Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Выпуск 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. 480 с. 30 п.л. 21,11 уч.-изд.л. 250 экз.

Деревня российского Нечерноземья. 1960-1980-е годы

Автор
Денисова Любовь Николаевна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Денисова Л.Н. Деревня российского Нечерноземья. 1960-1980-е годы // Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Вып. 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 426-478.

Текст статьи

 

[426]

Л.H.Денисова

 

ДЕРЕВНЯ РОССИЙСКОГО НЕЧЕРНОЗЕМЬЯ. 1960—1980-Е ГОДЫ[1]

 

           Для России аграрный вопрос — ведущий на протяжении ее многовековой истории. От его решения зависели все основные социально-экономические преобразования в стране, с ним были связаны трагические страницы истории государства. Исследование проблем аграрной истории акту­ально для всех периодов развития страны. Среди современ­ных — аграрная политика вышла на передний план, по­скольку с ней связано выживание государства.

           Исторический путь послевоенной деревни труден и противоречив. Он сопровождался экономическим разо­рением и запустением села. Сельская жизнь давно стала непривлекательной. Политические и экономические кампании по ее переустройству ожидаемых результатов не принесли. Деревня нищала. Нечерноземье в силу географического расположения в пределах государства и природно-климатических особенностей на протяжении XIX-XX вв. оказалось наиболее пострадавшим регионом в истории России. В его состав входят Северный, Цент­ральный, Северо-Западный, Волго-Вятский экономиче­ские районы, всего до 30 областей и национальных авто­номий. Нечерноземный регион — это исконно россий­ские земли, район традиционно русской государствен­ности и культуры. Это район сложных природно- климатических условий. Отсюда в значительной мере черпались сырьевые и людские ресурсы для всех строек Севера, Прибалтийских республик, Сибири и Дальнего Востока, кадры для добывающих отраслей хозяйства страны, подъема целины и развития городов. Именно здесь государственная политика принесла тяжелые по[427]следствия. Первые заколоченные дома, умирающие и умершие деревни появились в Нечерноземье. Утрата этого района из российской истории — не только потеря земельных угодий, забрасывание поселений и превраще­ние края в заброшенную целину, но и утрата националь­ных реликвий, русского культурного наследия.

           Начало запустения Нечерноземья, особенно Севера, относится к XIX в., в предреволюционный период этот процесс имел заметный характер и был вызван тем, что у России появилась возможность осваивать земли юга и юго-востока. Войны, революция, индустриализация, кол­лективизация — все эти потрясения сильнейшим образом отразились на состоянии хозяйства и численности сель­ского населения. Перераспределение рабочей силы в пользу промышленности, города опустошало деревню. Ситуация в Нечерноземье обострилась в связи с освоени­ем целинных и залежных земель. Освоив 45 млн. га це­лины, более 13 млн. га в это же время (1954—1959 гг.) было выведено из оборота в европейской части страны. В целом по СССР довоенный уровень производства зерна был достигнут к 1955 г., в Нечерноземье — к 1967 г.[1]

           Огромный ущерб региону нанесла необоснованная ликвидация так называемых неперспективных деревень. Во многих селениях не осталось населения трудоспособ­ного возраста. Миграция в Нечерноземье была порожде­на усиливавшейся отсталостью деревни в экономи­ческом, социальном, культурном отношении.

           Нерациональное ведение сельского хозяйства, нару­шение исконно сложившихся систем хозяйствования, мелиоративные мероприятия привели Нечерноземье на грань экологического кризиса. К концу XX в. регион приобретает статус Нечерноземного Чернобыля[2].

           Потрясения, пережитые деревней, не могли не ска­заться на духовных, нравственных устоях ее населения. Разрушение традиционного уклада жизни и ориентации привело к безразличию, апатии не только к обществен­ной жизни, но и к собственной судьбе. Утрачен интерес [428] и к сельскому образу жизни. Уход населения из мест тра­диционного проживания ведет к запустению и утрате памятников национальной культуры.

           Пережитое российской деревней вновь и вновь воз­вращает нас к осмыслению пройденного пути.

           Основой развития отраслей народного хозяйства яв­ляется материально-техническая база, энерговооружен­ность работающих в ней людей. За 1918-1987 гг. на сель­ское хозяйство было отпущено 620,2 млрд. руб., или по 42 руб. на 1 га посевной площади. Доля капитальных вложений в сельское хозяйство составляла в 1918— 1949 гг. — менее 1% национального дохода. В последую­щие годы - менее 5%, в 70-80-е гг. - 5,4-7,2%. Однако эти капитальные вложения не были направлены на улучшение плодородия земли и технологий выращивания сельскохозяйственных культур: 40% ассигнований шло на приобретение дорогостоящей и зачастую некачественной техники и оборудования, до 20% — на водохозяйственное строительство и до 10% — на строительство и оборудова­ние ферм и животноводческих комплексов[3].

           Начиная с 60-х гг. экономика колхозов все в большей степени базировалась на использовании общегосударст­венного бюджета. С 1971 г. начало осуществляться ком­плексное планирование капитальных вложений в строи­тельство производственных, жилых, культурно-бытовых и других объектов. Были расширены возможности государ­ственного кредитования, использования долгосрочных и краткосрочных кредитов целевого назначения. В начале 70-х гг. практически все колхозы перешли на прямое банковское кредитование. За 60—70-е гг. долгосрочные кредиты на капитальные вложения колхозов составили огромную сумму — 42 млрд. руб., их предполагалось на­править на индустриализацию труда, специализацию и концентрацию производства. На практике за счет креди­тов погашались просроченные платежи, строились неза­планированные объекты, производились многочисленные выплаты, не связанные с прямой деятельностью колхо[429]зов, выплачивалась зарплата. Итогом была большая закре­дитованность хозяйств. В некоторых из них долги значи­тельно превысили стоимость основных и оборотных фон­дов. Общая кредитная задолженность сельхозпредприятий государству составила к концу 80-х гг. 230 млрд руб.

           Ввиду сложного экономического положения колхозов и совхозов с них периодически списывались крупные суммы долга: в 1965 г. — 2 млрд руб., в 1975 г. — 3,5, в 1978 г. — 7,3, в 1982 г. — 9,7 млрд руб.[4] Средства же, вы­деляемые государством, сокращались. При этом происхо­дило недополучение их хозяйствами, использование не по прямому назначению, изъятие под различные органи­зации и общества. За счет этих средств строились клубы, библиотеки, благоустраивались районные центры, опла­чивались взносы многочисленных добровольных об­ществ; часть построенных хозяйствами зданий безвоз­мездно передавалась иным организациям и учреждениям.

           Экономика Нечерноземья развивалась в контексте аг­рарного строя страны. Зафиксированные статистикой миллиарды на протяжении 60—80-х гг. составляли немно­гим более 30% капиталовложений России в сельское хо­зяйство. С учетом инфляции, недополучения средств на местах, безвозмездной передачи части из них снова госу­дарству происходило сокращение капиталовложений в сельское хозяйство Нечерноземья. Только в 1989 г. с ко­митета по Нечерноземью было снято 40 млн. руб. По сравнению с республиками Прибалтики материальных правительственных затрат в регионе было в 2, а по срав­нению с Белоруссией — в 1,5 раза меньше[5].

           Деревня ждала современно оборудованных комплек­сов, которые могли изменить жизнь колхоза или совхоза, а, значит, дать людям стабильную, хорошо оплачиваемую работу. Но ежегодно во всех областях Нечерноземья пла­ны строительства не соответствовали возможностям стро­ительных организаций, сроки ввода в эксплуатацию пе­реносились. В 60-е гг. уровень комплексной механизации в молочном животноводстве составлял менее 10%, в [430] 70-е гг. — 40%, в 80-е гг. — 67%, на свиноводческих фер­мах соответственно: 25, 67, 76%, на птицеводческих — 17, 73, 91%. Среди ферм и комплексов было немало таких, где оборудование и механизмы полностью или частично не работали, механизация оставалась лишь в отчетах. Только треть ферм крупного рогатого скота и половина свиноводческих была переведена на механизированный режим работы. В животноводстве в 80-е гг. до 70% ра­ботников были заняты ручным трудом[6]. В основном это были женщины. Из колхоза «Путь Ильича» Козельского района Калужской области работницы писали в газету «Сельская жизнь» (1964 г.): «Мы не имеем выходных дней и отпусков. Так работать очень тяжело, ведь нельзя человеку работать круглый год и ни одного дня отдыха. Машину и ту останавливают на ремонт, а у нас руки не стальные. Мы сами подвозим корм, доим вручную. На­шему правлению не хватает за год времени отремонтиро­вать поилки, приходится самим поить коров»[7].

           Механизация медленно входила в трудовую жизнь. Финансовая отсталость многих хозяйств, высокие цены на технику и запасные части не позволяли им в сжатые сроки переоснащать производство.

           В течение 1958—1960 гг. техника, принадлежавшая МТС, была продана колхозам. Затраты на ее приобретение (свыше 32 млрд руб.) тяжелым бременем лежали на хозяйствах. Многие колхозы гасили задолженность десятилетиями. Впоследствии государство списало эти долги. Приобретен­ная техника дала возможность почти полностью механизи­ровать подъем паров, зяби, посев и уборку зерновых, посев подсолнечника, сахарной свеклы, льна-долгунца.

           Техническое оснащение сельского хозяйства опреде­ляет уровень развития отрасли. До 40% средств хозяйства тратили на ее приобретение. Однако и к концу 80-х гг. село испытывало дефицит технических средств. В Нечер­ноземье было сосредоточено 40% тракторного парка Рос­сии, пятая часть зерноуборочных комбайнов, треть кор­моуборочных, три четверти картофелеуборочных, и все [431] льноуборочные. По всем техническим средствам норма­тивная потребность не удовлетворялась. В 80-е гг. по­требность хозяйств Нечерноземья в тракторах удовлетво­рялась на 80%, зерновых комбайнах — на две трети, кар­тофелеуборочных комбайнах — на четыре пятых, плу­гах — на две трети, свеклоуборочных комбайнах — на 60%[8]. Цены на промышленную продукцию для села оста­вались высокими, продажа сельхозпродукции не давала возможности пополнять парк машин. Только за 1965— 1985 гг. цены на средства производства и другие виды промышленной продукции для сельского хозяйства под­нялись в 2-5 раз, а закупочные цены на сельхозпродук­цию, сдаваемую государству — примерно в 2 раза. Повы­шая цены, государственные предприятия покрывали свои издержки за счет колхозов и совхозов. Общие суммы не­обоснованного удорожания основных видов промышлен­ных средств производства и производственно-тех­нических услуг для сельского хозяйства страны за 1984—1985 гг. составили более 18 млрд руб.[9]

           Колхозы и совхозы Нечерноземья нуждались в увели­чении и обновлении парка машин. За 60—80-е гг. уровень механизации повышался медленно. К концу 80-х гг. лишь половина площадей картофеля убиралась машина­ми, посадка овощей была механизирована на четыре пя­тых, а уборка на четверть. В конце 70-х гг. лишь треть работников колхозов и совхозов работала при помощи машин и механизмов, к концу 80-х гг. — менее полови­ны. Остальные трудились вручную. (Для сравнения: в США на 1 тыс. га пашни было втрое больше тракторов и в 2,4 раза больше зерноуборочных комбайнов, суммарная энергетическая мощность в расчете на 1 среднегодового работника Нечерноземья составляла треть этого показа­теля в США). Недостаточность капиталовложений, на­правляемых государством в сельское хозяйство, не позво­ляла поддерживать высокий технический уровень хо­зяйств, что приводило к снижению темпов роста сель­скохозяйственной продукции. В большинстве стран За[432]пада экономическая поддержка земледельцев достигала 40-50% стоимости товарной сельскохозяйственной про­дукции, а в Японии и Финляндии — 80%. В Германии субсидии селу составляли 12,7% валового внутреннего продукта, в Дании — 17,7, Великобритании — 27,2, а в России — только 4,8%[10]. Российское нечерноземное село основной груз материальных затрат несло на себе. Пре­одолевать отставание без государственной поддержки оказалось нереальным. Сельскохозяйственная проблема обострялась.

