Власть и религия в годы «Большого террора» (1937-1938 гг.). По новым архивным документам

Автор
Курляндский Игорь Александрович

Аннотация

В статье рассмотрен малоизученный вопрос влияния итогов пе­реписи 1937 г., а также данных обсуждения проекта Конституции СССР и предвыборного законодательства на решение руководства страны обратиться к проблемам антирелигиозной пропаганды и ней­трализации активности «церковников» на предстоящих выборах в числе иных «враждебных» категорий населения. В этой связи рассмо­трена история создания и деятельности последней Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б), поиск путей усиления антирелигиозной рабо­ты в стране в 1937 г., особенности вовлечения священноцерковнослу­жителей и активных мирян в орбиту сталинского террора, вопросы закрытия церквей в этот период, итоги идеологических и репрессив­ных кампаний 1937—1938 гг. для церковных структур и верующих. В статье использованы новые архивные документы, в том числе из Архива Президента РФ.

Ключевые слова
Сталин, власть, террор, репрессии, антирели­гиозный, пропаганда, конституция, выборы, перепись, религиозники, «церковники», безбожники

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Курляндский И.А. Власть и религия в годы «Большого террора» (1937-1938 гг.). По новым архивным документам // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 255-284.

Текст статьи

 [255]

И.А. Курляндский

ВЛАСТЬ И РЕЛИГИЯ В ГОДЫ «БОЛЬШОГО ТЕРРОРА» (1937-1938 гг.). ПО НОВЫМ АРХИВНЫМ ДОКУМЕНТАМ[*]

           В большинстве исследовательских работ сталинские репрес­сии 1937—1938 гг. традиционно называются «Большим террором». В виду условности этого термина, он берется здесь в кавычки, так как существуют и научно обоснованные предложения понимать под началом Большого террора 1930 год (А.Н. Сахаров) или рас­сматривать его с 1927 по 1953 гг., а события 1937—38 гг. трактовать как «апогей Большого террора» (В.П. Данилов)[1].

           Террор 1937—1938 гг. вошел в историю как сложное, многофак­торное явление, которое вызывает широкий спектр осмыслений, трактовок и оценок. Открытие в 1990-х гг. многих источников позво­лило уйти от укоренившейся прежде интерпретации 1937 года как трагедии главным образом номенклатурной элиты, бюрократии[2] [256] и позволило осмыслить его более глубоко и широко как духовную и нравственную катастрофу народа в целом. Смысл репрессий в ходе этого был понят и как централизованное и планомерное по­давление стихийной, часто не осознанной духовной и идейной оп­позиции части народа господствующему режиму, которому не уда­лось еще достичь в должной мере идеологической монолитности общества[3]. Власть сделала решительную попытку привести всех к общему знаменателю — одних уничтожить, других изолировать и третьих запугать. Многочисленные документы рисуют террор как погромную реакцию партийно-государственного аппарата на разнообразные спонтанные проявления автономной жизни обще­ства. Тогда сталинская номенклатура пошла на «штурм», чтобы покончить с ними раз и навсегда.

           Одним из главных объектов террора 1937-38 гг. стали практи­чески все религии и церкви в Советском Союзе, так как одновре­менно с погромными кампаниями окончательно расчищалось по­ле для официального марксистского мировоззрения — неслучайно окончание «большого террора» совпало с триумфальным про­движением «Краткого курса истории ВКП(б)» 1938 г., своего ро­да «Евангелия» сталинизма. Властными структурами еще и ради­кально решалась проблема «бывших людей» с большим удельным весом в этой группе «религиозников», как источника потенци­альной опасности для их руководства. Важнейшей особенностью сталинского террора было уничтожение не только людей, но и истребление социальной, исторической памяти народа, личных архивов, музеев, библиотек, массовое разрушение социальных связей между людьми, расщепление общества на элементы, когда людей заставляли массово отрекаться от родственников, друзей, товарищей и коллег, рвать со своими корнями, с прошлым, зани­маться унизительными публичными самобичеваниями в печати и на собраниях, распространять доносы и взаимные разоблачения. Миллионы граждан вовлекались руководством страны в соучастие в терроре на самых разных уровнях. Так Сталин, по выражению Б.И. Николаевского, сделал террор «фактором своей активной со­циологии»[4].

           Тема взаимоотношений власти и религии в годы террора содер­жит ряд малоизученных проблем: как выстраивались и изменялись в ходе террора формы и методы антирелигиозной политики госу­дарства? Какие политические факторы влияли на ее выработку? Какую позицию по этим вопросам занимали разные структуры и руководители? Каким был удельный вес религиозной составля­ющей в террористических операциях государства? И, наконец, ка­ковы были результаты этой политики?

           [257] Исследователь, обращающийся к данной теме, сталкивается с неполнотой источниковой базы, часто искусственной, связан­ной с противоправной практикой засекречивания в российских архивах, когда чиновники взяли на себя функции непрошенных цензоров исторической памяти народа. Так, вопреки статье 7 За­кона о государственной тайне, прямо запрещающей засекречивать документы, связанные с нарушением государством прав и свобод граждан, абсурдными, противозаконными решениями междуве­домственной Комиссии по охране государственной тайны только в РГАСПИ закрыты все документы особых папок Секретариата ЦК ВКП(б), документы комиссий Политбюро ЦК ВКП(б), в их чис­ле — около 500 дел комиссии по судебным делам за 1930-е гг., боль­шинство материалов к особым папкам Политбюро ЦК ВКП(б), относящихся к событиям террора 1937—1938 гг., 300 дел из фонда Сталина, включающие всю переписку вождя с НКВД, документы из фонда Молотова — переписка председателя СНК с НКВД почти вся до сих пор засекречена и т.д. По другим архивам, хранящим документы советского периода, ситуация столь же ненормальна.

           Но и ряд открытых теперь материалов позволяет понять меха­низмы принятия важных решений, направления и поиски анти­религиозной политики. Это материалы руководящих партийных органов — протоколы Политбюро ЦК ВКП(б), Секретариата ЦК ВКП(б), Оргбюро ЦК ВКП(б) и материалы к ним, материа­лы Пленумов ЦК ВКП(б), информсводки, фонды вождей, прежде всего Сталина и Молотова, хранящиеся в РГАСПИ, и также важ­ные документы для освещения темы дают тематические «антире­лигиозные» дела фонда Политбюро из Архива Президента РФ.

           Важным сигналом для власти о неблагополучии в религиозной сфере явились материалы Всесоюзной переписи населения ян­варя 1937 г. Усилиями сотрудников ИРИ РАН они опубликованы и изучены. Как известно, перепись показала большинство (57%) признавших себя верующими среди населения Союза, из них око­ло двух трети в сельской среде и трети в городах[5]. Но необходимо избегать прямолинейной интерпретации итогов переписи. Ответы на внесенный, скорее всего по предложению Сталина[6], опасный вопрос о религии объяснялись разными причинами. По информа­ционным сводкам, люди боялись не только записаться верующи­ми, но и неверующими. Так, довольно часто в сводках встречаются опасения, что верующих будут клеймить, что власть обрушит на них репрессии, что их будут морить голодом, последует «Варфо­ломеевская ночь» и т.д.[7] Но встречались опасения совсем другого рода: что придут оккупанты и станут уничтожать неверующих, что неверующим станет плохо при Страшном суде[8]. Действенными [258] факторами при побуждении записаться верующими были и давле­ние старших людей в семье, и агитация церковников, которые на­деялись, что массовое обнаружение верующих поможет им лучше защитить церковные интересы. Играли немалую роль и надежды верующих на открытие церквей и прекращение их закрытия, на освобождение репрессированных священнослужителей, на то, что правительство создаст верующим лучшие условия жизни[9].

