Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Выпуск 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. 480 с. 30 п.л. 21,11 уч.-изд.л. 250 экз.

Благотворительность и общественное призрение в России ХIХ-начала XX века. Институциональное развитие в контексте формирования гражданского общества

Автор
Ульянова Галина Николаевна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Ульянова Г.Н. Благотворительность и общественное призрение в России ХIХ-начала XX века. Институциональное развитие в контексте формирования гражданского общества // Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Вып. 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 164-217.

Текст статьи

[164]

Г.Н.Ульянова

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ПРИЗРЕНИЕ В РОССИИ XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ В КОНТЕКСТЕ ФОРМИРОВАНИЯ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА*

 

           Исторически в России, как и в других государствах Европы, отношение государства к обездоленным прошло три этапа. На первом этапе господствует личная благотворительность ко всем нуждающимся без исключения, проявляющаяся в форме милостыни. На втором этапе преобладает государственная репрессия как мера борьбы против нищенства. И наконец, на третьем этапе, определяющим моментом становится сознание общественного долга. На первых двух этапах ростки общественной благотворительности слабы и главным образом проявляются в церковной сфере (через подаяния прихожан; врачевание и призрение в монастырях). Широким общественным движением, набирающим силу, благотворительность становится на третьем этапе. Хронологически этот этап совпадает с наступлением Нового времени, в период которого благотворительность получает мощную идейную подпитку в виде гуманистических воззрений, выработанных европейским Просвещением. Нравственным венцом эволюции процесса благотворительности является соединение усилий трех сил, а именно, отдельных лиц, общества и государства, соответственно в формах частной благотворительности, общественного призрения и государственной системы социального обеспечения. Необходимо отметить, что благотворительность и призрение как явления, основывающиеся на духовном и душевном по[165]буждении, в первую очередь, милосердии, не всегда име­ли желанные социальные и экономические последствия из-за легкой своей доступности злоупотреблению. Ярко и образно сказал об этом В.О.Ключевский: благотворительность «чиста в своем источнике, но легко поддается порче в своем течении. Здесь она против воли благотворителей и может разойтись с требованиями общественного блага и порядка»[1].

           Методологическая ориентация данного исследования отчасти заложена в его названии. История благотворительности и общественного призрения в России имеет колоссальную литературу соответствующего периода. Содержащая большой объем разнородных данных эта литература весьма ценна как источник, но очень редко может быть использована, как первичный аналитический материал.

           Для освоения столь значительного объема информации мы прибегли к известной степени формализации отдельных пластов явления. В качестве основной структурной единицы, приемлемой для изучения, нами выделены так называемые «институты помощи бедным». Сюда мы включаем различные организации, общества, комитеты и проч. Но при этом не ставится задача описания деятельности каждого учреждения (их на рубеже XIX—XX вв. было около 11 тыс.), а представляется целесообразным выделить типологически характерные для каждого исторического периода институты.

           Что касается историографического аспекта проблемы, то генезис и особенности функционирования российской самобытной модели благотворительности не являлись предметом специального изучения в отечественной историографии вплоть до начала 1990‑х гг.[2] Приоритет в постановке проблемы изучения российской благотворительности принадлежит, как это ни парадоксально, американским исследователям-русистам. Причины такого положения и результаты работы американских ученых были подробно проанализированы в нашей недавней статье[3].

          [166] Особо следует здесь упомянуть обстоятельные исследования А.Линденмайер, изданные в 1982–1993 гг.[4] и осветившие следующие аспекты темы: политика царского правительства по отношению к самодеятельным объединениям (на примере частных благотворительных организаций); городские участковые попечительства о бедных в Москве; дома трудолюбия. Надо отметить работу Дж.Брэ­дли «Московский работный дом и реформа городского призрения в России»[5], опубликованную в 1982 г. Анализ зарубежной литературы свидетельствует о глубокой проработке американскими коллегами некоторых частных аспектов истории русской благотворительности. Фрагментарность этих исследований очевидна и закономерна, поскольку изучение находится в начальной стадии.

 

1. Устройство Приказов общественного призренияв царствование Екатерины II

           В России призрение обездоленных впервые получило определенный характер задач государственного управления с изданием «Учреждения о губерниях 7 ноября 1775 г.»[6]

           Следует заметить, что на протяжении первых двенадцати лет своего царствования (до 1775 г.), императрицей Екатериной II было издано немало указов, касающихся дела призрения: об учреждении в Москве «общим подаянием» Воспитательного дома для приносимых детей с больницею для сирых и неимущих (1763); об учреждении Воспитательного дома в Петербурге (1772); о петербургских увечных, праздношатающихся, безумных, престарелых (1770–1775)[7]. Но эти распоряжения не были связаны единым планом. Законодательство Екатерины II продолжало борьбу с профессиональным нищенством, но суровость репрессивных мер заметно снизилась по сравнению с прежним временем, и в частности, было отменено «нещадное битье» нищих[8].

            [167] «Учреждение о губерниях» положило начало организации общественного призрения, которая сохранялась в Российской Империи до введения земских установлений в период Великих Реформ, а в неземских губерниях просуществовала до наступления советского времени. Здесь нелишне вспомнить, что «устойчивость екатерининских административных учреждений свидетельствует о том, что они были возведены на прочном социальном фундаменте и если не всеми, то по крайней мере некоторыми своими сторонами соответствовали условиям текущего исторического момента»[9].

           На несколько десятилетий определившее структуру местного управления «Учреждение о губерниях» предполагало создание в каждой губернии, помимо судебных, двух типов административных учреждений, а именно казенной палаты и приказа общественного призрения.

           Приказ общественного призрения действовал под председательством губернатора. В Приказе заседали два заседателя от верхнего земского суда, два – от губернского магистрата и два от верхней расправы (в губерниях, где она полагалась). Кроме того, Приказ мог призывать в свои заседания, в случае надобности, дворянского предводителя и городского голову (выборного руководителя купеческой корпорации). Как видим, формально в Приказах присутствовали представители сословий.

           Статья 380 «Учреждения о губерниях» очертила круг внимания местных властей к нуждающимся. Сюда во­шло, помимо «попечения о народных школах», также «установление и надзирание» сиротских домов, госпиталей и больниц, богаделен, домов для сумасшедших, работных и смирительных домов. Очевидно, что столь широко намеченные обязанности Приказов – от народного образования до усмирения людей «непотребного и невоздержного житья» – не зря дали повод исследователям отметить, что эти обязанности были «не связаны между собою какою-либо общею мыслью»[10].

           [168] Значительные заботы о местном благоустройстве предполагали и значительные средства. По статье 382 предписывалось отпускать Приказам по 15 тыс. руб. из доходов соответствующих губерний. Эта сумма должна была явиться основным капиталом, причем деньги эти можно было отдавать за узаконенные проценты на верные заклады, но только на заложенные имения той губернии, где находился Приказ. (Подобные финансовые операции Приказов в качестве кредитных учреждений прекратились только в 1860 г., при Александре II, и взамен доходов по этой статье Приказам стали отпускать 850 тыс. руб. в год из государственного казначейства[11]). Кстати, некоторые исследователи объясняли мысль императрицы приурочить кредитное дело к призрению бедных влиянием народного воззрения, по которому «всякая лихва, процент – дело греховное и поэтому, если и разрешаемое, то лишь с богоугодной, благотворительной целью»[12].

           В результате, к 1810 г. капиталы Приказов составляли 6 млн. руб., а к 1825 г. – до 25 млн. руб.[13] Накануне же земской реформы сумма эта выросла почти до 100 млн. руб. (99.486.687 руб. на 1 января 1862 г.)[14]. В 1861 г. в подведомственных 55 губернским Приказам 768 благотворительных заведениях (сюда входили: 519 больниц, 44 дома умалишенных, 64 учебно-воспитательных заведения, то есть сиротские и воспитательные дома, училища детей канцелярских служителей, фельдшерские школы, 111 богаделен и инвалидных домов, 30 смирительных и рабочих домов) призревалось 181.553 чел. В другие годы число пациентов было большим. Кроме того, ежегодно оказывались многочисленные денежные пособия разным лицам и учреждениям[15].

           Капиталы Приказов помимо процентов на первоначальные 15-тысячные вклады включили также благотворительные частные пожертвования. В пользу Приказов были также предоставлены: «хозяйственные доходы» (как плата за призрение в заведениях, доходы с оброчных статей), процент от продажи игральных карт, пенные [169] и штрафные деньги по приговорам присутственных мест, апелляционные деньги по неправым апелляциям, прием судебных вкладов, с удержанием в пользу Приказов определенного процента[16], и проч. В необходимых случаях Приказам помогали деньгами города.

           Существенную роль в развитии филантропии в России сыграло дозволение использовать «доброхотные подаяния» (содержалось в статье 392 «Учреждения о губерниях», гласившей: «Буде же случится, что частный человек, или какое-то общество или город или селение захотят установить которое-нибудь из вышеописанных учреждений или к установленным прибавить пожелают своим иждивением, то приказ общественного призрения не чинит в том никому препятствия»[17]). В результате, в столицах и в провинции возникли заведения, многие из которых целиком были созданы и содержались на частные средства, как например, больница на 56 кроватей на средства купцов Киселевых в Шуе.

           И. и Д.Киселевы в 1836 г. выразили желание построить больницу в память о своем деде-первогильдейце, о чем довели до Высочайшего сведения в 1837 г. и тогда же получили разрешение начать стройку. Строительство завершилось в 1844 г., и Киселевыми был представлен в Министерство внутренних дел проект положения о больнице. В 1844 г. положение удостоилось Высочайшего утверждения, и в 1845 г. больница была открыта. Устройство и оборудование больницы обошлось благотворителям без малого в 1 млн. руб. (982 тыс. руб.асс.). Комитет Министров, приняв во внимание, что пожертвование Киселевых выходит из ряда обыкновенных, пожаловал братьев орденами Св.Анны третьей степени[18].

