Визит А. Гарримана к И.В. Сталину в Сочи и японский вопрос (октябрь 1945 г.)

Автор
Сафронов Вячеслав Петрович
Safronov V.P.

Аннотация

В статье рассматривается неизвестное в отечественной историографии и не освещавшееся в ней до сих пор важное событие в советско-американских отношениях первых послевоенных месяцев — беседы в Сочи между И.В. Сталиным и американским послом в СССР А. Гарриманом по вопросам оккупационной политики в Японии 24 и 25 октября 1945 г. Это событие явилось поворотным пунктом на пути создания контрольного механизма союзников в Японии. Сталин вынудил США согласиться начать обсуждение этого вопроса не в малозначимой Дальневосточной консультативной комиссии, а непосредственно на межправительственном уровне, где мнение СССР было куда весомее. В результате вскоре открылись переговоры Гарримана с Молотовым в Москве, а затем произошло создание контрольных союзнических органов — Дальневосточной комиссии и Союзного Совета для Японии. В статье на базе американских и российских опубликованных документов и российских архивных материалов освещаются подготовка к встрече Сталина с Гарриманом, а также сами беседы. Известное по давно опубликованным американским документам содержание бесед теперь значительно расширено, дополнено и скорректировано в связи с появлением в печати российских записей бесед.

Ключевые слова
Сталин; Гарриман; Япония; Союзный Контрольный совет; Дальневосточная консультативная комиссия; контрольный механизм; оккупационная политика

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Сафронов В.П. Визит А. Гарримана к И.В. Сталину в Сочи и японский вопрос (октябрь 1945 г.) // Труды Института российской истории. Вып. 11 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А. Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2013. С. 446-467.

Текст статьи

[446]

В.П. Сафронов

ВИЗИТ А.ГАРРИМАНА К И.В.СТАЛИНУ В СОЧИ И ЯПОНСКИЙ ВОПРОС (октябрь 1945 г.)

          [447] В сентябре — начале октября 1945 г. в Лондоне состоялась первая сессия Совета министров иностранных дел (СМИД) пяти главных союзных держав, посвященная подготовке мирного урегулирования с европейскими сателлитами нацистской Германии, на которой выявились острые разногласия между Москвой и Вашингтоном. На сессии не должен был рассматриваться японский вопрос, но советская делегация неожиданно стала настаивать на его обсуждении, будучи крайне недовольна и обеспокоена единоличным осуществлением американцами оккупационной политики в Японии без учета интересов СССР и консультаций с ним. Советской стороне не удалось добиться желаемого и, в частности, склонить Вашингтон к образованию Контрольного совета из представителей СССР, США, Великобритании и Китая как высшего органа по формулированию союзнической оккупационной политики в Японии взамен института Верховного командующего четырех держав американского генерала Д. Макартура, но она все же получила заверения госсекретаря США Дж. Бирнса в том, что он проинформирует обо всем своего президента Г. Трумэна. А пока Москве предлагалось как можно скорее назначить своего представителя в межсоюзническую Дальневосточную консультативную комиссию для Японии (ДКК), чтобы она могла начать работу. 1 октября 1945 г. глава советской делегации нарком иностранных дел В.М. Молотов в письме Бирнсу указал, что советское правительство решительно настаивает на первоочередном учреждении Контрольного совета по Японии в качестве обязательного условия образования Консультативной комиссии[1].

           Несмотря на четко выраженные возражения со стороны Москвы в отношении характера контрольного механизма для Японии, Вашингтон решил реализовывать свой план создания ДКК и идти здесь сугубо формальным путем. По возвращении домой Бирнс, как и обещал, сообщил президенту Трумэну взгляды Молотова, однако глава Белого дома не поддержал их, а согласился с госсекретарем относительно необходимости действовать через Консультативную комиссию, у представителей которой должно быть право, согласно их полномочиям, давать рекомендации своим правительствам по вопросам оккупационной политики. И если будут сделаны предложе[448]ния об изменении первоначальных функций и расширении власти комиссии, то они, безусловно, будут рассмотрены, как того заслуживают[2].

           Сойдясь на этой позиции, американское руководство запустило организационный механизм создания ДКК. 6 и 8 октября Госдепартамент США направил приглашение участвовать в работе Консультативной комиссии правительствам «младших» союзников четырех главных держав — Франции, Канады, Австралии, Голландии, Новой Зеландии и Филиппин и спустя несколько дней получил от них согласие[3]. 6 октября американским посольствам в Чунцине и Москве было указано уведомить китайское и советское правительства о просьбе Лондона допустить в комиссию Индию и узнать их мнения на этот счет[4]. Через три дня американские дипломаты в странах — участницах ДКК получили предписание информировать приглашенные правительства о желании США провести первое заседание комиссии 23 октября в Вашингтоне и о призыве к ним назначить туда своих представителей. При этом сообщалось, что американским представителем назначен отставной генерал Ф. Маккой[5], выбор которого объяснялся его широкими познаниями в международных и особенно в дальневосточных делах и опытом работы в международных комиссиях, прежде всего в комиссии Лиги Наций по расследованию маньчжурского кризиса в 1932 г. (Комиссия лорда В. Литтона)[6]. В НКИДе оба уведомительных письма от американского посла в СССР А. Гарримана получили 10-го и 11-го числа соответственно[7].

           В то время как остальные заинтересованные правительства положительно откликнулись на вышеупомянутые предложения Вашингтона, советская сторона решила проявить упорство и отстаивать свою позицию, выработанную в период Лондонской сессии СМИД. 12 октября Молотов направил на имя Гарримана краткое ответное письмо, в котором сообщал, что советское правительство попрежнему придерживается точки зрения, изложенной в лондонском ответе наркома Бирнсу от 1 октября, о том, что образованию ДКК должно предшествовать решение четырех главных союзных держав о создании Контрольного совета по Японии. И ввиду этого СССР «не может согласиться с учреждением Дальневосточной консультативной комиссии впредь до создания Контрольного совета»[8].

