«Интеллигенция» - слово пушкинского окружения

Автор
Шмидт Сигурд Оттович (1922-2013)

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век

Библиографическое описание:
Шмидт С.О. «Интеллигенция» - слово пушкинского окружения // Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Вып. 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 90-108.

Текст статьи

[90]

С.О.Шмидт

«ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» – СЛОВО ПУШКИНСКОГО ОКРУЖЕНИЯ*

           Слово «интеллигенция» ныне общеупотребительно, как и производные от него, хотя понятие «интел­лигенция» толкуется неоднозначно. Признается, что слово «интеллигенция» получило распространение со второй половины XIX в., точнее даже – в пореформенной России, а затем уже из языка русской литературы перешло в другие языки «как заимствование из русского»[1]. Во втором издании «Толкового словаря живого великорусского языка Владимира Даля» (1872 г.) такое определение: «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей». То же повторено в третьем, «исправленном и значительно дополненном издании» под редакцией И.А.Бо­дуэна-де-Куртене (1905 г.).

           Д.С.Лихачев в статье «О русской интеллигенции» утверждает: «Понятие это чисто русское, и содержание его преимущественно ассоциативно-эмоциональное. К тому же по особенности русского исторического прошлого мы, русские люди, часто предпочитаем эмоциональные концепты логическим определениям». Но далее читаем: «Интеллигент же – это представитель профессии, связанной с умственным трудом (инженер, врач, ученый, художник, писатель), человек, обладающий умственной порядочностью»[2]. О подходе Д.С.Лихачева к этому понятию свидетельствуют заголовки печатных выступлений в последние десятилетия, объединенных автором в сборнике статей 1997 г. «Об интеллигенции»: «Интеллигентным притвориться нельзя», «Интеллигенция – интеллектуально независимая часть общества».

           [91] С середины 1930‑х годов, вслед за И.В.Сталиным, под «советской интеллигенцией» зачастую понимали общественную прослойку, вместе с классами рабочих и крестьян составлявшую социальную общность – советский народ, т.е. по существу тех, кого определяли как «служащих». В новейшем издании однотомного Большого энциклопедического словаря (1997 г.) определение социокультурного характера: «общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным умственным трудом, развитием и распространением культуры. Понятию И. придают нередко и моральный смысл, считая ее воплощением высокой нравственности и демократизма».

           «Биографии» слова «интеллигенция» посвящены специальные труды филологов Л.Я.Борового[3], В.В.Вино­градова[4], А.К.Панфилова[5], Ю.С.Сорокина[6] (работы первых двух переиздавались в дополненном виде); в 1995 г. напечатана статья Ю.А.Бельчикова, который, обобщая опубликованные наблюдения (и дополнительные материалы) относительно истории слов «интеллигенция», «интеллигент» (и некоторых других однокорневых слов), наметил ряд этапов в их функционировании в русском литературном языке. На первом этапе слово «интел­лигенция» это – философский термин и «до 60‑х годов выступает исключительно как абстрактное существительное»[7]. Выступал на эту тему и я[8], и доклад на Ученом совете имеет своей основой статью «К истории слова “интеллигенция”», опубликованную в сборнике статей к 100-летию со дня рождения академика М.П.Алексеева «Россия, Запад, Восток: встречные течения» (СПб., 1996. С. 409-417).

           Известно, что настоящая история и ранее употребительного слова «нигилизм» «начинается, – как отметил М.П.Алексеев, – только с того момента, когда Тургенев применил его к типической психологии шестидесятника: внезапно с чудодейственной быстротой оно приобрело новый смысл и силу влияния»[9]. Примерно таким же об[92]разом подошли и к «биографии» слова «интеллигенция», приписывая в данном случае роль Тургенева П.Д.Бо­борыкину – писателю намного меньшего масштаба и, соответственно, меньших возможностей воздействовать на общество, особенно в 1860‑е гг., в начальную пору его поразительной по плодовитости литературной деятельности[10] – версия о введении слова «инте­ллигенция» в широкий языковой обиход Боборыкиным приводится и в энциклопедических словарях: в дореволюционном словаре братьев Гранат, в упоминавшемся уже современном однотомном Большом энциклопедическом словаре.

