Крестьянский вопрос в общественном мнении России накануне реформы 1861 г.

Автор
Гросул Владислав Якимович

Аннотация

В статье исследуются общественные настроения в России по кре­стьянскому вопросу накануне реформы 1861 г. В основу ее положены материалы 1-й и 4-й экспедиций III отделения, находящиеся в Государ­ственном архиве Российской Федерации, которые в своем комплексе до сих пор не были изучены. Эти материалы являются результатом спе­циального наблюдения за общественным мнением страны. Автором сде­ланы обоснованные выводы о настроениях различных кругов российского общества в тех или иных губерниях. Выявлены планы и надежды кре­стьян, дворян, купцов, духовенства, крепостного крестьянства. В ста­тье показывается как откликнулись крестьяне на реальную реформу сразу после 19 февраля 1861 г.

Ключевые слова
крепостное право, реформа, Александр I, общест­венное мнение, Манифест 19 февраля 1861 г., земельный вопрос, отрез­ки, крепостные крестьяне, дворянство, духовенство, купечество

Шкала времени – век
XIX

Библиографическое описание:
Гросул В.Я. Крестьянский вопрос в общественном мнении России накануне реформы 1861 г. // Труды Института российской истории. Вып. 10 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А. Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2012. С. 71-114.

Текст статьи

 [71]

В.Я. Гросул

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС В ОБЩЕСТВЕННОМ МНЕНИИ РОССИИ НАКАНУНЕ РЕФОРМЫ 1861 Г.

           Непосредственная подготовка Крестьянской реформы 1861 г., несомненно, крупнейшего события ХIХ в. в России, заняла при­мерно пять лет и прошла через несколько этапов, каждый из кото­рых включал серию различного рода мероприятий. Одним из них можно считать создание простора для развития общественного мне­ния и, вместе с тем, его регулирование в пользу тех планов, которые имелись у верховной власти. Если знаменитый тост Константина Аксакова в честь общественного мнения, произнесенный в ноябре 1855 г. на многолюдном банкете по случаю 50-летия сценической деятельности М.С. Щепкина[1], хоть и не был спонтанным, но не­ожиданным, то последующие события становятся более сложными и многообразными. Власть, с одной стороны, поощряла гласность, с другой, внимательно следила за общественными настроениями в различных слоях русского общества, стараясь чтобы они не вышли за предназначенные им пределы. Вспоминая о том времени, брат [72] К.С. Аксакова — И.С. Аксаков, подчеркивал: «Кто не был свиде­телем этой поры, тому и не представить себе, каким движением внезапно была объята Россия. Откуда ни возьмись, “общественное мнение”, — которого и существования не подозревали, и в прин­ципе не признавали, — явилось такою неодолимой нравственной силой, которой никакая в мире живая сила, личная власть не могла сопротивляться»[2].

           Учет общественного мнения шел по многим каналам, далеко не все из которых изучены и даже обозначены. Именно по инициативе одного из главнейших двигателей реформы великого князя Констан­тина Николаевича была организована командировка ряда видных ли­тераторов по России с целью описания реального состояния тех или иных регионов с учетом, прежде всего, быта и нравов. Результатом этой поездки стала публикация отчета о ней виднейшего российско­го драматурга А.Н. Островского в «Морском сборнике» за 1859 г., а затем, в 1860 г. его знаменитой «Грозы». А ведь еще совсем недавно, в 1850 г. правительственным циркуляром запрещалось издание сочи­нений в поддержку крепостных крестьян и печатное отражение зло­употреблений помещиков. Там же не допускалось признание полез­ным изменение отношений между крестьянами и помещиками[3].

           Литература и особенно журналистика стали играть заметную роль в развитии общественного мнения в целом, и по крестьянско­му вопросу, в частности. Как писалось в одном из жандармских до­несений, посланных из Ковенской губернии в августе 1859 г.: «Без пособия литературы, по мнению жарких защитников гласности, об­щественное мнение в России не достигло бы в крестьянском вопро­се той степени развития, на которой находится ныне»[4]. И несколь­ко далее, в том же донесении подчеркивалось: «Печатная гласность пользуется вообще величайшим сочувствием всех образованных со­словий народа и ее считают лучшим пособием к подготовлению об­щественного мнения ко всем нововведениям и единственным сред­ством к искоренению лихоимства, злоупотреблений служебных лиц и вообще всякого зла в государстве»[5].

           В том же 1859 г. в декабре месяце один из органов российской прессы под названием «Русская газета», не отличавшейся какой-то широкой известностью, помещает статью под названием «Об изо­бличительной литературе», где писалось, что два — три года тому на­зад литература повернула на изобличительный путь и это встретило противодействие со стороны определенных лиц, призванных сле­дить за порядком в обществе. Защищая этот род литературы, автор статьи С. Словутинский подчеркивал: «Изобличительная литерату­ра, как бы ни слабо она действовала, должна неминуемо принести [73] прекрасный плод: она должна содействовать будущему развитию на­шего общественного мнения»[6].

           Предоставляя заметный простор для свободы прессы, власть от­нюдь не собиралась пускать дело на самотек и приняла соответству­ющие охранительные меры. Совет министров подготавливает реше­ние, одобренное императором, с целью подталкивать литературу в нужном для правительства направлении. Было создано специаль­ное учреждение, которое должно было действовать параллельно с Главным управлением цензуры, еще руководствовавшимся цензур­ным уставом 20-х годов[7], и которое должно было «служить орудием правительства для подготовления умов, посредством журналов, к предпринимаемым им мерам». Членам этого учреждения рекомен­довалось войти в «сношения с редакторами главнейших журналов и замечательнейшими авторами, действуя на них не силою офици­альной строгости, а мерами убеждения и поощрения и приобретая таким образом нравственное на них влияние»[8]. Так, в январе 1859 г. был создан Комитет по делам книгопечатания во главе с Н.А. Му­хановым, просуществовавший, однако, очень непродолжительное время[9].

           Правительственная политика в области печати явно не отлича­лась определенной четкостью. В ней прослеживаются заметные ко­лебания и даже некоторая неуверенность, что находило отражение и в соответствующих постановлениях. 3 апреля 1859 г. последовало распоряжение Министерства народного просвещения, которое разо­слали редакторам всех периодических журналов, допускавшее глас­ность в обсуждении вопросов государственной и правительственной деятельности[10]. В этих условиях, как писал Н.М. Дружинин, «…даже в самый тяжелый период цензура нового царствования была далека от прежнего террора: несмотря на строгие предписания из центра, цензорский карандаш невольно дрожал и колебался в руках чинов­ников»[11].

           Русская пресса кануна реформы привлекала внимание многих исследователей. Еще в 1923 г. Н.М. Дружинин написал монографию о «Журнале землевладельцев», которую опубликовал в 1926—1927 гг. Этот журнал был преимущественно консервативного направления, но, как пишет автор монографии, несмотря на стеснения цензуры, в журнале можно найти все оттенки мнений по крестьянскому во­просу от смягченного сохранения прежнего строя и до полного и радикального разрыва крепостных отношений. Н.М. Дружинин специально останавливается на влиянии общественного мнения на издателей журнала и подчеркивает: «Кормило “общественного мне­ния” принадлежало сторонникам “эмансипации”»[12].

           [74] Исследован также и ряд других органов прессы, издававшихся накануне реформы — «Колокол», «Отечественные записки», «Со­временник», «Морской сборник», «Русский вестник» и др. Недавно самарский историк С.А. Репинецкий опубликовал книгу, специаль­но посвященную обсуждению крестьянского вопроса либеральной публицистикой 1856—1860 гг. Он изучил четыре периодических ли­беральных издания — «Отечественные записки», «Русский вестник», «Атеней», «Экономический указатель» и непериодический сборник «Голоса из России». Примечательно, что славянофильские издания он к числу либеральных не относит. В данном случае он поддержи­вает мнение философа В.Ф. Пустарнакова и, таким образом, не со­глашается с выводами таких видных исследователей славянофиль­ства как Е.А. Дудзинская и Н.И. Цимбаев. По нашему мнению, в эпоху Крестьянской реформы славянофилы были либералами, хотя и с рядом специфических особенностей. Не случайно именно в это время у одного из видных славянофилов В.А. Черкасского возник­ла идея объединения славянофилов и западников и создания единой либеральной партии[13], хотя славянофилы и не признавали за собой названия либерал. Главным в отнесении к тому или иному лагерю, по нашему мнению, являлась социально-экономическая программа, а она у западников и славянофилов была в это время очень схожей. И те и другие были сторонниками упразднения крепостного права и феодализма в целом. Не были славянофилы и противниками личной свободы. Тот же Черкасский несколько позднее подчеркивал: «…в нашем Русском обществе политические и гражданские условия ко­торого, обусловленные нашим своеобразным историческим разви­тием, оставили сравнительно так мало простора личному развитию человека, где его личное значение так всецело расплывается и так быстро исчезает в безличной правительственной массе »[14].

           С.А. Репинецкий выделил три этапа, через которые прошла ли­беральная публицистика. Первый он определяет 1855—1857 гг., ха­рактеризуя его как открытое предъявление обществом власти своих социально-политических требований. Далее он отдельно выделяет 1858 г. как время участия общества в подготовке крестьянской ре­формы, преимущественно, в соответствии с планами правительства. Третий этап он ограничивает 1859—1860 гг., показывая его как оп­позицию со стороны либеральной печати и даже пишет о возврате к полулегальным способам протеста и самовыражения[15]. По мне­нию автора, абсолютное большинство либеральных проектов отме­ны крепостного права исходило, прежде всего, из необходимости перехода к вольнонаемному труду. На втором месте шли требова­ния наделения крестьян землей, хотя по этому второму пункту име[75]лись существенные разногласия, касавшиеся размера крестьянских участков. Следующим по значимости в проектах либералов находил­ся вопрос выкупа земли, но и по этому пункту имелись различные точки зрения. Обсуждались вопросы сроков проведения реформы, условия освобождения, организация возмещения помещикам, а также источники финансирования преобразований[16]. Особое место в публикациях либералов занимала проблема общины, выявившая различные подходы.

           Пресса предреформенной поры позволяла в определенной степе­ни знакомиться с состоянием общественного мнения по аграрному вопросу, но она не была единственным источником для ознакомле­ния с ним. Существовало немало других каналов, по которым мож­но изучать настроения в разных слоях российского общества. Одним из них были исповедные книги. Еще в феврале 1722 г. Святейший Синод завел во всех православных приходах исповедные книги. Вы­писки из этих книг, так называемые исповедные ведомости, посыла­лись в консисторию, а затем в обобщенном виде в Синод. Б.Г. Лит­вак, специально изучавший этот вид источников, подчеркивал, «что исповедь была важнейшим средством официальной слежки за состоянием умов всего христианского населения, и, конечно же, массы крестьян»[17]. Сведения об общественном мнении можно по­черпнуть и в материалах Министерства народного просвещения, и в архивах военного ведомства, и в источниках судебных инстанций, прежде всего, Министерства юстиции, и в жалобах[18], перлюстрациях и в других материалах.

           Особое место в изучении общественного мнения занимают архи­вы тайной полиции, прежде всего, известного III отделения, с самого своего основания уделявшего обзорам общественного мнения боль­шое место и сообщавших о них в своих ежегодных отчетах. Мы об­ратим особое внимание именно на этот источник, поскольку наряду с конкретными сведениями оно учитывало информацию и из других ведомств, за которыми ему было вменено в обязанность вниматель­но следить. Донесения III отделения носили во многом обобщаю­щий характер. Ежегодные Отчеты III отделения хорошо известны, и сравнительно недавно они, хотя и не полностью, были опублико­ваны отдельной книгой под названием «Россия под надзором». Об­ращаясь к Отчетам предреформенной поры, следует отметить, что в указанной книге из 254 страниц Отчета за 1855 г. опубликовано всего четыре. Если же обратиться к соответствующему архивному делу, где находит отражение первый год царствования Александра II, то там по крестьянскому вопросу сообщаются сведения, подобные которым приводились и раньше. По ним выходило, что в дурном обращении [76] с крестьянами было изобличено в 1855 г. 17 помещиков и 37 управи­телей и сельских старшин. От рук помещиков и управителей погиб­ло 62 крестьянина, в том числе восемь женщин и шесть детей. Всех случаев неповиновения крестьян в этом году было 26. Что касается крестьян, то они лишили жизни девять своих помещиков и 17 упра­вителей и старшин. Кроме того безуспешных покушений на жизнь с их стороны было отмечено 13[19].