           Если для Кремля в это время более важное значение имела обстановка в Японии, поскольку он не мог ее должным образом контролировать, то для Белого дома наоборот — положение дел в Европе, а точнее, ситуация с подготовкой мирных договоров с европейскими сателлитами фашистской Германии, которая зашла в тупик на Лондонской сессии СМИД. Более того, Вашингтон полагал, что и для [449] Москвы именно этот вопрос является основным и потому она так бескомпромиссно отстаивает свою точку зрения. В попытке разрешить эту проблему американцы готовы были пойти на некоторые уступки СССР, и 12 октября президент Трумэн направил Сталину послание, проект которого был подготовлен Гарриманом и помощником госсекретаря Дж. Данном еще 4-го числа в Лондоне. В нем президент упоминал о возможном компромиссе и предлагал преодолеть разногласия между Москвой, с одной стороны, и Вашингтоном и Лондоном — с другой, по вопросу процедуры подготовки мирных договоров с бывшими европейскими сателлитами нацистской Германии, чтобы не затруднять дальнейшее сотрудничество союзников и не ставить расхождения выше их «общих интересов … в деле мира». Президент просил Сталина обсудить эти вопросы с Гарриманом как человеком, полностью знакомым с его, Трумэна, взглядами, и поручил послу лично вручить письмо генералиссимусу[9], хотя знал, что тот несколькими днями ранее отбыл из Москвы на отдых.

           Телеграмму из Вашингтона с текстом президентского послания в американском посольстве в Москве получили с задержкой — лишь утром 14 октября[10]. Так как было воскресенье и Молотов находился за городом, Гарриман встретился с ним на следующий день, чтобы обрисовать ему просьбу Трумэна. Когда нарком сообщил об отъезде советского вождя в полуторамесячный отпуск далеко за пределы Москвы и вызвался сам передать послание, американский дипломат отказался от предложения, сославшись на поручение ему от президента, и выразил намерение лично отправиться к месту отдыха Сталина, правильно полагая, что оно находится в Сочи. Нарком, не гарантируя положительного ответа по причине отхода генералиссимуса от государственных дел на период отпуска, пообещал лишь передать просьбу по адресу[11].

           На следующий день Гарриман получил от Молотова письмо, уведомлявшее об исполнении обещания[12], и немедленно телеграфировал госсекретарю Бирнсу в Вашингтон, что, если ему удастся увидеть Сталина, он уверен, что одним из вопросов, который тот поднимет и который рассматривает как самый важный, будет японский вопрос. Поэтому он, Гарриман, считает крайне полезным, чтобы его заранее безотлагательно поставили в известность об отношении США к участию СССР в контрольном механизме для Японии и к использованию советских войск в оккупации этой страны; о пределах готовности Белого дома консультироваться с Москвой по политическим делам; о любой другой информации, которая была бы полезна «для ослабления подозрений, несомненно, имеющихся в его (Сталина. — В.С.) голове, насчет нашей политики в отношении [450] Японии и нашего желания работать вместе с Советским Союзом в этих вопросах»[13]. «Я не имею в виду вести переговоры об урегулировании этих вопросов, — заключал посол свою телеграмму, — но полагаю, это была бы уникальная возможность рассеять неуместные и неоправданные подозрения и попытаться добиться от него расположенности к большему сотрудничеству»[14].

           Во второй телеграмме Бирнсу от 16 октября, отправленной вдогонку первой, Гарриман дополнил и развил свои размышления о вышесказанном. Предельно точно улавливая основной строй мыслей Сталина и суть его возможных претензий к Вашингтону, он предположил, что тот со своей обычной прямотой, всегда демонстрировавшейся в разговорах с ним, будет утверждать, что после приглашения Советского Союза вступить в войну против Японии США теперь отстраняют его от надлежащего обсуждения вопроса обращения с нею после ее разгрома. Он не будет считать Консультативный совет (комиссию. — В.С.) для Дальнего Востока достаточным проявлением участия СССР и спросит, почему письмо Молотова от 1 октября с требованием создания Контрольного совета проигнорировано и советскому правительству предложено теперь участвовать в заседании Дальневосточной консультативной комиссии после того, как в этом письме было ясно заявлено о том, что прежде следует решить вопрос о контрольном механизме для Японии[15].

           Далее Гарриман очень откровенно изложил свое стремление к продолжению сотрудничества США и СССР и в послевоенном урегулировании: «Я, конечно, полностью согласен с решением, что генерал Макартур будет оставаться Верховым командующим с правом окончательного вердикта, но я предполагал, что мы готовы в полной мере консультироваться с нашими союзниками, включая Советский Союз; полностью информировать их о положении дел во всех вопросах, военных и политических, и пытаться достичь с ними соглашения о политическом курсе и что мы предпримем независимые действия, только если соглашение окажется невозможным»[16]. И в этой связи Гарриман обратил внимание на возможный инструмент, посредством которого могло бы проводиться подобное межсоюзническое взаимодействие, заметив, что слышал от помощника Бирнса — Дж. Дана о том, что Координационный комитет Госдепартамента, военного и военно-морского министерств (SWNCC) рекомендовал создание военного комитета командующих союзными оккупационными силами в Японии для консультаций с Макартуром по вопросам осуществления условий капитуляции и контроля в Японии[17].

           Перейдя к оценке отношения Кремля к ДКК, американский дипломат вновь стопроцентно угадал мысли Сталина, в чем он вскоре [451] убедится в ходе беседы с ним. Гарриман констатировал: «Кажется, что нынешнее нежелание советского правительства обсуждать вопрос контрольного механизма для Японии на предлагаемом заседании всех союзников в Консультативном совете основано на убеждении, что это такой фундаментальный предмет, который можно обсуждать искренне и полно только в рамках более ограниченной группы»[18].

