Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Выпуск 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. 324 с. 20,25 п.л. 14,17 уч.-изд.л. 300 экз.

Межнациональные отношения на Северном Кавказе в 20-30-е годы

Автор
Котов В.И.

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Котов В.И. Межнациональные отношения на Северном Кавказе в 20-30-е годы // Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Вып. 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 210-239.

Текст статьи

[210]

В.И.Котов

МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ В 20-30‑е ГОДЫ^[*]

 

           Общепринятого понятия «Северокавказский регион» не существует. Это высокогорный регион, а также северные склоны и долины Кавказского хребта, примыкающие к степным и черноземным областям России и Украины. Географические условия для этого региона играют первостепенную роль. Здесь встречаются три типа ландшафта: прибрежные области вдоль Черного и Каспийского морей, плодородные равнины и невысокие холмы и горная местность. На западе горы подступают к самому морю, на востоке они отделены от Каспийского моря узкой прибрежной полосой.

           Горы всегда затрудняли доступ в эти районы, и лишь современная техника, в том числе и военная, смогла связать их с внешним миром, бросив вызов традиционному образу жизни.

           Территория Северного Кавказа, включающая сегодня такие регионы как Ставропольский и Краснодарский края, с входящими в них Карачаево-Черкесской республикой и республикой Адыгея, а также Кабардино-Бал­карскую, Северо-Осетинскую, Чеченскую и Ингушскую республики и республику Дагестан, представляет собой сложный и совершенно уникальный по национальному составу район России. Всего здесь на сравнительно небольшой территории проживает свыше 50 народов; в одном Дагестане их около 30.

           Народы Северного Кавказа принадлежат к трем языковым семьям, такое сочетание нигде в пределах России больше не встречается. Первая из них – северокавказская. Для народов этой семьи Кавказ – основное место [211] обитания, затем алтайская (азербайджанцы, карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы и небольшие группы туркмен, или, как они здесь называются, трухмены; все они относятся к тюркской группе этой семьи) и наконец – индоевропейская, которая представлена четырьмя группами: армянской (армяне), греческой (греки), иранской (осетины, курды, таты) и славянской (русские и украинцы). Русские, численность которых на Северном Кавказе до недавнего времени достигала 8 млн. чел., проживали, в основном, в Ставропольском и Краснодарском краях и в городах всех республик. Основная часть украинцев (350 тыс. чел.) была сосредоточена в Краснодарском крае. Кроме того значительную часть русского и украинского населения Северного Кавказа составляют кубанские, гребенские и терские казаки[1].

           На расселение многих национальностей Северного Кавказа очень сильно влиял и продолжает влиять до сих пор характер местности. Наиболее заселена предгорная равнина, слабо – степная часть и высокогорье. Даже в недавнее время средняя плотность населения колебалась от 27,3 чел. на 1 кв. км в Карачаево-Черкесии (в Карачаевском районе она равнялась всего 7 чел.) до 62,4 чел. в Чечне и Ингушетии (сегодня, очевидно, меньше). Бурные события XX в. существенным образом сказались на традиционном образе жизни, занятиях и системе расселения местных народов. В первую очередь это было связано с резко усилившимся процессом урбанизации.

           В экономике жителей гор, особенно на востоке, преобладали животноводство, использование природных источников энергии и террасное земледелие. В долинах и на равнинах были распространены преимущественно кочевое и полукочевое животноводство и торговля. Русские составляли значительную часть городского населения, представляя главным образом рабочие специальности, а также, преимущественно в казачьих районах Кубанской и Терской областей, сельского земледельческого населения. Уже к началу 20-х гг. XX в. национальный состав населе[212]ния Северного Кавказа претерпел весьма существенные изменения.

           Сразу нужно заметить, что межнациональные проблемы на Северном Кавказе имеют как бы два аспекта. Во-первых, эта проблема взаимоотношений между местными народами, которые далеко не всегда были безоблачными, а во-вторых, отношения между местным и иным, в первую очередь русским населением, так как народы Северного Кавказа отличаются от большинства населения России как по самосознанию, так и в восприятии других.

           Большое значение для народов Северного Кавказа сыграли революция и Гражданская война. В мае 1917 г. горцы Северного Кавказа и терские казаки объединились вокруг выборов нового терско-дагестанского правительства для образования нового независимого государства. После победы большевиков в столицах России это правительство провозгласило выход из состава России, подписало союзный договор с Турцией и было формально признано Великими Державами. Параллельно леворадикальные осетины в союзе с социалистами других национальностей создали Терскую Советскую Республику, которая вскоре была ликвидирована терскими казаками. Через некоторое время на Северном Кавказе утвердился контроль белогвардейских войск генерала Деникина. Но Деникин был неприемлем для лидеров обоих правительств из-за своей открытой русско-националистической позиции.

           Тем не менее, очень значительная часть терского и кубанского казачества участвовали в белогвардейском движении, что было припомнено им впоследствии Советской властью и использовано горцами в своих интересах.

           В тех же случаях, когда та или иная часть населения Северного Кавказа поддерживала большевиков, то в значительной степени это было связано с характером конкретно складывавшейся ситуации. Многие лидеры новой [213] власти отлично это понимали. Так, Г.К.Орджоникидзе прямо заявлял: «Казаки, признавая Советскую власть, надеялись получить оружие от Советской власти и лупить горцев. Горцы, боясь быть объявленными контрреволюционерами и желая как-нибудь спасти себя от нападения со стороны казаков, тоже объявили сторонниками Советской власти», следовательно, признание обеими сторонами Советской власти произошло по чисто «дипломати­ческим соображениям»[2].

           Ситуацию серьезно осложняла также земельная проблема. Следует учесть, что земли на всех не хватало. Большой частью земли располагало именно казачество. Проживание разных народов по соседству, в случае, когда у одних этой земли было достаточно, а у других ее в распоряжении не было, вызывало определенную напряженность. Земельный вопрос, а он был напрямую связан с казачьим вопросом (можно сказать, русским, поскольку они составляли подавляющее большинство среди казаков), сразу же обострился после установления советской власти. В 1918 г. тот же Г.К.Орджоникидзе говорил: «Я, конечно, понимаю, что ингуши поддерживают Советскую власть не ради прекрасных глаз Орджоникидзе, каковых, кстати сказать, у него и не имеется, а ради той земли, которую большевики обещали и дали ингушскому народу»[3].

