Русская дипломатия в Константинополе в годы Семилетней войны 1756—1763 гг. в Европе

Автор
Анисимов Максим Юрьевич
Anisimov M.Yu.

Аннотация

Статья посвящена борьбе российской дипломатии в турецкой столице за нейтралитет Османской империи в идущей в Европе Семилетней войне, где Россия, Австрия и Франция воевали против Пруссии и поддерживающей ее Англии. Несмотря на неудачу российских намерений воспрепятствовать появлению в Стамбуле постоянного прусского представителя, до конца правления Елизаветы Петровны (начало 1762 г.) Турция так и не предпринимала никаких враждебных России действий. Приход к власти в Петербурге Петра III, известного поклонника Фридриха II, тайно пытавшегося спровоцировать турок на войну против Австрии, заставил русских дипломатов проявить все свое умение для нейтрализации этих планов.

Ключевые слова
Россия и Турциия; дипломатия; А.М. Обресков; Семилетняя война

Шкала времени – век
XVIII

Библиографическое описание:
Анисимов М.Ю. Русская дипломатия в Константинополе в годы Семилетней войны 1756—1763 гг. в Европе // Труды Института российской истории. Вып. 11 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А. Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2013. С. 331-364.

Текст статьи

[331]

М.Ю. Анисимов

РУССКАЯ ДИПЛОМАТИЯ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ В ГОДЫ СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ1756—1763 ГГ. В ЕВРОПЕ

           Семилетняя война в Европе началась летом 1756 г. В этот год стремительно прекратили свое существование прежние европейские союзы — англо-австро-русский и франко-прусский. На их место пришли австро-франко-русский и англо-прусский союзы, которые и вступили [332] в вооруженную борьбу друг с другом. Боевые действия оттеснили на второй план в европейских столицах дипломатические интриги времен подготовки Семилетней войны. И теперь главным центром противоборства европейской дипломатии стала столица не участвующей в европейской войне Османской империи. Для России Турция всегда была опасным соседом, она постоянно таила угрозу вооруженного выступления против нее и вынуждала Петербург, особенно в условиях начавшейся войны в Европе, очень внимательно относиться к позиции Стамбула (в русских документах — Константинополя).

           Русско-турецкие отношения периода 1757—1762 гг., т.е. времени участия России в Семилетней войне, не были объектом исследования специальных работ. Исследование русско-турецких отношений середины XVIII в. болгарского историка Р. Михневой завершается 1756 г.[1] С.М. Соловьев уделяет основное внимание событиям войны в Европе[2]. Также обзорно ситуация в русско-турецких отношениях к началу русско-турецкой войны 1768—1774 гг. рассмотрена в первой главе работы Е.И. Дружининой[3]. При этом развитие собственно русско-турецких отношений и роль в них русских дипломатов не рассматривалась. В трудах В.А. Уляницкого подробно рассмотрены вопросы русской торговли на Черном море, но также не исследовались вопросы русскотурецких политических отношений на фоне Семилетней войны[4].

           Во время Семилетней войны российские интересы в Стамбуле защищал резидент Алексей Михайлович Обресков, с 1751 г. бывший представителем императрицы Елизаветы Петровны при Оттоманской Порте (правительстве султана). В турецкой столице первое место по влиянию среди европейских дипломатов традиционно, еще с XVI в., принадлежало французским послам. Именно они часто были причиной агрессивных действий Турции против России, но теперь Франция и Россия были союзниками по борьбе с Пруссией. Другими союзниками России уже много лет были австрийцы, имевшие в Стамбуле своего представителя в ранге интернунция, а также шведы. Эти извечные противники России теперь, как и французы, после «дипломатической революции» стали союзниками Петербурга. Единственным представителем противоположного лагеря в Стамбуле был английский посол, прежний союзник Обрескова. Основной задачей русской дипломатии было сохранение статус-кво, т.е. недопущение любых антироссийских действий турецкого правительства. При султане Османе III эта задача была легкой: Турция сама не желала вмешиваться в европейские дела, чему благоприятствовал и сам миролюбивый апатичный султан. Однако в Турции и в ее правительстве было много людей, желавших, опираясь, прежде всего, на людские ресурсы армии, возвратить Блистательной Порте ее былой блеск.

           [333] В начале Семилетней войны Петербург был озабочен возможной реакцией Порты на проход русской армии к театру боевых действий в Европе через Речь Посполитую. Стамбул считался «протектором» польской республики и в России опасались, что он может выступить с какими-либо протестами и противники России могут воспользоваться этим и спровоцировать осложнения на юге России.

           А.М. Обресков доносил в Петербург, что он вручал турецким властям промеморию (памятную записку) о том, что Россия ведет боевые действия во исполнение своего союза с Австрией и Саксонией и во имя возвращения польскому королю его наследственных земель, захваченных в 1756 г. прусским королем Фридрихом II. Поэтому русские войска идут через «северный край» Польши к театру боевых действий. Обресков пояснил в своей реляции в Петербург, что намеренно не указал более точного района прохода войск, так как формулировка «северный край Польши», как писал резидент, «пределов не имеет»[5], ив случае, если русским войскам понадобится занять даже Варшаву, Порта будет уже заранее предупреждена русскими и не будет возмущаться.

           Эту промеморию турецкий реис-эфенди, исполнявший в Турции функции министра иностранных дел, «не токмо с приятностью, но почти с благодарением принял». Великий визирь (первый министр) Мустафа-паша, как сообщали Обрескову его платные информаторы из канцелярии реис-эфенди, тоже с удовлетворением воспринял русскую декларацию[6]. На спокойствие Порты повлияла и позиция Франции, союзной теперь России, — ее посол в Стамбуле Ш. Гравье де Верженн также в это время уговаривал турок индифферентно смотреть на проход русских войск через Польшу[7].

           Султан издал хатт-и-шериф, предписывающий пашам в Северном Причерноморье избегать всего того, что может спровоцировать ухудшение русско-турецких отношений. Схожее предписание было отправлено и к крымскому хану Халим-Гирею (1756—1758). Переводчик (драгоман) Порты, православный грек, по собственной инициативе сообщил Обрескову, что о проходе русских через Польшу Порта «толь спокойна, что более быть не можно»[8]. Обресков резюмировал, что с этой стороны опасности для русских интересов нет никакой, если только ситуация не изменится и война не перекинется на польскую территорию.

           На руку русской дипломатии была и смена визиря, последовавшая 31 декабря 1756 г. Новым визирем стал Коджа Мехмед Рагиб-паша. О новом визире Обресков мог сообщить только сведения из его прошлого, по которым для российских интересов на должность визиря «достойнее и угоднее человека изыскать бы не можно». Он был одним из турецких уполномоченных на Немировском конгрессе 1737 г., потом [334] был назначен реис-эфенди (1741—1744), а после стал трехбунчужным пашой в Азии. В бытность свою реис-эфенди Рагиб-паша отказался заключать союз с Фридрихом II, что было особенно ценно в нынешних обстоятельствах, кроме того, по характеристике Обрескова, новый визирь «честный, добронравный, справедливый, неподкупный»[9].

           9 марта 1757 г. Обресков имел конференцию с Рагибом-пашой, на которой визирь сообщил резиденту, что просит русское правительство не нарушать польские вольности во время прохода русских войск через Речь Посполитую. Обресков заверил Рагиба-пашу, что Россия никоим образом не помышляет об этом. Зная, что визиря подвигли на такие просьбы письма польского гетмана графа Я.К. Браницкого, главы антирусской партии в Польше, Обресков продолжил, что в Польше есть некоторые недовольные проходом русских войск, но в Речи Посполитой всегда есть те, кто будет недоволен всем.

           Удовлетворенный общением с новым визирем, Обресков снова уверил Петербург, что Порта относительно прохода русских войск «не токмо не противится, но и сама оный нужным признает»[10]. За эти сведения Петербург благодарил Обрескова рескриптом от 25 февраля 1757 г., сообщая, что русская армия двинется в Польшу без всяких опасений[11].

           Тем временем в Петербурге еще в январе 1757 г., после сообщений Обрескова о заключении в Стамбуле в 1756 г. датским эмиссаром Геллером торгового договора с Турцией, решили воспользоваться этим случаем и попытаться решить многолетнюю проблему, связанную с условиями Белградского мира, запретившем России торговать в Черном море на своих кораблях. Отмена такого запрета интересовала Петербург с 1744 г.[12]

           Своему резиденту в Османской империи Петербург предписал предпринять все возможные усилия для убеждения Порты разрешить русским купцам «свободный ход на Черном море», чем русскому «купечеству подастся совершенная вольность, необходимо к тому нужная и потребная». Ничего опасного для Порты «от заведения у нас малого числа мореходных купеческих судов» быть не может[13]. Торговые суда других европейских государств в мирное время вольны посещать все турецкие порты на Средиземном море, а венецианцы могут отправлять туда и вооруженные торговые суда. Русские торговцы все равно будут проходить по узкому Керченскому проливу под жерлами турецких крепостных орудий, а на Черном море у русских нет своих портов, и все перемещения русских купцов будут проходить под контролем турок.

           Этими аргументами Обресков подкреплял свои предложения у Порты. Ему поручалось всеми способами склонить на свою сторону влиятельных лиц, пользуясь поводом успешных датских переговоров [335] с Портой и, приводя их в пример, говорить о том, что Россия, соседняя и дружественная нынешней Турции страна, чувствует свою ущемленность, лишенная тех прав, которые Стамбул предоставляет далеким от Средиземноморья странам. Из-за этого Россия постоянно терпит убытки, так как «подданные наши принуждены нагружать товары свои на турецкие суда за весьма неумеренную цену»[14], корабли эти зачастую ведут неумелые греки, которые губят суда и товары. Второй задачей Обрескова стало получение разрешения Порты на появление в Крыму русского консула, что делалось и из политических видов, и для «приращения вообще здешней коммерции на Черном море и самом Крыму»[15].