           Гарриман просил Бирнса информировать его о том, намерена ли американская сторона предварительно обсуждать этот вопрос с советским правительством или же она собирается устроить заседание Консультативного совета 23 октября без участия СССР. Считая со своей стороны такое обсуждение необходимым, он предлагал в беседе со Сталиным искренне изложить американскую точку зрения и попытаться добиться его общего согласия, избежав тем самым возникновения тупика. «В последнем случае, — провидчески предупреждал Гарриман, — можно предположить, что советские будут проводить одностороннюю политику в тех районах, где они могут доминировать»[19].

           В заключение телеграммы посол еще раз настойчиво подчеркнул, что наилучшим выходом было бы «откровенно информировать Сталина о наших намерениях и планах и таким образом ослабить беспричинные подозрения, которые явно возникают в его сознании»[20]. В доказательство последнего предположения он напомнил, что во время переговоров с китайской делегацией в августе 1945 г. в Москве Сталин высказал опасения насчет того, что США будут слишком мягко обращаться с Японией и в конечном счете потеряют интерес к уничтожению ее как будущей угрозы[21].

           Резюмируя все сказанное, Гарриман провел четкую взаимосвязь между японской и европейской политикой советского лидера, призывая Вашингтон договориться с ним в ее первой составляющей. «До тех пор, — подчеркивал он, — пока по крайней мере какое-нибудь предварительное понимание не достигнуто с советским правительством относительно Японии, я опасаюсь, что мы не сможем урегулировать процедурные вопросы в работе Совета министров иностранных дел по рассмотрению европейских проблем»[22].

           Таким образом, эта телеграмма ясно свидетельствовала о том, что Гарриман являлся искренним и самым активным среди американских политических деятелей сторонником продолжения сотрудничества США с СССР в послевоенном урегулировании, стремившимся предотвратить постепенно намечавшийся разлад в союзнической коалиции. Более того, большой опыт общения с советским лидером позволил послу глубоко проникнуть в образ его мыслей и с пониманием к нему относиться, хотя при этом отчетливо видеть ис[452]каженное восприятие генералиссимусом истинных намерений Вашингтона, основанное на его чрезмерной и неоправданной подозрительности, а также на фундаментальном большевистском недоверии ко всем капиталистическим государствам.

           Спустя два дня, 18 октября, Сталин по рекомендации четверки наиболее приближенных к нему членов Политбюро ЦК партии в лице В.М. Молотова, Л.П. Берии, Г.М. Маленкова и А.И. Микояна выразил согласие принять Гарримана и просил их передать ему, что с удовольствием примет его на своей даче в Сочи 24, 25 или 26 числа и готов выслушать его комментарии к посланию Трумэна[23]. В тот же день Молотов пригласил Гарримана, чтобы сообщить ему это известие. Посол заявил о своем желании встретиться как можно быстрее, уже 24 октября, и воспользоваться самолетом, предоставляемым для этого советской стороной[24].

           Получив ожидавшийся ответ Сталина, Гарриман 19-го числа вновь обратился к Бирнсу за указаниями, запрошенными в двух своих телеграммах еще три дня назад, на случай, если советский лидер поднимет животрепещущие вопросы, касающиеся Японии[25]. Госсекретарь ответил очень быстро, уже следующим вечером, изложив соображения по всем сюжетам, затронутым Гарриманом, — о Дальневосточной консультативной комиссии, Контрольном совете, военном комитете союзных командующих и оккупационных войсках. Относительно ДКК Бирнс дал понять, что и он сам, и президент Трумэн не против усиления ее политической роли, подчеркнув, что если ее члены внесут предложения об изменении изначальных функций и расширении власти комиссии, то они будут надлежащим образом рассмотрены[26]. По вопросу союзной оккупации Японских островов он информировал Гарримана о разработке Вашингтоном плана, который будет представлен на обсуждение союзникам и согласно которому СССР, Соединенное Королевство и Китай получат возможность разместить там по 30 тыс. своих войск. Причем Москва сможет иметь одну усиленную пехотную дивизию, а все контингенты в оперативном отношении станут подчиняться Макартуру[27].

           Что касается ключевого вопроса — о Контрольном совете для Японии, поднятого Москвой, то здесь госсекретарь совершенно четко пояснил, что поскольку по условиям капитуляции этой страны, согласованным всеми главными союзниками, ее император и правительство должны подчиняться приказам Верховного командующего союзных держав и поскольку в этих условиях ничего не сказано о Контрольном совете, то США не могут одобрить советское предложение о замене этим органом должности союзного главнокомандующего[28]. Однако в качестве компенсации Бирнс от своего имени [453] предложил создать при генерале Макартуре исполнительный орган, о котором упоминал в телеграмме Гарриман, под названием Союзный военный совет, состоящий из командующих оккупационными войсками СССР, США, Соединенного Королевства и Китая и во главе с самим Макартуром, наделенным правом решающего голоса на случай разногласий. При этом в совет должны будут передаваться на рассмотрение и исполнение общие и важные директивы, направляемые американским военным командованием Макартуру[29].

           Вышеизложенное сообщалось Гарриману для его личной информации и ориентировки. Он мог изложить Сталину общий взгляд американской стороны на данную проблему, но без передачи официального предложения. Дополнительные сведения относительно Военного совета госсекретарь надеялся сообщить послу позднее, поскольку еще не обсуждал этот вопрос с военными[30].

           Между тем первоначально намеченное на 23 октября открытие в Вашингтоне работы Дальневосточной консультативной комиссии задерживалось из-за транспортных проблем у ряда делегаций, и американское правительство приняло решение перенести его на неделю. 20-го числа Гарриман письмом уведомил об этом наркома Молотова[31].

