Хроники повседневной жизни москвича в 1917-1920 гг.: жилищный вопрос

Автор
Федоров Алексей Николаевич

Аннотация

В числе дискуссионных вопросов, связанных с изучением эпохи революции и Гражданской войны, не последнее место занимают во­просы условий жизни и труда рабочего класса. Долгое время истори­ческая наука рассматривала все мероприятия власти в этой сфере «как неизменное улучшение условий жизни рядового гражданина». Вполне естественным признавалось, что подобное улучшение стало возможным за счет враждебных революции классов. В данной ста­тье рассматриваются издержки и противоречия перераспределения собственности в 1917—1920 гг., анализируются новые данные о тем­пах и характере «муниципализации» в Москве, выясняются судьбы простых людей и целых семей. В итоге автор пришел к выводу, что в результате «муниципализации» повседневная жизнь москвичей из­менилась в худшую сторону, а перераспределение собственности в экономическом отношении оказалось крайне неэффективной мерой.

Ключевые слова
революция 1917г., гражданская война, история повседневности, социальная политика, жилищный вопрос, муниципа­лизация городских недвижимостей

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Федоров А.Н. Хроники повседневной жизни москвича в 1917-1920 гг.: жилищный вопрос // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 239-254.

Текст статьи

[239]

А.Н. Федоров

ХРОНИКИ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ МОСКВИЧА В 1917-1920 гг.: ЖИЛИЩНЫЙ ВОПРОС

           На сегодняшний день понимание роли и места «маленького человека» в историческом процессе выступает одним из основных требований к познанию прошлого. Это предполагает рассмотре­ние государственных институтов, политического устройства и т.п. как производных от исторически сложившихся общественных форм. Подобная трактовка взаимоотношений власти и общества отвечает потребностям гражданского общества, становление ко­торого в современной России продолжает оставаться актуальной проблемой.

           Эпохе революции и гражданской войны (1917—1920 гг.), по­ложившей начало советской модели общественного развития, по­священа огромная историография, но вместе с тем ряд вопросов остался остро дискуссионным. Например, недостаточно изучено, в чем состояли непосредственные жизненные проблемы и интере­сы советских граждан, их ценностные ориентации в переломный момент истории, а также какие связи и взаимодействия субъектов [240] совместного жизненного процесса определяли их существование в 1917-1920 гг.

           «Эпоха перемен» привела к настоящей «трагедии материаль­ного бытия»[1], от которой в первую очередь пострадало население российских городов: Москвы, Петрограда, ряда крупных торгово- промышленных центров. Единственным городом, в котором в 1917—1920 гг. сохранялось миллионное население, осталась Мо­сква. Среди повседневных забот горожан, в частности москвичей, первое место занимали проблемы обеспечения всем необходимым для жизни, например крышей над головой, поскольку в городах большой проблемой еще в годы Первой мировой войны стал обо­стрившийся жилищный вопрос. Война блокировала приток ка­питалов в жилищный сектор и выявила, как всеобщую трудность, острую нехватку средств не только на строительство, эксплуата­цию, но и на оплату найма жилья. С момента своего возникнове­ния советская власть рассматривала жилищный вопрос в качестве одной из наиболее острых социальных проблем, связанной с не­обходимостью предоставления трудящимся «здорового жилища», с «извлечением» их из подвалов, чердаков и прочего «неудобного жилья», куда их «загнал старый режим и капиталисты». Цель сама по себе благородная, потому что рабочие действительно нужда­лись в улучшении условий проживания. Решить эту задачу плани­ровалось путем отмены права частной собственности на городские недвижимости, имевшие стоимость свыше определенного предела или служившие предметом постоянной сдачи внаем. Декрет Пре­зидиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной соб­ственности на недвижимости в городах» вводил в действие право­вую норму о муниципализации строений, то есть об изъятии их из рук граждан и о передаче недвижимого имущества в распоряжение органов местной власти. В общероссийском масштабе эта револю­ционная норма права действовала до августа 1921 г.

           В Москве муниципализация была проведена еще раньше, со­гласно Постановлениям Московского Совета Рабочих и Сол­датских Депутатов «о городских недвижимостях» от 30 ноября, 12 декабря 1917 г. и 26 января 1918 г. Отменялось право частной собственности, если стоимость строений была не меньше, чем 20 тыс. руб., или, если чистый годовой доход с найма превышал 750 рублей. На первом этапе муниципализации в Москве призна­валось сохранение права частной собственности на отдельные жи­лища. Как правило, речь шла об одноэтажных деревянных строе­ниях, которые не подходили под действие постановлений и своим видом напоминали скорее деревенскую избу, чем городской дом. Но уже с осени 1918 г. в городе начнется процесс «сплошной муни[241]ципализации», который затронет и домовладения, формально не подходящие под действие декретов.