           8 апреля 1757 г. Обресков, получив эти предписания, отвечал Петербургу по поводу разрешения русской коммерции на Черном море следующим образом. Торговля в акватории Черного моря русским судам запрещалась Белградским мирным договором 1739 г., завершившим русско-австро-турецкую войну, и изменить его в результате обычных переговоров невозможно. Турция вообще очень ревниво относилась к Черному морю, не допуская туда никого, даже своих союзников-французов, которые не знали никаких преград в остальных частях обширной Османской империи — в 1738 г., писал резидент, турки отказали французам, предлагавшим предоставить свои суда для переброски турецких войск к театру боевых действий, несмотря на то, что турецкие армии терпели неудачи в боях с русскими, а у самих турок не хватало транспортов для перевозки подкреплений. И в дальнейшем французской дипломатии так и не удалось получить разрешения на торговое мореплавание в Черном море.

           Более перспективным резидент считал переговоры по поводу допущения в Крым российской «ауторизованной персоны». По представлениям Обрескова Порта обращалась к крымскому хану с вопросом о том, что он думает по поводу пребывания у его двора русского официального представителя. Халим-Гирей ответил по-восточному хитро, написав в ответ, что он сам не против, но крымские мурзы, т.е. «крымская старшина никакой в том нужды не признает»[16]. Порта Обрескову отказала. Резидент опровергал это мнение консервативностью мурз, которые потом сами будут благодарить Порту за назначение русского дипломата, который сможет на месте регулировать их конфликты с запорожцами и пограничными русскими начальниками.

           Видя, что ответ Порты не категоричен, Обресков через третьих лиц предложил реис-эфенди 1000 червонных за содействие в получении разрешения на прибытие в Крым русского консула. Для реис-эфенди Обресков написал новое представление, апеллируя к 9-й статье мирного договора, по которому русские купцы могут пользо[336]ваться всеми правами купцов дружественной державы. Поскольку дружественные Порте державы давно имеют консулов во всех интересующих их торговцев местах, будет справедливо, если и русские купцы получат своего консула в Крыму[17].

           Реис-эфенди проверил текст мирного договора, убедился в наличии такого пункта и доложил о представлении русского резидента визирю. Опытный Рагиб-паша отметил, что, с одной стороны, русский консул в Крыму будет полезен Порте, а с другой — нет. Кроме того, русские поднимают вопрос о консуле в Крыму уже много лет.

           Обресков продолжал уговаривать реис-эфенди, тот — обращаться с представлениями к визирю, и Рагиб-паша все же внес вопрос о консуле в доклад к султану, но указал там на отрицательное мнение крымской верхушки. Султан оставил этот вопрос на усмотрение крымского хана. Тем не менее, Обресков продолжал давление на реис-эфенди, но карты ему спутала очередная смена министров. Был сменен один из чиновников, который был посредником русского резидента по подкупу реис-эфенди, а затем был смещен и сам реисэфенди. На его место получил назначение тот, кого Обресков считал злонамеренным к России, и, таким образом, как отметил резидент в реляции от 8 апреля, «все мои труды ни во что обратились», ис предложением об учреждении русского консульства в Крыму придется подождать до лучших времен[18].

           После мусульманского праздника Байрам Обресков вновь сделал представление, теперь уже новому реис-эфенди, о необходимости русского торгового агента в Крыму, но встретил отказ. В связи с этим он решил не обращаться с этим вопросом к Порте вплоть до новой смены руководителя внешнеполитическими делами Турции.

           Со своей стороны Алексей Михайлович предложил российскому правительству меры, которые могли бы изменить отношение крымской элиты к вопросу о русском консуле или хотя бы торговом агенте. Он указал, что в Крыму уже многие годы торгует путивльский купец Алексей Шестаков. Обресков писал, что купец этот прекрасно знал крымские порядки, был вхож к хану, являясь другом одного из его сыновей, отличался спокойным поведением и говорил по-татарски и по-турецки. Резидент предложил наделить Шестакова полномочиями русского торгового агента или стряпчего — хан скорее примет в таком качестве именно его, хорошо ему известного, а не кого-то нового, присланного из России. Для Петербурга также лучше иметь консулом бывалого человека, а не новичка, кроме того, Шестаков все равно будет там находиться по своим торговым делам. В случае положительного ответа на его предложение, Обресков рекомендовал Петербургу получить у хана берат[19], в котором Шестакову предоставлялось бы право [337] выступать в турецких судах. Шестаков должен был бы представлять только торговые интересы россиян, не вмешиваясь во взаимоотношения татар и запорожцев. Обресков предлагал назначить Шестакову, в случае успеха его миссии, соответствующее жалование и разрешить по-прежнему заниматься торговлей[20]. К идее назначения в Крым в качестве «ауторизованной персоны» именно купца А. Шестакова Коллегия иностранных дел пришла еще в 1754 г., после соответствующего предложения Киевской губернской канцелярии[21]. В итоге после долгих проволочек хан Халим-Гирей согласился принять при своем дворе Шестакова в качестве поверенного, и тот привез в Бахчисарай свои кредитивы в июле 1758 г. При этом на Шестакова, в отличие от других консулов, возлагались и некоторые политические обязанности: «следить за вооружениями крымцев и за их политическими замыслами, за сношениями их с Портою, Пруссиею и Польшею»[22].

           Пока шли эти переговоры, турецкое министерство продолжало следить за событиями в воюющей Европе. Стремление заинтересовать Порту постоянно проявлял английский посол в Стамбуле Джеймс Портер, имевший инструкции из Лондона содействовать сближению Пруссии и Турции. Прусский король Фридрих II тоже пытался уговорить Порту заключить с ним союз. Обресков постоянно сообщал о все новых и новых прусских эмиссарах, прибывавших в Турцию один на смену другому. Пока все их усилия ни к чему не приводили, но русский резидент считал, что «прусский король никакими отказами не скучит домогатца Оттоманской Порты дружбу себе приобрести» для того, чтобы «с честию выдратца» из войны[23]. Задачей англо-прусской дипломатии было создание любых осложнений между Турцией с одной стороны и Россией и Австрией — с другой. Даже простое усиление турецких войск на северных границах уже заставило бы русских и австрийцев отвлечь на юг часть сил, действовавших против Пруссии.

           Порта сама опасалась как перекидывания европейской войны на ее территорию, так и того, что после победы над Фридрихом II Австрия и Россия захотят отправить свои опытные войска против турок. На совещании турецких министров некоторые из них советовали на всякий случай отправить к северным границам подкрепления и запасы провианта. Визирь Рагиб-паша отметил, что предложения резонны, но только эти действия невозможно сохранить втайне, а султан предписал Порте избегать любых действий, которые могут быть провокацией в отношении соседних держав. Резюмируя, визирь высказал мнение, с которым согласились остальные, что, пока Россия и Австрия заняты войной против Пруссии, Турции опасаться нечего[24].

           Обресков считал, что лучшим средством удержать Турцию от сближения с Пруссией будет как можно более быстрая победа анти[338]прусской коалиции в войне над Фридрихом II. В противном случае «Порта, увидя, что три наисильнейшие в Европе державы столь великими силами вооружась, смять его не могли», решит, что прусский король очень силен и может быть ей полезен[25].

           Вести с театров военных действий, приходившие в Стамбул в первой половины 1757 г., казалось, подтверждали слова резидента. Фридрих II, разбив 6 мая австрийскую армию фельдмаршала графа М.У. Брауна под Прагой, заставил говорить о себе в Стамбуле в самых восторженных тонах. Турки даже волновались, что будет, когда прусский король сокрушит Австрию, завоюет Венгрию и станет соседом Османской империи. Даже ожидаемое вторжение пруссаков в Венгрию могло втянуть Стамбул в войну, как когда-то вторжение на российскую Украину армии шведского короля Карла XII закончилось войной России и Турции в 1711 г. Поэтому теперь белградскому паше было приказано следить за ситуацией на другом берегу Дуная, не покидать город и усилить его укрепления.

           Турецкие чиновники спрашивали Обрескова о том, что же делает в это время русская армия и почему она стоит без движения. Резидент отвечал, что в северных краях в весеннее время еще холодно и боевые действия в такое время не ведутся. Турки, по словам Обрескова, не верили в это, поскольку знали только теплую средиземноморскую весну. Англичанин Портер, подливая масло в огонь турецкого недоверия, заявлял, что русские не пойдут против Фридриха II — они будут отправлены против самих турок. Позже Портер утверждал, что русские потому не начинают воевать, что Петербург ведет тайные переговоры с Фридрихом II. Союзник Обрескова французский посол в Стамбуле Верженн также просил русских как можно быстрее открыть боевые действия против пруссаков, так как турок беспокоит нахождение русских войск в Польше.

           Впрочем, в начале лета ситуация успешно разрешилась в пользу Обрескова: русские войска вступили на территорию Пруссии, русский флот захватил несколько прусских судов и блокировал прусские порты. 28 июня 1757 г. резидент довел эти факты до сведения турецких властей. По сообщению русских агентов в канцелярии реис-эфенди, их шеф, докладывая визирю, сообщил, что русский дипломат обещал в дальнейшем извещать Порту о ходе военных действий. Визирь в ответ просил реис-эфенди передать свои благодарности Обрескову за это любезное обязательство[26].

           В октябре 1757 г., когда пришли известия о русской победе над пруссаками у Гросс-Егерсдорфа, Обресков отмечал, что новое свидетельство усиления России вызвало в Стамбуле неудовольствие. Зная, что английский посол ранее распространял известия о поражении [339] русской армии, резидент стал везде рассылать копии присланной ему реляции об этом сражении. Дополнительно Обресков сам сочинил, «с некоторою переменою и небольшою прикрасою», экстракт повествования якобы «от неизвестной особы», которая была свидетелем этого сражения, и также стал распространять его среди турок[27].