           Необходимо учесть, что сам вопрос о религии не затрагивал сферу реальной воцерковленности населения[10]. Массированные безбожные кампании оставили после себя реальные результаты. В стране уже были целые области, районы, города и села, где ни­каких церквей не было, а значит, никакой возможности для духов­ного окормления людей тоже, и можно сделать вывод, что боль­шинство людей записывались православными по традиции, часто по тому факту, что они были крещены. В целом итоги переписи не дают почвы для вывода, что антирелигиозная пропаганда в стра­не потерпела полный крах. Неверующие во всех процентных вы­кладках преобладали в группе грамотного молодого поколения[11], особенно среди городской молодежи, комсомольцев, энтузиастов сталинских строек, т.е. весьма активной части общества. Перепись зафиксировала тот факт, что десятки миллионов людей государ­ству успешно удалось оторвать от веры, от духовных корней своих отцов и дедов и этим внести раскол между поколениями. Так, один из райуполномоченных по переписи мог с основанием донести на­чальству: «Надо признать, что многие из записавшихся верующи­ми давно не верят... те факты, которыми мы располагаем по пере­писным листам, говорят о большом сдвиге в этой области, веками считавшейся неприкосновенной и разрушенной за десять лет»[12]. Но вместе с тем и недостатки антирелигиозной работы перепись обнажила явно. Полностью разрушить церковную область тоже не удалось. Так, комментируя итоги переписи в записке Сталину и Молотову, начальник ЦУНХУ И.А. Краваль писал в марте 1937 г.: «Ряд сообщений участников переписи показывает, что число веру­ющих оказалось больше, чем они ожидали. Это свидетельствует об очень плохой постановке антирелигиозной работы»[13]. Антирели­гиозная промывка мозгов часто оказывалась неэффективной. Ру­ководители не ожидали такого высокого процента верующих. Это явление воспринималось и как вызов господствующей системе, как результат целенаправленной деятельности «религиозников» разных толков, «враждебных» строю групп[14]. Следует заметить, что правительство не решилось объявить итоги этой переписи, в чем не последнюю роль сыграли и неожиданные итоги ответа на [259] «религиозный» вопрос[15]. Позднее материалы переписи были объ­явлены «дефектными», и ее итоги аннулированы[16].

           Активно тревожило власть и другое явление — информацион­ные сводки, содержащие данные по обсуждению проекта Кон­ституции 1936 г., по откликам на ее принятие и по обсуждению проекта избирательной системы 1937 г. По новой Конституции (ст. 135) церковники, как и другие «лишенцы», впервые получи­ли право избирать и быть избранными в Верховные Советы, как Союза, так и республик[17]. Многие священники, члены церковных активов, верующие искреннее полагали, что правительство готово объявить своего рода «весну для религии», что теперь будут массо­во открываться церкви, разрешат строить новые, что духовников выпустят из лагерей и тюрем, что церковники будут избираться в советы и даже в руководители этих органов и тем самым получат реальные возможности для защиты интересов церковных общин. Такого рода отклики в сводках привычно объяснялись деятельно­стью «контрреволюционных» элементов или целых организаций и проходили под рубрикой «враждебные отклики и предложения». Характерны высказывания верующих, зафиксированные в свод­ках «Крестьянской газеты» и доложенные «наверх» — в Секрета­риат ЦК ВКП(б): «Дать всем гражданам полную свободу... открыть все храмы православные, освободить всех тех, которые были со­сланы... к храмам православным и другим молениям со стороны сельсоветов и других учреждений чтоб препятствий не было ника­ких, граждане свободно должны молиться кто как хочет»[18], «после обсуждения проекта Конституции на общем собрании несколько стариков-колхозников явились в сельсовет и поставили вопрос об открытии церкви, закрытие которой ранее оформлено установлен­ным порядком», «по новой Конституции все церкви должны быть восстановлены и якобы сейчас организовали специальные школы для попов», «ст. 136 толкуют неверно, что могут быть избранными и попы, тогда как церковь отделена от государства»[19] и т.д. Акаде­мик В.И. Вернадский записал в своем дневнике 13 марта 1937 г. такую характерную примету этого времени: «Несомненно, очень глубоко верующие люди проникают в окружающую среду, и тепе­решнее положение неустойчиво»[20].

           Вместе с тем выдвижение церковников на выборах в Советы было крайне затруднено советским законодательством. Либе­ральная поправка члена Конституционной комиссии К.Б. Раде­ка о возможности самовыдвижения кандидатов в депутаты была отвергнута. На июньском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Сталин из­девательски отозвался на попытку члена ЦК Б.П. Позерна реа­нимировать эту инициативу: «...у нас было бы такое положение, [260] которое существует «для смеха» в некоторых конституциях евро­пейских стран, где каждый гражданин имеет право поставить себе ящик и объявить себя кандидатом... Каждый дурак может ящик поставить и сам за себя голосовать... этой установки требовал у нас в комиссии Радек, но мы его отвергли, мы идем по группам, обще­ствам и организациям. Вот основные субъекты, которые ведут дело кандидатов, выставляют кандидатуры». Одиночкам Сталин согла­сился предоставить только право «беспрепятственной» агитации за кандидатов[21]. Итак, по закону кандидатов в депутаты могли вы­двигать только общественные организации и группы трудящихся. Прокурор СССР А.Я. Вышинский разъяснил, что избирательным правом обладают только общества, учрежденные в соответствии с Положением ВЦИК и СНК РСФСР 10 июля 1932 г., особо отме­тив, что «так называемые двадцатки» не являются обществами и общественными организациями, они не пользуются правом юри­дического лица и должны ограничиваться исключительно «удо­влетворением своих религиозных потребностей»[22].

           В направлении расширения влияния религии и Церкви развер­тывалась с осени 1936 г. по весну 1937 г. пропаганда «религиозни­ков», ими велась агитация против голосования за коммунистов на выборах и за избрание своих людей в советы[23]. В такой деятель­ности не было ничего противоправного, если рассматривать ее с цивилизованных общегражданских позиций. Однако в глазах партийной номенклатуры подобные явления неизбежно прини­мали криминальный оттенок. Так, в записке Е.М. Ярославского, посланной в начале марта 1937 г. секретарю ЦК А.А. Андрееву (с просьбой разослать другим секретарям ЦК), отмечалось: «Про­ект Сталинской Конституции попы постарались «понять» и истол­ковать по-своему. По данным об Украине, Воронежской области, Азово-Черноморском крае и др. после опубликования проекта Конституции наблюдалась усиленная агитация за открытие церк­вей, организовывались делегации в Киев и Москву, были попыт­ки организовать демонстрации с требованиями открыть церкви. В ряде районов Саратовского края такие демонстрации и шествия были организованы, а руководители церковных 36 организаций заявляли, что свобода уличных демонстраций для всех гаранти­руется Конституцией. В Саратовском крае зарегистрированы слу­чаи, когда попы поговаривают о том, что в Советы трудящихся вы­берут и их. В Дагестане (в Левашевском районе) отмечены случаи агитации кулацких элементов, что по новой Конституции в советы следует избирать «почетных» людей, в частности мулл. Вообще за­метно сейчас стремление духовенства истолковать Конституцию в свою пользу. Поповщина пытается добиться свободы религиозной [261] пропаганды[24], отвоевать себе свободу уличных шествий, религи­озной печати и т.д. Отдельные группы духовенства вносят в ЦИК СССР даже свои проекты законодательства по этим вопросам». «Все эти факты свидетельствуют о том, — подытожил Ярослав­ский, — что вокруг религиозных организаций ютится много анти­советских элементов, стремящихся потянуть за собою рядовую массу верующих, располагающих довольно внушительным го­товым аппаратом, кадрами и средствами, (они) будут в условиях предвыборной кампании, вероятно, единственными легальными организациями, которые смогут использовать враги для борьбы про­тив нас (здесь и далее выделено мной — И.К.)»[25].