           Дома передавались в ведение районных Жилищных Советов и выборных домовых комитетов, корпоративных организаций граждан, многие из которых в целях совместной закупки продо­вольствия появились еще в годы мировой войны. Главная роль в проведении муниципализации отводилась домкомам, которые «вынуждены» взять в свои руки жилищное хозяйство для того, «чтобы не дать полопаться трубам и не замерзнуть от холода», «чтобы не быть залитыми водой из пришедшего в неисправность водопровода»[2] и т.п. Они получили все права и обязанности юри­дического лица, в том числе по определению жилищной платы, распределению помещений, текущему ремонту, оплате счетов, найму необходимых по хозяйству работников и т.д. С точки зрения власти, в лице отдельных комитетов планировалось создать мощ­ный регулирующий аппарат, контролирующий все потребности горожанина, «домовую коммуну», которая займется и распределе­нием жилья, и обеспечит всем необходимым для жизни, прежде всего продовольствием, одеждой и топливом.

           Наследство, которое досталось домовым комитетам, не было простым. На стенах сотен домов отразились последствия револю­ционных боев конца октября — начала ноября 1917 г. Другой про­блемой стало мародерство. Главными действующими персонажа­ми устных городских «историй», повествующих о том, что где-то, с кем-то, что-то случилось, становятся красногвардеец и грабитель. Часто они уживались в одном лице, которое посредством формулы «Откройте, именем революции!» вторгалось в частное простран­ство дома.

           Когда государство не могло гарантировать своим гражданам безопасность, то они сами старались защитить себя. Отсюда ряд обращений домовых комитетов в Военно-Революционный Ко­митет г. Москвы с просьбой выдать винтовки. В частном письме, изъятом у одного из председателей домовых комитетов в декабре 1917 г., сообщалось: «С полковником Валентином я переговорил относительно охраны, и последний согласился поставить охрану, если мы будем платить по 350 руб. на человека в месяц, при го­товой квартире, бесплатном кипятке и карточках на хлеб и сахар. Еще предлагали услуги офицеры Оленников П.С. и Попович С.И., но последние желали бы, чтобы им оплачивали по 40 руб. еже­дневно на человека, при готовой квартире и кипятке. Кроме этого, предлагал людей для охраны Нил Петрович из бывших пожарных брандмейстеров»[3]. Как вспоминал один из участников Октябрь­ской революции в Москве: «Когда мы проходили по Остоженке, [242] обыватели упрашивали нас за особую плату остаться охранять их дома. Мы сердито огрызались: “Буржуев охранять — еще чего не хватало, нам надо свои заводы и штабы охранять”»[4]. Представи­тель немецкой дипломатической миссии, К. Ботлер, иностранец, интересующийся новой обстановкой, бесстрастно подмечал то, что глаз москвича уже привык видеть: «Отдельные дома изрыты оспой пулеметного огня»[5].

           Типичный московский дом образца весны 1918 г. представлял собой печальное зрелище. За время мировой войны во многих зда­ниях как внутренний, так и внешний ремонт не производился; ска­зывались и последствия многочисленных нарушений технических правил застройки: от ошибок в планировке дома до неправильной установки парового котла. Отсюда — проблемы с центральным отоплением, неисправная канализация, проржавевшая крыша, во многих местах которой были дыры, развалившиеся кухонные печи и плиты, сгнившие рамы и двери, обвал штукатурки. Кроме того, сырость, холод, накопившиеся во дворах мусор, груды нечистот.

           Данные по Сокольническому району Москвы свидетельству­ют об обострении жилищного вопроса — 3/4 домов района весной 1918 г. находилось в аварийном состоянии[6]. В целом, в Москве, в 1918 г., по сравнению с 1914 г., общая жилая площадь уменьшилась с 41 250 000 м² до 26 813 000 м² [7]. Примерно 22—26% москвичей проживало в самых стеснительных условиях (около 400 тыс. чело­век)[8].

           Причины деструктивных процессов были как объективными (последствия революции, мировой войны, всеобщей разрухи), что повлекло сокращение полезной площади на 25%, так и субъектив­ными. Весной 1918 г. в связи с переносом столицы из Петрограда и переводом ряда советских учреждений общая жилая площадь со­кратилась еще на 10%[9]. В то время как 75% помещений Китай- города, специально предназначенных для советских учреждений, стояли «опечатанными»[10]. Расквартирование воинских частей в условиях мировой войны также потребовало от города опреде­ленных жертв. Позже Жилищный Отдел Московского Совета признал, что «бессистемность» политических решений породила перенаселенность в отдельных квартирах, «наряду со сплошь и ря­дом пустующими помещениями»[11].

