Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Выпуск 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. 480 с. 30 п.л. 21,11 уч.-изд.л. 250 экз.

«Дело врачей»: миф и реальность

Автор
Костырченко Геннадий Васильевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Костырченко Г.В. «Дело врачей»: миф и реальность // Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Вып. 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 354-393.

Текст статьи

[354]

Г.В.Костырченко

 

«ДЕЛО ВРАЧЕЙ»: МИФ И РЕАЛЬНОСТЬ[*]

 

           45 лет назад мир узнал о «деле врачей», однако, пол­ной ясности в понимании этой последней репрессивной акции сталинизма до сих пор нет. Что это было, и что лежало в основе этого драматического события? Бурное проявление паранойи одряхлевшего диктатора, как утвер­ждают одни историки, согласные с версией Н.С.Хрущева, изложенной им сначала в выступлении на XX съезде пар­тии в 1956 г.[1], а потом в мемуарах[2], или исключительно следствие быстро прогрессировавшей сталинской юдофо­бии, как пытаются представить дело другие? Эти версии имеют много общего. В них Сталин изображается обезу­мевшим тираном, который, сфабриковав с помощью спецслужб заговор кремлевских врачей, решил распра­виться с теми, кого он считал своими врагами. В одном случае — это впавшие в немилость ближайшие соратники вождя. А в другом — жертвой должна была стать много­тысячная масса советского еврейства, для которой Ста­лин уже приготовил такие кары, как публичные процес­сы, депортацию в Сибирь, различного вида казни и даже линчевание.

           Если говорить об источниковой и историографи­ческой базе исследования, то процесс ее формирования можно представить в виде нескольких этапов. Первый (его условно можно назвать официальным) начался вско­ре после смерти Сталина и был связан с публикацией 4 апреля 1953 г. сообщения МВД СССР «о полной реа­билитации и освобождении из-под стражи врачей и чле­нов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях». Тогда основными виновниками фаб­рикации этого дела было названо прежнее руководство[355]МГБ СССР во главе с министром С.Д.Игнатьевым. Вто­рой этап был инициирован докладом Н.С.Хрущева на XX съезде партии «О культе личности и его последстви­ях», в котором организаторами «позорного»дела был объ­явлен Сталин[3]. С тех пор официальная, так сказать, ка­ноническая версия врачебного заговора 1953 г. остава­лась неизменной вплоть до перестроечного времени, до которого она благополучно дожила, будучи малоприят­ным воспоминанием для властей и не привлекая поэтому внимания советских историков. Зато в этот период к «врачебному делу» с большим интересом отнеслись не­официальные исследователи из числа диссидентов, а че­рез них и западная историография. Основным источни­ком самиздатских и западных публикаций на эту тему служили, главным образом, воспоминания очевидцев тех событий и прежде всего представителей еврейской ин­теллигенции, пострадавшей в конце 40-х — начале 50-х гг., а с начала 70-х составившей основной поток советской эмиграции на Запад. В этих изданиях «дело врачей» интерпретировалось как исключительно ан­тиеврейская акция, которая, если бы не умер Сталин, должна была стать сигналом к массовым репрессивным действиям (казни, депортация и т.д.) против советского еврейства. Главной особенностью третьего историогра­фического этапа, связанного с перестроечной и постпе­рестроечной либерализацией, стало снятие официального табу на исследования по «делу врачей». Однако за редким исключением основная масса архивных документов по этой теме не была рассекречена и многие материалы и сегодня находятся на закрытом хранении. Все это мало способствовало новому сугубо научному осмыслению темы. В то же время устранение прежней цензуры спо­собствовало широкому распространению в виде массовых изданий, в основном публицистического характера, старой самиздатской и западной трактовки «дела врачей». Впрочем некоторые публицистические апокрифы перекочевали и в солидные западные научные издания, например, такие как [356] подготовленная Иерусалимским еврейским университетом «Краткая еврейская энциклопедия»[4].

           Однако в самое последнее время в связи с началом выборочной публикации ранее засекреченной архивной информации и появлением, например, таких сенсацион­ных мемуаров, как книга П.А.Судоплатова «Разведка и Кремль» (М., 1996), вышло наружу много новых и весьма важных фактов, которые уже не вмещаются в рамки до­минирующих в настоящее время представлений о по­следнем преступлении сталинизма. Так возникло новое дискурсивное направление в изучении событий начала 1953 г. Оно базируется на объективном анализе всего спектра источников, и, будучи свободным от устояв­шихся идеологем и мифологем, придает приоритетное значение использованию архивных документов. Источ­никовую основу исследований составили материалы ар­хива ФСБ РФ (прежде всего многотомная следственная документация по делу врачей), партийные документы из РГАСПИ и РГАНИ, а также многочисленные интервью с лицами, в том или ином качестве причастными к делу врачей, и их родственниками. Следование сугубо науч­ному взвешенному подходу выявляет несостоятельность некоторых ранее опубликованных работ, основанных на не всегда аутентичных фактах. Оказывается, например, что министр госбезопасности В.С.Абакумов, стоявший у истоков «дела врачей», далеко не тот «воспитанник» Л.П.Берия, каким он предстает в мемуарах Хрущева, утверждавшего, что этот министр «не ставил ни одного вопроса перед Сталиным, не спросив у Берия, как доло­жить Сталину»[5]. Ставшие доступными недавно докумен­ты говорят об обратном. Настоящим «воспитателем» Аба­кумова был сам Сталин. И хотя Берия действительно на первых порах покровительствовал Абакумову, назначив его в 1939 г. начальником управления НКВД Ростовской области, а в 1941 г. — начальником Управления особых отделов НКВД СССР, Сталин уже с 1943 г. стал персо­нально опекать перспективного руководителя спецслужб, [357] назначив его начальником Главного управления контр­разведки «СМЕРШ» Красной Армии, когда тому было 35 лет. Не обремененный не только годами, но и интеллек­туальным багажом (не закончил церковно-приходскую школу и до 1930 г. работал грузчиком), Абакумов готов был на все, дабы оправдать доверие вождя: активно бо­ролся с националистами в Прибалтике и на Украине, без лишних сантиментов провел репатриацию из Германии советских военнопленных, многие из которых оказались вскоре в Сибири на каторжных работах. Особо отличи­лась руководимая Абакумовым военная контрразведка в проведении операции по тайному захвату в январе 1945 г. в Будапеште известного шведского дипломата и обще­ственного деятеля Рауля Валленберга, спасителя тысяч обреченных на смерть евреев.

           Убедившись не только в личной преданности Абаку­мова, но и в его готовности не рассуждая исполнить са­мую политически грязную работу, Сталин решил его ру­ками начать послевоенную номенклатурную чистку. Вес­ной 1946 г. главе СМЕРШа было поручено производство арестов и ведение следствия по так называемому «авиа­ционному делу», по которому были репрессированы нар­ком авиационной промыленности А.И.Шахурин, руково­дители военно-воздушных сил и курировавшие их со­трудники аппарата ЦК ВКП(б). После того как Абакумов путем грубого нажима, угроз и издевательств добился вскоре признания обвиняемыми несовершенного ими вредительства, Сталин в начале мая отметил его заслуги назначением на должность министра госбезопасности. Занимавший ранее этот пост В.Н.Меркулов, считавший­ся ставленником Берия и имевший репутацию либераль­ного эстетствующего чиновника (писал под псевдонима­ми пьесы для театров), был с понижением в должности переведен на другую работу.

           Начавшееся в августе 1946 г. закручивание идеологи­ческих гаек и ужесточение режима новый шеф госбез­опасности встретил во всеоружии. В принятом 20 августа [358] постановлении Политбюро в структуре МГБ СССР пред­усматривалось создание тюремного отдела и особого со­вещания, предназначенного для внесудебной расправы с политически неблагонадежными людьми[6].

           В последующие годы МГБ под руководством Абаку­мова безотказно служило Сталину как главное орудие по­литического террора. Превратившись наряду с аппаратом ЦК ВКП(б) в генератор государственного антисемитиз­ма, это ведомство в январе 1948 г. организовало и прове­ло по указанию Сталина тайное убийство С.М.Михоэлса, сфабриковало потом целую серию «дел» против так на­зываемых еврейских буржуазных националистов, по ко­торым было вынесено немало смертных приговоров. Бы­ли расстреляны «националисты» и «шпионы», выявлен­ные в Еврейском антифашистском комитете, на Москов­ском автомобильном заводе им.Сталина (весна 1950 г.), Кузнецком металлургическом комбинате (конец 1950 — начало 1951 г.).