           Были среди верующих и голоса, которые предрекали, что те­перь как раз церковников будут репрессировать, общины громить, верующих уничтожать[26]. Материалы об этом пробужденном Кон­ституцией противоречивом общественном религиозном движе­нии, в котором сплетались наивность и рациональность, осознан­ная вера и фанатизм, здравые и бредовые суждения, получались в 1936—37 гг. властями всех уровней — от Сталина до местных се­кретарей — и вызывали у номенклатуры обоснованные тревоги и опасения.

           Таким катализатором тревог и опасений номенклатуры явился печально известный февральско-мартовский Пленум ЦК ВКП(б) 1937 г., инициировавший эскалацию массовых репрессий в стране. В докладе об избирательной реформе секретарь ЦК А.А. Жданов особо остановился на проблеме отмены ограничений для «лишен­цев». Он говорил, что теперь придется иметь дело с враждебной агитацией и кандидатурами, которые не пренебрегут возможно­стью воспользоваться новой Конституцией, что деятельность ре­лигиозных организаций и «попов всех рангов и мастей» теперь оживилась, они активно организовывают разные кружки и проч. Жданов подверг резкой критике состояние антирелигиозной про­паганды в стране и деятельность Союза воинствующих безбожни­ков во главе с Ярославским. Вместе с тем Жданов дал понять, что государство прибегнет и к прямым репрессиям против «враждеб­ных элементов» в связи с избирательной кампанией: «...такого рода кампании не обходятся без известного нажима. Это входит в понятие диктатуры рабочего класса. Мы не отказываемся от этого нажима, и впредь было бы смешно от этого отказываться». Ярославский, при­знав в своем выступлении, что антирелигиозная пропаганда «на­ходится в состоянии анабиоза», попытался отвести удар от воз­главляемого им Союза. Он сделал упор на то, что упреки в этой области должны касаться всех партийных организаций в стране в целом. Ярославский привел тревожные для участников пленума [262] цифры: в стране имеется 39 тысяч только зарегистрированных ре­лигиозных организаций («двадцаток») и около миллиона их акти­ва. Он призвал не увлекаться административными мероприятиями в виде закрытия церквей, не делить трудящихся на верующих и не­верующих во время выборов, стараясь оторвать первых от влияния церковников, а также провести комплекс мер по усилению анти­религиозной пропаганды, укреплению ее печатью, кадрами и др.[27]

           Другие выступающие члены ЦК также выражали свою озабо­ченность. Так, С.В. Косиор приводил примеры нежелательного оживления религиозников на Украине. «Нам надо тут каким-то образом протянуть свои щупальцы, — предложил оч, — знать, что происходит, что делается, какие организующие рычаги, центры имеются. И все это надо делать заблаговременно, потому что во время избирательной кампании будет уже поздновато заниматься этими делами». Секретарь ЦК КП Казахстана Л.И.Мирзоян выра­зил беспокойство активизацией мулл в республике, добивавшихся открытия мечетей и строительства новых. Он говорил, что попы и муллы готовятся к выборам, и «в целом ряде мест духовенство так ловко подделывается под советский лад, что частенько разо­ружает наши отдельные первичные организации. У нас был слу­чай, когда в церквах и мечетях выступали с докладами о новой Конституции, говорили относительно великого значения Консти­туции и т. д.» В том же духе высказывались на Пленуме М.М. Ха­таевич (Украина), А.Я. Попок (Туркмения), И.Д. Кабаков (Урал), А.С. Калыгина (Воронежская область). Выступления некоторых ораторов на религиозную тему прерывались репликами Сталина, показывающими заинтересованность «вождя» в этом вопросе. Так, глава Агитпропа А.И.Стецкий говорил, что хотя проход «враждеб­ных элементов» в Верховный Совет затруднен, «что касается ни­зовых советов — районных, городских, сельских в особенности, то тут избирательная борьба будет чрезвычайно серьезная». Сталин заметил на это: «Ряд сельсоветов может попасть в их руки». Стец­кий провел далее мысль, что и когда церковники становятся на со­ветскую платформу, это якобы является прикрытием для их анти­советской агитации. Когда Е.Г. Евдокимов жаловался на засилие сектантов в Азово-Черноморском крае, Сталин прервал его: «Чего же ты, т. Евдокимов, смотришь?» Н.К. Крупская (Наркомпрос) подчеркивала «чрезвычайную хитрость» попов и мулл, которые в своей агитации якобы опираются на недостатки советской рабо­ты, поэтому призвала не просто укреплять работу политпросве­тов, а «тесно связать их работу с политикой. И затем надо бы сей­час же начать улучшать работу секций, что поможет шире вести подготовительную работу к выборам». В резолюции Пленума по [263] докладу Жданова констатировалась только всеобщность выборов по новой Конституции, а прозвучавшие в выступлениях делегатов предложения о необходимости использования в избирательной борьбе против церковников административно-репрессивного и агитационно-пропагандистского ресурсов отражены не были[28]. Но дальнейший ход событий показал, что эти предложения были учтены в реальной политике государства.

           Антирелигиозная пропаганда после подъема и крупных успе­хов на волне коллективизации в 1929—33 гг. действительно пере­живала глубокий кризис, о чем руководители идеологических служб сигнализировали «наверх». В декабре 1936 г. замначальника отдела культурно-просветительской работы ЦК А.И. Ангаров по­дал подробную записку на имя секретарей ЦК Сталина, Андреева и Ежова о резком ослаблении антирелигиозной работы в стране всеми организациями с «кричащими» фактами, как-то: факти­ческий коллапс деятельности Союза безбожников («в настоящее время ячейки и районные союзы безбожников почти повсеместно развалились») — при сохраняющейся «густой сети опорных пун­ктов» активизирующихся церковников и сектантов, распростране­ние «бродячих попов», ведущих «контрреволюционную работу» по деревням, сокращение антирелигиозной литературы, слабое влия­ние местных партийных организаций. «Вождь» такие материалы читал и изучал, о чем свидетельствуют его отчеркивания в тексте записки Ангарова[29]. Заметим, что ситуация, переданная в записке, корреспондировала с мнением Л.Д. Троцкого в книге «Преданная революция» (1937 г.), что «по отношению к религии устанавлива­ется постепенно режим иронического нейтралитета»[30].

           Как бывало в партийно-государственной практике, поводом для принятия властью важного решения послужило конкретное дело. 27 января 1937 г. начальник отдела ЦУНХУ В.И. Хотим­ский послал докладную записку Сталину о чрезвычайном проис­шествии, с которым он столкнулся во время своего пребывания в пограничном Лепельском районе Белоруссии. Тогда 230 сектантов (52 хозяйства) отказались отвечать на вопросы переписи, и даже в ходе суда над ними «организаторы молчания» продолжали мол­чать. Хотимский в духе времени сделал вывод, что происходящее связано с деятельностью шпионской контрреволюционной орга­низации, которая «путем молчания по переписи, под религиоз­ным прикрытием... демонстрировала безнаказанное неповино­вение власти»[31]. Записка заинтересовала Сталина, и он написал резолюцию: «Т. Андрееву. Надо потребовать объяснения от секре­таря Обкома и предсовнаркома Белоруссии. Видимо, партработа [264] поставлена у них плохо. Хорошо бы поставить вопрос в Оргбюро. И. Сталин»[32].

           Постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) «Записка т. Хотимско- го о Белоруссии» от 8 февраля 1937 г., помимо обвинений в адрес ЦК КП Белоруссии в запущенности партийно-политической работы, облегчившей «подрывную работу среди населения» классово-враждебным элементам, постановило также заслушать на следующем заседании доклады Отдела пропаганды и агитации ЦК и Союза воинствующих безбожников «о состоянии антирели­гиозной пропаганды и мерах по ее улучшению»[33]. Готовясь к этому заседанию Оргбюро, от безбожников страны Е.М. Ярославский, от культпросоветотдела ЦК А.И. Ангаров и Е. Тамаркин, от агитпропа ЦК А.И. Стецкий и В.Г. Кнорин в феврале-апреле 1937 г. подали в ЦК ВКП (б) обширные записки, в которых авторы пытались объяс­нить развал антирелигиозной пропаганды как пассивностью мест­ных властей, так и повышением активности враждебных церков­ников, использующих Конституцию в своих целях. Ярославский пытался защитить главным образом свое безбожное «ведомство», не получавшее несколько лет от идеологических служб страны должной поддержки. Он в духе своего выступления на пленуме выступил против администрирования в деле закрытия церквей, как способствующего расширению церковного подполья. Ярос­лавский призвал к выступлению широким фронтом против рели­гии с помощью активизации партийных и советских организаций всех уровней[34]. Стецкий и Кнорин в своей записке использовали материалы обследования в ряде областей РСФСР и в Дагестане, которые показали заметный рост влияния церковников на населе­ние и тревожащие факты сотрудничества местных властей с ними. Авторы критиковали Союз безбожников, комсомол, профсоюзы, наркомпросы за бездеятельность[35]. Ангаров и Тамаркин предста­вили похожую картину пассивности и развала работы советских и партийных органов в антирелигиозной сфере. Их записка была более критически заострена против Союза безбожников, авторы подчеркивали его «засоренность» троцкистами[36]. Как документы, характеризующие «новые методы работы церковников», Ангаров и Тамаркин приложили к записке подписанное обновленческим архиепископом Павлом «воззвание духовенства Вяземской епар­хии» с беззастенчивыми восхвалениями Сталина и план лекции протоиерея Алексея Поспелова «Советская власть при свете веры» с славословиями в адрес советской власти[37]. В проекте постанов­ления ЦК ВКП (б) «Об антирелигиозной пропаганде», предло­женном Агитпропом ЦК, содержался обстоятельный план развер­тывания антирелигиозной работы. Прежде всего, предполагалось [265] оживить деятельность в этой сфере союзов безбожников, партий­ных и комсомольских организаций[38]. Ярославский же предложил дать директиву всем парторганизациям об усилении антирелиги­озной работы[39], созвать весной специальное антирелигиозное со­вещание при ЦК ВКП(б) (созвано не было), а также организовать помощь безбожникам, укрепить их кадрами, средствами, печатью, позволить провести новый съезд осенью 1937 г.[40]

           На заседании Оргбюро ЦК от 29 апреля решили, видимо, не торопиться с принятием конкретных решений, так как антирели­гиозного постановления принято не было, а была создана Комис­сия, который было поручено разработать закрытое письмо ЦК к местным парторганизациям об улучшении антирелигиозной про­паганды, а также сложный комплекс мер по возрождению анти­религиозной работы в стране — в школах, комсомоле, профсою­зах, кино, радио, издании литературы. Комиссии было поручено вносить свои предложения в ЦК по мере их готовности, подго­товив первый доклад к 20 мая[41]. Возглавил Комиссию крупный партийный деятель Я.А. Яковлев, разработчик нового избиратель­ного закона, глава сельскохозяйственного отдела ЦК ВКП(б), и в прошлом активный проводник политики сплошной коллективи­зации. Яковлев был известен как плодовитый партийный журна­лист, создатель и первый редактор «Крестьянской газеты», а также знаток религиозного вопроса на селе, который он рассматривал в ряде книг о нэповской деревне в 1920-е гг.[42] О высоком стату­се Комиссии свидетельствует, что в нее вошли такие видные ру­ководители, как вожак комсомола А.В. Косарев, глава Агитпропа А.И. Стецкий, нарком просвещения А.С. Бубнов, председатель комиссии ВЦИК по культам П.А. Красиков, начальник Главно­го управления кинопромышленности Б.З. Шумяцкий, зав. отде­лом печати и издательств ЦК Б.М. Таль, глава Госполитпросвета Н.К. Крупская, председатель Союза воинствующих безбожников Е.М. Ярославский, начальник ЦУНХУ И.А. Краваль, видный спе­циалист по национальному вопросу Г.И. Бройдо и др.[43] «Комис­сия Яковлева» 1937 г. — вторая по счету Антирелигиозная комис­сия ЦК после «Комиссии Ярославского» 1920-х гг., и о ней ничего неизвестно. Не найдено никаких документов, характеризующих ее деятельность, — ни подготовленных решений, ни докладов, ни протоколов заседаний. Дело, скорее всего, не в том, что ее мате­риалы до сих пор засекречены. Сама деятельность Комиссии, ориентированной на выработку разных методов пропаганды, на продолжительную и кропотливую работу, не отвечала происходя­щим в стране процессам, когда руководство страны востребовало грубые террористические методы. Комиссия оказалась мертво[266]рожденной — в условиях массового избиения партийных и совет­ских кадров становилось некому готовить и проводить решения. Трагическая статистика — из 16 членов Комиссии в годы террора было уничтожено 11, включая ее председателя. Из 11 человек, вы­ступавших на Оргбюро с предложениями по созданию Комиссии, уничтожено 6[44]. Методичная организационно-пропагандистская работа с лета 1937 г. задвигалась на второй план по отношению к погромно-репрессивным кампаниям.

           По документам заметно, что с 1937 г. происходит охлаждение властей к деятельности Союза воинствующих безбожников, рас­терявшему в ходе чисток значительную часть своих членов. Это видно в решениях по международным контактам этой организа­ции. В 1920—1930-е гг. ЦК ВКП(б) и Сталин охотно шли навстречу Ярославскому в его контактах с коллегами по безбожию на Запа­де, отправляли и оплачивали делегации на разные конгрессы без­божных Интернационалов[45]. Так, 20 февраля 1937 г. ЦК выделил Ярославскому сумму в 1 000 американских долларов для уплаты членского взноса в Международном объединении свободомысля­щих. Неуплата этого взноса грозила исключением СССР из этой организации[46]. Но в сентябре 1937 г. ЦК без объяснения причин отказал в просьбе Ярославского о командировке безбожников на заседание Совета свободомыслящих в Париж[47], и дальше такого рода поездки и контакты Союза безбожников были, видимо по ре­шению Сталина, отменены. 29 августа 1938 г., ввиду настойчивых предложений от зарубежных товарищей приехать, Ярославский доложил Сталину, что «согласно указаниям т. Андреева, мы ничего им о делегации не пишем, так как такой делегации не посылаем»[48].

           В руководстве страны были лица, которые склонялись к ради­кальному решению вопроса существования самих религиозных организаций. Так, в упомянутых выше предложениях Ярослав­ского содержалось требование пересмотреть существующее за­конодательство о религиозных организациях[49]. В литературе уже писалось о несостоявшейся церковной «контрреформе», предло­женной Г.М. Маленковым и поддержанной Н.И. Ежовым в их за­писках Сталину от 20 мая и 2 июня 1937 г[50]. Маленков предложил так изменить и без того крайне дискриминационное постанов­ление ВЦИК о культах 1929 г., чтобы ликвидировать церковные двадцатки и исполнительные органы церковников. «Предложить такой порядок регистрации религиозных обществ, который не оформлял бы наиболее активных церковников. Декретом мы са­ми создали широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию»[51]. Ежов отметил, что двадцатки являются якобы «прикрытием» антисоветской работы церковного актива и [267] предложил выработать новое законодательство, которое, по сути, лишило бы церковные общины юридической основы[52]. Проект Маленкова-Ежова отражал настроения номенклатуры. На плену­мах ЦК в 1937 г. ораторы были не довольны тем, что церковники имеют легальную основу для организаций. В том, что эти предло­жения были отклонены, думается, сыграли особенности сталин­ской тактики. Сталин в своих операциях — даже в самой жестокой террористической деятельности — никогда не шел до конца, до последнего предела, сохраняя возможность для маневра и отступ­ления. Так, в 1937 г. неслучайно были сохранены остатки Патриар­хии. При почти полном уничтожении всего корпуса православных иерархов на свободе оказались 4 действующих архиерея, как подо­бие церковного управления. При разгроме обновленческой иерар­хии официальный глава Александр Введенский со своим штатом был сохранен[53]. Так и в случае с двадцатками. При предстоящем, планомерном и массовом уничтожении церковного актива Ста­лину было важно сохранить внешний вид легальности церковных общин, чтобы показывать миру видимость свободы вероиспове­дания в СССР. Между тем Президиум ВЦИК в начале 1937 г. на­правил в ЦИКи союзных республик для рассмотрения и внесения предложений проект закона о религиозных организациях. Одна­ко проект закона не был одобрен центральной властью. Тогда же были отклонены и проекты постановлений «Об отправлении ре­лигиозных культов и молитвенных зданиях» и «Положение о по­стоянной Комиссии ЦИКа по вопросам культа»[54]. Действующее законодательство о культах, определяемое дискриминационным постановлением 1929 г., устраивало Сталина.