           В Москве поняли, что, поскольку американцы намерены идти прежним курсом, ее жесткая позиция в отношении контрольного механизма в Японии и бойкот ДКК не приносят успеха, а потому попытались найти компромиссный выход из создавшейся ситуации. Было ясно, что американцев не устраивает перспектива создания в Японии Контрольного совета, предложенного советской стороной в Лондоне, по образцу Германии, где существовал принцип единогласия четырех союзных держав и СССР постоянно использовал право вето для блокирования неугодных ему решений. Поэтому было решено предложить американской стороне более приемлемый вариант по аналогии с контрольными комиссиями в Балканских странах, когда бы право вето отсутствовало и США сохраняли за собой руководящие позиции.

           21 октября 1945 г. Молотов в письме Гарриману пояснил, что советское правительство изначально не предполагало создавать в Японии контрольный орган по образцу Контрольного совета по Германии, поскольку в первом случае в стране имеется свое правительство, а во втором — нет. По мнению Москвы, в Японии должна быть образована союзная контрольная комиссия, которая действовала бы на таких же основаниях, как и подобная комиссия в Румынии, члены которой имели бы такие же права и полномочия и во главе которой стоял бы американский представитель. При иной организации контрольного органа, заключал письмо нарком, совет[454]ские представители в нем «были бы поставлены в худшее положение, чем представители Соединенных Штатов в союзных контрольных комиссиях в других странах»[32].

           Это письмо воодушевило и обрадовало Гарримана, поскольку он посчитал его созвучным американским желаниям и намерениям, и он поспешил поделиться своими соображениями с Бирнсом. На следующий день в телеграмме госсекретарю посол отметил, что, на его взгляд, предложение Молотова «в значительной мере соответствует Вашему плану относительно союзного контрольного механизма для Японии»[33]. В связи с приближавшейся беседой со Сталиным Гарриман настоятельно просил Бирнса срочно информировать его о своем отношении к этому вопросу, подчеркнув намерение во что бы то ни стало добиться согласия генсека на посылку советского представителя на первое заседание Дальневосточной консультативной комиссии 30 октября. При этом он выражал уверенность в том, что Сталин пойдет на это, если сообщить ему, «что кое-что из предложения Молотова в принципе приемлемо для Вас и оно будет детально обсуждаться не только на заседании совета, но и на неофициальных двусторонних переговорах»[34]. Имея в виду пристрастие генсека к закулисным методам решения вопросов, посол специально подчеркивал, что, похоже, советские представители «желают избежать вовлечения в публичную ссору с Соединенными Штатами на заседании совета и поэтому также хотели бы провести двусторонние переговоры»[35].

           Бирнс был озадачен разногласиями с Москвой и, видя, что она пытается найти взаимоприемлемый выход из создавшегося положения, со своей стороны также предпринимал попытки компромиссного решения проблемы, обрисованные им в телеграмме Гарриману от 20 октября. Но на этом пути Госдепартамент столкнулся с затруднениями, будучи вынужденным учитывать мнение Верховного командующего в Японии генерала Макартура и согласовывать с ним свой план. Предложенная генералу идея создания Союзного военного совета командующих под его председательством и с правом решающего голоса у него ему не понравилась, поскольку он увидел в ней покушение на свою власть и забеспокоился, что члены совета могут передавать экономические, финансовые и политические вопросы своим правительствам и таким образом они будут обсуждаться и решаться где-то в другом месте[36].

           По этому случаю 22-го числа заместитель госсекретаря США Д. Ачесон в трансконтинентальном разговоре по телетайпу со штабом Макартура попытался разъяснить позицию Госдепартамента и снять опасения генерала, но полностью желаемого результата не добился. Ачесон информировал штаб о том, что Москва смягчила [455] свое первоначальное требование создать Контрольную комиссию в Токио таким образом, что последняя будет обладать лишь совещательными функциями и у американского главнокомандующего останется вся полнота власти. Со своей стороны Госдепартамент очень хочет разрешить разногласия с советским правительством по данному вопросу и предложить ему решение, которое спасло бы его лицо. План Бирнса относительно Военного совета союзных оккупационных командующих как раз и служит этой цели. Бирнс, продолжал Ачесон, полагает, что в нем нет ничего, что в какой-либо мере покушается на полномочия Макартура. План лишь формализует текущий характер взаимодействия держав, позволяя СССР выйти из настоящей ситуации без потери престижа. Ачесон просил токийских собеседников указать генералу на неотложность решения вопроса, поскольку Гарриман должен заявить Сталину об американских попытках найти выход из ситуации, и на желание Госдепартамента не вмешиваться во властные функции Верховного командующего[37].

           По ходу разговора находившийся в Японии помощник военного министра США генерал Дж. Макклой проконсультировался с Макартуром и от его имени передал Ачесону, что тот возражает против создания какого-либо совета в Токио, который был бы наделен исполнительной властью, независимой от его собственной или равнозначной ей, но хочет иметь рядом с собой политических советников от главных союзных держав. Эти советники обладали бы только консультативными функциями и могли бы свободно сноситься со своими правительствами, но были бы лишены права иметь дело с правительством Японии. Это может быть некий коллектив, с которым бы Макартур советовался и который мог бы выступать с собственными инициативами[38]. На взгляд штаба главнокомандующего, данное предложение имело преимущества перед Военным советом, ибо отвечало желаниям англичан и китайцев послать своих политических представителей в Токио и в то же время выглядело как конкретный жест в сторону СССР[39].

           Ачесон отверг это предложение по причине формальных трудностей, создаваемых им, и в противовес пояснил, что Военный совет не будет ставить вопросы, которые должны решаться в Дальневосточной консультативной комиссии на правительственном уровне и которые могут вызвать неразбериху. Он дал понять, что Госдепартамент вынужден реагировать на требования Москвы, но предлагаемых нововведений опасаться не следует, заметив в связи с этим, что Кремль придает важное значение такой организации, как совет, хотя даже в румынской оккупационной администрации, которую Москва приводит в качестве примера, этот орган является всего лишь мес[456]том заседания советников[40]. В дополнение к этому помощник госсекретаря Ч. Болен, находившийся на линии в Вашингтоне, подчеркнул фактор престижа, которому СССР придает особое значение и с которым связывает свое членство в совете бок о бок с Макартуром[41].

