Отечественная нефтяная промышленность в первой трети XX века

Автор
Иголкин Александр Алексеевич (1951—2008)

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Иголкин А.А. Отечественная нефтяная промышленность в первой трети XX века // Труды Института российской истории РАН. 1999-2000. Вып. 3 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 139-156.

Текст статьи

[139]

А.А.Иголкин

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ НЕФТЯНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX ВЕКА*

           В XX в. Россия вступала, имея самую мощную в мире нефтяную промышленность: в 1901 г. 53% мировой добычи нефти дали нефтепромыслы Российской империи[1], причем эксплуатировалась лишь весьма незначительная часть заведомо нефтеносных земель, находившихся почти целиком в руках у государства. Сырая нефть из страны не вывозилась, основными продуктами переработки являлись керосин, мазут, и смазочные масла. Главным экспортным товаром был керосин, большая часть его производства продавалась на зарубежных рынках. Что же касается мазута, то он потреблялся преимущественно внутри страны, и общественность, и предприниматели выступали против его экспорта, в результате в России сложился самый передовой по тем временам топливно-энер­гетический баланс: доля наиболее прогрессивного (и экономичного) топлива – мазута (иногда его по-преж­нему называли «нефтяными остатками») – была в начале века такой же, какой она станет в США и Западной Европе лишь через несколько десятилетий. Нефтетопливо было главным видом топлива для промышленности Центра и Поволжья, Каспийского и Волжского флота, даже железных дорог. В 1900 г. структура потребления топлива железными дорогами страны была такой: 40,5% – нефтетопливо, 35,2% – уголь, 24,2% – дрова[2].

           Колоссальные запасы нефти, достаточно развитая нефтепереработка давали стране большие конкурентные преимущества, открывали прекрасные перспективы. Западноевропейские страны в то время не могли выбирать [140] добыче какого вида топлива отдать предпочтение: нефти или углю (месторождения Северного моря, будут открыты через 70 лет), они были вынуждены добывать уголь, экономичность которого в несколько раз ниже, чем нефти. Нефть этим странам приходилось импортировать. У России же был выбор, можно было определять пропорции добычи нефти и угля.

           И вот на протяжении первой трети XX в. (да и позже) мы видим парадоксальную ситуацию: в России доля нефти в топливно-энергетическом балансе (и по добыче, и по потреблению) уменьшалась, а во всем остальном мире, наоборот, увеличивалась. То есть в России почему-то не воспользовались преимуществами, данными самой природой, не реализовали свой, оригинальный, неугольный вариант индустриализации, обеспечивавший опережающее, а не догоняющее развитие. Более того, была нарушена естественно-историческая закономерность, каковой является переход к новым доминирующие источникам энергии (в первой трети XX в. таким источником становилась нефть).

           В отличие от всего мира, в нашей стране несколько десятилетий в XX в. быстрее росла добыча угля, а не нефти. С 1900 по 1937 г. добыча нефти в мире (без России-СССР) возросла в 37 раз, а в России-СССР всего лишь в 2,74 раза. За эти же годы добыча угля в мире возросла в 1,58 раза, а в России-СССР – в 10,67 раз[3]. Ничего похожего не знала ни одна другая страна мира, располагавшая значительными открытыми запасами нефти.

           Почему историческая последовательность смены ведущих видов топлива дала сбой? Ведь этот процесс не мог быть «естественно-экономическим». Если принимать во внимание только экономическую рациональность, то в России должен был сохраниться и усилиться нефтяной профиль топливно-энергетического баланса. Можно предположить, что решающими оказались иные факторы, не связанные с экономической рациональностью.