           Синхронно с подготовкой массовых террористических опе­раций в июле 1937 г. власти резко ужесточили налоговый гнет для верующих. 11 июля председатель СНК СССР В.М. Молотов направил записку в Политбюро о необходимости отменить по­становление ЦИК 1931 года как льготное для налогообложения служителей культа, так как они во многих случаях платят налогов меньше, чем трудовые единоличные хозяйства. В результате по­становлением Политбюро от 14 июля было решено установить с 1 июля 1937 г. максимально высокие ставки налогов (подоходный и культсбор) для служителей культа, предусмотренные для лиц, имеющих нетрудовые доходы[55]. Таким образом, согласно этому решению, обрушиваемый руководством страны на духовенство, религии и церкви массовый террор должен был сопровождаться их экономическим удушением. О том, как это воплощалось в жизнь, свидетельствует запись в дневнике В.И. Вернадского от 10 ноя­бря 1938 г.: «...борьба с православием. Арестовывают последних [268] священников. Их облагают явно для всех несправедливыми нало­гами (коза — более 300 р.), овощи во много раз дороже, чем для других единоличников. Те, которые добиваются отмены этих явно тенденциозных обложений, арестовываются, а новые священни­ки не идут или их нет. Церкви закрываются, но создается глубокое недовольство и расстройство социального строя. Жуткие рассказы непосредственно из быта людей, вовсе не противников нынешне­го режима, умных и порядочных»[56].

           Вопрос о вовлечении церковников в орбиту массовых терро­ристических операций государства был по существу предрешен февральско-мартовским пленумом ЦК ВКП(б) 1937 г., когда Ста­лин актуализировал две теории, ставшие идеологической про­граммой террора. Первая — теория обострения классовой борьбы по мере продвижения социализма — многократно рассматрива­лась в литературе, а вторая остается как бы «в тени». Это теория единого фронта врагов на основе программы восстановления капи­тализма. В своем программном выступлении на Пленуме 3 марта 1937 г. Сталин отметил, что «зиновьевцы» и троцкисты объединяют вокруг себя ВСЕ враждебные буржуазные элементы», а их полити­ческая платформа — «восстановление капитализма в СССР». Ста­лин указывал далее: «Необходимо разбить и отбросить прочь пятую гнилую теорию, говорящую о том, что у троцкистских вредителей нет будто бы больше резервов, что они добирают будто бы свои послед­ние кадры. Это неверно, товарищи. Такую теорию могли выдумать только наивные люди. У троцкистских вредителей есть свои резер­вы. Они состоят прежде всего из остатков разбитых эксплуататор­ских классов в СССР. Они состоят из целого ряда групп и органи­заций за пределами СССР, враждебных Советскому Союзу»[57]. Эти откровенно преступные сталинские установки, помимо нагнета­ния в стране психоза и истерии, ориентации людей и партийно­государственных структур на шпиономанию, ксенофобию и поиск врагов, программировали собой неизбежное расширение террора на многие слои населения, находящиеся за пределами партно­менклатуры, — и прежде всего ставили под удар так называемых «бывших людей». Теория «единого фронта» давала универсаль­ный повод для репрессий всех и каждого. Троцкисты могли сосед­ствовать с попами, правые с эсерами, а интеллигенты с простыми крестьянами и уголовниками. Так, на том же пленуме 1 -й секре­тарь Уральского обкома И.Д. Кабаков, очевидно озвучивающий очередную разработку НКВД, проинформировал, что расстрелян­ный незадолго перед тем руководитель троцкистского «заговора» Г.Л. Пятаков якобы давал конкретные указания «относительно связи ... с служителями культа»[58]. В архиве Молотова сохранились [269] его заметки в день речи Сталина на пленуме. В них председатель СНК формулирует концепцию тотального врага: «Враги наро­да — их выкорчевывание, много сделано — не додел(али) — доде­лаем!.. Враг стал хитрее, изворотливее, а мы, многие из нас, шли со старыми понятиями о враге... Враг в его новом тр(оцкистско)- бур(жуазном) обличии живуч: а) неприм(иримо) враждебен, б) приспособл(яется) к партии, в) объеди(яет) все антисов(есткие элементы, г) опора за границей, у капгосударств, г) использ(ование) сов. аппарата, г) озлоб(ление) усилилось (процесс)»[59].

           В сохранившемся конспекте доклада Ежова на июньском пле­нуме ЦК ВКП (б), давшем размах террору, говорилось о «центре центров» как заговоре заговоров, объединенном общностью це­лей — восстановлением капитализма[60].

           НКВД принимало практические меры по подготовке удара против церковников. Еще 27 марта 1937 г. из центра в местные управления был разослан циркуляр № 23 «Об усилении работы по церковникам и сектантам», в котором указывалось, что именно в связи с предстоящими выборами необходимо принятие всех мер, чтобы ставленники Церкви не прошли в низовой советский вы­борный аппарат. Циркуляром также предписывалось не допустить расширения выступлений Церкви за предоставление прав нарав­не с ВКП (б) и общественными организациями в выдвижении собственных кандидатов на выборах[61]. Кроме того, в нем содер­жался приказ об усилении агентурной и оперативной работы по «персоналу церкви» (церковникам) и приверженцам сект[62]. О том, что циркуляр был принят к действенному исполнению на местах, говорят недавно рассекреченные документы Службы безопасно­сти Украины. Уже к концу апреля на Украине был завершен сбор материалов по деятельности религиозных общин. Отчет об этом подчеркивал их отрицательное влияние на молодежь, доказывал их «организованную антисоветскую деятельность», включавшую контакты за границей[63]. 8 июня 1937 г. последовала новая директи­ва НКВД «начать решительные меры по ликвидации церковников и приверженцев сект»[64]. Это послужило началом массовых арестов в церковной среде — в рамках подготовительной кампании к за­планированным руководством страны «массовым операциям».

           «Религиозники» (священноцерковнослужители, активисты церковных общин) репрессировались главным образом внесудеб­ными тройками в рамках так называемой «кулацкой операции» — в результате реализации утвержденного постановлением Политбю­ро от 31 июля 1937 г. приказа НКВД № 00447, которым опреде­лялись направления и масштабы массового террора против про­стых людей в стране, т.е. не принадлежавших к номенклатурной [270] элите, в приказе утверждался упрощенный порядок следствия, составы троек, лимиты лиц, подлежащих быстрому уничтожению или отправке в лагеря (лимиты потом в течение 1937—38 гг. регу­лярно продлевались Сталиным и Политбюро, а также Ежовым по согласованию со Сталиным)[65]. Только во исполнение этого поста­новления в 1937—38 гг., по внутриведомственной статистике, было осуждено 767 397 чел., из них 386 798 чел. расстреляно[66]. Это при­мерно половина арестованных и половина расстрелянных жертв «Большого террора».

           В материалах к особым папкам Политбюро стала доступна часть документов о подготовке «кулацкой операции» и ее дальней­шем расширении в плане повышения лимитов. Документы дают широкую картину совместного террористического «творчества» местных партийных секретарей и начальников НКВД, с одной стороны, и Сталина и других членов Политбюро, с другой. Так, в постановлении Политбюро от 2 июля 1937 г. (его черновик был написан лично Сталиным) о начале подготовки «кулацкой опера­ции» церковники, как целевая группа репрессий, еще не выделя­лась, — речь шла о необходимости взятия на учет для последующих репрессий вернувшихся из ссылок бывших кулаков и уголов­ников[67].