           Показательно, что как еврейский националист был арестован 18 ноября 1950 г. и профессор Я.Г.Этингер, с которого, собственно, и началось «дело врачей». Ему ин­криминировались также «клеветнические измышления» в адрес А.С.Щербакова и Г.М.Маленкова, которых он счи­тал вдохновителями антисемитской кампании в стране. То есть первоначально Этингер рассматривался следстви­ем как националист и антисоветчик и только после его смерти, последовавшей 2 марта 1951 г. в Лефортовской тюрьме, вдруг выяснилось, что он заведомо неправиль­ным «вредительским» лечением способствовал в 1945 г. смерти секретаря ЦК Щербакова. Эта версия, исхо­дившая от подполковника М.Д.Рюмина, допрашивавшего Этингера, а также И.С.Фефера и других руководителей ЕАК, выглядела настолько вздорной и надуманной, что Абакумов решительно отверг ее, предчувствуя, какими непредсказуемыми последствиями она чревата. Будучи малообразованным и прямолинейным, он предпочитал иметь дело с предельно упрощенными, ясными, хотя и [359] грубо сколоченными сценариями. Зная, что Сталин счи­тает буржуазный национализм злейшим врагом советско­го государства, Абакумов как руководитель «воо­руженного отряда партии» безжалостно боролся с теми, кто был или казался приверженцем этой идеологии, будь то, к примеру, люди, входившие в вооруженные отряды украинских националистов или еврейскую интеллекту­альную элиту — хранительницу культуры и традиций своего народа. Однако он не уловил того нюанса, что Сталин, да и частично аппарат ЦК, давно уже зара­женные антисемитизмом, объявили войну не только но­сителям национальной идеи, но и связанной с ними в какой-то мере ассимилированной части еврейства. При­чем, как показала кампания борьбы с космополитизмом 1949 г., эта связь устанавливалась властями совершенно произвольно и умозрительно. Рюмин же, сам махровый антисемит и к тому же авантюрист, был куда более изо­щрен в этих тонкостях настроений в верхах. К тому же, он знал, что Маленков, ставший после Жданова замести­телем Сталина по партии, никогда не простит Абакумову того, что его ретивость в «авиационном деле» чуть не стоила ему карьеры, а, может быть, и жизни.

           Действуя, что называется, ва-банк, Рюмин установил контакт с Маленковым через его помощника Д.Н.Су­ханова, и тем самым получил возможность соответ­ствующим образом составить и 2 июля 1951 г. направить письмо Сталину. В нем он обвинил своего шефа в том, что тот решил скрыть от советского руководства призна­ние Этингера во вредительском лечении Щербакова и потому умышленно довел его до смерти, поместив в ка­меру, куда нагнетался холод.

           Донос на высочайшее имя, что называется, упал на благодатную почву. Сталинизм, изначально настроенный по камертону теории заговора, не мог не отреагировать на столь сильный раздражитель. Тем более, что в его си­стемной памяти надежно зафиксировалась аналогичная ситуация, имевшая место в годы ежовских чисток. Ведь [360] по организованному в марте 1938 г. процессу так назы­ваемого антисоветского правотроцкистского блока наряду с такими бывшими соратниками Сталина, как Н.И.Бухарин, А.И.Рыков и Г.Г.Ягода прошли в качестве обвиняемых кремлевские врачи Д.Д.Плетнев, Л.Г.Левин и И.Н.Казаков. Им инкриминировалось вредительское лечение и участие в «злодейском умерщвлении» писателя А.М.Горького, его сына М.А.Пешкова, а также видных государственных деяте­лей В.Р.Менжинского и В.В.Куйбышева.

           Теперь по сценарию 13-летней давности начал разыгрываться новый политический спектакль. Под ру­ководством Маленкова, поднаторевшего в подобного ро­да делах еще в довоенную бытность его заведующим От­делом руководящих партийных органов ЦК, машина партийного дознания заработала на удивление быстро и слаженно. Уже через несколько дней, 11 июля, возглав­лявшаяся им комиссия, в которую входили также Берия, М.Ф.Шкирятов и Д.С.Игнатьев, представила Сталину проект постановления Политбюро «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопас­ности». Этим документом предусматривалось снятие Абакумова «с работы министра государственной безопас­ности СССР, как человека, совершившего преступление против партии и Советского государства», исключение его из партии и передачу дела в суд. Кроме того, предпи­сывалось «возобновить следствие по делу о террористи­ческой деятельности Этингера»[7].

           На следующий день Абакумова арестовали, а 9 августа новым министром госбезопасности был назначен С.Д.Игнатьев, человек Маленкова, до этого работавший заведующим Отделом партийных органов ЦК. Это был весьма посредственный слабохарактерный чиновник, ко­торый, по мнению Судоплатова, «совершенно не подхо­дил для порученной им работы»[8]. Впоследствии Игнатьев сразу же после смерти Сталина заявил, что последний при назначении его на должность министра потребовал принятия «решительных мер по вскрытию группы вра[361]чей-террористов, в существовании которой он давно убежден»[9].

           Таким образом, по команде Сталина дело одиночного медика-вредителя стало разрастаться в антигосударствен­ный врачебный заговор. Разумеется, что Рюмину, под­толкнувшему развитие следствия в этом направлении, поручается его возглавить. Вскоре его утверждают на­чальником следственной части по особо важным делам и заместителем министра[10]. Он получает регулярный до­ступ к Сталину и начинает активно отрабатывать пред­ложенную последним версию. Для этого 1 сентября 1951 г. из пересыльного лагеря на Дальнем Востоке был возвращен в Москву на переследствие ранее осужденный приемный сын Этингера Яков. Еще раньше, 16 июля, была арестована бывшая заведующая кабинетом функци­ональной диагностики кремлевской больницы С.Е.Кар­пай. Несмотря на оказанное на нее сильное давление, она решительно отвергла предъявленное ей обвинение во вредительском лечении Щербакова, М.И.Калинина и других советских руководителей. За несколько месяцев интенсивных допросов от нее удалось добиться только признания в том, что главный терапевт Лечебно-са­нитарного управления Кремля (ЛСУК) В.Н.Виноградов, в свое время консультировавший больного раком Кали­нина, ограничился назначением ему клизмы, диеты и общеукрепляющей терапии. Эти сами по себе ничего не значащие показания тем не менее открывали перед Рю­миным ту лазейку, через которую он надеялся проник­нуть в самую сердцевину заговора придворных врачей. Ведь профессор Виноградов был личным врачом Стали­на, в 1943 г. даже сопровождавшим его в Тегеран на встречу с У.Черчиллем и Ф.Рузвельтом.

           Получив от МГБ эти данные, Сталин еще больше укрепился в своих подозрениях. То что раньше лишь смутно рисовалось в его воспаленном мозгу, становилось как бы реальным. Заговор врачей, сотворенный вообра­жением диктатора как некий гомункулос, стал стреми[362]тельно разрастаться и превращаться этим же воображением в стоглавую гидру. Теперь необходимо было убедить своих соратников и весь народ в существовании действительной опасности для государства, а потом железной рукой ликви­дировать ее, стяжав в который уже раз лавры победителя. Несмотря на старость и болезни, Сталин был готов к ново­му испытанию, и, как писал Милован Джилас, так искрен­не переживал каждую из своих ролей, что казалось, он ни­когда не притворяется[11].

           Понимая, что в этой схватке, скорей всего последней, время работает против него, диктатор нетерпеливо торопил исполнителей своего замысла. Так, в январе 1952 г., когда Сталин, опасаясь за свою жизнь, уже отдалил от себя всех врачей, он грубо отчитал Игнатьева за медленные, как ему казалось, темпы следствия. «Я не проситель у МГБ! — неис­товствовал кремлевский хозяин. — Я могу и потребовать, и в морду дать, если вами не будут выполняться мои требова­ния... Мы вас разгоним, как баранов!»[12].

           Разумеется, после столь явных угроз машина след­ствия заработала на всех оборотах. Интенсифицируются допросы подследственных, производятся новые аресты врачей, подозреваемых в причастности к заговору; про­изводятся многочисленные экспертизы материалов след­ствия. Именно в связи с этим в документах «дела» впер­вые появляется имя Л.Ф.Тимашук, которую Хрущев в докладе на XX съезде партии назвал агентом госбезопас­ности, спровоцировавшим своим доносом Сталину рас­праву над кремлевскими врачами. На самом деле все бы­ло далеко не так однозначно.

           Летом 1952 г. Тимашук несколько раз вызывали на Лубянку в качестве медицинского эксперта. Во время одного из таких визитов случайно выяснилось, что она, работая заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы, в конце жизни Жданова имела непосредственное отношение к его лечению. В частнос­ти, за три дня до смерти секретаря ЦК ее вызвали в са­наторий «Валдай», где в августе 1948 г. тот проходил курс [363] лечения, и поручили провести электрокардиологическое обследование больного. В результате Тимашук были по­лучены данные, свидетельствовавшие о наличии у Жда­нова свежего инфаркта миокарда. Но начальник ЛСУК П.И.Егоров и лечащий врач Жданова Г.И.Майоров не согласились с этим выводом, настаивая на «функциональ­ном расстройстве сердечной деятельности» — именно такой диагноз был поставлен ранее авторитетным консилиумом в составе профессоров В.Н.Виноградова, В.Х.Василенко и того же П.И.Егорова. Руководство ЛСУК настояло на том, чтобы Тимашук не упоминала в своем заключении о наличии инфаркта у Жданова. Однако на следующий день у последнего произошел еще более сильный сердеч­ный приступ. И Тимашук, страшась ответственности в случае смерти Жданова, решила сообщить о своем диаг­нозе начальнику Главного управления охраны МГБ СССР Н.С.Власику, что и сделала, передав ему письмо через личного охранника Жданова А.М.Белова. 30 августа заключение Тимашук вместе с приложенными к нему листками кардиографии Абакумов вручил Сталину. А на следующий день Жданов умер. Подозрительный и обычно скорый на расправу Сталин почему-то на сей раз не стал проводить расследования, хотя на то были более чем веские основания, а распорядился отправить письмо Тимашук в архив. Возможно, он счел информацию, исходившую от рядового врача, малоубедительной, тем более, что она опро­вергалась мнением маститых кремлевских медиков, кото­рым он тогда еще доверял. Да и смерть своего соратника, который как и стоявшая за ним так называемая ленинград­ская группа советских руководителей, уже какое-то время находился в опале, Сталин, скорей всего, воспринял без особого сожаления.

