Труды Института российской истории. Выпуск 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула: Гриф и К, 2010. 524 с. 32,75 п.л. 500 экз.

Проблемы мотивации труда на советских предприятиях

Автор
Соколов Андрей Константинович

Аннотация

Обобщающая статья посвящена анализу реального состояния трудовых отношений и анализу государственной политики на всех этапах семидесятилетней истории советского общества — в период военного коммунизма, новой экономической политики, социалистиче­ского строительства 30-х годов, послевоенного времени. Автор видит главный конфликт в области трудовых отношений в советское время в борьбе уравнительной и дифференцированной политики в области вознаграждения за труд, рассматривает связь мотивации труда с состоянием финансовых технологических и трудовых ресурсов, с соз­данием разветвленной социальной сферы и социальными гарантиями.

Ключевые слова
мотивация труда, стимулы работы, эффектив¬ность, индустриализация, централизация, дисциплина, рынок труда, социальная сфера, личностные факторы

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Соколов А.К. Проблемы мотивации труда на советских предприятиях // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 174-224.

Текст статьи

 

[174]

А.К. Соколов

ПРОБЛЕМЫ МОТИВАЦИИ ТРУДА НА СОВЕТСКИХ ПРЕДПРИЯТИЯХ

 

           I

           Данный доклад базируется на участии автора в исследователь­ском проекте «Мотивация труда в России. 1861—2000 гг.»[1], отно­сящегося к изучению основополагающей сферы человеческой деятельности - труда, и прежде всего — индустриального, который долгое время считался главной общественной ценностью в истории нового и новейшего времени. Ныне делаются попытки подверг­нуть это представление радикальному переосмыслению. Раньше, рассматривая проблемы трудовых отношений, советские исследо­ватели руководствовались марксистскими положениями о разде­лении, отчуждении, обобществлении труда, трудовой эксплуата­ции и т. п. На этой основе создавалась теория освобождения труда при условии смены общественного строя и строительства комму­низма. Однако теории, созданные учеными-обществоведами в со­ветский период, оказались, в сущности, виртуальными, выдавая [175] желаемое за действительное, обходя стороной реальное состояние трудовых отношений на советских предприятиях. Особенно это было свойственно истории советского рабочего класса, где на­учный анализ подменялся иллюстрацией идеологических схем и догм[2]. Сегодня она мало что дает для понимания того, почему социалистический эксперимент по созданию новых трудовых от­ношений на производстве потерпел неудачу. Поэтому одной из ве­дущих тем сегодня становится исследование проблем мотивации труда, стимулов для более производительной работы, избавления от негативных эффектов, связанных с индустриализацией, спе­циализацией, применением машин и механизмов, преодоления «отупления» (К. Маркс), непривлекательности работы для заня­тых в промышленности и других отраслях экономики. Заметно больше стало появляться работ, написанных на эту тему экономи­стами, социологами, историками[3].

           В качестве методологической основы для изучения проблемы мотивации труда было бы полезно обратиться к книге западных историков и социологов Чарлза и Криса Тилли (отца и сына) «Труд при капитализме»[4], в которой авторы свели систему мотивов и побуждений к работе к трем основным группам: различным фор­мам материального вознаграждения (compensation), морально- нравственных побуждений и обязательств (commitment), принуж­дения или насилия (coercion). По мнению авторов, эти группы в разных сочетаниях действовали применительно к различным стра­нам, историческим условиям и обстоятельствам. Как представля­ется, в качестве исходной гипотезы этот подход можно применить не только к исследованию труда на предприятиях дореволюцион­ной России, но и к заводам и фабрикам как в советское, так и пост­советское время.