           Колхозы и совхозы Нечерноземья значительно хуже были обеспечены кадрами, чем хозяйства других регио­нов республики. Если в среднем по хозяйствам России в 70-е гг. на 100 тракторов приходилось 133 тракториста- машиниста, то в Нечерноземной полосе — 116. Менее одного механизатора на трактор имела третья часть кол­хозов и совхозов региона, а в Архангельской, Калинин­ской, Костромской областях 60-70% хозяйств. За 1971— 1973 гг. численность трактористов-машинистов в Нечер­ноземье увеличилась только на 9 тыс. чел., а подготовле­но было 247 тыс. Вследствие этого в 40% хозяйств про­стаивала техника. Наибольшее количество таких колхозов и совхозов было в Калининской области (80%), Смолен­ской (74), Новгородской (70), Псковской (70), Тульской (60), Калужской (50). Многие хозяйства не были обеспе­чены кадрами для работы даже в одну смену. Констати­ровался факт неполного использования средств из-за нехватки кадров, особенно квалифицированных. При этом число их сокращалось. В начале 80-х гг. количество областей и автономий Нечерноземья, не имевших меха­низаторов на каждый трактор достигло 15; в Рязанской области на 100 тракторов приходилось 85 трактористов- машинистов, Калининской — 83, Тульской — 81, Смо­ленской и Псковской — по 80. Шестая часть кадров ме­ханизаторов в 80-е гг. ежегодно оставляла колхозы и сов­хозы[11]. Перспектива обновленной жизни была так дале[433]ка, что сельские жители предпочитали любую работу в другом крае.

           Профессионально-технические училища, ставшие с 1969 г. средними, ежегодно выпускали тысячи механиза­торов широкого профиля. В 70—80-е гг. СПТУ России готовили в год 700-800 тыс. трактористов-машинистов, водителей, комбайнеров. Лишь немногие из них связы­вали свою жизнь с селом. Фактически средние ПТУ осу­ществляли подготовку специалистов массовых профессий для города. Дефицит кадров сельскохозяйственного про­изводства оставался высоким. Однако их можно было взаимозаменять, поскольку уровень механизации оста­вался низким, а обучение кратковременным. Наиболее трудная проблема — подготовка кадров специалистов. Вузы и техникумы сельскохозяйственного профиля гото­вили их тысячами. Но желающих работать в деревне ока­зывалось немного. Лишь 60% инженеров и техников имели высшее и среднее специальное образование, остальные должности занимали практики. Среднее звено также в основном возглавляли работники, не имевшие специального образования. Престиж профессий сельско­хозяйственного профиля оставался низким. Опросы сель­ских жителей показали, что большинство не хотели, что­бы их дети избрали профессию родителей. «Мы в земле да навозе весь свой век ковырялись, пусть хоть у вас жизнь культурная будет»; «Мы всю жизнь в деревне грязь топтали, ничего, кроме работы, не зная, так хоть вы-то поживите по-человечески» (из высказываний родителей Кировской области)[12]. В деревне высоко оценивали го­родскую прописку, считая, что она служит средством для улучшения условий учебы, работы, жизни.

           Проблемы деревенской жизни государство перекла­дывало на колхозы и совхозы. В трудных условиях веде­ния производства некоторые хозяйства добились высоких показателей. Это колхозы, возглавляемые П.А.Мали­ниной, В.А.Стародубцевым, М.Г.Вагиным, Г.И.Саниным, А.В.Горшковым и другие. Немалое число хозяйств под[434]держивало приемлемый уровень труда и жизни для своих тружеников. Но большинство оставалось убыточными с низкими производственными и культурно-бытовыми по­казателями, практически без квалифицированного кадро­вого состава. Они жили перспективой обновления жизни. Но она отодвигалась.

           Российское Нечерноземье — один из основных райо­нов, производивших сельскохозяйственную продукцию для республики. В распоряжении 5 тыс. колхозов и 5 тыс. совхозов находилась 1/5 сельхозугодий России. Для их улучшения и расширения проводились мелиоративные работы. Темпы были невелики, использование новых земель малоэффективно. К середине 80-х гг. в Нечерно­земье было осушено менее 1/10 сельхозугодий (в Прибал­тике свыше 1/2, Белоруссии - 1/4). Значительная часть вновь введенных в оборот земель не использовалась: в Нечерноземье до 40%. В это же время из оборота выбы­вали и зарастали кустарником огромные территории ра­нее используемой земли. Одновременно необоснованно много угодий, в том числе пашни, отводилось под про­мышленное строительство. Повсеместные мелиоративные мероприятия оказались губительными.

           Улучшению плодородия сельскохозяйственных угодий способствовало сбалансированное внесение в почву ор­ганических и минеральных удобрений. В Нечерноземье свыше 60% пахотных почв были отнесены к категории земель с низким содержанием фосфора, около 40% — к той же категории по содержанию калия. Свыше 32 млн га почв региона (80%) нуждались в известковании[13]. По­всеместно не хватало удобрений, известкового материала, техники. Усугубляло положение злоупотребление ядохи­микатами, гербицидами. Из села Былино Загорского рай­она Московской области в 1965 г. пришло письмо в «Сельскую жизнь»: «Недавно с самолета опыляли лес ядохимикатами. Воздух весь был отравлен, дышать не­чем. У жителей в огородах все растения погибли, овощи и картофель сохнут. Прилегающие пастбища отравлены, [435] скот гонять запретили. Водоемы тоже отравлены. Горох на площади 20 га полег и завял, 5 га свеклы в селе Са­довникове погибло. Сейчас пора заготовки сена и мы боимся, что этим кормом отравим скот зимой»[14]. Вместо интенсификации производства ряд районов оказались на грани экономического кризиса. Большинство земель Не­черноземья не превышало отметку 40 по 100-балльной системе исчисления плодородия почвы[15]. Это означало, что земля находилась на грани полного истощения.

           После 1965 г. сельхозугодья сократились и составили к концу 80-х гг. около 45 млн га, или 20% сельскохозяй­ственных площадей России. В структуре сельхозугодий пашня составляла более 2/3, 1/3 приходилась на есте­ственные кормовые угодья — пастбища и сенокосы. Ве­дущее место в структуре посевных площадей принадле­жало зерновым культурам — до 50%, второе место зани­мали кормовые культуры — 40%, затем площади под кар­тофелем — 7% и льном-долгунцом — 2%; выращивали коноплю, сахарную свеклу. Овощи занимали менее 1% посевных площадей, небольшая часть была отдана под многолетние плодово-ягодные насаждения. Среди зерно­вых преобладали рожь, пшеница, ячмень, овес и гречиха. Уровень семеноводства был низок. Семенами высокой классности засевали менее 80% площадей зерновых. Урожайность сельскохозяйственных культур на протяже­нии 60—80-х гг. оставалась низкой; к концу 80-х гг. по зерновым она составила 13 ц с га, льну-долгунцу была неизменной — 2,7, картофелю — снизилась до 116 ц с га. В 60—80-е гг. в Нечерноземье была сосредоточена треть поголовья крупного рогатого скота, свиней, до 10% овец, коз. Поголовье коров фиксировалось на уровне 7 млн, овец и коз сократилось вдвое (5,7 млн), свиней несколь­ко возросло, составив 11 млн голов. Продуктивность жи­вотноводства оставалась низкой. К концу 80-х гг. надой молока на одну корову составил менее 3 тыс. кг, настриг шерсти — 2,5 кг с одной овцы. Возросла лишь яйценос­кость кур-несушек: за 60—80-е гг. в 1,7 раза и составила [436] 248 штук. Низкие показатели были связаны с плохим уходом, недостаточным количеством полноценных кор­мов для скота. Хозяйства были обеспечены ими на 50- 80%. Треть стада коров — яловые. Нередки были случаи падежа животных. Статистика зафиксировала, что во второй половине 80-х гг. в среднем за год по России пало 1,9 млн голов крупного рогатого скота, 4,5 млн свиней, и 5,2 млн овец и коз[16].

           Возраставшие потребности страны в сельскохозяй­ственной продукции предполагалось удовлетворить путем межхозяйственной кооперации, концентрации и специа­лизации производства в крупных хозяйствах. Этот курс стал осуществляться с особой настойчивостью с 1976 г. Промышленные методы производства продукции, осно­ванные на комплексной механизации, автоматизации и научной организации труда давали и высокую фондоот­дачу, и эффективность. Хорошие показатели были отме­чены на животноводческих комплексах «Щапово», «Куз­нецовский», «Вороново», «Раменское» Московской об­ласти, им. 50-летия СССР Горьковской, «Новый свет» и «Пашский» Ленинградской, «Сотницынский» Рязанской, «Ливенский» и «Мценский» Орловской, «Любомирский» Вологодской области. Это немногие и лучшие хозяйства. Но не они определяли уровень животноводства в Нечер­ноземье. При разбросанности и малочисленности посе­лений, отсутствии коммуникаций и главное — финансо­вой нищете колхозов и совхозов — идея крупного произ­водственного комплекса оказалась неосуществима. Для подавляющего числа хозяйств выгоднее было создание небольших хорошо оборудованных ферм, которые могли бы содержаться на должном финансовом и кадровом уровне. Но желание быстро превратить регион в специа­лизированный животноводческий центр привело к лик­видации мелких ферм, долгострою больших, а в целом к уменьшению отдачи от этой отрасли. При наличии 1/5 сельскохозяйственных угодий России на протяжении 60- 80-х гг. в Нечерноземье производилась примерно треть [437] валовой продукции растениеводства и животноводства. Здесь выращивалась шестая часть зерновых культур, по­ловина картофеля, до 40% овощей, почти вся льнопро­дукция. Нечерноземье давало треть мяса, до 40% молока и яиц, производящихся в России. На его долю приходи­лось 15% валовой продукции сельского хозяйства бывшего СССР: 13% зерна, половина льноволокна, треть картофеля, пятая часть овощей, 16% мяса, пятая часть молока и четвертая часть яиц. Доля этого региона в сум­марной мощности предприятий пищевой промышлен­ности страны составляла: по выработке мяса — 33%, цельномолочной продукции — 48, сыра — 33, спирта из пищевого сырья — 40, крахмала — 66%[17]. Российское Не­черноземье оставалось крупным сельскохозяйственным районом, одним из основных поставлявших продукцию сельского хозяйства для страны. Однако низкая урожай­ность полей и невысокая продуктивность животноводства сдерживали выполнение плановых заданий государства. В регионе фиксировалось ежегодное невыполнение госу­дарственных заготовительных планов. При их формиро­вании реальная ситуация в крае не учитывалась. Государ­ственные закупки во всех категориях хозяйств за 60— 80-е гг. несколько возросли по зерну (до 3,5 млн т), ово­щам (до 2,6 млн т), продукции животноводства (молоку — до 3,7 млн т, скоту, птице — до 3,7 млн т, яй­цам — до 16 млрд шт.), и почти вдвое снизились по шер­сти (5,3 тыс. т) и льнопродукции (119 тыс. т); закупки картофеля оставались неизменными (4,5 млн т). Государ­ство закупало в Нечерноземье 11% зерна, 94% льново­локна, 64% картофеля, 36% овощей, 32% скота и птицы, 39% молока, 47% яиц, 5% шерсти»[18].