           Объективно жилищные условия рабочего и буржуа отлича­лись как до революции, так и в послереволюционные месяцы. Ле­том 1918 г. власти предпринимают первые серьезные попытки по «справедливому» перераспределению московских жилищ с учетом социального статуса горожанина («уплотнение»). 12 июля 1918 г. было принято Обязательное Постановление Московского Совета [243] «О распределении жилых помещений в г. Москве», по которому уплотнение производилось из расчета «1 комната на 1 взрослого человека»[12].

           Ордера на вселение и выселение граждан выдавались район­ными Жилищными Советами. На их основании домовые комите­ты предоставляли комнаты и квартиры. В этом случае имели место злоупотребления и взаимное неуважение горожан друг к другу, что приводило к постоянным конфликтам внутри городского сообще­ства. Характерное «письмо во власть» от гражданина Демидчикова в Исполком Московского Совета по поводу уплотнений: «...нани­матель приходит и далжон низко склонится тому же буржую. То­да получишь комнату. Знать наши товарищи заставляют им опять в починение и на их усмотрение, а комитету дома не понравится фигура человека конечно, пролетарского класса отвичают нет у них квартир, потому что не желают, чтобы мужик жил вместе с ба­рином. Вот только для такова мужичка свободен подвал, где уже воды полно, а между тем записана меблированная комната и це­на 35 рублей... Долой подвалы, баронов, угнетателей, капитали­стов»[13]. С другой стороны, так же легко было уплотнить «буржуя», для этого было достаточно доказать «факт эксплуатации» в про­шлом или в настоящем времени.

           Иногда уплотнение приносило пользу и проходило безболез­ненно. С конца лета 1918 г. в квартире гражданина Пантелеева из дома № 1 по Олсуфьевскому переулку поселился командный состав мортирного дивизиона в количестве 5 человек. Таким об­разом, он получил гарантии от дальнейших уплотнений, а также защиту от многочисленных преступников, которыми наводнился послереволюционный город. Кроме того, Пантелеев, «ссылаясь на то, что красноармейцы не платят за занимаемые комнаты, от­казывается платить квартирную плату»[14]. Хотя плата за жилье не представляла серьезной угрозы для семейного бюджета в послере­волюционном городе, некоторые предпочитали вообще ничего не платить, пользуясь всеобщей неразберихой.

           Во всех странах-участницах мировой войны в разное время бы­ла произведена фиксация квартирных цен на уровне довоенного уровня, что являлось фактически понижением реальной величины этой платы. Квартирная плата в Советской России в 1918 г. оста­валась примерно такой же, как в 1915—1917 гг. Она выросла всего в 2—3 раза, в то время как цены на все предметы потребления и про­мышленные товары выросли в 30—40 раз. Один из способов реше­ния жилищного вопроса, который активно использовался в Запад­ной Европе — повышение квартирной платы, — не рассматривался в качестве возможного пути в России. Потому что «это» вызовет [244] «такое широкое и глубокое движение среди народных масс, кото­рого не выдержит ни один политический режим»[15].

           Наиболее полные данные по 5 (из 11) районам Москвы сви­детельствуют, что Жилищные Советы не смогли удовлетворить спрос на жилье:[16]

           Таблица 1. Деятельность районных Жилищных Советов по распределению комнат и квартир в 1918 г.

           Частично решить проблему дефицита жилищ можно было бы путем активного строительства летом. После Декретов Совета На­родных Комиссаров, Постановлений Московского Совета о наци­онализации земли и городских недвижимостей «было замороже­но» строительство нового жилья, оно отодвинулось на расстояние 30—40 верст от Москвы, так как на территорию, находящуюся за чертой города, не распространялось действие декретов о муници­пализации. Речь шла примерно о 600 поселках, которые «в своем устройстве ничем не регламентируются»[17]. Из-за неуверенности в беспрепятственности осуществления прав пользования и распо­ряжения своим жилищем отсутствовала одна из необходимых со­ставляющих, которая должна была обеспечить нормальную город­скую жизнь, — личная заинтересованность граждан в сохранении имеющегося жилья и в его приумножении путем строительства.