          [141] Одним из этих факторов были установки на догоняющее развитие, во многом определявшие экономическую политику и России, и СССР в 1920-1930‑е гг. Постоянно стоявший перед глазами пример западной «угольной экономики» оказывал сильнейшее воздействие на сознание правящих кругов России. Правительство могло выбирать между поддержкой угольной или нефтяной отрасли, неизменно отдавая предпочтение первой. Видели только недопустимое отставание от ведущих стран мира по добыче угля, хотя преимущества нефтетоплива были, казалось бы, очевидны. Но – раз на Западе нефтью не топили, то и в России надо переходить на уголь, – такой была логика правительства. Министр финансов С.Ю.Витте докладывал Николаю II в феврале 1900 г.: «Потребление каменного угля в России на 1-го жителя в 7 раз меньше, чем во Франции, в 20-22 раза ниже Германии, в 26 раз ниже Бельгии и в 34 раза ниже Великобритании»[4]. Витте не упоминал, что ни одна из этих стран, в отличие от России, не могла выбирать между углем и нефтью. Из рассуждений министра, будто бы, вытекало, что именно угольная промышленность нуждалась в поддержке, для чего у правительства имелись значительные возможности. Дело не только в том, что казна была крупнейшим покупателем угля и нефтетоплива. Угольная промышленность защищалась таможенными барьерами, особенно высокими в южных портах. Особую роль играла величина тарифов на железнодорожную перевозку угля. Уже тарифы 1895 г. были убыточны для государства, в дальнейшем они еще больше снижались. После введения правительством в 1909 г. новых, чрезвычайно низких тарифов на перевозку угольных грузов железными дорогами, нефтетопливо стало быстро заменяться донецким углем не только в Центрально-Промышленном районе, но даже в Поволжье.

           Убыточные для казны тарифы вводились под сильнейшим давлением донецких углепромышленников. [142] Большая часть добычи угля в Донбассе контролировалась франко-бельгийским капиталом, с 1906 г. его интересы представлял синдикат «Продуголь», за которым стояли крупнейшие французские банки. Именно эти банки размещали большую часть зарубежных займов царского правительства. Дополнительным фактором поддержки французского капитала был политический союз России с Францией. А за нефтяной промышленностью стоял, в первую очередь, английский капитал. В отрасли было три монополистических объединения, но возможностей лоббировать свои интересы в правительстве было гораздо меньше, чем у «Продугля». В отличие от французских уг­лепромышленников, бакинские предприниматели часто не могли добиться от правительства удовлетворения самых неотложных нужд.

           На состояние отрасли огромное влияние оказали события 1905 г., но революционеры не имели к ним никакого отношения.

           Летом 1905 г. в Баку из Персии неожиданно прибыли муллы-софты, с фанатичной проповедью, что «каждый неверный достоин смерти». Софты – это мусульманские студенты богословия, десятками лет не сдававшие экзаменов, что-то вроде современных талибов. Кто организовал их массовое прибытие в Баку – неизвестно. Под влиянием их проповеди 20 августа 1905 г. начался армянский погром, при этом, как свидетельствуют источники, рабочих-персов буквально гнали на поджоги. За последнюю декаду августа 1905 г. в Баку было сожжено 57% всех производительных скважин, 81% – бурившихся и углублявшихся. Минимальный размер убытков составил 40 млн. руб.[5], добыча нефти в 1905 г. упала на треть. Скважины надо было срочно восстанавливать. Правительство приняло решение предоставить ссуды нефтепромышленникам на 20 млн. руб., однако реально выдало всего на 13 млн. руб.[6]

           Но главное, что нужно было нефтепромышленности от правительства, это не ссуды, а предоставление в арен[143]ду новых нефтеносных земель. Нефтеносные земли на Апшероне были в руках государства, которое в конце XIX в. сдавало их нефтепромышленникам на торгах. Последние торги, предоставившие нефтеносные земли для бурения скважин, прошли в 1900 г. Результаты торгов 1903 и 1906 гг. сенат не утвердил. Мотивировалось это тем, что необходим новый закон о торгах. Законопроект поступил в думу лишь в 1910 г., затем два года изучался, стал законом только в 1912 г. Все это время торгов не проводили. Торги по новым правилам назначили на 1913 г. – и вновь не утвердили. В результате с 1900 по 1911 г. площадь всех эксплуатируемых земель в районе Баку не возросла даже на 10%. Соответственно, не росла и добыча нефти, оставаясь в империи ниже уровня 1903 г. Второй по значению район нефтедобычи – Грозненский – давал, по сравнению с Бакинским, не так много нефти: 4,4% общероссийской добычи в 1902 г. и 13,5% в 1911 г.[7] Добыча на Эмбе, в Майкопе и в других районах была в начале XX в. совсем незначительной.