           Оценивая «приказный» период в истории русского призрения, следует сказать, что, безусловно, возникновение (по мысли и почину императрицы) государственных учреждений, призванных заботиться об обездоленных, было бы невозможным без качественных перемен в самих жизненных условиях русского общества во второй [170] половине XVIII в., и прежде всего, фактического образования местных дворянских обществ[19]. Однако, признавая, что в создании Приказов выразился прогрессивный для своего времени взгляд на призрение как отрасль государственного управления, тем не менее, надо согласиться с тем, что Приказы представляли собой «центральные для губернии управления благотворительными заведениями, а не учреждения, ведающие все дела призрения в жизни»[20]. Они следовали бюрократическому стилю и для населения были, в лучшем случае, малодоступны. «В учреждении их проявилось высшее развитие идеи призрения, как отрасли государственного управления, заменившей собой идею благотворительности в религиозно-нравственных целях – для спасения души благотворителя»[21].

           Деятельность Приказов, первоначально контролируемая выборными от сословий, в первой половине XIX в. постепенно эволюционировала в сторону бюрократизации. Перейдя всецело в руки чиновников, Приказы общественного призрения снискали печальную славу из-за царящей там атмосферы хищений, особенно при заготовке продовольствия и одежды для призреваемых.

           Но эта оценка касается несовершенств самой системы управления призрением. Если же обратиться к собственно заведениям, то заслуги законодательства Екатерины II велики именно во внедрении специализации, которой прежде не существовало, и заведения, как бы они ни назывались (больницы, сиротские приюты, богадельни) наполнялись и взрослыми, и детьми, и больными, и здоровыми, умалишенными, сиротами, калеками. Екатерининские законоположения положили этому конец и повлияли на устройство чистых типов филантропических заведений, в распорядке жизни и практической деятельности которых были заложены нормы, изменяемые и улучшаемые затем на протяжении последующего столетия.

 

[171]

2. Создание светских благотворительных обществ в первой четверти XIX в.

           Главнейшей тенденцией исторического развития благотворительности в России было усиление общественного, самодеятельного начала. Новым явлением стало возникновение в первой четверти XIX в. первых благотворительных обществ, учрежденных под контролем государства частными лицами. В одном из официальных изданий было отмечено, что «правительство в период царствования Императора Александра I много сделало по части общественного призрения; но оно, при всем старании, едва ли могло в значительной степени удовлетворить потребностям и нуждам народа, если бы оно не нашло содействия в духе того же самого народа, привыкшего, по религиозным своим убеждениям, считать благотворительность одною из первых обязанностей»[22].

           В 1802 г. было образовано «Филантропическое общество» в Петербурге. Открытие его было закреплено законом[23], гласившим, в частности, в духе модной в то время сентиментальности: «Растроганну быть наружным и весьма часто обманчивым видом нищеты и убожества не есть еще благодеяние. Надлежит искать несчастных в самом жилище их – в сей обители плача и страдания. Ласковым обращением, спасительными советами, словом: всеми нравственными и физическими способами стараться облегчить судьбу их; вот в чем состоит истинное благодеяние»[24]. В 1816 г. это общество получило стройную организацию под названием «Императорское Человеколюбивое общество»[25]. Первоначально оно состояло из двух комитетов (попечительного и медико-филантропического), занимавшихся рассмотрением прошений о помощи, поступивших на имя Государя. По уставу попечительного комитета его задача заключалась: «В отыскании бедных, большею частию в отдаленных и не проезжих местах города живущих, в разведывании о [172] состоянии и поведении их и в составлении не только денежного подаяния, но и других пособий, особенно больным необходимых»[26]. Вскоре был устроен третий комитет для издания «Журнала Императорского Человеколюбивого общества» (выходил в 1817–1826 гг.) – первого в России специального периодического органа для обсуждения дел благотворительности.

           Главная финансовая поддержка Человеколюбивому обществу проистекала из казны. Всемилостивейше жаловались 100 тыс. руб. ежегодно: 30 тыс. медико-филан­тропическому комитету, 70 тыс. – попечительному[27]. К 1913 г. Человеколюбивое общество объединяло 274 благотворительных заведения в 37 губерниях. Общая сумма капиталов составляла более 32 млн. руб., а годовой бюджет за 1912 г. исчислялся в 3,5 млн. руб.[28]

           Кроме Человеколюбивого общества, под влиянием гуманистических идей, лицами из образованного дворянства были образованы (в течение 1807–1824 гг.) в разных городах Империи – попечительные о бедных комитеты (в Казани, Воронеже, Уфе и Слуцке), общественные кассы взаимопомощи (в Саратове, Петербурге, Дерпте), местные благотворительные общества в различных формах (в Вильне, Новогрудке, Харькове, Ревеле, Брест-Литовске, Пернове, Якобштадте, Дерпте, Гродно)[29].

           Отечественная война 1812 г., всколыхнувшая русское национальное самосознание, вызвала целое движение по организации помощи воинам. В рамках его, в 1813 г. было предпринято издание газеты «Русский инвалид», при которой образовался значительный благотворительный фонд из частных пожертвований (к концу 1813 г. капитал его составлял 115 тыс. руб., а через год – до 300 тыс. руб.[30]), а также учрежден особый «Комитет 18 августа 1814 года» для помощи изувеченным генералам и офицерам[31].

           Число отдельных благотворительных заведений, созданных на частные средства было в дореформенный период незначительно. Тем не менее, уже начало XIX в. отмечено очень крупными пожертвованиями на благо[173]творительность. В их числе: устройство графом Шереметевым в Москве Странноприимного дома на 100 чел. с больницей на 50 чел., на что было затрачено 2,5 млн. руб. (1803); устройство помещиком Лутовиновым у себя в Мценском уезде Орловской губ. больницы с аптекой и лабораторией (1806); пожертвование коллежским советником Злобиным 40 тыс.рублей на учреждение больниц для бурлаков (1808)[32] и др.

           Таким образом, к началу XIX столетия опеределенно относится возникновение частной благотворительности в светских ее формах. Как же реагировали власти на это новшество? Даже при внешне благосклонном отношении, подобные самодеятельные устремления вызывали настороженность, так что даже исключалась возможность их широкого развития. Запретительные тенденции в отношении общественной инициативы отразились в законодательной регламентации, в частности в положении Комитета министров 4 октября 1817 г. «О правилах упо­требления пожертвований, вступающих на устроение заведений для призрения неимущих»[33].

           Для учреждения благотворительных обществ требовалось каждый раз Высочайшее соизволение, а для открытия заведения надо было полностью обеспечить его основным капиталом. Вследствие этого устраивать благотворительные заведения было невероятно дорого и потому доступно только очень богатым людям, действовавшим в расчете только на свои возможности. Даже для принятия пожертвования следовало предварительно получить справку о нравственных качествах жертвователя[34]. В результате, наблюдалось не только медленное развитие частной благотворительности, но «местами даже упадок ее, наблюдавшийся особенно за время реакции во второй четверти текущего столетия (XIX – Авт.). Некоторые, из возникших при императоре Александре I, частные общества закрылись... и уже не возобновлялись»[35].

           Эта регрессивная тенденция была следствием правительственной опеки даже над мельчайшими проявления[174]ми общественной жизни. Порой совершенно благонамеренные деяния вызывали подозрение властей. Доходило до трагикомических ситуаций. Например, широко стал известен случай, когда сердобольный офицер был привлечен к ответственности за то, что без разрешения начальства приютил нескольких бездомных детей.

 

3. Учреждения Императрицы Марии – благотворение под Высочайшим покровительством

           Сдерживание гражданской инициативы в Николаевское царствование привело к возобладанию государственного начала в деле помощи бедным, что выразилось в активности Ведомства учреждений Императрицы Марии. Это особое благотворительное придворное ведомство начало свою деятельность в 1797 г., когда московский и петербургский Воспитательные дома со всеми их заведениями перешли под личное покровительство супруги Павла I императрицы Марии Федоровны[36], а с 1828 г. получило название «Ведомство учреждений Императрицы Марии» (ВУИМ). Заведения Ведомства содержались на счет личных средств Государыни (около 50%), казенной субсидии и частных пожертвований. Еще одним источником было особое обеспечение, например, обороты Ссудной и Сохранной казны. В 1798 г. в дополнение к вышеуказанному, было введено в пользу Воспитательных домов право взимания 10%-ных сборов с увеселений и театров, и карточная монополия[37].

           Законодательство Николаевской эпохи уделило значительное внимание учреждениям императрицы Марии. На следующий день после кончины своей матери, 25 октября 1828 г., Николай I издал указ о порядке управления заведениями, состоявшими под попечением покойной Государыни. Именно этим указом заведения получили наименование «Учреждений императрицы Марии» и бы[175]ла учреждена особая должность статс-секретаря по делам управления УИМ (им являлся с 1828 по 1842 г. Г.И.Вил­ламов[38]). При издании этого и последующих указов Николай Павлович руководствовался духовным завещанием Марии Федоровны (вскрытым 4 декабря 1828 г. и содержащим подробные указания, кому из императорской семьи что поручается в деле благотворительности) и подчеркивал, что он исполняет ее волю. Одним из четырех указов устанавливался особый «мариинский» знак отличия для награждения лиц, «кои одушевляясь любовью к бедным и страждущим, посвящают все свои силы, способности и все время жизни облегчению участи злополучных или нравственному образованию сиротствующего юношества»[39].

           Хотя после смерти Марии Федоровны (с 1828 по 1840 г.) в структуре УИМ открылось еще 30 заведений, однако, «прежней кипучей и живой деятельности, вдохновляемой непосредственно покойной императрицей, уже не замечается. Она как бы замирает...»[40]. Это объяснялось тем, что бюрократы УИМ много занимались усовершенствованием внутренних порядков по канцелярии, утверждением уставов заведений, урегулированием штатов и прочими канцелярскими занятиями, и меньше внимания уделяли собственно делу призрения. Но с 1850‑х гг. наблюдался новый подъем.

           Благодаря личному покровительству и участию членов августейшей фамилии (после смерти Марии Федоровны ведомство последовательно возглавляли – при Николае I и Александре I императрица Александра Феодоровна, при Александре II императрица Мария Александровна, при Александре III и Николае II императрица Мария Федоровна) на протяжении 120 лет существования ВУИМ заняло выдающееся место в истории русского общественного призрения. Его деятельность, начавшись с попечения о воспитательных домах и институтах благородных девиц, распространилась на нуждающихся всех видов: детей, стариков, калек. Помощь осуществлялась предоставлением пропитания, проживания, обучения или денежного посо[176]бия (последнее выдавалось на руки или вносилось в виде платы за обучение, призрение, лечение).