           Согласно Постановлениям Московского Совета осенью 1918 г. в городе начинается вторая волна уплотнений. Сначала выходит Постановление от 11 сентября «О порядке реквизиции жилых по­мещений и движимого имущества», где впервые был определен «принцип изыскания и предоставления рабочим жилых помеще­ний за счет буржуазно-паразитических элементов»[18]. На практике под определение «паразит»[19] могли попасть все горожане, в не­зависимости от социального статуса, в том числе и трудящиеся. Жилищная анархия, захват домов, масштабные выселения — ха­рактерные черты «решения» жилищного вопроса в сентябре. Этих [245] мер оказалось недостаточно, Исполнительный Комитет Благуше- Лефортовского Совета Депутатов признавал в сентябре 1918 г., что «...по-прежнему рабочие живут в ужасной тесноте, в то время как лучшие дома занимает зажиточный класс буржуазии и высших служащих»[20].

           Затем принимается Постановление Московского Совета от 26 октября 1918 г. «Об учете и распределении жилых и нежилых помещений в г. Москве». В нем необходимо отметить два момента: минимальный порог при уплотнении (2 кв. сажени на 1 взрослого человека, около 9 м²) и призыв к рабочим занимать буржуазные квартиры[21]. В служебной инструкции, выработанной Жилищно- Земельным Отделом Московского Совета, городское население делилось на несколько категорий. Привилегированная катего­рия: «организованные коммунисты», семьи красноармейцев, на­ходящихся на фронтах Гражданской войны («они получают все и остаются на своих квартирах»). Крупная интеллигенция, совет­ские служащие, буржуа, не имеющие недвижимости, «разоренные и разоряющиеся» уплотнялись согласно жилищной норме. Третья категория, рабочие, мелкая и средняя интеллигенция, через по­лучение «хороших комнат в других домах» должны сделать невы­носимой жизнь для классовых и идейных противников советской власти, которые попадали под категорию «буржуа, ликвидировав­ших свои дела и живущие спрятанными капиталами или имеющие собственность». Лица последней категории выселялись из Мо­сквы, «у них отбирается все и выдается только «походный паек»: пара белья, подушка, одеяло, то есть что полагается красноармей­цу, уезжающему на фронт»[22]. В результате осенью 1918 г. из Москвы было выселено 3 197 «буржуазных» семей[23].

           Общегородскую ситуацию ноября 1918 г. можно определить как чрезвычайную. Показательным является открытое письмо председателю Московского Совета Л.Д. Каменеву от С.А. Студе­нецкого, председателя домового комитета д. № 9 по Тихвинскому переулку. До октябрьского переворота он занимал должность това­рища московского городского головы, эсер, идейный противник большевизма, принимавший активное участие в борьбе против установления советской власти в Москве, «одно уже это обстоя­тельство должно было бы удержать меня от обращения к Вам, как к представителю одного из органов существующей власти». Автор видел в письме «последнее и, быть может, единственное средство, чтобы спасти сотни московских трудящихся семей от безжалост­ной и бессмысленной расправы». Уплотнение «буржуазных» квар­тир сводилось, по его словам, «как правило, к выселению из них нынешних жильцов и заселению их новыми жильцами из рабочего [246] класса». «Ужас положения заключается в том, что выселение те­перь (зимою!) производится большей частью из домов, которые в той или иной мере обеспечены топливом... Агенты власти открыто заявляют рабочим — “отыщите такой дом, где есть дрова, и мы вам его реквизируем”»[24].

           Ответ власти выразился в дальнейших шагах по пути муници­пализации, в таком случае в первую очередь страдали лица, рас­сматривавшие недвижимую собственность как главный источник своего повседневного существования. Кроме того, с осени 1918 г. в Москве создаются квартальные домовые комитеты (квартхозы), каждый из которых объединил порядка 30 домов (150—300 квар­тир), с общим денежным фондом, из которого квартальный ко­митет станет выделять средства на текущий ремонт, приобретение топлива и т.п. «наиболее нуждающимся домам». Также предпо­лагалось создать общегородские ремонтные и топливные кассы. Это означало «сплошную муниципализацию», действие которой распространялось на оставшиеся частные домовладения (около 24 тыс. владений).

           В начале ноября 1918 г. в Москве прошел семинар по вопросам муниципализации недвижимого имущества в Советской России, на котором присутствовали представители от 60 городских Жи­лищных Отделов. К этому времени заканчивался срок «переход­ного положения», который отводил Декрет Президиума ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной собственности на не­движимости в городах» с тем, чтобы наконец перейти в общерос­сийском масштабе к муниципализации городского жилого фонда.