           Что же касается Тимашук, то ее, продолжавшую об­винять руководство ЛСУК в неправильном лечении и смерти Жданова, вскоре убрали из кремлевской больни­цы, переведя на другую работу. Уже после смерти Стали­на, даже несмотря на то, что в ходе расследования, пред[364]принятого Берия станет очевидным, что практически все доказательства и факты по делу врачей — фальшивые, тем не менее профессор Виноградов уже без всякого дав­ления на него вынужден будет признать, «что у А.А.Жда­нова имелся инфаркт, и отрицание его мною, профессо­рами Василенко, Егоровым, докторами Майоровым и Карпай было с нашей стороны ошибкой»[13].

           Таким образом, имела место врачебная ошибка, слу­чившаяся во многом вследствие тех пороков, которые укоренились тогда в номенклатурном советском здраво­охранении с его мертвящим духом чиновной иерархич­ности, кастовой корпоративности, круговой поруки. И хотя эта ошибка носила случайный и неумышленный характер, Сталин возвел ее в ранг государственного пре­ступления. Более того, когда Игнатьев доложил Сталину, что Тимашук еще четыре года назад сообщала в Кремль о неправильном лечении Жданова, тот заявил, что ее пись­мо было скрыто от него Абакумовым и Власиком. И по­скольку первый уже находился в то время за решеткой, оставалось упрятать туда и второго, что и произошло 15 декабря 1952 г. Руководству же МГБ было приказано начать аресты главных «заговорщиков» — руководства ЛСУК и его ведущих специалистов, находившихся под подозрением у «органов». С конца сентября до первых чисел ноября 1952 г. были взяты под стражу основные фигуранты «дела врачей» — профессора П.И.Егоров, А.А.Бусалов, В.Н.Виноградов, В.Х.Василенко, Б.Б.Коган и другие. А в декабре 1952-го — феврале 1953-го прокатилась новая волна арестов придворных медиков. В конечном итоге в общее следственное производство по «заговору кремлевских врачей» было включено 37 дел, из которых по 28-ми проходили собственно сами врачи, а по остальным 9-ти — члены их семей, главным образом, жены.

           Первоначально арестованные, несмотря на изматы­вающие допросы и угрозы следователей, дружно отверга­ли предъявленные им обвинения. Такое упорство, при­ведшее Сталина в бешенство, было расценено им как [365] попытка скрыть от него правду о действительно суще­ствовавшем заговоре. 18 октября он разрешил руко­водству МГБ применить к подследственным методы фи­зического воздействия. Но поскольку во внутренней тюрьме на Лубянке не было приспособленного для пыток помещения, то сначала экзекуции (в основном телесные наказания с применением резиновых палок) проводились в Лефортово. Чтобы как-то компенсировать эту «недо­работку», уже с 6 ноября по указанию Рюмина в тюрем­ных камерах Лубянки стали применять такую пытку, как многосуточное содержание подследственных в металли­ческих наручниках. Причем, в дневное время руки зако­вывались будучи заведенными за спину, а в ночное — в положении спереди. Эти меры, впрочем, показались не­достаточными, и в декабре 1952 г. в кабинете начальника внутренней тюрьмы полковника А.Н.Миронова, который занимал эту должность начиная с 1937 г., была оборудо­вана импровизированная мини-пыточная. Для психоло­гического устрашения ее обставили ширмами и металли­ческими столами, напоминавшими оборудование прозек­торской или операционной. Для битья подследственных резиновыми палками (применение их и наручников про­изводилось с санкции министра госбезопасности или его заместителей) тогда же была создана команда дюжих мо­лодчиков, в которую входили лейтенанты Белов и Кунишников[14]. Забегая вперед, скажу, что 4 апреля 1953 г. Л.П.Берия как министр внутренних дел подписал приказ «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия», которым предписывалось «ликвидировать в Лефортовской и внут­ренней тюрьмах организованные руководством б[ывшего] МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, — уничтожить»[15].

           Несмотря на принятие столь радикальных мер, Ста­лин тем не менее был недовольным руководством МГБ. Вождя раздражал нерешительный шеф госбезопасности [366] Игнатьев с его мышлением заскорузлого партаппаратчи­ка и особенно возмущали попытки этого перестраховщи­ка постоянно информировать обо всем Маленкова и других своих покровителей в ЦК, которые были отнюдь не в восторге от авантюры хозяина с арестом кремлев­ских врачей, справедливо опасаясь того, что следующими его жертвами могут стать они сами. Эти настроения ока­зывали влияние и на Рюмина, который также несколько поумерил свой служебный пыл, все более тревожась за свое будущее. Наученный горьким опытом Ягоды, Ежова и Абакумова, он отнюдь не спешил оказаться в положе­нии мавра, сделавшего свое дело, и потому по возмож­ности спускал порученное ему расследование на тормо­зах. Номенклатурная же элита продолжала смотреть на Рюмина как на авантюриста и выскочку. К тому же сво­им участием в так называемом «мингрельском деле», раз­вернувшемся в конце 1951 — начале 1952 г., он настроил против себя всесильного Берия. Но тот не только устоял под напором этого направленного против него удара, но и добился летом 1952 г. смещения и ареста министра госбезопасности Грузии Н.М.Рухадзе — своего врага и одного из главных борцов с мингрельским национализ­мом. 14 ноября того же года не без стараний Берия Рю­мин без объяснения причин был снят с поста заместите­ля министра госбезопасности и направлен на рядовую должность в Министерство госконтроля СССР. Вместо него руководителем следствия по «делу врачей» был наз­начен человек Берия генерал С.А.Гоглидзе, который годом ранее вынужден был сменить кресло заместителя ми­нистра госбезопасности в Москве на кресло республикан­ского министра этого ведомства в Ташкенте. Правда, уже в феврале 1952 г. он был восстановлен в прежнем качестве.

           С этого назначения следствие по «делу врачей» при­обретает новую направленность. Сталина больше не устраивает наскучившая ему версия вредительства во вра­чебном деле путем неправильного диагностирования за­болеваний у советских руководителей и назначения вре[367]дящего их здоровью лечения. Он решил поднять это «дело» на более высокий международно-политический уровень. Теперь, как и в ходе громких показательных процессов 1936—1938 гг., его постоянно рефлексирующее воображение моделировало всевозможные злокозненные происки против собственной персоны с участием бли­жайшего вероломного окружения и вездесущей агентуры иностранных разведок. Нацеливая Гоглидзе на разобла­чение шпионско-террористической организации, кото­рую якобы сколотили в СССР западные спецслужбы, завербовавшие кремлевских врачей, Сталин напутствовал его буквально теми же словами, что и Н.И.Ежова в пору начала массовых репрессий в июле 1937 г. Он наказал от имени Инстанции передать следователям по особо важ­ным делам, что в МГБ «нельзя работать в белых перчат­ках, оставаясь чистенькими»[16]. Одновременно Сталин распорядился ознакомить арестованных врачей со сле­дующим официальным заявлением следствия: «Мы имеем поручение руководства передать вам, что за со­вершенные вами преступления вас уже можно повесить, но вы можете сохранить жизнь и получить возможность работать, если правдиво расскажите, куда ведут корни ваших преступлений и на кого вы ориентировались, кто ваши хозяева и сообщники. Нам также поручено пере­дать вам, что, если вы пожелаете раскаяться до конца, вы можете изложить свои показания на имя вождя, который обещает сохранить вам жизнь в случае откровенного признания вами всех ваших преступлений и полного раз­облачения своих сообщников. Всему миру известно, что наш вождь всегда выполнял свои обязательства»[17].

           Эта декларация была также из богатого арсенала поли­тической демагогии Сталина времен большой чистки, ког­да, например, бывшие оппозиционеры Г.Е.Зиновьев и Л.Б.Каменев на себе познали, чего стоят подобные завере­ния вождя.

           Отмеченные выше реминисценции носят не случай­ный характер, они свидетельствуют, что репрессии Ста[368]лина, в том числе и в начале 50-х гг., были не только, а, может быть, и не столько, следствием его пошат­нувшейся незадолго до смерти психики, а органическим пороком созданной им системы власти. В 1954 г. тонкий знаток сталинизма русский социалист-эмигрант Б.И.Ни­колаевский писал: «Он [Сталин] имел политику преступ­ную, но единственную, при которой диктатура могла удержаться. Его действия были определены этой полити­кой. Он террор вел не по безумию Калигулы, а потому, что сделал его фактором своей активной социологии»[18]. Иными словами, для поддержания собственного едино­властия и харизмы Сталину необходимо было время от времени являться перед народом и своими соратниками в тоге спасителя отечества, пропитанной кровью очередных врагов этого отечества. В этом и заключались периодиче­ски повторявшийся поведенческий стереотип системы, ее модус вивенди, та логика вещей, которая, как выражался Сталин, сильнее логики человеческих намерений.