           Боборыкин сам объявил себя «крестным отцом» слова «интеллигенция», «пущенного в русскую журналистику» им в 1866 г., а также слов «интеллигент» и «интел­лигентный». Об этом писатель сообщал в статьях 1904 и 1909 гг. (в основе которых публичные лекции), объясняя, что он придал слову «интеллигенция» «то значение, какое оно из остальных европейских литератур и пресс приобрело только у немцев» – «т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны» (в статье 1904 г.). В статье 1909 г., вышедшей уже после ставшего сразу знаменитым сочинения Д.Н.Овся­нико-Куликовского «История русской интеллигенции», Боборыкин утверждает, что «под интеллигенцией надо разуметь высший образованный слой нашего общества как в настоящую минуту, так и ранее, на всем протяжении XIX и даже последней трети XVIII в.»[11].

           Теперь установлено, что эти слова появились независимо от Боборыкина и ранее 1866 г. – и в печати, и в переписке, и в дневниках. Слово «интеллигентный» встречаем в письме В.П.Боткина И.С.Тургеневу 1863 г.[12], «так называемое интеллигентное общество» – в дневнике 1865 г. А.В.Никитенко[13]; в дневниковой записи молодого В.О.Ключевского 1866 г. явно уже употребительное слово «интеллигенция» имеет и насмешливо-презрительный оттенок: к интеллигенции он относит и «презренную учащуюся молодежь»[14].

          [93] Однако, в 1861 г. в статье столичной газеты считали еще необходимым ссылаться на толкование, принятое за рубежом: «...образованный класс, или как его называют в Австрии, интеллигенция»[15]. Показательно, что автор статьи профессор-славист П.А.Лавровский – член-коррес­пондент Академии наук по Отделению русского языка и словесности, одной из главных задач которого было изучение русского языка и составление его словаря. Выявлены уже многочисленные примеры все возрастающего распространения слова «интеллигенция», особенно во второй половине 1860‑х гг.; хотя И.С.Тургеневу еще в 1869 г. это выражение казалось «новинкой» в словаре губернского города. И писатель рассуждает по поводу употребления слова «интеллигенция» персонажем его рассказа «Странная история»: «“Послезавтра в дворянском собрании большой бал: советую съездить, здесь не без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию Вы увидите”. Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в университете, любил употреблять выражения ученые. Он произносил их с иронией, но и с уважением»[16].

           Внедрение в письменность таких новых слов отражало процесс становления нового социокультурного явления, что всегда требует закрепления и в терминологии. Однако, с утверждением интересующих нас слов в собирательном смысле сразу же стало ощутимо затруднительное для объяснений историка и по сей день смешение в представлениях об «интеллигенции» и «интеллигентах» понятий разных планов: социального, профессионального, из сфер культуры, этики, психологии. Под «интел­лигенцией» подразумевали совокупность лиц, служебное и общественное положение, а также материальная обеспеченность которых обусловлены прежде всего их образованностью или профессиональным опытом (предва­ренным чаще всего соответствующей выучкой в учебных или специальных заведениях) т.е. работников умственного труда, людей искусства. В то же время словом «интеллигент» обозначали умственно развитого человека [94] (определение «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И.Даля).

           Социальная характеристика этого социокультурного понятия оставалась расплывчатой, сословные рамки его нечетки – тем более классовые (особенно, если применительно к явлениям второй половины XIX в. исходить из жесткой схемы определений теории марксизма-лени­низма). Еще заметнее это становится при подходе к понятию «интеллигентность» с присущим ему нравственным оттенком (если даже не акцентом!) и необязательностью социопрофессионального признака (т.е. занятости в сфере умственного труда, культуры).