           Но установление Советской власти на Северном Кавказе происходило весьма непросто. После августа 1918 г. Ингушетия являлась, по сути, единственным горским округом, где существовала советская власть. В июле 1918 г. на основе Кубано-Черноморской, Терской и Ставропольской советских республик была образована Северо-Кавказская Советская республика с центром сначала в Екатеринодаре, а затем в Пятигорске. Она просуществовала лишь до 11 января 1919 г., когда вследствие деникинского наступления советская власть в крае потерпела поражение.

           В 1919 г. бои продолжались, и к концу года горные районы Дагестана, Чечня, Осетия и Кабарда вновь объя[214]вили себя независимым государством – Северокавказским Эмиратом во главе с шейхом Узун-Ходжи – человеком консервативных взглядов. Зажатый между антирелигиозными красными и националистическими белыми, он в конечном итоге объединился с большевиками, обещавшими полную автономию. После кровопролитных боев, в ходе которых белые и красные попеременно приходили к власти, в сентябре 1921 г. большевики победили и немедленно ликвидировали эмират[4]. Ситуация не была однозначной, так как единодушия среди партийных организаций и отдельных большевиков не было. Еще ранее, в 1920 г. во Владикавказе был создан параллельный Кавказский ревком, впоследствии ставший политическим ядром советской Горской республики.

           Для контроля за происходящим на Кавказ приехал лично Сталин. От имени большевистского правительства он предложил, или скорее потребовал создания Советской республики Кавказских Горцев. Местные лидеры согласились реорганизовать Советскую власть при условии, что единственной юридической основой новой автономной республики будет шариат и адат[5]. Это требование, а также требование вернуть территории, отданные казакам во время и после русского завоевания, было выполнено и казакам пришлось уйти с Северного Кавказа. Это было на руку новой Советской власти, которая видела в казаках серьезного противника. Подобная политика власти хотя и приносила сиюминутную выгоду, но по сути провоцировала межнациональную рознь и способствовала возникновению межнациональных конфликтов.

           Горская Автономная советская республика, в которую вошли округа, населенные ингушами, кабардинцами, чеченцами, балкарцами, карачаевцами, осетинами и сунженскими казаками, а также Дагестанская Автономная Советская Республика были созданы в январе 1921 г. на основе многонационального территориального самоопределения. В нее включались Чеченский округ (бывшие Ве[215]денский, Грозненский округа, правотеречная часть Кизлярского отдела и восточная часть бывшего Сунженского отдела); Назрановский округ (Ингушетия); Владикавказский округ. Кабардинский округ (южная часть бывшего Нальчиковского округа); Карачаевский округ, южная часть Пятигорского отдела и южная часть Баталпашинского отдела Кубанской области. Республика образовывалась как составная часть РСФСР. Города Владикавказ и Грозный с нефтяными промыслами выделялись в самостоятельные административные единицы, подчинявшиеся непосредственно ЦИК и Совнаркому Горской АССР. Кроме того, в тот период особенностью статуса автономных республик, в том числе и Горской, было подчинение ряда их наркоматов непосредственно ВЦИК, минуя соответствующие наркоматы РСФСР[6].

           Горская республика просуществовала недолго. К 1922 г. Гражданская война закончилась, опасность казачьих восстаний несколько снизилась, необходимость опоры на горское население как противовес казакам отпала, все горцы были разоружены, и республику стали постепенно разделять на области в составе Российской Федерации. Через год в составе республики оставались уже только чеченские, ингушские и северо-осетинские земли; 1 сентября 1921 г. из ее Кабардинского округа была образована Кабардинская АО, 16 января 1922 г. в результате выделения Балкарского округа – Кабардино-Балкарская АО, преобразованная в 1936 г. в АССР. 12 января 1922 г. была учреждена Карачаево-Черкесская АО. Национальную автономию получили также адыгейцы, входившие в Кубано-Черноморскую область. 27 июня 1922 г. из Краснодарского и Майкопского отделов Кубано-Черноморской области была выделена территория, населенная адыгейцами, и образована Адыгейская (Черкесская АО). Еще через год и чеченцам пришлось удовлетвориться автономной областью в составе России (возникла 30 ноября 1922 г.). В 1924 г. были разделены [216] оставшиеся северо-осетинские и ингушские земли. На этой территории были созданы Северо-Осетинская АССР и Ингушская АО (в 1934 г. была объединена с Чеченской АО и преобразована 5 декабря 1936 г. в Чечено-Ин­гушскую АССР в составе РСФСР)[7]. Владикавказ – их об­щая столица, отошел к осетинам, лишив ингушей единственного города – центра образования и промышленности. Это размежевание до сих пор является предметом несогласия. Национальное дробление серьезно подорвало инфрастуктуру и систему школьного обучения. Местные партийные лидеры докладывали в центр о произвольном и неудачном характере такого решения и о покровительственной и пренебрежительной позиции Кавказского партийного комитета, расположенного на юге СССР и ответственного за развитие края. К середине 20-х гг. установилась иерархия национальных автономий, во главе которых стояли местные члены партии. Это негативно сказывалось на региональном самосознании; отдельные национальные группы произвольно выбирались для дальнейшего национально-культурного развития без учета мнений самих людей. Шла работа по стандартизации языков, вводились алфавиты на латинской основе; подготавливались новые перемены.

           Кроме того, распад ГАССР положил начало территориальным претензиям между образовавшимися национальными автономиями. Советским органам неоднократно приходилось разрешать пограничные конфликты между Дагестаном и Чечней, Чечней и Грузией, Ингушетией и Осетией, Ингушетией и Грузией, Ингушетией и Кабардой, а также с Сунженским округом, одновременно занимаясь и вопросом о праве на нефтеносные участки. При невозможности разрешить споры на месте их рассмотрение передавалось в центральные органы власти[8]. Во взаимоотношения между северокавказскими народами вбивался мощный клин, полностью соответствовавший древней формуле «разделяй и властвуй».