           Речь коммунальных работников на этой встрече шла преиму­щественно о необходимости «остановить дальнейшее разрушение жилищ», о требуемом ремонте, о «рациональной деятельности» домовых и квартальных комитетов и т.п.[25] В этом смысле курс мо­сковских властей на «сплошную муниципализацию» был признан правильным, поскольку позволял предоставить жилище каждому трудящемуся человеку в независимости от числа свободных квар­тир в настоящем времени. С другой стороны, было важным не только предоставить комнату или квартиру «нуждающемуся», что составляло только половину решения жилищного вопроса, но и предоставить ему «здоровое жилище».

           Вторая половина вопроса имела не меньшее значение. «Са­нитария» или «антисанитария» жилища были очевидны каждо­му гражданину. Жилище выступало объектом его повседневной жизни и, одновременно, политики государства, поэтому выяс­нение бытовых условий жизни простого человека окажет содей­ствие пониманию того, почему же муниципализация городских [247] недвижимостей в Советской России уже с начала 1919 г. будет огра­ничена, а в августе 1921 г. начнется широкомасштабная демуници­пализация жилья. В этой связи опыт Москвы, как первого города в Советской Республике, вставшего на путь «сплошной муниципа­лизации», станет решающим обстоятельством для центральных и местных властей.

           Решение жилищного вопроса в Москве в первый год «про­летарской диктатуры» привело к постоянному «переделу» недви­жимого имущества между государством, городом и отдельным человеком. Свое отражение это находит и в том, что, по словам современника, «Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Степана, а время идет, и мы продолжаем жить среди грязи, заразы и смрада»[26]. Самой большой проблемой отдельных домовых комитетов стано­вились накопившиеся в пределах владения мусор и нечистоты. По подсчетам инженеров Сокольнического Совдепа, в 1918 г. каждый москвич производил 19 пудов твердого мусора (около 300 кг) и по­рядка 40 ведер нечистот (около 490 л) в год. Учитывая, что чис­ленность населения Москвы не опускалась в 1918—1919 гг. ниже отметки в 1 100 тыс. чел., получается, что за 2 года на улицах города оказалось около 85 тыс. тонн отходов[27]. Из этого числа, по самым оптимистичным оценкам, за пределы городской черты своевре­менно было вывезено не более 1—3% мусора. При наличии объек­тивных трудностей в работе коммунальных служб — явной нехват­ки перевозочных средств и «черновых» работников, полнейшая бесхозяйственность обывателя — в числе первых причин разгула эпидемий в 1918—1920 гг., главными из которых стали кишечные инфекции (дизентерия, холера) и тиф.

           В таком случае жалобы на соседей, которые «развели бекасов в неисчислимом количестве»[28], выглядят неуместными и несо­стоятельными. Среди мер административного характера, направ­ленных на превентивную борьбу с заболеваниями, стоит отметить Обязательные Постановления Московского Совета от 18 июля и 7 августа 1918 г. «О содержании бань». Владельцам этих заведений предписывалось открывать бани для посетителей не менее 3 раз в неделю, воздерживаться от повышения платы за услуги, а главное, обеспечить бесплатный вход «наиболее нуждающемуся населе­нию»[29]. Банщики восприняли эти инициативы властей как обязан­ность, которую, если и стоит выполнять, то таким образом, чтобы не потерять своей выгоды. Медико-Санитарный Совет Москвы признавал, что в «простонародных» отделениях, посещаемых бес­платно, «страшная грязь, горячая вода почти не течет». В то время как в «дворянских» отделениях, посещаемых за плату, «вода течет хорошо и чистота»[30].

           [248] Планировавшаяся в декабре 1918 г. муниципализация част­ных бань, направленная на то, чтобы перевести данные заведения в собственность города, была практически сразу ограничена. Это произошло потому, что из 51 столичных бань, функционировав­ших в конце 1918 г., 22 закрылись при первых же слухах о возмож­ной муниципализации[31]. Нечто подобное случилось и с другим элементом социальной инфраструктуры города — парикмахерски­ми. Услуги данных заведений воспринимались современниками как средство радикальной борьбы с распространением насеко­мых — переносчиков болезни. Муниципальные парикмахерские не выдерживали конкуренции со стороны частных заведений, «умирали медленной смертью». Несмотря на то что в советских парикмахерских брали в 1919 г. 5 руб. за стрижку, в то время как в частных в 20—40 раз больше, муниципальные заведения обладали такой низкой пропускной способностью, что «надо ждать 2—3—4 часа и уйти, не остригшись»[32].