           Заметную роль в сельской жизни играли личные под­собные хозяйства. Они обеспечивали крестьянскую се­мью основными продуктами питания, нередко часть про­дукции продавали, пополняя семейный бюджет. Личные хозяйства селян принимали участие в государственных закупках сельскохозяйственной продукции. Однако на[438]ступление на личное подворье привело к уменьшению площади приусадебных участков, сокращению числа ско­та и птицы, нередко вплоть до полной ликвидации под­собного хозяйства. Только за 1958—1963 гг. размеры сель­хозугодий, находившихся в пользовании граждан сокра­тились на 20% (600 тыс. га). Отсутствие кормов, возмож­ности сенокошения и выпаса, высокие налоги привели к тому, что до половины семей в деревне не держали на подворье корову, а треть — вообще никакого скота. Многие семьи отказались даже от разведения птицы. Это означало, что треть сельского населения должна была обеспечиваться продуктами питания через общественный и государственный сектора. Продовольственная проблема страны усугублялась. В Нечерноземье к середине 60-х гг. личные хозяйства давали 46% валового производства мя­са, 41% молока, 61% яиц, 66% шерсти[19].

           В последующий период личное подворье сельских жи­телей продолжало играть заметную роль в производстве сельхозпродукции и государственных заготовках.

           Общественный сектор не удовлетворял полностью по­требности населения страны в продуктах питания. Важным источником решения продовольственной проблемы остава­лось личное подсобное хозяйство. В 1990 г. в нем произво­дилось около 30% мяса, молока, яиц, овощей, 65 — карто­феля, 54 — плодов и ягод, 26% шерсти[20]. В личном подсоб­ном хозяйстве использовалось 10 млн га земли, и оно дало около 25% валовой продукции и более 10% товарной про­дукции аграрного сектора экономики[21]. Кроме этого, в стране 12 млн семей рабочих и служащих имели коллек­тивные сады площадью более 800 тыс. га и 6,7 млн семей — коллективные огороды площадью 500 тыс. га[22].

           Безусловно, производство продуктов питания, разви­тие личного подсобного хозяйства — проблема прежде всего сельская. Для горожан труд на садовом участке но­сил преимущественно социально-оздоровительный ха­рактер и в меньшей степени являлся дополнительным источником дохода. Для селян личное подсобное хозяй[439]ство занимало ведущее место в их жизнедеятельности, в том числе и как источник дополнительного дохода.

           В 1990 г. доходы семей колхозников от личного хо­зяйства по стране в целом составили 1 808 руб. в год, или 25% совокупного годового дохода семьи (в некоторых регионах до 40%). Этот же показатель у пенсионеров- колхозников — 41% годового дохода, в то время как у рабочих и служащих в городах — 3,1%[23]. Материальное положение крестьян в значительной степени было связа­но с личным подворьем. Селяне не только обеспечивали себя продуктами питания, но и часть продукции прода­вали государственным, кооперативным организациям, на колхозном рынке.

           В 1990 г. в подсобном хозяйстве колхозников было произведено картофеля в 3 раза больше, чем использова­но на личное потребление, овощей и бахчевых — на 20%, фруктов и ягод — на 44%, молока — на 10%. Производ­ство яиц полностью обеспечило личное потребление, а производство мяса — на 73%[24].

           Располагая лишь 2% сельскохозяйственных угодий, причем, как правило, худшего качества, не получая госу­дарственных капиталовложений, лимитов на материаль­ные ресурсы, мелиорацию, подсобные хозяйства давали в 1990 г. 25% всей валовой продукции сельского хозяйства.

           На личном подворье труд, почти полностью лишенный механизации, являлся в 2 раза более производительным, чем в колхозах и совхозах. Продуктивность гектара личных угодий была в 20 раз выше, чем в совхозах, в 13 раз выше, чем в колхозах[25]. Это показатели безысходной экономики, за которыми стоит тяжелый труд всей семьи. Такая произ­водительность исключительно ручного труда, достигаемая за счет времени и полной отдачи сил всей семьи не может кардинально решать продовольственную проблему. При этом учтем, что вся эта «производительность» достигается после трудового дня в общественном хозяйстве. Какова же истинная цена такого урожая?!

           [440] По данным на 1993 г. индивидуальный сектор в целом имел 20% пашни и производил до 80% картофеля, до 55% — овощей, до 36% — мяса, до 31% молока. Как пи­шет известный ученый-аграрник В.П.Данилов, анализи­руя ход реформ 90-х гг., «распространение мелкого инди­видуального производства на деле является результатом — и свидетельством! — разрушения крупного товарного производства и общего кризиса в сельском хозяйстве, откатывания его назад — к семейно-потребительскому уровню. Аграрная реформа призвана обеспечить не воз­вращение к мелкому и мельчайшему натурально­потребительскому производству, а движение вперед — к современным формам крупного производства, способ­ным к динамичному развитию в постоянно меняющихся производственно-технических условиях конца XX — на­чала — XXI века»[26].

           Негативное воздействие на развитие производства оказывала система заготовок. Она сложилась в 30-е гг. и с незначительными изменениями продолжала функцио­нировать вплоть до конца 80-х гг. До сельхозпредприятий доводились планы производства и заготовок продукции часто без учета их реальных возможностей, для многих хозяйств заведомо невыполнимые. Государство всеми доступными ему средствами заставляло хозяйство макси­мально возможно выполнять планы по заготовкам. Кол­хозы и совхозы часто отдавали урожаи почти полностью. Но после выполнения заготовок, чтобы сохранить пого­ловье скота, иметь семенные фонды уже осенью обраща­лись к государству за «помощью» и покупали втридорога свою же продукцию.

           Предпринимались попытки преодолеть сложившуюся систему заготовок. В 1958 г. система обязательных поста­вок была заменена единой формой государственных заго­товок — закупками сельхозпродуктов по установленным ценам. Это открывало возможность возникновения но­вых отношений между колхозами и государством. Однако в годы семилетки эту идею реализовать не удалось. Мар[441]товский 1965 г. Пленум ЦК партии принял решение установить твердые планы закупок сельхозпродукции на пятилетие. Но на практике эти планы обрастали допол­нительными заданиями, которые произвольно разверсты­вались на хозяйства. Осталось бумажной директивой и решение майского 1982 г. Пленума ЦК партии о перехо­де на единый план закупок на пятилетие. Практика взи­мания заготовок, оставалась прежней, низкими были и цены на сельскохозяйственную продукцию. Себестои­мость производства основных продуктов в колхозах росла гораздо более быстрыми темпами, чем закупочные цены на них. В 1980 г. продукция, проданная государству кол­хозниками, приносила убыток: по молоку — 9%, крупно­му рогатому скоту — 13%, свиньям — 20%, птице — 14%, шерсти — 11%. Это была одна из причин экономического упадка сельскохозяйственных предприятий. В конце 80-х гг. пятая часть колхозов и совхозов Нечерноземья являлись убыточными. Их долг государству составлял 335 млн руб. Каждое третье хозяйство приносило убытков почти на 200 тыс. руб. в год[27].

           Дефицит сельскохозяйственной продукции усугублял­ся ее огромными потерями на всем пути от поля до по­требителя: потери зерна составляли 20%, картофеля и овощей — около 40%, мяса — до 1 млн т. Официально было признано, что до трети выращенного урожая по различным причинам не доходило до потребителя[28].

           На протяжении 60—80-х гг. большинство хозяйств Нечерноземья имели низкие производственные показате­ли. Жизнь ухудшалась. Деревни пустели. В конце 50-х гг. по Нечерноземью было разбросано 180 тыс. сел и дере­вень. Более 70% их насчитывало до 100 жителей. В чет­верти поселений жило от 100 до 500 чел. и около 4% по­селков насчитывали свыше 500 жителей[29]. При малочис­ленности и разбросанности деревень фиксировалась еще одна тенденция — возникновение особой категории сель­ских поселений, не имевших или практически не имев­ших трудоспособного населения. Демографы утверждали, [442] что в перспективе подавляющее число таких населенных пунктов окажется в числе поселений, лишенных трудо­способного населения.

           Один из путей достижения аграрного благополучия увидели в укрупнении колхозов и совхозов. Наиболее интенсивно этот процесс шел в 1957—1960 гг., когда ежегодно исчезало до 10 тыс. уже укрупненных ранее колхозов. В результате средние размеры посевов многих хозяйств возросли в 3 и более раз. Были созданы гигант­ские неуправляемые колхозы и совхозы, насчитывавшие по 120 деревень и охватывавшие до 30 тыс. га посевов[30]. В условиях Нечерноземья это еще более обостряло сель­скохозяйственные проблемы.

           Анализ деятельности совхозов, проведенный в сере­дине 60-х гг., привел к выводу о том, что «обратная связь между интенсивностью и размерами хозяйств... является настолько постоянной и повсеместной, что выступает как определенная закономерность. Она будет проявляться до тех пор, пока хозяйства не в состоянии по своим матери­альным возможностям на всей земельной площади вести производство в равной мере интенсивно»[31]. Такими воз­можностями они в те годы не располагали. Однако есть и более радикальные точки зрения. В.П.Попов пишет: «Истинной причиной укрупнения мелких колхозов, по­влекшего за собой сселение “неперспективных” деревень и их запустение, было желание властей организовать очередную коренную ломку деревенского уклада, разру­шить остатки сельского общежития, унифицировать де­ревню и ее людей, заставить их продолжать покорно тру­диться в колхозах, еще более централизовать управление крестьянами...» и как результат этой политики «объе­динение “бедных” с “богатыми” приводило к внутриде­ревенским раздорам, усиливало социальную напряжен­ность, не повысило эффективность колхозного производ­ства. Не в силах противостоять дурной воле “прео­бразователей” крестьяне еще гуще побежали из села»[32]. По подсчетам В.П.Попова, «абсолютная цифра убежав[443]ших из деревни за 1960—1964 гг. людей почти 7 млн чел.»[33].

