотрела вопрос о сельскохозяйственном налоге, затем – о всеобщей воинской обязанности. Наконец, только третьим пунктом, который рассматривался на Сессии, был Договор, заключенный между СССР и Германией. На Сессии с докладом выступил Молотов. Согласно традиции, доклад этот был встречен бурными аплодисментами, со вставанием зала, здравицами в честь Сталина, Молотова и т.д. Было сказано, что этот Договор устранил угрозу войны между Германией и Советским Союзом, что он стал поворотным пунктом в истории всей Европы, да и не только Европы. Очень любопытно: устранял угрозу войны между Германией и Советским Союзом! Дальше слово взял секретарь Московского городского Комитета ВКП(б) Щербаков, повторивший основные тезисы доклада Молотова. Он предложил депутатам ратифицировать этот договор без обсуждения «ввиду исчерпывающей ясности и последовательности внешней политики СССР». Было принято такое лаконичное решение:

           1. Одобрить внешнюю политику СССР.

           2. Ратифицировать Договор.

           Я думаю, что комментарии здесь излишни. Практически не только на этой Сессии, но и 2 декабря, где стояли вопросы внешней политики, все было совершенно одинаково, так как депутатами никаких критических замечаний высказано не было. Практически Конституция [256] 1936 г., где определились прерогативы ведения внешней политики СССР, на самом деле не играла никакой роли.

           Попробуем задать еще один вопрос. А мог ли Верховный Совет первого созыва в конце 30‑х гг. вообще решить хоть какие-то вопросы. Сразу возникает ответ, нет, он, ко­нечно, не мог этого сделать. Прежде всего потому, что в Верховном совете менее одной пятой депутатов имели образование высшее и незаконченное высшее. Все остальные имели образование или среднее, или большей частью имели образование ниже среднего, начальное и домашнее.

           Дальше. Совершенно естественно – подавляющее большинство и в Совете Союза, и в Совете Национальностей это были члены Коммунистической партии, т.е. люди, которые неуклонно следовали генеральной линии политики партии.

           Далее. В первом созыве Верховного Совета были созданы комиссии по иностранным делам. В Совете Союза комиссия по иностранным делам возглавлялась Ждановым. В Совете национальностей комиссия возглавлялась Шверником. В них входили крупные партийные функционеры: Хрущев, Мануильский, Косарев (вожак комсомола), Мехлис. И очень активно в комиссии Совета Со­юза и выступал неоднократно, и работал Лаврентий Павлович Берия. Это одна часть проблемы.

           Вторая часть проблемы.

           В конце 30‑х гг. наркомат иностранных дел и все подразделения, которые занимались внешней политикой, были подвергнуты страшнейшим репрессиям. Но результатом этих репрессий было не только то, что погибли, были арестованы или находились в лагерях и тюрьмах сотни людей, но и то, что на смену им приходили новые люди, люди, которые имели гораздо меньшее образование, чем те, которые работали до того.

           В докладе неоднократно упоминалось имя Максима Максимовича Литвинова. Мне попадались очень интересные материалы, которые связаны были с его освобождением от работы.

           [257] 3 мая 1939 г. на Кузнецкий мост, где тогда было здание наркомата иностранных дел, прибыли Берия, Молотов, Маленков с поручением Сталина – сместить наркома. Здание было оцеплено войсками НКВД. На следующий день, 4 мая, в полдень в наркомат вновь пришли Молотов и Берия, а затем Деканозов. Собрали сотрудников наркомата в зале и Молотов сообщил, что в наркомате велась из рук вон плохо кадровая политика, и вот теперь он наведет в наркомате надлежащий кадровый порядок.

           Интересно еще одно. Вот когда вместо Литвинова к руководству наркоматом пришел Молотов, то очень мно­гие зарубежные деятели не могли не дать оценку этого назначения. В том числе любопытную оценку дал германский поверенный в делах в Москве Типпельскирх. Он говорил о том, что Молотов не еврей, он считается близким другом и ближайшим соратником Сталина. Его назначение несомненно гарантирует, что внешняя политика будет проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина.

           Вот это «строгое соответствие с идеями Сталина» просматривается у Типпельскирха очень четко, и это была не только его позиция.

           Таким образом, на протяжении 30‑х гг. очень усиливаются закрытость внешней политики и ее формально декларированная открытость по отношению к населению, по отношению к гражданам Советского Союза, что в конечном итоге, и приводило к многим просчетам во внешнеполитической сфере.

           Мне представляется, что поставленная проблема чрезвычайно интересна для изучения, мы будем еще неоднократно к ней возвращаться в разных аспектах, не только в отношении внешней политики, но и вообще проблема механизмов принятия тех или иных политических решений – это проблема одна из тех, которые, в общем-то, отвечают на вопрос: а что у нас было, какой режим, какая система и к чему все в конце концов пришло.