           Число заведений постоянно увеличивалось (1828 г.– 39, 1854 г. – 236, 1902 г. – более 1000). Сумма капиталов составляла к 1 января 1905 г. более 128 млн. руб., а ежегодный бюджет в начале XX в. исчислялся не менее 24 млн. руб.[41]

 

4. Комитеты для разбора и призрения просящих милостыни

           Наиболее существенным фактом в сфере призрения в Николаевскую эпоху следует признать устройство в столицах совершенно нового типа филантропических учреждений. В 1830‑е гг. в Петербурге (1837)[42], а спустя год в Москве (1838)[43] возникли «Комитеты для разбора и призрения просящих милостыни», кратко называемые также «Комитеты о нищих». Учрежденные по сенатским указам «в виде опыта» комитеты получили временные положения и правила, очерчивающие круг их действий. Как водится, эти «временные» комитеты прожили много дольше, чем многие постоянные учреждения.

           В ведение Комитетов о нищих были переданы работные дома, в которых содержались задержанные за нищенство. В задачи комитетов входили меры профилактического характера, а именно, так называемый, «разбор» нищих. Местной полиции вменялось в обязанность препровождать в комитет просящих на улице милостыню. В комитете разбирали нищих от бродяг, и последних отправляли для наказания в специальные учреждения. Нищих же квалифицировали по четырем группам, и в зависимости от обстоятельств каждого случая, либо оказывали помощь (лицам, случайно впавшим в нужду), либо прибегали к принудительному труду и высылке по этапу на родину (эти меры применялись для нищих-про­фессионалов[44]). В последующее десятилетие комитеты о [177] нищих возникли также в губерниях и уездах, но большой роли не сыграли. В 1855 г. из 63 губернских комитетов действовало 12, а из 360 уездных – только 7[45].

           По сути, комитеты явились попыткой государства, совершенно не справлявшегося с огромным количеством нищих, обратиться к содействию общества. Эти подконтрольные государству институты мыслились как новая форма учреждения, где бюрократические усилия сочетались бы с финансовым и личным участием добровольных деятелей, отдающих делу и деньги и труд. В состав столичных комитетов вошли лица из дворянства, купечества и духовенства, снискавшие себе авторитет благотворительностью, например, в Петербурге купцы: почетный гражданин А.Сергеев, коммерции советник К.Новиков, первогильдеец В.Жуков.

           Возглавлялись комитеты дворянами, зарекомендовавшими себя ранее на государственной службе и склонными «к общественной пользе». В Москве устройство комитета было возложено на Степана Дмитриевича Нечаева, участвовавшего ранее в декабристском движении, а после, не понеся наказания, дослужившегося до должности обер-прокурора Святейшего Синода[46]. Оставшись вдовцом с четырьмя детьми на руках, Нечаев в 1836 г. переехал жить в Москву. Учитывая его большие государственные способности, ему предложили место сенатора в одном из московских департаментов Сената. Здесь «лю­бовь к занятиям и честолюбие заставили его искать для себя какого-либо самостоятельного места, на котором он мог бы отличиться»[47]. Таким делом стал Комитет по разбору и призрению нищих, тем более, что дело не было для Нечаева внове – в 1820‑х гг. он служил чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе кн. Д.В.Голицыне, и деятельность его была по благотворительной части[48].

           По воспоминаниям сотрудника комитета графа М.В.Толстого, ежедневно из полиции в комитет приводили от 100 до 300 нищих (а иногда и до 1000)[49]. При энергичном руководителе, каким был Нечаев, работа ки[178]пела. На каждого нищего составлялась бумага, в соответствии с которой, после резолюции Нечаева, в тот же вечер решалась дальнейшая судьба попавших в комитет из полиции людей. Кого-то распределяли по больницам и богадельням, других высылали на родину, или направляли в губернское правление (беспаспортных и беглых).

           Благодаря изобретательности и обходительности Нечаева московскому комитету уже в течение первых лет удалось скопить значительную сумму из единовременных пожертвований и ежегодных взносов дворян и купцов. Крупные вклады в комитет были сделаны богатым и бездетным стариком секунд-майором Ахлебаевым. Вот как это происходило: «Нечаев поехал к нему в Хамовники, прямо из Сената, в мундире и ленте, и так умел растрогать его своим красноречием, что старик расплакался и тут же вручил гостю 5 тыс. руб асс., а по смерти своей (вскоре затем последовавшей) завещал комитету свой дом с большим количеством земли и до десяти тыс. руб. На эти деньги, с продажею лишней земли устроена была Ахлебаевская богадельня, в которую переведено было значительное число увечных призреваемых из Работного дома»[50].

           Немалые деньги удалось добыть Нечаеву и от золотопромышленника П.В.Голубкова. Все суммы вписывались казначеем комитета в специальную книгу, по которой ежемесячно отчитывались о приходе и расходе денег.

           Комитеты не ограничивались только той деятельностью, которая им предписывалась сверху. Ярким эпизодом истории московского комитета стало устройство столов для бедных во время голода 1839–1840 гг. В этот период Нечаев привлек к работе Комитета московских купцов-первогильдейцев: хлеботорговца В.В.Страхова, хлопчатобумажных фабрикантов братьев А.В. и Г.В.Чижовых, коммерции-советника галантерейщика В.И.Розенштрауха (кстати, голландца по происхождению), торговца ситцем В.М.Блохина, торговца мясом В.А.Ро­зонова, торговца экипажными принадлежностями Д.Г.Ев­докимова и др. Причем, купцы Блохин и Розенштраух входили в число шести членов комитета (наряду с московским; [179] военным генерал-губернатором кн. Д.В.Голицыным, самим сенатором С.Д.Нечаевым и двумя представителями дворянства – А.С.Талызиным и Н.И.Орловым). Почти все агенты комитета, в количестве 17 человек, представляли купеческое сословие[51]. Они-то и стали учреждать «бес­платные трапезы» на собственные средства, не требуя от комитета никакого пособия.

           Первый из семи столов был открыт в Замоскворечье 11 октября 1839 г. Организовал его Б.В.Страхов, не жалевший ни своей муки, ни своих денег. Ежедневно там выдавалось бесплатно по 300 порций из щей с фунтом мяса, каши с маслом и фунта хлеба, испеченного из ржаной муки пополам с картофелем. Вскоре на пожертвования открылось еще шесть столов, всего на 1650 обедающих в день, в том числе, в бедных частях города (в Рогожской, в Сущеве и у Серпуховских ворот). Таким образом, ежедневно раздавалось неимущим около двух тысяч обедов, которые кормили на деле еще большее количество людей, ведь многие бедняки уносили еду в своей посуде домочадцам. При устройстве столов купцы пожертвовали съестные припасы (муку, гречневую крупу, говядину, рыбу, калачи и др.), посуду, мебель, скатерти. На свои деньги арендовали и помещения для приготовления и раздачи еды. Обеденные столы действовали ежедневно с 11 до 2 часов дня. Сотрудники и агенты «Комитета о просящих милостыни» по очереди дежурили при каждом пункте бесплатных обедов. Отметим, что большинство обедающих получали месячные билеты на бесплатное питание в Комитете по свидетельствам от приходских священников о своей бедности. Всего, по статистике Комитета, голодной зимой 1839–1840 гг. была роздана 469761 порция. На столы израсходовано около 28 тыс. руб.сер.

           Это было очень крупное благотворительное дело, и не случайно декабрист, поэт Федор Глинка, присутствовавший при открытии Замоскворецкого стола, вскоре выразил свой восторг перед этим благодеянием в сочинении под красноречивым названием «Обед, какого не бывало»[52].

           [180] Что же касается Комитета о нищих, то интенсивный период деятельности его продолжался до 1860 г., пока им руководил Нечаев. После смерти Нечаева, в отсутствие умелого руководителя, деятельность Комитета бюрократизируется и становится вялой. К тому же, после глубоких общественных и административных реформ 1860‑х гг. комитеты о нищих фактически оказались за рамками новой системы местного самоуправления.

           Деятельность комитетов была знаменательна как отражение запросов и возможностей в сфере общественного призрения. Но она не имела надлежащего значения по нескольким обстоятельствам.

           Во-первых, средства комитетов были ничтожны в сравнении с задачами решаемого ими дела. Средства эти складывались: из пожертвований частных лиц, из кружечного сбора и ежегодной субсидии в 25 тыс. руб.асс. от адрес-конторы и городской думы. Вдобавок к этому, до 1847 г. ежегодно выделялось 47,5 тыс. руб. из средств Человеколюбивого общества[53]. Во-вторых, комитеты (где люди вроде Нечаева были скорее исключением, чем правилом) «были слишком бюрократически организованы, чтобы иметь в себе дух живой инициативы, горячей преданности делу и применения помощи к лицам и обстоятельствам, без чего немыслимо открытое призрение и предотвращение нищенства»[54]. В третьих, глубокие общественные и административные реформы 1860‑х гг. никак не коснулись старой организации комитетов, и в результате, последние стали показательным примером общественного анахронизма.

           В 1885 г. устарелость обоих столичных комитетов была признана Комитетом министром и было рекомендовано передать дела о нищих городским управлениям. Однако, представители комитетов не спешили складывать свои полномочия и заявили о желании продолжать деятельность, если городские управления пожелают их субсидировать. Министр внутренних дел предоставил столичным думам решить вопрос самостоятельно. В результате в Пе[181]тербурге предпочли выдавать комитету пособие в необходимом размере, отказавшись взять дела о нищих в свои руки. В Москве (после решения городской думы перейти к новой организации призрения), в 1893 г. постановлением Комитета министров «О призрении нищих в Москве и Санкт-Петербурге»[55]. Комитет о нищих был упразднен. Основным аргументом его несостоятельности послужила в городской думе статистика деятельности комитета: «Если в прежние годы число нищих, подвергавшихся разбору и призрению в Комитете превосходило 3000, то за последнее [время] оно пало ниже 1000, а в 1888 оно составляло лишь 811, а в 1889 сошло на 463, то есть сошло на количество, ничтожное сравнительно с тем, которое прогуливалось и кормилось по улицам Москвы»[56]. Летом 1893 г. город принял имущество Комитета о нищих, куда входили: Работный дом с Долгоруковским ремесленным училищем, и село Тихвинское, где находились богадельня, больница и училище. Капиталы Комитета о нищих по ревизии 1893 г. составили более 161 тыс. руб.[57]

           В основу новой организации призрения в Москве (через несколько лет ей последовал и Петербург) были положены небольшие городские единицы – участковые попечительства о бедных. С началом их действий городское общественное управление получило право закрыть работный дом – этот намного переживший свое время атрибут «патриархального» периода московской городской жизни.