           Отчет за 1856 г. почему-то в упомянутой книге полностью отсут­ствует. Архивное же дело за этот год составляет 292 страницы и по крестьянскому вопросу содержит сведения по привычной схеме. Там за этот год указывается 65 случаев неповиновения крестьян в имени­ях и 46 подстрекательств крестьян к ослушанию и побегам. В дурном обращении с крестьянами изобличено 23 помещика и 28 управите­лей и сельских старшин. Смертельных случаев в результате побо­ев со стороны помещиков отмечено 62. Крестьяне лишили жизни 13 своих помещиков, а управителей и старшин — 14, безуспешных покушений на жизнь было 19[20].

           Совсем другой характер носят сведения указанных Отчетов начи­ная с 1857 г. Именно в этом году в Отчете помещается специальный раздел под названием «Об улучшении быта помещичьих крестьян». В самом начале этого раздела писалось: «Из всех предметов, наибо­лее занимающих теперь Россию, самым важным является предпо­ложенное освобождение помещичьих крестьян. Слухи об изменении их быта, начавшиеся тому около трех лет, распространились по всей Империи и привели в напряженное состоянии как помещиков, так и крепостных людей, для которых дело это составляет жизненный во­прос»[21]. Далее в отчете сообщается о настроениях в различных слоях общества по отношению к крестьянской реформе с учетом немало­важных нюансов. Как там сообщалось, беспоместные дворяне, пи­сатели и представители разных сословий, которые в процессе пре­образований не понесут никаких потерь, с восторгом приветствуют уничтожение крепостного права. Что касается дворян, владевших крепостными людьми, но отличавшихся известным образованием, то они поддерживают установки правительства, но считают освобожде­ние крестьян мерой преждевременной, потому что условия для этого еще не созданы. И, наконец, полуобразованные помещики, постоян­но проживающие в деревне, и все мелкопоместные «страшатся даже мысли об изменении крепостного права». По их мнению, освобожде­ние крестьян приведет к праздности и пьянству крестьян, и поля не будут обработаны, имения потеряют ценность, и дворяне разорятся.

           Предсказывалась в этом отчете и враждебность помещиков влас­тям в том случае, если они в процессе реформ понесут материальные [77] потери. Довольно подробно излагались настроения в губернских ко­митетах реформ и тех трудностях, с которыми они столкнулись как в экономической, так и социальной областях. При этом отмечались многочисленные проблемы, с которыми могут столкнуться как по­мещики, прежде всего, мелкопоместные, так и крестьяне.

           В Отчете за 1858 г. содержался раздел под названием «О кресть­янском деле». Он заметно отличается от предыдущего Отчета своей явной тревожностью. В нем писалось: «Первые Высочайшие ре­скрипты об изменении крестьянского быта произвели грустное и тревожное впечатление. Хотя, по предварительным слухам, все это­го распоряжения ожидали; но выраженное официально оно озабо­тило даже тех, которые прежде одобряли означенную меру. Большая часть помещиков смотрит на это дело, как на несправедливое, по их мнению, отнятие у них собственности и как на будущее их разоре­ние»[22]. Отмечалось, что даже Москва медлила с созданием дворян­ского комитета, а другие губернии ожидали решения первопрестоль­ной. И далее в Отчете за этот год, подписанном В.А. Долгоруковым 6 марта 1859 г., отмечалось: «У многих таилась и доселе еще таится мысль, что само правительство, увидев разные неудобства объявлен­ной меры, может быть, ее отменит».

           В этом Отчете подчеркивалось явное нерасположение большин­ства дворян к разрешению крестьянского дела. Отмечалось также и наличие их меньшинства, которое называлось образованным и бла­гомыслящим и желавшим содействовать видам правительства. Пер­вые соглашались на предоставление крестьянам не только усадьбы, но и участка пахотной земли в их собственность, с последующим выкупом, или уступку им усадьбы без всякого вознаграждения. Они ратовали за то, чтобы немедленно даровать крестьянам все права свободных сословий без переходного состояния. Большинство же с трудом соглашалось на уступку крестьянам пахотных участков даже во временное пользование. Как там писалось, «считают необходи­мым оставить крестьян в полном подчинении владельцам и желали бы сохранить на них все или почти все нынешние права». Здесь же рассказывалось, что многие помещики прибегали к разного рода ухищрениям, желая накануне реформы создать для себя благопри­ятные условия.

           В Отчете отмечалось также напряженное состояние крестьян при ожидании переворота в их судьбе. Упоминались крестьянские вол­нения в 25 губерниях, а также разные настроения в среде крестьян­ства. Как там пишется, многие понимают свободу в смысле вольни­цы, а некоторые думают, что земля принадлежит им столько же, как и помещикам, и в еще большей степени убеждены, что им принадле[78]жат дома и усадьбы. Крестьяне не могут понять, почему они должны будут выкупать усадьбы, которые ими обстроены и в которых жили отцы и деды их[23].

           Таким образом, в этом Отчете отразились настроения помещи­ков и широких масс крестьянства, показано размежевание среди по­мещиков, их деление на меньшинство и большинства, нежелание последних пойти на сколь-нибудь серьезные преобразования. Че­рез год, в Отчете за 1859 г. также содержался раздел под названием «О крестьянском вопросе», где вновь подчеркивается недовольство помещиков подготовляемой реформой, отражаются их замечания на ход деятельности Редакционных комиссий, но о настроениях крестьянства здесь ничего не говорилось[24]. И, наконец, в послед­нем накануне реформы Отчете III отделения за 1860 г., подписанном 22 марта 1861 г., крестьянский вопрос находит отражение прежде всего в разделе под названием «О государственных преобразовани­ях». Там писалось: «В 1860 году из внутренних вопросов, наиболее занимавших умы на всем, можно сказать, пространстве Империи, весьма естественно был самым важным, как и в предшествовавшие три года, вопрос об освобождении помещичьих крестьян от крепост­ной зависимости». Но поскольку о проведении реформы уже было объявлено, каких-либо подробных сведений о состоянии умов в этом разделе уже не сообщалось. Упоминались лишь «разнородные суждения» и опасения беспорядков и довольно подробно говори­лось о крестьянском вопросе в Прибалтике. Не нашел отражения этот вопрос и в специальном разделе «О движении народного духа и внутреннем политическом состоянии империи», где говорилось о роли периодической печати и проявлении национальных движений на некоторых окраинах[25].

           Четыре ежегодных Отчета III отделения в целом дают опреде­ленную информацию об общественном мнении в стране, прежде всего, среди дворянства и, в меньшей степени, среди крестьянства, но существующий богатейший материал в архиве III отделения дает возможность увидеть более широкую и разнообразную картину. В определенной степени эти источники были изучены, но, прежде всего, на основе 4-й экспедиции, меньше 1-й. Особое внимание уде­лялось исследователями изучению настроений среди крестьянства. Сложилась уже заметная историография, представленная трудами В.А. Федорова, Б.Г. Литвака, П.Г. Рындзюнского, В.И. Крутикова, Г.А. Кавтарадзе, А.И. Клибанова, М.А. Рахматуллина, М.М. Громы­ко, К.В. Чистова и др. Выявились различные точки зрения и даже имеет место предметная дискуссия о подлинных желаниях крестьян накануне реформы.

           [79] Известно, что еще весной 1856 г. среди крестьян шли упорные слухи о получении воли в период предстоящей коронации царя[26]. Это был далеко не первый слух о получении воли, подобные ему наблюдались и раньше[27]. В свое время И.Д. Ковальченко приводил донесение Л. Дубельта 1840 г. министру внутренних дел, где, среди прочего, писалось: «…помещичьи крестьяне и дворовые люди, по разнесшимся между ними слухам, что они непременно будут сво­бодны, ежели помещики перестанут довольствовать их надлежащим образом, начали выходить из повиновения, отказываясь от работ и увеличивая свои требования». В Тамбовской губернии такие слухи больше всего были распространены тогда в Моршанском и Тамбов­ском уездах[28]. Известны слухи и более раннего времени, что послу­жило причиной известного Указа 12 мая 1826 г. о ложных слухах о свободе, разглашавшихся злонамеренными людьми[29].

           Но в 1856 г. слухи дополнялись все новыми и новыми данными, подкреплявшимися ссылками на конкретные источники. Слухи носили различный характер. Так, в мае 1856 г. в среде помещичьих крестьян нескольких украинских и российских губерний распростра­нялось мнение о поощрении правительством переселения в разорен­ный войной Крым, в результате чего тысячи крестьян направились в сторону Севастополя[30]. Чрезвычайное возбуждение среди крестьян­ства породил указ от 31 декабря 1856 г. «О порядке записей при уволь­нении помещиками крестьян в звание государственных». Указ этот был воспринят как указ о вольности, и буквально толпы людей бро­сились раскупать его текст. Дело дошло до того, что министр юсти­ции В.Н. Панин отдал распоряжение отбирать указ у всех, где бы он ни обнаружился. Крестьян, распространявших слухи об этом указе, арестовывали и секли розгами. Только в Петербурге было арестовано и высечено в полиции 150 человек. Подобные меры принимались и в провинции[31]. В январе 1857 г. начальник Ярославской губернии по этому поводу даже разослал специальный циркуляр, где предусмат­ривалась целая система наказаний, в том числе розгами, за распро­странение слухов о свободе. Это циркуляр даже вызвал определен­ную размолвку между шефом жандармов и министром внутренних дел С. Ланским, придерживавшимся более мягких мер[32].

           Слухи об освобождении от крепостной зависимости нередко ста­новились поводом для активных выступлений крестьянства. Так, в ноябре 1857 г. они привели к отказу крестьян П.Л. Витгенштейна в Минской губернии подчиняться вотчинному управлению. В августе того же года они подвигли к волнениям крестьян в ряде помещичьих имений в Харьковской губернии. В сентябре 1858 г. слухи о свобо­де привели к отказу крестьян подчиняться помещице Комковой в [80] Костромской губернии, а несколько раньше, в марте того же года к отказу крестьян нескольких помещиков Нижегородской губернии подчиняться вотчинным властям[33].

           Уже в 1856 г. военный министр А.И. Чернышев, подразумевая внутреннее положение в стране, подчеркивал, что «происшествия истинные, искажаясь молвою, легко становятся источником неосно­вательных и нелепых толков»[34]. Распространителями слухов стали сотни тысяч распущенных по домам солдат, крестьяне-отходники и, как ни удивительно, некоторые помещики, которые при своих кре­стьянах комментировали ход подготавливавшейся реформы. К рас­пространителям слухов относились грамотные крестьяне, священ­ники, купцы, мещане[35].

           В середине октября 1857 г. жандармский офицер из Нижегород­ской губернии доносил: «Молва в простонародии об уничтожении крепостного состояния увеличилась. Об этом говорят открыто и это составляет предмет самого нетерпеливого ожидания. В особенности заметно, что дворовые люди, составляющие личную прислугу поме­щиков, становятся дерзкими. Между помещиками рождается опасе­ние оставаться в своих деревнях. Все ожидают перемен, и неизвест­ность ожидаемого с каждым днем усиливает и вкореняет мысль, что ожидаемая свобода должна изменить их отношения в самом непро­должительном времени»[36].

           Ожидаемая реформа все оттягивалась, и это все более усиливало недовольство крестьян. В сводке агентурных данных, составленных чиновниками III отделения 5 января 1860 г., говорилось: «В день но­вого года разговоры о крестьянском деле были почти повсеместные в народе и почти все они выражали злобу на помещиков, останавли­вающих благополучное окончание дела и пользующихся настоящим положением его, чтобы окончательно разорить крестьян. Во многих разговорах проявлялось сомнение, чтобы освобождение когда-либо осуществилось; говорили, что мужикам не дождаться воли, что вот уже третий новый год, как обманывают мужиков с волею, что если государь не примет решительных мер против дворян, то будет много несчастных, ибо крестьянам остается один выход — поднять руки на своих помещиков или поднять руки на самих себя. Донесения всех агентов по этому предмету совершенно сходны»[37].