           Расширение предлагаемого к репрессиям контингента произо­шло по предложениям с мест в ходе определения размеров лими­тов на репрессии в период подготовки приказа № 00147 в июле 1937 г. Особенно «отличились» в этом отношении секретари на­циональных компартий и областей. Так, Батыр-Атаев выразил беспокойство активизацией мусульманского духовенства («мус- духовников») в республике: «ЦК КП(б) Туркменистана считает необходимым включение этих контингентов для репрессии и вы­сылки». На следующий день, 9 июля, постановление Политбюро «проштамповало» предложение Батыр-Атаева (Сталин дописал: «поручив НКВД определить число подлежащих расстрелу и вы­сылке»)[68]. 1-й секретарь ЦК КП Грузии Л.П. Берия в своем пред­ложении упоминает просто «враждебный антисоветский элемент» (без категорий «кулаки», «уголовники»), секретарь Карельско­го обкома П.А. Ирклис учел также «прочий антисоветский эле­мент»[69], 1-й секретарь ЦК КП Узбекистана А.И. Икрамов предло­жил обрушить репрессии на очень широкий круг «антисоветского элемента», включающий как мусульманских, так и русских «духов­ников». Предложение Икрамова было автоматически утверждено Политбюро[70]. В шифровке Сталину секретарь Мордовского обко­ма В. М. Путнин отметил, что среди возвратившихся в Мордовию из высылки «много активных церковников и сектантов», якобы [271] «продолжающих сейчас активную враждебную работу»[71]. Секре­тарь ЦК КГТ Азербайджана М.Д. Багиров методично перечислил разные категории людей на уничтожение и в их числе «муссави­стов, иттихадистов, дашнаков и духовенства». Резолюция Стали­на, обычная для этих бумаг: «Согласен. Утвердить. И. Ст.»[72]. Секре­тарь Бурят-Монгольского обкома М.Н. Ербанов обратил особое внимание на лам, «ведущих антисоветскую работу, прикрываясь знахарством, предсказаниями и шарлатанством», и предложил применить директиву о кулаках и к ним. Резолюция Сталина — «Утвердить», далее следовали подписи всех членов Политбюро[73]. Партийные начальники также предлагали распространение опе­раций и на другие категории «бывших людей» — бывших членов «антисоветских» партий, торговцев, баев и т.д. Ирония истории за­ключается в том, что большинство самих этих активистов сталин­ского террора, отправлявших многие тысячи людей на расстрелы и в лагеря, тоже были репрессированы.

           В результате в окончательном тексте утвержденного Политбю­ро приказа от 31 июля 1937 г. среди категорий людей, обреченных на репрессии, присутствовали не только «кулаки» и «уголовни­ки», но еще и разнообразный «антисоветский элемент», в число которого закономерно вошли церковники. В преамбуле приказа Ежова говорилось, что в деревне «осело много в прошлом репрес­сированных церковников и сектантов». В разделе «контингенты, подлежащие репрессии» под пунктом 6 значились церковники и сектанты, ведущие враждебную работу в тюрьмах, лагерях, тру­довых поселках и колониях. Однако п. 9 раздела «разрешал» по­всеместную репрессию этой категории и «на воле»: «репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяй­ственных предприятиях и в городе — на промышленных и тор­говых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве»[74]. Заметим, что резкое расширение целевых групп террора в рамках «кулацкой операции» отвечало концепции «еди­ного враждебного фронта» и задачам, ставившимися в этой связи Сталиным перед партийной номенклатурой и карательными ор­ганами. Отныне в отчетных сводках НКВД по исполнению при­каза № 00447 указывались три важнейшие составляющие «кулац­кой операции» — 1) «бывшие кулаки», 2) «уголовники», 3) «другой контрреволюционный элемент»[75]. Именно в рамках «другого кон­трреволюционного элемента» массово репрессировались церков­ные иерархи, духовенство всех религий, церковнослужители. Хотя необходимо учесть, что многие активные миряне, члены церков­ных советов, репрессировались также и в числе «бывших кулаков» [272] и «уголовников», а часть духовенства разных религий пострадала в рамках так называемых «национальных операций». Репрессиро­вали церковников в этот период и обычные суды разных уровней. Поэтому точный подсчет репрессированных церковников (разных конфессий) затруднителен, если вообще возможен, а бытующие в литературе цифры носят приблизительный, гипотетический или дискуссионный характер. Подсчитанный общий расклад репрес­сированных «кулацкой операцией» по трем основным категориям является таким: «кулаки» — 372,6 тыс., «другие контрреволюцион­ные элементы» — 266, 7 тыс., «уголовники» — 127, 9 тыс.[76]

           8 сентября 1937 г. Ежов направил Сталину спецсообщение «о первых итогах операции по репрессированию антисоветских эле­ментов», содержащее особый раздел «церковно-сектантское кон­трреволюционное подполье», в котором перечислялись «вскрытые» формирования в ряде областей страны. Вредная роль церковников отмечалась наркомом также в «кулацких» и «повстанческих» ор­ганизациях[77]. Для репрессирования церковников в рамках «кулац­кой операции» характерно огромное количество «групповых дел». В ходе создания органами многочисленных липовых организаций в их названиях «религиозников» постоянно объединяли с кулаче­ством — например, «кулацко-церковная», «кулацко-сектантская» группа. Церковники неслучайно увязывались с кулаками. Они действительно составляли единое целое с крепким крестьянством в плане духовной, неполитической альтернативы режиму.

           Террористические операции против «бывших» руководство страны увязывало с задачами правильного проведения предвыбор­ной кампании, что отразилось в материалах октябрьского плену­ма ЦК ВКП (б) 1937 года, посвященного предстоящим выборам. При обсуждении особенностей предвыборного процесса ораторы вновь поднимали вопрос опасности, исходящей от церковников при выборах в Верховный Совет, усматривая решение этой про­блемы не только в агитации и пропаганде, но и в активных уси­лиях карательных органов. Так, секретарь Архангельского обкома Д.А. Конторин в речи на пленуме попросил ему увеличить уста­новленный для области лимит по 1 категории (на расстрел) — еще на 400—500 человек, так как «это помогло бы нам лучше подгото­виться к выборам в Верховный Совет». «У нас такая область, что требуется еще подавить этих гадов»[78]. (Сам Конторин был аресто­ван 3 ноября 1937 г., т.е. через 20 дней после работы пленума, рас­стрелян 10 февраля 1938 г.)[79]. 1-й секретарь Днепропетровского обкома Н.В. Марголин остановился на «антисоветской деятель­ности церковников», отметив, что последние активно использу­ют кликуш-старух, бывших монашек, которые ходят по колхозам и агитируют за крещение детей. Молотов наставительно прервал [273] Марголина: «Тут не в старухах дело, а в организациях». «Марголин: Именно в контрреволюционных организациях церковников, сек­тантов и прочей сволочи»[80]. (Марголин арестован 3 ноября 1937 г., расстрелян 10 февраля 1938 г.)[81]. 1-й секретарь Ярославского об­кома Н.Н.Зимин заметил, что вокруг церковников «объединяются уголовные и фашистские элементы в попытках вести антисовет­скую работу в связи с подготовкой к выборам в Верховный Со­вет»[82]. (Зимин арестован 11 февраля 1938 г., расстрелян 10 сентября 1938 г.)[83]. Секретным пунктом своей итоговой резолюции октябрь­ский пленум окончательно превратил предстоящую избиратель­ную кампанию в фарс: всем местным парторганизациям пред­писывалось предоставить в ЦК ВКП(б) согласованные списки кандидатов в депутаты на утверждение — «с тем, чтобы кампания по выдвижению снизу началась лишь после согласования списков состава кандидатов с ЦК ВКП(б)»[84].