           Однако в ходе дальнейшего разговора обнаружилось, что главнокомандующий именно последней ситуации и хочет избежать, ибо, по мнению штаба Макартура, не может быть членом группы своих консультантов и поэтому скорее всего уступит это место своему заместителю или начальнику штаба. А кроме того, штаб против конституирования этой группы в качестве совета[42].

           На это Ачесон заметил, что в Балканских странах советские командующие входят в состав контрольных органов, которые выполняют лишь совещательные функции при них. Соединенным Штатам трудно отказать советской стороне в предоставлении такой же символической роли, какую она отводит американцам в своих оккупационных структурах на Балканах, когда она сначала действует, а затем при желании ставит в известность партнеров. Эта роль состоит лишь в праве получать информацию и выражать свое мнение. Поэтому Ачесон убеждал штаб Макартура в целесообразности использования именно такого, знакомого Москве прецедента в решении проблемы, а не какой-то новой концепции, которая вызовет у нее подозрение[43]. Кроме того, по мнению заместителя госсекретаря, замысел Госдепартамента позволял включить в состав Военного совета только четыре главные оккупирующие державы и отсечь остальных участников Дальневосточной консультативной комиссии, в то время как идея с группой политических советников затрудняла это[44].

           В итоге стороны не пришли к консенсусу и условились продолжать изучение вопроса, сделав вывод, что главная проблема состоит в том, какое содержание вкладывается в устав и название обсуждаемого консультативного четырехстороннего органа, который Госдепартамент предлагал именовать «Военным советом» или «Союзным советом при Верховном командующем», а штаб Макартура — просто «Союзными советниками при Верховном командующем»[45]. Суть основного расхождения сторон заключалось в том, что Макартур не желал модификации своей власти, поскольку она была учреждена союзниками еще в середине августа 1945 г., в момент принятия Токио условий капитуляции, а Госдепартамент, напротив, теперь готов был пойти навстречу Москве и так трансформировать оккупационные структуры в Японии, чтобы они в какой-то степени напоминали союзную администрацию в советских зонах оккупации на Балканах.

           Поскольку вопрос о Военном совете еще не был урегулирован между Госдепартаментом и Макартуром и вообще висел на волоске, [457] Гарриману не было смысла упоминать о нем Сталину. Вечером 22 октября, через несколько часов после разговора Ачесона со штабом главнокомандующего в Токио, госсекретарь Бирнс телеграфировал Гарриману, что, так как его ведомство пытается разрешить с генералом эту проблему и, может быть, этого и не удастся сделать, послу не следует обсуждать ее с советским лидером. Гарриману, однако, дозволялось информировать генсека о попытках Бирнса найти решение, которое идет навстречу советской позиции, имеющей отношение к осуществлению политики под руководством Верховного командующего Макартура, и направлено на усиление роли великих держав в оккупации Японии. Это решение связано с созданием некоего нового совета или изменениями в Дальневосточной консультативной комиссии. Гарриману разрешалось сообщить Сталину о намерении госсекретаря в самом ближайшем будущем начать обсуждение этого вопроса на неформальных двусторонних переговорах[46].

           Получив необходимые инструкции из Вашингтона, Гарриман специальным самолетом отправился с посланием Трумэна на Черноморское побережье Кавказа, на дачу Сталина в Сочи, куда последний раз ее хозяин приезжал девять лет назад. Внимательно прочитав в ходе беседы 24 октября русский перевод письма президента, генсек сразу же отметил отсутствие в нем вопроса о Японии. Гарриман, ожидая такую реакцию, тут же ответил в духе полученных указаний, заявив, что данный вопрос все еще обсуждается Госдепартаментом, военным министерством и генералом Макартуром и президент Трумэн надеется получить конкретные предложения на этот счет к 30 октября, дню открытия заседаний Дальневосточной консультативной комиссии. Тем не менее сейчас посол может информировать Сталина о том, «в каком направлении работает мысль советников президента» и самого Трумэна, но это должно считаться неофициальным, поскольку еще не принято окончательного решения и глава Белого дома не хочет возникновения в связи с этим каких-либо недоразумений[47]. На самом деле Гарриман не получал никаких детальных инструкций о позиции президента и руководствовался лишь своими предположениями и информацией от Бирнса, однако всесторонне изложил Сталину точку зрения Вашингтона, как он ее понимал[48].

           Посол объяснил, что сроки создания ДКК не были выдержаны по вине англичан и Бирнс готов обсудить в Вашингтоне и попытаться договориться по вопросу о характере контрольного механизма на двусторонних переговорах с советским представителем в комиссии, если таковой будет послан Москвой. Он, Гарриман, не может рассказать точно в деталях о предложениях, которые одобрит Трумэн [458] после консультаций с советниками, но может обрисовать общие черты того, над чем сейчас работают в Вашингтоне. Он не думает, что это сильно отличается от последних предложений Молотова Гарриману, содержащихся в письме от 21 октября, и, основываясь на информации из Госдепартамента и военного министерства, полагает, что это почти совпадает с указанными предложениями[49].

           Общая схема разрабатываемого в Вашингтоне плана, по словам посла, состояла в том, что первые шаги, такие как капитуляция Японии, принятие контроля над нею и разоружение японской армии на четырех главных островах Японии, осуществляют американские войска, поскольку для этого целесообразно использовать вооруженные силы одной страны, а не нескольких, иначе возникнет множество рисков. И все это почти закончено или будет закончено в ближайшие недели.