           [217] Справедливости ради надо сказать, что многие местные партийные и государственные лидеры сами способствовали внутренней обособленности национальных регионов, действуя по принципу, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе, хотя исторические условия их развития, экономическое положение, географическая среда и т.п., казалось бы, неизбежно приводили к необходимости объединения в единое государственное образование. Но интересы местной элиты в данном случае пошли в одном ключе с невниманием центральной власти к этой проблеме или нежеланием серьезно ею заняться, хотя именно это способствовало в дальнейшем обострению межнациональных противоречий. Не случайно на Назрановской партконференции 1922 г. было прямо отмечено, что «распад ГАССР способствуют националистическим тенденциям, которые проявляются особенно сильно (пример Чечни) и откроют возможности для межнациональных конфликтов»[9].

           Местной национальной элите, однако, не удалось дол­го почивать на лаврах. Поражает, что постоянно повторяющаяся политическая близорукость пришедших к власти через интриги или конъюнктурную ситуацию ничему не учит их последователей. Казалось бы, опыт предшественников должен был бы как-то сказаться, но вероятно, что упоение такого рода достигнутой властью лишает ее носителей возможности реально оценивать ситуацию.

           Политика национального дробления продолжалась; постепенно кавказские лидеры были отстранены от власти во всех автономных образованиях. Границы и названия так называемых автономий постоянно менялись в связи с постоянными волнениями народов Северного Кавказа. Они были вызваны произвольным дроблением и, как следствие, постоянными нарушениями традиционной системы землевладения. В 1928-1929 гг. в СССР началась коллективизация: земельные наделы были конфискованы, шариат отменен, население окончательно [218] разоружено. Позднее кавказское политическое руководство и интеллектуальная элита были уничтожены или высланы по обвинению в буржуазном национализме и панисламизме. Прежнее областное и районное руководство было заменено новыми людьми, присланными из Москвы представителями новой центральной власти. Ситуация стабилизировалась лишь в 1936 г., когда новая Советская конституция закрепила систему автономных республик. В 1938-1940 гг. недавно созданные алфавиты, которые, несмотря на их положительное воздействие, затрудняли доступ к историческим письменным источникам и документам, были заменены на новые алфавиты на кириллической основе.

           Что же касается отношений горцев с инонациональным населением, то оно продолжало оставаться далеко не простым.

           Тяжелые последствия только что закончившейся гражданской войны, неурожайные 1920 и 1921 гг., кардинальные изменения в экономической политике страны и т.п. – все это вызвало массовое перемещение населения из центральных районов России на ее окраины. Особенно сильно данный процесс затронул русских, массовая миграция которых на Северный Кавказ началась в 1920 г. и достигла своего пика в 1925-1926 гг. В тот период она носила преимущественно стихийный характер, и попытки государственных органов власти упорядочить миграционный поток не приносили существенных результатов. Вследствие этого численность русского населения на Северном Кавказе значительно возросла.

           В 1920 г. в Кубано-Черноморской области насчитывалось 2,3 млн. русских, в Терской области – более 500 тыс. Из них примерно третья часть являлась горожанами. В то же время значительная часть проживала также в сельской местности. Так, в станице Баталпашинской (Кубано-Черноморская область, Баталпашинский отдел) – 19263 чел., в Исправной – 7187, Зеленчукской – 7180, [219] Кардоникской – 6880 чел., в станице Сторожевой – более 5 тыс. чел., в Усть-Джигунской и Преградной – более 4 тыс. чел., в селах проживало также более 2 тыс. чел.

           Немалую часть составляло русское население и в национальных автономиях Северного Кавказа. Так, в 1923 г. в Горской республике его доля составляла 29,6%, в Кабардино-Балкарской АО – 13,3%, в Карачаево-Чер­кесской АО – 13,0%, в Чеченской АО – 2,2% (главным образом казаки).

           Контингент переселенцев был весьма неоднороден. На Северный Кавказ бежали малоземельные крестьяне, не нашедшие работы в городах центральной России рабочие; немало было и люмпенизированных элементов. Многих из них власти наделяли землей за счет бывших помещичьих земель, но также и за счет казачества. Это порождало порой неприязненное отношение горцев и казаков к переселенцам и способствовало возникновению конфликтных ситуаций.

           Переселенческой политикой предполагалось предопределить и род занятий эмигрантов, таким образом, чтобы они не создавали конкуренцию традиционным промыслам. Русских предполагалось занять в виноградарстве, огородничестве и садоводстве и т.п. К сожалению, на практике этого удавалось достичь далеко не всегда.

           Согласно Всесоюзной переписи населения 1926 г., в Сунженском округе русских насчитывалось 31,2 тыс. чел. (89,5% населения), в Чеченской АО – 9,1 тыс. (2,9%), в Северо-Осетинской АО – 10,0 тыс. (8,0%), в Карачаевской АО – 1,1 тыс. (1,7%), в Черкесской АО – 1,5 тыс. (4,0%), в Кабардино-Балкарской АО – 15,3 тыс. (7,5%), в Адыгейской (Черкесской) АО – 29,1 тыс. (25,8%), в Дагестанской АССР – 98,2 тыс. (12,5%). Всего же в Северо-Кавказском крае в 1926 г. проживало 3841 тыс. русских, 3107 тыс. украинцев, 51,3 тыс. белорусов и ряд других национальных групп.

           [220] Следует отметить, что несмотря на массовое переселение, этническая структура национальных автономий Северного Кавказа в этот период не слишком заметно изменилась. Это объясняется тем, что переселенцы по большей части предпочитали селиться в городах, которых в указанных регионах было относительно немного.

           С середины 20-х гг. государственные органы постарались придать миграционным потокам более организованный характер. Было признано, что Европейская часть СССР оказалась аграрно перенаселенной, что должно было способствовать выделению части резервной рабочей силы для важных в хозяйственном отношении районов. Одним из таковых был признан Северный Кавказ. Черноморский и Терский округа объявлялись районами общесоюзного значения, куда предполагалось переместить значительную часть мигрантов. Среди них находились грузины, греки, евреи, ассирийцы, армяне и т.п.; основную массу составляли русские. При проведении переселения подчеркивалось, что оно не должно вызывать столкновений между старожилами и вновь прибывшими, но на практике это происходило далеко не всегда. Неоднократные переделы земли вызывали естественное недовольство старожилов, что обостряло отношения. В Туапсинском районе русские старожилы составляли 65% населения, в Геленджикском – 70%, в Сочинском – 30% и т.д.