           Одновременно с укрупнением хозяйств осуществля­лось преобразование колхозов в совхозы. Оно начало осуществляться со второй половины 50-х гг. Прежде всего реорганизации подверглись экономически слабые хозяйства. За 50—70-е гг. в России было преобразовано в совхозы свыше 17 тыс. колхозов. Появились области (на­пример, Ленинградская), где сельскохозяйственное про­изводство было только совхозным[34]. Реорганизация зна­чительного числа колхозов в совхозы и укрупнение хо­зяйств привело к тому, что рабочие места большинства предприятий оказались разбросанными по всему произ­водственному массиву. Таким образом, «объективно» вставал вопрос о строительстве крупных центральных усадеб и «неперспективности» подавляющего числа сел и деревень. Для решения проблем начала энергично прово­диться государственная политика по рационализации расселения: сселение жителей из так называемых непер­спективных деревень в крупные поселки. К 1970 г. общее число сел и деревень сократилось со 180 тыс до 142 тыс., преобладающая часть поселений (64%) прекративших существование, пришлась на поселки численностью до 100 жителей[35]. Ориентация на крупные поселения город­ского типа входила в противоречие с условиями тради­ционного ведения сельскохозяйственного производства, которые при больших пространствах и неразвитости транспортной сети требовали рассредоточения, прибли­жения к земле. В итоге свыше 40% деревень почти пол­ностью утратили производственные функции[36]. Одну из причин экономических трудностей государство видело в невозможности организовать производственный процесс вследствие разбросанности деревень на территории одно­го хозяйства при их малочисленности. В последующий период политика ликвидации мелких деревень еще более активизировалась. «Преступлением против крестьянства» назвал Василий Белов борьбу с так называемыми непер[444]спективными деревнями. «У нас на Вологодчине, — писал он в «Правде», — из-за неперспективности прекратили су­ществование несколько тысяч деревень. А по Северо- Западу — десятки тысяч. Вдумаемся: из 140 тысяч нечерно­земных сел предполагалось оставить лишь 29 тысяч»[37].

           Правительственным постановлением 1974 г. по Не­черноземью за 1976—1980 гг. к сселению были определе­ны 170 тыс. семей из небольших деревень и сел. В Рос­сии лишь около 43 тыс. сельских населенных пунктов были выделены как перспективные и намечены к даль­нейшему развитию[38].

           В конце 70-х гг. в Нечерноземье треть администра­тивных районов насчитывало 200-500 и более населенных пунктов. В Вологодской, Ярославской и Калининской областях в среднем на район их приходилось свыше 300. В Псковской области более половины районов имели свыше 500 сел и деревень.

           Нечерноземная деревня оставалась самой малочис­ленной в России (122 чел. против 240 в среднем по рес­публике). Доля мельчайших населенных пунктов (до 50 жителей) составляла около 60% сельских поселений. В Вологодской, Новгородской, Кировской, Ярославской областях удельный вес этих поселений превышал 70% их числа. В дальнейшем этот процесс продолжался[39].

           В связи с ограниченностью ресурсов коренное преоб­разование перспективных сел было возможно за 15-20 лет и более[40]. Сселение по всему Нечерноземью могло затянуться минимум на 50 лет[41]. Сознание негативных последствий привело к отказу от деления населенных пунктов на перспективные и неперспективные и от пла­нирования сселения: в 1980 г. такое решение было при­нято Госгражданстроем[42].

           Только в 60—70-е гг. исчезло около одной трети сель­ских поселений Нечерноземья, что составило около 60 тыс. деревень, площадь пашни с 30-х гг. сократилась на 10%, а сенокосов, пастбищ — почти в 2 раза[43]. В Псков­ской области насчитывалось 18 тыс. домов, покинутых [445] своими жителями. При них пустовало более 15 тыс. га плодородной земли, в том числе огородной. В Калинин­ской области в 1988 г. было 14 тыс. пустующих домов. За 70—80-е гг. сельское население уменьшилось здесь с 834 тыс. человек до 483 тыс., или почти наполовину. За 15 лет площадь сельхозугодий сократилась на 16%[44]. В Новгородской области в течение столетия действовала жесткая закономерность: уменьшение населения на 1% всегда вело к потере 1,1% угодий[45].

           Во второй половине 80-х гг. в сельской местности России пустовало 490 тыс. жилых домов, общая площадь невозделанных земель при них достигала 200 тыс. га. Для восстановления баланса использования земель за 1958— 1983 гг. только в Московской области под рекреацию было отведено 25 тыс. га новых земель, из этого массива почти 10 тыс. га — сельскохозяйственные земли[46].

           Горожане энергично начали приобретать деревенские дома. Официально это было признано, как один из путей сохранения жилого фонда сельской глубинки[47].

           В Нечерноземье сформировались три типа населен­ных пунктов. Это центральные поселки хозяйств, агро­промышленных комплексов и объединений. Они состав­ляли менее 10% всех населенных мест и сосредотачивали более трети населения. Эти поселки были связаны сетью благоустроенных дорог с городскими и районными цен­трами. Условия проживания там были наиболее благо­приятные. Далее — пункты сосредоточения отдельных объектов производства и обслуживания, работавшие во взаимосвязи с центрами хозяйств. К ним относились по­селки отделений и бригад. При отсутствии благоустроен­ных дорог с твердым покрытием, связывающих их с го­родом и центральной усадьбой, условия проживания там были весьма неблагоприятны. Третий тип — пункты без производственных объектов при частичном или полном отсутствии учреждений обслуживания. Здесь условия проживания были самые неблагоприятные, однако про­живала здесь пятая часть селян. В районах с дробной [446] сетью населенных мест таких поселков было свыше по­ловины. Более 85% селян этого региона в 1990 г. про­живали в деревнях, насчитывавших менее 200 чел. Из них свыше половины жили в населенных пунктах чис­ленностью менее 50 жителей. Пятая часть селян про­живала в деревнях и селах численностью от 51 до 100 чел. и лишь 15% — от 101 до 200 жителей.

           Российское Нечерноземье характеризуется высокой степенью урбанизации. В 70-е гг. сельское население со­ставляло 25% населения, региона (по стране — 40%, Рос­сии — 33%), а доля аграрного населения, непосредствен­но занятого на сельскохозяйственных работах была срав­нительно невелика: в Северо-Западном районе — 30%, Центральном — 38, Волго-Вятском — 50%. Городское население ежегодно возрастало на 750 тыс. чел. и состав­ляло в ряде областей до 90%.

           За 60—80-е гг. численность сельского населения уменьшилась на треть. В 1989 г. в Нечерноземье про­живало 64 млн чел., 40% населения России, 32% селян республики. 80% населения — горожане. Более двух тре­тей новых горожан в недавнем прошлом деревенские жители[48]. Урбанизация Нечерноземья открывала воз­можности для селян трудоустраиваться в городах, остава­ясь жителями деревни. Число маятниковых мигрантов оказалось значительным. Нормированный рабочий день, более высокая заработная плата и главное — несельскохо­зяйственный труд — были предпочтительнее. Как прави­ло, маятниковые мигранты работали в промышленности (до 70%) и были заняты менее квалифицированным тру­дом, чем горожане. Свыше 30% работали разнорабочими, младшим обслуживающим персоналом, 14% высококва­лифицированными рабочими промышленности, 13% — рабочими лесхозов и леспромхозов, 10% — служащими непроизводственной сферы. Маятниковая миграция по­зволяла частично удовлетворять потребности города в неквалифицированной и малоквалифицированной рабо­чей силе без территориального расширения города.

           [447] Сельское население Нечерноземья в течение несколь­ких десятилетий более интенсивно, чем в других районах отдавало рабочую силу в промышленные центры. За 60— 70-е гг. села региона дали около 30% миграционного прироста городов страны, в то время как доля Нечерно­земья в сельском населении не превышала 15%[49].

           В 60—70-е гг. сельские местности России полностью обеспечивали миграционный прирост собственных горо­дов и кроме того, пятую часть миграционного прироста городского населения в других республиках. Интенсив­ный отток из сел создал дефицит труда в сельском хо­зяйстве Нечерноземья. Здесь обнаружилась взаимосвязь интенсивности сельской миграции с такими показателя­ми, как доля сельскохозяйственного населения во всем сельском населении, трудовая нагрузка на одного кол­хозника в год. В целом области, где значительным было сельскохозяйственное население и высокие трудовые нагрузки (Новгородская, Смоленская, Вологодская и др.) отличались и более высоким оттоком населения.

           Демографы фиксировали: с начала 70-х гг. население России себя не воспроизводит[50]. Прогноз сбылся. В 70— 80-е гг. сельское население Нечерноземья сокращалось на 1,5%, число занятых в сельскохозяйственном произ­водстве — на 1,3-2,5%, а численность женщин, работав­ших в колхозах и совхозах — на 5%[51].

           В 80-е гг. прослеживается тенденция сокращения аб­солютных и относительных размеров миграции сельского населения Нечерноземья. За 1981—85 гг. число селян уменьшилось на 844 тыс., тогда как за 1966—70 гг. на 2 млн 162 тыс. Но это свидетельствует не о позитивных переменах в деревне, а о том, что в результате прежнего масштабного оттока людей мобильных возрастов и резко­го постарения села во многих районах и хозяйствах стало некому мигрировать. За 80-е гг. численность сельского населения России сократилась на 8%, ЦЧО — на 18%, Волго-Вятском районе — на 17%, Центральном — на 15%, Поволжском — на 12%. В России на начало 1991 г. на[448]считывалось 38,7 млн сельских жителей. Прирост насе­ления в республике ежегодно составлял 0,6% — 12-е мес­то по стране. В ряде регионов России число умерших превысило число родившихся. Причем, если в 1987 г. естественная убыль населения наблюдалась только в Псковской, Калининской и Тульской областях, то к 1990 г. треть населения республики, проживавшая на 21 территории, относилась к этой категории. Это все райо­ны Северо-Западного, Центрального и Центрально-черноземного районов (кроме Брянской и Белгородской областей) и Горьковская область. В сельской местности большинства территорий естественная убыль фиксирует­ся еще с середины 70-х гг., а в Псковской и Калинин­ской областях — четверть века. За последние 30 лет после Всесоюзной переписи 1959 г. сельское население страны сократилось на 10%, а Нечерноземья — на 42%. Во мно­гих областях Нечерноземной полосы число жителей уменьшилось вдвое и больше. В Кировской области к 1990 г. осталось 40% от числа жителей 1959 г., в Псков­ской — 45, в Костромской и Ярославской — по 46, в Ка­лининской и Смоленской — по 47, в Горьковской — 49, Новгородской — 50%[52]. Наиболее трудоспособная и обра­зованная часть населения устремилась в города. Города привлекали людей. Город был и остается не только цен­тром индустрии, потребителем рабочей силы, но это — центр цивилизации. Это — культурный магнит, где мож­но получить образование, приобщиться к культурным ценностям. Город — это источник прогресса и для его развития необходимо пополнение. Но процесс этот весь­ма противоречив. С одной стороны, развитие городов процесс прогрессивный, но, с другой, это приводит к опустошению села, ведет к маргинализации части об­щества, исчезновению деревень, сельского образа жизни.