           Несомненно, прямым итогом прений на Октябрьском плену­ме была последовавшая в промежуток времени с 12 октября по 5 ноября 1937 г. директива НКВД, предписывающая «в ближайшие дни обеспечить оперативный разгром церковного и сектантского контрреволюционного актива, подвергнув аресту всех участников шпионских, повстанческих и террористических формирований, в том числе пытающихся вести подрывную работу в связи с выбо­рами [в Верховный Совет СССР]»[85]. Интенсификация кампании террора против церковников осенью 1937 года происходила не без личного вмешательства Сталина и под его личным контролем. 13 ноября 1937 г. Л.З. Мехлис переадресовал Сталину письмо ре­дактора газеты «Звезда» о вредном влиянии церкви в Белоруссии, и Сталин написал резолюцию: «Т. Ежову. Надо бы поприжать го­спод церковников»[86]. В ответ на это указание Ежов направил шиф­ротелеграмму на места с требованием предоставить ему материалы по арестам церковников и сектантов в ходе «кулацкой операции» с августа по ноябрь 1937 г. Обобщив данные этих сводок, нарком в конце ноября направил обширную докладную Сталину. В запи­ску Ежова вошли только данные о репрессиях против православ­ных («тихоновцев», «григорианцев» и «обновленцев») и сектантов. Приведенные в ней сведения свидетельствовали о впечатляющих «успехах» органов по разгрому «церковной контрреволюции». Так, в целом с августа по ноябрь было арестовано 31 359 церковников и сектантов, из них митрополитов и епископов 166, попов 9 116, мо­нахов 2 173, «церковно-сектантского кулацкого актива» 19 904. Из этого количества было осуждено к расстрелу 13 671 человек, из них епископов 81, попов 4 629, монахов 934, «церковно-сектантского кулацкого актива» — 7 004. Комментируя эти данные, Ежов [274] откровенно обнажал цели преступной сталинской политики: «Оперативный удар был нанесен исключительно по организующе­му и руководящему активу церковников и сектантов. В результа­те наших оперативных мероприятий почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной степени ослаби­ло и дезорганизовало церковь. Остались одиночки-епископы, при том условии, что мы пресекаем попытки к выращиванию каких бы то ни было новых епископов и митрополитов. Вдвое сократилось коли­чество попов и проповедников, что также должно способствовать разложению церкви и сектантов»[87]. К числу недостатков в работе НКВД Ежов отнес тот факт, что еще не все начальники местных управлений развернули у себя в областях и республиках меропри­ятия по разгрому церковников и сектантов, о чем свидетельствова­ли и приводимые им данные — 6 990 легальных церквей по Союзу, 9 750 попов, свыше 2 000 сектантских проповедников. По мнению наркома, православные церковники (тихоновцы, обновленцы и григорианцы) якобы теперь действуют заодно и совместно с сек­тантами, «ставят своей задачей создание единого антисоветского фронта». Далее перечислялись «вскрытые» за отчетный период по разным областям Союза многочисленные «блоки» церковников и сектантов самых разных направлений, с фантастическими обвине­ниями в шпионаже, вредительстве, терроре, связях с фашистами и проч. Обращает на себя внимание, что ряд «враждебных» действий церковников Ежовым связывался с предвыборной кампанией («использование легальных возможностей для укрепления пози­ций церкви и сектантства»)[88], попытками выдвижения церковни­ками своих кандидатов на выборах, борьбой за права Церкви, что интерпретировалось чекистами в криминальном плане («многие арестованные нами митрополиты и епископы разрабатывали спе­циальные обращения к верующим, в которых призывали к борьбе за политические права церкви»). Коснулся Ежов и острой пробле­мы развала антирелигиозной работы в стране, обвинив в бездей­ствии Союз воинствующих безбожников, в рамках которого якобы вредила «по заданию Гестапо» троцкистская организация во главе с заместителем Ярославского Лукачевским. Ежов проинформировал Сталина о специальных указаниях, данных им управлениям 17-ти областей, «о немедленной ликвидации всех церковно-сектантских контрреволюционных формирований»[89]. В неопубликованной ча­сти записки содержались предложения о насыщении оставшихся церковных структур чекистской агентурой, очевидно одобренные Сталиным.

           Карательные органы правильно понимали установки, по­ставленные им руководством страны (и, в частности, сталинское [275] «поприжать церковников») по уничтожению «церковно­сектантского актива». На это их нацеливало и продолжение в 1938 г. избирательной кампании при выборах в местные органы власти. Людей уничтожали часто просто по признаку социального происхождения, материалы упрощенного «следствия» имели мало значения, они служили «оформлением» заранее подготовленных проскрипционных списков. Так, Ежов, выступая на активе НКВД УССР 17 февраля 1938 г., в ходе карательной экспедиции на Укра­ину, заметил, что у начальников УНКВД, «оказывается, живыми еще ходят 7 или 8 архимандритов, работают на работе 20 или 25 ар­химандритов, потом всяких монахов до чертика. Почему всех этих людей не перестреляли давно? Это все-таки не что-либо такое, как говорится, а архимандрит все-таки. (Смех). Это же организатор, завтра же он начнет что-нибудь затевать»[90]. Ежов также упрекал украинских чекистов, что операция в основном сосредоточилась на деревне, а «город остался в стороне, и в городах у вас продолжа­ют ходить и попы и архиепископы — очень активная контрреволю­ция из духовенства»[91]. В день этого выступления Ежова, 17 февра­ля, Политбюро и Сталин выделили для Украины самый большой дополнительный расстрельный лимит за все время «кулацкой опе­рации» — на 30 тысяч человек[92]. Как показывает документ, Сталин лично отредактировал текст этого постановления Политбюро и расписался «За. И. Сталин», а за ним — Молотов и Ворошилов[93]. В рамках этого лимита в феврале-мае 1938 г. происходило массо­вое уничтожение украинских церковников. В директиве НКВД по итогам поездки Ежова на Украину среди групп, подлежащих уни­чтожению, были выделены «черное и белое духовенство», «сек­тантские руководители и проповедники»[94].

           Итог террористической кампании 1937—1938 гг. против цер­ковников можно интерпретировать как в целом успешный для Сталина и его окружения. Удалось добиться нейтрализации непри­ятного пропагандистского пункта Конституции о допуске бывших «лишенцев» в Верховные Советы. Так, никто из «религиозников» или их представителей ни в центральный, ни в местные советские «парламенты» избран не был — массовый террор, сопровождаемый циничными манипуляциями, поставил подобному результату на­дежный заслон.