           Заведующий Медико-Санитарным Отделом Московского Со­вета, а с июля 1918 г. нарком здравоохранения РСФСР Н.А. Се­машко усматривал прямую связь между материальными условия­ми жизни человека и ростом числа эпидемических заболеваний в Советской России[33]. В этом смысле жилищный вопрос являл­ся не только социальным, но и санитарным вопросом. Важным условием, благоприятствующим распространению заразы, стала высокая скученность населения в отдельных жилищах — именно в них чаще всего происходило заражение от человека к человеку. Власть при решении жилищного вопроса в столице пошла по пу­ти «уплотнений» граждан, концентрируя все большее число людей в одном месте, при этом достигалась и экономия топлива, и реа­лизовывались некоторые принципы коммунальной жизни. Тем­пература в московских зимних квартирах, из-за «дровяного голо­да», в 1918—1920 гг. не поднималась выше 13°, а чаще колебалась на уровне 8—9°. В это время в источниках личного происхождения появляется устойчивое словосочетание — «четырехградусная тем­пература»[34].

           По вопросам практической реализации принципов комму­нальной жизни Инструкция Московского Совета «О максималь­ном уплотнении квартир в связи с кризисом топлива» (декабрь 1918 г.) предусматривала, что «переселяющиеся берут с собой минимум вещей»[35]. На практике это означало отсутствие сменно­го белья, отдельной постели и т.п. элементарных правил личной гигиены. Вследствие этого распространение получил не только тиф, но и «народные болезни» — сифилис и туберкулез, а в органы [249] власти всех уровней потек поток жалоб с просьбой об удалении «нежелательных» соседей.

           В 1918—1920 гг. «самоуплотнения граждан», как основной метод решения жилищного вопроса, вызывался исключительно матери­альными условиями жизни простого человека в годы революции и гражданской войны. Если в зимнее время года «самоуплотнение» было связано с недостатком топлива, то в летнее время с тем, что обыватель буквально «бежал» от мусора и нечистот, которые на­копились в пределах владения. Путями к отступлению в послед­нем случае становились или верхние этажи жилого дома, или со­седние комнаты. В этом смысле проявленное «хищничество» в захвате «лишних» квадратных метров выглядит как насмешка над несчастным горожанином, у которого паркетный настил в кварти­ре походил «на клавиши пианино», вследствие давления нечистот, подступавших с нижних этажей[36]. Среди других причин «само­уплотнений» и уплотнений могли быть: неисправность водопро­вода, удаленность местожительства от места работы и т.д. Харак­терными чертами времени является и то, что в каждой квартире хранятся большие запасы продовольствия, «до живых птиц и жи­вотных включительно»[37].

           В обстановке повседневного хаоса проявлялись самые худшие качества человеческой натуры: желание досадить соседу, выжить его с жизненного пространства, отомстить за прошлые обиды, да­же если причиненные не им лично, то тем сословием, из которого он вышел. Показательным является обращение в Замоскворецкий Совдеп г. Москвы от одного из бывших домовладельцев: «Жилец Николай Степанович Митюшин, проживающий в моем доме, допускает небрежное отношение к ватерклозету, засоряет умыш­ленно костями, тряпками и другими предметами водопроводные трубы, желая всецело обвинить в том, что дом находится якобы в антисанитарном состоянии и, как высказывается его брат, “под­вести меня под штраф”»[38]. Или другой пример, когда жильцы со­знательно ссыпают мусор под дверь своего соседа, «превращают комнату в помойку», выливают помои на голову входящим в дом и т.п. В 1918—1920 гг. на уровне отдельного дома, объединявшего от нескольких десятков до нескольких сотен человек, постоянно под­питывается «классовая неприязнь» рабочего к буржую и наоборот, хотя все сословные различия уже формально и реально стерты, а «паразитический элемент» вообще выселен из Москвы.

           Всего за 1918—1920 гг. в Москве умерло около 150 тыс. чел.[39] Смертность населения была выше в зимнее время года, в пери­од с октября по апрель, и весьма «весомый» вклад в это вносила неустроенность быта, прежде всего отсутствие «здоровых жилищ». [250] Таким образом, заявленная советской властью основная цель при решении жилищного вопроса оказалась невыполненной. И обы­ватель постепенно сознает, что в этом виноват не «буржуй», не он сам, а государство. Такие настроения были крайне опасны и тре­бовали немедленного вмешательства властей, поэтому в феврале 1920 г. создается Московская Чрезвычайная Санитарная Комис­сия (соответствующие Постановления СНК РСФСР и Исполкома Московского Совета от 9 и 20 февраля).