           В августе 1757 г. в очередной раз состоялись перестановки в Порте, и на пост реис-эфенди был назначен Абди-эфенди, который уже был реис-эфенди в 1755 г., а затем был отправлен в ссылку. Обресков тогда описывал его как свирепого и горделивого человека, и своего мнения не изменил. Но, несмотря на это, русский резидент считал Абди-эфенди полезным для России политиком, так как тот всегда строго соблюдал мирные договоры. Обресков даже время от времени делал подарки Абди-эфенди, когда тот находился в ссылке, но сомневался, вспомнит ли турок об этом теперь. Тем не менее, Обресков не ошибся в характеристике нового реис-эфенди. Когда резидент говорил переводчику Порты о своих опасениях усилением турецких приграничных крепостей, тот, по словам Обрескова, «быстро в глаза мои взглянув», уверил его, что это никоим образом не направлено против России и пообещал сообщить о словах Обрескова Порте, и та официально ответила, что это просто починка пограничных укреплений, так как вся Европа воюет. Русские агенты сообщили, что Абди-эфенди, ответив таким образом, распорядился тайно остановить отправку подкреплений на границы[28].

           Осенью 1757 г. наметились подвижки в деле о разрешении русского мореплавания на Черном море. Обресков установил контакт с языджи-эфенди, т.е. секретарем султана, который знал султана Османа III еще со времен заточения в Серале при его старшем брате. Обресков считал его лучшим кандидатом для решения поставленной задачи — все визири Османа III заискивали перед султанским секретарем, который был умным и осторожным человеком. Языджи-эфенди предложил свои услуги по отмене запрета русского мореплавания на Черном море за 30 тысяч рублей, и резидент запросил решения Петербурга по этому делу[29].

           Однако через несколько дней смысла ждать ответ из Петербурга уже не было. 19 октября, в 8 часов пополудни, от долгой желудочной болезни скончался бездетный султан Осман III. Естественно, потерял свое влияние его секретарь.

           Новым султаном стал Мустафа III (1757—1774), старший сын свергнутого в 1730 г. султана Ахмета III и двоюродный брат султанов Махмуда I и Османа III. С момента свержения своего отца, т.е. с 15 лет, он все время находился в заточении и достиг возраста 41 года. Обресков ничего не знал о нем, кроме того, что турки рассказывали о детских годах нынешнего султана: «здоровья нежного, или лутче сказать слабого, [340] казался угрюмым и к скупости склонным»[30]. Позднее резидент писал, что, по его мнению, новый султан «монарх умный, добродетельный и кроткий, так что вся надежда подается государствование его видеть тихое и миролюбивое»[31]. Эти надежды Обрескова не оправдались — именно султан Мустафа III начнет войну с Россией в 1768 г. и отправит этого русского дипломата в заточение в Семибашенный замок.

           Новый султан сохранил прежнего визиря, будучи высокого мнения о его достоинствах, и это мнение разделяли и стамбульские турки, и иностранные дипломаты. Визирь Рагиб-паша, осторожный политик, предоставил свои соображения о внешней политике и о европейских державах, из которых интересен его отзыв о России, доставленный Обрескову его информаторами.

           Визирь писал: «Российский двор ныне между христианскими державами состоит в числе великих; но как алчно желает вящее почтение себе приобрести и с наивеличайшими державами считатца, то, стараясь день от дни о приращении достоинства своего, гордо и с малым уважением поступает», но при этом Россия миролюбива, соблюдает договоры и всегда идет навстречу Порте в различных делах[32].

           Сам Рагиб-паша, видя поддержку султана, снял с поста реисэфенди Абди-эфенди, «которого потеря мне несколько сожалительна», как отметил Обресков, считая его по-прежнему надежным, приветливым, хоть и суровым человеком[33]. На его место визирь определил свою креатуру, и новый реис-эфенди, как доносил русский резидент, действовал робко и без вызова к визирю не ходил. Визирь же, опасаясь, что его могут обвинить в узурпации власти, по сообщениям информаторов Обрескова, пытался через имама вводить султана Мустафу в курс дел. Но султан ответил имаму, что его визирь умен и добр, и сам знает, как управлять страной, а султан лучше вместо политики поговорит с имамом о Коране.

           В мае 1758 г. осложнилась обстановка вблизи южных границ России, когда произошли столкновения у города Бендеры между буджакскими татарами, жившими в южной Бессарабии, и эдисанскими татарами, жившими восточнее. Последние возмутились против притеснявшего их правителя Буджака, сераскер-султана буджакского, сына крымского хана Халим-Гирея. Победа в столкновениях осталась за эдисанцами, и крымский хан стал готовиться к карательному походу против них. Это не понравилось Стамбулу, и он стал искать способы смены хана. Одновременно Порта обратилась к Обрескову с призывом к русским отказать в приеме на своей территории эдисанской орды, если та, спасаясь от крымцев, двинется к русским границам. Россия должна была выдавать беглых турецких подданных по 8-й статье Белградского мирного договора с Турцией.

           [341] Халим-Гирей донес в Стамбул, что уговорил восставших эдисанцев, исключая только несколько семейств, сложить оружие и примириться с ним. Однако это опровергал в начале августа российский рейтарский вахмистр Егор Харламов, который, сопровождая русских курьеров из Киева, своими глазами видел 10 тысяч эдисанских татар, идущих с семьями просить убежища в Польше[34]. В августе же русский резидент донес о смене хана Халим-Гирея и назначении на его место прежнего хана, Арслан-Гирея, возвращенного по такому случаю из ссылки, но это сообщение не подтвердилось позже, когда через неделю Обресков отправил новую реляцию. Халим-Гирей был подтвержден в своем статусе, а Арслан-Гирей за происки снова сослан на остров Родос. При этом опять взбунтовавшиеся эдисанцы, переправившись за Днестр, сожгли 4 деревни буджакских татар[35].

           Ситуация продолжала накаляться, в Северном Причерноморье активно собирались с силами крымские татары, а турки усиливали свои приграничные гарнизоны. Это, как с неудовольствием отмечал Обресков, «в Европе много шума наделает»[36].

           Однако такие меры вовсе не умиротворили восставших эдисанцев, наоборот, к началу октября 1758 г. они осадили турецкую крепость Бендеры, вторглись в Молдавию, угнали на свою сторону много скота и совершили множество других насилий в отношении турецких же подданных. Турки в Стамбуле, по словам Обрескова, были даже довольны тем, что эдисанцы не начали мятеж зимой, когда замерз бы Дунай, и это позволило бы мятежному народу пройти минимум до Адрианополя.

           Тут уж Порта изменила прежнее решение и все-таки сменила и сераскера буджакского, и крымского хана. Из ссылки по такому случаю опять был возвращен Арслан-Гирей. Однако Стамбулу пришлось в третий раз менять свои планы и опять водворять Арслан-Гирея на Родос, но теперь уже под давлением эдисанцев, которые отказались признавать ханом любого другого, кроме находившегося у них Крым-Гирея (Кырым-Гирея), младшего брата Арслан-Гирея. Крым-Гирей специально прибыл к ним из Турции, где уже несколько лет жил, и являлся инициатором антиханской интриги. Порте пришлось вынужденно согласиться с таким решением подданных и назначить ханом Крым-Гирея (первое правление 1758—1764 гг.).

           Все это время Обресков постоянно доносил о сменявших друг друга в Турции прусских эмиссарах, пытавшихся заинтересовать Порту сближением с Фридрихом II. До поры их активность не имела никакого результата, несмотря и на поддержку таких действий английского посла Дж. Портера, представителя союзного Берлину двора.

           И тут 3 апреля 1759 г. Алексей Михайлович сообщил в Петербург об открытом им через своих информаторов факте тайной встречи [342] великого визиря Рагиба-паши и секретаря английского посольства по поводу прусских представлений. Для этого визирь инкогнито прибыл в один из султанских загородных дворцов, где его ждал английский секретарь и один переводчик. Английский представитель заверил визиря, что прусский эмиссар имеет с собой полномочия от своего короля для заключения с Портой союзного и торгового договора. Обресков писал, что английский посол получил от своего двора 100 тысяч ливров для преклонения визиря к союзу с Берлином. В результате переговоров Рагиб-паша склонился на заключение с Фридрихом II торгового договора по типу того, который Порта недавно заключила с Данией. Попытки англичан настоять на заключении если не наступательного, то хотя бы оборонительного военного союза Пруссии и Турции визирь отклонил. Английская сторона взяла перерыв, чтобы поставить в известность о предложении визиря прусского короля и выяснить, согласен ли он на это[37].

           Сам русский резидент считал, что англичане могут и не спрашивать мнения Фридриха II, так как и торговый договор станет для прусского короля крупным успехом — он получит право на пребывание своего дипломата при Порте, что даст ему возможность вести интриги в Стамбуле. По мысли Обрескова, такой торговый прусскотурецкий договор мог не устроить и Лондон, так как не приносил ему никаких дивидендов, более того, означал появление нового конкурента англичан в левантийской торговле[38].

           Визирь провел встречу в загородном дворце втайне не только от других иностранных дипломатов, но и от остальных чиновников Порты. Обресков, поставив в известность союзных России дипломатов о состоявшейся тайной встрече визиря и секретаря английского посольства по поводу отношений с Пруссией, вместе с австрийцем Швахгеймом и французом Верженном решил не делать никаких представлений Порте, опасаясь навредить делу. Вместо этого представление визирю должен был вручить шведский резидент Густав Целзинг, так как прусский эмиссар, обретавшийся в английском посольстве, ранее выдавал себя за шведского офицера Карла фон Рексина (настоящее имя пруссака было Готфрид Фабиан Гауде). Целзинг должен был рассказать о том, что этот эмиссар — опытный обманщик, потому не достоин веры (впрочем, как и его монарх — Фридрих II).

           Швед вручил такую ноту визирю Рагибу-паше и пожаловался на то, что Швеция, союзная Порте, может в таком случае остаться один на один с Пруссией, и тогда уж точно погибнет. Визирь в ответ заявил, что никакого сближения его страны с Пруссией нет.