           Далее предполагалось предложить СССР, Китаю и Великобритании послать некоторое количество войск для участия во второй, оккупационной фазе контроля над Японией. Хотя Бирнс еще 20-го числа информировал Гарримана о рассматриваемой квоте в 30 тыс. войск для каждой из этих держав, посол сослался на отсутствие окончательного решения и отказался назвать Сталину точные цифры и оценить характер взаимоотношений между союзными оккупационными контингентами и генералом Макартуром. Но от своего имени подчеркнул, что союзные войска «должны будут выполнять приказы американского командующего» и отдельных оккупационных зон быть не должно[50].

           Переводчик Сталина В.Н. Павлов исказил последнее предложение, заменив тезис о руководящей роли Макартура словами о взаимопонимании союзников, и они в его устах прозвучали так, что оккупационные войска других держав «будут осуществлять общую политику, согласованную с генералом Макартуром». При этом замечание Гарримана об оккупационных зонах Павлов вообще опустил[51]. Между тем Сталину со времени августовского спора с Трумэном изза о. Хоккайдо, когда президент отказал генсеку в предоставлении Советскому Союзу оккупационного района на острове, и без того было понятно, что никакого раздела Японии на самостоятельные зоны оккупации по примеру Германии США не допустят и союзные войска на японской территории должны будут подчиняться американскому главнокомандующему.

           Другая мысль посла, вытекавшая из указаний Бирнса, заключалась в том, что союзные командующие оккупационными войсками должны действовать совместно с Макартуром в качестве Военного совета, располагающего исчерпывающей информацией и обсуждаю[459]щего все вопросы, но при условии, что в случае разногласий последнее слово останется за Верховным командующим[52]. Относительно Дальневосточной консультативной комиссии, чтобы успокоить Сталина и повысить ее значимость в его глазах, Гарриман пояснил, что в дальнейшем она будет переведена из Вашингтона в Токио и станет заниматься всеми политическими и экономическими вопросами Японии подобно аналогичной комиссии в Италии[53].

           Функции Военного совета и ДКК, по словам посла, предполагалось объединить в одном органе — Политическом совете, о чем в данный момент размышляло американское правительство и что подлежало обсуждению между четырьмя державами. Ключевая идея состояла в том, чтобы создать механизм, с помощью которого союзники могли бы обсуждать политические и экономические вопросы по Японии и принимать решения. При этом в случае разногласий окончательное слово опять же принадлежало бы Макартуру[54].

           Сталин поблагодарил Гарримана за информацию и пояснил, что поставил вопрос о контроле над Японией, поскольку он политически связан с вопросами составления мирных договоров для Европы, затронутыми в послании Трумэна к нему. Касаясь существа контроля, генсек повторил замечания, выдвинутые в письме Молотова Гарриману от 21 октября, относительно названия союзного распорядительно-исполнительного органа в Японии. Он подчеркнул, что термин «Контрольная комиссия» в данном случае является более подходящим, чем «Контрольный совет», ибо совет имеется только в Германии, где нет правительства, а в Японии оно есть[55].

           В качестве аналогии Сталин привел примеры с Венгрией и Румынией, где функционируют контрольные комиссии и нет других союзных войск, кроме советских. Там решающее слово тоже принадлежит председателю Контрольной комиссии, хотя и в меньшей степени, чем, согласно изложению Гарримана, получает полномочий генерал Макартур. Советский лидер вновь подтвердил, что председателем предлагаемой Контрольной комиссии должен быть представитель США, то есть Макартур, и ему должно принадлежать решающее слово. При этом он выступил против присутствия в Японии других оккупационных войск, кроме американских, чтобы не ограничивать права Верховного командующего, «чего не хотят США», и сохранить его «преобладающую роль … как постоянного председателя». «В этом была бы логическая последовательность», — подвел Сталин итог своим замечаниям[56].

           На самом деле его возражение против посылки в Японию советских оккупационных сил, ставшее, очевидно, неожиданным для Гарримана, было вызвано, скорее всего, нежеланием подчинять их [460] общему руководству со стороны Макартура в условиях, когда об их самостоятельности при отсутствии отдельной советской зоны оккупации не могло быть и речи.

           В завершение беседы Гарриман заявил о желании еще раз переговорить о Японии, но уже более подробно и согласился с предложением генсека встретиться на следующий день. При этом Сталин попросил передать Трумэну, что связывает вопрос о Японии с вопросами, содержащимися в президентском послании[57], что можно было понять как нежелание генсека идти на уступки США в европейском мирном урегулировании без американских уступок в японских делах.

           Эти последние слова прошли мимо внимания американского переводчика Э. Пейджа, а следовательно и Гарримана, и не вошли в американскую запись беседы. В результате посол не смог выполнить просьбу советского лидера, но в телеграмме Бирнсу все же отметил особую важность японского вопроса для Москвы, указав, что, по словам Сталина, проблема контроля над Японией требует первоочередного разрешения. В этой связи Гарриман запросил новую информацию об американской политике в этой области[58].

           Его сообщение об особом интересе Сталина к японским делам удивило Бирнса. Он, наконец, понял, что для Москвы данный вопрос вовсе не является тактической игрой, а напротив, вызывает большое раздражение и что он неправильно связывал задиристое поведение Молотова в Лондоне с оценкой Кремлем европейской ситуации[59].

           Быстро передать Гарриману запрашиваемую им информацию у Бирнса не было никакой возможности, и вторую беседу со Сталиным вечером 25 октября посол вынужден был проводить, не получив никаких дополнительных инструкций. По свидетельству Гарримана, на этой встрече советский лидер был уже не столь благожелательно настроен, как на предыдущей, и высказывал жалобы и претензии по поводу игнорирования американцами СССР в японских делах[60].