           То, что крестьяне с нетерпением ожидали реформу, оживленно обсуждали ее ход, подтверждается многими источниками. Нет со­мнения в их желании воли и земли, но подлинная программа или, точнее, то, что действительно хотели крестьяне, в литературе точ­но не установлена. Прежде всего, остановимся на некоторых мате­риалах, приведенных еще в дореволюционной литературе. В 1874 г. [81] сенатор Н.П. Семенов, известный деятель реформы, впоследствии автор известной трехтомной хроники по освобождению крестьян, опубликовал свою статью в журнале «Русский архив», где в качестве приложения приводилась записка, составленная неким Корибут­Дашкевичем в апреле 1859 г. Ссылаясь на свое знакомство с простым народом, автор записки утверждал, что после первых императорских рескриптов все помещичьи крестьяне заговорили о полной и безу­словной свободе и о том, что их уволят со всею землей[38]. Коммен­тируя эту записку, Н.П. Семенов вспоминал о своей беседе с одним крестьянином сразу после объявления Положения о реформе. Этот крестьянин говорил о надежде на большую волю и о том, что кре­стьяне пока получили лишь ту землю, на которой на себя пахали, а затем получат и ту, которая осталась у помещиков со всеми их усадь­бами. Помещики же получат особый указ, и Государь примет их на свое иждивение[39]. Таково было одно из первых свидетельств о жела­нии крестьян получить всю землю, свидетельств пока еще единич­ных и не позволяющих делать широкие обобщения. В дореволюци­онной литературе можно найти и некоторые другие подобного рода материалы, но особого внимания заслуживает крупная, монографи­ческого плана статья А.З. Попельницкого, вышедшая в двух номе­рах журнала «Современный мир» за 1911 г. и посвященная тому, как было принято крестьянами Положение 19 февраля 1861 г. крепост­ными крестьянами.

           Автор привлек донесения генерал-майоров и флигель­адъютантов свиты Его величества, посланных в 42 губернии в фев­рале 1861 г. (с марта по июль были получены донесения из 39 губер­ний)[40]. Так, из Витебской губернии в одном из имений крестьяне заявили о своем согласии работать на помещика лишь две недели, а затем получить в свою собственность земли и леса. При этом они ссылались на волю Государя. Право на всю землю и ликвидацию повинностей и обязанностей объявили восставшие в Бездне (Ка­занская губ.). Всю землю требовали также крестьяне Кандеевки (Пензенская губ.) и Тамбовской губернии. В Калужской губернии крестьяне требовали даровой отдачи земель, но не ясно, всей или только той, которой они пользовались до реформы. Примерно та­кая же картина наблюдается в Саратовской губернии, где крестьяне настаивали на переходе в их собственность земли, усадьбы и лесов. В Самарской губернии четко требовали земли, находившейся в их пользовании до реформы. То же самое наблюдалось на Чернигов­щине, а также в Киевской губернии, где крестьяне добивались без­возмездного дарования им находящихся в их пользовании угодий. Из Минской губернии сообщали о требовании крестьян на землю [82] и волю, без какой-либо детализации, а из Тульской сообщали, что по мнению крестьян земля и леса божьи и царские и через два года будут ихними, крестьянскими[41].

           Картина, таким образом, получилась довольно пестрой, но пре­обладали два подхода. Первый — получение всей земли и второй — лишь той, которой крестьяне пользовались до реформы. Оба они, однако, противоречили условиям реформы и, тем самым, отража­ли крестьянское недовольство, поскольку, как хорошо известно, крестьянский идеал заключался в лозунге «свободный труд на сво­бодной земле»[42]. Попельницкий прямо писал: «Изданные положе­ния далеко не осуществляли мечты крестьян относительно матери­ального их обеспечения…». О реакции крестьян на реформу есть и более прямые сведения тех же флигель-адъютантов. Лишь в Вятской губернии, по донесению генерал-майора Мирбаха, крестьяне вели себя с доброю готовностью и совершенною покорностью, во всех других губерниях, как писал Попельницкий, «крестьяне, считая себя вольными по объявлении манифеста, решительно уклонялись от ра­бот в помещичьих имениях», то есть создавалась угроза срыва весен­него сева. В этой связи власти прибегли к силовому воздействию и, автор статьи при этом поддержал мнение английского публициста и путешественника, несколько лет прожившего в России, М. Уоллеса, что «никогда телесные наказания не употреблялись так часто, как в первые три месяца по освобождении крестьян»[43].

           Попельницкий привел официальные данные Министерства вну­тренних дел о числе волнений и беспорядков, количество которых в 1861 г. составляло 784 и происходили они в 2 034 селениях, причем в 449 случаях, охватывавших 1 666 селений, пришлось прибегнуть к военной силе[44]. Привел он также и ряд других ценных материалов. В еще одной своей статье, посвященной крестьянской идеологии, он ввел в научный оборот записку министра государственных иму­ществ М. Муравьева от октября 1857 г. В ней министр, объехавший ряд губерний, писал: «…крестьяне полагают свободу в прекращении всяких работ и платежей за землю и в неограниченном пользовании всеми землями помещиков, которые, по их мнению, должны будут выехать из имений в города, ибо земля, по понятиям крестьян, при­надлежит им, а не теперешним владельцам имений»[45]. Попельниц­кий мобилизовал и ряд других материалов — записку помещика А.Д. Хрущова, по которой малороссийские крестьяне мечтали о по­лучении в свою полную собственность всей земли, принадлежавшей помещикам; письмо эксперта Редакционных комиссий Н. Шишкова графу В.Н. Панину, где писалось, что «по понятиям и настроениям большей части крестьян… земля вся их»[46] и др.

           [83] В советской литературе также существует давняя дискуссия, каж­дый из участников которой настаивает на своем мнении. П.Г. Рынд­зюнский, в специальной статье, посвященной идейной сторо­не крестьянских движений, подчеркивал: «Крестьяне мечтали об утверждении в результате их борьбы строя обеспеченных собствен­ными средствами производства и свободных от экономического, личного и всякого иного вида угнетения тружеников»[47]. Кстати, он обратил внимание на слова декабриста М.С. Лунина: «Народ мыс­лит, несмотря на свое глубокое молчание»[48]. Можно добавить мне­ние на этот счет шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа, писавшего, что среди крепостных крестьян «встречается гораздо больше рас­суждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда»[49].

           По мнению П.Г. Рындзюнского, во второй половине ХVIII в. перед освободительным движением стояла задача поставить на ме­сто феодализма типа α феодализм типа β, то есть смену одной фор­мы или варианта феодализма другим. Следующий этап, как пишет исследователь, заключался в «крестьянском стремлении к полному освобождению от феодального угнетения с предельными возмож­ностями, какие предоставляла в этом направлении эпоха»[50]. Парал­лельно П.Г. Рындзюнский подчеркивает развитие в крестьянской среде и идей социальной утопии, что находит отражение и в работах других исследователей[51].

           К конкретному изучению требований крестьян накануне рефор­мы еще в 60-х годах прошлого века обратился В.А. Федоров[52]. По его мнению, крестьянство желало не только безвозмездного предостав­ления ему всех надельных земель, которые находились в их поль­зовании, но и земель, находившихся у помещиков под барской за­пашкой, а также помещичьих лесов и других угодий. По-другому, крестьяне требовали полной ликвидации помещичьего землевладе­ния. Им была приведена указанная записка украинского помещика А.Д. Хрущова, поданная им в Редакционные комиссии в 1859 г. В за­писке прямо писалось, что народ Малороссии выражал надежду по­лучить свободу и всю землю, принадлежащую помещикам. По этому мнению, помещики будут за это вознаграждены от правительства и навсегда удалятся из имений, которые поступят в безусловную соб­ственность крестьян. Притом Хрущев подчеркивал: «Эта надежда превратилась в верование, охватившее весь народ от мала до вели­ка»[53]. В.А. Федоров также привел донесение жандармского офицера из Воронежской губернии от 12 декабря 1857 г., где сообщалось, что некоторые крестьяне уверены в поступление в их владение даже го­сподской земли со всеми угодьями. Примерно в том же духе писал [84] губернатору и предводитель дворянства Волоколамского уезда Мо­сковской губернии в 1858 г.[54]

           Однако с выводами В.А. Федорова о стремлении крестьян нака­нуне реформы 1861 г. не только сохранить за ними «неурезанные» наделы, но и осуществить раздел помещичьих земель не согласился Б.Г. Литвак, объявив такой вывод сильной модернизацией и стрем­лением подтянуть программу крестьян к уровню революционно­демократической теории[55]. Через несколько лет В.А. Федоров вы­ступил с уже упоминавшейся статьей о крестьянских настроениях накануне реформы, где вновь в понятие «полная воля» включил тре­бования ликвидации помещичьего землевладения с передачей всей земли крестьянам на принципах ее равного распределения, раздел помещичьего имущества, уничтожения феодальных повинностей как в пользу помещиков, так и государства, предоставление кресть­янским общинам самоуправления, независимого от помещиков и от администрации.

           Вновь напомнив о некоторых материалах своей статьи 1960 г. о требованиях крестьянского движения, В.А. Федоров привлек неко­торые новые источники, которые подкрепляют его утверждения. В частности, он сослался на донесение московского полицмейстера князя Урусова от 24 января 1858 г., отражавшее пожелания крестьян получить в свое единственное владение как всю землю, находящую­ся в их пользовании, так равно и господскую со всеми угодьями. При этом он добавлял, что подобные же мысли совершенно определен­но высказывали крестьяне Калужской, Нижегородской, Рязанской, Саратовской, Смоленской, Харьковской, Ярославской губерний. По его мнению, требование раздела помещичьих земель выдвигало по­давляющее большинство крестьянства[56]. Для подкрепления своего утверждения В.А. Федоров привел выдержки из известной прокла­мации «Великорусс», опубликованной в «Колоколе» уже после ре­формы 1861 г., и где говорилось о двух партиях среди крестьянства, одна из которых желала полного перехода всей земли в собствен­ность крестьян без выкупа и другая ратовала за сохранение прежних участков, но тоже без выкупа[57].

           В.А. Федоров также упомянул о жандармском донесении из Во­ронежской губернии за 5 декабря 1860 г., содержащем информацию о желании помещичьих крестьян получить всю помещичью землю, на которую претендовали и казенные крестьяне[58]. В этой же статье он привел и ряд других аргументов в пользу своей точки зрения, сре­ди которых фигурировала и статья Г.А. Кавтарадзе по истории кре­стьянского самосознания периода реформы[59]. Кавтарадзе, действи­тельно, привлек ряд новых материалов в пользу версии Федорова, [85] как архивных, так и опубликованных. В них, среди прочего, говори­лось о слухах среди крестьян, которые претендовали и на помещи­чью запашку, а помещики, по их мнению, получат от царя жалова­нье, став чиновниками[60].

           Еще через несколько лет, в 1980 г. В.А. Федоров выпускает книгу по крестьянскому движению в дореформенный период и снова воз­вращается к данной дискуссии, подкрепив свое утверждение но­выми фактами. Среди них вновь фигурируют архивные материалы об инспекционной поездке министра государственных имуществ Н.М. Муравьева летом 1857 г., отмечавшего желание крестьянства получить свободу, прекратить всякие работы в пользу помещиков и безгранично пользоваться всеми землями помещиков, которые вооб­ще должны выехать из имений в города, ибо земля принадлежит им. Более того, как писалось в той же записке, «некоторые даже считают, что они не станут платить государственных податей, говоря, что будет полная свобода и что будут иметь свои собственные мирские судили­ща, которые заменят ныне существующие от правительства»[61].