           Весьма значительную часть русского и украинского старожильческого населения составляло казачество, всегда смотревшее на иногородних пришельцев подозрительно, не признавая за ними полного права на владение землей, которую казаки считали своей. Привлечение казачества в качестве военной силы в Гражданской войне всеми воюющими сторонами привело к гибели десятков тысяч казаков в 1917-1920 гг. Недоверие казачества к новой власти и борьба против нее были вызваны во многом непоследовательностью политики большевиков, стремлением превратить казаков в простых крестьян, невнима[221]нием к особенностям традиционного уклада хозяйственной жизни и быта казачества и т.п. На почве остроты земельных проблем обострялись отношения между казачеством, партийными и советскими органами. Казачество трудно интегрировалось в новый общественный строй, неоднозначно воспринимало преобразования советской власти. Решение спорных вопросов часто носило конфликтный характер. Ожесточенное сопротивление нововведениям закончилось принятием строгих репрессивных мер со стороны властей уже начиная с 1918 г. Были в при­нудительном порядке высланы десятки тысяч казаков. Ущерб, нанесенный им только в Терской области, уже в 1918 г. составил более 200 млн. руб. Разумеется, обещания властей по возмещению убытков не были выполнены. Аналогично складывалась обстановка и в других казачьих областях юга России. Ситуацию продолжительное время стабилизировать не удавалось. Осложняла ее и установка ЦК РКП(б) – не допускать никаких компромиссов, никакой половинчатости. Мерой урегулирования отношений оставались репрессии. Весной 1920 г. вновь подлежали принудительному переселению около 9000 семей казаков-сунженцев. Однако и на этом репрессии в отношении казаков не прекращались. Осенью следующего года были репрессированы еще 15000 казаков (вместе с семьями)[10].

           Заметно агрессивным был в этом плане Революционный военный совет Кавказского фронта. Однако цели были достигнуты. И.В.Сталин в телеграмме в ЦК РКП(б) В.И.Ленину из Владикавказа в конце 1920 г. сообщал «...Положение на Северном Кавказе можно считать устойчивым.., собранные мною материалы говорят о том, что казачество (читай: – русские. – В.К.) необходимо вы­делить из состава Терской области в отдельную губернию, ибо сожительство казаков в одной административной единице оказалось вредным, опасным»[11]. Позднее он же замечал: «Недавнее восстание казаков (осень 1920 г.) [222] дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев»[12]. На «свободные» казачьи земли переселялись горцы.

           При образовании национальных автономий на Северном Кавказе территориальные интересы и притязания казачества практически не учитывались. В состав образованной в 1920 г. Горской АССР были включены 17 станиц и ряд хуторов, где проживали 65 тыс. казаков русского происхождения. Ряд станиц были сведены в Сунженский округ (в том числе Троицкая, Барятинская, Слепцовская, Нестеровская, Ассиновская, Вознесенская и пр.), другие причислены к национальным округам. Некоторые из них оказались в составе Осетинского округа, остальные – в Кабарде. Это было вызвано исключительно политическими соображениями. Сунженский заместитель секретаря Горского обкома РКП(б) А.Носов в докладе «К очередным задачам Горской Республики» констатировал: «Эта мера произвела колоссальное впечатление на горцев, сделала ингушей верной опорой советской власти. 5/6 ингушского населения переселилось на равнину»[13]. Фактически до середины 20-х гг. продолжалось выселение то одной, то другой групп казаков. Земли их приходили в упадок и запустение. Именно тогда ряд газет Северного Кавказа прямо призывали к поголовному выселению русских, и этот вопрос неоднократно рассматривался на съездах горских народов. Казачьи станицы и крестьянские хутора нередко подвергались нападениям горцев, а их земли перераспределялись в пользу последних[14]. Это вызывало ответные действия. Закладывалась основа нового конфликта.

           Правда, были и такие партийные деятели, кто придерживался противоположного мнения в этих вопросах, среди них В.И.Невский, М.И.Калинин и др. Например, М.И.Калинин, выступая на митингах в Урус-Мартане 17 мая 1923 г., отказ центра в поддержке выселения русских из Чечни объяснял следующим образом: «Оно [223] (выселение) сыграло бы большую политическую роль потому, что дало бы повод говорить, что в автономной Чечне изгоняют русских»[15]. Однако другие видные большевики стояли на иной точке зрения. Выступая на заседании Кабардино-Балкарского обкома РКП(б) 27 февраля 1924 г. А.И.Микоян определил место русских в процессе национально-государственного обустройства народов Северного Кавказа совершенно четко: «Автономия не есть такая штука, – отмечал он, – которую мы навязывали народу, оставляя русских чиновников господствовать. Мы хотели на деле привлечь народ к власти. Ясно, что русские царские чиновники будут сознательно тормозить развитие вашего народа. Их надо выселить ко всем чертям...»[16]. Где А.И.Микоян нашел царских чиновников в 1924 г. – совершенно непонятно. Ясно, что речь шла о русских вообще.

           После апрельского (1925 г.) Пленума ЦК РКП(б) отношение к казачеству, в том числе и юга страны, изменилось, а это означало не что иное, как изменение отношения к русскому населению и особенно в автономных областях и республиках. Анализ положения «рус­ского населения в местностях, где оно является меньшинством», привел к весьма неутешительным итогам. Вывод сводился к следующему: «Во многих национальных образованиях Союза ССР интересы русского населения терпят ущерб в пользу коренного населения, что вызвало недовольство этого населения и угрозу культурному уровню этих районов». Однако ситуация продолжительное время почти не менялась: правда, были образованы русские казачьи округа в Кабардино-Балкарской, Осетинской и других автономных областях. Затягивалось землеустройство, применялось в качестве репрессивной меры и налоговое обложение. Через систему налогов оказывалось всяческое давление на массы, проводились реквизиции. В 1928 г. административные казачьи округа были ликвидированы.

           [224] Коллективизация сельского хозяйства конца 20-х – начала 30-х гг. сказалась на жизни казачества. Более 172 тыс. казаков, объявленных кулаками, были депортированы на Урал, в Западную Сибирь и Казахстан.