           Посол сообщил Сталину, что Трумэн надеется, что советское правительство пошлет в Вашингтон своего представителя для участия в работе Дальневосточной консультативной комиссии, где будет обсуждаться контрольный механизм для Японии. При желании с этим представителем можно будет изучить данный вопрос на двусторонних переговорах еще до общего заседания комиссии[61]. В ответ генералиссимус пожаловался, что советскому правительству очень трудно будет направить своего представителя в ДКК, так как оно не может «фигурировать в качестве бесплатного приложения, в качестве государства, разделяющего ответственность за политику по отношению к Японии, но не имеющего на нее влияния»[62].

           [461] Стараясь успокоить на этот счет Сталина, Гарриман заверил, что, по мысли Трумэна, японский вопрос должен быть рассмотрен в комиссии всеми союзниками — СССР, Китаем, Англией и США и будет достигнуто соглашение, удовлетворяющее все наиболее заинтересованные государства[63]. Однако это замечание явно не устроило генсека, уже охладевшего к ДКК. Он повторил слова Молотова, сказанные на Лондонской сессии СМИД, о том, что с момента, когда советским правительством было дано согласие на американское предложение о Дальневосточной консультативной комиссии, обстановка изменилась и ее создание теперь не может его удовлетворить. Этот орган нельзя считать подходящим местом для рассмотрения вопроса о контрольном механизме для Японии. Кроме того, новым моментом является предложение англичан о создании Контрольного совета[64].

           На предложение посла изложить иной метод рассмотрения вопроса о контрольном механизме генсек высказался за его решение на уровне четырех союзных правительств, ибо, по его словам, никто другой не может этого сделать. Но поскольку разногласие существует, главным образом, между американским и советским правительствами, «им придется взять на себя основное бремя»[65]. На это Гарриман заметил, что имеется лишь несущественное разногласие в методе и процедуре обсуждения японских вопросов, когда Молотов хотел сделать это на сессии СМИД в Лондоне, а Бирнс по техническим причинам к этому не был готов или когда США предлагают создать Консультативную комиссию, а СССР с этим не согласен[66].

           Подвергнув снова критике идею ДКК, Сталин указал на неприемлемость копирования в данном случае примера Европейской консультативной комиссии, образованной в годы войны для выработки контрольного механизма для Германии, поскольку она тогда еще не была побеждена, а Япония теперь капитулировала и «союзники опоздали с созданием контрольного механизма» для нее. Генералиссимус обвинил американцев и англичан в затягивании решения этого вопроса на продолжительный срок, когда Вашингтон в течение целого месяца не возвращался к своему предложению о ДКК, госсекретарь Бирнс отказывался обсуждать его в Лондоне и не ответил на письмо Молотова от 1 октября о необходимости первоочередного создания союзного контрольного совета для Японии, а англичане возражали против американского проекта[67].

           Советское правительство, по словам Сталина, не может мириться с таким положением и вынуждено было отозвать своего представителя в Японии генерала К.Н. Деревянко. Оно не может нести ответственности за решения генерала Макартура, которые принимаются и проводятся без ведома и консультации с СССР и о которых он [462] даже не информируется, оказавшись в результате «в положении не союзника, а посторонней силы». «Советский Союз как государство имеет свой престиж, — подчеркнул генералиссимус. — Может быть, Америке нужны сателлиты, а не союзники? Должен сказать, что Советский Союз не годится для такой роли… Советский Союз был поставлен в такое положение, которое не совместимо с положением уважающего себя союзника». Именно это, подвел итог Сталин, и заставило Молотова поднять в Лондоне вопрос о контрольном механизме для Японии[68].

           Эти претензии явно удивили Гарримана, который начал убеждать своего собеседника в отсутствии у президента Трумэна намерения игнорировать взгляды СССР или не консультироваться с ним в японских делах, но получил в ответ новые обвинения по адресу американцев в ненадлежащем обращении с СССР как союзником. «Если такое положение дел будет продолжаться», резюмировал генсек, «то Советский Союз совсем уйдет из Японии», не желая отвечать за действия, о которых он узнаёт из печати. «Общественное мнение ведь считает, что генерал Макартур представляет Советский Союз. На самом деле это не так, и будет честнее уйти, сказав, что советское правительство не отвечает за политику в Японии, чем сидеть там в качестве ненужной мебели»[69].

           На эти обвинения посол возразил, что в первые дни с момента капитуляции Японии он получал обширные телеграммы о директивах Макартуру и вообще о всех его действиях в отношении Японии и эта информация передавалась через американскую военную миссию в Москве Генштабу Красной Армии. После прибытия Макартура в Японию тот снабжал генерала Деревянко всей информацией и обеспечил радиосвязь последнего с главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке маршалом А.М. Василевским. Затем сведения в американское посольство перестали поступать, и он, Гарриман, решил, что теперь всю информацию получает Деревянко и передает ее Василевскому[70].

           Сталин вынужден был опровергнуть последние слова посла, заявив, что Деревянко ничего не получал от Макартура и что Москва, например, совершенно не была информирована о создании, составе и недавней смене японского правительства, узнавая все из печати. Ему неизвестно, почему почти весь генералитет японского военно-морского флота, сухопутных сил и авиации сохранен, находится на свободе, а не изолирован; почему японским радиостанциям и печати не возбраняется ругать СССР, отчего возникают вопросы, существует ли в стране цензура и является ли Япония покоренным государством или союзником[71].

           [463] Генсек выразил уверенность, что Вашингтон даст директивы, направленные на защиту достоинства союзников в Японии, и заметил, что, поскольку «японцы безнаказанно оскорбляют» СССР, Деревянко дважды обращался по этому вопросу к Макартуру, в результате чего антисоветские выпады на время прекратились, но затем снова продолжились «в типично фашистском стиле». В этой связи он указал на прямо противоположную ситуацию в советской оккупационной зоне Германии, а также в Болгарии, Румынии и Венгрии, где, по его словам, Москва не допустит оскорбления американцев или англичан, а если бы это случилось, то против виновного «советскими властями были бы приняты меры». В Японии же, подчеркнул Сталин, этого не делается, и положение советской стороны там создается неловкое. Его можно сравнить с положением «посторонней силы», с каждым днем оно ухудшается, что заставляет его поставить вопрос об организации контрольного механизма[72].