           Материалы, приведенные В.А. Федоровым, в целом, были весь­ма основательными и, видимо, по этой причине Б.Г. Литвак в новой книге, вышедшей в 1989 г., не стал открыто продолжать дискуссию, но все-таки выразил свое мнение по поводу тех требований, которые выдвигались крестьянами накануне реформы. Там он писал следую­щее: «Понятие “воля” — постоянный спутник процесса осознания себя как личности — имело самое простое содержание: свобода от помещика». И далее в понятие свобода он включает индивидуаль­ные или массовые побеги, прошения о переводе в государственную или удельную деревню, даже в военные поселения. Это понятие, по его мнению, не выходит за рамки феодального строя, поскольку в основе его лежит стремление крестьянина перейти в менее обездо­ленное сословие[62]. Это, собственно, было скрытой формой дискус­сии с В.А. Федоровым.

           Последняя фраза Б.Г. Литвака была поддержана М.А. Рахматул­линым, тем самым включившегося в дискуссию. Он сослался при этом на мнение министра внутренних дел Л.А. Перовского, считав­шего, что вольность в понимании крепостного крестьянства состоя­ла в уравнении прав и обязанностей помещичьих крестьян с права­ми и обязанностями крестьян государственных[63]. И несколько далее, полемизируя со статьей В.А. Федорова от 1975 г., М.А. Рахматуллин как бы подводит итог: «Поэтому не представляется убедительным вывод о том, что в период подготовки реформы требование разде­ла помещичьих земель выдвигало подавляющее большинство кре­стьянства». По его словам, десятка два свидетельств о покушении [86] крестьян на помещичьи земли не могут говорить о подлинных же­ланиях крестьянства, поскольку значительно большее их число сви­детельствовало о том, что в понимании крестьян «вся земля» — это надельная земля[64].

           Действительно, два десятка фактов не могут затмить многие дру­гие свидетельства. Но важно не только количество, но и характер свидетельств. Говоря о полемике по данному вопросу, М.А. Рахма­туллин останавливается на работах Г.А. Кавтарадзе и В.И. Крути­кова, первый из которых ближе по взглядам к В.А. Федорову, а вто­рой — к Б.Г. Литваку. Сам он упомянул статью В.И. Снежевского, уже использовавшуюся В.А. Федоровым и Г.А. Кавтарадзе, который еще в 1898 г. писал: «некоторые… твердо убеждены, что в скором вре­мени непременно последует такое распоряжение, по которому вся господская земля перейдет к крестьянам», цитирует того же Федоро­ва, ссылавшегося на отчет министра Н.М. Муравьева, приводит не­которые новые факты в пользу и одной, и другой точки зрения. Но, хотя и признает необходимость привлечения нового материала, все­таки ближе к точке зрения Б.Г. Литвака[65]. Вместе с тем, взгляды са­мого Б.Г. Литвака становятся все более взвешенными. В новой своей работе, опубликованной в 1971 г., он пишет об эволюции кресть­янского идеала. Если в дореформенный период, по его словам, кре­стьян больше всего занимала мечта о ликвидации личной зависи­мости от помещика, то на стыке 50—60-х годов крестьянский идеал приобретает новое содержание — личная свобода с землей. Правда, не указывается с какой землей, но примечательно в этой статье ува­жительное отношение автора к статье Г.А. Кавтарадзе[66]. Сам же Кав­тарадзе, ученик С.Б. Окуня, в автореферате своей кандидатской дис­сертации, опубликованном в 1972 г., выражал свою приверженность точке зрения В.А. Федорова и еще раз подчеркнул, «что крестьяне стремились не к сохранению его (надела. — В.Г.) дореформенных размеров, а к получению всей занятой имением земли»[67].

           В настоящее время необходимость привлечения нового материа­ла не вызывает сомнений, но более двадцати лет, прошедших после выхода книги М.А. Рахматуллина, дали незначительный прирост но­вых источников. Наоборот, интерес к крестьянской тематике за эти годы заметно ослабел. В этой связи мы, прежде всего, обращается к архивам III отделения, но преимущественно не к его четвертой экс­педиции, которые широко использовались, а к первой экспедиции, привлекавшейся по данной проблеме значительно меньше. Это объ­ясняется тем, что многие дела первой экспедиции носят названия, которые напрямую к крестьянскому вопросу отношения вроде не имеют. Прежде всего, мы обращаемся к 321 делу за 1857 г., достаточ[87]но хорошо известному, но состоящему из 42 частей, нуждающихся в комплексном исследовании.

           Здесь находят отражение сведения почти из всех центральных губерний, а также из городов Дерпт, Одесса и Великого княжества Финляндского. Некоторое удивление на первый взгляд вызывает отсутствие соответствующих частей по Владимирской и Москов­ской губерниям. Но как раз в том же, 1857 г. было заведено специ­альное дело по Владимирской губернии, а по Московской губернии имеется множество материалов, нашедших отражение в литературе. Итак, 15 ноября 1857 г. III отделением был разослан циркуляр по жандармским округам, в котором предписывалось наряду с донесе­ниями о происшествиях представлять подробные сведения о нося­щихся слухах, происходящих толках и рассуждениях по предметам, заслуживающих внимания правительства, о состоянии умов как в высших слоях общества, так и между простым сословием, «об ожи­дании чего-либо (как например, освобождения крестьян и т.п.)…». Результатом этого циркуляра стало появление большого дела под названием «О доставлении жандармскими штаб-офицерами све­дений относительно расположения умов в губерниях и о про­исходящих толках и рассуждениях». В нем идет речь в целом об общественном мнении в той или иной губернии, и материалы о крестьянском вопросе нужно было вычленять из общей информа­ции различного характера. Хотя сведения о слухах по поводу при­ближающейся крестьянской реформы поступили лишь из тридцати губерний, в том числе и из Финляндии, основным вопросом, об­суждавшимся в различных общественных слоях, несомненно, был крестьянский.

           Уже 6 декабря 1857 г. поступило довольно подробное донесение от подполковника Симановского — жандармского штаб-офицера из Тверской губернии. По этому донесению, слух о вольности распро­странялся между крестьянами и дворовыми людьми, но носил он не вполне определенный характер, поскольку не было ясно, ни когда эта вольность наступит, ни то, на каких основаниях она будет полу­чена. Как там писалось, больше всего толков об уничтожении кре­постного состояния можно услышать в сословии помещиков. Тол­ки эти, как там сообщалось, носят различный характер. Некоторые ожидают освобождения крестьян в непродолжительном времени, большинство же считало, что это произойдет не раньше, как через несколько лет. «Одни говорят, что вместе с освобождением крестьян отойдет от помещиков и вся земля, которою крестьяне теперь поль­зуются без всякого им за оную возмездия, другие утверждают, что за землю дастся вознаграждение, при чем каждый усиливается угадать [88] в каком размере и каким образом они его получат; третьи толкуют что вся земля останется во владении помещиков»[68].

           В этом донесении находят отражение и некоторые другие вопро­сы взаимоотношений помещиков и крестьян. Говорится о слухах по поводу мер, которые должны предшествовать освобождению кре­стьян. Речь идет о введении свободных браков, под чем, видимо, следует подразумевать заключение крестьянских браков без вмеша­тельства помещиков; об ограничении их права ссылать крестьян и дворовых на поселение; лишении их права отдавать своих крестьян в рекруты в зачет и без зачета; о лишении их права переводить кресть­ян с оброка на барщину и о даровании права дворовым людям от­купаться на волю без ведома и вопреки желанию помещика. Как отмечается в том же донесении, все эти толки берут свое начало от лиц, бывавших в Петербурге или Москве. Здесь же говорится об от­ношении к предполагавшейся реформе разных групп помещиков, одни из которых полностью поддерживают эмансипацию, другие ей противные. Как там писалось, «больше всего беспокоят их слухи об ограничении помещичьей власти»[69].

           Через неделю, 14 декабря 1857 г. поступило донесение штаб­офицера корпуса жандармов из другой нечерноземной губернии — Костромской. В нем сообщалось, что с довольно давнего уже вре­мени, месяца три или четыре назад распространился в здешнем обществе слух о «о непременном и весьма скором будто бы осво­бождении крестьян из под помещичьей власти». Слухи эти распро­странились из Петербурга, как приезжающими оттуда, так и через письма. В этом донесении говорилось о тех, кто положительно от­носился к предполагаемым мерам, но были и слои помещиков, ко­торые назывались не многими, боявшихся лишиться выгод от своих имений. Многие все-таки ратовали за скорейшее разрешение этого вопроса, «потому что крестьяне, понимая слова вольность и свобо­да, в буквальном их смысле, неизбежно предались бы самовольству, и всеобщему неповиновению, которое и могло бы увлечь их даже к жестокостям». Слухи об освобождении, как там подчеркивалось, уже достаточно широко распространились и между самими крестья­нами, в особенности в уездах Галичском, Чухломском и Солигалич­ском, благодаря тому, что значительная часть оброчных крестьян находилась в Петербурге. Отмечалось, однако, спокойствие среди крестьян и то, что никакого неповиновения своим помещикам они не оказывали[70].

           Как уже говорилось, специальное дело по тоже нечерноземной — Владимирской губернии было заведено еще до появления упомяну­того циркуляра. «Общий обзор Владимирской губернии» был состав[89]лен флигель-адъютантом полковником Столыпиным в марте 1857 г. и уже тогда в нем сообщалось: «В последнее время она была взволно­вана, как и вся Россия, надеждами и слухами о вольности; но в вол­нении этом не было ничего мятежного, у хороших помещиков люди не выходили из повиновения; злоупотребление помещичьей власти было главной причиной частных восстаний». Автор обзора при этом отмечал былое редкое наличие злоупотреблений в этой губернии, чем в других, и находил тому объяснение в либеральных идеях местных помещиков, либеральных, как он заметил, в хорошем смысле слова.

           Полковник Столыпин отмечал, что об освобождении крестьян речь идет во всех слоях общества как по всей России, так и на Вла­димирщине и противников эмансипации почти совсем нет, хотя трудно сказать, как у них в душе. Далее он остановился на некото­рых возмущениях крестьян и обвинил в них помещиков[71]. Поступи­ли сведения и из других нечерноземных губерний. Из Архангельска в октябре 1858 г. писали: «Относительно мнений о предполагаемом улучшении быта помещичьих крестьян, можно сказать, что боль­шинство видимо свыкается с мыслью об эмансипации, и начинает все более и более сочувствовать этой идее; среднее же и низшее со­словие с удовольствием ожидают предстоящих по сему изменений». Несколько позднее оттуда писали и о желании местных удельных крестьян перейти в государственные[72].

           В сентябре 1860 г. поступили сведения об обсуждении крестьян­ского вопроса в новгородском обществе. Там подчеркивалась особая роль, которая выпадет на долю чиновничества в проведении буду­щей реформы, но чиновники эти, отнюдь, не отличаются исправ­ным несением своих обязанностей. Автор данного отчета генерал­лейтенант Анненков при этом писал: «Трудно сказать, чтобы влияние этих лиц на ход дел, образ мыслей их и качества, отличаю­щие их, могли принести для губернии существенную пользу и удо­влетворить тем требованиям, которые появятся при окончательном решении крестьянского вопроса». По мнению Анненкова, крестьян­ский вопрос поглотил все остальные интересы. Но единства взглядов по нему нет. Особо он подчеркивал наличие довольно значительного количества дворян, которые не свыклись до сих пор с идеей о необ­ходимости изменения крестьянского быта и не оставляют прежнюю систему управления своими имениями. В этой связи, по его мнению, при введении нового положения могут быть не вполне благоприят­ные последствия. Крестьяне Новгородской губернии, по его оценке, ведут себя хорошо, хотя в некоторых местах отмечены случаи непо­виновения, которые стали «следствием подстрекательства и никогда не имели характер закоренелого упорства»[73].