           Главной задачей Чрезвычайной Комиссии (МЧСК) станови­лась очистка Москвы от накопившегося мусора и нечистот, а также общее улучшение санитарного состояния столицы. Особое вни­мание Комиссии было обращено на очистку жилых помещений и мест общего пользования (дворов, лестниц, чердаков, подвалов и т.п.). Эта обязанность возлагалась на самих жильцов, за исполне­нием которой следил 4-уровневый контроль: соседи, председатель домового комитета, управляющий квартальным хозяйством и го­сударственный контролер. Вся система держалась на принципах «круговой поруки». Власти, в лице Правительства РСФСР и лично В.И. Ленина, гарантировали материально-техническую поддерж­ку проводившимся мероприятиям, самым масштабным из кото­рых стала «Неделя очистки» (1—15 марта 1920 г.).

           По первоначальной смете на ее проведение планировалось из­расходовать 200 млн руб., затем сумма расходов выросла в 3,5 раза и составила 700 млн рублей. Из финансовых расчетов стоимости вывоза одной подводы с мусором в марте 1920 г. вытекает, что всего за это время за пределы городской черты было вывезено порядка 60 тыс. тонн мусора[40], то есть около 65—70% накопившихся за 2 го­да отходов. Остальной мусор или сжигался в кухонных печах или на улицах, отравляя едким запахом воздух, или «оседал» внутри города на специально отведенных или на стихийных свалках, или попросту закапывался в землю или переносился на территорию соседнего двора. Не умаляя значения «Недели чистоты», она бы­ла, скорее, паллиативной мерой, решившей проблему загрязнения крупного города на очень короткое время.

           Еще меньший практический результат имело проведение «Банной недели», «Недели стрижки и бритья», «Недели стирки» с 30 марта по 10 апреля 1920 г. Каждый москвич получил «банный ордер» с правом однократного бесплатного посещения важней­ших заведений: бани, парикмахерской и прачечной. В московских общественных банях даже при 14-часовом рабочем дне и макси­мальной пропускной способности «банным ордером» смогут вос­пользоваться не более 700 000 чел.[41], то есть примерно 70% населе­ния столицы весны 1920 г. При этом можно предполагать ужасные [251] очереди, ругань, давку и риск получить заболевание. Официаль­ные источники свидетельствуют, что в районных Совдепах оста­лись «почти непочатые стопки банных билетов»[42]. С другой сторо­ны, «по городу можно часто видеть людей с узелками под мышкой, бегающих из одной бани в другую, ища, где бы можно было бы помыться»[43].

           Становится понятно, что не все население Москвы воспользо­валось возможностями «банного ордера». Это была разовая акция, и на серьезный долговременный результат рассчитывать не при­ходилось. Тем не менее на все вышеуказанные мероприятия были израсходованы колоссальные суммы, порядка 1 млрд руб., и при этом нельзя сказать, что это принесет значительные улучшения санитарной обстановки столицы в ближайшей исторической пер­спективе.

           Гораздо более взвешенной и продуманной представляется де­ятельность Особого Строительно-Санитарного Комитета г. Мо­сквы, которым руководил управляющий делами СНК В.Д. Бонч- Бруевич. Действуя автономно от Чрезвычайной Санитарной Комиссии, Строительный Комитет имел своей задачей обследо­вание жилых зданий, по результатам которого решалась их даль­нейшая судьба: ремонт, слом на дрова или уничтожение. К октя­брю 1920 г., когда были подведены некоторые итоги деятельности Комитета, оказалось, что за летний строительный сезон отремон­тировано 3 653 столичных здания, в то время как в 53 губерниях Российской Республики, вместе взятых, — всего 2 347[44]. Довольно успешно Строительным Комитетом были выполнены работы по восстановлению водопровода, системы центрального отопления. Несколько хуже дело обстояло с ремонтом крыш и канализации.

           При проведении муниципализации недвижимого имущества в городах советская власть руководствовалась несколькими со­ображениями. Во-первых, предполагалось, что эта мера позволит быстро и относительно безболезненно решить жилищный вопрос. Во-вторых, организации граждан, которые взяли на себя управ­ление жилым фондом — домовые комитеты и квартальные хозяй­ства, — должны были бы стать как эффективным управляющим имуществом, так и коммуной, в которой «замыкались» все духов­ные и физические потребности граждан. На материалах Москвы, в которой впервые в Советской России была проведена «сплошная муниципализация», следует утверждать, что муниципализация, практика уплотнений, переселений и выселений жильцов, как основные методы решения жилищной проблемы, доказали свою общую неэффективность. Жилой фонд продолжал сокращаться, у массы рабочих по-прежнему не было «здоровых жилищ», кроме [252] того, в городской среде росло недовольство властями и популист­скими мерами. Прежние домовладельцы были устранены от забот о своем имуществе, а новые «управляющие», прежде всего домо­вые комитеты жильцов, не смогли самостоятельно справиться с возложенными на них обязанностями по содержанию зданий в надлежащем виде. Противоречивые результаты муниципализации в Москве стали заметны зимой 1918/1919 гг., когда люди буквально замерзали в своих квартирах, задыхались от накопившегося мусо­ра и нечистот, умирали от масштабных эпидемий и т.д.