           Итак, в ноябре 1952 г. Сталин инспирировал транс­формацию «дела врачей» в крупный международный за­говор сил империализма и реакции, стремящихся с по­мощью «пятой колонны» уничтожить политическое руко­водство первой страны социализма. Повинуясь воле вож­дя, МГБ стало срочно отрабатывать этот сценарий. В течение нескольких недель следствие путем подтасовок и фабрикации фактов, а также на основе так называемых признательных показаний, полученных от арестованных врачей с помощью угроз, изощренных пыток и издева­тельств, сумело наполнить эту концепцию конкретным содержанием. Было «доказано», что в наибольшей степе­ни преуспели в кознях против здоровья советских руко­водителей разведслужба США и работавшая под ее «крышей» «международная еврейская буржуазно-нацио­налистическая организация» «Джойнт», с которыми были связаны профессора М.С.Вовси, Б.Б.Коган, А.И.Фельдман, Я.Г.Этингер и другие кремлевские врачи еврейского про­исхождения. Не меньшими успехами, по данным МГБ, [369] могла похвастаться и английская Интеллидженс сервис, агентами которой числились, главным образом, русские врачи — П.И.Егоров, В.Х.Василенко, В.Н.Виноградов, А.А.Бусалов и другие. Так что, когда 1 декабря 1952 г. Сталин собрал членов Бюро Президиума ЦК, он готов был выступить перед своими соратниками во всеоружии поражающих воображение фактов о существовании в стране мощного шпионского спрута. Диктатор принялся запугивать присутствовавших тем, что «убийцы в белых халатах» намеревались не только умертвить Жданова и Щербакова, но и все советское руководство подлежало постепенному уничтожению. При этом в числе планиро­вавшихся жертв намеренно не были названы В.М.Моло­тов и А.И.Микоян, которые сами подозревались Стали­ным в шпионаже. В качестве подтверждения сообщенных откровений Сталин использовал протоколы допросов с «признаниями» арестованных врачей, которые потом регулярно направлялись Маленкову, Хрущеву и другим высшим руководителям страны. Войдя в роль спасителя беспечных и наивных соратников, Сталин с чувством торжествующего превосходства подытожил: «Вы слепцы, котята, что же будет без меня — погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов»[19].

           Результатом столь искусной политической игры стало принятие 4 декабря постановления ЦК КПСС «О вреди­тельстве в лечебном деле», в котором, как и следовало ожидать, основная вина «за многолетнюю и безнаказан­ную деятельность» «врачей-отравителей» возлагалась на «потакавших» им и утративших бдительность Абакумова и Власика. Предусматривалось также снятие с поста ми­нистра здравоохранения СССР Е.И.Смирнова: за потвор­ство «преступным» коллегам, с которыми он якобы «сросся на почве пьянства».

           Желая покрепче связать аппарат ЦК узами общей от­ветственности за последствия своего авантюристического курса, Сталин даже не пожалел своего любимого дети­ща — органы госбезопасности, уготовив им роль мальчи[370]ка для битья. В тот же день, то есть 4 декабря, было при­нято и постановление ЦК «О положении в МГБ», кото­рое требовало «решительно покончить с бесконтроль­ностью в деятельности органов Министерства государ­ственной безопасности и поставить их работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии»[20]. Стремясь также найти очередного козла отпу­щения, на сей раз для объяснения причин столь долгого пребывания у власти в Чехословакии американо-сио­нистской агентуры (напомним, что накануне, 3 декабря, состоялась казнь главных обвиняемых процесса по делу Сланского), Сталин тем же постановлением резко рас­критиковал внешнюю контрразведку МГБ, оказавшуюся, по его мнению, не на высоте. В связи с этим Первое главное управление МГБ, созданное ранее на базе раз­ведслужб Комитета информации при МИД СССР, было реорганизовано в Главное разведывательное управление. Руководителями нового главка была назначена бывшая креатура Абакумова, которую Сталин решил вновь ис­пользовать, противопоставив Берия. Начальником ГРУ МГБ и первым заместителем министра стал один из главных организаторов акции по убийству С.М.Михоэлса С.И.Огольцов, возвращенный из Узбекистана, где руко­водил местной госбезопасностью. Его заместителем и на­чальником Первого (разведывательного) управления ГРУ утвердили специалиста по борьбе с сионизмом Е.П.Пито­вранова, который до ареста в 1951 г. руководил 2 Глав­ным (контрразведывательным) управлением, а теперь не только был освобожден, но и вновь облечен доверием вождя. Не перенеся столь головокружительных кадровых кульбитов в своем ведомстве и не выдержав постоянных нападок и разносной критики со стороны Сталина, се­рьезно заболел министр госбезопасности Игнатьев. У не­го произошел инфаркт миокарда и он надолго отошел от дел, передав свои полномочия Гоглидзе и Огольцову.

           Следует отметить, что негативизм в оценке деятель­ности советских спецслужб в послевоенной Восточной [371] Европе был усилен Сталиным намеренно и, возможно, потому, что он хотел подчеркнуть собственную роль в установлении там приемлемого для СССР порядка. На самом же деле чекисты немало потрудились в этом ре­гионе. Именно здесь, в так называемых странах народной демократии они обрели вдруг нового противника — меж­дународный сионизм, который был объявлен Москвой преданным слугой американского империализма. И глав­ное сражение этому новоявленному врагу Сталин решил дать в Чехословакии. Такой выбор, по-видимому, пред­определило то важное обстоятельство, что эта страна яв­лялась самым экономически и социально развитым госу­дарством Восточной Европы, в наибольшей степени свя­занным своей культурной и демократической традицией с Западом. Все это не могло не вызывать у подозритель­ного Сталина излишней предубежденности к пражскому руководству, даже после того как в 1948 г. оно стало полностью коммунистическим. Масло в огонь сталин­ской мнительности подливал руководитель соседней Вен­грии — Матиас Ракоши, которого один из его коллег по кабинету министров назвал самым хитроумным из поли­тических деятелей, которых он когда-либо встречал[21]. Не по наслышке зная об антисемитизме, царившем в совет­ском партийно-государственном аппарате, Ракоши, буду­чи евреем, как, впрочем Михай Фаркаш, Иожеф Реваи, Эрно Герэ, Габор Петер и другие его ближайшие сорат­ники, еще в мае 1945 г., желая отвести от себя подозре­ние, проинформировал Москву о массовом проникнове­нии евреев в ряды компартии Венгрии, назвав это се­рьезной угрозой для ее будущего[22]. Глубоко усвоив лю­бимый афоризм Сталина — чтобы руководить, надо пред­видеть — Ракоши работал на опережение. Этот «лучший венгерский ученик товарища Сталина» был первым среди руководителей восточноевропейских стран, который по­шел на крупномасштабную чистку в своем окружении. По его приказу в мае — июне 1949 г. арестовали 150 чел., в том числе 5 членов ЦК Венгерской партии труда, 10 [372] генералов и полковников. Всех их объявили агентами Тито и империалистических разведок. Руководителем вскрытой органами «пятой колонны» решили по согласо­ванию с Москвой объявить министра иностранных дел и бывшего заместителя Ракоши по партии Ласло Райка, которого обвинили в подготовке плана государственного переворота, согласованного в деталях с министром внут­ренних дел Югославии Александром Ранковичем во вре­мя визита последнего в Венгрию в октябре 1948 г. В сен­тябре 1949 г. в народном суде Будапешта прошел показа­тельный процесс над Райком и семью его подельниками, четверых из которых, а также Райка приговорили к смертной казни. Еще до этого судилища, в середине ию­ня, Ракоши, находясь с визитом в Праге, передал Кле­менту Готвальду список на 65 высших чехословацких чи­новников, которые фигурировали в показаниях венгер­ских «заговорщиков» как англо-американские шпионы. Однако в Праге явно не торопились следовать примеру венгерских товарищей. Тогда в начале сентября Ракоши направляет к Готвальду с новым посланием своего брата Золтана Биро. Последний потом сообщил, что чехосло­вацкий руководитель беседовал с ним в раздраженном тоне, сказав, что «старые заслуженные деятели партии не могут стать шпионами»[23].

           Думается, что разоблачительный пафос Ракоши сти­мулировался в какой-то мере чувством самосохранения, заставлявшим его всякий раз в случае опасности спасать собственную жизнь, предлагая взамен жизни других по­тенциальных жертв. Особенно неуверенно почувствовал себя Ракоши, да и другие восточноевропейские руково­дители еврейского происхождения, когда с весны 1949 г. Сталин стал все решительней требовать от них покончить в своих странах с сионизмом и еврейским национализ­мом. Однако и тут чехословацкие товарищи не спешили угодить вождю «прогрессивных народов». В марте 1950 г. заместитель председателя Комитета информации В.А.Зорин, который раньше был послом в Праге, сообщил секретарю [373] ЦК М.А.Суслову, что органы госбезопасности Чехослова­кии не ведут серьезной борьбы с сионистским подпольем и не организовали в свое время агентурной разработки изра­ильской миссии, использовавшей это для беспрепятствен­ного выезда из страны всех желающих евреев[24].