           После этих слов Гарриман выразил желание изложить взгляды президента Трумэна на осуществление капитуляции Японии. Посол охарактеризовал ее «единственным в своем роде событием в истории». Согласно плану Трумэна генерал Макартур со своими войсками должен был высадиться в Японии в качестве представителя союзников, принудить Японию к капитуляции и затем уничтожить ее военную мощь. В этот начальный период он не должен был принимать никаких долговременных решений на будущее, не подлежащих дальнейшему рассмотрению, за исключением ликвидации японской военной машины. Считалось, что первая фаза капитуляции закончится через два месяца, приблизительно к 1 ноября. В этот отрезок времени предполагалось обсуждать политические и экономические вопросы и договариваться о согласованной союзнической политике в Японии в рамках Консультативной комиссии, создать которую предложили американцы. Но созыв комиссии по ряду причин был отложен. Тем не менее, заверил Гарриман, Трумэн намерен консультироваться с союзниками, когда закончится первая фаза капитуляции Японии[73].

           Возражая по поводу якобы желания американцев консультироваться с советской стороной, Сталин привел пример с закрытием Макартуром нескольких десятков японских банков, о чем не было спрошено мнение Москвы, и отсутствием информации о судьбе их золотой наличности и иностранной валюты. Посол пообещал предоставить СССР исчерпывающие сведения на этот счет и заметил, что это именно один из тех вопросов, которые могут обсуждаться в Консультативной комиссии, еще раз в этой связи предложив генералиссимусу направить туда своего представителя[74].

           [464] Генсек, однако, остался непреклонен насчет ДКК, указав на отсутствие у нее прав и способности что-либо обсуждать и высказав опасение, что советские представители там будут лишь мешать американцам и отношения между двумя странами еще более ухудшатся. «Может, — сказал он, — было бы лучше Советскому Союзу отойти в сторону, и пусть Америка действует, как хочет. Советский Союз не думает ей мешать… Может быть, Советскому Союзу перейти на точку зрения изоляционизма?»[75]

           Стремясь обосновать право на более весомую роль и более достойное отношение к СССР в японских делах со стороны США, Сталин подчеркнул, что в течение 10 лет его страна держала на маньчжурской границе от 25 до 40 дивизий, оттягивая на себя японские вооруженные силы, а на заключительной стадии войны против Японии действовало 70 советских дивизий и тем самым «Советский Союз внес лепту в дело разгрома Японии». А имея в виду операцию Красной Армии в августе 1945 г. в Маньчжурии, объявленной японским владением, и намерение десантироваться на Хоккайдо, добавил: «Нельзя сказать, что советские войска ничего не делали на японской территории… Советское командование было готово помочь силами своих войск американцам и хотело высадить несколько дивизий на японских островах. Но в этом советскому командованию было отказано»[76].

           По поводу этих последних слов американский переводчик Пейдж в своей записи беседы отметил: «Когда Сталин делал это замечание, было совершенно ясно по тону его голоса и по выражению его лица, что он все еще очень раздражен нашим отказом разрешить советским войскам высадку на Хоккайдо»[77]. А насчет советских дивизий на маньчжурской границе свое мнение высказал в своих мемуарах в 1947 г. Бирнс, который сделал ряд оговорок относительно сталинских выводов. Он отметил: «…хотя заявление генералиссимуса Сталина было правильным, также верно и то, что 30 или 40 японских дивизий на маньчжурской границе не влияли серьезно на военные усилия японцев. В результате успешных операций флота Соединенных Штатов японцам в начале войны не хватало кораблей для перевозки людей и грузов к местам сражений на Тихом океане. Поскольку их силы были скованы, им точно так же пришлось держать свои дивизии и на маньчжурской границе, и где-то еще. Понятно, что японцы могли бы использовать эти силы в наземных операциях в Китае, но мы теперь знаем, что это не повлияло бы серьезно на окончательный исход войны»[78].

           Завершая разговор, Гарриман заверил Сталина в честных намерениях своего правительства в отношении как Японии, так и советских представителей в этой стране и выразил глубокое сожаление, [465] если его собеседник видит ситуацию иначе. Он пообещал немедленно по возвращении в Москву полностью информировать Трумэна о своих беседах в Сочи, но при этом выразил уверенность, что президент будет разочарован взглядами генсека[79].

           Заявления Сталина Гарриману обнаружили слишком большое количество претензий к американцам и с очевидностью свидетельствовали о серьезном охлаждении его отношения к США и о неоправданной сверхподозрительности к их политике. Беседуя с послом не просто как с представителем союзной державы, а как со своим личным другом, генералиссимус был предельно откровенен. Однако многие факты, упомянутые им, хотя и имели место, были явно им преувеличены ради доказательства своих постулатов. Становилось очевидно, что его обида на Трумэна за отказ предоставить Советскому Союзу зону оккупации на Хоккайдо не только не забыта, но дает метастазы и распространяет свое негативное влияние на всю атмосферу советско-американских отношений. Чувствовалось, что в них появились первые семена раздора между главными союзниками и они уже начали свое разрушительное действие.

           Вместе с тем беседы с Гарриманом явились поворотным пунктом в дискуссиях Москвы и Вашингтона по вопросу создания контрольного механизма для Японии. Они вынуждали Белый дом принять советские условия решения этого вопроса, а именно приступить к переговорам на межправительственном уровне, которые начались уже через несколько дней с участием Молотова и Гарримана.

           [465-467] СНОСКИ оригинального текста