           Если в период крепостного права слова «образо­ванный человек» и «дворянин» были почти синонимы[17] (тем более, что служба в сфере просвещения, науки, культуры, даже полученное образование давали право на дворянство), то теперь «интеллигенция» в определенной мере оказалась выделенной из широкого сообщества тех, кого относили к «образованному классу» – ее противопоставляют и «чиновничеству», и «так называемому высшему обществу», и «господствующей церкви», и «бур­жуазии»[18], с 1880‑х гг. пишут о «сельской интеллигенции», позднее и о «рабочей интеллигенции». А.И.Герцен в статье 1866 г., характеризуя «городскую, университетскую среду» Н.Г.Чернышевского, отметил, что «она состояла исключительно из работников умственного движения, из пролетариата интеллигенции, из “способ­ностей”»[19]. Слово «пролетариат» употреблено в понимании людей тех лет – «неимущие», «бедняки», подобно тому, как у Ф.Лассаля и Н.А.Добролюбова встречается термин «умственный пролетариат», а у Д.И.Писарева – «мыслящий пролетариат»[20]. Интеллигенция в общественном сознании тогда уже не ассоциировалась с дворянством (тем более с поместным) и уж безусловно казалась отъединенной от аристократической среды, особенностей ее образования и поведения. Тем более, что происходит демократизация высшего образования, и социальной ба[95]зой студенчества становятся все в большей мере разночинцы[21] – произошла явная демократизация понятия «интеллигенция».

           Это отрицательно (иногда с оттенком пренебрежения) воспринималось аристократией, что четко обнаруживается, в частности, в переписке с высокосановным историком графом С.Д.Шереметевым – литератор славянофильского толка Н.М.Павлов писал ему в 1898 г.: «...Царь и народ – вот Россия в настоящее время! А “так называемая публика”, а так называемая “интеллигенция”... дай Бог чтобы интеллигенция была с Божьею помощью, другая, а не та, которая теперь»[22]. Как выясняется, именно такое понимание и было первоначальным, когда термин «интелли­генция» обрел и социальную окраску.

           Это отражено в дневниковой записи Василия Андреевича Жуковского 2 февраля 1836 г. Поэт был в ту пору главным наставником-воспитателем наследника престола цесаревича Александра Николаевича (в будущем Александра II). Текст этот опубликован видным томским исследователем жизни и творчества Жуковского А.С.Януш­кевичем в 1994 г. Со времени полной самоотдачи Жуковского его наставнической миссии дневниковые записи обрели дидактическую направленность и морализирующий акцент. Описывая поразивший его пожар, когда в балагане Лемана близ здания Адмиралтейства сгорели сотни людей, Жуковский с возмущением отмечает «замечательную черту, обидную для нашего характера»: «Через три часа после этого общего бедствия, почти рядом с тем местом, на коем еще дымились сожженные тела 300 русских, около которого были недопускаемые к мертвым полицией родственники, осветился великолепный Энгельгардтов дом, и к нему потянулись кареты, все наполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию; никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть общее; танцевали и смеялись и бесились до 3‑х часов и разъехались, [96] как будто ничего и не было. И для чего съезжались: для того, что бывает ежедневно. И у Мещерских был вечер... были танцы, и С.Н.Карамзина, тридцатилетняя дева, танцевала с своею обыкновенною жадностью, и даже смеялась, когда я сказал ей, что считаю непристойным бал дворянский...»[23].

           Жуковский явно огорчен, не сдерживая своего осуждения, тем, что также аморально как и другие вели себя и дочери глубоко почитаемого им историографа Н.М.Карамзина, который для него, Вяземского, Пушкина и лиц их круга оставался воплощением «высокого» в человеке и писателе[24].

           Термин «интеллигенция» употреблен уже как социокультурный – для обозначения некоего множества (чему в рассуждениях об интеллигенции в пореформенный период будут уделять особое внимание). И показательно что у Жуковского понятие «интеллигенция» ассоциируется уже тогда (в 1830‑е годы!) не только с принадлежностью к определенной социокультурной среде и с европейской образованностью, но и с нравственным образом мысли и поведением, т.е. с «интеллигентностью» в позднейшем смысле этого слова. Размышления Жуковского о том, что представляет собой столичная интеллигенция показательны для строя души поэта и прирожденного педагога, пленявшего современников чистотой и серьезностью своих помыслов[25].