           Для укрепления в том числе и антисионистского на­правления в деятельности чехословацких спецслужб, 14 июня 1950 г. было принято решение Политбюро ЦК ВКП(б) о направлении в Прагу группы сотрудников МГБ во главе с полковником В.А.Боярским. Сразу же после прибытия на место Боярский добился согласия Готвальда на создание в структуре чехословацкой госбезопасности специального антисионистского отдела. А уже через нес­колько месяцев прошла серия арестов высокопоставлен­ных чехословацких функционеров, среди которых было немало евреев (первый секретарь обкома партии Брно Отто Шлинг и др.). Совместными усилиями советских и местных сотрудников госбезопасности из арестованных был выжат компромат на генсека компартии Чехослова­кии Рудольфа Сланского и заведующего международным отделом ЦК КПЧ Бедржиха Геминдера, которых предпо­лагалось объявить главарями антигосударственного заго­вора. Однако «гениальный дозировщик» Сталин не спе­шил с решением их судьбы. Он посчитал присланные ему материалы «недостаточными» и не дающими оснований для обвинений[25]. Поэтому аресты Сланского, Геминдера и тех, кого спецслужбы рассматривали как их сообщни­ков, были временно отложены. Отсрочка эта, видимо, была в какой-то мере обусловлена кадровыми пертурба­циями, происходившими в то время в МГБ в связи со смещением Абакумова. Тот же Боярский хоть и не сразу, но также подпал под эту чистку. Выяснилось, что в быт­ность заместителем начальника МГБ Московской облас­ти он неоднократно получал сигналы о связях Абакумова с женщинами легкого поведения, однако эта информа­ция так и не была доведена до сведения ЦК, даже после смещения последнего. Был также получен донос о том, [374] что Боярский на своем рабочем столе в московском управлении держал портрет Абакумова. К тому же, Бояр­ский оказался не чист на руку: за время пребывания в Чехословакии он и его семья допустили значительный перерасход средств, которые выделялись им местными властями. 2 ноября 1951 г. решением ЦК ВКП(б) Бояр­ский был отозван в Москву и понижен в звании до под­полковника[26]. Вместо него в Прагу прибыл полковник А.Д.Бесчастнов, ранее руководивший сталинградским управлением МГБ. Ему и было доверено вскоре поста­вить логический крест на политической карьере Слан­ского. 23 ноября с санкции Сталина тот был арестован. А год спустя в Праге прошел публичный процесс по делу антигосударственного заговорщицкого центра. Перед трибуналом предстали Сланский и 13 его «сообщников»; 11 обвиняемых были евреями. 3 декабря всех осужден­ных, за исключением 3-х, предали смертной казни через повешение, их тела сожгли, а пепел развеяли по ветру.

           Подводя итоги этого страшного аутодафе, К.Готвальд сказал, выступая на общегосударственной конференции: «В ходе следствия и во время процесса антигосудар­ственного заговорщицкого центра был вскрыт новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию. Это — сионизм». Правда, докладчик не забыл уточнить, что «борьба с сионизмом не имеет ничего общего с антисемитизмом»[27]. Однако при том юдофобском угаре, в котором пребывала тогда страна, эта оговорка была воспринята не больше чем формальность.

           Процесс Сланского, ставший последней крупной по­бедой злого гения Сталина, видимо, рассматривался по­следним как генеральная репетиция аналогичной, но, скорее всего, более крупной политической акции, кото­рую он намеревался осуществить вскоре в Советском Союзе. Механизм подготовки этой акции официально был запущен 9 января 1953 г. Тогда состоялось заседание Бюро Президиума ЦК КПСС, на котором обсуждался проект [375] адресованного народу сообщения ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей», а также передовая статья в «Правде» под хлестким заголовком «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Помимо чле­нов Бюро — Л.П.Берия, Н.А.Булганина, К.Е.Ворошилова, Л.М.Кагановича, Г.М.Маленкова, М.Г.Первухина, М.З.Сабурова и Н.С.Хрущева — на этом заседании при­сутствовали секретари ЦК А.Б.Аристов, Л.И.Брежнев, Н.Г.Игнатов, Н.А.Михайлов, Н.М.Пегов, П.К.Поно­маренко, М.А.Суслов, председатель Комитета партийного контроля М.Ф.Шкирятов, главный редактор «Правды» Д.Т.Шепилов, а также заместители министра госбезопас­ности С.А.Гоглидзе и С.И.Огольцов. Примечательно, что сам Сталин неожиданно уклонился от участия в этом заседании. Зная византийскую натуру диктатора, можно предположить, что он на всякий случай хотел создать себе не только «алиби» и тем самым снять с себя ответ­ственность за инспирирование «дела врачей», но и иметь возможность при необходимости переложить эту ответ­ственность на участников заседания. В свое время Л.Д.Троцкий отметил эту характерную особенность в по­ведении Сталина, который «в критические дни и наибо­лее критические часы» стремился всегда «оставить за со­бой свободные руки для того, чтобы отойти в сторону и обвинить других»[28]. Показателен в этой связи эпизод, описанный композитором Т.Н.Хренниковым. В конце 1952 г. Сталин, в последний раз присутствовавший на заседании комитета по премиям своего имени, совер­шенно неожиданно для присутствовавших заявил: «У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!»[29].

           13 января было опубликовано сообщение ТАСС о раскрытии заговора кремлевских врачей. Тем самым был дан сигнал к развертыванию пропагандистской кампа­нии, нацеленной на обработку общественного мнения в связи с судом над «врачами-убийцами». О том, что тако­вой намечался красноречиво свидетельствовала концовка сообщения: «Следствие будет закончено в ближайшее [376] время». Ведущую роль в организации новой психологи­ческой атаки на общество играл Н.А.Михайлов, назна­ченный в октябре 1952 г. секретарем ЦК и заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК. Этот малообразо­ванный и недалекий партфункционер, начинавший свою трудовую деятельность чернорабочим, в самый разгар кровавых предвоенных чисток возглавил ЦК комсомола, негласно считавшийся самой аморальной школой совет­ского карьеризма. В послевоенное время Михайлов ак­тивно включился в борьбу с «безродным космополитиз­мом». Документы, направленные им в то время в ЦК ВКП(б), носили откровенно антисемитский характер. Это обстоятельство, скорей всего, и предопределило кад­ровый взлет Михайлова на XIX съезде партии, позво­ливший ему вплоть до смерти вождя пребывать в высшем эшелоне партийной бюрократии.

           Будучи типичным выскочкой и калифом на час, быв­ший комсомольский лидер стремился во всем угодить своему всевластному покровителю. Не мудрствуя лукаво, он в своих выступлениях и статьях широко использовал теоретическое сталинское наследие 20-х — 30-х гг., осо­бенно напирая на тезис об обострении классовой борьбы по мере построения социализма. Такой же пропагандист­ской реминисценцией представляется и устроенный с благословения руководства Агитпропа бум вокруг имени «скромной труженницы» Лидии Тимашук, мгновенно прославившейся на всю страну после опубликования 21 января указа о награждении ее орденом Ленина «за по­мощь, оказанную Правительству в деле разоблачения врачей-убийц». Нечто похожее уже происходило в начале 1937 г., когда Сталин на февральско-мартовском пленуме ЦК поблагодарил другого «маленького человека» — П.Т.Николаенко, рядовую агитпроповку с Украины, ко­торая помогла партии в борьбе с «засильем троцкистских вредителей», которое обнаружилось тогда в ближайшем окружении расстрелянного вскоре секретаря ЦК КП(б) Украины П.П.Постышева.

           [377] Расширявшаяся день ото дня пропагандистская исте­рия вокруг «врачей-шпионов» вызывала двойную реак­цию в общественном сознании — агрессивность и жела­ние расправиться с «убийцами в белых халатах», с одной стороны, и панический, животный страх перед ними — с другой. Соединение этих негативных эмоций с антисеми­тизмом и шовинизмом создавало поистине гремучую смесь. Вспоминая о том времени и о Сталине, поэт Д.С.Самойлов писал: «Он сумел заразить всю страну. Мы жили тогда манией преследования и величия»[30].

           Всплеск плебейского антисемитизма свидетельствовал о его живучести в обществе и о том, что не так уж много изменилось с тех пор, как в начале 1924 г. в сводках ГПУ отмечалось распространение слухов, что Ленина «отра­вили жиды стремящиеся захватить власть в свои руки... Ленин отравлен врачами-евреями»[31].