           Обресков, всюду имевший своих людей, как в канцелярии визиря, так и в английском посольстве, достал копию грамоты Фридриха II, [343] который поздравлял султана с восшествием на престол и выражал надежду на сближение. Грамота была датирована 15 декабря 1757 г.

           В конце апреля слух о тайных переговорах визиря рассеялся по турецкой столице. Рагиб-паша в связи с этим высказался перед Портой в том смысле, что знает о таком слухе, но даже если бы он имел под собой основания, то Турция имеет полное право вести переговоры с кем угодно, так как в Стамбуле знают о договорах христианских государств, намекая на союзный договор России и Австрии, направленный против Турции. Французы же, по словам визиря, ранее сделали столько представлений о пользе прусско-турецкого союза, что ими «не один сундук наполнен», а теперь же их мнение поменялось на прямо противоположное, и чего же тогда стоят советы «сих мнимых друзей» Порты?[39]

           Обресков, комментируя эти слова, отметил, что Рагиб-паша в принципе прав, но такие же слова он мог сказать и об англичанах, с которыми теперь вел переговоры о заключении союза с Пруссией, и которые ранее, до 1756 г., когда они были противниками франко-прусского союза, также категорично выступали против турецкого сближения с Фридрихом II. Русский резидент считал, что визирь, судя по его словам, твердо намерен довести до конца сближение с Пруссией, и его собственные усилия помешать этому могут не принести результата. Он писал императрице Елизавете: «Ежели между тем временем оружие вашего императорского величества и высоких ваших союзников над помянутым прусским королем никакого знатного авантажа не одержат, не можно надежно уповать в желаемом предуспеть»[40].

           Но пока таких известий в Стамбул не поступало, и для того, чтобы ослабить желание турок идти навстречу пруссакам, Обресков в июне 1759 г. распустил слухи, что Фридрих II предлагал России мир, и попросил союзных дипломатов подтвердить его. Это свидетельствовало бы во мнении турок о слабости прусского короля и истощении его сил.

           Со своей стороны француз Верженн сделал представление Порте о коварстве Фридриха II. Ответ Порты, по словам Обрескова, показывал явное раздражение визиря от того, что его тайные дела стали всем известны. Однако прошло всего 4 дня, и недавно назначенный реис-эфенди Абдулла-эфенди (по словам Обрескова, «человек о делах сведующий, благоразумный и добронравный»[41]) значительно смягчил прежнюю ноту в разговоре с французским переводчиком, заявив, что его страна является другом Франции, а слухи о сближении с Пруссией — всего лишь выдумки, а в планах Порты такого нет[42].

           Удивленные союзные дипломаты решили выяснить причины столь быстрой смены настроения в турецких верхах, и оказалось, что первая нота была вызвана уверениями англичан, что русская армия [344] была полностью разгромлена Фридрихом II. Вторая же нота объяснялась тем, что после этого в Стамбул из Молдавии пришло подлинное известие о победе русской армии фельдмаршала П.С. Салтыкова над прусским корпусом генерала Веделя при Пальциге 12 (23) июля 1759 г., которое тут же было подтверждено и сведениями из Польши. Реис-эфенди после этих новостей сразу вызвал английского переводчика и от имени визиря попросил его больше не заводить речь о заключении прусско-турецкого договора.

           Но это было только начало. 1 (12) августа того же года русская армия Салтыкова наголову разгромила армию самого Фридриха II при Кунерсдорфе. Естественно, при таких известиях Порта и вовсе оставила в забвении прусские предложения. Обресков отметил, что в Стамбуле, несмотря на выражение удовольствия русскому резиденту по поводу военных побед армии его императрицы, турецкие официальные лица втайне недовольны этими известиями и желали бы, чтобы пруссаки продолжали бы войну. В этом, как узнал резидент, турок уверил и датский посланник Геллер, сообщив, что Фридрих II, несмотря на поражение, в силах продолжать войну.

           Получив временную передышку в противоборстве планам прусско-турецкого союза, Алексей Михайлович Обресков занялся вопросами титулатуры русских императоров.

           Еще на рубеже 1758—1759 гг. визирь Рагиб-паша в разговоре с Обресковым сообщил тому, что в Порте ходят разные толки по одному вопросу русско-турецких отношений, а он, как благонамеренный России, решил выяснить в разговоре с русским резидентом, откуда в титуле Елизаветы Петровны слова «государыня кабардинцев», если кабардинцы по русско-турецкому мирному договору 1739 г. являются вольным народом?

           Обресков не знал происхождение этого титула, но ответил, что он принадлежит русским царям еще со времен Ивана Грозного. После присоединения к России Астраханского ханства его соседи также попросились под русское покровительство, и такой титул точно указан в русско-турецком договоре 1700 г. Турки проверили это и успокоились[43].

           В октябре 1759 г. в Стамбул прибыл русский чрезвычайный посланник князь Г.И. Шаховской, вице-президент Ревизион-коллегии, доставивший султану ответную, поздравительную с восшествием на престол, грамоту Елизаветы Петровны. В ее тексте туркам снова не понравились слова в полном титуле императрицы: «государыня Иверской земли, карталинских и грузинских царей, и Кабардинския земли черкасских и горских князей», и Порта потребовала от Обрескова либо вычеркнуть эти слова из титула, либо прислать в Стамбул новую грамоту, где этих слов не будет. По мысли турок, [345] Елизавета по Белградскому миру не имеет права титуловаться так, так как Большая и Малая Кабарды 6-й статьей этого договора объявлены ничейной землей[44]. Позже русский дипломат узнал, что на этой идее настаивал сам султан и, следовательно, Обрескову предстоял заочный спор с самим Мустафой III.

           Обресков резко возражал на требование об изъятии титула, снова упирая на его древность. Именно в таком виде титул закреплен и за императрицей Анной Иоанновной в том же самом Белградском мире, в котором Кабарда провозглашена независимой, утверждал он[45]. В 1747 г. мирный договор был продлен, и тогда никаких претензий по поводу «кабардинского» титула Елизаветы Петровны Турция не выставляла. Если бы Порта имела по этому поводу претензии, их и следовало бы предъявлять при заключении Белградского мира. Сейчас же нет никаких предпосылок менять этот важный для обеих стран трактат. Далее резидент ссылался на общую практику монархов, сохраняющих раз полученный титул: король английский до сих пор именуется в полном титуле королем французским, хотя не имеет ни вершка французской земли, французский — королем наваррским, хотя Наварра принадлежит Испании, сам же турецкий султан титулуется владетелем всей Азии, хотя часть Азии теперь является русским владением.

           Обресков шел ва-банк и в разговоре намекнул переводчику Порты, что в турецком правительстве напрасно думают, что Россия связана войной и будет ублажать все турецкие прихоти — ведь Петербург отправил на войну с пруссаками только четверть всей своей армии. Если же Порта твердо намерена вернуть грамоту, то пусть пришлет к русской миссии и подводы, поскольку в таком случае русские дипломаты возвращаются на родину. Это произвело впечатление, и больше по поводу титула Порта с Обресковым не заговаривала. Визирь сообщил султану, что этот титул не нарушает мирный трактат, а в случае, если Порта будет настаивать на его изъятии, то она же и окажется нарушителем договора. Султан согласился с этим.

           19 февраля следующего, 1760 г. Петербург отправил рескрипт к Обрескову с благодарностью за его действия по отстаиванию титула Елизаветы Петровны. Помимо прочего, в рескрипте отмечалось, что сам факт того, что на все слова Обрескова Порта промолчала, свидетельствует о том, что Порта войны с Россией в настоящее время не желает[46].

           Но на повестку дня снова выходил вопрос о действиях в Стамбуле прусского эмиссара. Посланник России в Стокгольме Н.И. Панин сообщил в Петербург о том, что шведский посланник в Стамбуле Г. Целзинг утверждает, что прусский эмиссар уже получил от Порты официальное денежное содержание (какое получали в Турции все аккредитованные европейские дипломаты), и Обрескову, [346] по-прежнему сообщавшему о том, что представитель Фридриха II продолжает жить тайно, предписывалось все выяснить и проверить. Русский резидент должен был сообщать о прусских делах при Порте особенно подробно: «сие дело надобно вам почитать между важнейшими, которые вы ныне при Порте престерегать имеете»[47].

           Вторым таким делом были все более ухудшающиеся отношения России с новым крымским ханом Крым-Гиреем, который по прибытии в Бахчисарай отказался рассматривать А. Шестакова в качестве официального представителя русского купечества, мотивируя это тем, что полномочия Шестакова распространялись только на правление предыдущего хана. При этом купцу было позволено попрежнему жить и торговать в Крыму. Два года Шестаков исправно слал донесения в Россию. В конечном итоге Крым-Гирей в конце 1761 г. поручил Шестакову купить для него большое количество мехов в России и, в случае успеха, все же пообещал ему признание настоящим российским консулом. 7 февраля 1762 г. уже новый император Петр III распорядился дать Шестакову кредитивы и инструкцию, но за день до этого Алексей Шестаков скончался в Киеве[48].

           Сам Крым-Гирей, достаточно молодой для крымских ханов (он родился в 1717 г.), еще до своего воцарения отметился антироссийскими действиями: будучи сераксер-султаном буджакским (при правлении в Крыму своего старшего брата Арслан-Гирея), он отправил к прусскому королю Фридриху II своего эмиссара в 1750 г. Сторонник планомерной антироссийской стратегии, Крым-Гирей и после своего утверждения на престоле в Бахчисарае стремился наладить контакты с прусским королем, снова отправив к нему своего эмиссара[49], и после приняв с ответным визитом посланца Фридриха II, лейтенанта А. фон дер Гольца. В это же время сам Крым-Гирей постоянно жаловался Порте на Россию и стал размещать татар на Днепре, перекрывая тем самым рыбные промыслы запорожцев. Кроме того, новый хан усилил вмешательства Крыма в дела нейтральной Кабарды[50].