           Существенно и то, что взгляды Жуковского в русле характерных для самосознания Карамзина, Пушкина и декабристов представлений о «нравственном бытии» как основе просвещения и образованности, о поведении дворян как «предстателей» за всех россиян, об их долге служения России[26].

           Жуковский – последователь Карамзина и в сфере языкотворчества, причастный в 1815–1818 гг. к литературному содружеству «Арзамас», сочинитель прелестных юмористических протоколов его заседаний, постоянно общавшийся и с теми, для кого не русский язык был языком [97] письма и устной речи, убежден в необходимости обогащения словаря российской литературы кальками некоторых иностранных слов или самими иностранными словами, ставшими частыми и естественными в каждодневном обиходе – особенно для вновь образующихся понятий.

           Таким становилось и слово «интеллигенция», в ином – отвлеченном смысле укрепившееся уже в философском лексиконе 1820–1830‑х гг. Профессор А.И.Галич в «Опыте философского словаря» объясняет его как «разумный дух» («высшее сознание»). В философском смысле употребляют его и позднее, даже в 1850‑е гг. Н.П.Огарев, Н.Г.Чер­нышевский, в 1865 г. князь В.Ф.Одоевский[27], друг Жуковского князь П.А.Вяземский[28]. Однако, Жуковский, вводя его в текст русскоязычного дневника, опирался, видимо, в большей мере не на немецкий философский словарь, а на новейшую французскую литературную публицистику.

           Допустимо предполагать, что в 1836 г. слово «интел­лигенция» могло фигурировать в рассказах возвратившегося из Парижа Александра Ивановича Тургенева. Друг Жуковского с юных лет, космополит и русский «в одно время» (по самохарактеристике), энциклопедически образованный Тургенев был как бы прирожденным «хроникантом»: беседой с ним дорожили и общественно-политические деятели, и писатели и ученые западноевропейских стран и России[29]. Тогда Тургенев готовил для пушкинского журнала «Современник» статьи о хронике парижской жизни, и в напечатанном им в ту пору, и в его многообразной переписке упоминается имя и писателя Оноре де Бальзака. Сочинения этого писателя пользовались в России «огромной популярностью» (и автор знал об этом), «вызывали пристальный интерес в среде Пушкина и его друзей»[30].

           А Бальзак именно в то время возымел идею организовать особую партию интеллектуалов, с печатными органами, где можно было бы публиковать и собственные сочинения. И предлагал назвать это сообщество «партией интеллигентов» (lе pаrti des intelligentiels)[31]. Еще 23 августа 1835 г. он [98] писал Э.Ганской, что «такое название мало располагает к шуткам, но к подобной партии лестно будет принадлежать», и издания эти «объединят серьезные способные умы» («reunir les intelligences sаerieusement capables»)[32].

           Однако, придуманное Бальзаком слово во французском языке не привилось; укрепилось другое – «intellectuels»; и там вообще отсутствует такое слово собирательного значения[33]. Слово «интеллигенция» пришло во французский язык, – а также и в английский – позднее из России: во французском словаре «Nouveau Larousse universelle» оно («intelligensia») названо русским словом, обозначающим класс интеллектуалов данной страны («mot russe, classe des intellectuels dans une pays donnвe»)[34].

           Видимо, сходно с представлением Жуковского понимание французского слова «haut intelligence» декабристом Александром Федоровичем фон дер Бригеном. В письме супруге и дочери из Кургана на французском языке от 27 января 1844 г. он пишет, что «чувствительность, эта гармония человеческой души» должна быть поддержана «во­спитанием воли и характера, морали, которая должна включать в себя доброжелательность, снисходительность – качества, без которых невозможно быть интеллигентом» («вetre de tout haute intelligence»)[35]. (Вероятно, более точный перевод: «быть интеллигентным» – от слова «интеллигентность», или даже быть человеком «высо­кого ума»).