 

5. «Устав общественного призрения» 1857 года. Тормозящая роль сословного принципа. Переход общественного призрения в компетенцию Министерства внутренних дел

           Созданные до 1861 г. законы, касающиеся общественного призрения и несущие на себе неизгладимую печать периода исключительного торжества государственных (а не общественных или частных) приоритетов [182] в этой сфере, были сгруппированы в Уставе общественного призрения 1857 г.[58]

           Уже скоро сложилась парадоксальная, но привычная для русской жизни ситуация – Устав никак не стыковался с принципами земского и городского общественного самоуправления. Первоначально на это несоответствие не было обращено особого внимания – общество было захвачено глобальными реформами и дело призрения казалось второстепенным, его проблемы как бы должны были разрешиться сами собой в ходе более крупных преобразований. Однако, устав не был упразднен еще несколько десятилетий.

           Архаизм, обращенность во вчерашний день, в Уставе 1857 г. проявились прежде всего в провозглашении принципа сословной помощи. Этот разлад законодательства с течением общественного развития еще более усилился после 1861 г., потому что редакционные комиссии поставили меры общественного призрения в ряд обязательных повинностей. Каждое сельское или волостное общество было обязано осуществлять «призрение престарелых, дряхлых и увечных членов общества, не могущих трудом приобретать пропитание, у которых нет родственников, или же у которых родственники не в состоянии содержать их; призрение круглых сирот»[59], для чего предусматривалось образование у бывших помещичьих крестьян особых мирских капиталов (по желанию общины, они могли заменяться ежегодным сбором).

           Сама по себе идея мирской помощи была разумной и во многом учитывала особенности крестьянского быта и традиции «помочей» сельчан друг другу в тяжелые моменты. Но в 1860‑е гг. и позже принцип сословности в призрении уже не отвечал потребностям времени. Сельские и волостные общества чаще всего, из-за мизерности средств, были бессильны в борьбе с нуждою. Лишь купечество могло нормально наладить сословное призрение. В Москве, в начале 1880‑х гг. из общего числа призреваемых в закрытых заведениях (6900 чел.) основную мас[183]су составляли лица из мещанского и ремесленного сословий – около 64%, на втором месте шли лица военного звания – более 18%, крестьян было не менее 8%, дворян менее 3%, а меньше всего купцов – 0,3%[60].

           Тем не менее, несмотря на неизменность сословного принципа, на десятилетие, последовавшее после крестьянской реформы 1861 г., пришлись существенные изменения в законодательном оформлении помощи бедным, связанные прежде всего с реформированием всего строя общественной жизни.

           Во-первых, в 1862 г. старый стеснительный порядок открытия благотворительных обществ и заведений был изменен, и все дела, относящиеся к благотворительности и общественному призрению, были переданы в компетенцию Министерства внутренних дел. Во-вторых, в 1864 г. с введением земских учреждений, в 34 губерниях закрылись Приказы общественного призрения, а их обязанности по призрению бедных перешли к земствам. В-третьих, с изданием Городового положения 1870 г. общественное призрение было введено в сферу действия городских общественных управлений.

           Из законоположений «второго ряда» следует отметить положение о приходских попечительствах при православных церквах (1864) и закон 1866 г., возлагавший на владельцев крупных предприятий обязанность устраивать больницы при фабриках и заводах[61].

           Принятие этих актов имело важные последствия. Был изменен прежний, с Высочайшего соизволения, – порядок открытия благотворительных обществ и заведений (признававшийся современниками весьма стеснительным, потому что к 1862 г. на всем обширном пространстве Империи действовало всего около сотни филантропических обществ). Вследствие сокращения «бю­рократического маршрута», по которому следовало пройти документам о пожертвовании или открытии учреждений, «уже в первый месяц по передаче дела в МВД открылось 9 новых обществ»[62], в последующие десятилетия [184] число тех и других стало динамично возрастать, и в результате составило в 1901 г. 4754 благотворительных заведения и 6268 благотворительных общества в городах и сельской местности.

 

Динамика открытия новых заведений и обществ[63]

 

Годы открытия действий	Заведения в городах	Заведения вне городов	Общества в городах	Общества вне городов
до 1801	14	2	82	65
1801–1825	58	1	104	36
1826–1855	163	2	398	133
1856–1860	30	1	78	42
1861–1865	73	6	126	79
1866–1870	178	14	224	85
1871–1875	185	14	246	94
1876–1880	319	37	261	97
1881–1885	359	179	357	126
1886–1890	267	124	318	139
1891–1895	576	249	665	334
1896–1900	1048	337	849	372
1901	217	57	182	106
Год не указан	168	76	435	235
Итого	3655	1099	4325	1943

 

           Порядок, установленный в 1862 г., оставался неизменным в течение 35 лет, пока не перестал совершенно удовлетворять запросам жизни.

 

6. Общественное призрение и благотворительность в деятельности земских и городских органов самоуправления

           Важнейшей вехой в истории русской благотворительности в пореформенный период стал переход дел помощи бедным к земским и городским органам. Жизнь показала, что дело надо ставить на новое основание, ибо [185] правительству было не под силу сдерживать растущую волну обездоленных. Число же последних увеличивалось очень быстро, в первую очередь вследствие пауперизации и пролетаризации крестьянства – разоренные крестьяне, вынужденные искать заработка в городах и других промышленных центрах, часто не находили его, и опускались «на дно», давая наибольший процент деклассированного населения[64].

           Основные благотворительные фонды земств и городов были составлены из капиталов бывших Приказов общественного призрения. Будучи неприкосновенными, эти капиталы прежде не расходовались на текущие нужды, на это могли идти только проценты с них. От Приказов перешла и значительная недвижимость, но подавляющее большинство построек было в обветшалом состоянии, требовало срочного ремонта.

           Деятели местного самоуправления проявили большую осмотрительность в расходовании средств и распоряжении недвижимостью. Они не только не уменьшили неприкосновенные капиталы, но напротив увеличили их. В 1869 г. земствам 28 губерний было выдано до 6,5 млн. руб., а в 1890 г. капиталы составляли более 8,5 млн. руб., причем в некоторых губерниях капиталы возросли значительно. Вдобавок к этим деньгам земства образовали самостоятельно пенсионный и эмеритальный капиталы, чем увеличили постоянные средства общественного призрения еще на 2 млн. руб.[65]

           Благодаря стараниям земских и городских деятелей сильно возросло как число заведений для помощи различным категориям нуждающихся, так и количество лиц, которым была оказана помощь. Если в 1861 г. было в 55 губерниях 768 заведений, то по данным 1891 г. – 4500 заведений только в 44 губерниях. В 1891 г. в 28 земских губерниях призревалось в заведениях (без медицинских) 1 млн. 72146 чел., в то время как в 16 неземских только 60552 чел.[66]

           Земствам много удалось сделать в области общественного призрения, но, как известно, наступление самодер[186]жавия на земство не позволило реализовать имеющиеся потенции. Как писал А.А.Кизеветтер: «С уничтожением крепостного права и всеобщим обновлением нашего государственного быта настала, казалось, пора для утверждения местного самоуправления на твердых началах правильного правопорядка. Но весенние побеги преобразовательной эпохи были сильно попорчены внезапными заморозками прежде, чем они успели принести все свои плоды»[67]. Земская деятельность развивалась во многом вопреки правительственному политическому течению – на энтузиазме активных земцев и зачастую на добровольные частные пожертвования. К примеру, от крестьянина Булатова перед Первой мировой войной в дар Подольскому губернскому земству через Главное управление землеустройства поступило два имения (свыше 900 десятин земли) стоимостью полмиллиона руб. – на устройство средних сельскохозяйственных училищ[68].

           Необходимость участия общественных сил, и в первую очередь, интеллигенции, в деле помощи обездоленным не подвергалась сомнению. Это было учтено составителями земских положений, но однако им «не удалось создать определенные законодательные нормы для осуществления общественного призрения в руках земских учреждений, как не удалось избавиться и от тормозящего дело принципа сословности в призрении»[69]. Ни Земское, ни Городовое положения, давая самые общие формулировки, не обеспечивали участия общественных сил и не указывали на источники, из которых надо было брать средства на призрение. Общественное призрение не было включено в перечень обязательных расходов, и такая двусмысленная ситуация (просуществовавшая не одно десятилетие) даже послужила основанием для толкования в Сенате, что устройство общественного призрения не обязанность, а всего лишь право местного самоуправления.

           Тем не менее, правовая незащищенность этой сферы деятельности не стала непреодолимой помехой. Расходы на общественное призрение и народное здравие явились [187] существенными статьями расхода необязательного бюджета земств. Например, в 1890 г. было истрачено соответственно 2,8 млн. руб. (9,78%) и свыше 10 млн. руб. (36,3%) – в совокупности свыше 13 млн. руб., что составило около 46% всего необязательного бюджета[70].

           То же наблюдалось в городах, где только с 1898 г. в отчетах о денежных оборотах городских касс твердо устанавливались отдельные графы расходов на общественное призрение, а также на народное образование, на медицинскую, санитарную и ветеринарную части. Тем не менее, самодеятельность крупнейших городов (особенно Москвы, Петербурга, Риги и Одессы) достигла того, что в них дело помощи обездоленным было поставлено с размахом, поражая значительным количеством больниц, богаделен, приютов и других заведений, оборудованных первоклассным медицинским оборудованием. Основными источниками финансирования сферы народного образования, здравоохранения и общественного призрения явились пожертвования крупных предпринимателей, сильные группы которых сложились в ведущих русских промышленных центрах. К примеру, в московский городской бюджет ежегодно поступали от частных лиц значительные суммы. С 1890 г. они составляли не менее 1 млн. руб. в год (и не менее 10% по отношению ко всей городской смете). Рекордными стали 1900, 1901 и 1914 гг., когда Московскому городскому общественному управлению от благотворителей поступило соответственно 3,6, 9,1 и 5,6 млн. руб.[71] Роль дворянских пожертвований на рубеже веков становится незначительной, и одновременно происходит расширение спектра благотворителей по социальному происхождению – среди жертвователей на муниципальные нужды появляются крестьяне и мещане. Крупнейшие – миллионные и многотысячные – пожертвования были характерной чертой благотворительности в Москве. Одиннадцать человек (А.В.Алексеева, В.А и А.АБахрушины, Н.И.Боев, Ф.Я.Ермаков, А.И.Коншина, А.К.Медведникова, К.Т.Солдатенков, Г.Г.Солодовников, К.В.Третьяков, П.М.Тре­тьяков) пожертвовали на муниципальную благотворитель[188]ность более миллиона рублей каждый. Реализация пожертвований, употребленных по решению Московской городской думы на постройку больниц, школ, приютов для детей и престарелых, происходила в муниципальных рамках очень эффективно, занимая от одного года до шести лет[72].