           Петербург уже серьезно рассматривал возможность военного столкновения с Крымом, считая, что тот своими агрессивными действиями собирается довести дело до войны России и Османской империи. Обрескову предписывалось снова представлять Порте о необходимости смены хана (при этом отмечалось, что Порта и сама этого желает), и сообщить ей о том, что Россия создает совместную комиссию для решения взаимных пограничных претензий татар и запорожцев, а также усиливает свои пограничные крепости и вводит на свою самую южную территорию, Новую Сербию, дополнительные воинские части. Резидент должен был объяснить турецким министрам, что это делается не с целью подготовки войны с Турцией.

           [347] Также Обресков должен был настаивать при Порте, что Петербург имеет полное право строить на территории той же Новой Сербии крепость Св. Елизаветы, строительство которой ранее было заморожено исключительно из-за уважения к Османской империи. О строительстве крепости Порте доносил крымский хан. В начале марта 1760 г. Алексей Обресков обратился за помощью в решении этого вопроса к шведскому посланнику Целзингу, у которого, как он знал, есть свои люди в ближайшем окружении визиря, передававшие первому министру Турции некоторые шведские сведения. Резидент просил шведского союзника дать знать визирю, что Россия имеет полное право на строительство этой крепости. Целзинг, уже обязанный русскому двору положительными рекомендациями от русского посланника Н.И. Панина в Стокгольме и обещанием содействия в будущем получении в Швеции доходной и необременительной губернаторской должности, добавил от себя, что Турции не стоит думать, что Россия занята войной, так как она «участие приемлет только ауксилиарно» (от фр. auxiliaire — вспомогательный), да и действующие против пруссаков русские войска быстро дойдут из Польши к турецкому Хотину, поскольку собственные интересы для русских важнее, чем европейские[51].

           Русский резидент имел инструкции от своего двора твердо отстаивать свою позицию по делу крепости Св. Елизаветы, рассеивая турецкие иллюзии, что из-за войны в Европе Россия станет податливой на переговорах, и в случае надобности следует намекать Порте, что Петербург отправил против Фридриха II далеко не все свои войска[52].

           14 мая А.М. Обресков сообщил в Петербург о неудаче шведских внушений туркам по делу крепости Св. Елизаветы. Порта вручила русскому резиденту ноту, в которой, явно основываясь на сведениях крымского хана, протестовала по поводу возобновления строительства крепости, обвиняя Обрескова, что тот обманывал турок, а на самом деле крепость уже укреплена тремя валами и насчитывает 30 тысяч солдат, и что это свидетельствует об агрессивных намерениях Петербурга по отношению к южному соседу. Дипломат отправил Порте ответную ноту, в которой отрицал выдвинутые обвинения, утверждал о праве России на строительство этой крепости на своей территории, и сообщал, что она оставлена в том же состоянии, что и была в 1755 г., когда Россия остановила строительство, и справедливость этого турки могут проверить сами, сравнив описание крепости в 1755 г. и сейчас. Войск в крепости, по словам Обрескова, мало, и никаких 30 тысяч там нет, и Россия является другом Турции и не имеет против нее никаких агрессивных замыслов. Закончил резидент замечанием, что если турецкие войска будут двигаться к русским гра[348]ницам, то «лехко статься может, что и ваше императорское величество також пристойные меры принять изволите»[53] (Обресков писал на имя императрицы, пересказывая свою врученную туркам ноту).

           Как и предвидел Обресков, никакого ответа он не получил. Его информаторы в канцеляриях Порты сообщили, что по ноте резидента визирь собрал совет, на который пригласил пять бывших реис-эфенди, в том числе и Абди-эфенди, бывшего реис-эфенди в 1755 г., когда Россия остановила строительство крепости. Прочитав все представления Обрескова о крепости Св. Елизаветы за несколько лет, визирь сообщил, что русский дипломат прав, и никаких противоречий или же обмана в его нотах нет, и Обресков, «яко искусный министр», всегда точно отвечал только на те вопросы, которые задавала ему Порта, не разъясняя их и делая вид, что он не понимает того, что хотят узнать от него турецкие власти. Рагиб-паша продолжил рассуждения и заявил собравшимся чиновникам, что Турции надо было протестовать в 1752 г., когда Россия уведомила Стамбул о начале строительства крепости, но тогда этого сделано не было, и теперь протестовать уже поздно. Все же Порте нужно бы добиться того, чтобы русские оставили строительство и, вероятно, стоит воздействовать на них через их союзника — Вену, чтобы австрийцы убедили Петербург отказаться от своей затеи. Старейший из занимавших пост реис-эфенди, Абди-эфенди, возразил, что Россия и в данном случае может отказать, и будет нанесен серьезный политический ущерб Порте, с которым придется либо смириться, либо начать войну с Россией. Вместо этого он предложил дождаться официального сообщения России о том, что она решила продолжить строительство крепости, и тогда построить свою крепость у русских границ или просто заявить русским о таком намерении, чтобы они либо испугались и сами остановили строительство своей крепости, либо же вступили в переговоры с Портой о двух крепостях. Предложение было одобрено и визирем и всеми присутствующими на совете.

           Обресков доложил в Петербург свое мнение о том, что Россия теперь может возобновить строительство крепости Св. Елизаветы в любой момент, сообщив туркам, что ради них императорское правительство столь долго ждало, чтобы турки смогли убедиться, что ничего враждебного их интересам крепость не представляет. Резидент все же посоветовал возобновить строительство не сейчас, а после завершения европейской войны[54].

           Окончательно решив это дело, Обресков вернулся к борьбе с прусскими эмиссарами в Стамбуле. Ситуация подходила к своей кульминации, но каковой она будет, Обресков знать не мог. В феврале 1760 г. в Стамбуле распространились слухи о том, что у брата без[349]детного султана родился сын. Произошли волнения, после подавления которых Порта указом запретила подданным говорить о том, что Турция скоро начнет войну. Русский резидент решил воспользоваться случаем и в разговоре с муфтием заметил, что во избежание подобных слухов следует выслать из столицы прусских эмиссаров. Муфтий согласился с предложением, визирь разговаривал по поводу пруссаков с английским послом Дж. Портером, под покровительством которого они находились, и просил того на время отослать их куда-нибудь. Портер ответил, что не знает, куда их девать, и, если они надоели Порте, он отправит их обратно в Пруссию. Порта, вероятно, на это не ответила, но один из двух прусских эмиссаров из Стамбула уехал, и в городе остался только Рексин-Гауден[55], впрочем, на место уехавшего вскоре прибыл новый пруссак.

           Летом того же года, по сведениям информатора Обрескова из английского посольства, уже сами эмиссары поставили перед визирем вопрос ребром — ждать им согласия Порты или нет? Визирь ответил, что следует пока подождать. На повторный вопрос эмиссаров визирь, «несколько раздражась», ответил, что пока идет война, ответом будет — «нет», после ее завершения — «да». После этого один из эмиссаров опять уехал, оставив Рексина в одиночестве[56]. В феврале нового, 1761 г. Обресков писал, что прусский эмиссар безвыездно сидит в своем доме, его посещает только секретарь английского посла и английский купец, что позволило резиденту сделать вывод, что «смело заключить можно, что оный эмиссар еще весьма далеко от желаемого успеха комиссии его»[57].

           Неожиданностью для русской дипломатии в целом и лично для Алексея Обрескова стали события марта 1761 г. 17 марта резидент, со ссылкой на агентов в канцелярии реис-эфенди, сообщил, что 20 февраля пруссак Рексин по получении новых инструкций опять приступал к Порте по поводу ответа на предложение своего короля и получил в ответ привычную просьбу подождать еще. Казалось, никаких неожиданностей ждать не стоит.

           Но через неделю Обресков, не дожидаясь прибытия русских курьеров из Киева для отправки почты в Россию, отправил через Вену письмо к канцлеру Воронцову, в котором признавал, что его сведения недельной давности были ошибочными. Эмиссар Рексин после получения от Порты привычного отказа решить дело заключения прусско-турецкого договора в данное время поставил перед турками фактически ультиматум — если он не получит согласия на предложения своего короля, то тотчас же покидает Турцию навсегда.

           Порта заколебалась, и в это же время в Стамбул пришли известия о победе ганноверцев и прусского корпуса над французами, естест[350]венно, как положено, приукрашенные, вплоть до того, что Франция настолько разбита, что не сможет проводить в этом году военную кампанию и, следовательно, пруссаки получают перевес в силах над своими противниками.

           И 17 марта 1761 г. турки приняли решение. Вечером того же дня Рексину сообщили о том, что Турция согласна заключить договор с его королем. 20 марта пруссак Рексин тайно посетил переводчика Порты и подписал договор от имени своего короля. Впервые Пруссия получила право нахождения своего дипломата в Стамбуле. 22 марта Рексин получил официальную аудиенцию у визиря, где произошел обмен подписанными прусско-турецкими трактатами[58]. Это было серьезным успехом прусской дипломатии, хотя Обресков поначалу и не знал сути заключенного договора, лишь подозревая, что там находятся только статьи о дружбе и коммерции между двумя договаривающимися странами. Виновным в неудаче для антипрусской коалиции Обресков считал «увалчивое поведение аустрийских генералов», и пруссаки никогда бы не преуспели в Стамбуле, если бы австрийцы вели войну с «большим жаром».

           Для окончательного вступления в действие нового договора оставалось только обменяться ратификациями. У Обрескова был только один шанс на срыв этого договора — попытаться добиться отказа Порты от ратификации. Для решения этой задачи резидент запросил у Петербурга 10 тыс. червонцев (также Обресков сделал предложение австрийцу Швахгейму настоять перед Веной о выделении такой же суммы), которыми он планировал подкупить муфтия и других влиятельных представителей духовенства и турецкой элиты. Резидент сообщал, что, кроме нескольких преданных визирю человек, влиятельные люди в Стамбуле осуждают поспешность с заключением договора с Пруссией во время идущих в Европе военных действий. Турки опасались «огорчения» Австрии и России и ждали от всего этого «печальных следствий»[59].