           Таким образом, в ходе «расказачивания» и последующего раскулачивания казачье население сильно сократилось. И все же в 20-30‑е гг. на Северном Кавказе сохранилось довольно много казаков, и хотя формально они таковыми не считались, но внутреннее самосознание и связанные с ним традиции держались в казачьей среде достаточно прочно.

           Помимо коллективизации на структуре и национальном составе населения Северного Кавказа также сильно сказалась индустриализация и предшествующие ей годы. Х съезд РКП(б) констатировал, что из 140 млн. населения страны около 65 млн. составляли невеликороссы; из этих 65 млн. около 30 млн. чел. ( по преимуществу тюркское население) не успели пройти стадию капиталистического развития. Перед только что образовавшимся Союзом Советских республик стояло много проблем, важ­нейшей из которых являлась значительная диспропорция между ними по состоянию экономического уровня. Подчеркивалось, что задача состоит в том, чтобы помочь трудовым массам невеликорусских народов догнать ушедшую вперед Центральную Россию. На ХII съезде партии еще раз было отмечено: «Ряд республик и народов, не прошедших или почти не прошедших капитализма, не имеющих или почти не имеющих своего пролетариата, отставших в виду этого в хозяйственном и культурном отношениях, не в состоянии использовать полностью права и возможности, предоставляемые им национальным равноправием, не в состоянии подняться на высшую ступень развития и догнать, таким образом, ушед­шие вперед национальности без действительной и длительности помощи извне»[17]. Согласно национальной политике Советского государства, требовалась помощь [225] народов (в первую очередь русского), имеющих значительные отряды рабочего класса, для создания в национальных республиках очагов промышленности, где были бы представлены группы местных пролетариев, связующего звена между русскими пролетариями и трудящимися массами этих республик.

           Подобные решения послужили причиной массового перемещения разнонационального населения на территории Северного Кавказа.

           Этому имелись определенные основания. Нефтяная промышленность Северного Кавказа была в плачевном состоянии. В 1920 г. эксплуатировалось всего 20 скважин, в то время как в 1917 г. – 385. Добыча нефти сократилась за эти годы почти в 6 раз.

           На промышленных предприятиях Грозного работало всего 500 чеченцев и ингушей, что составляло всего 2,5% от общего количества рабочих и служащих, а на учете Грозненской биржи труда числилось 2000 чеченцев, желавших получить работу. Подготовка рабочих кадров велась медленно. Остро ощущалась нехватка жилья, продуктов питания, мануфактуры[18].

           В результате намного возросла численность русских, особенно в городах. Уже после 1917 г. на Северном Кавказе постоянно стала расти доля городского населения. Появились новые города – Гудермес, Малгобек, Назрань, Аргун и др. В 30‑е гг. этот процесс набрал еще более высокие темпы. В Кабардино-Балкарской АССР к концу 30‑х гг. городское население выросло в 5 раз (по сравнению с 1926 г.) и насчитывало 74,9 тыс. чел., что составляло в 1937 г. 22,6% всего населения республики (в 1926 г. – 7%). В Чечено-Ингушетии соответствующие по­ка­затели выросли с 1926 по 1939 г. с 102 до 199 тыс. чел., (с 18,8% до 27,3%). В Северо-Осетинской АССР в 1937 г. по отношению к 1926 г. рост равнялся 178,7%, Чечено-Ингушской – 183,9%, Дагестанской – 217,1%, Черкесской АО – 128,9%, а всего Северо-Кавказского края – 158,8%. [226] В то же время на 3,9% сократилось городское население Адыгейской АО, хотя в целом по Азово-Черноморскому краю (в сопоставимых границах) его рост составил 175,4%. Это было прямым следствием проводившейся в регионах Северного Кавказа индустриализации. Похожими темпами росли крупные города. За 1926-1937 гг. рост численности жителей Краснодара составил 230,8%, Армавира – 103%, Майкопа – 111,2%, Пятигорска – 147,9%, Кисловодска – 194,1%, Махачкалы – 213,9%, Грозного – 166,2%, Орджоникидзе – 163,2%. Население Сочи выросло более чем в 5 раз – именно в те годы город стал приобретать известность модного курорта.

           Подобные процессы уже тогда в значительной степени повлияли на этнодемографическую ситуацию на Северном Кавказе, особенно в его национальных автономиях. К строительству промышленных предприятий привлекалось население из других регионов страны, главным образом, русской национальности. Так, в Кабардино-Балкарии русское население к 1939 г. выросло до 129,1 тыс. чел., (35,9% населения республики), в Северо-Осетинской АССР – до 122,6 тыс. чел. (37,2%), в Чечено-Ингушской АССР – до 201,0 тыс. чел. (28,8%); в Адыгейской АО оно составляло 172,0 тыс. чел. (71,1%), в Карачаевской АО – 64,6 тыс. чел. (43,0%), в Черкесской АО – 54,2 тыс. чел. (58,4%) и т.п. Почти все русские осели в городах, тогда как местное население традиционно предпочитало вести преимущественно сельский образ жизни.

           Это доказывается анализом данных переписи населения 1939 г. Так, в Кабардино-Балкарской АССР кабардинцами были 59,7% всех учтенных трактористов, 60,1% бригадиров тракторных бригад, 65,8% бригадиров полевых бригад, 51,5% бригадиров животноводов, 52% комбайнеров и штурвальных на комбайнах, 48,7% заведующих колхозными товарными фермами, 44,2% скотников, конюхов и доярок. В то же время среди токарей было всего 8,9% кабардинцев, слесарей – 6,2%, забойщиков – [227] 4,8% и т.п. У балкарцев, чеченцев и ингушей процент лиц, имевших рабочие специальности в промышленности, был еще ниже. Несколько более высокий процент рабочих наблюдался у народностей Дагестана.

           Это говорит о том, что создать национальный рабочий класс в национальных автономиях Северного Кавказа к концу 30‑х гг. так и не удалось.