           В результате затравленное сознание еврейского насе­ления переполнялось самыми мрачными предчувствиями. Известный среди столичной интеллигенции театральный администратор И.В.Нежный так комментировал сообще­ние ТАСС от 13 января: «Этим воспользуются погром­щики, стоящие у тех или иных рулей, и поведут корабль к гибели... Им важно утопить евреев, и они это сделают. Вот скоро в Румынии готовится антиеврейский процесс! Там дело будет такое, как в Чехословакии... Потом будет в Болгарии, потом в Албании, потом всех жидов соберут в одну кучу и к чертям в Сибирь»[32]. Слухи о готовящейся властями депортации евреев были тогда широко распро­странены. Появились они еще в начале 1949 г. после разгрома Еврейского антифашистского комитета, в пери­од массовых арестов представителей еврейской интелли­генции и проведения пропагандистской кампании борь­бы с космополитизмом. Разговоры о депортации прово­цировались и антисемитски настроенными кругами. Из­вестно, например, что жена руководителя Агитпропа Р.Т.Михайлова, особа властная, недалекая и грубая, дер­жавшая своего мужа «под каблуком», сказала тогда Свет[378]лане Аллилуевой: «Я бы всех евреев выслала вон из Москвы!»[33].

           В еврейской среде трагическая безысходность и отчая­ние рождались в атмосфере нагнетавшейся исподволь юдо­фобии и в то же время обусловливались в какой-то мере традиционным менталитетом, сформированным тысячелет­ним опытом беспрестанных гонений и постоянным ожида­нием очередной национальной катастрофы, а также свежей памятью о выселении целых народов, обвиненных в годы войны в сотрудничестве с врагом. Распространению слухов способствовало и полное отсутствие гласности в стране, в которой население компенсировало отсутствие официаль­ной достоверной информации всеми доступными ему спо­собами — так называемым чтением газет между строк, пере­судами, толками и т.п.

           На Западе о готовившемся Сталиным переселении евреев в Сибирь заговорили еще с 1949 г., со времени начала антикосмополитической кампании в СССР. С тех пор там вышло множество исследований в той или иной мере затрагивающих эту тему, и в большинстве из них еврейская депортация рассматривается как реально спла­нированная и детально подготовленная массовая акция, исполнение которой было сорвано в последний момент неожиданной смертью Сталина. Причем это утверждение основывалось главным образом на свидетельствах людей, которые вроде бы или сами видели, или от кого-то слы­шали, что по всей стране евреев уже внесли в специаль­ные списки на выселение в Сибирь, где были построены целые лагеря для переселенцев, а на запасных путях уже стояли сформированные для этой цели составы. Эти описания обросли множеством дополнительных подроб­ностей и деталей в целом ряде статей и книг, вышедших в России с началом перестройки. Однако ни западными, ни российскими авторами пока не было приведено ни одного достоверного факта, подтверждающего подготовку депортации. Между тем существование подобных планов отрицается такими хорошо осведомленными в тайнах [379] сталинской политической кухни деятелями, как П.А.Су­доплатов и Л.М.Каганович. Не упоминает о депортации в своих мемуарах и такой яростный критик сталинских преступлений, как Н.С.Хрущев. Кроме того, существует немало других веских аргументов против такой версии. Самое главное, что не было официальной директивы, санкционирующей депортацию. Если бы таковая суще­ствовала даже в засекреченном виде, она непременно бы обнаружилась, как это произошло со многими другими утаенными советским режимом документами. Сейчас, например, опубликованы секретные приказы Государ­ственного комитета обороны о выселении в 40-е гг. че­ченцев, ингушей, других кавказских народов. В отличие от этих территориально локализованных этносов евреи в основном проживали в городах по всей территории СССР, причем не обособленно в виде общин, а в боль­шинстве своем ассимилировавшись и растворившись в массе инонационального, главным образом, русского населения. Поэтому депортацию евреев нельзя было про­вести с помощью одной даже самой решительной дирек­тивы, требовались предварительные радикальные измене­ния, и не только в советском законодательстве (нап­ример, легализация антисемитизма), но и в официальной коммунистической идеологии, которая несмотря на шо­винистический пресс сталинизма еще сохраняла роман­тику большевистского интернационализма, и которой были чужды национальная дискриминация и тем более расизм. Симптоматично, например, что несмотря на всю симпатию Сталина к традиционно крепкой русской госу­дарственности, так и не было полностью реабилитирова­но историческое прошлое России, и Октябрьский пере­ворот продолжал почитаться не только как великая соци­альная, но и национально-освободительная революция. Не случайно, нагнетавшийся с конца 30-х гг. русский патриотизм так и не смог вытеснить пропаганду совет­ского патриотизма, а наоборот был потом поглощен по[380]следним, что означало преодоление сталинского дуализ­ма в идеологии.

           Если, следуя принципу, что все познается в сравне­нии, проанализировать антиеврейскую политику в гитле­ровской Германии, то следует констатировать, что массо­вому выселению евреев из этой страны в конце 30-х гг. (не говоря уже о моменте принятия так называемого окончательного решения еврейского вопроса в начале 1942 г.) предшествовали соответствующее идеологическое обоснование (издание «Майн Кампф» А.Гитлера и других откровенно расистских и антисемитских работ), еврей­ский экономический бойкот 1933 г., нюрнбергские расо­вые законы 1935 г., еврейские погромы ноября 1938 г.

           Сталину, если он действительно замысливал еврей­скую депортацию, еще только предстояло провести по­слушное ему советское государство по этому страшному пути. Но диктатор не мог не понимать, что такого экспе­римента его многонациональная империя выдержать не в состоянии, она просто может развалиться. Думается, что масштабы антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политической системы. Дальней­шее следование тем же курсом, не говоря уже о проведе­нии еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью глобальных политических и идеологиче­ских преобразований (легализация антисемитизма, а, значит, и введение расовой политики, отказ от коммуни­стической идеологии, освящавшей государственное един­ство советских народов и т. д.), чреватых самыми непред­сказуемыми последствиями. Например, зверь стихийного антисемитизма мог вырваться на свободу и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных ка­таклизмов. Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Страшились такого развития событий и ближайшие соратники вождя, которые резонно опаса­лись того, что «дело врачей» будет использовано для по­следующей расправы с ними. Известно, что в последние [381] месяцы своей жизни Сталин наложил опалу на Молото­ва, Микона и Ворошилова, подозревая их в сотрудни­честве с западными разведками. Скорей всего, готовив­шийся процесс по «делу врачей» как раз и замышлялся с целью инициации новой верхушечной чистки, как это уже было в 30-е гг. в СССР и в 40-х - начале 50-х гг. — в странах Восточной Европы. За такую версию говорят произведенные Сталиным в конце 1952 — начале 1953 г. соответственно арест и отстранение от должности (фак­тически — домашний арест) таких влиятельных и много знающих людей из его ближайшего окружения, как гене­рал Н.С.Власик и А.Н.Поскребышев. Видимо, от них он намеревался получить компромат на утративших его до­верие членов высшего руководства партии и государства. Итак, главная цель затеянной Сталиным авантюры — это очередная смена бюрократической элиты, а пропаган­дистская с привкусом антисемитизма кампания — это своего рода отвлекающий маневр, обеспечивавший успех главного дела. И если бы процесс по делу врачей все же состоялся, то в качестве главных обвиняемых на нем пред­стали некоторые вчерашние соратники Сталина. На их мес­те вряд ли могли оказаться евреи. Ведь для показательной расправы над ними Сталин вполне мог использовать про­цесс по делу Еврейского антифашисткою комитета.

           Если проводить сравнение с подготовкой процесса над руководством ЕАК, то суд над кремлевскими врача­ми и их тайными «покровителями» во власти должен был состояться лишь в отдаленной перспективе (не были аре­стованы главные фигуранты, не составлено обвинитель­ное заключение и т.д.). Тем не менее Сталин в последние дни своей жизни решил свернуть эту подготовку. Веро­ятно, учитывая бесперспективность своей авантюры, не­гативное отношение к ней в своем ближайшем окруже­нии, а также бурную реакцию Запада на антиеврейский подтекст советской пропаганды, надо полагать, Сталин понял, что «дело врачей» — это его проигрыш, возможно, самый крупный за время его карьеры. Загнав себя и всю [382] страну в идеологический и политический тупик, он стал искать приемлемый для себя выход из создавшегося по­ложения, который позволил бы ему завершить начатую акцию, сохранив при этом свое «прогрессивное» идейное лицо. И.Сталин, известный своей осторожностью, ре­шавшийся на тот или иной политический шаг только будучи уверенным в его успехе, должен был пойти на попятную. Характеризуя поведения Сталина в подобных ситуациях, Троцкий в свое время писал, что «он прини­мает участие тогда, когда нельзя не принять участия. И когда успех обеспечен объективной обстановкой»[34]. Опыт подсказывал ему тот вариант отступления, который был претворен им в жизнь в марте 1930 г. Тогда столкнув­шись с ожесточенным сопротивлением его планам на­сильственной коллективизации, Сталин написал статью «Головокружение от успехов». Но отступив Сталин, уже не обладавший тем запасом здоровья, который имел в начале 30-х гг., естественно не мог рассчитывать на то, что через некоторое время скопит силы и перейдет в контрнаступление. Сталинский режим агонизировал: он уже не был способен ни на крупномасштабную кадровую чистку, ни на тем более открытую антиеврейскую акцию. Гипотетическая депортация, таким образом, лишалась какого-либо шанса на осуществление даже в будущем. Не случайно, думается, после 20 февраля 1953 г. пропаган­дистский накал обличения «врачей — вредителей» явно пошел на убыль. Более того, Сталин поручил заведую­щему Агитпропом Михайлову подготовить проект письма в редакцию «Правды» от имени наиболее выдающихся и известных в стране деятелей еврейского происхождения. И такое коллективное послание было составлено. Ак­тивное участие в его подготовке приняли известный журналист Я.С.Хавинсон и академик историк И.И.Минц.