           Повышенный, по сравнению с другими районами России отток рабочей силы из сельского хозяйства Не­черноземной полосы вызван, с одной стороны, бли­зостью городов и промышленных предприятий и, с дру[449]гой, более высоким уровнем ручного низкооплачи­ваемого труда и неудовлетворительными жилищными и бытовыми условиями. По данным обследований, прове­денных в Нечерноземье на первом месте среди причин отъезда из села оставалась неудовлетворенность трудом: работа вручную, отсутствие работы по специальности, плохие условия труда, ненормированный рабочий день. Заметно возросла потребность в повышении уровня куль­туры места проживания. Напряженный нерегламентиро­ванный рабочий день в разгар сезона сельхозработ и сла­бо развитое бытовое обслуживание препятствовали куль­турному развитию. Это становилось одним из главных мотивов миграции[53]. Сельского жителя, настроенного уезжать из деревни, выталкивали не только причины, связанные с трудом, но и вся система сельской жизни, характерный для деревни образ жизни. В город прежде всего переезжали те, кто имел техническую специаль­ность — шофер, тракторист, строитель (среди них мигра­ция составляла 20-30%) и мог относительно быстро адап­тироваться к индустриальному труду. Как правило, люди с низким уровнем образования переезжали в город редко. Сокращение численности сельского населения шло в основном за счет молодежи, особенно в возрасте 20—29 лет. Подвижность молодежи в пять раз больше, чем дру­гих возрастных групп. Мигранты в возрасте 16-29 лет составляли до 70% всех выбывших, тогда как среди при­ехавших в деревню их было менее 30%. Свыше 60% по­кидавших села — молодые женщины[54].

           Преимущественный отток наиболее образованной и квалифицированной части рабочей силы тормозил эко­номическое и социальное развитие села. Специальные обследования мигрантов из села показали чрезвычайно высокую долю среди них лиц, имевших среднее образо­вание и механизаторов. Сложилась ситуация, когда под­готовка механизаторских кадров на селе стала в какой-то мере формой подготовки переселения в город. Молодежь не хотела мириться с тем, что они «деревенщина», что [450] «нам сойдет, что похуже, нами лишь бы дыры заткнуть». (Из высказываний школьников Костромской области)[55] и покидала родные места. Адреса переселения были из­вестны: стройки народного хозяйства, Север, Сибирь, Прибалтика. Многие искали благополучия в городах. Для большинства колхозов и совхозов одним из главных во­просов оставался кадровый. Лишь 5% хозяйств были ими обеспечены полностью[56].

           Государство было заинтересовано в закреплении кад­ров сельскохозяйственных работников, решение нашли простое и жестокое: колхозники были лишены паспор­тов. По действовавшему примерному Уставу сельхозарте­ли от 1935 г. членство в колхозе должно было оформ­ляться подачей заявления с последующим решением о приеме на общем собрании членов артели. На практике дети колхозников автоматически заносились в списки колхозников и были лишены паспортов.

           Так было до середины 70-х гг. Правительственное по­становление 1974 г. ввело с 1976 г. паспорта гражданина СССР нового образца, которые должны были выдаваться (обмениваться) всем гражданам достигшим 16-ти лет в течение 1976—1981 гг.[57]

           Российское Нечерноземье вынесло все социально- экономические преобразования. Государственный диктат и невозможность колхозов и совхозов противостоять ему подорвали экономические устои села.

           Перераспределение рабочей силы в пользу промыш­ленности, города опустошало деревню. Разрушение ис­конно сложившейся системы расселения привело к ис­чезновению тысяч селений, утрате традиционных форм хозяйствования и уклада жизни.

           Проблемы социального и культурного переустройства села государство в основном решало за счет колхозов. Они же производили оплату труда членам своей артели. Все социальные выплаты (пенсии, пособия и т.д.) также производились из бюджета колхоза.

           [451] До конца 50-х гг. оплата труда в большинстве колхо­зов России велась по трудодням. Лучшие хозяйства вы­плачивали колхозникам заработную плату. В 1959 г. ме­нее 7% колхозов Нечерноземья перешли на эту систему (в России — 8%). Зарплата колхозников составила 28 руб., что оказалось вдвое меньше зарплаты рабочих сов­хозов и втрое — рабочих промышленности. Заработки выплачивались нерегулярно. С 1966 г. колхозы начали переходить к гарантированной оплате труда. При перехо­де на новые условия нередки были случаи нарушения условий ее применения. Это выражалось в том, что фонд оплаты труда рос быстрее, чем производство валовой продукции. Кроме того, рост оплаты труда происходил при снижении его производительности. Введение гаран­тированной заработной платы улучшало экономическое и финансовое положение колхозников. К концу 80-х гг. колхозник получал 221 руб., работник совхоза — 263 руб.[58] Это было меньше, чем зарабатывали рабочие промышленности, тем не менее при наличии доходов от личного подворья такая зарплата позволяла жить на хо­рошем уровне. Но такие высокие зарплаты на практике могли подтвердить лишь некоторые хозяйства Нечерно­земья. Среднестатистические показатели закрывали про­блемы деревенской жизни колхозов и совхозов края, ко­торые в своем большинстве относились к категории низ­корентабельных и убыточных предприятий.

           Выкачивая экономические показатели из колхозов и совхозов, государство не выплачивало колхозникам, как всем другим гражданам страны, пенсии. Этот вопрос был переложен на колхозы. Большинство их не были в со­стоянии существенно поддерживать своих ветеранов, а часто не могли совсем поддержать. Из Московской об­ласти колхозница З.А.Великанова писала в 1962 г. в «Сельскую жизнь»: «Мне 60 лет, из них 32 года я труди­лась в колхозе. В 1960 г. из-за плохого состояния здоро­вья я ушла на пенсию. Колхоз выделил пенсию 3 руб. 50 коп. Мой муж погиб на фронте в 1943 г. За работу я [452] награждена медалью “За доблестный труд”»[59]. В 1963 г. в стране лишь четвертая часть престарелых колхозников и инвалидов получала пенсии[60]. Только с 1965 г. колхозни­ки были приравнены к остальным гражданам страны. Но при этом пенсионный возраст для них был увеличен на 5 лет. Минимальная пенсия составила 12 руб. в месяц. К 1980 г. размер ежемесячных пенсионных выплат был уве­личен до 28 руб.[61]

           На протяжении многих лет значительная часть созда­ваемого в сельском хозяйстве дохода направлялась на решение общенародных задач. Совокупные затраты на социально-бытовые нужды в городе значительно превы­шали аналогичные расходы на селе. По уровню развития материальной базы социальной инфраструктуры село заметно отставало от городских поселений. В расчете на одного сельского жителя в 70—80-е гг. капитальные вло­жения в развитие учреждений и предприятий социальной сферы на селе были почти в 3 раза меньше, чем в городе. Положение осложнялось тем, что объемы инвестиций в непроизводственную сферу села осваивались на 60-70%[62].

           Лучшие хозяйства Нечерноземья финансировали со­временное строительство комплекса культурно-бытовых построек, включавших дом культуры, магазины, больни­цу, поликлинику, столовую, дом быта, почту, школу, ин­тернат. Так выглядели центральные усадьбы экономиче­ски крепких хозяйств: колхозов «Большевик» Владимирской области, «Мир» Торжокского района Калининской, «Путь к коммунизму» Дзержинского и «Россия» Козельского райо­нов Калужской, «Большевик» Палехского района Иванов­ской, совхоза «Фрунзе» Суздальского района Владимирской области, многие хозяйства Подмосковья и Ленинградской области, находившихся на привилегированном положении. Экономика большинства хозяйств Нечерноземья не давала возможностей для расходов на культурно-бытовые нужды. В 60-е гг. отчисления колхозов на эти цели составили менее 1% их денежных доходов[63].

           [453] Тяжелое экономическое положение значительного числа колхозов и совхозов лишало их возможности ре­шать социальные проблемы, заниматься строительством жилья, объектов культуры и быта. Финансовая неста­бильность хозяйств не позволяла в достаточных объемах вести жилищное строительство. Объемы строительства в Нечерноземье в различных областях и автономиях резко отличались. Если в Ленинградской области в год строи­лось в среднем 26 квартир на один совхоз, то в Новго­родской — 12, Брянской, Рязанской областях и Чува­шии — по 7, Калужской области — 5 на одно хозяйство. Используя государственные кредиты, жители деревни в 60-е гг. построили пятую часть жилья, в 70—80-е гг. — седьмую. Жители колхозов в 60-е гг. отстроили 40% жилья, в 70-е гг. — треть, в 80-е гг. — четверть. Дома уса­дебного типа составляли 80% вновь вводимой жилой площади. Благоустройство жилья намного отставало от городского. Сельское население, как правило, проживало в собственных неблагоустроенных домах, построенных и ремонтируемых за счет своих сбережений. В частном секторе бытовые удобства часто не предусматривались. К концу 80-х гг. лишь половина жилищного фонда села России была обеспечена водопроводом, треть — цент­ральным отоплением. Горячим водоснабжением обеспе­чивалась шестая часть. Газ был проведен в 80% домов[64]. Во многих деревнях отсутствовала радиотрансляционная сеть. Но большей бедой было отсутствие света. Письмо жи­телей из колхоза «Красное знамя» Калязинского района Калининской области, направленное в 1974 г. в «Сельскую жизнь»: «Мы купили телевизоры, приемники, холодильни­ки, стиральные машины. Но эти умные приборы бездей­ствуют из-за отсутствия электричества. Колхозники сидят вечера с лучиной, т.к. нет даже керосиновых ламп»[65].

           В середине 60-х гг. в колхозах Псковской области 70% сельского населения не имели электрического освещения и пользовались керосиновыми лампами. В 1970 г. около 12% деревень не имели электричества. Электрификация [454] охватывала в последующие годы все большее число сел, но и в конце 80-х гг. были деревни без света[66]. Колхоз­ники рассчитывали на обустройство жизни в своих де­ревнях, правительство планировало благоустраивать лишь перспективные с государственной точки зрения.

           Медленно входила в жизнь деревни телефонная связь. Отставание от города было в 6 раз. К концу 80-х гг. только каждая третья семья России в городе и восьмая в деревне имели телефоны. В деревнях не было телефонизировано треть торговых, медицинских учреждений, школ, предприя­тий бытового и культурного обслуживания населения[67].

           Непреходящей проблемой оставалось бездорожье. К середине 70-х гг. менее половины центральных усадеб колхозов и совхозов Нечерноземья были соединены ав­томобильными дорогами с районными центрами. Более 60 тыс. деревень и сел были расположены от автобусной остановки на расстоянии свыше 6 км[68]. К концу 80-х гг. в Нечерноземье на 1 тыс. кв. м приходилось всего 48 км дорог с твердым покрытием, что было в 6 раз меньше, чем в Литве и 11 — в Эстонии. Примерно одна треть центральных усадеб была отрезана от районных центров. Установлено, что при плохих дорогах транспортные из­держки в себестоимости сельхозпродукции достигали 40- 47%[69]. Однако плохое состояние дорог отрицательно ска­зывалось не только на экономике. Оно ограничивало возможности повышения культуры быта, освоение се­лянами достижений социально-культурного прогресса, оказывало негативное влияние на психологию людей, поскольку они чувствовали себя оторванными от мира.