           Надо сказать и об одном ранее неизвестном, но важном ре­шении Сталина в октябре 1937 г., которое показывает его роль в погромной антирелигиозной кампании. Террор против верующих сопровождался массовым закрытием церквей, принявшим вновь, как и в годы коллективизации, колоссальные масштабы[95]. Местная партийная печать часто выступала застрельщиком этих акций. Но [276] сопротивление пришло с неожиданной стороны. В октябре 1937 г. к руководству Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) пришел главный редактор «Правды», один из активных сталинских выдви­женцев Л.З. Мехлис. Мехлис сыграл огромную роль в раскручи­вании маховика террора, так как превратил печать в отточенный и действенный инструмент террористических кампаний. Редакти­руемая им «Правда» была одним из важнейших механизмов массо­вого террора в стране. На местах инициаторами террора, бывало, выступали различные корреспонденты «Правды». В архиве Моло­това хранится значительное количество пересланных Мехлисом Сталину и Молотову доносов спецкорров «Правды» из разных об­ластей страны[96], послуживших причинами раскручивания фальси­фикаций различных заговоров — в том числе с участием местного духовенства. Один из примеров — донесение Мехлиса Сталину и Молотову от 21 ноября 1937 г.: «Бурят-монгольский корреспон­дент «Правды» тов. Овчаров прислал корреспонденцию, в кото­рой сообщает о шпионской и предательской работе ламства. Как пишет тов. Овчаров, в столице республики Уде рассосалось (так в тексте — И.К.) 265 лам, состоявших ранее в большом духовном чи­не. Пять человек из них работают на аэродроме, 30 на паровозно­пороховом заводе, 65 человек — на кирпичных, кожевенных заво­дах и т.д. Ламы ведут большую шпионскую и диверсионную работу. В колхозе им. Ленина осело 13 лам, которые распустили провока­ционный слух, что за выборные бюллетени будут высчитывать тру­додни. В колхозе им. Лупсанова ламы заразили ядами весь хлеб, подлежащий распределению по трудодням, отчего заболели все колхозники. Далее тов. Овчаров сообщает, что в республике орга­низации плохо пресекают подрывную работу ламства. Посылаю Вам для сведения копию этой корреспонденции. Мехлис»[97]. По подобным сообщениям руководство страны принимало решения об эскалации чисток в областях и республиках. Тот же Мехлис 23 октября 1937 г подал Сталину и другим секретарям ЦК Кага­новичу, Андрееву, Жданову и Ежову записку «Об извращениях в антирелигиозной пропаганде и массовом закрытии церквей ад­министративными мерами». Наиболее ярким примером этого не­гативного явления Мехлис выделил в записке серию публикаций газеты «Вичужский рабочий» Вичужского района Ивановской об­ласти, приведя заголовки столбиком с призывами массово закры­вать церкви («Церкви должны быть закрыты», «закрыть все церкви в городе», «давно пора закрыть все церкви», «Писцовскую церковь под пионерский клуб» и т.д.). Мехлис также сослался на то, что ряд местных газет в разных областях Союза выдвигает такие же тре­бования закрытия церквей со ссылками на желания трудящихся, [277] приведя конкретные примеры и показав таким образом, что это массовое явление в местной печати. Мехлис предположил, что «не исключена провокационная, преступная цель: поссорить веру­ющих с советской властью»[98].

           Документы показывают, что Сталин отнесся серьезно к сиг­налу Мехлиса и решил облечь решение в форму постановления второго по значимости после Политбюро партийного органа — Се­кретариата ЦК ВКП(б). В Архиве Президента РФ сохранился как черновой вариант постановления, так и его окончательный текст, что позволяет сделать наблюдения над направлением сталинского редактирования важного документа.

           В черновой редакции первоначально значилось три пункта. В беловой вариант перекочевали два, а третий был вычеркнут Ста­линым. Первые два пункта — с правкой Сталина — предписывали обратить внимание Ивановского обкома на недопустимое явле­ние и снять с работы редактора газеты, а зачеркнутый Сталиным пункт приказывал послать шифрованную телеграмму всем обко­мам, крайкомам и секретарям нацкомпартий. В телеграмме требо­валось проверить, нет ли где подобных явлений, характерных для дела «Вичужского рабочего», в других местных газетах, и «пресе­кать их в корне»[99]. Вычеркнув текст с проектом указаний для всех партийных организаций, Сталин, таким образом, сузил значение события до локального инцидента и отказался осудить в целом ан­тицерковные выступления местной печати в стране. Продолжение антирелигиозной вакханалии пока было выгодно Сталину, а «по­казательная порка» немногих местных товарищей в Ивановской области могла продемонстрировать, что партия вроде бы борется с извращениями в деле антирелигиозной пропаганды. О пресече­нии подобных выступлений на местах после сталинской редакции постановления теперь не было речи. Дело об извращениях партий­ной линии в печати превратилось в частное «дело Ивановского об­кома» и перегнувшего палку редактора местной районной газеты, которого в постановлении знаково не назвали «товарищем», что обычно значило в партийном документе, что человек обречен на уничтожение[100].

           Протестующие материалы против обвального закрытия церк­вей весной 1938 г. неоднократно переправлялись Сталину и Ярос­лавским. Сталин материалы Ярославского прочитывал, что-то отчеркивал, но никаких мер сознательно не принимал. Так, 23 апреля глава безбожников докладывал Сталину: «В дополнение к ранее посланным материалам (не выявлены или не сохрани­лись— И. К.) об увлечении административными мерами в борьбе про­тив церкви (закрытие церквей без согласия большинства населения), посылаю письмо Ив. Круглова об одновременном закрытии [278] 12 церквей в Мосальском районе Смоленской области. Необхо­димо, видимо, указание ЦК, чтобы прекратить это вреднейшее мероприятие»[101]. В записке Круглова действительно содержались возмутительные факты[102], но указания ЦК на этот счет не после­довало. 26 апреля Ярославский переслал Сталину копию записки корреспондента газеты «Безбожник» Померанцева о закрытии церквей и синагог в Одессе. В этой записке Померанцев по резуль­татам своей командировки в Одессу приводил мнения местных инспекторов Комиссии ВЦИК по культам, что «церкви закрыва­ются ввиду того, что арестованы все священники, и некому в них служить», с чем корреспондент, однако, не согласился[103]. И вновь никакого решения Сталина в связи с этой информацией не после­довало.

           В том же русле было решение властей об упразднении Комис­сии ВЦИК по культам (16 апреля 1938 г.). Комиссия еще с конца 1936 г. в целом ряде записок, направленных руководству страны, пыталась остановить процесс обвального закрытия церквей. По­сле ее исчезновения единственной структурой, связующей госу­дарство с церковными проблемами, становилось «церковное» под­разделение в НКВД[104].

           Провал попыток возрождения в стране систематической анти­религиозной пропаганды в 1937 г. был обусловлен окончательным выбором Сталина и руководства страны в пользу плана уничтоже­ния значительной части духовенства и церковного актива разных религий в ходе массовых репрессивных операций. Антирелигиоз­ная работа выродилась по существу в грубую погромную кампа­нию, составившую идеологическое прикрытие антицерковного террора, и эта кампания поощрялась Сталиным. В этой позорной игре приняли участие и видные деятели советской культуры. Так, композитор Д.Д. Шостакович писал: «К созданию антирелигиоз­ной оперы следует отнестись очень серьезно. Тут не отделаешься шуточками и смешками по адресу церковников. Нам нужно могу­чими средствами музыкального искусства, очень понятного мас­сам, раскрыть невежество и мракобесие людей церкви, контррево­люционное нутро многих из них, их подрывную работу по заданию врагов народа из иностранных разведок»[105].

           После того как цели террора 1937—1938 гг., по мнению Ста­лина, были достигнуты и общество приобрело нужную диктато­ру степень социальной и духовной монолитности, всесоюзный антицерковный погром был в 1939 г. свернут, а антирелигиозная пропаганда направлена в более тихое русло, что дало повод ряду современных авторов считать это переменой самого церковного курса, которая в действительности произошла в 1943 году. Автор категорически не согласен с теми исследователями, которые объ[279]ясняют причины «большого террора» главным образом внешне­политическими опасениями Сталина[106]. Власти в ходе чисток «Большого террора» 1937—1938 гг. радикально решали не только предвыборные задачи, но и реализовывали своего рода «моби­лизационный проект» в духовной и идейной сферах общества, жестокими и варварскими методами утверждали монополию го­сподствующей вульгарно-материалистической идеологии, непре­рекаемой сталинской догматики, составлявшей основу доминиро­вания в стране партийно-советской номенклатуры и сталинской клики. Поэтому надежно и надолго обрекались на молчание все потенциальные критики и оппоненты власти. Требовалось и по­давить на многие годы желания церковных общин и верующих отстаивать свои права, гарантированные лицемерной сталинской Конституцией 1936 г. Люди из церковной, религиозной среды, с их обостренном чувством совести, долга, справедливости и граж­данской ответственности, только в силу этих качеств попадали в «группу риска». Они стали одним из ведущих объектов «охоты на ведьм» со стороны тоталитарного сталинского режима и дали обильную кровавую жатву.

           [279-284] СНОСКИ оригинального текста