           В письме, которое должны были подписать от имени советского еврейства около 60 чел., клеймился американ­ский империализм, происки международного сионизма, государство Израиль, с которым незадолго до этого [383] СССР разорвал дипломатические отношения, обличался даже антисемитизм в странах, где у власти находились правые проамериканские правительства. Присутствовал там и один абзац, в основном излагавший содержание сообщения ТАСС от 13 января 1953 г. «Арест группы врачей-вредителей». Вместе с тем, отмечалась вы­дающаяся роль Советского Союза в спасении челове­чества от гитлеризма, а европейских евреев — от полного уничтожения. При этом особо подчеркивалось, что не­смотря на попытки Запада «создать почву для оживления в СССР антисемитизма, этого страшного пережитка прошло­го», «русский народ понимает, что громадное большинство еврейского населения в СССР является другом русского народа». В письмо даже было включено пожелание начать издание в Советском Союзе газеты, предназначенной для широких слоев еврейского населения в стране и за рубе­жом»[35].

           Текст этого верноподданнического послания, подго­товленного в ЦК, явно диссонировал с содержанием предшествующей пропаганды. В нем отчетливо ощуща­лось стремление дезавуировать антисемитские выпады, имевшие до этого место в печати и радиопередачах. Не­которые из тех, кто должен был подписать данное посла­ние, отказались это сделать. Например, И.Г.Эренург, названный поэтом Д.Самойловым «крайним западным флангом сталинизма»[36], в обращении к Сталину мотиви­ровал свое решение тем, что это письмо может укрепить у части евреев «националистические тенденции» и сму­тить их намеками на существование отдельного еврей­ского народа, хотя «еврейской нации нет»[37]. Каганович также отказался поставить свою подпись под письмом, заявив Сталину, что он прежде всего член Президиума ЦК, а не еврейский общественный деятель[38].

           Поскольку вскоре диктатор умер, письмо так и не по­явилось в печати. Преемникам диктатора не надо было прибегать ни к этому маневру, ни к другим искусным шагам, чтобы выйти из положения, в котором они оказа[384]лись отнюдь не по собственной воле. Под нажимом Бе­рия руководство партии и государства решило эту про­блему быстро и радикально. О процессе над врачами, проведение которого и раньше уже было поставлено под сомнение, теперь не могло быть и речи. А 13 марта 1953 г. Берия приказал провести переследствие по «делу врачей». Арестованным дали понять, что все, что с ними творилось до сих пор, было произволом, и они должны теперь помочь новому руководству восстановить социа­листическую законность. 31 марта Берия утвердил поста­новление о прекращении уголовного преследования и освобождении из-под стражи всех проходивших по делу кремлевских врачей. А 3 апреля по его же инициативе Президиумом ЦК КПСС было принято постановление об их реабилитации.

           Так закончилось знаменитое «дело врачей», причем завершилось оно таким же провалом, как и ровно за со­рок лет до этого не менее известный и позорный для России процесс над Менделем Бейлисом. Исход этого «дела» стал не только первым крупным поражением Ста­лина, но и сильным ударом по созданной им бесчеловеч­ной системе, ударом, инициировавшим начало ее идей­ного и политического краха.

 

[384-385] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

 

           Е.Г.Гимпельсон:

           Как можно определить роль Берии во всей этой истории?

           Г.В.Костырченко:

           В докладе я касался роли Берии. Конечно, он, как и другие ближайшие соратники вождя, над которыми на­висла угроза очередной чистки, не были заинтересованы в развитии сюжета с «заговором врачей-вредителей» и были заинтересованы в его скорейшем свертывании, что и произошло сразу же после смерти Сталина.

           [386]Ю.Н.Жуков:

           На какие фонды, на какие дела вы опирались при подготовке монографии «В плену у красного фараона"?

           Г.В.Костырченко:

           В основном это Центральный архив ФСБ. Я смотрел дела по следственному делу «врачей-вредителей», это многотомное дело, в него входят документы по 37 участ­никам этого дела.

           Г.А.Куманев:

           Вы сказали, что примерно с 20 февраля история с де­лом врачей пошла на убыль. На какие факты вы опира­лись, определяя эту дату?

           И второй вопрос, связанный с этим. Какой вы можете назвать официальный документ, где бы в последний раз упоминалось дело врачей, не считая различных заметок в газетах?

           Г.В.Костырченко:

           Это сообщение МВД СССР о реабилитации, которое было опубликовано 4 апреля 1953 г. Я не называл точную дату — 20 февраля. Я сказал, что пропагандистский накал по этому делу пошел на убыль, потому что есть масса подтверждающих это фактов, которые показывают, что это было именно так.

           Недавно у нас было обсуждение диссертации по обра­зу врага, и там тоже по этому же периоду приводятся документы о том, что снимались с публикации многие антиамериканские статьи. Чувствуется, что Сталин шире смотрел не только на этот антиамериканский накал, но и на антизападную направленность. Все это шло в одной струе, поскольку врачей обвиняли в сотрудничестве с западными спецслужбами и т.д., и, конечно, Сталин в первую очередь бил здесь по американцам и другим сво­им западным недругам. Но примерно в это же время, во [387] второй половине февраля, чувствуется переориентация этого пропагандистского направления.

           Ю.Н.Жуков:

           Я согласен с мнением докладчика, который пришел к выводу, что «дело врачей» не носило столь явно направ­ленного антисемитского характера. Я сумел познако­миться с рядом документов, которые позволяют убедить­ся в правоте слов Г.В.Костырченко. Более того, они по­казывают, что все было гораздо сложнее и не сводилось к врачам как таковым.

           Первый, по сути дела, серьезный арест, связанный с врачами Лечсануправления Кремля, которое юридически находилось под юрисдикцией Минздрава СССР, но фак­тически подчинялось Главному управлению охраны КГБ СССР, произошел еще 15 февраля, когда арестован был замдиректора «Барвихи», знаменитого правительственно­го санатория, Рыжин. Отсюда начинает крутиться след­ственная машина. 29 апреля 1952 г. был снят со своего поста начальник Главного управления охраны Мини­стерства госбезопасности СССР генерал-лейтенант Вла­сик. Он был направлен в город Асбест заместителем на­чальника местного лагеря. Но на этом машина не оста­новилась. 10 мая того же года был снят его заместитель Лынько — тот самый Лынько, который получил фельд­связью с Валдая записку Л.Тимашук. Он поставил свою визу на этом документе и направил по инстанции Власи­ку и далее Абакумову. И именно Лынько сразу же после его ареста ставились весьма сакраментальные вопросы. Первый вопрос: каким образом Егоров был назначен начальником Лечсанунра Кремля, кто продвигал его на этот пост, и почему Эттингер, уволенный из Лечсанупра Кремля, был лечащим врачом Щербакова в 1945 г.

           Затем происходит совершенно невероятное и, навер­ное, мало кому известное. 29 мая 1952 г. Главное управ­ление охраны КГБ ликвидируется. Его численность с 9,5 тыс. чел. сокращается до полутора тысяч. Самое ин[388]тересное тут то, что прежде всего первыми же приказами было ликвидировано управление, которое занималось скрытой охраной трассы между Кремлем и Ближней да­чей. Все были уволены. Им было предложено идти, если они хотят, в ОРУД ГАИ либо искать самим работу. Во- вторых, в мае 1952 г. было ликвидировано Управление, которое ведало охраной черноморских правительствен­ных дач. То есть постоянная охрана с правительственных дач, в том числе и с трех дач Сталина на Кавказе была ликвидирована.

           Затем происходит арест бывшего начальника Лечса­нупра Кремля Бурсалова, который возглавлял Лечсанупр до Егорова. И только после этого уже — арест Егорова и других врачей Лечсанупра Кремля.

           Кого же арестовывают из врачей? Для этого, действи­тельно, приходится вернуться к делу Тимашук.

           Тимашук, вынужденная, как уже отметил докладчик, под нажимом Егорова и Виноградова написать неверный диагноз, т.е. не тот, который она поставила, тут же напи­сала записку, которая ушла к Абакумову и далее наверх, и в силу того, что через сутки Жданов все-таки умер, к обсуждению вопроса о диагнозе, болезни и причинах смерти Жданова пришлось вернуться.

           6 сентября Лечсанупр вынужден был собрать большую конференцию, в которой приняли участие практически все ведущие врачи Лечсанупра для того, чтобы опреде­лить, чей диагноз правилен, Егорова или Тимашук.