           Немалые трудности преодолевали сельские жители для приобретения промышленных и продовольственных товаров. В большинстве сел магазины отсутствовали, ас­сортимент товаров был крайне узок в функциониро­вавших. За покупками ездили в районные и областные центры. Семьи колхозников приобретали в магазинах городов до 40% товаров. При этом каждая сельская семья ежегодно тратила на поездки за товарами в город при[455]мерно 160 часов. Городские стандарты жизни постепенно приходили в деревни. К концу 80-х гг. большинство сельских семей приобрели телевизоры, три четверти — радиоприемники, свыше 60% — холодильники, стираль­ные машины, 25% — пылесосы. Хотя это и было замет­ным улучшением жизни, тем не менее эти показатели в 1,5-2 раза были ниже городского уровня. Бытовые услу­ги, оказываемые на селе, были невелики. Значительная часть селян оставалась вне такого обслуживания и также вынуждена была обращаться в город. От 30 до 65% селян региона неудовлетворительно оценили бытовое обслужи­вание, условия для отдыха, торговлю, общественное пи­тание, жилье и дороги[70].

           Потребительское отношение государства к деревне порождало особые принципы политики в области куль­туры. Главным критерием при распределении материаль­ных и финансовых благ оно считало производственные показатели колхозов и совхозов. Поэтому тот минимум государственного бюджета, выделяемый на культурные потребности села, распределялся в основном среди эко­номически сильных хозяйств. Другие постепенно разва­ливались и сползали в производственную и культурную нищету. В условиях Нечерноземья лишь небольшое чис­ло сел, как правило крупных, имели на своей территории общеобразовательную школу, дом культуры или клуб, библиотеку. Наличие учреждений культуры служило сти­мулом жизни в деревне. Остальные села долгие годы жи­ли в культурной изоляции.

           Сельская общеобразовательная школа выполняет важнейшие социальные функции. Она оказывает прямое воздействие на состояние хозяйства, во многом опреде­ляя будущее деревни. 60—70-е гг. принесли заметные успехи в систему образования. Это был период осущест­вления в масштабах страны всеобщего среднего образо­вания. Особенно важно это было для села. Прово­дившаяся политика концентрации населения в крупных поселках привела к ликвидации большого числа школ. [456] Одновременно строились средние школы на центральных усадьбах, улучшался состав преподавателей. Среди школ стали преобладать средние. За 60-80-е гг. число сельских школ сократилось по России более чем вдвое. В Нечер­ноземье оказалось немало хозяйств, не имевших на своей территории даже начальной школы. Пришкольных ин­тернатов для всех учащихся не хватало, подвоз осу­ществлялся ограниченно. Из Костромской области в 1967 г. родители писали в «Сельскую жизнь»: «Мы живем в поселке Красная Звезда, а дети ходят в школу за 4 с лишним километра в Лебедянку. Зимой сильные морозы, метели, нам уже не раз приходилось искать блуждающих детей. Иногда мороз достигал 32°С»[71].

           Из 49 тыс. деревень Нечерноземья свыше 10 тыс. де­тей ежедневно ходили в школу более чем за 3 км. К кон­цу 80-х гг. на селе работало 48 тыс. школ. Значительная их часть была признана аварийными. В Нечерноземье — до 2 тыс. Количество сельских школьников сократилось за 60—80-е гг. вдвое и составило менее 6 млн.

           Главной проблемой сельской школы Нечерноземья оставалась малокомплектность, что было связано с осо­бенностями расселения в регионе. К концу 70-х гг. поло­вина начальных школ насчитывала менее 16 учащихся. Были школы, где обучали по 2-3 ученика. Каждая пятая восьмилетняя школа насчитывала не более 100 учащихся. Значительная часть средних школ также была отнесена к этой категории. Появились школы, где учащихся для всех классов обучения не было: восьмилетки с 5-6 классами обучения и десятилетки, где было 7-8 классов[72]. Уровень подготовки в некоторых школах был низок. По отдель­ным предметам не велось преподавание. Это затрудняло дальнейшее обучение, тормозило продвижение по соци­альной лестнице, во многом предопределяло дальнейшую судьбу молодежи.

           Социальная программа предусматривала наличие дет­ских дошкольных учреждений. Однако в 60-е гг. лишь 11 % колхозов открыли детсады и ясли. Это были мелкие [457] сезонные учреждения на период посевной и уборочной. Стационарные детсады практически отсутствовали. Жен­щины брали детей с собой на работу. Письмо от работ­ницы колхоза им.Калинина Кировской области, прис­ланное в 1969 г. в газету «Сельская жизнь»: «Вот уже 25 лет, как у нас нет детских учреждений. Женщины вы­нуждены брать ребят с собой на работу или запирать до­ма. Вот и растут они, как сорняки на задворках, дело доходит по трагедий. Сынишка комбайнера, оставленный без присмотра, утонул в пруду, сынишка комбайнера Д. разжег костер и только по счастливой случайности не произошла беда. Председатель распорядился отдать по­мещение детских яслей под ветлечебницу, забота о пар­нокопытных, видимо, выше чем о детях колхозников»[73].

           Центром притяжения сельских жителей оставался клуб. В деревне он фактически единственный представи­тель от учреждений культуры. Наряду со школой клуб создает минимум культурных удобств для проживания на селе. Потребность в учреждениях культуры была велика. Лишь 60% сельских населенных пунктов располагали у себя или поблизости клубными учреждениями. Сельские жители активно принимали участие в работе клуба. Луч­шие творческие коллективы участвовали в смотрах, кон­курсах и фестивалях. Большинство селян оставалось вне культурного обслуживания, полагаясь на свои возмож­ности и потребности проведения досуга. Строки из письма в газету «Сельская жизнь» от жителей колхоза «Прогресс» Рославльского района Смоленской области (1968 г.): «Молодежь обычно не задерживается. Они бегут от темной колхозной жизни. Четыре клуба закрыты. Мо­лодежь собирается где-нибудь вместе: курят, пьют, иг­рают в “дурака”»[74].

           Деревенская жизнь проходит у всех на виду. Высокую нравственность поддерживала церковь. Число культовых учреждений резко сокращалось. Многие церкви использо­вались под клубы, склады, кинотеатры, мастерские. Иные варварски уничтожались. В 1953 г. в стране насчитывалось [458] 15 тыс. православных церквей, в 1986 г. — около 7 тыс. Число прихожан сокращалось, в основном это были люди преклонного возраста. В 80-е гг. возрождение церкви при­вело к увеличению верующих и посещающих культовые учреждения. Данные опроса свидетельствовали: 40-50% опрошенных россиян сочли себя верующими (более 90% из них отнесли себя к русской православной церкви). В конце 1989 г. крещеными были около 60% россиян. Но посещали церковь регулярно лишь 10% прихожан[75]. Большой интерес к религии проявляла молодежь. Многие видели в становле­нии веры, усилении религиозности истоки возрождения национального самосознания.

           Тяжелый немеханизированный труд без выходных и от­пусков отрицательно сказывался на здоровье сельских жи­телей. Отсутствие социального страхования заставляло кол­хозников работать при любом самочувствии. Отсутствие медицинских учреждений и врачей усугубляло проблему.

           Только в 1970 г. в колхозах была введена единая си­стема страхования колхозников из средств все тех же колхозов. Хозяйства отчисляли 2,4% от фонда оплаты труда[76].

           По всем показателям медицинского обслуживания сельская местность намного отставала от города. В сель­ских больницах на одну больничную койку приходилось 4 кв. м вместо положенных 7. Из 18 тыс. сельских поли­клиник 14 тыс. были размещены в так называемых при­способленных помещениях, из 4 тыс. районных больниц 2,5 тыс. были лишены горячей воды, а в 700 — не было и холодной. Основным медицинским учреждением на селе являлся фельдшерско-акушерский медпункт. К концу 80-х гг. их имели менее половины сел и деревень. Обес­печенность врачами на селе была вдвое ниже городского уровня. В основном в сельских медицинских учреждени­ях работал средний медперсонал[77].

           Тяжелые условия труда, неустроенность быта, неудо­влетворительная организация медицинской помощи от­рицательно сказывались на здоровье селян. Усугубляло [459] положение чрезмерное употребление алкоголя. Средняя продолжительность жизни фиксировалась на уровне 68— 69 лет, что на 6-7 лет ниже развитых стран Европы и 11 — Японии. Большинство областей Нечерноземья пре­высили среднероссийский показатель смертности. Наи­более высокий уровень имели Псковская, Новгородская, Рязанская, Калининская и Тульская области (13-14 умер­ших на 1 тыс. населения). Отметим, что это регионы с са­мым старым населением. Однако причина не только в этом. Смертность трудоспособных мужчин на селе выше, чем в городе на 11%, женщин — на 17%. Мужчины-селяне чаще погибали от травм и несчастных случаев, как правило, предпосылкой служило алкогольное опьянение, женщи­ны — от болезней системы кровообращения[78].

           Российское Нечерноземье претерпело все социально- экономические реформации страны. Его вклад в эконо­мику был велик, но потенциал не оказался неисчер­паемым. Огромный урон понесли хозяйства края в пери­од Великой Отечественной войны. Восстановление и раз­витие промышленности потребовали привлечения из де­ревни сотен тысяч крестьян. Значительные ресурсы для подъема целинных земель черпались и в Нечерноземье. Вопреки объективным природно-климатическим услови­ям края, где традиционно хозяйствование велось не­большими деревнями, повсеместно проводилась полити­ка концентрации производства и населения в крупных селах, на центральных усадьбах колхозов и совхозов. Раз­рушение исконно сложившейся системы расселения по­влекло за собой вымирание российских нечерноземных деревень. Ценовые пропорции обмена сельскохозяй­ственной продукции на промышленные товары склады­вались не в пользу аграрного сектора. Но главное — госу­дарственный диктат и полная беспомощность колхозов и совхозов противостоять ему. Государство выступало в роли распорядителя сельскохозяйственным производ­ством, без согласования с хозяйствами проводя различ­ные организационно-хозяйственные мероприятия. Фи[460]нансовая помощь оказывалась в небольших размерах. Колхозы и совхозы были обременены огромными плана­ми, связаны с государством долгосрочными, краткосроч­ными и иными обязательствами. Они постоянно рассчи­тывались то за технику, то за комбикорма, то за семена. Государство иногда списывало часть долга, ибо получить его с хозяйств было невозможно. Это была некоторая компенсация за колоссальный труд, привязанных к земле людей. Судьба определила их крестьянами и до середины 70-х гг. они были лишены паспортов.

           Прикрепляя колхозников к земле и обрекая их на тя­желый труд, государство заботилось прежде всего о госу­дарственном благосостоянии. Оно черпало продовольст­вие и сырьевые ресурсы из аграрного сектора, лишая его покровительства и поддержки.

           Передовые хозяйства Нечерноземья вели благополуч­ную жизнь. Они занимали приоритетное положение в аграрной политике государства. Инвестиции, техника, кадры направлялись сюда в первую очередь и в необхо­димых количествах. Элитарное положение лучших колхо­зов и совхозов давало и высокие сельскохозяйственные показатели. Нищенское существование остальных остава­лось результатом той же политики. Государство в силу объективных и субъективных причин поддерживало лишь избранных. Сельские жители работали не на благо своего конкретного хозяйства. Они работали всегда в целом на государство, которое полубесплатно и бесплатно выкачи­вало из хозяйств продовольствие. Так сложилось в госу­дарственной политике, что село было обязано содержать город, почти всегда в ущерб себе. Многолетний тяжелый труд с единственной целью выбраться из нищеты и бед­ности себя не оправдал. Большинство хозяйств Нечерно­земья на протяжении 60—80-х годов имели низкие произ­водственные показатели. Уровень развития социальной инфраструктуры заметно отставал от городского. Деревни пустели.