           Сам текст нового договора Обресков, несмотря на все усилия, долго не мог добыть — он хранился у реис-эфенди под личной печатью визиря. Петербург по предложению резидента действительно собрал деньги на разрыв этого договора и стал готовиться к их отправке в Стамбул через посольство в Вене. К слову, Вена на предложение России совместно выделить деньги на это дело так и не ответила.

           К началу июля русский резидент все же сумел получить копию прусско-турецкого договора (судя по всему, списанную и переведенную с прусского экземпляра), который действительно был заключен по образцу датско-турецкого. Договор имел, по словам Обрескова, прелиминарный характер, «но равномерно ж можно [его] именовать [351] инструментом, обязательством, конвенциею, да и самою капитуляциею»[60]. Отличие от датского текста состояло в том, что была добавлена фраза, что договор никому в предосуждение не будет. Обресков сообщал императрице, что эта конвенция «никаких таких обязательств не постановила, кои бы высочайшим вашим интересам вредствовать могли»[61]. Из текста следовало, что он уже действует и попытки разорвать его, как считал Обресков, ничего, кроме ущерба для русских интересов, не дадут. Пруссаки также действовали оперативно, и 16 июля чрезвычайный посланник Пруссии при Оттоманской Порте Карл Людольф фон Рексин вручил туркам прусские ратификации двустороннего договора.

           Неудача русской дипломатии, не сумевшей предотвратить прусско-турецкого сближения, пусть и не носящего выраженной антироссийской направленности, объяснялась и тем, что посредником на переговорах пруссаков и турок был английский посол Джеймс Портер. До «дипломатической революции» 1755—1756 гг. он и Обресков практически не имели секретов друг от друга, и Портер был в курсе существования русских информаторов в окружении реисэфенди. Поэтому переговоры проходили лично между визирем и Рексином втайне от остальных чиновников Порты. Обресков, несмотря на неудачу в целом, все же сумел отчасти сгладить остроту отсутствия информации, завербовав информатора в английском посольстве, благодаря чему первым из посторонних дипломатов узнал о тайной встрече визиря Рагиба-паши и Рексина.

           Смирившись с появлением в Стамбуле прусского посланника, А.М. Обресков продолжал решение еще одной сложной задачи, поставленной перед ним Петербургом. В апреле 1761 г. Россия предписала Обрескову поставить Порту в известность о том, что Петербург решил перенести ранее построенную, как замену Азову, на южных границах страны крепость Святой Анны на новое место, в урочище Богатый Колодезь. Объяснялось это и более здоровым климатом местности, и необходимостью защиты донского Темерниковского порта от степных народов. Строить новую крепость предполагалось из материалов, взятых на месте разрушенных ранее Азова и Таганрога. Резиденту пересылалась и карта, чтоб турки видели, что крепость переносится вглубь русских владений. На всякий случай необходимость вообще проводить переговоры с Портой по этому поводу оставлялась на усмотрение самого Обрескова.

           12 августа того же года резидент вручил турецкому реис-эфенди извещение о переносе крепости Святой Анны на новое место и присланную из Петербурга карту ее нового расположения. Реис-эфенди, сравнив карты со своими, на следующий день удивленно спро[352]сил Обрескова, почему на русской карте старая и новая крепости находятся далеко друг от друга, а на турецкой — близко? Посмотрев карты, Алексей Михайлович, в свою очередь удивившись про себя уровню компетенции людей, отвечающих в Порте за внешнюю политику, ответил, что все дело в разности масштабов карт — турецкая карта общая, а российская более подробная. Реис-эфенди ответил, что Порта не возражает против переноса крепости[62].

           Обресков решил, что вопрос урегулирован, но, по уже сложившейся странной традиции, через десять дней получил от Порты ноту противоположного содержания, с протестом против переноса крепости, так как Россия уже имеет в тех местах Донецкую крепость, и по договорам Россия не имеет права иметь здесь две крепости и должна остановить строительство до получения известий от крымского хана. Возмущенный русский дипломат отправил ответную ноту Порте, в которой разъяснял, что Донецкая крепость была построена до заключения Белградского мира, во время русско-турецкой войны и, в соответствии с условиями мира, разрушена вместе с Азовом, даже оставшиеся гражданские строения были сожжены[63]. Порта на эту ноту не ответила, но дело о новой крепости, получившей имя Святого Димитрия Ростовского (будущий Ростов-наДону), не оставила.

           Тем временем в России при Сенате была учреждена специальная комиссия по коммерции, которую возглавил граф И.Г. Чернышев. В центре внимания комиссии оказались и вопросы возможности русской торговли через Черное море. Член Коммерц-коллегии Дмитрий Лодыгин прислал Обрескову вопросы о распространении русской торговли по Днепру и далее к Турции и Италии. Резидент в Стамбуле ответил, что нынешнее время для прорыва русской торговли в Черное море совершенно неподходящее. Помимо идущей европейской войны, плачевно было и финансовое состояние турецкой торговли. Все больше торговцев разорялось, многие купцы, которые раньше вели дела с Россией, уже умерли, деловые качества остальных Обресков оценивал невысоко. Армянские купцы, дорожившие своей репутацией, в основном торговали с Персией, и торговлей с Россией не интересовались, а в последнее время султан, заботившийся о наполнении казны, стал разорять их налогами[64].

           В начале нового, 1762 г. прусский посланник Рексин снова усилил нажим на Порту с целью заключения союзного договора. В Порте состоялось совещание по вопросу о прибавлении к договору о дружбе с Пруссией новых статей, и турецкие чиновники решили подождать сначала завершения войны. Это не устраивало Фридриха II, и тот уполномочил Рексина предложить Порте до 50 тысяч левков [353] за заключение союзного трактата. Прусский посланник говорил об этом с визирем, и тот в свое оправдание ссылался на султана, который не хочет заключать союз с Пруссией во время войны. Рексин брал на себя этот вопрос, предлагая действовать через султанских фаворитов, визирь, как сообщали русские агенты, одобрил такую попытку, и Рексин стал дожидаться присылки из Берлина дорогих подарков от Фридриха II для султана и его фаворитов[65].

           Сообщая эти сведения в реляции от 16 января 1762 г., Обресков все же уверил Елизавету Петровну, о смерти которой 25 декабря 1761 г. он еще не знал, что в ближайшее время Порта точно не пойдет на заключение союза с Пруссией, так как в Стамбул пришли известия о взятии русскими Кольберга, важной прусской крепости.

           Русская миссия в турецкой столице узнала о смерти Елизаветы и восшествии на престол Петра III вечером 9 февраля 1762 г., когда в Стамбул прибыл курьер с соответствующим рескриптом. Об этом событии Обресков при первой же возможности поставил в известность Порту, продолжая внимательно наблюдать за действиями Рексина.

           Прусский посланник, вначале отрицавший падение Кольберга, убедившись в достоверности этих сведений, стал делать представления Порте, что если та не поможет Пруссии, то его страна падет к торжеству и усилению враждебных Турции Австрии и России[66].

           Порта снова решила собрать дополнительные сведения о политике Пруссии, и русские агенты в турецких канцеляриях предупредили Обрескова о возможном зондировании мнения европейских дипломатов агентами Порты. Действительно, русскую миссию посетил один из турецких чиновников, который после маловажных разговоров спросил у Обрескова от своего имени, что он думает о турецкопрусском договоре и возможности сближения Пруссии и Турции. Русский дипломат ответил, что в нынешнем особом внимании Фридриха II к Стамбулу ничего удивительного нет, ведь прусский король планировал завоевать всю Европу, а теперь оказалось, что он может потерять почти все свои владения, вот и ищет тех, кто «его груз разделит», «как обезьяна, бросившая каштаны в огонь, видя разгоревшимися, ищет кошкину лапу оные из огня вытащить». На вопрос посетителя о том, что, по его мнению, Порта ответит Фридриху II на его предложение военного союза, Обресков заявил, что сейчас во главе турецкого правительства такой «преразумный визирь», который, конечно же, не ввергнет свою страну, единственную наслаждающуюся миром, в раздирающую Европу войну[67].

           Это сообщение Обрескова было одним из последних, следовавших прежней, елизаветинской «системе» внешней политики России. Петр III своеобразно повторил события 6-летней давности, когда [354] Европу потрясла «дипломатическая революция» — он полностью поменял позицию России, тогда бывшей ведущей военной державой Семилетней войны.

           Циркулярным рескриптом от 9 февраля 1762 г. А.М. Обресков ставился в известность о желании нового императора выйти из войны с Пруссией: «желая для пользы и благосостояния наших верноподданных, також и всей Европы видеть конец чрез долгое время продолжающемуся кровопролитию»[68]. Следующим рескриптом резиденту разъяснялись причины стремления Петра III завершить войну. Характерны правки в проекте рескрипта. Первоначальный вариант гласил: «К сему побудило нас настоящее состояние дел, когда по неизвестности военного жребия, ничего точно предвидеть и определить не можно, а империя наша от часу более в деньгах и людях приходила в истощение». Однако, вероятно, данный вариант не понравился Петру III, лично подписывавшему свои первые рескрипты к дипломатам (при Елизавете от ее имени рескрипты подписывали канцлер и вице-канцлер), и вместо прежнего объяснения теперь стояло более благородное: «К сему побудило нас не столько состояние дел и неизвестность военного жребия, как человеколюбие наше видеть прекращение толь многого пролития человеческой крови»[69]. Россия бесславно выходила из Семилетней войны. В марте было подписано перемирие с Фридрихом II, а 24 апреля (5 мая) 1762 г. между Россией и Пруссией был заключен мир, по которому Петр III отказывался от всех завоеваний русской армии.