           [90] Тот же генерал Анненков дал обзор и Вологодской губернии, но там он не нашел каких-либо проблем и доложил в связи с бли­жайшим решением крестьянского вопроса о добросовестном ис­полнении своих обязанностей чиновничеством и благоприятном настроении дворянства. Как он подчеркивал, «направление умов в Вологодской губернии находится в совершенно удовлетворитель­ном состоянии, и в настоящее время не имеет в виду каких-либо особенностей, заслуживающих внимания»[74]. Примерно такая же информация поступила и из другой нечерноземной губернии — Вят­ской[75]. Несколько другим было положение в Калужской губернии. В жандармском донесении от 22 марта 1859 г. сообщалось, что и по­мещики, и крестьяне с нетерпением ожидают окончания действий Комитета о крестьянах, причем последние хотя и исполняют свои обязанности перед владельцами, «но работы их и прежде не усерд­ные, в настоящее время в некоторых имениях под разными благо­видными предлогами оказываются уклончивыми». Заметные пере­мены наблюдались в настроениях и среди дворовых, которые хотя и выполняют свои обязанности, «в некоторых проявляется дух са­мостоятельности, заметный только в их походке, приемах и жестах дающих понять, что они не вечные слуги своих господ». Отмечается меньший произвол в обращении помещиков со своими крестьянами и то, что «крестьяне привыкают к той мысли, что за усадьбы и пахот­ные поля им неминуемо придется постепенно расплачиваться, что прежде и в голову не приходило»[76].

           Интересные сведения поступали из северных губерний, где кре­постные крестьяне составляли небольшой процент к общему коли­честву населения. Уже 5 декабря 1857 г. из Петрозаводска — главного города Олонецкой губернии поступил рапорт жандармского полков­ника князя Мышецкого, где сообщалось о спокойствии в губернии и, вообще, о том, что помещичьих крестьян здесь так мало, что никогда не проявлялись толки об их освобождении, более того, «этот предмет здесь крестьян не интересует». Однако прошло всего два с половиной месяца, и тональность донесений того же полковника заметно изме­нилась. 22 февраля 1858 г. в очередном своем рапорте, направленном в III отделение, он уже сообщал следующее: «Толки об освобожде­нии крестьян то стихают, то проявляются вновь смотря по мере при­езжающих из С. Петербурга говорят об общей разладице крестьян с помещиками и это посеянное семя разными толками начинает проявляться и на нашей олонецкой почве в малолюдных имениях Г.Г. Янковского, Максимовой и частью в Каргопольском уезде…»[77].

           Несколько позднее стали поступать сведения из Пермской гу­бернии, где было значительное количество старообрядцев. В апре[91]ле 1859 г. местный жандармский полковник фон Вендрих сообщал толки о свободе среди помещичьих и заводских крестьян и даже о случаях ослушания крестьян, не желавших работать на своих по­мещиков, для повиновения которых привлекались армейские силы. Позднее из этой губернии поступали сведения о спокой­ствии в среде крестьянства, однако с нетерпением ожидавшего обещанной реформы[78]. О спокойствии крестьян сообщали в мар­те и апреле 1859 г. и из Самарской губернии, где крепостные со­ставляли менее одной трети всего населения. Но вскоре ситуация изменилась, и в декабре 1860 г. оттуда пришла записка под назва­нием «О волнении умов в крестьянском сословии», немедленно доложенная императору[79].

           В Смоленской губернии о молве об освобождении помещичьих крестьян от крепостного состояния речь шла в рапорте от 19 октя­бря 1857 г., то есть еще до рассылки упомянутого циркуляра. Как там писалось, толки на этот счет распространились решительно во всех сословиях, и многие считали, что освобождение наступит в самое ближайшее время[80]. В рапортах из Псковской губернии, поступив­ших в конце 1860 г., обращалось внимание на то, что большая часть владельцев имений «придерживается старинной методы помещи­чьего управления, не сознавая никакой потребности изменить ее». Сохранялись и прежние методы взаимоотношений с крестьянами, поэтому в некоторых беспорядках, происходивших в губернии, об­винялись сами дворяне, хотя в целом отмечалась покорность мест­ных крестьян[81].

           Особый разговор о Петербургской губернии, где находилась сто­лица и где очень тщательно собирались различного рода слухи. 8 но­ября 1858 г. жандармский полковник Ранеев в своем донесении в III отделение писал о крестьянском вопросе как наиболее обсуждае­мом в публике и народе. По его словам, помещичьи крестьяне нетер­пеливо ожидают улучшения своего быта. Через несколько месяцев, 29 марта 1859 г. тот же Ранеев сообщал, что помещичьи крестьяне с терпением ожидают положительного исхода по улучшению своего быта «с наделением их землею по выкупу от правительства, предпо­лагая, что дело это не может иметь другого способа». В конце того же года, 18 декабря 1859 г. Ранеев направил главному начальнику III от­деления Долгорукову записку под названием «О толках и рассужде­ниях в настоящее время по СПетербургской губернии», где обобщил все имевшиеся у него сведения. По его словам, в уездах губернии между всеми сословиями разговор исключительно шел по поводу ожидаемого улучшения быта помещичьих крестьян. И далее он пи­сал: «Помещичьи крестьяне совершенно уверены, что вся владеемая [92] помещиками земля сделается их собственностью, а помещики стра­шатся обязанности большого надела своих крестьян землею»[82].

           Итак, появилось еще одно сведение о желании крестьян получить всю помещичью землю. Это было не какое-нибудь персональное мнение, а результат обобщения материалов по всей губернии. По Московской губернии, как отмечалось, было известно свидетельство предводителя дворянства Волоколамского уезда, сообщавшего мо­сковскому гражданскому губернатору, что «крестьяне считают себя вправе получить всю землю, включая и господскую со всеми уго­дьями». Примерно в том же духе писал и московский полицмейстер Урусов[83]. Какими сведениями пользовался предводитель дворянства одного из уездов и насколько это соответствовало общей ситуации в губернии сказать трудно, но навряд ли Волоколамский уезд от­личался от других уездов Подмосковья, тем более, что московский полицмейстер, собственно, подтверждал его сообщение. По Петер­бургской губернии сообщение Ранеева, по его собственным словам, было результатом обобщений, на основании учета различных сведе­ний. В целом же, мы недалеко уйдем от истины, если сделаем вывод об одинаковых настроениях крестьян двух столичных губерний и о желании их получить всю помещичью землю.

           Отдельно остановимся на ситуации в центрально-черноземных и украинских губерниях. Мы уже упоминали декабрьский рапорт за 1857 г. из Воронежской губернии, где говорилось о желании неко­торых крестьян получить всю господскую землю[84]. 5 декабря 1860 г., как уже писалось, в очередном рапорте из Воронежа доносили: «Крестьяне спокойны в ожидании развязки также к Новому году; но к сожалению идея об отдаче им всей помещичьей земли, — на дележ которой впрочем имеют претензию также и казенные крестьяне, — так распространена, что нельзя не предвидеть опасного разочарова­ния, за последствие которого вперед отвечать нельзя»[85]. Между дву­мя этими рапортами имеются заметные отличия. В первом из них подчеркивалось желание некоторых крестьян, во втором же говорит­ся о пожеланиях крестьянства Воронежской губернии в целом, при­чем на основе дополнительных трехлетних наблюдений.

           В обзоре другой черноземной губернии — Тамбовской, состав­ленном 9 августа 1859 г., его автор подполковник Дурново посчитал необходимым написать следующее: «Что же касается народного духа и состояния умов, то в некоторых селениях между помещичьими крестьянами проявляется по временам, хотя и не в сильной степе­ни неповиновение своим помещикам, так что для приведения их в исполнение своего долга, почти всегда приходится земской полиции принимать участие, прибегая в этом случае только к обыкновенным [93] полицейским мерам». А через два года после реформы, 23 февраля 1863 г. уже другой жандармский офицер, полковник Безяев писал, что до сих пор крестьяне не могут примириться с мыслью, что да­рованная им личная свобода не повлекла за собой права на даровое приобретение в собственность владеемой ими земли[86]. Здесь, таким образом, отражались стремления крестьян сохранить свои дорефор­менные участки вместе с отрезками, причем без выкупа.

           Что же касается еще одной черноземной губернии — Курской, то оттуда шли донесения, где сообщалось лишь о народном спокой­ствии и отсутствии каких-либо толков и рассуждений, которые бы заслуживали внимания[87]. А из соседней Орловской губернии, как и из более северной, но уже нечерноземной Тульской губернии сведе­ний вообще не поступило. Вместе с тем, в каждой из этих губерний крестьяне имели свои желания и, более того, накануне реформы за­фиксированы в ряде их сел столкновения с помещиками. В сентябре и декабре 1857 г., а затем в 1858 и в 1860 гг. они отмечены в Тульской губернии, в марте 1858 — в Орловской[88]. Заметно большим спокой­ствием отличалась ситуация в южной Астраханской губернии, отку­да в мае 1859 г. поступило донесение, где, среди прочего, писалось: «Из простого сословия одни только помещичьи крестьяне весьма интересуются своим освобождением, какового ожидают с большим нетерпением от щедрот милостивого и сердечно прославляемого ими государя императора; во всем этом имел я случай убедиться лич­но, при посещении моем помещичьих имений. Вообще помещичьи крестьяне Астраханской губернии живут спокойно, занимаются, как и всегда, своим делом, и до сего времени не было еще ни одного слу­чая, чтобы они оказали неповиновение своим владельцам»[89].

           Украинские губернии не представляли собой единого целого. Свои особенности имелись в Слободской Украине, Центральной, Правобережной, Новороссии. В донесении генерал-майора Богда­новича из Харькова в сентябре 1859 г. состояние умов и дух народ­ный оценивались как тихие и спокойные, отмечались случавшиеся в помещичьих имениях крестьянские беспорядки, но незначительные. Их он объяснял нежеланием крестьян исполнять барщину и, вооб­ще, нерадивым отношением к исполнению своих обязанностей. Не­сколько позднее, в апреле 1860 г. Богданович писал о том, что все со­словия с нетерпением ожидают разрешения крестьянского вопроса, особенно помещики[90]. Другой генерал-майор — Рындин, после того как передал соответствующую информацию в дело по 4-й экспеди­ции, сообщал об отсутствии каких-либо слухов, толков и рассужде­ний и делал вывод на основе направления умов во всех сословиях о сохранении спокойствия и в будущем[91]. Из южной украинской гу[94]бернии — Херсонской в сентябре 1860 г. поступил рапорт от местно­го подполковника Заранека, объехавшего несколько уездов губернии и сообщившего в III отделение об общем желании дворянства как можно скорее разрешить крестьянский вопрос. «Крестьяне, как там писалось, ожидают совершенного освобождения их из помещичьей власти»[92]. Что понималось под совершенным освобождением от по­мещиков, жандармский офицер не расшифровывал. По-видимому речь шла не только об уничтожении личной зависимости от поме­щика, но и о независимости в земельных отношениях. Скорее всего, как пишут в литературе, это было представление о «большой» или «полной воле», когда «воли без земли не бывает»[93].

           Осенью 1860 г. начальник IV округа Корпуса жандармов генерал­лейтенант Куцынский, инспектируя жандармские команды в девя­ти западных губерниях, «заметил везде и преимущественно в Киев­ской, Подольской и Ковенской губерниях какое-то напряженное состояние крестьян. Неразрешающийся вопрос о их освобождении порождает много толков — тем более, что везде найдутся подстрека­тели». По мнению народа, как он писал далее, дело освобождения давно было бы разрешено, если бы не происки дворян[94]. Несколько позднее, 14 февраля 1861 г. поступило донесение от штаб-офицера Корпуса жандармов подполковника Грибовского из Киева. По его мнению, главным и почти общим разговором от крестьянина до помещика, не исключая и купцов, были беседы об ожидаемой сво­боде крепостных. Эти разговоры вела даже городская прислуга. Он отметил скопление лиц как местных, так и приезжих, которые со­бирались в кружки на базарах и в кабаках, а также по деревням и местечкам. Уже тогда называлась дата освобождения — 19 февраля 1861 г. — день восшествия на престол государя императора. Он так­же подчеркивал все большее и большее нетерпение в крепостных людях, не желавших исполнять инвентарные повинности[95].

           Записка о положении в Волынской губернии была составлена полковником Ариндаренко в феврале 1858 г. В ней было обращено внимание и на настроения владельческих крестьян, численность которых определялась в 452 тыс. человек. Автор записки писал об улучшении положения крестьян после введения инвентарей и о по­вышении в этой связи их доверия к правительству и намечаемым правительственным преобразованиям в крестьянском быту. Не­сколько позднее, уже осенью 1859 г. из этой губернии сообщали об ожидавшемся со стороны простого класса народа высочайшего ре­скрипта о совершенном его освобождении. Даже называлась точная дата этого рескрипта — 8 сентября. Несбывшиеся ожидания, как там писалось, «приняты ими довольно равнодушно и вообще замечено… [95] что крестьяне Волынской губернии далеко не находятся в таком на­пряженном ожидании окончания эмансипационного вопроса, как в глубине России»[96].