           [461] Прошедшие десятилетия экономического экспери­ментирования привели многие районы Нечерноземья к критическому рубежу. Скупой деревенский пейзаж, ставший символом умирающей деревни нечерноземной России: покосившиеся дома с заколоченными окнами, заброшенные колодцы, зарастающие кустарником паш­ни. Покинутый дом российской стороны — судьба боль­шинства деревень Нечерноземья.

           Огромные надежды возлагались на аграрные реформы, начатые в декабре 1991 г. Атака на колхозно-совхозную си­стему привела к ее ликвидации. Одним из успехов аграрной реформы России, прежде всего Нечерноземья, становится содействие миграции в деревню населения, не утратившего интереса к труду на земле. Но опросы социологов зареги­стрировали, что почти две трети первых индивидуальных хозяйств, созданных горожанами, не ставили целью посто­янное местожительство в деревне и самостоятельный сель­скохозяйственный труд[79].

           Судьба Нечерноземья в руках прежде всего самих сель­ских жителей региона. Но за 60 лет абсолютного господства крупного производства сменилось несколько поколений его работников. Прежде всего незнание на профессиональном уровне полного процесса цикла сельскохозяйственных ра­бот, а не боязнь раскулачивания или нежелание трудиться отталкивали бывших колхозников и рабочих совхозов от перехода к индивидуальному ведению хозяйства.

           К осени 1993 г. общее число индивидуальных хо­зяйств, называемых фермерскими, на территории России превысило 260 тыс. Их земельная площадь — 11 млн га, посевная — около 6 млн га. Средний размер такого хо­зяйства составлял 42 га всех земель, 22 га посева. Их удельный вес в производстве определялся в 2-3%[80].

           Освобождение цен на товары и услуги не только не устранило, но еще больше усилило неэквивалентность обмена между городом и деревней. За 1992—1993 гг. заку­почные цены на мясо возросли в 45 раз, на молоко — в [462] 63 раза. На бензин — в 324 раза, на трактор К-700 — в 828 раз, трактор Т-4 — в 1344 раза.

           Разрушительной для сельского хозяйства России оказа­лась неоплата государством сданной сельскохозяйственной продукции. На 10 декабря 1993 г. долг государства крестья­нам составлял 1 триллион 800 миллионов руб.[81]

           Все формы сельского хозяйства стали убыточными. Начался катастрофический спад производства. По срав­нению с 1990 г. в России в 1993 г. производилось 40% зерна, 45 — растительного масла, 50 — мясопродуктов, 53% — молокопродуктов[82].

           В результате разрушения колхозно-совхозной си­стемы, сельскохозяйственные производственные показа­тели поползли вниз. Продовольственного изобилия бла­годаря новым формам хозяйствования на земле не насту­пило. Большинство бывших колхозников не видели ре­альных перспектив лучшей жизни. Надежд на благопо­лучную сельскую деятельность оставалось все меньше. Реальные перестройки у себя дома убеждали селян в ско­ропалительности, непродуманности решений аграрных проблем, новых трудностях, порой неразрешимых, и соб­ственной ненужности.

           Только желания почувствовать себя хозяином своей земли недостаточно, чтобы эта земля приносила доход. Необходимо серьезное материальное подкрепление новой системе хозяйствования. Для обустройства одного фер­мерского хозяйства, по подсчетам белорусских экономис­тов, требовалось 10 млн. руб. (в ценах 1992 г.). Большин­ство крестьян, избравших фермерский путь, такими средствами не располагали.

           Государство предоставляло фермерам кредиты. Однако проценты с «льготных» кредитов вначале были определены в 8%, затем в 20%, далее в 213%. В итоге за 1993 г. разори­лось свыше половины фермеров, за 1995 г. — еще 60 тыс. Около 10 млн га сельскохозяйственных земель России, за­пущены, не обрабатывались и заросли сорняками и кустар­никами[83]. Вряд ли вызовет сомнение тот факт, что в пред­стоящие годы Россия не сможет обеспечить себя продо­вольствием в соответствии с потребностями.

           [463] Деревня долгие годы только отдавала, практически ничего не получая взамен. Должно наступить время воз­вращать долги.

           В предисловии к известной книге А.И.Шингарева «Вымирающая деревня» в 1907 г., есть строки: «Мыслимо ли нормальное существование государства, мыслимы ли спокойные и довольные земледельцы, мыслима ли вооб­ще какая-либо плодотворная работа по обновлению об­ветшалых форм государственной жизни при существова­нии таких вымирающих деревень?»[84]. Сегодня проблема выживания деревни России столь же актуальна.

 

           [463-468] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

 

           Н.А.Ивницкий:

           В докладе хорошо охарактеризовано положение в 60— 80-х гг. в деревне.

           А не пытались ли вы сравнить положение в деревне Нечерноземья в годы застоя с настоящим временем?

           Л.Н.Денисова:

           Положение ухудшилось. Государственный диктат про­должается и сейчас, только с большей жестокостью. Практически запрещены колхозы. Для Нечерноземья фермерство — это фактически катастрофа. При тяжелей­ших природно-климатических условиях, разбросанности деревень, отсутствии финансов и техники, когда трактор делился на 8-10 семей, начало фермерского движения потерпело крах. Конечно, есть удачливые фермеры, но их единицы. Этот путь в качестве генерального был не про­думанным.

           Может быть, на Кубани или в других районах фер­мерство будет развиваться, но как показала практика, не в Вологодской области. В Нечерноземье это оказалось неперспективным.

           Поэтому сами жители, сначала впавшие в эйфорию по поводу того, что у них будет земля, им не нужно рабо­тать каждый день в колхозе и т.д., постепенно пришли к выводу, что надо возвращаться к колхозам. Это движе­ние, например, в Вологодской области набирает силу.

           А.К.Соколов:

           Этот период отмечен как период реализации полити­ки ликвидации различий между городом и деревней. Эти [469] различия весьма своеобразны, но, тем не менее, были ли достигнуты какие-то успехи или нет?

           Л.Н.Денисова:

           Безусловно, успехи были достигнуты. Колхозники по­лучили паспорта, социальные гарантии, пенсии. С этой точки зрения деревня в определенной степени приравня­лась к городу. Но город шел вперед, а село подтяги­валось, и различия менялись, но не исчезали.

           А.К.Соколов:

           У меня сложилось впечатление, что как раз в это вре­мя устанавливается тип деревни с городскими стандарта­ми, но в ухудшенном варианте.

           Л.Н.Денисова:

           В основном это касается передовых хозяйств Нечерно­земья.

           Л.Н.Нежинский:

           У меня два вопроса. То, что мы сегодня условно (или не условно) называем попыткой косыгинских реформ в середине 60-х гг., а вы знаете, что постепенно появляют­ся и документы, и воспоминания, причем количество их возрастает, имелись ли намерения поменять кардинально подходы, в том числе и в аграрной, социальной политике в Нечерноземье.

           Второй вопрос. Какова общая демографическая си­туация в начале изучаемого Вами периода, то есть к кон­цу 50-х — началу 60-х гг., и чем в этом отношении кон­чились 80-е гг. есть ли сопоставимые цифры?

           Л.Н.Денисова:

           Косыгинские реформы получили в деревне реализа­цию. Они и планировались, и осуществлялись, но были быстро свернуты. Твердые пятилетние планы обрастали дополнительными заданиями, и система опять вернулась на свое место.

           [470] Что касается сокращения населения, то в Нечерно­земье оно уменьшилось за 60—80-е гг. наполовину, а в отдельных областях — на 60-65%.

           О.М.Вербиикая:

           Когда вы говорите о том, что в деревне сокращалось население, и причиной тому были тяжелейшие условия труда и вообще образа жизни как такового, создается впечатление, что это чисто советское явление, что это результат несправедливой, непродуманной, несбаланси­рованной политики советского государства и партии. Но известно, что эта тенденция носит всемирный, глобаль­ный характер. Сейчас все западное общество является обществом индустриальным, и количество населения, которое занято сельскохозяйственным трудом, ничтожно мало по сравнению с общей численностью населения. Это каким-то образом связано и с общемировыми тен­денциями, или вы считаете, что это результат пагубной политики руководства страны?

           Л.Н.Денисова:

           Сокращение сельского населения как процесс прогрес­сивный характерно для индустриально развитых стран, к каковым Россию и особенно Нечерноземье в 60—80-е гг. отнести невозможно. В Нечерноземье численность селян уменьшалась не вследствие внедрения техники, новых тех­нологий, а из-за невозможности и нежелания оставаться в деревне, т.е. аграрной политики государства.

           Е.А.Осокина:

           Проблема перспективного развития очень важна: что подходит и что не подходит для развития сельского хо­зяйства: фермерское хозяйство или колхозы. Необходимо сравнивать не развитие этого региона в рамках советско­го периода, т.е. колхозного и постколхозного, а с разви­тием регионов в дореволюционное время. Моя кандидат­ская диссертация посвящена развитию промышленных районов в начале XX в. Я Вологодскую губернию не бра[471]ла, а брала Ярославскую, Костромскую, Владимирскую. Там колхозов не было, но сельское хозяйство разви­валось, особенно мясо-молочная отрасль. Вы не пробо­вали сравнивать не с периодом советского времени, а с дореволюционным периодом, и на основе этого прогно­зировать, что же должно прижиться в Нечерноземье, фермерское хозяйство или колхозы?

           Мне кажется, что фермерское хозяйство не прижи­лось в Нечерноземье не потому, что оно не подходит к этому региону, а потому что не были созданы условия: ни правовые, ни технические.

           Л.Н.Денисова:

           Я делала такие сравнения на примере Вологодской губернии. Здесь фермерское движение, как показывают материалы обследований, которые проводились в 80 и 90-е гг., оказалось нежизнеспособным. Причина не толь­ко в том, что на Вологодчине не создано правовой и тех­нической базы, но и в том, что здесь не создано базы самой природой для того, чтобы работать индивидуально.

           И.Е.Зеленин:

           Вы взяли довольно большой период: 60-е, 70-е, 80-е гг. Можно наметить какие-то этапы развития, на­пример, аграрной политики, экономики. Там был и хру­щевский период, и брежневский, и горбачевский. И несколько раньше встал вопрос с продовольственной программой. В этот период общая линия могла прово­диться, но все-таки эти этапы могут как-то различаться, в частности, политически.

           Л.Н.Денисова:

           Для Нечерноземья особым этапом была середина 70-х гг., когда началось массовое сселение деревень, фак­тически ликвидация Нечерноземья.

           И.Е.Зеленин:

           Т.е. сселение имело отрицательное значение?

           [472] Л.H.Денисова:

           Я не говорила об отрицательном значении. При об­щей здравой мысли для некоторых деревень и районов, для всего Нечерноземья это был разрушительный ураган. При этом отдельные колхозы, совхозы и поселки были благоустроены.

           И.Е.Зеленин:

           А если это расценивать с точки зрения производства?

           Д.Н.Денисова:

           С точки зрения производства, здесь можно выделить середину 60-х гг., восьмую пятилетку, показать опреде­ленные успехи, но в целом это был единственный период в развитии истории этого многострадального региона.

           И.П.Остапенко:

           Какой процент колхозов был электрифицирован в конце 80-х гг.?