           Эта конференция признала, что прав Егоров, Тима­шук ошибалась. После этого Тимашук уволили из Лечса­нупра. Стенограмма этого заседания была снова отправ­лена наверх, и на ней появилась прелюбопытнейшая за­пись, сделанная Власиком, заменявшая резолюцию: «То­варищ Поскребышев ознакомлен. Он считает правиль­ным диагноз Егорова, а не Тимашук». Прошу запомнить это обстоятельство. Именно Поскребышев, как, видимо, хороший знаток медицины и определял верность диагноза.

           [389] После отстранения Рюмина и замены его Гоглидзе начинаются первые допросы Власика, которого в середи­не ноября срочно затребовали из Асбеста.

           К допросу, к документам, которые фиксируют вопро­сы и ответы, по понятным причинам следует относиться очень осторожно. Следователь желал услышать от того, кого он допрашивал то что он хотел, и поэтому очень трудно понять, где сказана правда, а где заведомая ложь, ради того только, чтобы спасти себя. Но обычно все до­просы такого рода в МГБ начинались с самых простых вопросов: фамилия, имя и отчество, дата рождения то есть с данных, где не нужно что-то скрывать и утаивать.

           И вот по допросам Власика уже в ноябре снова звучат те же самые мотивы, которые звучали после начала допросов Лынько, его заместителя. Кто поставил на должность на­чальника Лечсанупра Кремля Егорова и кто разрешил Эт­тингеру и Егорову из Лечсанупра лечить Щербакова. Более того, и Лынько, и Власик проходили следствие по обвине­нию в участии в заговоре кремлевских врачей.

           Наконец, следует напомнить еще одну деталь. По­скребышева не арестовали. В середине февраля его от­странили от занимаемой должности, и вот тут возникает еще одна линия «дела врачей», при этом она фигурирует во всех этих делах. С «делом врачей» связаны не только врачи Лечсанупра Кремля и не только работавшие там евреи. Более сильный удар был нанесен по Главному управлению охраны МГБ. Арестовали, посадили и от­нюдь не реабилитировали ни в марте, ни в апреле, ни позже (всем, кому дали 10-15 лет, они отсидели свое) руководителей этого Главного управления. И вот теперь прошу обратить внимание (это только для размыш­лений — то, что я предлагаю): арест Абакумова в 1951 г. Это дальний круг охраны Сталина. Это человек, верный ему, подчинявшийся ему во всем, и здесь докладчик сто­процентно прав.

           Затем устранение Власика, начальника охраны руко­водителя партии и правительства. Того самого Власика, [390] которого неоднократно снимали со своих должностей в Отделе охраны в разное время — в 30-е и после войны, дважды в 1946 г., и всякий раз Сталин его восстанавли­вал на этих должностях. Но на этот раз такого не про­изошло... Затем аресты Лечсанупра Кремля, который также являлся своего рода охраной здоровья руководите­лей партии и правительства, и, наконец, выход на По­скребышева — по сути дела, вне зависимости от офици­альной должности, секретаря Сталина многие годы.

           Таким образом, после публикации сообщения в январе 1953 г. картина для всех представлялась как антисемитская кампания только в силу фамилий, названных в сообщении ТАСС МВД, а если рассматривать действительные дела, которые хранятся сегодня в архивах, но, к сожалению, практически недоступны, возникает иное: идет борьба с тем, что составляло несколько колец окружения не столько партии и правительства, сколько Сталина. И не случайна вот эта самая линия — от Абакумова (наиболее широкая, дальняя линия обороны) до Поскребышева.

           Здесь докладчик прав. Нужно искать ответ на вопрос — что же было за так называемым «заговором кремлевских врачей», который следует скорее рассматри­вать как кодовое название политической операции. Речь идет, конечно, о борьбе за власть и о борьбе, направлен­ной против Сталина.

           Г.А.Куманев:

           Я прежде всего хочу в связи с моим вопросом привес­ти факт, который мне как современнику тех событий (я был студентом) хорошо запомнился. Мне думается, самое последнее официальное сообщение об этом деле и его краткая оценка содержались в докладе Михайлова по случаю очередной годовщины памяти Ленина. Это при­мерно через неделю после официального объявления о деле врачей. Эта неделя была связана с тем, что подня­лась огромная волна протестов за рубежом. И это так или иначе учитывалось.

           [391]Что касается заявления Ю.Н.Жукова о том, что это дело не носило только антисемитскую окраску, то по докумен­там, о которых массы не знали, можно наверное придти к такому выводу. Но официально, когда было объявлено, это была явно антисемитская волна. Даже в «Правде» появи­лись публикации, фельетоны, где упоминались лица еврей­ской национальности, появились анекдоты.

           Докладчик вкратце затронул вопрос об антисемитизме Сталина. Я думаю, что здесь Сталин показал себя весьма противоречивой фигурой. Может быть, он действительно был с головы до ног антисемитом. Но что у него было на уме, определить до конца невозможно.

           С одной стороны, вы посмотрите, в ближайшем его окружении: Каганович — еврей, одно время — второе лицо в партии. Если бы Сталин был на сто процентов антисемитом, то как это вяжется — вот эта фигура? И не только Каганович. Возьмите, например, хотя бы органы ОГПУ и НКВД, начиная с Ягоды и его ближайшего ок­ружения, там много лиц еврейской национальности. И Мешик и Креновский и т.д.

           Второе. Противоречивая позиция в годы войны. Ста­лин учитывал, что опора на лиц еврейской националь­ности дает очень многое в битве с фашизмом. И это про­явилось в годы Великой Отечественной войны. Лица ев­рейской национальности получили, по-моему, пятое мес­то по числу Героев Советского Союза. А ведь последнее слово всегда было за Сталиным.

           Это с одной стороны. А с другой стороны, мы можем, действительно, привести очень много фактов, которые говорят о том, что и в кругу своего ближайшего окруже­ния, и в своей политике, он показал себя как антисемит.

           Нужно быть очень внимательным в оценке политики, действий Сталина. Какая здесь должна быть опора? До­кументы, свидетельства. Многие участники событий та­ких свидетельств не оставили.

           [392] Документы же, которыми мы пользуемся, не все правдивы. К ним тоже надо относиться критически и знать, что это за документы.

           Л.Н.Нежинский:

           Я не открою никакого секрета, если скажу, сколь ост­рую и вместе с тем интересную и нужную тему взялся ана­лизировать в своем докладе Г.В.Костырченко. И даже не­большая дискуссия, которая здесь состоялась, конечно, свидетельствует о том, насколько и сегодня неоднозначно воспринимается все то, что мы узнаем по этому, я бы даже не сказал комплексу, а клубку проблем, вокруг которого сегодня так эмоционально выступали наши коллеги.

           Доклад является очередным этапом в исследовании этой темы и всего комплекса проблем, которые с ней связаны. И мне не надо вам долго объяснять, потому что здесь люди, которые не первый год занимаются историей XX столетия в России, ее советским периодом, какую роль играла в 1952, 1953, фактически уже с 1951 г. не только каждая неделя, но иногда даже каждый день в нашей внутриполитической жизни, а стало быть, и в це­лом ряде наших внешнеполитических акций.

           Сейчас становятся доступными документы о том, как болезненно реагировал Сталин на те неудачи, которые и он, и все советское руководство терпели во второй поло­вине 1952 г. в войне в Корее. «Да, — говорил он, — это хорошо, что американцы в конце концов Маккартура сняли, который в своей ярости дошел до того, что гово­рил: “А может быть, давайте атомную бомбу на этих ко­рейцев и китайцев, а заодно и вообще на Дальний Во­сток, включая дальневосточные районы Советского Сою­за...”. — Да, в конце концов, Трумэну-то что? Он ли­шается поста Президента, и именно корейская проблема привела к тому, что Эйзенхауэр стал Президентом США...». На все это Сталин очень болезненно реагиро­вал, ему давали не только сводки о бесконечных маниа­кальных заговорах, о готовящемся убийстве и т.п. Ему [393] докладывали и о реакции простых людей в провинциаль­ных городках, которые перестали получать письма от своих мужей, братьев, военных летчиков, погибших в Корее. Как оказалось по нашему официальному спра­вочнику, изданному в 1992 г., мы там потеряли 332(!) боевых самолета, и вы можете легко себе представить, что это значит, хотя число погибших летчиков, согласно официальным данным, составляло только 120. Однако в целом число погибших в Корее офицеров и солдат, со­гласно имеющимся данным, составляет цифру порядка 347 чел. Некоторые считают, что эти данные занижены.

           Наряду с поставленным в докладе кругом проблем, нельзя забывать и внешнюю сторону, потому что мне кажется, что иногда Сталин устраивал какие-то крупные внешнеполитические акции, чтобы придавить неудобные вопросы, неудобные разговоры, которые иногда возника­ли в нашем обществе. И не случайно сегодня появляется все больше документов о таких «неудобных» вопросах в конце 1945, 1947 г. Поэтому некоторые наши исследова­тели высказывают мнение, что речь Черчилля, знамени­тая его речь в Фултоне — это был подарок для Сталина, так как это давало ему повод прекратить, придавить эти неудобные разговоры и неудобные вопросы и т.п.

           Необходимо сочетать изучение всего комплекса на­правлений внутренней и внешнеполитической деятель­ности.