           С марта 1919 г. Отдел Местного Хозяйства НКВД перестал утверждать постановления местных Советов, имеющие отноше­ние к «широкой муниципализации»[45]. Это вызывалось не только «контрреволюционными настроениями мелких собственников», превышением расходов над доходами домовладений, но, в пер­вую очередь, неудачным «московским опытом». В резолюции 1 Всероссийского Съезда Заведующих Коммунальными Отделами местных Советов (20—25 января 1920 г.) говорилось: «Считая, что Декрет ВЦИК от 20 августа 1918 г. «Об отмене права частной соб­ственности на недвижимости в городах» предуказывает самим сво­им содержанием сугубую осторожность органам местной власти в проведении этой важной меры социалистического строительства в жизнь и что современное критическое состояние нашего хозяй­ства требует эту предуказанную Декретом осторожность:

           1) проводить муниципализацию недвижимостей в тех городах, где она еще не проведена, и распространять действие ее на новые категории домовладений в тех городах, где частичная муниципа­лизация уже проведена, лишь при условии уверенности местных органов власти в том, что они справятся с этим хозяйством;

           2) Съезд категорически высказывается против проведения сплошной муниципализации, считая ее нерациональной с точки зрения хозяйственной и противоречащей политике советской вла­сти в ее отношении к мелкобуржуазным слоям населения»[46].

           Таким образом, муниципализация в общероссийском мас­штабе, практически с момента вступления в силу Декрета ВЦИК от 20 августа 1918 г., носит частичный характер, затрагивая в 1919—1920 гг. в первую очередь здания или занятые советскими учреждениями, или дома, находившиеся в критическом хозяй­ственном положении. В отечественной историографии оставался невыясненным вопрос непонятной «задержки» в проведении в жизнь Декрета «Об отмене права частной собственности на недви­жимости в городах». Эта «задержка» сопровождала Декрет еще с ноября 1917 г., когда Центр совершенно недвусмысленно дал по­нять, что он не будет спешить с муниципализацией недвижимого [253] имущества в общероссийском масштабе. Опыт «сплошной муни­ципализации» в Москве представил необходимый материал для трезвой оценки советским государством возможности принять на себя важнейшее обязательство по отношению к гражданам. Фак­тически речь шла о неспособности, в условиях революции и граж­данской войны, решить жилищный вопрос, предоставить «здоро­вое жилище» каждому «нуждающемуся».

           Революционность преобразований в сфере общественной жиз­ни сообщила качественную особенность мероприятиям в области государственного регулирования быта. Во-первых, небывало уве­личивалась роль государства в распределении ограниченных ма­териальных и духовных ресурсов. На всем протяжении советской истории распределительная функция государства, в частности в жилищном секторе, только будет возрастать. Во-вторых, очевид­но нивелирование условий жизни всех горожан, вне зависимости от социального статуса. Революционный передел жилья привел к окончательному исчезновению «хозяев», как первых лиц, заин­тересованных в его сохранении. Одновременно, таким образом, уничтожалось индивидуальное жилище как постоянный источник «мелкобуржуазного быта». В-третьих, государство при перерас­пределении ресурсов руководствовалось классовым принципом, совокупностью патерналистских и дискриминационных мер, что помогло, с одной стороны, обрести социальную поддержку в го­роде (в лице рабочих), а с другой — активно способствовало росту классовой неприязни. Подобное решение вопросов социальной сферы неминуемо предполагало раскол общества, гражданскую войну, которая велась не только на фронтах Российской Респу­блики, но и на уровне массового сознания. Боль, разочарование, апатия царили на одном полюсе общественных настроений, а на другом — революционный энтузиазм, «неспокойное желание деятельности». В-четвертых, в домовых коммунах, как в произво­дительных единицах нового общества, вполне определенно про­глядываются попытки немедленного перехода к коммунизму, ко­торые и характеризуют исторический смысл «эпохи перемен».

           [253-254] СНОСКИ оригинального текста