           Нефтепромышленники, не получая в Баку новых участков (вся добыча велась в 1911 г. всего на 1048 десятин), не могли увеличить нефтедобычу, старые участки истощались. Однако добычу не вело и правительство, полностью устранившись от создания своих нефтепромыслов и контролируемых им нефтяных компаний. В России не желали следовать примеру Великобритании, где правительство решительно взяло в свои руки финансовый контроль над крупнейшей, наряду с «Шелл», «Англо-персид­ской нефтяной компанией» (будущей «Бритиш Петролеум»). Председатель Совета министров В.Н.Коковцов в 1913 г. выступил за разработку нефтеносных месторождений государством[8]. Но правительству не удалось провести через Думу решение об использовании казенных нефтеносных земель хотя бы для нужд флота и Министерства путей сообщения.

          [144] Очередной удар по нефтяной промышленности был нанесен в ноябре 1917 г. Чеченские боевики или, как тогда говорили, «абреки», сожгли значительную часть нефтепромыслов Грозного и взяли город в осаду. Фонтанирующие скважины Грозного горели до апреля 1919 г., в этих грандиозных факелах (до 100 м высотой) сгорело нефти на сумму, равную четверти годового довоенного бюджета Российской империи[9].

           Огромную роль на судьбы всей страны оказала национализация бакинской нефтяной промышленности, внезапно проведенная в начале июня 1918 г. Еще 12 мая 1918 г. Бакинский Совет опубликовал декларацию, в которой уверял, что «поскольку буржуазия признала себя побежденной, национализация промышленности, как и боевое средство против буржуазии, стала излишней...»[10]. В.И.Ленин приблизительно тогда же отправил телеграмму, в которой предлагал вернуть национализированные наливные суда их владельцам[11]. И вдруг 28 мая 1918 г. в Баку была получена директивная телеграмма И.В.Ста­лина с требованием немедленного проведения национализации нефтяной промышленности. В тот же день Сталин отбыл из Москвы в Царицын. Уже 1 июня 1918 г. в Баку был издан декрет о национализации нефтяной промышленности. Однако оказалось, что Сталин не получал указаний отправить такую телеграмму от каких-либо директивных органов. Когда в Москве убедились в факте бакинской национализации, то сразу же попытались дать «обратный ход». На заседании Коллегии Главконефти отмечалось, что «т. Сталин, на основании телеграммы коего была проведена национализация, совершенно не является лицом, могущим распоряжаться в этой области, и потому Совнархоз (Бакинский. – А.И.) обязан был запросить Главконефть, а не предпринимать шаги самостоятельно»[12]. Бакинский Совнархоз телеграфировал в Москву, что отменить национализацию невозможно. Совнарком утвердил бакинскую национализацию 20 ию[145]ня 1918 г., а 28 июня Ленин подписал декрет о национализации всех крупных и средних предприятий страны.

           Во время Гражданской войны нефтепромыслы берегли все противоборствующие стороны; единственный крупный поджог имел место в Грозном накануне визита туда генерала А.И.Деникина в марте 1919 г. Когда в феврале 1920 г. Красная Армии приблизилась к Грозному, В.И.Ленин отправил телеграмму в Реввоенсовет Кавказского фронта: «Смилге и Орджоникидзе. Нам до зарезу нужна нефть. Обдумайте, манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы, и наоборот – даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости»[13]. В момент перехода нефтяных районов под контроль Советской власти были получены огромные запасы нефти и нефтепродуктов – 310 млн. пуд. в Баку, 43 млн. пуд. в Грозном, 14 млн. пуд. в Эмбенском районе[14]. Это значительно больше, чем годовая добыча 1918 или 1919 гг.