           Говоря о западных губерниях, следует обратить внимание на осо­бенно подробную информацию, поступавшую по крестьянскому вопросу из Ковенской губернии. Уже в январе 1858 г. сообщалось о крестьянском вопросе как о главном предмете, занимавшем умы почти всех сословий и вызванных известным рескриптом императо­ра на имя генерал-адъютанта В.И. Назимова. В феврале 1859 г., когда была завершена работа в Ковенском губернском комитете по кресть­янскому делу, местный жандармский полковник Скворцов доно­сил о настроениях как крестьян, так и помещиков. По его мнению, крестьяне, хотя и с нетерпением ожидавшие своего освобождения, оставались спокойными и мало интересовались, на каких условиях последует улучшение их быта. Помещики, наоборот, принимали дея­тельные меры, «чтобы уменьшить в своих имениях число крестьян­ских хозяйств и чтобы сохранить во владении своем сколько можно более земли». В марте 1859 г. сообщалось о слухе, в соответствии с ко­торым крестьянам будет предоставлено право выкупа не одних толь­ко усадьб, но и полевой земли. Трения по земельному вопросу упо­минаются и в ряде других донесений. В них отмечалось нежелание крестьян получить свободу без земли. В одном из них, от 21 февраля 1860 г. отмечается стремление крестьян при уничтожении крепостно­го права получить часть земли. Неоднократно писали о недовольстве крестьян к дворянам, которых они обвиняли в замедлении работ по своему освобождению. В донесении от 26 ноября 1860 г. полковник Скворцов докладывал о небрежном исполнении крестьянами бар­щинной повинности, развитии у них духа сопротивления и убежде­ние их в том, что освобождение будет сопровождаться наделением землей за определенный выкуп, «к которому они добровольно го­товятся». А в донесении от 19 января 1861 г. сообщалось о желании многих крестьян получить при освобождении большие льготы[97].

           Из других западных губерний поступала менее подробная инфор­мация. Из Виленской губернии 29 ноября 1857 г. доносили: «На счет носящихся здесь слухах и толках обращает более всего внимание освобождение крестьян от крепостного состояния, помещики опаса­ются потерять вместе с крестьянами землю, а крестьяне не могут по­нять как можно их освободить от крепости без земли и поэтому обе стороны в нетерпеливом ожидании, чем вопрос этот решится». Не­сколько позднее, 3 мая 1858 г. оттуда сообщали о настроениях среди помещиков, которые ожидая «неминуемого ущерба в своих интере­сах, упали духом»[98].

           [96] Из соседней Гродненской губернии 13 декабря 1857 г. был послан рапорт под названием «О духе жителей и состоянии умов в разных сословиях Гродненской губернии», где выражалось сомнение в при­знательности со стороны помещиков по случаю будущего нового устройства быта крестьян. Последние же, за немногим исключе­нием, ведут себя тихо и спокойно и можно полагать, что переход помещичьих крестьян в сословие вольных людей совершится без нарушений порядка и покорности. 25 августа 1858 г. из Гродно по­следовало очередное донесение, подписанное полковником Пра­соловым. О крестьянах он, среди прочего, писал следующее: «… надежда на свободу делается всеобщею, и хотя они продолжают повиноваться своим помещикам, но надобно думать, что скрытная вражда большинства этих крестьян к своим владельцам выразится, по получении ими свободы, тем что они не захотят работать для них даже за плату, в чем уверены и помещики». 26 августа 1860 г. тот же Прасолов вновь сообщал о крестьянском вопросе в Гродненской гу­бернии и о настроениях среди помещиков. Среди них он нашел и таких, которые говорили о нежелании некоторых крестьян выйти из крепостной зависимости, «а желают остаться под властью своих господ, боясь лишиться их покровительства и подпасть под управ­ление подобное управлению государственных крестьян». Были и такие слухи, правда, исходившие от помещиков. А уже накануне са­мой реформы, 9 января 1861 г. в очередном своем донесении пол­ковник Прасолов писал об огромном большинстве крестьян, убеж­денных в полной принадлежности им усадьб и земель, считая их наследственными от своих предков. Ссылаясь на мнение помещи­ков, он подчеркивал возможные большие затруднения при выкупе крестьянами этих усадьб и земель[99].

           Из другой соседней губернии — Минской в декабре 1857 г. о на­строении крестьян поступило лишь сведение как о людях кроткого характера, но в последнее время «часто возникают от них жалобы на их владетелей, но по следствиям оказываются маловажные или во­все незаслуживавшие внимания»[100]. Более подробно освещается по­ложение крестьян в еще одной губернии той же зоны — Витебской. В рапорте от 15 февраля 1861 г. говорилось о спокойном поведении местных крестьян, отсутствии симпатии между ними и помещиками, последние из которых испытывают настороженность в связи с при­ближающейся реформой. Предсказывалось столкновение крестьян с помещиками и нежелание со стороны крестьян работать на помещи­ков после получения воли. В этой связи, по мнению автора рапорта, чрезвычайно важно определить само время объявления манифеста. Не рекомендовалось это делать весной и зимнее время объявлялось [97] более предпочтительным. О Витебской губернии имеется сообще­ние и в другой части этого дела, где сообщалось о встревоженности помещиков, наиболее прозорливые из которых высказалось за осво­бождение, «иначе крестьяне, давно уже ожидающие оного, могут рано или поздно открыто возмутиться»[101].

           Из прибалтийских губерний отклики на циркуляр поступили незамедлительно уже в конце 1857 г. Соответствующий рапорт из Курляндской губернии был составлен 28 ноября того же года. Там писалось: «об освобождении крестьян в России от крепостного со­стояния говорят в Курляндии давно как о предмете вовсе не секрет­ном». Далее говорилось о различной реакции на этот слух в разных сословиях, предсказывались волнения и кровопролития, и чтобы их избежать, рекомендовалось в виде опыта предложить самим поме­щикам освободить своих крестьян, оставляя их на земле, поскольку если это осуществит правительство, то получится, что оно это сде­лало вопреки желаниям помещиков и тем самым невольно настро­ит против них крестьян[102]. В Лифляндии соответствующий рапорт был подписан местным жандармским штаб-офицером несколько позже — 13 декабря 1857 г. Он сообщил, что весьма много говорят в высшем кругу общества об освобождении крестьян в России, о чем местные жители узнали примерно три месяца тому назад из газеты «Le Nord», известной своей пророссийской ориентацией[103]. Более того, пронесся слух из Петербурга об объявлении высочайшего ма­нифеста о свободе крестьян уже 1 января, то есть 1858 г. Как там под­черкивалось, новость эта, возбудившая живое внимание публики, к здешнему краю, собственно, не относится[104].

           Еще одной губернией, к которой подготовлявшаяся реформа не имела прямого отношения, была Эстляндская. Из университетского города Дерпта поступило сведение о том, что там шли разговоры об освобождении крестьян в России, а в самой губернии, как явствует из рапорта от 10 декабря 1857 г., местные крестьяне, вышедшие из крепостного состояния еще в 1816 г., ожидают только облегчения барщины[105]. В рапорте, поступившем 3 декабря 1857 г. из Финлян­дии, сообщалось, среди прочего, следующее: «…молва же об осво­бождении из крепостного состояния крестьян и ожидаемым по разным частям администрации реформам, как предметы не касаю­щиеся финляндцев, по свойственному им холодному равнодушию, не произвели на них никакого впечатления»[106].

           Таковы общие сведения по крестьянскому вопросу, которые мож­но выявить при исследовании этого большого архивного дела. Раз­брос мнений оказался довольно значительным. Но поскольку ма­териалы о крестьянах буквально вычленялись из других сведений о [98] состоянии общественного мнения в стране, то можно сказать, что на этом фоне крестьянский вопрос накануне 1861 г. был главней­шим среди прочих, которые также волновали российское общество. Не всегда есть возможность точно определить истинные пожелания крестьянства, и в этом отношении нельзя не согласиться с Г.А. Кав­тарадзе, писавшем, что притязания крестьян на землю часто дела­лись известны как бы нечаянно, из обмолвок крестьян или в экстре­мальных случаях[107]. Вместе с тем, общий вывод В.А. Федорова о том, что «требование раздела помещичьих земель выдвигало подавляющее большинство крестьянства»[108] обозрением донесений из губерний не подтвердился. При этом нельзя не заметить наличия существенных материалов о надеждах крестьян на полную волю, прежде всего о желаниях их получить всю землю.

           Об этом недвусмысленно говорят обобщающие данные по Пе­тербургской, Московской и Воронежской губерниям. Первые две губернии занимали особое положение в стране, и наблюдение за на­строением различных кругов общества там было поставлено осно­вательнее, чем в провинции. Ряд других материалов, приведенных В.А. Федоровым и Г.А. Кавтарадзе, также нельзя отнести к частным случаям. Причем эти материалы можно без труда пополнить. Так, еще 22 июня 1857 г. сообщали слухи о свободе, которые разнеслись среди помещичьих крестьян по Симбирской губернии и якобы жела­нии правительства отдать им господские земли[109]. Поэтому желание крестьян получить всю землю нельзя отнести к числу исключений. Но можно увеличить и число примеров в пользу желаний получить землю, которой они были наделены. Такие разговоры среди кресть­ян были отмечены в декабре 1857 г. в Гродненской губернии[110], от­куда в августе следующего, 1858 г. доносили: «В крестьянах замеча­ется общее убеждение в наследственной принадлежности им земель и угодий какими они теперь пользуются»[111]. Подобного же рода до­несения поступили из Калужской, Киевской, Ковенской, Курской и других губерний[112]. Учитывая все это, скорее всего, нужно видеть как крестьянскую программу-минимум, так и их программу-максимум. Программы, не находившие обычно каких-либо письменных вы­ражений, но сложившиеся в головах крестьян, причем не только в предреформенную пору, а значительно раньше.

           При этом нельзя не видеть очень пестрой картины настроений в среде крестьянства. Все-таки освобождению от крепостной зависи­мости подлежали более 22 млн. человек, поэтому в порядке исклю­чения можно найти и таких, которые не желали расставаться со сво­ими помещиками или, во всяком случае, об этом так говорившие. Так, сообщая о настроениях некоторых крестьян, из Калужской гу[99]бернии доносили в январе 1858 г.: «…если их ожидания на счет воль­ности не сбылись, то они считают выгоднее оставаться на прежнем положении у хороших помещиков»[113]. Подобные сведения поступи­ли также из Московской, Нижегородской, Новгородской, Олонец­кой, Оренбургской губерний[114]. Один из жандармских подполков­ников, ссылаясь на беседу с крестьянами в феврале 1858 г., доносил из Оренбургской губернии: «…хотя прежде у нас мог быть один не совсем добрый и справедливый барин — помещик, благосостояние которого из его личных видов, невольно было связано с нашим, а те­перь их будет четыре: Вотчинная полиция, Мирское общество, сель­ское начальство и Земский исправник»[115].

           Ходили по стране и разного рода нелепые слухи. Еще осенью 1855 г. в ряде районов страны распространялось мнение о том, что англичане и французы напали на Россию «единственно для осво­бождения крестьян от рабства»[116]. Подобного рода слухи распро­странялись и позднее. В феврале 1856 г. сообщалось о слухах, в со­ответствии с которыми на мирных переговорах решено даровать свободу всем крепостным людям и что мера эта якобы будет объ­явлена царским манифестом во время предстоящей коронации[117]. В марте 1857 г. из Харьковской губернии поступило донесение о пропаганде среди крестьян, которую вел среди крестьян отстав­ной гвардейский солдат П. Гончаров, якобы слышавший в Москве об освобождении крестьян от помещиков с отобранием у них всего имущества. При этом он добавлял, что «император французов На­полеон, при заключении мира, настоятельно требовал от России, чтобы помещичьи крестьяне были освобождены и что будто бы Рос­сия на это согласилась…»[118]В Казани в начале марта того же года распространялся слух о помещении в 5-й пункт мирной конферен­ции постановления об освобождении крестьян[119]. А в конце того же 1857 г. из Орловской губернии писали: «Во время войны рассказы­вали, что Франция и Англия потому только воюют с Россией, что государь наш не согласен освободить крестьян»[120]. И уж совсем не­лепый слух, который распространялся среди простого народа о том, что при сватовстве царствующей ныне государыни императрицы «Ее Величество объявила, что не желает выходить замуж за наследника престола такого государства, где существует крепостное состояние, и что Ее величество не прежде согласилась на замужество, как по получении обещания, что по вступлении на престол, Государь импе­ратор уничтожит это состояние». По этим слухам, всем помещичьим крестьянам свобода будет объявлена во время коронации[121].