           В Стамбуле поставленный в известность об этом Обресков сообщил ранее союзным европейским дипломатам о новых шагах своего императора. Француз Верженн явно огорчился, но, по словам Обрескова, никаких антироссийских действий не предпринимает. Австриец Швахгейм ничем не выдал Обрескову своих мыслей по поводу заключения Россией мира с общим противником, более того, стал с ним гораздо более приветлив, что русский резидент объяснял инструкциями из Вены, где опасались того, что Турция в новых условиях (возможном русско-австрийском разрыве) может предпринять агрессивные действия против владений Марии Терезии.

           Впрочем, собственно русско-турецкие отношения продолжали ухудшаться. Крымский хан, сославшись на своего эмиссара, направленного инспектировать новое место, на которое переносится крепость Святой Анны, заявил о нарушении Россией мирного договора с Турцией. 7 мая 1762 г. Порта прислала Обрескову по поводу переноса крепости «весьма крепкую протестацию», основанную на том, что по договору Россия имеет право на крепость восточнее Безымянного кургана, а не севернее, как собирались строить русские власти. По[355]пытки резидента возразить были отвергнуты турками. Агенты Обрескова в канцелярии реис-эфенди сообщили, что султан, получив из Крыма заявление о нарушении Россией договора, приказал визирю потребовать, чтобы русский двор ликвидировал новые постройки крепости, «а в противном случае готовился б ко обороне»[70]. Визирь Рагиб-паша советовался с румелийским кади-аскером[71] Османоммуллой и дефтердаром[72] Абди-эфенди, и втроем они высказали мнение, что цитированную фразу лучше убрать из требований к России, а Порте предпочтительнее опираться на обвинение в нарушении Россией договора с Турцией и, если Петербург откажется отменить свое решение о переносе крепости, то обратиться за посредничеством других держав. По мысли визиря, опиравшегося на мнение других двух уважаемых и опытных людей, Турция не может быть инициатором нарушения мира между странами, так как это «грех пред Богом». Прошение изменить формулировку визирь поднес султану, и Мустафа III вместе с великим муфтием одобрил его.

           Обресков также сообщил, что в мае 1762 г. прусский посланник Рексин вручал письма от Фридриха II визирю и реис-эфенди и позже получил на них ответ. Все это было тайно и шло мимо канцеляристов, потому он ничем не могли помочь Обрескову, но у того уже был свой канал в окружении самого визиря. Информатор сообщил русскому резиденту, что прусский король объяснял Стамбулу причину своего мира с Россией тем, что, не дождавшись военной помощи от Порты, он был вынужден подписать мир с русскими. Несмотря на это, Фридрих II писал туркам, что он по-прежнему предлагает союз Порте и уверяет в своих дружеских чувствах по отношению к ней. Турецкий ответ был составлен в нейтральных выражениях без какихлибо комментариев к прусским предложениям[73].

           В Петербурге же в конце апреля — начале мая 1762 г. турецкие дела неожиданно вышли на первый план. Петр III принял очень спорное дипломатическое решение, которое до сих пор малоизвестно. 28 апреля император послал к канцлеру М.И. Воронцову своего камергера и генерал-адъютанта А.В. Гудовича с устным указом — предписать резиденту Обрескову, «дабы он Порте внушение сделал, что если она рассудит ныне начать неприятельские действия против австрийского дома, то его императорское величество в войну ее отнюдь мешаться не будет»[74]. Этот указ наглядно демонстрирует не только лукавство прежних официальных заявлений Петра III о его желании даровать всей Европе мир, но и полное пренебрежение нового императора к национальным интересам России, желание в угоду Пруссии пожертвовать своим единственным союзником на южном направлении.

           [356] Воронцов, получив указ Петра III, естественно, не мог его не выполнить. Секретный рескрипт Обрескову с таким повелением был написан 2 мая. Резидент в Стамбуле ставился в известность о заключении Россией союза с Пруссией, перемене российской внешнеполитической системы и ненужности теперь союза с Австрией. В связи с тем, что Австрия по-прежнему упорствует в европейской войне, Обрескову повелевалось «искусно внушить», что в возможную турецко-австрийскую войну «мешаться не будем, уничтожая для того принятые с императрицей-королевой обязательства»[75]. Это означало фактический разрыв Петербургом русско-австрийского союза, пережившего с 1726 г. двух российских императоров (Петра II и Иоанна Антоновича) и трех императриц (Екатерину I, Анну Иоанновну и Елизавету Петровну).

           Будучи сторонником активной политики России на южном направлении, интересуясь возможностями проникновения русской торговли в Средиземноморье, поддерживая связи с православным населением Османской империи, канцлер М.И. Воронцов прекрасно осознавал необходимость сохранения антитурецкого союза России и Австрии. Отправка рескрипта от 2 мая 1762 г. была отложена почти на 2 недели. В это время, вероятно, Петра III убеждали откорректировать рескрипт № 19. 14 мая был подготовлен рескрипт № 20, который, не отменяя предыдущий, затруднял на практике его выполнение. Обрескову сообщалось, что прямо ставить турок в известность об отказе России от союза с Австрией опасно, так как Турция может атаковать и саму Россию. Поэтому резиденту следовало вначале поговорить с прусским посланником Рексином и узнать, одобряет ли он такие действия России. Если же Рексин заявит Обрескову, что он уверен в том, «что Порта действительно зделает диверзию» (это условие дважды было повторено в рескрипте), тогда русский резидент должен был попросить пруссака поговорить с турками, чтобы те сами спросили Обрескова о позиции его страны относительно возможной войны Турции и Австрии. Когда же турки поинтересуются, Обрескову предписывалось «кратко в ответ сказать», что Россия в эту войну вмешиваться не будет, так как желает пребыть в мире, не упоминая слов о том, что Россия «уничтожает все обязательства с венским двором»[76]. Оба рескрипта были отправлены в Стамбул 15 мая, при этом сопроводительной канцелярской цидулой резиденту предписывалось лично распечатать пакет и самому расшифровать рескрипты, никого не допуская к этому.

           Примерно недели через три Обресков получил новые инструкции и 23 июня 1762 г. докладывал в собственноручно зашифрованной реляции о том, что, по его мнению, Порта начать войну с Ав[357]стрией совершенно не готова. В переговорах с Рексином опытный резидент вынужден был проявить весь свой дипломатический талант, уверяя пруссака, что Турция не в состоянии в ближайшее время начать войну. Рексин, явно уступавший в дипломатическом мастерстве своему русскому коллеге, слишком торопился помочь своему королю успешно завершить войну втягиванием в нее Турции. К тому же у него самого в Стамбуле также появились затруднения — Порта, узнав о русско-прусском союзе и о том, что русский корпус Чернышева присоединен к прусской армии, на всякий случай отложила переговоры о заключении прусско-турецкого союза.

           Поэтому Карл Рексин сразу же заявив, что он призывает Обрескова выполнить то, что тому велено, в ответ на слова Обрескова о невозможности начала Турцией войны заявил, что берет на себя уговоры турецких чиновников атаковать Австрию, а Обрескову остается только внушить туркам, что Россия не будет участвовать в этой войне. На вопрос Рексина о том, сможет ли Обресков представить Порте письменное уверение в этом, Алексей Михайлович твердо ответил, что сделать этого не сможет, так как имеет инструкции только устно и в строжайшей секретности сообщить об этом турецким чиновникам.

           14 июня А.М. Обресков получил письмо К. Рексина, который сообщал ему, что Порта просит именно письменного заявления русского дипломата. Рексин писал, что если резидент этого не сделает, то все его, Рексина, труды будут сведены на нет, что причинит вред общему для России и Пруссии делу, единственной причиной чего окажется именно Обресков.

           Сообщая об этом письме пруссака Петру III, резидент в Стамбуле осудил неверные действия Рексина, рассказавшего туркам о тайном деле Пруссии и России, а в ответе Рексину снова вежливо, но твердо заявил о своем отказе делать то, что ему не предписывали инструкции.

           17 июня Рексин попросил о личной встрече с Обресковым и получил согласие. В этот день пруссак снова уговаривал русского резидента подать туркам письменную декларацию. Обресков опять сослался на свои инструкции и дальше представил свои логические аргументы против этого. Во-первых, Порта, хотя и является историческим противником Австрии, часто жалела ее, когда Вена находилась в катастрофическом положении, все-таки для нее это был предсказуемый сосед. Во-вторых, турки могут просить письменную русскую декларацию с провокационной целью, чтобы показать ее австрийцам и тем навсегда разрушить направленный против них союз Вены и Петербурга. Если о такой декларации будет известно в европейских столицах, то все решат, что Петр III вовсе не является миротворцем, а наоборот, стремится навлечь на Европу варваров. [358] А этого допустить никак невозможно. Обресков сослался и на письма Рексину прусского посланника в России Гольца, который, общаясь с Воронцовым, также поддержал идею о том, что русскому резиденту в Стамбуле не следует быть на первых ролях в этом деле, а нужно только поддерживать представления Рексина. В завершение Алексей Михайлович высказал мнение, что к войне Турции нужно готовиться минимум 4 месяца. На это Рексин возразил, что крымский хан находится в Буджаке с 40 тысячами своих татар, и именно этот корпус может в ближайшее время выступить против Австрии. Обресков ответил, что у хана с собой только 3—4 тысячи, а большой корпус своевольных татар мало контролируемого Портой хана может и взбунтоваться и пойти куда угодно. Тут же Обресков поинтересовался у Рексина, успел ли он заключить союз с Портой? Ведь иначе турки не начнут похода, так как не имеют для войны против Австрии (с которой у них заключен мир) никаких причин, кроме угодности прусскому королю, а кто же будет помогать самой Турции в этой войне, если у нее не будет подписанного договора с Пруссией?

           Тут Рексин сдался и признал правоту своего русского коллеги. Он сообщил Обрескову, что к следующему году сделает все возможное для совместного выступления Турции и Пруссии против Австрии, и будет просить прусского представителя в Петербурге Гольца выхлопотать от русского двора инструкции для Обрескова о письменной декларации о неучастии в возможной войне Австрии и Турции[77].