           Несмотря на то, что имелась возможность вывозить нефть из Баку и Грозного по Каспию-Волге, в начале 1920 г. было принято решение о строительстве нефтяной сверхмагистрали Эмба-Саратов, получившей название «Алгемба». Планировалось к середине 1921 г. построить магистральный нефтепровод и железную дорогу между эмбенскими нефтепромыслами и конечным пунктом железной дороги г. Александров-Гай (на юго-восток от Саратова). Строительство велось под неусыпным контролем и мощным давлением председателя Совнаркома В.И.Ле­нина, требовавшего в своих телеграммах «принять решительные меры к быстрейшему окончанию работ по постройке железнодорожной линии Алгембы и нефтепровода»[15]. Строительство прекратили в августе 1921 г.: для его завершения не имелось никаких материально-технических предпосылок, что было очевидно с самого начала. Значительная часть строителей погибла, в том числе – и основной состав Четвертой армии, переведен[146]ной на положение трудовой. Строительство Алгембы не могло иметь никакого экономического смысла, так как пропускная способность сверхмагистрали предполагалась приблизительно в 100 раз большей, чем мощности по добыче нефти. Единственным рациональным объяснением строительства является, на наш взгляд, политическая игра, направленная на ослабление позиций М.Фрунзе, тесно связанного с Четвертой армией[16].

           В конце 1920 г. на VIII съезде Советов, принявшем план ГОЭЛРО, решалась стратегическая задача – какому из альтернативных источников энергии должно отдать предпочтение пролетарское государство. Само по себе строительство электростанций было важным, но, с точки зрения распределения ресурсов, не решающим: даже в 1932 г.. потребление топлива электростанциями составляло всего 11,6% от общепромышленного (то есть без транспорта, бытового потребления, сельского хозяйства и т.д.)[17]. Реально в конце 1920 г. расставлялись приоритеты на 10-15 лет между дровами, углем, торфом, нефтью, сланцами. На VIII съезде Советов постановили, что быстрее всего в стране должна расти добыча сланцев, на второе место по темпам роста ставился дорогой подмосковный уголь, затем – торф, за ним – уральский уголь, потом донецкий, дрова. Наинизшие темпы роста были определены для нефти[18]. Подчеркнем, что речь шла о стратегии, а не о вынужденных мерах периода гражданской войны, когда приходилось брать то, что доступно. План ГОЭЛРО принимался на пике политики военного коммунизма, и исходной была идея максимальной централизации управления, поэтому наилучшим считался тот вид топлива и энергии, которые технологически такую централизацию обеспечивали. На первом месте здесь стояли электростанции, именно их и должны были питать торф, сланцы, местные угли. А у нефти обнаружился огромный «недостаток»: нефтетопливо, и сжигаемое в форсунках, и используемое в двигателях внутреннего сго[147]рания, содействовало «децентрализации», так как применявший такое топливо производитель, технологически (по линии энергетики, во всяком случае) от каких-либо центральных органов не зависел. А вот потребитель электричества зависел полностью. Г.М.Кржижановский по этому поводу сказал на VIII съезде Советов: «...элек­тричество является формой концентрации и обобществления, двигатели внутреннего сгорания являются носителями центробежных, децентрализующих тенденций»[19]. В таком подходе видна не столько коммунистическая догматика, сколько первое смутное осознание и защита интересов группы, желавшей усилить и упрочить контроль за источниками энергии в стране (а, значит, и свои властные возможности). Отношение к трактору, как «союз­нику кулака» заставляло искать иные, контролируемые из центра, технологии пахоты, поэтому в план ГОЭЛРО была включена задача скорейшего перехода на электропахоту. Правда, электроплуг нигде в мире не применялся, но задание по его конструированию и производству было поставлено перед ведущими заводами страны. Лишь в апреле 1923 г. СТО, наконец, признал необходимым организовать в СССР серийное производство не электроплугов, а тракторов[20].

           План ГОЭЛРО определял топливно-энергетическую стратегию, конкретные плановые задания разрабатывались в Госплане. В начале 1922 г. Госплан дал прогнозные оценки добычи различных видов топлива через 10 лет, в 1932 г. По этим оценкам добыча угля должна была возрасти в 8,7 раза, торфа – в 6,1 раза, нефти – в 3,6 раза, причем производства нефтетоплива – лишь в 2,8 раза[21].

           В 1931 г., обвиняя вредителей, недооценивавших значение торфа, Г.М.Кржижановский напоминал: «Еще в 1919 г. я утверждал, что торф будет иметь для нас то же значение, какое уголь для Англии»[22].

           У торфа как соперника нефти, в начале 1920‑х гг. обнаружилось одно огромное преимущество с точки зрения [148] политико-идеологической целесообразности, перевешивавшее его низкую экономическую эффективность: торфодобыча, неизбежно сезонная, прекрасно подходила для реализации старого замысла о соединении при социализ­ме труда аграрного и индустриального.