           В то же время, требование центральных органов «коренизации» местного управленческого аппарата выполнялось весьма успешно – примерно половину управленческих работников составляли представители местного населения, хотя квалификация этого контингента оставляла желать много лучшего. В Кабардино-Балкарии среди председателей и заместителей председателей сельсоветов кабардинцы составляли 55,7%, председателей и заместителей председателей колхозов – 52,9%, председателей и заместителей председателей промартелей – 39,4%, руководящего персонала районных и городских партийных, государственных, кооперативных и общественных учреждений и предприятий – 42,6%, судей и прокуроров – 52,5%. Похожая картина наблюдалась и в других национальных автономиях Северного Кавказа[19].

           Думается, не отсюда ли берет свое начало знаменитый местный бюрократизм, бурная деятельность которого так хорошо видна в наши дни?

           Много было положено на алтарь модернизации и централизации. На протяжении последних ста лет жителей гор переселили на равнины, хозяйства были коллективизированы, ремесла заменены промышленным производством. Регион стал полностью зависим от остальных регионов СССР. Гигантские электростанции заменили небольшие местные энергетические установки. Продукция нефтеперерабатывающей, горнорудной и другой промышленности экспортировалась в другие районы Советского Союза, а взамен регион получал продукцию других районов и субсидии. Но несмотря на гидроэлек[228]тростанции, нефтяные разработки, запасы сырья и заводы, значительные области этого региона, особенно восточные, оставались одними из самых бедных в СССР.

           С другой стороны, интеграция в российскую и советскую административную и политическую систему способствовала развитию городов, инфраструктуры и образования – хотя городов было сравнительно немного и развиты они были слабее, чем в других областях России.

           Тем не менее, к концу 30‑х гг. сократилось сельское население территорий Северного Кавказа, не принадлежащих к национальным автономиям, то есть преимущественно русское. Согласно данным переписи населения 1937 г. оно (Северо-Кавказском крае уменьшилось по сравнению с 1926 г. на 15,3%, а Азово-Черноморском крае – на 20,8%, несмотря на то, что за этот же период сельское население входивших в состав этих краев Адыгеи, Карачая и Черкесии продолжало расти. Оценка данного явления приводит к жесткому, но однозначному выводу: огромные потери населения происходили именно среди русских данного региона, хотя в целом, конечно же, им подверглись и многие другие народы, населявшие Северный Кавказ. Без сомнения, это были последствия коллективизации, голодных лет и первой волны репрессий. Точную цифру потерь в настоящий момент указать трудно, но очевидно, что она была очень велика, так как интенсивный рост городского населения Северного Кавказа, о котором говорилось выше, не сумел компенсировать потерь села. Общая численность населения Азово-Черноморского края между 1926 и 1937 гг. сократилась на 0,7%, Северо-Кавказского – на 4,1%. Правда, перепись 1939 г. уже показывает прирост как сельского, так и всего населения Орджоникидзевского (бывшего Северо-Кавказского края), но основные потери, видимо, уже имели место ранее, да и перепись эта проводилась под более тщательным контролем. Зато из материалов ее можно получить данные, отсутствующие в переписи [229] 1937 г., согласно которым русское сельское население даже тогда составляло 65,7% от всего населения края и 82,3% от его общего сельского населения. Не приходится удивляться, что материалы переписи 1937 г. долгое время были закрыты.

           Однако, как уже отмечалось, в национальных автономиях Северного Кавказа шел быстрой рост численности русского населения в 20-30‑е гг. В Кабардино-Балкарской АССР в 1926-1937 гг. он равнялся 748%, в Северо-Осетинской – 1113,8%, в Чечено-Ингушской – 2073,1% (!) (примерные данные), в Адыгейской АО – 392,5% (данные на 1939 г.) и т.п. Это было связано с промышленным строительством, которое проводилось здесь весьма активно. В 1939 г. русские составляли 71,5% горожан Чечено-Ингушетии, 56,0% Северной-Осетии, 51,7% Дагестана, 75,5% Кабардино-Балкарии, 87,6% Адыгеи, 64,3% Карачая, 87,7% Черкесской АО.

           Отсюда видно, что даже сильнейшие потери, понесенные русским народом в течение этого времени, не помешали ему занять в Адыгейской и Черкесской АО первую по численности позицию, а в остальных национальных автономиях Северного Кавказа – вторую[20].

           Таким образом, этнодемографическая ситуация на Северном Кавказе в 20-30‑е гг. характеризуется следующими основными тенденциями. С одной стороны, в 20‑е гг. здесь происходил резкий рост численности населения, главным образом, городского. Это было вызвано массовыми миграционными потоками из регионов Сибири и центральной России. На переселенцев, большую часть которых представляло русское население, возлагалась задача способствовать подъему экономики Северного Кавказа, особенно в области промышленности. Не случайно, что, по статистическим данным, лица, имевшие рабочие и инженерные специальности принадлежали, в основном, к славянским национальностям.

           [230] С другой стороны, политика «расказачивания», тяжелые последствия коллективизации, массовые репрессии 30‑х гг. и т.п. привели к резкому сокращению численности сельского населения Северного Кавказа, причем районов, преимущественно населенных русскими. Это привело к относительному снижению удельного веса русских (среди которых было весьма много казаков), а также некоторых других народов, не относившихся к местному кавказскому населению. Прекратилось это снижение только к концу 30‑х гг. Такого рода тенденции обусловили сложность и неоднозначность этнодемографических процессов, происходивших в регионе в 20-30‑е гг.

           Еще в 20‑е гг. массовое переселение русских на территорию Северного Кавказа, особенно в сельскую местность, встретило неприязненное отношение местных жителей, что усугублялось также ощутимой нехваткой земли. Это способствовало разжиганию межнациональной розни. Без сомнения, это было следствием неумелой переселенческой политики, не учитывавшей интересов коренных кавказцев и новоселов.

           Особенно быстрыми темпами росла численность русского населения в автономных областях Северного Кавказа. В 1939 г. она составила в Адыгейской АО – 171960 чел. (71,1% всего населения области), в Капачаевской АО – 64596 чел. (43,0%) и в Черкесской АО – 54189 чел. (58,4%). Темпы роста, по сравнению с 1926 г. составляли сотни процентов. С несколько меньшей интенсивностью, но тоже достаточно быстро увеличивалось в этот период число русских в большинстве автономных республик региона. Это привело к тому, что удельный вес проживавших здесь чеченцев, ингушей, осетин, кабардинцев и балкарцев заметно сократился, хотя естественный прирост у этих народов был примерно таким же, как у русских. Ведь прямых репрессивных мер по национальному признаку по отношению к местным народам тогда еще не проводилось, и указанный прирост являлся следствием сильного миграционного притока.