           Не везде дело обстояло столь благополучно – в половине из 755 городов у Российской Империи тратилось на призрение менее 100 руб.в год. Тем не менее, деятельность «активных» городов и земств имела тенденцию к саморазвитию. Усилиями общественности и средствами частных пожертвований она компенсировала неразвитость государственных форм призрения.

           В 1894 г. открыли свои действия в Москве городские участковые попечительства о бедных. Они представляли собой новую форму организации благотворительности, в основу которой были положены принципы децентрализации и индивидуализации помощи (впервые успешно примененные в Эльберфельде, в Германии, почему и сама такая система призрения получила название «эльберфельдской») – то есть каждый отдельный случай нужды подвергался тщательному рассмотрению[73]. Вся территория Москвы охватывалась действиями 29 попечительств, которые оказывали помощь беднейшим жителям своего участка денежным пособием, одеждой, топливом, устройством небольших домов для престарелых и детских приютов. Этот институт благотворительности оказался настолько целесообразным, что циркуляр МВД от 31 марта 1899 г. рекомендовал распространить опыт Москвы в других городах.

 

7. Попытка реформы законодательства  в 1890‑е годы

           Статистика благотворительности показывает возникновение в последней четверти XIX в. большого числа благотворительных общественных и частных заведений [189] разных типов. Хотя деятелями общественного и частного призрения число этих заведений и обществ (более десяти тысяч) признавалось совершенно недостаточным, тем не менее, оно было велико, в силу обширности самого российского государства. Однако, функционирование этих учреждений и к концу XIX в. продолжало регулироваться уставом 1857 г.

           Необходимость реформы законодательства о благотворительности при столь интенсивном развитии практической стороны дела была очевидна, и в 1890‑х гг. на правительственном уровне была предпринята попытка выработки новых законоположений. Показательно, что так называемая «Комиссия К.К.Грота» (работавшая в 1892–1896 гг.) была создана после сильнейшего голода 1891–1892 гг., когда организация помощи много проиграла из-за отсутствия благотворительных органов на местах.

           Эта комиссия (в ней работало 17 чел. – крупных чиновников, земских и городских деятелей[74]) на основе большого количества аналитических материалов, включая местные сводки о состоянии благотворительности, разработала основные принципы новых юридических норм в данной сфере и представила к рассмотрению три проекта организации благотворительности в России. Энергично заседая, комиссия смогла выработать так называемые «основания будущей организации дела призрения в России», причем «основания» создавались в расчете на земские губернии, «в которых уже введен тот порядок управления, который со временем, вполне или частью, вероятно будет распространен и на прочие части России», как писал К.К.Грот в записке министру внутренних дел И.Л.Горемыкину в январе 1896 г.[75]

           Жаркая полемика, разворачивавшаяся в заседаниях «Комиссии Грота» была очень плодотворной[76]. Удалось придти к единому мнению относительно сфер деятельности частной благотворительности и общественного призрения; был определен круг лиц, которые по закону должны будут иметь право на призрение (старики, дети, [190] инвалиды, а также безработные и тунеядцы, но последние с требованием исполнения тяжелой работы). Поскольку существующее законодательство в земском положении 1864, а затем 1890 гг., не создало мелкой земской единицы, то важным методическим достижением явилось определение территориально-административной единицы призрения, а именно, всесословного участкового попечительства. В сельской местности такое попечительство совпадало бы с волостью, а в городах должно было охватывать территорию с населением приблизительно в 10 тыс. чел. Безусловно, введение такой единицы в законодательство относилось не только к делу общественного призрения, а имело отношение к постановке вопроса о местном самоуправлении вообще.

           Однако попытка реформирования законодательства не удалась, главным образом из-за противоречия между всесословным принципом благотворительной помощи (лежавшим в основе западноевропейских образцов благотворительности) и существовавшим в России сословно-иерархическим строем, при котором официально признавалось в качестве основного оказание помощи каждому нуждающемуся в рамках своего же сословия, то есть крестьянину – общиной, мещанину – мещанским обществом и т.д. Хотя на завершающем этапе работы комиссии в 1895–1896 гг. (работа комиссии сошла на нет, когда, незадолго до смерти, тяжелобольной К.К.Грот фактически отошел от дел, а затем получил освобождение от председательства) забрезжила перспектива в создании проекта нового положения об общественном призрении, где главная роль отводилась бы земским и городским учреждениям, но предусматривалось гибкое взаимодействие с ними «прочно сложившихся сословных организаций»[77].

           В 1898 г. хозяйственный департамент МВД, где служила часть членов комиссии, подготовил проект изменений и дополнений действующих законов об общественном призрении и благотворительности. Но этот проект не обратился в закон и даже не стал предметом обсужде[191]ния в Государственном Совете. Таким образом, коренное преобразование законодательства в сфере помощи бедным было отложено, как показало время, уже навсегда. Однако действующее законодательство не оставалось неизменным. Еще 10 июня 1897 г. МВД был утвержден «Примерный устав обществ пособия бедным»[78]. Утверждение устава снимало прерогативу министра внутренних дел в разрешении на открытие новых благотворительных обществ. Право «без предварительного сношения с министром внутренних дел, разрешать своей властью: а) учреждение благотворительных обществ пособия бедным, если они принимают примерный устав...; б) заменять действующие уставы обществ, по ходатайству последних примерным уставом» было предоставлено губернаторам[79].

 

8. Помощь бедным в конце XIX – начале XX века: правительственная политика и общественные инициативы. Роль всероссийских съездов

           Период последнего царствования характеризовался как консолидацией общественных сил в деле помощи бедным, так и осмысленной правительственной политикой. Обе тенденции проявлялись в ситуации возрастания «клубка проблем»: по оценкам специалистов «число необходимо нуждающихся в помощи» составляло в России к 1915 г. 8 млн.чел.[80]

           Характерно, что логическим началом этого периода стал царский указ от 24 марта 1897 г., которым Николай II, обратил внимание «на постоянно увеличиваю­щееся количество всеподданнейших подношений в виде образов в драгоценных окладах, ценных блюд и многих других предметов». Указом было постановлено подобные «подношения как обществами и учреждениями, так и частными лицами ... отклонять, с допущением, в виде единственной формы материального подношения к под[192]ножию Престола, лишь пожертвований от своего достатка на благотворительные и всякие другие общеполезные учреждения и притом преимущественно местные»[81]. Этим указом были отменены дорогостоящие подношения, которыми сопровождался каждый выход Николая II и членов его семьи к подданным. Типичными для подношений были: иконы старого и нового письма в драгоценных окладах, огромные резные из дерева или кованные из ценного металла блюда и солонки для «хлеба-соли», шкатулки художественной работы и т.п. Все эти предметы стоили подносившим (от имени города, или, например, от купеческого сословия) больших денег. Указ отменил старую, освященную временем традицию, «осовременив» строгий этикет. Но и в этом случае, скорее закон отразил веяния времени, уже захватившие общество, нежели сыграл решающую роль в создании новой ситуации.

           Участию в делах благотворительности и покровительству общественному призрению в период последнего царствования придавалось серьезное значение – это было демонстрацией и реализацией бесспорно положительных качеств монарха и его семьи, как с христианской, так и с гражданской точек зрения. Не случайно, когда более сотни (особенно распространившихся с начала 1880‑х гг.) домов трудолюбия были объединены в 1895 г. под эгидой «Попечительства о домах трудолюбия и работных домах» (вскоре переименованного в «Попечительство о трудовой помощи»), то покровительство ему (по восшествии на престол) стала оказывать молодая императрица Александра Федоровна. В.И.Герье вообще считал, что эта отрасль призрения была специально устроена для молодой государыни[82], поскольку ВУИМ оставалось под попечением вдовствовавшей императрицы Марии Федоровны.

           Что касается высшего заведования общественным призрением, то законом 22 марта 1904 г., внесенным в Устав общественного призрения, было подтверждено, что оно принадлежит МВД и «сосредоточено в Главном [193] управлении по делам местного хозяйства по Отделу народного здравия и общественного призрения»[83].

           Еще одним примером «отклика» правительственных сфер на запросы общественного развития надо признать Высочайший указ от 31 мая 1913 г. Этим указом крупная сумма в 1 млн. 10 тыс. руб. (собранная петербургскими и московскими коммерческими банками в 1913 г. и переданная в распоряжение царской семьи в ознаменование трехсотлетия Дома Романовых) поступила на нужды учрежденного в тот же год Всероссийского попечительства об охране материнства и младенчества, принятого под покровительство императрицы Александры Федоровны. Указом отмечалось, что «наблюдаемая в Империи высокая смертность и болезненность детей, особенно в младенческом возрасте, наносит неисчислимый вред государству, уменьшая население количественно и ослабляя его физические качества. ... Слабое развитие здравых понятий и правильных навыков в деле ухода за младенцами и их питания, отсутствие необходимой помощи матерям и рождаемым, суть, по свидетельству опыта, главные причины ежегодной гибели многих младенцев»[84]. Общественным силам было предложено участвовать в деятельности попечительства, и в частности, в создании в Петербурге специального научно-лечебного института для приема матерей и младенцев.