           В 1925 г. Л.К.Рамзин опубликовал прогноз, ставший ориентиром для принятия практических решений: «Основой снабжения энергией на протяжении ближайших 200 лет будет каменный уголь и второе по значению место занимает торф...»[23]. Что же касается нефти, то, по мнению Рамзина, «нефть, стоящая теперь в центре внимании большинства промышленных стран, представляет собой топливо лишь настоящего времени»[24].

           До 1920‑х гг. характерно открытое соперничество  нефти и угля, факт которого отмечен в литературе того времени. В первые годы нэпа, когда часть потребителей могла выбирать вид топлива, предпочтение отдавалось нефти. Темпы прироста ее добычи были выше, чем у угля. В максимальной мере чисто экономические факторы  определяли соотношение между темпами прироста нефте- и угледобычи в 1924/25 г. Затем советское руководство надолго отдало приоритет углю, а весь остальной мир – нефти. В СССР восторжествовала точка зрения, что нефть надо всячески беречь, заменять ее углем, везде, где можно. Донецкий уголь вытеснил нефтетопливо из районов, куда последнее доставлялось десятилетиями. Ведущий советский энергетик 20‑х гг. Л.К.Рамзин признавал интенсивное использование нефти остальным миром «ненормально высоким»[25]. Ряд ведущих советских экономистов-энер­гетиков выступил с позицией, названной оппонентами «нефтяным мессианством». Сторонники этого направления полагали, будто в ближайшее время нефтяные ресурсы всех стран мира, кроме СССР, окажутся исчерпанными, а СССР превратится в главного, если не единственного, мирового нефтеэкспортера, что сулит не только экономические преимущества, но и огромные политические выиг[149]рыши. Вывод отсюда делался один: запасы нефти надо беречь, оставлять в недрах «на потом»[26].

           Приоритет, отданный углю при распределении капиталовложений, объяснялся также и тем, что по-прежнему, как при Витте, стремились догнать по добыче угля на душу населения ведущие страны, и тем, что интересы Донбасса отстаивала наиболее мощная в политическом отношении партийно-хозяйственная группа, сумевшая обеспечить различные формы государственной поддержки, включая льготные железнодорожные тарифы на перевозку донецкого угля. Приходилось считаться с интересами многочисленного рабочего класса Донбасса, в 1920‑х гг. это была реальная политическая сила. Партийно-хозяйственные группы, связанные с добычей нефти, начиная с 1926 г., имели ощутимо меньший политический вес. В первой половине 1920‑х гг., когда нефтедобыча развивалась высокими темпами, в Баку и Грозном работали очень влиятельные руководители: С.Орд­жоникидзе, С.М.Киров, И.В.Косиор, А.Серебровский. Они могли реально отстаивать интересы нефтепромышленности (совпадавшие с их собственными интересами укрепления властных позиции) в высших эшелонах власти. В 1926 г. все четверо – Орджоникидзе, Киров, Косиор, Серебровский – были переведены на другую работу, равноценной им замены (в смысле властных возможностей) не последовало. С усилением планового начала в советской экономике становилось особенно важно суметь «выбить» полагавшиеся по плану ресурсы. А для этого надо было располагать, в первую очередь, политическим весом.

           Начиная с 1924 г., нефтетресты стали разрабатывать планы нефтяной пятилетки. К началу 1926 г. в ВСНХ была разработана «пятилетняя гипотеза» ОСВОК (Особого совещания по восстановлению основного капитала). По этому плану предполагалось, что за пятилетку 1925/26-1929/30 гг. прирост добычи нефти составит 40,9%, а угля – 71,7%[27].

          [150] В 1926 г. планы ОСВОК были отвергнуты, для составления нового проекта пятилетнего плана в ВСНХ была образована Особая Комиссия, которая к июню 1927 г. подготовила «Материалы к пятилетнему плану развития промышленности СССР». В соответствии с «Матери­алами» темп планируемого роста нефтедобычи существенно повышался, за пять лет прирост должен был составить 89,1%, что даже превышало ожидаемый прирост угледобычи – 74,9[28].