           Пока курьер с реляцией находился на пути в Россию, в Петербурге 28 июня 1762 г. император Петр III был свергнут, и на российский престол вступила Екатерина II. Еще не зная об этом событии, 24 июля того же года Обресков отправил в Россию новую реляцию, по-прежнему руководствуясь инструкциями Петра III. После разговора с Рексином, изложенного в предыдущей реляции, прусский посланник писал резиденту о том, что в русскую миссию скоро прибудет переводчик Порты за обещанными устными уверениями о том, что Россия не будет вмешиваться в возможную войну Турции и Австрии. Однако переводчик Порты так и не появился у Обрескова на момент написания рескрипта, т.е. на 24 июля. Вместо него резидента посетил писарь переводчика, чтобы поговорить о делах запорожских казаков. Попутно писарь поинтересовался у Обрескова о том, что он думает о новой системе европейских дел. Резидент спросил в ответ, действует ли писарь по поручению Порты, выясняя этот вопрос. Писарь сказал, что интересуется этим сам. Зная, что писарь «на все стороны бьет», т.е. может сообщить о разговоре не только Порте, но и пруссакам, Обресков заявил, что теперь Россия и Пруссия друзья, и все препятствующие этой дружбе союзы отменены, что Петр III яв[359]ляется сторонником мира для России и желал бы примирения враждующих в Европе держав. В реляции Петру III Алексей Михайлович писал, что тем самым он, выполняя инструкции, пока только намекал туркам на то, что Россия не будет вмешиваться в возможную войну Турции и Австрии[78].

           По-видимому, Порта поняла эти слова так же, раз 10 июля Обресков узнал от своих информаторов, что после уверений Фридриха II, переданных Порте Рексином, что Пруссия готова еще 7 лет воевать ради интересов Порты, Стамбул согласился заключить с прусским королем союз. По сведениям резидента, договор уже подписан визирем и Рексином, и дело остается только за ратификациями трактата. При этом трактат распространяет свое действие не на будущее время, а на идущую войну в Европе.

           На генеральном совете Порты было принято решение готовиться к войне с Австрией, и ситуацию уже не могло изменить спешное прибытие в Стамбул на смену австрийскому интернунцию Швахгейму опытного в турецких делах барона Генриха Пенклера (работавшего в Стамбуле до Швахгейма) с большой суммой денег.

           По сведениям Обрескова, Порта стала подтягивать к Европе конницу из Малой Азии, янычарский корпус также получил приказы готовиться к наступлению. В Белград, Видин и Сараево к местным пашам были отправлены тайные инструкции привести в боеготовность свои войска и ждать приказа о начале вторжения в Австрию. Турецким войсковым начальникам были разосланы указы «стараться расславлять, что чрез непродолжительное время против немцев война предпринята быть имеет»[79]. Крымский хан с 40 тысячами татар двинулся к Молдавии. К слову, новый русско-прусский союз вызвал недовольство Крым-Гирея, готового вторгнуться в Россию, но не желавшего воевать с Австрией. Он говорил прусскому эмиссару А. фон дер Гольцу: «Однако мне не совсем нравится, что он (прусский король. — М.А.) так скоро помирился с русскими, и требует теперь и от меня, чтобы я лучше воевал против австрийцев, а ведь они — добродушный, славный народ, и их князь также не причинил мне ни малейшего зла. Русским же никогда не следует доверять, хотя бы они высказали самые приятные и надежные обещания, и ваш народ и ваша страна еще пожалеют, что теперь, когда Крым-Гирей собрался ударить на своего исконного врага, его останавливают и отвлекают от намерения навсегда погубить Россию»[80].

           Комментируя все турецкие распоряжения о подготовке к войне с Австрией, русский резидент считал, что все это делается напоказ, в угоду Фридриху II и для запугивания Вены, для того, чтобы та перед угрозой войны миром передала бы Турции пограничные горо[360]да Петроварадин и Темешвар. Мнение Обрескова основывалось на том, что турецкие войсковые магазины не наполнены, и даже еще не было приказов подготовить склады к приему больших запасов для будущей войны[81].

           Известия о новой смены правителя России остановили турецкое бряцание оружием. К Обрескову прибыл рескрипт о восшествии на престол Екатерины II, которая предписала резиденту не руководствоваться рескриптами № 19 и№ 20 о подталкивании Турции к войне с Австрией. Этот рескрипт был отправлен 29 июля, т.е. сразу на следующий день после ночного переворота, свергнувшего Петра III[82]. Переводчику Порты, пришедшему поздравлять с восшествием новой императрицы и поинтересовавшемуся судьбою русскоавстрийского союза, Обресков заявил, что если союз и ослабел, то лишь по личной воле прежнего императора, а теперь восстанавливает свою силу[83]. Ситуация в русско-турецких отношениях возвращалась в привычное русло времен европейского мира, и, хотя Семилетняя война еще продолжалась, но Екатерина II подтвердила выход России из нее.

           В целом русская дипломатия в Стамбуле во время Семилетней войны решала несколько задач. Первой и основной было, как и в прежние годы, недопущение антироссийского вооруженного выступления Турции. Эта задача не была сложной — Османская империя предпочитала сохранять мир. Однако в последние годы Семилетней войны ситуация обострилась, виной чему являлся новый воинственный султан Мустафа III и новый же крымский хан Крым-Гирей, постоянно осложнявший отношения России с Крымом и Турцией. Во внешней политике страны к началу правления Екатерины II все более возрастала роль обострившихся русско-турецких отношений.

           Второй по важности задачей, связанной с первой, было предотвращение прусско-турецкого сближения. Стартовые позиции русской дипломатии в этом вопросе были хорошие: в Стамбуле вообще не было прусского официального представителя, и России было достаточно, опираясь на свое влияние в Стамбуле и влияние союзных ей дипломатов препятствовать попыткам Фридриха II прислать в Османскую империю своего посланника. Это удавалось до тех пор, пока в самих турецких верхах не решили наладить отношения с Пруссией — причиной этого было как стремление нового султана найти для Турции новую, активную роль в международных отношениях, так и поиск для Османской империи новых союзников — а Пруссия, несколько лет успешно противостоявшая трем сильнейшим державам Европы и их союзникам, подходила для такой роли лучше всего. Русский резидент в Стамбуле А.М. Обресков осознавал это и в качестве [361] меры, способной отбить у Турции желание заключать союз с Пруссией, постоянно упоминал о необходимости как можно скорее нанести поражение Фридриху II. Прусский король также стремился любой ценой сблизиться с Турцией — в тяжелой войне ему был нужен любой союзник, а тем более столь опасный для его противников, Австрии и России, способный отвлечь их силы на себя. Он планомерно и упорно засылал в Стамбул одного эмиссара за другим и, в конце концов, добился своего, заключив с Портой торговый договор. Сам по себе договор особой пользы воюющей Пруссии не приносил, но это позволяло иметь в Стамбуле своего дипломата, способного оказывать давление на Порту. Обресков не смог помешать этому, более того, не смог узнать о его подготовке вовремя. Причиной такого отставания были последствия «дипломатической революции» 1755— 1756 гг., когда прежний доверенный Обрескова, английский посол в Стамбуле Портер, знавший о русских информаторах среди турецких чиновников, теперь, когда его страна стала союзной Пруссии, постарался исключить все возможные утечки информации. А.М. Обресков сумел все же получить данные о начале официальных контактов Порты и прусских эмиссаров, завербовав одного из сотрудников английской миссии и доверенное лицо визиря.

           После заключения торгового договора Пруссии и Турции в Стамбуле на правах посланника Берлина остался Карл Рексин. Борьба русской и прусской дипломатии в Берлине, фактически так и не начавшись, превратилась в союз — на российский престол вступил Петр III, подписавший союз с Фридрихом II. Действия нового императора едва не свели на нет все усилия русской дипломатии на южном направлении на протяжении почти четырех десятков лет. Ради того, чтобы избавить Фридриха II от Австрии, Петр III повелел Обрескову подтолкнуть Турцию к войне против Австрии, сообщив Порте, что русско-австрийский союз о взаимопомощи против Турции больше не действителен. Канцлер М.И. Воронцов сумел смягчить категоричность формулировок императора, а сам Обресков — затянуть исполнение его повеления. Окончательно указ Петра III был отменен сразу же после переворота, возведшего на престол Екатерину II.

           В годы Семилетней войны русская дипломатия решала в Турции и другие проблемы, не связанные с боевыми действиями в Европе, — это вопросы получения разрешения от Турции на создание своего торгового флота на Черном море и направление своего консула в Крым. Первая проблема оказалась не решаемой. Третий артикул Белградского мира гласил: «Российская держава ни на Азовском море, ни на Черном море никакой корабельный флот, ниже иных кораблей иметь и построить не могла»[84], а Девятый артикул [362] закреплял: «что же касается до российской коммерции по Черному морю, и сия отправлена быть имеет на судах, турецким подданным надлежащих»[85]. Эти статьи можно было отменить только новым договором, а он мог появиться только после новой, успешной войны России против Турции. Проблема появления в Крыму русского консула наталкивалась только на нежелание хана, но к концу Семилетней войны появились предпосылки для успешного разрешения этого вопроса — Порта по представлению Крым-Гирея аккредитовала в Крыму прусского консула (им был бывший купец и авантюрист голландец Боскамп), дав новый повод для России настаивать на прежнем предложении, и уже при Екатерине II оно было принято — в феврале 1763 г. хан согласился принять русского консула[86], и летом в Крыму в этом статусе появился премьер-майор А.Ф. Никифоров.

           В царствование Елизаветы Петровны Россия стремилась сохранить статус-кво в русско-турецких отношениях, добиться спокойствия на юге для обеспечения решения своих европейских дел. Россия успешно решила эти цели, сохранив мирные отношения с Османской империей. В это время русское правительство так и не смогло совершить прорыв на южном направлении своей внешней политики, оставив эту задачу екатерининской эпохе.

           [362-364] СНОСКИ оригинального текста