           Период рубежа ХIХ–ХХ вв., характеризующийся прежде всего возникновением по инициативе общественных сил значительного числа благотворительных заведений и организаций, был отмечен «кристаллизацией» теоретических вопросов благотворительности в публицистике и специальной литературе. Одним из стимулов к этому послужило участие русских деятелей с докладами в международных и российских конгрессах по вопросам благотворительности, среди которых особо важный состоялся во время Парижской всемирной выставки 1900 г. Первый российский съезд (он был посвящен призрению бедных детей) состоялся в Москве в 1886 г. Два последующих [194] были организованы созданным в 1909 г. «Всероссийским союзом учреждений, обществ и деятелей по общественному и частному призрению» (сразу заявившим в программном положении, что будет существовать не ради «слияния и подчинения» органов общественого и частного призрения, а во имя идеи объединения всех сил благотворительности на основе добровольности[85].

           Наряду с координацией съездов (оба состоялись в Петербурге в 1910 и 1914 гг.), Союз на деле стал серьезным консультативным и посредническим органом. Он вел большую статистическую и информационную работу, а с 1912 г. начал издание ежемесячника «Общественная и частная благотворительность в России», с 1913 г. преобразованного в журнал «Призрение и благотворительность в России».

           Несмотря на то, что на съездах представители наиболее передовых институтов благотворительности (то есть земских и городских, реализующих принцип гражданской самодеятельности) не преобладали численно, их роль была весомой и даже преобладающей. На I съезде земцы (из 12 губерний) представили 9 докладов из 26, прочитанных в главной секции «Общественное призрение», и ввели дискуссию в русло обсуждения вопросов об устранении несообразностей законодательства (прежде всего, кто, кем и на какие средства должен призреваться обязательно) и энергичного ведения дел на месте. Относительно финансирования была принята резолюция о том, что в России «недостает системы местных налогов, без создания коей органы местного управления никогда не получат источников достаточных средств для удовлетворения местных потребностей[86]. По мнению активистов благотворительного движения, I съезд повлиял на позицию центрального правительства, хотя не возымел желаемого действия на практическую сторону дела (распы­лению конструктивного духа, по их мнению, помешала слишком широкая программа съезда).

           II съезд был созван непосредственно по инициативе земств и городов. Вначале его намечалось провести осе[195]нью 1912 г., но почин натолкнулся на нерешительность центральной администрации. Но после Гигиенической выставки 1913 г., продемонстрировавшей авторитет и живую деятельность многих городов и земств по призрению подкидышей, МВД само вызвалось способствовать проведению съезда. Съезд, в результате, стал удивительным случаем, когда чиновники центрального ведомства способствовали благоприятному течению дела и фактически выступили единомышленниками с активистами гражданской инициативы (а председателем съезда стал сам министр Н.А.Маклаков[87]). В центр обсуждения была поставлена одна ключевая проблема – о призрении детей, но она обсуждалась в 1‑й секции, а 2-я секция занялась вопросами призрения всех остальных нетрудоспособных (калек, престарелых и пр.).

           Анализ состава участников съезда показал следующее: из 236 чел. земцы составили более 36% участников (86 чел.), а вместе с представителями городского самоуправления (24 чел.) – половину участников. Съезд стал престижным государственным мероприятием, куда прибыли 11 председателей губернских земских управ[88], 31 член губернских земских управ из 22 губерний, 9 председателей и 5 членов уездных земских управ из 12 губерний, врачи и педагоги местных благотворительных заведений, а также 15 губернских предводителей дворянства, 2 губернатора, 3 члена Государственной Думы и 5 членов Государственного Совета. Были представлены 40 чиновников центральных министерств и всероссийских благотворительных обществ (ВУИМ, Российское общество Красного Креста, Попечительство о трудовой помощи. Императорское Человеколюбивое общество и др.), 25 представителей от местных филантропических обществ (неземского подчинения). В дискуссиях приняли участие 15 известных русских ученых, главным образом, юристов и врачей (С.В.Бахрушин, Е.С.Боришпольский, Б.Б.Веселов­ский, А.А.Владимиров, В.А.Гаген, В.М.Грибовский, В.Ф.Де­рюжинский, А.И.Елистратов и др.)[89].

           [196] Съезд проходил с большим воодушевлением и очень интенсивно – в некоторые дни проводилось по три заседания, начинавшихся утром и заканчивавшихся к ночи. Шел живой обмен практическими достижениями, и особенно новыми идеями и веяниями благотворительного движения, шедшего в самых противоположных концах Империи. За шесть дней был заслушан 51 доклад, причем из 29 докладов, представленных на съезд деятелями местного самоуправления, 11 являлись коллективными и выражали мнения губернских и уездных земских управ и городских дум из российской провинции.

           Заслугой съезда надо считать постановление, которым устанавливались категории лиц, подлежащих обязательному призрению («неблагополучные» дети, калеки и престарелые, хронические больные). Во-вторых, была констатирована безотлагательная (но постепенная, без радикализма) необходимость пересмотра законодательства путем перехода к безсословному обязательному призрению. Концепция общественного призрения, выработанная на съезде, была построена в расчете на скорое введение в российской провинции мелкой земской волостной единицы[90]. В-третьих, была поставлена ближайшая практическая задача для самоуправления – немедленное образование земских и городских участковых попечительств о бедных, по примеру устроенных с 1908 г. Московской губернской земской управой. (При этом, съезд просил правительство субсидировать открывающиеся попечительства).

           Положительный заряд единения, созданный съездом 1914 года (его большой гражданский пафос и земский характер не вызывал сомнений у современников[91]), проявился с началом Первой мировой войны, когда в течение нескольких дней был создан Всероссийский земский союз, объединивший усилия земств в деле помощи раненым и беженцам. Это тяжелое время отчетливо вскрыло гражданский потенциал благотворительного движения.

 

[197]

* * *

           Картина институционального развития, представленная в нашем исследовании позволяет сделать следующие выводы, которые, на наш взгляд заслуживают внимания именно в ракурсе соотношения развития черт гражданского общества и собственно роста благотворительного движения.

           Политические традиции России были таковы, что государство тратило большие средства на содержание административных и полицейских органов, а также многочисленную и дорогостоящую армию, а решение вопросов, кратко выражаясь, благоустройства (например, городов) стремилось переложить на плечи своих подданных, обременяя все сословия, кроме дворянского (которое выполняло стержневую административную функцию), немалыми обязанностями «вскладчину» финансировать необходимые объекты, включая сюда больницы и заведения социальной защиты.

           Эта практика не была изобретена в России, и на определенных исторических этапах существовала в разных странах, но для России, где жизненный уровень населения был очень низким, потребовалось более полувека, прежде чем сфера помощи бедным получила добровольные финансовые поступления от так называемых «жертвователей». Лишь со второй половины XIX в., после того, как сформировались мощные группы предпринимателей и созрели предпосылки для благоприятного реформирования законодательства в сфере социального обеспечения (от запретительного к регистрационному), – сложился слой «благотворителей», жертвовавших «от достатка», а не под угрозой взыскания.

           В первой половине XIX в. сфера помощи бедным была выделена как государственная обязанность, но лишь по отношению к городским, «вольным» жителям. При этом, крестьянское население находилось фактически за пределами досягаемости социальной помощи, да и само предпочитало в тяжелые моменты обращаться к помощи [198] традиционных институтов (не к заведениям общественного призрения – а к «помочам» сельской общины, не к врачам – а к знахарям). Была разрешена находившаяся под жестким административным контролем деятельность ограниченного числа добровольных благотворительных организаций, где активную роль играли дворяне и незначительная часть купечества.

           второй половины XIX в., а именно с 1862 г., ситуация начала меняться. Дело помощи бедным перешло в компетенцию МВД и сосредоточивалось в Главном упра­влении по делам местного хозяйства по Отделу народного здравия и общественного призрения. Действия этой главной инстанции, где подобрался штат знающих специалистов, носили регламентирующий и разрешительный характер. На уровне центральной администрации были выработаны «примерные уставы» для разных типов учреждений социальной помощи, введен регистрационный характер открытия заведений и обществ.

           Помимо МВД, к которому было причислено более половины российских благотворительных заведений, широкую помощь нуждающиеся получали через Ведомство учреждений Императрицы Марии, Императорское Человеколюбивое общество, Российское общество Красного Креста, Попечительство о трудовой помощи, а также городские и земские учреждения, Приказы общественного призрения, церковно-приходские попечительства и сословные общества (крестьянские, мещанские, купеческие, ремесленные).

           Получение законодательных гарантий стимулировало развитие сферы общественного призрения, и нехватка государственного финансирования компенсировалась общественной активностью добровольных организаций и участием в их деятельности отдельных граждан. Гражданская активность дала возможность самодеятельным объединениям, какими являлись благотворительные общества, осуществлять общественный контроль за расходова[199]нием средств и направлять эти средства на помощь истинно нуждающимся.

           Число заведений интенсивно росло, но одновременно, вследствие бурных социально-экономических перемен, происходящих в России (пауперизация и пролетаризация крестьянства, размывание сословной структуры, динамичная урбанизация), росло и число нуждающихся в помощи граждан.

           Положительную роль сыграло выведение ряда учреждений из сферы государственной – в сферу муниципальной юрисдикции. Этот процесс проистекал на фоне укрепления самостоятельности городских бюджетов и получения городскими думами возможности проводить гибкую политику расходования как основных, так и специальных благотворительных фондов. Значительная материальная поддержка направлялась туда, где была к тому самая насущная потребность, и в программах депутатского корпуса городских дум на каждое четырехлетие были выделены в разные периоды приоритетные области для помощи бедным слоям граждан (например, в Москве, народное образование в 1880–1890‑е, здравоохранение в 1890‑е, решение проблемы жилищной нужды в 1900‑е гг., и т.п.).

           Весьма позитивным, на наш взгляд, моментом явилось то, что в период модернизации сферы социальной помощи во второй половине XIX в. не были разрушены ранее существовавшие ведомства (ВУИМ, Человеколюбивое общество и проч.), ибо принадлежащие им заведения тоже приносили ощутимую пользу и к тому же постепенно воспринимали новые, выработанные жизнью принципы помощи обездоленным.