           Однако во всех последующих вариантах пятилетки предпочтение отдавалось углю.

           В том же, 1927 г., был представлен вариант пятилетки Госплана – «Перспективы развертывания народного хозяйства СССР на 1926/27-1930/31 гг.». Госплан предложил понизить долю участия нефтетоплива в топливном балансе промышленно-технической группы с 17,4% в 1925/26 г. до 13,9% в 1930/31 г. (с учетом моторного топлива). Намечалось увеличить добычу угля на 91,0%, нефти – на 65,5%[29].

           Очередной вариант пятилетки ВСНХ был представлен в декабре 1928 г. Добычу нефти теперь предполагалось увеличить на 88%, угля – на 112%[30].

           В апреле-мае 1929 г. был, наконец утвержден «опти­мальный» вариант пятилетнего плана. В плане подтверждалась и усиливалась прежняя установка: «Нефть, как топливо, игравшая такую крупную роль 15-20 лет назад, коренным образом должна сдать свои позиции и уже, во всяком случае, не может считаться одной из основных баз топливоснабжения страны»[31].

           С каждым новым вариантом плана относительное значение нефтяной промышленности снижалось, отрасль получала все меньшую долю капиталовложений. Не только долгосрочной, но и среднесрочной стратегии отрасли не было. Приоритет все больше отдавался донецкому углю, именно уголь становился одним из главных символов индустриализации в СССР.

          [151] В 1931 г. нефтедобыча достигла 22,4 млн. т[32], нефтяная пятилетка оказалась выполненной первой среди всех отраслей промышленности. Однако произошло это только в результате бездумной и расточительной эксплуатации недр, нарушения минимально необходимых правил нефтедобычи. И расплата за это не могла не наступить. Уже в 1932 г. добыча нефти упала до 21,4 млн. т, почти такой же она оставалась 1933 г.[33] А в 1937 г. вместо запланированных в июле 1932 г. 73 млн. т добыча составила лишь 28,5 млн. т[34].

           [151-152] СНОСКИ оригинального текста

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           Л.Н.Нежинский:

           В начале 1920 г., после гражданской войны, действительно, главным и единственным источником нефти, местом нефтеразработок были Баку и его окрестности и Грозный? По некоторым сведениям тогда шла разведка и начиналась нефтедобыча и в других местах. Например, в Башкирии, в Стерлитамаке, Ишимбае и т.д.

           А.А.Иголкин:

           Эти месторождения открыли в 1929 г., а выходы нефти были известны и раньше, с XVIII в. Нефтеразведка в районе будущего «второго Баку» велась даже в 1919 г., но в 1920‑е гг. там нефтеразведки не было. Баку и Грозный [153] давали до 95% всей нефти, и нефтеразведка была поручена уже существовавшим трем нефтетрестам – Азнефти, Грознефти и Эмбанефти. Не было создано специального Треста дальней нефтеразведки.

           Л.Н.Нежинский:

           Второй вопрос. Были ли восстановлены два крупных нефтепровода, о которых говорилось в докладе после тех катаклизмов, которые произошли в годы войн? Какова была региональная структура нефтедобычи?

           А.А.Иголкин:

           Как только Красная Армия заняла Грозный, быстро восстановили нефтепровод, иначе нефть просто не была бы вывезена на порт Петровск. Армия охраняла этот нефтепровод до 1923 г. Были вооружены все, кто работал на грозненских нефтепромыслах, кавказская армия преобразована в трудовую армию. Причем по данным за 1923 г. лишь 8% времени трудармейцы могли уделить нефти или каким-то сельскохозяйственным работам. Все остальное время занимали непрерывные стычки с чеченскими абреками. Иногда волновались казаки, но в основном были стычки именно с чеченскими бандформированиями. То есть нефтепровод был восстановлен и охранялся. Второй нефтепровод тоже был восстановлен, а в 1926 г. началось строительство еще одного нефтепровода. Было принято решение об экспертной ориентации нефтедобычи. Решили также построить и построили нефтепровод из Грозного к Черному морю, из Баку протянули вторую нитку к Черному морю, но уже гнали не керосин, как при царе, а все в больших и больших количествах сырую нефть, которая шла за границу, что было недостатком.