           Второй вопрос. Рассматриваете ли вы демографиче­ские изменения за этот период, в частности, половой состав сельского населения в этот период.

           И последний вопрос. Была ли ликвидирована негра­мотность сельского населения в изучаемый период?

           Д.Н.Денисова:

           Официальная статистика гласит, что к концу 80-х гг. колхозы и совхозы страны полностью были электрифи­цированы, но судя по закрытым отчетам в бывшем ЦГАНХе и особенно по письмам крестьян в «Сельскую жизнь», на протяжении всего периода было определенное количество деревень, где не было света. Но здесь есть нюанс: линия электропередач была проведена, но либо столб упал, либо напряжение было слабое, либо лампоч­ки не завезли.

           Относительно грамотности. Всеобщее среднее образо­вание — бесспорное достижение советской власти. Для деревни это был колоссальный скачок. В 60—70-е гг. бы[473]ли предприняты огромные усилия для осуществления вначале неполного (восьмилетнего), а затем полного среднего образования. Были издержки при проведении в жизнь школьной реформы, но число недоучившихся и выбывших из школы, не имея аттестата зрелости, не пре­вышало 2-3%.

           И.П.Остапенко:

           Каков критерий грамотности?

           Л.Н.Денисова:

           Среднее образование. В 1977 г. в СССР перешли к всеобщему среднему образованию. Но уровень образова­ния в деревне нередко был невысоким.

           Что касается полового состава, то нечерноземная де­ревня по преимуществу была женской.

           В.П.Данилов:

           Мы выслушали очень интересный доклад, дающий довольно конкретную, обстоятельную характеристику деревни Нечерноземья на протяжении примерно 20—30 лет, и те вопросы, которые были заданы по докладу, сви­детельствуют о том, что конкретная картина, которая была воссоздана в докладе, несомненно, представляет общий интерес. Но для понимания происходивших про­цессов было бы полезно рассматривать этот период в несколько более широких хронологических рамках.

           Процесс оттока сельского населения Нечерноземья России, действительно связан со всемирным цивилиза­ционным процессом убыли сельского населения и роста за его счет городского. Но что касается Нечерноземья России, то здесь этот процесс значительно усиливается оттоком населения с Севера на Юг, начавшийся задолго до революции. Он происходил, наверное, еще в XVII — начале XIX в., и был бы более интенсивным, если бы не крепостное право, которое держало не только поме­щичьих крестьян, но и государственных крестьян, привя­занных к земле. А государственные крестьяне в Нечерно[474]земье преобладали. И только с 80-х гг. прошлого века, с отменой временнообязанного состояния для помещичьих крестьян (для государственных крестьян эти же нормы были распространены с некоторым запозданием) начался активный отток населения с Севера и из Нечерноземья России на Юг. Мы фиксируем интенсивное образование инородческого населения на Дону, на Кубани, в других районах Юго-Востока именно с 80-х гг. XIX в. Причем мы знаем, откуда они идут: с общины из Тверской гу­бернии, из Калужской губернии. Пока еще меньше из Вологодской и Архангельской. Для них эта волна дока­тится в годы гражданской войны.

           В годы гражданской войны, в 1918—1919 гг. поток на­селения из Нечерноземья на юг, на Дон и на Кубань принял такие масштабы, что это можно уже назвать мас­совым оттоком населения. И, воспользовавшись особыми условиями гражданской войны, полной свободой, «куда хочу, туда и иду, тем более, что у меня есть оружие в ру­ках», население стало покидать эти места. Здесь надо учитывать и экологические условия Нечерноземья. Свою роль сыграло характерное для него малоземелье.

           Это очень важные процессы, которые продолжались и в дальнейшем. И, кстати, продолжаются и сейчас. Насту­пили постсоветские времена. Что характерно для Нечер­ноземья? Это прежде всего запустение деревень. Казалось бы, пропагандисты постсоветских реформ пытались при­влечь, в частности, в Вологодчину и в другие северные области русского Нечерноземья людей из других, совсем северных районов, но тем не менее люди уезжали. Если говорить о массовом оттоке населения из северных райо­нов, то они минуют Вологодчину и идут дальше на Юг, и не только потому, что климатические условия на Юге более удобны для жизни, но и потому, что условия труда в северных районах России, конечно, очень тяжелы. Это нужно учитывать. Почему фермерское движение на Се­вере вообще не получило сколько-нибудь заметного ро­ста? (А.К.Соколов: А «Архангельский мужик»?). А это из [475] области самой бессовестной пропаганды. Такого рода «мужиков» можно организовать и посадить в любой об­ласти, создав определенные условия, — так, как были созданы для «архангельского мужика» за счет совхоза, на территории которого и было создано это хозяйство. Все попытки, когда шла пропаганда этого «Архангельского мужика», сказать о том, за счет чего якобы успешно ве­дется хозяйство, не проникали в нашу печать. (Н.А.Ив­ницкий: И сколько таких «мужиков» было...).

           И еще одно важное обстоятельство, связанное с об­щим направлением сельскохозяйственного развития Не­черноземья. Е.А.Осокина сказала о том, что в дореволю­ционной России в Нечерноземье стала выделяться тен­денция перехода к интенсивному животноводству. Это очень важный момент в понимании того, что произошло примерно за столетие в российском Нечерноземье. Эта тенденция развития особенно масло-молочного животно­водства в Нечерноземье, привела к разработке проекта в датском варианте развития сельского хозяйства в Нечер­ноземной полосе России. Этот проект в советские време­на был принят Наркомземом в 1923—1924 гг., и до 1927 г. (конечно, время очень небольшое) были заложены осно­вы для того, чтобы специализировать направление аграр­ного сельскохозяйственного развития района, причем это направление, конечно, предполагало создание широкого аграрного рынка в рамках страны, соответственно спе­циализируя районы, допустим, зернового производства на производство зерна и т.д. Это очень прогрессивное направление. В будущем, если Россия выживет, если она сможет преодолеть те испытания, которые на нее сейчас обрушились, то она неизбежно должна вернуться к этому варианту аграрного развития Нечерноземья, в центре которого масло-молочное направление.

           Но получилось так, что коллективизация идет, и, на­чиная с конца 20-х годов сталинское руководство ставит повсеместное требование, чтобы каждая область сама себя кормила хлебом, обеспечивала зерновым производ[476]ством. Это глубоко ошибочное направление сказалось на судьбах сельского хозяйства в 60—80-е гг. Недаром Н.С.Хрущев, продолжавший это направление, пытался в Архангельской губернии насаждать посевы кукурузы.

           Все это надо показать в более широкой исторической перспективе.

           Н.А.Ивниикий:

           Доклад интересный. При его доработке следует усилить показ позитивных сторон жизни Нечерноземья в 60— 80-е гг., особенно в сравнении с последующим периодом.

           Во-вторых, надо сильнее подчеркнуть как менялось пра­вовое положение крестьянина, начиная с получения пас­портов, сказать о материальной стороне. Дать сравнение с тем положением производства, которое имеется сейчас.

           Если мы раньше говорили, что 20 или 23% капиталь­ных вложений, ассигнований в сельское хозяйство — это мало, это ассигнования по остаточному принципу, то сейчас хорошо, чтобы 2-3% было, и мы считаем это до­стижением.

           П.Н.Зырянов:

           Уже вставал вопрос о том, чтобы связать доклад с ис­торией того же региона, но в более ранний период, при­мерно с XIX в. Не будем уходить очень далеко, свяжем это с крестьянской реформой 1861 г. Действительно, за 155 лет этот регион претерпел очень драматические по­вороты в своей судьбе.

           Прежде всего, после реформы 1861 г. он попал в очень невыгодное положение по сравнению с чернозем­ным районом. Там были сделаны очень большие отрезки. Но земля крестьянина все же кормила, а здесь, посколь­ку главную роль играл оброк, а не барщина, то земля была обложена выше своей доходности, то есть эксплуа­тация надела приносила убыток, который покрывался за счет посторонних или, как тогда говорили, отхожих про­мыслов. Поэтому всякий лишний надел крестьянин ста­рался от себя отпихнуть, и примерно до 60-х гг. здесь [477] происходило сокращение посевных площадей — забола­чивание, зарастание кустарником, лесом и т.д. Но одно­временно произошел демографический взрыв населения. Это было связано и с отменой крепостного права, и с введением земств, когда были введены элементарные начала гигиены и санитарии. Тогда резко снизилась дет­ская смертность. В Черноземном районе стали назревать катастрофические последствия, потому что земельный надел становился все меньше и меньше, а в Нечерно­земье происходило совсем наоборот. Здесь крестьянин, когда он шел в город на заработки, брал с собой двух­трех повзрослевших сыновей, и в городе он зарабатывал больше. Поэтому в Нечерноземье положение стало улуч­шаться. На те деньги, которые крестьянин приносил из города, он стал улучшать и свое хозяйство.

           Шла речь уже о том, что стало внедряться травосеяние, крестьяне переходили на многопольные севообороты. Этот процесс начался с 90-х гг. прошлого века, а когда он закон­чился, я сказать не могу. Такой процесс шел в течение всего периода до начала Первой мировой войны, он шел и в годы Первой мировой войны, и продолжался до самой коллективизации. Причем надо отметить, что в процессе интенсификации сельского хозяйства в Нечерноземье он опирался на общину, а не на фермерские хозяйства.

           В.П.Данилов:

           В советское время была принята производственная часть плана. Не форма организации, отруба или общины, а развитие масло-молочного животноводства как основ­ного направления сельскохозяйственного производства в Нечерноземье. Этот план, принятый в 1924 г., когда нарко­мом земледелия был Алексей Петрович Смирнов, так и назывался — «датский план».

           П.Н.Зырянов:

           Он тоже предполагал некоторое подобие отрубов. Там были такие случаи, что на отруба выделятся тот, кто не хотел переходить к многополью.

           [478] Л.H.Нежинский:

           Необходимо обратить внимание не только на производ­ственную направленность развития нашего сельского хо­зяйства, но и на другое: на социальные формы — община или отруба.

           И здесь уместно оказалось сравнение с дореволюцион­ным периодом.

           П.Н.Зырянов:

           Нет такого плана переустройства деревни, который под­ходил бы ко всем регионам, ко всем странам. И эти хутора, отруба, или, как сейчас говорят, фермерство, Нечерноземью не очень подходят. Здесь требуется в той или другой форме объединение коллективных усилий.

           Л.H.Нежинский:

           Был заслушан очень интересный, фундаментальный, про­думанный доклад. Можно соглашаться с трактовкой тех или иных вопросов, а можно не соглашаться, но в целом была поставлена проблема, которая далеко выходит за рамки темы «История российского Нечерноземья». Думаю, все с этим согласятся.

           Что такое российское Нечерноземье? Это две с полови­ной тысячи километров с запада на восток и полторы, как минимум, тысячи километров с севера на юг, т.е. это почти как вся или больше, чем вся Западная Европа, вместе взятая. Те проблемы и те вопросы, которые поставлены в докладе, далеко выходят за рамки чисто аграрной проблемы этого региона.

           Фактически затронута в той или иной степени одна из магистральных тем истории России, истории советского об­щества, ибо выводы и наблюдения докладчика во многом влияют в целом на историю развития нашей страны в эти годы, да и не только в эти годы.