           Можно утверждать, что структура, механизм и параметры сменяющих друг друга во времени или действовавших параллельно институтов помощи бедным являлись своеобразным индикатором тенденций общественно-политического развития Российской Империи. Немаловажно здесь и то, что до 1906 г. (до принятия Времен[200]ных правил об обществах, союзах и собраниях) благотворительные общества, в отличие от многих самодеятельных организаций, имели официальный статус. Инициаторами возникновения разных типов институтов были различные силы: само государство, общественные группы, отдельные частные лица. При этом ряд институтов (например придворное Ведомство учреждений Императрицы Марии или Императорское Человеколюбивое Общество) существовали более столетия, переживая не слишком значительные взлеты и падения, другие же возникали, сменяя устаревшие (как например, участковые попечительства о бедных сменили полицейско-репрессивные органы по вылавливанию нищих), третьи имели бурное начало, но быстро угасали, растеряв источники финансирования или доверие рядовых активистов.

           Как мы видим, большую часть XIX – начала XX в. сфера общественного призрения и благотворительности представляла собой арену соперничества между государством, пытавшимся контролировать (сначала очень жестко, но потом более гибко) развитие системы помощи бедным, не имея сбалансированного для данных нужд бюджета, – и общественной инициативой, пожелавшей внести свою лепту, но все время сдерживаемой законодательными и административными барьерами.

           Однако, в контексте этих не очень благоприятных обстоятельств, ростки гражданской сознательности, поддерживаемые разумными и квалифицированными чиновниками, давали свои плоды и способствовали хоть и замедленному, но стойкому формированию всероссийской системы помощи бедным и нетрудоспособным. Очень продуктивным в этом смысле стал этап развития, начавшийся с последней четверти XIX в. Наибольшую реализацию положительные качества гражданской самодеятельности получили в области местного самоуправления, а именно, под юрисдикцией муниципальных и земских органов при контролирующей функции Главного управления по делам местного хозяйства МВД.

 

           [201-205] СНОСКИ оригинального текста

 

 

[206]

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           К.Ф.Шацилло:

           У меня два вопроса. Вы рассматриваете рост благотворительных обществ как положительный элемент, свидетельствующий о положительных качествах в русском обществе. Но почему упускается, что это является также свидетельством резкой поляризации в российском обществе, что если помощь нищим со стороны общества возросла, то это не значит, что все хорошо. Это означает другое: что растет число нищих, больных, хворых и т.д., нуждающихся в помощи. Эта сторона за общим «розовым» цветом несколько затушевывается. Это первый вопрос.

           Второе. Вы положительно без оговорки оцениваете вмешательство правительства в деятельность обществ. Но я, например, точно знаю, что голод 1891 г. вызвал, с одной стороны, массовое желание помощи голодающим, а с другой – желающие оказать эту помощь пришли в резкое столкновение с правительственным бюрократическим аппаратом, что послужило, кстати, всплеску либерализма в России, потому что чиновники не хотели, чтобы помощь шла помимо них. Они сначала вообще отрицали, что голод есть, потом стали пытаться все взять в свои руки.

           Вы говорите, что добровольному обществу давалось звание императорского, и оно сразу же повышало свой статус. Но вместе с тем Вы упускаете из вида другое: это давало право вмешиваться в деятельность общества куда больше, чем в деятельность любого другого. Например, Вольное экономическое общество в начале XX в. было лишено этого звания в виде наказания за то, что там существовали Комитет грамотности, потом Комитет по экономическим вопросам, и что тут картина сложнее.

           Г.Н.Ульянова:

           Все эти точки зрения присутствуют в моих рукописных текстах. В своих работах я даю цифру на 1913 г. – 8 [207] млн. нуждающихся. Это официальные данные. Значит, столько людей нуждалось в помощи, причем нуждающиеся в помощи – это инвалиды, дети, старики. Это основные три категории, которые требовали социальной помощи, то есть люди неработоспособные. Сам факт, что в обществе и в правительстве был поднят вопрос о нуждающихся, – очень важен.

           Второй вопрос – Вольное экономическое общество. Статус и деятельность добровольных обществ (в т.ч. ученых) я рассматриваю в другой работе, потому что это не совсем благотворительность. То же касается Комитета грамотности. Но это, повторю, за рамками моего доклада.

           Насчет голода 1891 г. Я не касаюсь этой темы, поскольку ее историография очень обширна. У нас в Москве написано несколько диссертаций. У американца Ричарда Роббинса вышла книжка по голоду в России 15 лет назад.

           В.Я.Гросул:

           У меня два вопроса. Первый. Есть ли возможность хотя бы приблизительно определить, какой процент купцов участвовал в благотворительном движении?

           Второй вопрос. Очень интересные материалы вы даете по Одессе. Действительно, третий город Российской империи, чрезвычайно богатый. Поначалу там шла ожесточенная схватка армянского, еврейского и греческого капитала. Вначале греки держали основные суммы. Есть ли возможность проследить по этапам в XIX в. эти материалы по схватке? Она еще в полной мере не изучена и не описана. Вы же со своей стороны подошли к очень интересным проблемам.

           Г.Н. Ульянова:

           Первый вопрос о купечестве. Здесь надо рассматривать два вопроса. Первый – это участие в финансировании социальной сферы. На мой взгляд, в последней четверти XIX в. для Москвы 90% финансирования шло за [208] счет купечества. Дворянство в основной массе уже оскудело, у них не было денег, самим бы только прожить.

           Роль купечества в пореформенный период бесспорна. От 60 до 80% больниц, школ, богаделен по разным городам поддерживалось за счет добровольных пожертвований купечества.

           Второе – участие личным трудом: попечительство, помощь. Тут действовала интеллигенция. У них денег не было, но они ходили, помогали бедным, участвовали как деятели, как активисты. Купцы тоже участвовали в патронате, но они, конечно, больше участвовали деньгами.

           Второй вопрос. Конечно, можно изучить Одессу, но я надеюсь, что это начнут делать на Украине. На это нужно время. Но я попробую по Одессе поработать в сравнительном аспекте, когда буду делать следующую монографию «Государство и благотворительность в России». Материал интереснейший.

           Я.Н.Щапов:

           Вы из дореволюционной историографии называли Ключевского. А были ли до революции работы, аналогичные Вашей, т.е. изучение благотворительности в России на всем протяжении изучения истории дореволюционного времени?

           Г.Н. Ульянова:

           Да, было несколько таких работ. Они, конечно, выполнялись не по современным меркам: очень часто в этих работах нет сносок. Поэтому их трудно использовать. Выдающимся исследователем-публицистом был Е.Максимов, сотрудник Министерства внутренних дел. Он написал и про городские управления, и про сословия в деле помощи бедным. У него огромный материал.

           По поводу историографии: под патронатом Александры Федоровны была установлена премия за сочинения в области благотворительности. Тогда появилось очень много литературы. В частности, профессор Георгиевский из Петербурга, который до этого занимался историей финансов, напи[209]сал большую работу по истории российской благотворительности. Однако, когда я пользуюсь этой и другими работами, приходится все время идентифицировать источники. Таким образом, сложность использования этой историографии в том, что приходится все время атрибутировать данные, выяснять, откуда взяты сведения.

           Вопрос из зала:

           У меня вопрос, который отчасти корреспондируется с вопросом К. Ф.Шацило

           Из вашего доклада следует, что по мере развития капитализма в России бурным и пышным цветом расцветала благотворительность. И это, наверное, действительно так. Поэтому возникает следующий вопрос. Корнелий Федорович говорит, что в начале века был рост пауперизации, количества бедных и т.д. Но, с другой стороны, если растут внегосударственные частные благотворительные общества, значит, появляется все больше людей со средствами и с приличными средствами, которые необходимы для того, чтобы оказывать такую благотворительную помощь.

           Мне приходилось этим делом заниматься. И количество благотворителей априори значительно больше, чем количество, допустим, «денежных мешков» в стране, которые появляются в связи с развитием экономики. Это надо бы тоже проинтерпретировать специально и посмотреть, не скрываются ли за этой лавинообразной благотворительностью какие-то другие вещи типа, допустим, просто обычных провинциальных интеллигентских посиделок, когда под видом Комитета по оказанию помощи собираются люди, которым хочется друг с другом общаться и при этом друг друга согревать каким-то теплом действительного или мнимого участия, то есть что на самом деле, картина может быть совершенно другой?

           Г.Н.Ульянова:

           Я здесь противоречий не вижу. Во-первых, конечно, помощь неимущим стала в какой-то момент истории мо[210]дой – «модой» в хорошем смысле слова. Это было веяние. Теория малых дел – она тоже, в общем-то, шла в этом русле. Все движение вдохновлялось мыслью, что надо помочь и т.п. Этот вопрос надо рассматривать в русле социологических концепций взаимоотношения «богатство – бедность». Как известно, сейчас в социологии существует 5-6 концепций – как примирить общественные интересы, примирить богатство и бедность, сюда входит и марксистский взгляд, по которому в результате революции должно произойти перераспределение, или либеральный – что должны быть какие-то более мягкие пути, и т.д. Однако, я не считаю, что вот эти общества взаимопомощи – «интелли­гентские посиделки». Там действительно имела место реальная огромная помощь малоимущим.

           В.А.Кучкин:

           У меня есть несколько вопросов. Первый вопрос: получали ли какие-нибудь социальные льготы люди, которые занимались благотворительностью?

           Второй вопрос – относительно населения, которое получало эту помощь. Делаете ли вы подсчеты, которые должны основываться на количестве народонаселения, о количестве обездоленных людей, и есть ли у вас такие подсчеты по разным периодам, а не только накануне 1914 г.?

           Затем такие вопросы. Подсчитывали ли вы, во что помощь обходилась благотворителю: сколько такой «денеж­ный мешок» получал прибыли и какую часть он тратил на благотворительность? Какая часть бюджета, городского или государственного, шла на благотворительность?

           И последний вопрос. Люди, которые стояли во главе попечительских советов и т.д. и т.п. «грели на этом руки» или нет?

           Г.Н. Ульянова:

           По первому вопросу. У А.Н.Боханова в его монографии «Крупная буржуазия России» есть глава, где он рассматривает вопрос, как буржуа за какие-то пожертвования [211] получали чины, звания, ордена. (В.А.Кучкин: Во всяком случае, это государством поощрялось?). Да, государством поощрялось, если филантроп жертвовал государственным ведомствам, а если он жертвовал муниципалитету или земству, то он ничего не получал. (В.А. Кучкин: А звание Почетного гражданина?). Почетного гражданина? Во всеподданнейших докладах министра внутренних дел содержится целый ряд заявлений, и благотворитель мог получить звание почетного гражданина какого-то города за вклад в его развитие. В общем, это было моральное поощрение. Но на рубеже XIX–XX вв. резко возрос удельный вес пожертвований именно общественному самоуправлению, и люди знали, что они ничего не получат, но больница, например, будет носить имя жертвователя.