           Герой войн с Наполеоном отставной полковник Бриген был знаком с Жуковским еще по Петербургу. Их связывала общая дружба с декабристом Н.И.Тургеневым, за которого неустанно и бесстрашно хлопотал Жуковский[36]. Оба – люди высокой нравственности и доброты, редкостной образованности (оба – и полиглоты!) и трудолюбия. Они переписывались в годы пребывания декабриста в Сибири, в 1837 г. встречались, когда Жуковский, сопровождая цесаревича, был в Кургане. Бриген переводит с нескольких языков сочинения историков и философов[37]. В письме от 1 июня 1846 г. Жуковский воспевал [99] труд как «благотворителя души человеческой, очарователя и животворителя настоящего и целителя будущего»[38]. По его предложению Бриген стал переводить для печати «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, и свой перевод посвящает Жуковскому. Об этом узнаем – из цитированного письма: «Перевод... намереваюсь посвятить Жуковскому, которого вы любите как поэта, а я, восхищаясь его гением, люблю еще более как человека». Когда Бриген узнал о замужестве дочери Марии в сентябре 1845 г., он послал ей письмо Жуковского от 18 июня 1845 г. (ответ на письмо Бригена), сопровождая это такими словами: «Пусть оно заменит свадебный подарок. Прошу вас сохранить его как воспоминание о столь памятном времени для вас лично, для меня, для всего нашего семейства. Это документ, значение которого вы в состоянии оценить и, я уверен, что вы прочтете его с удовольствием. В нем полностью проявляется доброе сердце и прекрасная душа Жуковского»[39]. Быть может, встретившись с Бригеном в 1837 г. и вспоминая их общего друга Николая Тургенева, о жизни которого в зарубежье узнавали от его брата Александра, Жуковский употребил в разговоре и слово «интеллигенция»?

           Зная образ жизни Жуковского и лиц близкого ему окружения, можно полагать, что слово «интеллигенция» в том же значении, что и в дневнике, могло произноситься – и в кабинетах и салонах того же времени. А в 1836 г. темой разговора было «Философическое письмо» П.Я.Чаадаева, с упоминания которого ученый начала XX в., начнет книгу об истории русской интеллигенции[40]. П.А.Вяземский как раз в статье 1836 г. заметил, что в «спорах в гостиных в разговорах русских гораздо более ума, нежели в русских журнальных статьях. Вообще ум наш натуры изустной, а не письменной»[41]. Близость литературного произведения и устной, особенно ораторской, речи ощущали современники (П.Я.Чаадаев утверждал даже, что «всякое художественное произведение есть ораторская речь или проповедь»), отмечают ученые фи[100]лологи, изучавшие как раз литературу и язык, «оратор­скую культуру» первой половины XIX в.[42]

           В беседах 1836 г. мог принимать участие и А.С.Пуш­кин. Жуковский и А.Тургенев тогда особенно часто общались с ним, нарочито обсуждая проблемы, отвлекавшие его болезненное внимание от семейной драмы, буквально навязывая Пушкину занятия в сфере научного творчества – перевод и изучение «Слова о полку Игореве»[43].

           Это все, конечно, предположения, догадки, и при том разной степени вероятности. Однако, несомненно то, что слово «интеллигенция» уже в 1836 г. было написано в русскоязычном тексте и в понимании, близком к став­шему позднее общепризнанным.

           Неясно пока и то был ли именно Жуковский изобретателем этого русского слова и получило ли слово «интеллигенция» в собирательном смысле тогда же распространение. Написанное самим Жуковским, А.И.Тур­геневым, П.А.Вяземским, П.А.Плетневым, семьей Карамзиных и посетителями их салона 1830‑х гг. лексикографами еще слабо изучено. Упоминалось уже об употреблении лицами этого круга князьями П.А.Вя­земским и В.Ф.Одоевским слова: «интеллигенция» в значении разумного постижения «действительности» еще в середине 1860‑х гг. Но ведь Боборыкин употреблял и в таком значении это слово даже в 1875 г.![44] Возможно, что слово «интеллигенция» как социокультурный термин осталось тогда – в 1830‑е гг. – достоянием лишь одной, сравнительно замкнутой «группы» высшего света («beau monde») – наиболее «интеллигентной, тонко и критически развитой» (если пользоваться определением И.А.Гон­чарова в заметках 1874 г.)[45].