           [231] Несколько особняком выглядел в этом плане Дагестан. Несмотря на то, что в 30‑е гг. русских здесь было достаточно много, но в 1937-1939 гг. их стало меньше (с 210184 до 132952 чел.) Соответственно с 20,8 до 14,3% упал и удельный вес их в этой республике.

           Подводя итог данному краткому обзору межнациональных отношений на Северном Кавказе в 20-30‑е гг. следует сказать, что они были отражением общей национальной политики советского государства того времени, которая, имела несколько стадий своего развития, равно как менявшихся со временем теоретических и идеологических обоснований. В 20‑е гг., особенно в первой их половине, национального вопроса как бы не существовало, он был полностью подчинен идеологии. Предполагалось, что в процессе ожидавшейся мировой революции национальные и государственные границы отпадут сами собой и понятно, что осуществлять какую-либо долгосрочную национальную политику в таких условиях не имело смысла («без России, без Латвии жить единым человечьим общежитьем») и в отношениях между народами на первый план выходили исключительно требования момента. Зато признавалось необходимым оказать конкретную помощь – не народам, а единицам, будущим гражданам единого коммунистического мира. Эту цель пытались воплотить в жизнь массовым переселением на окраины России значительного людского контингента и сломом старых систем хозяйства. Таким образом, можно сказать, что национальная политика советского государства того времени, несмотря на все гуманистические декларации, была объективно направлена не на достижение реального единства народов в одной семье, а на создание абстрактной вненациональной советской общности людей.

           Когда к концу 20‑х гг. революционный романтизм несколько поугас, возникла необходимость создавать не всемирную республику советов, а разбираться с многочисленными внутригосударственными проблемами. При[232]чем в новых условиях, когда государственные структуры приобретали все более бюрократический характер, стало ясно, что добиться на тот момент пресечения сепаратистских тенденций в национальных регионах можно было лишь создавая местную бюрократию с предоставлением ей видимой самостоятельности, но при реальном жестком контроле со стороны центральной власти. Как показывают приведенные выше данные, процесс «коре­низации» местного государственного аппарата завершился на Северном Кавказе к концу 30‑х гг. достаточно успешно. Позднее, как оказалось, эта бюрократия вышла из под контроля.

           Исходя из изложенного выше, межнациональные отношения на Северном Кавказе в 20-30‑е гг. характеризовались весьма специфическими явлениями, из которых можно сделать несколько выводов:

           1. Налицо были серьезные противоречия между местным горским (или как его иначе называют «коренным» местным населением) и другими народами, которые в силу тех или иных причин проживали в этом регионе (в первую очередь русским).

           2. В силу сложившихся обстоятельств стали наблюдаться определенные трения между самими северокавказскими народами, которые были следствием национальной политики, проводившейся в то время советским правительством.

           3. В результате этого комплекса межнациональных противоречий на Северном Кавказе возникло состояние межнациональной напряженности, которое в определенной степени проявилось в период Великой Отечественной войны и послевоенные десятилетия.

           4. Эти противоречия однако нельзя было считать неразрешимыми, поскольку в основе своей они носили экономический и территориальный характер и при умелой политике центральной власти вполне могли быть разрешены.

           [233] 5. Отсутствие последовательной национально-госу­дарственной политики в отношении многонационального населения Северного Кавказа послужило причиной серьезного осложнения межэтнических процессов в этом регионе, что в конечном счете привело к кризисной ситуации, наблюдаемой здесь в последние годы.

           6. Вероятно, в современных условиях при определении любых политических и иных действий в отношении населения Северного Кавказа следует учитывать весьма непростой исторический опыт взаимоотношений народов этого региона.

 

            [233-234] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           А.Л.Соколов:

           Обычно успехи, неуспехи, провалы в области национально-государственного строительства проявляются в критические моменты. Таким критическим моментом явилась Великая Отечественная война. Что она показала, на ваш взгляд?

           В.И.Котов:

           Она показала такие тенденции. Во-первых, при всех противоречиях, при обидах, которые были нанесены народам, в итоге развалить Северный Кавказ не удалось, хотя у германского командования был план «Кавказ», который прямо рассчитывал на размежевание этих народов. Какую-то часть населения им, может быть, удалось привлечь на свою сторону. Известно, что они дарили белого коня Гитлеру и старейшин посылали. Но в конечном счете это не сыграло серьезной роли.

           Мне представляется, что перед лицом реальной опасности обиды со стороны центральной власти были забыты, но потом они снова всплыли.

           А.К.Соколов:

           Какие-то различия все же были? По моим данным, было дезертирство из рядов Красной Армии или уклонение от призыва. В разной степени были проблемы, характерные для разных народов. У чеченцев это проявлялось совершенно четко. На той репрессивной политике, которую проводило руководство, это тоже сказалось?

           [235] В.И.Котов:

           Да это сказалось. Но дело в том, что репрессии против народа пошли уже после того, как Кавказ был освобожден. То есть превентивного характера они не носили. Это был акт устрашения, наказания, если угодно, хотя, конечно, различия по дезертирству были.

           Г.Д.Алексеева:

           Первый вопрос. Были ли какие-либо альтернативные возможности решения кавказской проблемы, скажем, у политического руководства страны? И если такие альтернативы были, то были ли попытки их реализации? А если были попытки реализации, то давало ли это какие-то хотя бы временные результаты?

           Второй вопрос. Когда вы говорите о росте городов, об индустриализации и т.п., то вас можно понять так, что вы все это осуждаете. Но это мировые тенденции, это происходит во всем мире, а вы все это относите к действиям советской власти.

           Третий вопрос, изменялся ли как-либо уровень жизни народов Кавказа? Как изменялась степень их обеспеченности, культурный уровень, степень грамотности, образованности? Есть ли общие показатели, которые свидетельствуют о каких-то элементарных сдвигах в этом отношении.