           Теперь о количестве людей, которым нужно оказать помощь. Это чрезвычайно трудная проблема. Пока, я могу сказать приблизительно. Даже о количестве нищих у нас данные неопределенные. Так, перепись 1897‑го г. дает 400 тыс. чел. нищих по России. Очевидно, что их было намного больше. Были данные сенаторских ревизий. Они давали 800 тыс. чел. Деятели начала XX в. сра­внивали Россию с Западом. Например, в западных странах, в развитых странах (Франция Германия) нищих было от 5 до 12%. Этот вопрос надо разрабатывать далее.

           Вы задали вопрос о соотношении благотворительных пожертвований с государственными выдачами и т.д.

           В начале века расходы местного самоуправления на социальную сферу имели огромное значение. Я смотрела цифры по региональным центрам. От 30 до 40% муниципального бюджета городов шло на социальную сферу, т.е. на школы, больницы, богадельни. Больше были расходы только на полицейскую часть, т.е. на поддержание порядка.

           В.А. Кучкин:

           Это не благотворительная деятельность – школы и больницы.

           [212] Г.Н.Ульянова:

           Я сказала – на социальную сферу.

           В.А.Кучкин:

           А вот сколько на благотворительность шло?

           Г.Н. Ульянова:

           Давайте разберемся в статусе финансов. Были деньги муниципального бюджета, поступавшие из казны. Благотворительность – это то, что шло кроме бюджетного финансирования. Для Москвы я отчасти сделала подсчеты по благотворительным фондам. Но для каждого города это, конечно, очень кропотливое дело, хотя какие-то общие данные я даю: сколько на социальную сферу шло из пожертвований и сколько – из бюджета. Сколько капиталов благотворительных? В Петербурге было 120 млн. руб. благотворительных капиталов вообще. Каждый год огромные проценты получали с этого. Сравните это с городским бюджетом, который был 35 млн. руб. на начало века. Таким образом, пожертвования – это колоссальные деньги. Трудно сейчас себе представить, но в общем-то, это та степень развития, которая и по мировым меркам считалась очень большой.

           В.А. Кучкин:

           А сколько, например, из своего кошелька жертвовал на благотворительность купец?

           Г.Н. Ульянова:

           Купец из своего капитала на благотворительность мог жертвовать по-разному. Я рассматривала в своей предыдущей работе такие вопросы, как личные обстоятельства.

           Очень важен показатель бездетности. Если человек бездетный или у него нет наследников по мужской линии, то он мог по наследству 50%, 80% пожертвовать, или даже все, что имел. Он мог это пожертвовать разным ведомствам. У нас в Москве были такие. Вот, кстати, один из предков Я.Н.Щапова не имел детей, он пожерт[213]вовал все свое имущество до копейки на благотворительность в Москве. Если же у купца были внуки, которые могли продолжать семейное дело, то там уже шел другой счет.

           Вот поэтому очень важна проблема семейно-брачного статуса жертвователя, который надо обязательно рассматривать, а также смотреть как у купца шло дело, как его фирма развивалась, какая была экономическая ситуация – могло его предприятие или не могло отчислять на филантропию. И отношение к рабочим важно. У Бахрушиных, у самых великих благотворителей Москвы, на фабрике был самый низкий уровень охраны труда. Там рабочие работали по колено в воде. У Третьякова – ужасные условия труда. Все это очень разноликая и неоднозначная картина. От культурного уровня фабриканта зависело то, как он вел дела. Заводчик мог построить школу, а мог и не построить ее. Но его не всегда понимали. На него могли давить другие фабриканты: «Зачем ты школу построил? К тебе все наши рабочие перебежали». И благотворитель уже начинал метаться.

           В.А. Кучкин:

           И последнее – относительно злоупотреблений попечителей.

           Г.Н.Ульянова

           Размах злоупотреблений зависит от того, существует механизм общественного контроля или не существует. Как показывают московские данные и данные других городов, на муниципальном уровне, на уровне сословных корпораций механизм общественного контроля существовал, и не только за благотворительностью. К примеру, известно из документов, что если у купца сын-пьяница, то он на сына подает в свое купеческое общество. Ему стыдно, конечно, но куда денешься, если сын все проматывает, пропивает. Он просит наложить опеку. На сына накладывают опеку. Сын не дееспособен, не [214] может семейными средствами распоряжаться. И вот этот отработанный механизм уже действовал и дальше в отношении благотворительных учреждений. Потому на этом уровне практически хищений не могло быть.

           А в государственных учреждениях воровство, конечно, имелось: туда некоторые люди и шли работать для того, чтобы руки нагреть. Это Гоголь в «Ревизоре» все описал.

           А.Н.Боханов:

           У меня два маленьких вопроса. Во-первых, вы специально обошли молчанием крупнейшие благотворительные организации и ведомственные учреждения? (Г.Н. Ульянова: Не специально).

           Второй вопрос. Вы корреспондируете поток благотворительных пожертвований с православной этикой и моралью?

           Г.Н. Ульянова:

           Да, конечно.

           Я.Н. Щапов:

           Доклад очень интересен, он обращает внимание на ту тему, которая у нас не разрабатывалась. Считалось неприличным этим делом заниматься, потому что, действительно, после революции штампом общественного сознания было то, что капиталистическая система не давала равенства людей перед трудом, не давала равных возможностей, и ликвидация благотворительной системы является условием нового образца пути, поскольку социалистический образ жизни, социализм как способ существования должен ликвидировать и бедность, и богатство, и все должны получать социальную защиту от общества, а в наших условиях – от государства – по своему труду, что вся эта благотворительность – прошлое, не достойное того, чтобы о нем даже вспоминать. Единственное, что у нас было, это МОПР. Действительно, мы должны были собирать деньги и помогать международному коммунистическому движению.

           [215] По поводу Е.Д.Максимова – человек написал не одну книгу, специально посвященную истории благотворительности в России, в частности в раннее время. Максимов сделал ряд интересных наблюдений. В первом сборнике «Россия в XX веке» есть моя статья об истории благотворительности в России, где я Максимова оцениваю довольно высоко. Прежде всего речь идет о периодизации. Ваша периодизация имеет право на существование, но внутри есть еще другие этапы. Дело в том, что в Древней России, в старой России был разный взгляд на благотворительность. У Владимира Мономаха взгляд на благотворительность был такой: благотворительность – это способ попасть в рай для человека, который оказывает эту благотворительность, причем все равно кому. Каждый князь, каждый боярин обязан из того, что он имеет десятину, отдавать на бедных, потому что это путь спасения... Эта концепция существовала безраздельно до середины ХVI в., до «Стоглава». В «Стоглаве» предлагается уже другое – избирательность. Говорится том, что есть бедные, которые не хотят работать, и их нужно заставлять это делать, а помогать деньгами, помогать материально надо только тем, кто не может работать. Вот это переворот в христианском сознании человека: одним надо помогать, а другим надо обеспечивать возможность работы. Одни должны сами зарабатывать, их надо заставлять это делать, а другим надо помогать. Это середина ХVI в. очень важный этап. Затем ХVIII в. Уже Максимов говорил, что у нас было три этапа благотворительности. Первый этап – это государственная благотворительность, когда государство, особенно в ХVIII в. создавало целую систему благотворительных учреждений – знаменитые богоугодные заведения, как у Гоголя в «Ревизоре», когда в каждом уездном городке было учреждение, которое ведало бедными, больными и т.п., и выдавались государственные средства. Был организован Воспитательный дом для спасения незаконнорожденных детей – «срам­ных младенцев». Там были окошки, закрытые занавес[216]кой, куда каждая незамужняя мать могла принести и положить ребенка, чтобы никто ее не видел. Она имела право отдать такого ребенка в Воспитательный дом, чтобы его воспитывали на государственные средства. Эти дети воспитывались в деревне. Нанимались рожавшие в это время женщины, кормилицы. Им передавали детей и государство платило за то, что они этих детей у себя в деревне в своих избах вскармливали.

           К сожалению, государство в XIX в. не смогло справляться с таким огромным количеством бедных. И тогда, с конца ХVIII в. выступает общественность – Человеколюбивое общество, Ведомство учреждений императрицы Марии и т.д. Для России, как показывает Максимов, лучшим способом оказывается соединение государственной помощи (не отказ от нее) и общественной помощи. Государство само не могло справиться: общественные, буржуазные, и чисто дворянские организации, причем национальные, конфессиональные и т.д. к революции практически обеспечивали в значительной степени помощь бедным, больным, не имеющим средств.

           Нужно показывать и значение этой помощи, и большое внимание, которое уделялось ей в российском обществе, и вторую сторону – рост пауперизации, обнищания. Если раньше у нас обращалось внимание только на одну сторону, то сейчас мы увлеклись другой стороной. Надо обратить внимание и на то, и на другое, и тогда у нас будет объективная картина.

           А.П.Корелин:

           Мы не случайно остановились на этой теме. Проблема очень интересная, многоаспектная и самое главное – актуальная.

           Если говорить коротко об этапах, которые прошла благотворительность, то это фактически на разных этапах способность или неспособность государства обеспечить социальную защиту своих граждан.

           [217] Те или иные уклоны в ту или в другую сторону говорят о силе государства или о его слабости. Конечно, и о том материальном богатстве, которое государство имеет в своем распоряжении, и как оно им распоряжается.

           В сложной сегодняшней ситуации опыт изучения прошлого может подсказать, какие пути возможны для решения этой проблемы. Действительно, на каком-то этапе надо обращаться к общественности, потому что сейчас не только недееспособные убогие и несчастные дети и старики, но и вполне работоспособные люди оказываются выбитыми из жизненной колеи, и им как-то надо помочь устраиваться в жизни. Здесь при том или ином стечении обстоятельств, при том или ином материальном и культурном уровне общества возможны различные пути.

           Г.Н. Ульянова:

           Все поднятые вопросы очень полезны для дальнейшего изучения. Когда работаешь за письменным столом, то «варишься в собственном соку». И если предоставляется возможность выйти на аудиторию, послушать мнение других людей и узнать их взгляды на проблему, то это очень помогает, дает новые стимулы в работе.