           Об отрицательном отношении значительных масс крестьянства к реформе говорили многие и дореволюционные, и послереволю[100]ционные авторы. Критически относился к реформе и Александру II известный историк С.М. Соловьев, подчеркивавший: «Преобразо­вания проводятся успешно Петрами Великими; но беда, если за них принимаются Людовики ХVI и Александры II-е»[122]. Даже один из апологетов концепции «великих реформ» Г. Джаншиев, признавал: «Словом, первое впечатление, произведенное манифестом, было смутное и далеко не “радостное”…» И несколько далее: «На народ манифест не произвел особенно сильного впечатления…»[123]Другой представитель либеральной историографии — А.А. Корнилов отме­тил: «Сами крестьяне отнеслись к реформе в разных местах различ­но. В большинстве случаев положение понято было превратно или вовсе не понято…»[124]А автор еще одной дореволюционной книги по истории реформы И. Иванюков вообще ничего не сказал, как она была встречена крестьянами[125].

           Однако еще в 1911 г. И.И. Игнатович, изучив материалы о том, как крестьяне встретили реформу, писала: «Действительность под­твердила несоответствие Положения 19 февраля крестьянским ожи­даниям»[126]. Тогда же Попельницкий, имея в виду время после Высо­чайшего повеления от 20 мая 1861 г. об отзыве флигель-адъютантов из губерний и начала работы мировых посредников, писал: «…на­ступила новая полоса в ходе крестьянской реформы, имевшая свои особенности, но отрицательное отношение крестьян к новым зако­ноположениям и пассивное их сопротивление принятию их продол­жалось, и чтобы переломить такое их настроение, пришлось практи­ковать то же “испытанное средство”, хотя и в несколько смягченных формах»[127]. Автор одной из первых советских книг о реформе 1861 г. Е.А. Мороховец, отмечая ее объективно позитивные результаты, заметил: «Реформа 19 февраля, разумеется, ни в коей мере не соот­ветствовала ожиданиям крестьян, жаждавших перехода к ним без выкупа помещичьих земель и полного освобождения от помещи­чьей власти»[128]. Другой советский автор — П.А. Зайончковский по этому поводу писал: «По единодушным свидетельствам современ­ников, повсеместно крестьяне встретили объявление “воли” нера­достно, царили всеобщее уныние, разочарование»[129]. В том же духе писал и В.А. Федоров: «“Недоумение” и “разочарование”, которым первоначально были встречены манифест и Положения 19 февра­ля, вскоре сменились открытыми протестами против объявленной “воли”, обманувшей ожидания крестьян»[130]. А вот слова крупней­шего историка-аграрника по ХIХ в. — Н.М. Дружинина, подчерк­нувшего в своей последней книге: «Крестьяне мечтали о другой воле: они были уверены, что царь дарует им всю помещичью землю и сразу освободит их от всякого подчинения прежним господам»[131]. [101] Г.А. Кавтарадзе привлек сведения из отчетов 167 доверенных лиц губернатора В.А. Арцимовича, командированных в приходы Ка­лужской губернии для объявления сначала Манифеста, а затем По­ложения 19 февраля. Эти материалы, позволяющие с наибольшим приближением к действительности установить действительный от­клик крестьянства целой губернии на реформу, свидетельствовали в целом о неблагоприятном впечатлении, произведенным на крестьян указанными официальными актами[132]. Эта реакция явно контрасти­ровала с официальными и официозными средствами массовой ин­формации, имитировавшими восторженный прием, устроенный крестьянством реформе.

           Вместе с тем, следует учитывать наличие нескольких направле­ний исследователей по отношению к оценке реформы 1861 г. Эти направления хорошо прослеживались и в год пятидесятилетия ре­формы, то есть в 1911 г., и раньше. В.И. Ленин, видевший главную причину реформы в «силе экономического развития», ставил сло­ва великая реформа и освобождение в кавычки[133]. В кавычки сло­во освобождение ставил и Г.В. Плеханов, видевший принципиаль­ное отличие между восхвалявшим реформы Г.А. Джаншиевым и Н.Г. Чернышевским, уже в 1858 г. обнаружившим полное разочаро­вание в крестьянской реформе[134]. Если революционные демократы, а затем и социал-демократы критиковали реформу слева, а либера­лы ее обычно восхваляли, видя в ней чуть ли не всеобщее благо, то консерваторы вели против нее атаку справа. Даже в 1901 г., когда отмечалось сорокалетие реформы, консервативные «Московские ведомости» в редакционной статье «Крестьянское законодатель­ство» резко осуждали реформу. Характеризуя Положение 19 февраля 1861 г. как «жестокую ошибку кабинетных теоретиков», подражав­ших «пресловутой свободе Запад» и даровавших крестьянству «ши­рокие права самоуправления», газета объявляла Положение в совер­шенной непригодности и требовала пересмотра всего крестьянского законодательства. По существу, газета выдвигала задачу радикально­го поворота правительства от «облагодетельствованных» крестьян к «обиженным» дворянам-землевладельцам[135]. Итак, таковы, в основ­ном, материалы о надеждах и устремлениях крестьян накануне ре­формы 1861 г.

           Настроения дворянства также неплохо известны[136]. Как отме­чалось, в годовых отчетах III отделения было отражено негативное отношение большинства дворянства к приближавшейся крестьян­ской реформе. Опасения дворян лишиться своих крестьян просле­живается и на местном уровне. Достаточно красноречивый пример на этот счет приводится, например, в донесении от 3 мая 1857 г. из [102] Черниговской губернии[137]. О грустном впечатлении, произведенном известными рескриптами 1857 г. среди дворян Ковенской и Грод­ненской губерний, сообщалось в декабре того же года из Вильно[138]. О «тревожном состоянии в помещиках» писали в декабре 1857 г. из Казанской губернии[139]. При этом разброс мнений в среде дворянства тоже был довольно значительным, но как отмечал еще в 20-х годах прошлого века Н.М. Дружинин, «к концу затянувшегося обмена мнениями стала слагаться определенная “равнодействующая”, то искомое “общественное мнение”, которое пытался, правда неудач­но, найти и сформулировать в своей статье А.Д. Желтухин»[140], то есть редактор «Журнала землевладельцев». «Равнодействующая» ста­ла складываться к концу, но все-таки полностью не сложилась, ибо борьба в среде дворянства продолжалась и позднее и прослеживает­ся все время подготовки реформы.

           Имеются значительные материалы об опасениях, возникших в сре­де дворянства еще во время Крымской войны. К началу марта 1856 г. относится письмо, где говорилось о приезде в Казань одной барыни (видимо Л. Еремеевой, урожденной Полторацкой), которая «навела ужас и страх на казанское дворянство рассказом, что Указ об осво­бождении крестьян уже подписан…»[141]. Какова же должна была быть психологическая обстановка в среде казанских дворян, чтобы рассказ одной женщины породил у них «ужас и страх»? Но уже в конце 1857 г. ситуация в помещичьей среде несколько меняется. 26 ноября 1857 г. из Владимирской губернии сообщали: «Помещики, считавшие преж­де невозможным освобождение своих крестьян, мало помалу скло­няются в пользу этого предположения, стараясь угадать как удобнее привести его в исполнение, с меньшим для них убытком…»[142]

           Одним из важных этапов борьбы в среде дворянства было созда­ние в 1858 г. и последующая деятельность губернских комитетов по крестьянскому делу, составы которых хорошо известны. Как под­черкивал П.А. Зайончковский, «большинство его членов составляли крепостники, меньшинство — либерально настроенные помещики. Только в одном Тверском комитете большинство было за либера­лами»[143]. Даже в 1858 г. многие помещики еще не смирились с не­обходимостью отмены крепостного права. Дочь поэта А.Ф. Тютчева передала свои впечатления от посещения в августе 1858 г. Нижнего Новгорода. По ее словам, местное дворянство «здесь более цепко и упорно держится крепостного права, чем где бы то ни было»[144]. Од­нако нижегородский комитет не составлял исключения. Под стать ему был московский и многие другие комитеты. Создалась консер­вативная «партия», выдвинувшая своих идеологов в лице Н. Безо­бразова, В. Орлова-Давыдова, Г. Бланка и др.[145]

           [103] Общие настроения помещичьего дворянства наложили свой от­печаток и на деятельность дворянских собраний кануна реформы 1861 г. Прекрасно понимая мнение большинства дворян, министр внутренних дел с повеления самого императора предписал на этих собраниях крестьянским вопросом не заниматься. Но это предписа­ние от 9 ноября 1859 г., разосланное по губерниям в форме цирку­ляра, не возымело должного действия. Во многих губерниях дворяне во время своих собраний пытались поднять крестьянский вопрос. Одной из таких губерний стала Тверская, где движение дворянства имело общероссийский резонанс. Местный губернатор был вынуж­ден 13 декабря 1859 г. направить отношение тверскому предводите­лю дворянства и напомнить, что дворянству три раза было предо­ставлено право выразить свои мнения по крестьянскому делу: на предварительных уездных совещаниях, через избранный ими же Ко­митет и, наконец, посредством тех членов этого Комитета, которые были вызваны в Петербург. Окончательное же решение этого дела, как писалось в том же отношении, принадлежит правительству, ко­торое будет учитывать интересы не одного только дворянства, а всех сословий и государственных учреждений[146]. Однако брожение среди дворян продолжалось и охватило многие губернии.

           Еще в декабре 1858 г. губернский предводитель тульского дво­рянства был вынужден закрыть заседание дворянского собрания из­за сильного шума. Поводом стала статья Аксакова, напечатанная в «Московских ведомостях», в которой писалось, как один из членов Тульского комитета, князь Черкасский, борется с корыстолюбием и невежеством[147]. Черкасский принадлежал к меньшинству Комитета по крестьянскому делу, отстаивавшему идеи реформы и противосто­явшему большинству, называвшегося партией застоя[148]. Брожение среди дворян проявилось и в Рязанской губернии. Они настаива­ли вопреки циркуляру на обсуждении крестьянского вопроса и на­правили коллективное письмо императору, отметив две кровные и безотлагательные нужды дворянства — отмена крепостного права и обязательный выкуп земли крестьянами. Естественно, разрешения царя на коллективное обсуждение этих вопросов не последовало[149].

           Характеризуя дворянское собрание и соответствующие выбо­ры в Ярославской губернии, открывшиеся 10 декабря 1859 г., мест­ный жандармский офицер подчеркивал: «…имею честь донести, что сравнительно с выборами прежних лет, бывшие в настоящем году, по современному направлению умов дворянства, носили на себе особый отпечаток и по мнению моему имели довольно важное зна­чение в современной истории государства». И далее, характеризуя действия ярославского дворянства, тот же офицер заключил, что [104] его поведение «…высказало настоящий дух этого сословия, тревож­ное и крайне вредное направление умов, в каком оно замечено»[150]. Дворянские выборы в Калужской губернии прошли в январе 1860 г. и были отмечены как благополучные, но и там дворяне обратились со своим письмом к императору по крестьянскому делу. Была пред­принята попытка зачитать на собрании и письмо 42-х дворян Орло­вской губернии во главе с отставным генерал-майором и крупным землевладельцем и заводчиком С.И. Мальцевым в защиту дворян­ства, на что не последовало дозволения губернского предводителя дворянства[151].