           Однако, показательно то, что и Л.Н.Толстой, характеризуя в «Войне и мире» высшее столичное общество, употребляет именно в таком смысле термин «интел­лигенция» и мыслит нравственными категориями Жуковского и Бригена. Слово это использовано писателем при [101] определении впечатления сверстника Жуковского графа Пьера Безухова о посетителях салона фрейлины Шерер, куда «приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили». Возвратившийся из-за границы Пьер «знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга», и он «все боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он все ждал чего-нибудь особенно умного...»[46].

           Граф Л.Н.Толстой – аристократ по происхождению и воспитанию мог и знать о давнем бытовании слова «интеллигенция» в словаре столичного beau monde. И уж несомненно учитывал возможное восприятие текста его романа современным читателем. В первой публикации первой части романа под названием «Тысяча восемьсот пятый год» в 1865 г. указанного места нет. Оно появляется в отдельном издании 1868–1869 гг.[47] Для поселившегося в Западной Европе и оторванного от каждодневной русской разговорной речи И.С.Тургенева слово «интеллигенция» представляется в 1869 г. новинкой, для Л.Н.Толстого же настолько утвердившимся в сознании, что его допустимо применять для типологической характеристики явлений не только визуально наблюдаемых, но и начала столетия – «допожарных» времен. При этом, учитывая распространение слова «интеллигенция» преимущественно в социокультурном плане и для обозначения достаточно больших сообществ, Толстой противопоставляет этой массе истинного «интеллигента» Пьера, «несвой­ственного месту» собрания гостей Анны Павловны и вызвавшего потому «страх» хозяйки салона («страшный для нее молодой человек»): «Хотя действительно Пьер был несколько больше всех других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе с тем робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной»[48].

           [102] Таким образом, 1860‑е гг. – время не возникновения в русском литературном языке слова «интеллигенция», а его второго рождения и существенного изменения и расширения первоначального значения термина. Слово «интеллигенция» вошло в русский язык на четверть века ранее и было в словаре лиц пушкинского круга.

           [103-104] СНОСКИ оригинального текста

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           И.А.Курляндский:

           Термин «интеллигенция», понятие «интеллигенция» распространялись в ретроспективе. Но можно ли так говорить о Курбском или Максиме Греке, Рублеве?

           С.О.Шмидт:

           Был ли распространен термин с середины XIX в. я не знаю. Но в современной литературе, например, Романов, Лихачев называют даже предшественника Курбского Даниила Заточника интеллигентом Древней Руси. На языке образованнейших, скажем, петербургских ученых термин «интел­лигенция» применим даже к более раннему времени. В моих работах я использую этот термин, например, в докладе в МГУ на международной конференции «Средневековые приз­наки в новом государственном строе» я употребил этот термин, ссылаясь на современную его трактовку. Мы говорим о греческой интеллигенции, римской, когда этого термина не существовало.

           [105] А.Н.Сахаров:

           Как к этому понятию относились те, кто не являлся интеллигенцией в России, до революции и после революции?

           С.О.Шмидт:

           Как замечал Достоевский, о чем писали рядовые публицисты, интеллигент – это образованный человек. «Интеллигенция» по Далю – образованный слой, чаще всего высокопоставленный, более богатый слой общества. Потом, после революции, ее просто низвели до прослойки, когда она потеряла какой-то нравственный элемент, а стала только социально-профессиональным элементом: не рабочим классом, не крестьянством, а служащими умственного труда.

           Я сознательно уклонился от характеристики этого явления, ибо думаю что вопрос об интеллигенции – один из самых видных вопросов истории нашего общественного сознания, отношения к ней в нашей политической истории. Я хочу обратить внимание на то, что вопреки широко распространившимся представлениям слово родилось до Боборыкина и первоначально имело другой смысл. «Интеллигенция», «интеллигент» в представлении Жуковского и, очевидно, ему подобных, – это декабристы, аристократы, которые имели высокую европейскую образованность, высокое нравственное начало.

           Н.Е.Бекмаханова:

           Как-то не затронута тема этого термина и народов России. Например, я могу привести переписку Чокана Валиханова, где эта терминология присутствует.