           О структуре нефтедобычи. Она в межвоенный период почти не изменилась, как и до первой мировой войны 70% нефти давал Баку, на втором месте был Грозный, но уровень добычи там очень сильно колебался. Это происходило потому, что в Грозном была фонтанная нефть, [154] благодаря такой структуре они в 1931 г. вышли на очень высокий уровень добычи, первыми выполнили пятилетку, но потом там произошел колоссальный спад: вся фонтанная нефть была выбрана. Третий район – был эмбинский – около 2-2,5%. Была еще маленькая добыча в Фергане, в районе Майкопа; были поиски даже в районе Крымского полуострова, но в совершенно мизерном количестве. Добыча нефти во «Втором Баку» в промышленных масштабах не производилась до 30‑х гг., освоение было невероятно медленным, и на всех партийных съездах, включая XVII, требовали быстрого освоения «Второго Баку», но до войны это месторождение давало около 6-7% от всей нефтедобычи, то есть то, что было потеряно в Грозном, перешло ко «Второму Баку», Волго-Уральскому району.

           Л.Н.Нежинский:

           Доклад очень интересный. Мы узнали немало нового о том, как стояла нефтяная проблема, как и почему она так решалась. Отмечу несколько важных линий доклада. Первое – чрезвычайно тесное переплетение внутренней и внешней политики и в царской России, в дореволюционный период, и в годы Первой мировой войны, и , конечно, в советской России, в Советском Союзе.

           Только один пример. Лето и начало осени 1918 г. Еще не кончилась первая мировая война, назревает кризис в Германии, становится ясно, что немецкая и австро-венгерская армия терпит поражение на балканском театре военных действий. На Кавказском театре военных действий ситуация более или менее стабильная, русские войска так и стояли в Карском Ардагане в Турецкой Армении. Турция совершенно явный противник Антанты, в том числе и Великобритании. Тем не менее, интересы России и Великобритании сталкивались вокруг Баку.

           С одной стороны, Турция – их противник, который еще официально не капитулировал, это произошло толь[155]ко в начале ноября 1918 г. В это время англичане им помогают начать продвижение в сторону Кавказа, Закавказья, выйти на Баку и фактически его оккупировать.

           Другой пример с Германией. Очень ухудшились отношения с ней в конце 1923 – начале 1924 г., после того, как полностью провалился наш эксперимент через Коминтерн по проведению (ни больше, ни меньше) устройства пролетарской революции в Германии. Дело тогда едва не дошло до разрыва отношений, немцы не порвали отношений, хотя резко заявляли протест, что мы вмешиваемся во внутренние дела Германии. Тогда арестовали и посадили в тюрьму лидеров справа и слева, коммунистов и Гитлера. Начались длительные, трудные переговоры с советским руководством. Что заставило немцев резко смягчить свою позицию после такого неудачного шага с нашей стороны к концу 1925 г., пойти на заключение нового очень объемного торгового соглашения, а в начале 1926 г. заключить соглашение о нейтралитете, которое соблюдалось до 1932 г. и т.д. Выясняется, что как раз еще обещание Ленина немцам предоставить нефть имело значение при активизации политики: мы вам поставим нефть, не только керосин, но и сырую нефть. Это было главным, что заставило немцев поменять позицию и пойти на согласие с советским руководством в середине 20‑х гг.

           Почему немцы активно пошли на торговые переговоры с Советским Союзом? Потому что две вещи были крайне дефицитны. Это каучук, который везли через весь Советский Союз для Германии и нефть, которую поставляли из Баку.

           Второй вопрос: почему было предпринято контрнаступление в 1942 г.? Все силы бросили на Северный Кавказ и    к Сталинграду. Ответ кроется также в проблеме энергоресурсов, ибо тогда это было для немцев очень  важно.  Румыны обещали, но явно преувеличили объемы нефтедобычи возле Плоешти, поэтому немцы ничего не получили. Они рвались на Кавказ, чтобы обеспечить себя топливом.

          [156] Нам важно соединять, сочетать изучение этих проблем. Все теснейшим образом переплеталось. Энергоресурсы имели не только огромное значение для экономической жизни государства, но и для его внутренней и внешней политики.

           Тема доклада представляет большой интерес, и ее необходимо продолжать разрабатывать.