           Свои проблемы имелись и во время дворянского собрания во Владимирской губернии, состоявшегося в январе 1860 г. И здесь не обошлось без возбуждения крестьянского вопроса и составления адреса на имя императора, где, среди прочего, писалось: «…освобож­денные крестьяне, лишенные защиты помещиков, при отсутствии суда и ответственности должностных лиц подвергнутся еще большей и невыносимой зависимости от произвола чиновников и чрез то мо­гут совсем потерять уважение к действительной законности»[152]. Не­удачная попытка возбудить во время дворянского собрания кресть­янский вопрос имела место в январе 1860 г. и в Костроме[153], а также и в некоторых других губерниях. Имеются сведения о дворянских собраниях и иного свойства. Из Тамбова, где подобное собрание происходило в декабре 1860 г., в рапорте местного жандармского офицера Дурново сообщалось следующее: «В продолжении выборов между дворянством разъединение и несогласно заметно было более чем когда-нибудь, — интриги до того преобладали, что в это время забыт был даже главный и современный вопрос о крестьянах»[154].

           Вопрос о крестьянах, действительно, оставался главным, но, со­гласившись на отмену крепостного права, что было непременным требованием императора, дворянство перенесло центр борьбы на зе­мельный вопрос. Он стал важнейшим до самого Манифеста 19 фев­раля 1861 г. да и после, поскольку уже с декабря 1861 г. на дворян­ских собраниях стали раздаваться критические выступления в адрес верхов[155]. Дворянство прекрасно понимало значение земельного во­проса. Не случайно в одной из дворянских записок, составленных во Владимирской губернии, писалось: «демократическое движение имеет главным основанием в большинстве отстоять свою землю». И несколько далее там же отмечалось: «Показав силу монархической охранительной власти следует устранить главную причину демокра­тизма, она выходит из земли, не касайтесь земли при освобождении и все успокоятся»[156]. Под демократическим движением подразумева­лось дворянское большинство в губернских комитетах по крестьян[105]скому вопросу, а также в дворянских собраниях. Борьба за землю все более сталкивала интересы помещиков и крестьян и выходила на первый план при подготовке ожидавшейся реформы[157]. 27 нояб­ря 1857 г. было послано донесение из Тульской губернии, в котором сообщалось, что помещики находятся в полной уверенности о со­хранении в их владении всех земель, принадлежавших как им, так и крестьянам. При этом также сообщалось об уверенности крестьян в своем освобождении от помещичьего владения с сохранением за ними не только имущества, но и их земли»[158]. Их земли это, значит, земли, которые они обрабатывали. В той связи Александр II в сво­ей московской речи перед предводителями дворянства от 31 августа 1858 г. произнес следующие слова: «Я под усадебною оседлостью по­нимаю не одно строение, но всю землю»[159].

           С антикрепостнических позиций публиковались статьи даже в таком, можно сказать, консервативном органе, как «Сельское бла­гоустройство». Выступление на его страницах в 1858 г. чиновника особых поручений начальника губернии Дубенского, не принадле­жавшего к дворянскому сословию, в статье которого в бедственном и разоренном состоянии были показаны помещичьи крестьяне Вла­димирской губернии, вызвало недовольство владимирских дворян, признавших ее клеветою[160]. А в упомянутом письме 42-х орловских дворян, среди прочего, писалось: «Дворянство русское еще не име­ет ни одного печатного органа для беспрепятственного выражения своих мнений…»[161]. Речь, естественно, шла о помещиках большин­ства, выступавших против реформы. Даже в апреле 1859 г. одна из газет — «Русский Дневник», сообщая об окончании занятий Коми­тета по улучшению быта крестьян Казанской губернии, писала о на­личии двух партий, «одна, в подражание другим губерниям, хочет обедов, речей, шампанского; другая ничего не хочет, т.е. ни обедов, ни речей, ни даже отмены крепостного состояния»[162]. И это было в апреле 1859 г., когда казалось, вся страна уже была настроена против крепостничества.

           При оглашении документов реформы — Манифеста и Положе­ний дворянство в целом, как отмечал Г. Джаншиев, «хранило затаен­ное злобное молчание»[163]. Среди видных деятелей реформы, однако, было немало дворян. В ее проведении активное участие принимали участие и западники, и славянофилы. Кстати, еще до своего знаме­нитого тоста в пользу общественного мнения К.С. Аксаков в своем письме Александру II, посланному еще в 1855 г., подчеркивал: «Пра­вительство не может, при всей своей неограниченности, добиться правды и честности; без свободы общественного мнения это и не­возможно»[164].

           [106] Картина общественного мнения по поводу этой реформы будет, однако, неполной, если ее отнести только к взаимоотношениям крестьян с помещиками. Она была более сложной и многоцветной и затрагивала и другие слои населения тогдашней России. Опре­деленное расширение гласности позволило и им высказать свое мнение по поводу будущей реформы. Поэтому трудно согласить­ся с Г. Джаншиевым, когда он утверждал о равнодушии к реформе купечества и духовенства, поскольку она их прямо не задевала[165]. Российское купечество, постепенно трансформировавшееся в бур­жуазию, отнюдь не было безучастным зрителем происходивших со­бытий. Как отмечается в литературе, раньше купечество делилось на несколько направлений. Часть из его представителей почти не интересовалась социально-политическими вопросами, в том чис­ле и крепостничеством, будучи всецело занята своими деловыми интересами. Некоторые из них были не прочь заиметь своих кре­постных крестьян[166]. Но были и такие купцы, которые выступали категорическими противниками крепостного права. К ним отно­сят выходца из купцов историка и публициста Н.А. Полевого, пи­сателя В.П. Боткина, сына книгоиздателя — Н.С. Селивановского. Но накануне реформы особенно заявил о себе один из богатейших людей страны, предприниматель, старообрядец поморского тол­ка В.А. Кокорев. На встрече с московским генерал-губернатором А.А. Закревским он заявил: «Не скрою от вас, граф, что слух об освобождении крестьян наполняет мое сердце радостным трепе­том, и этого трепета я удержать не в силах, тем более, что в чис­ле 15 тысяч служащих, состоящих у меня на жаловании в разных губерниях, по моим делам — половина крепостных, и мне прихо­дится каждый день встречаться с доказательствами неудобства кре­постного состояния».

           В.А. Кокорев стал инициатором ряда банкетов и публичных обе­дов, принявших форму политических акций и в которых участвовали многие купцы[167]. Он открыто говорил о необходимости скорейшего освобождения крестьян, вызвав неудовольствие тогдашних москов­ских властей и помещиков-консерваторов. Московский генерал­губернатор в этой связи писал А.Ф. Орлову: «Пусть бы писал и представлял свои проекты правительству, но к чему эта гласность, которой он так нагло ищет в России и за границей? Правительству пора понять это и запретить Кокореву вмешиваться не в свои дела, пора Вам его осадить, а буде нужно и посадить». Московские вла­сти все еще боялись гласности, но Кокорев продолжал публично излагать свои взгляды на крестьянский вопрос. В начале 1859 г. он публикует в «Санкт-Петербургских ведомостях» свою статью под на[107]званием «Миллиард в тумане», где предлагал немедленно освободить крестьян с землей, находившейся в их пользовании, за выкуп[168].

           Сложная ситуация сложилась в предреформенное время и в ря­дах духовенства. Как писал еще Г. Джаншиев, «духовенство, в осо­бенности высшее, в большинстве было против освобождения, но встречались и сторонники его». И далее он добавлял: «Митрополит Филарет был противником освобождения крестьян»[169]. Действи­тельно, хорошо известны настроения составителя Манифеста, не­сомненно, крупнейшей в то время величины русской православной церкви митрополита Филарета, который как и большинство иерар­хов, длительное время противился реформе[170]. Сам он не без сочув­ствия вспоминал то «старое доброе время», когда из 10 млн. кре­постных 1 млн. был у церкви[171]. Но и среди деятелей православной церкви было свое большинство и меньшинство. Епископ Калужский и Боровский Григорий в своей речи при открытии дворянского со­брания в 1858 г. сказал, что «улучшить быть крестьян есть дело бо­гоугодное»[172], что очень не понравилось тогдашнему обер-прокурору Синода А.П. Толстому, призвавшего в союзники Филарета. Оба они, Толстой и Филарет, ополчились также и против органа казанской духовной академии «Православного Собеседника», где появились статья архиепископа Иосифа «Слово об освобождении крестьян» и статья А.П. Щапова «Голос древней русской Церкви в пользу несво­бодного сословия»[173]. Вообще, при открытии губернских комитетов по крестьянскому делу неизменно присутствовали руководители местных епархий, проводивших молебны и выступавших с краткими речами. Иногда, как это было в Олонецкой губернии, речи произно­сили ректора местных семинарий[174].

           Из церковной среды вышел ряд убежденных противников кре­постного права. Н.Г. Чернышевский был сыном видного церковного деятеля, сыном священника был и Н.А. Добролюбов, а упоминав­шийся А.П. Щапов являлся профессором Казанской духовной ака­демии. Тоже сын священника, известный историк С.М. Соловьев поместил статью в «Современнике» об эпохе Лжедмитрия, за ко­торую в нем заподозрили противника крепостного права, а цензор получил соответствующее внушение[175]. В предреформенное время стало широко известным имя калязинского священника И.С. Бел­люстина, книга которого «Описание сельского духовенства» была опубликована М.П. Погодиным за границей[176]. Беллюстин стал до­вольно известным публицистом, ратовавшим не только за интере­сы простого духовенства и крестьянства, но и беднейших городских кругов. Деятельность И.С. Беллюстина привлекла внимание III от­деления, которое завело на него специальное дело[177]. Ополчились [108] против него и церковные власти, и лишь вмешательство императора Александра II спасло его от преследований[178].

           Сохранились и некоторые другие свидетельства из духовной сре­ды о том, как проходила крестьянская реформа. Один из сельских священников впоследствии сообщал о недовольстве крестьян ре­формой в своих записках, опубликованных в 1880 г.[179] Вообще мно­гие священники попали в трудное положение, оказавшись как бы между молотом и наковальней при зачитывании Манифеста и Поло­жений. Крестьяне, нередко, не доверяли священникам, обвиняли их в том, что они подкуплены помещиками. Их обвиняли и в преврат­ном толковании этих документов, и в этом качестве они не пользова­лись авторитетом у крестьян. Вместе с тем, их обвиняли и в ложном толковании документов реформы что волновало умы крестьян[180]. Известны случаи избиения священников и даже их убийства недо­вольными крестьянами. В некоторых местах священников обвиняли за непрочтение Манифеста, хотя он еще не был получен, а в других за оглашение якобы подложной бумаги[181]. Собственно, еще в конце 1857 г., когда появились известные рескрипты, крестьяне стали об­винять священников в сокрытии бумаги о воле. Так, в декабре 1857 г. было послано донесение казанского жандармского подполковника Ларионова, где, среди прочего, писалось: «В некоторых селениях, крестьяне настоятельно домогаются от приходских священников объявления им о данной будто бы государем свободе и получая от­рицательные ответы, негодуют на то, подозревая их в умышленном сокрытии от них указа о вольности…»[182]. В архиве III отделения име­ются также отдельные дела по обвинению священников в возмуще­нии крестьян как до, так и после реформы[183]. Еще в январе 1858 г. нарекания вызвал новгородский священник Погодин, позволивший себе неправильное толкование крестьянам правил, напечатанных в газетах о предстоящей перемене[184]. За причастность к известному восстанию в Кандеевке был жестоко наказан священник Федор По­меранцев, заключенный пожизненно в Соловецкий монастырь[185].

           Накануне реформы 1861 г. будущее положение российского крепостного крестьянства дебатировалось во всех основных соци­альных кругах российского общества. Полного единства не было нигде. Различия наблюдались и в крестьянской среде, и в дворян­ской, купечестве, духовенстве. Но в целом сформированное в тече­ние нескольких лет общественное мнение сыграло немалую роль в разрушении крепостнических устоев и проведении самой крупной реформы ХIХ в. в России. Последствия ее, однако, до сих пор не нашли однозначной оценки и будут неоднократно обсуждаться и в дальнейшем.

           [107-114] СНОСКИ оригинального текста