           С.О.Шмидт:

           Это очень важно, но это уже 50–60‑е гг., когда этот термин присутствовал и у Никитенко, и у Тургенева, и у Гончарова, и у Толстого, и у других. Тогда он был даже у Ключевского, который в дневнике писал об этом. Однако меня [106] очень удивило, что специалисты не встречали термина у молодого Герцена, он появился у Герцена-эмигранта.

           И.А.Курляндский:

           Как вы думаете, образованные и талантливые деятели большевистской партии – Ленин, Бухарин, Троцкий и другие – они являются интеллигентами в том смысле, в котором вы об этом говорили?

           С.С.Шмидт:

           Вопрос несколько отклоняется от темы моего сообщения. Людей, которые названы вами, я отношу к интеллигенции. Другое дело, что понятие о нравственности очень растяжимо, и нужно думать о том, у кого больше нравственности. Но это совсем другой вопрос. Тема истории интеллигенции как общественного явления и фактора общественного сознания людей второй половины XIX–XX в. выходит за хронологические рамки моего доклада.

           Добавлю, что книга о которой я говорил, «Судьба российской интеллигенции» (СПб., 1996) вышла всего тысячным тиражом, это была дискуссия, в которой приняли участие и Лихачев, и Карлов, и Моисеев, и Раушенбах, и Кожинов, и Гранин, и Бестужев-Лада, и протоиерей Сайко, и Шмидт.

           С.М.Каштанов:

           Во-первых, доклад С.О.Шмидта – блестящее, очень интересное исследование.

           Не отклоняясь от терминологической стороны дела, не углубляясь в общий вопрос о том, что такое интеллигенция, я хотел бы сказать, что докладчик занялся иностранным по происхождению термином, ставшим специфически русским и вошедшим потом уже в иностранные языки, также как слово «археография». Вроде бы, оно иностранного происхождения, но вместе с тем за границей никто не называет науку об источниках археографией.

           [107] Вторая причина – более серьезная. В 60‑х гг. мне в одном французском журнале попалась статья Кончаловского об интеллигенции. Он связывает происхождение слова «интеллигенция» с Белинским, Вы об этом не упомянули.

           И о понятии самой интеллигенции. Она не понималась как класс профессиональных деятелей с хорошим образованием, а понималась как группа людей, например, как Владимир Ленский «с душою чисто геттингенской, т.е. профессионально не слишком подготовленных, но интеллигентно мыслящих. То есть он противопоставлял их западной, хорошо обученной профессиональной интеллигенции. Насколько это подтверждается другими толкователями терминов, я не знаю.

           А.Н.Сахаров:

           Нам остается поблагодарить Сигурда Оттовича за доклад. Он вызвал немало эмоций, размышлений, таких, которые сразу невозможно осознать, поскольку тема острая и связана с проблемами – интеллигенция и народ, интеллигенция до и после революции. Интересна и проблема советской интеллигенции, вождистской интеллигенции. Доклад будет содействовать дальнейшим поискам, раздумьям в этой острейшей области отечественной истории, когда интеллигенция ратовала за народ, и когда народ говорил «очкарики», «паршивая интеллигенция». Что скрывается за этим интересным феноменом? Интересно, был ли такой феномен в Западной Европе?

           Мы этим не занимались, но нам, особенно центрам, которые занимаются проблемами истории культуры, имеет смысл еще раз на современном уровне научных знаний вернуться к этим острейшим проблемам общественного бытия XIX–XX вв. как на примере России, так и на примере Западной Европы.

           С.О.Шмидт:

           Что касается перспективы нашей работы, то мне думается, что наша задача, сейчас, когда появляется боль[108]шая литература с трактовкой слова «интеллигенция» в заголовках конференций, в заголовках заседаний, в заголовках книг, надо заняться этим, потому что филологи более или менее точно проследили хронологию употребления этого термина и выявили довольно большое количество самых разнообразных памятников прошлого (это и классика, и публицистика, и газеты, и т.д), где он употребляется. Видимо нам стоит определить, почему и в каких сферах он появлялся и с чем это связано; когда стали появляться термины сельская, рабочая интеллигенция и другие. Это одна из конкретных задач, которой могли бы заняться в нашем институте.