           В.И.Котов:

           Последний вопрос просто риторический. Естественно, были сдвиги. Есть масса данных по больницам, по культурным учреждениям и т.п. Все это так, и не надо понимать, что я в принципе против мер индустриализации, которые проводились. Другое дело, что проводить их можно по-разному. Вне всякого сомнения, результаты были достигнуты, и очень значительные. Об этом я упоминал, когда говорил о развитой инфраструктуре, о том, что развивалась промышленность и т.д. Все это верно. Другое дело, что все это можно было сделать с гораздо [236] меньшими жертвами, которые, вне всякого сомнения, имели место.

           Что касается политического решения ситуации на Северном Кавказе. Оно, конечно, было. Если посмотреть на политику руководства по отношению к Горской АССР, вообще к горским казакам, то видно, что идет какая-то смена позиции. Сначала боялись казаков: давайте поддержим горцев! Казаки, грубо говоря, «плохие» – давайте их выселять!... Потом поворот в 1925 г. на 90 градусов: давайте поддерживать русское население Северного Кавказа!... Почему? Да потому, что в тот период стала наблюдаться необходимость в кадрах, в рабочей силе и т.д. Откуда было взять людей?

           Что касается реализации конкретных вещей, то после четвертого совещания 1925 г. национальный вопрос, по сути дела, на широком уровне не поднимался. Да, келейно, кулуарно он обсуждался, но на широкий партийно-государственный форум не выносился.

           Ш.Ф.Мухамедьяров:

           Можно ли проследить изменение отношения представителей отдельных северокавказских народов, может быть, элиты, национальной интеллигенции к той политике, которая проводилась по отношению к этим национальностям? Если прочитать работы Авторханова, то вырисовывается целая концепция. Может быть и у представителей других народов есть такая литература, можно ли это как-то проследить?

           В.И.Котов:

           Были такие тенденции. Это естественно.

           Ш.Ф.Мухамедьяров:

           И как это можно соотнести?

           В.И.Котов:

           Это можно соотнести таким образом. Когда вставал вопрос – быть или не быть Горской АССР, уже тогда [237] можно было увидеть, что общество или, если хотите, элита, в какой-то степени разделилось. Были сторонники полного отсоединения, полной независимости и сторонники полного включения в состав России без всяких автономий, именно тогда разразилась внутренняя полемика. В дальнейшем, по мере того, как процесс набрал силу, то все уже стало предрекаться в несколько иных формах: появились некоторые литературные произведения, определенное фрондерство. В общем широкого движения интеллигенции на Кавказе во всяком случае я не замечал.

           Л.Н.Нежинский:

           Мне кажется, что тема чрезвычайно актуальна. Доклад ставит ряд проблем. Рецидивы тех событий, которые наблюдались в 20-50‑е гг., остро сказались в первое послевоенное десятилетие и дают о себе знать до сих пор. Причем здесь видно даже определенное усиление.

           Тут есть и какие-то общие выводы, которые мы можем сделать, и конкретные подходы, которые мы обязаны принимать во внимание при анализе этой темы. Они вызваны теми сложностями, которые переживало наше государство.

           Тема эта не только чрезвычайно актуальна, но и в значительной мере болезненна для нашего современного Российского государства.

           Поэтому исторические аспекты нужно фиксировать, продолжать дальнейшую разработку этих проблем. Доклад, безусловно, интересный, основательный, в нем поставлен комплекс практически самых острых, болезненных проблем по истории межнациональных отношений на Северном Кавказе в 20-50‑е гг. сейчас появляются новые работы по истории Причерноморья в целом Кавказа, особенно северного Кавказа. Мы можем пожелать докладчику и дальше углубленно разрабатывать эту тему и поддержать устремления Центра, в котором работает Виктор Иванович, в этом направлении.

           [238] Г.Д.Алексеева:

           Есть два совета. Во-первых, пока мы не изучим толком, каковы были отношения между самими народами на Кавказе, мы ничего не поймем. Для России Кавказ «головная боль» уже много-много веков. И совсем не лучше была поставлена эта проблема в царской России, которую мы часто идеализируем. Поэтому, мне кажется, корни нужно искать и в царской России, и в советском времени, и в последнем десятилетии.

           Во-вторых, мы не можем изучить это без тех концепций, которые были в 20-50‑е гг. в отношении решения национального вопроса в целом, решения кавказского вопроса. У нас были целые судебные процессы – скажем, процесс Сафарова, Что предлагалось, какая альтернатива была? Мы не можем без этого решать следующие проблемы.

           Затем очень важная, с моей точки зрения, проблема – это создание национальной интеллигенции на Кавказе и тип этой интеллигенции, потому что именно она осуществляла связь между народами и властью. Это очень важная сторона. У нас же вся история выглядит как политическая история политической власти. В данном случае история политической власти должна иметь под собой очень хорошую основу – историю кавказских народов. Только тогда мы сможем понять и решить эту проблему.

           Л.Н.Нежинский:

           Я хотел бы напомнить, что в Институте кое-что делается в этом направлении, особенно в последнее десятилетие.

           Я могу назвать две работы. Одна посвящена государственному механизму, это «Национальные окраины Российской империи: становление и развитие системы управления», изданная в 1997 г.

           Было много сделано такого, за что приходится расплачиваться, но развивалась и своеобразная ментальность, т.е. мировосприятие населения Северного Кавказа в XIX и XХ столетиях. Дякин В.С. опубликовал интересную книгу, которая дополняет названный выше труд. Эта [239] книга также об управлении национальными окраинами России в начале XX столетия. Мы должны учитывать, что сделано уже немало.

           В последние годы по проблемам национальных взаимоотношений, в области теории и практики в разрешении этих проблем появились книги не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в Екатеринбурге, в Татарии, Чувашии, Мордовии и т.д.

           Базируясь на этих работах и особенно на тех, которые готовятся в Центре истории народов России и межэтнических отношении, разработка этих сложных проблем, безусловно, будет продолжена.

           Л.Н.Нежинский:

           На этом мы закончим обсуждение. Мнение единое: мы поддерживаем постановку этой проблемы, благодарим докладчика за его доклад и желаем дальше углубленно работать над этими проблемами и докладчику, и Центру, который он здесь представляет.