           Изучение мотивации труда строилось на сочетании принципов макро- и микроисследования, анализе государственной полити­ки в области труда, отношения к этой проблеме руководителей и рабочих отдельных предприятий. В исследование были включены завод «Серп и Молот» в Москве на всем протяжении его истории[5], московский «Электрозавод» (1930-е гг.)[6], ВАЗ (1960—80-е гг.)[7], ряд текстильных фабрик Центрального района. В соответствии с по­ложениями современной социальной истории о необходимости учитывать историю не только «сверху вниз, но «снизу вверх» уде­лялось внимание анализу реальных трудовых практик в производ­ственных коллективах, охватывающих совокупность отношений не только на производстве, но и в повседневной жизни. Конечной целью такого анализа было сделать определенные наблюдения и [176] выводы обобщающего характера об изменениях в мотивации труда на протяжении длительного времени, ответить на вопросы, какие стимулы к труду существовали в дореволюционной России и в ка­ких сочетаниях, как повлияли на труд революционные потрясения и разруха военного коммунизма в первые годы советской власти, насколько эффективными оказались поиски трудовых стимулов в период новой экономической политики и активного строитель­ства социализма в 1930-е годы, почему усиливались элементы принуждения к труду в конце этого десятилетия, насколько они были оправданны в конкретно-историческом контексте, какими факторами были обусловлены послевоенные изменения в труде, почему они не принесли удовлетворения работникам и что может дать проведенный анализ для объяснения нынешней ситуации в России.

          

           II

           Рассматривая изменения в мотивации труда, нельзя не обра­тить внимания на тесную и неразрывную их связь с теми процес­сами, которые переживала вся отечественная промышленность в ходе индустриализации, модернизации, формирования нового, по сути индустриального общества. Отношение к труду в этой свя­зи развивалось как бы по своим законам, не всегда зависящим от воли тех, кто распоряжается на производстве, или от очередного поворота в идеологии, экономической и трудовой политике госу­дарства. Это обусловлено тем, что у рабочих было и есть свое виде­ние труда, его смысла и назначения, его стимулирования и оплаты. По материалам отдельных предприятий обнаруживается замет­ная историческая преемственность во всех аспектах отношения к работе, коренящегося в традициях жизни сельского населения, перешедшего к индустриальному труду в период бурных соци­альных трансформаций, с которыми вынуждены были считаться советские и постсоветские директора, администрация, а также общественные организации, призванные проводить трудовую по­литику. Исследование также показало, что работники неизменно оказывались зависимыми от состояния дел на предприятиях. Если до революции 1917г. хозяева оправдывали политику слабого сти­мулирования труда необходимостью расширения производства, умалчивая о личной заинтересованности в прибыли, то в советское время администрация, следуя директивным указаниям сверху, так­же была вынуждена ограничивать наиболее действенные стимулы к росту производительности труда, компенсируя это призывами к [177] моральному долгу, убеждением, административным рвением или ужесточением наказаний за плохую работу.

           Начало российской индустриализации совпадает с основанием тысяч новых предприятий. Их владельцы стремились выстроить отношения на производстве по передовым западным стандартам. Стремление «переломить через колено» свойственное России от­ношение к труду, поощрение тех, кто готов играть по предложен­ным правилам, и довольно крутое обращение с теми, кто к этому еще не готовы, натолкнулось на неподатливое сопротивление ра­бочих, основной поток которых шел из крестьян, как и в других странах, вставших на путь индустриального развития. Встречаясь на практике с недостатком знаний и квалификации, с привычками и формами труда, свойственными русской крестьянской общине, рабочей артели, владельцы предприятий, независимо от того, де­лали они это добровольно или под давлением обстоятельств, вы­нуждены были приспосабливаться к существовавшим традициям, среди которых отмечаются значительные элементы патриархаль­ных отношений, наивный социализм и уравнительность, рели­гиозность, патернализм и т.д. Наиболее ярко они проявлялись в случае возникновения конфликтных ситуаций. Крестьянские представления о том, что есть труд и что есть праздник, рваный производственный ритм, сочетание тяжелых трудовых будней и вынужденного безделья, перенеслись из деревни в город и были усугублены тяжестью труда на предприятиях, особенно на заводе Гужона (будущий «Серп и Молот»), который рабочие не случай­но называли «костоломным заводом». Взятые в совокупности, они определяли настроения рабочих. Характеризуя их борьбу за свои права и интересы, нельзя обойти вниманием тот факт, как они их выражают и в чем состоит их сущность. Опыт предприятий гово­рит о том. что выработанные советской литературой взгляды о ра­бочем движении в России нуждаются в существенном исправлении, ибо оно развивалось далеко не так, как было прописано в программах политических партий и движений. Разумеется, отдельные идеи, ко­торые вносились в сознание рабочих, падали на благодатную почву неудовлетворенности своим положением, но преломлялись сооб­разно психологии трудового коллектива. Одновременно пример многих предприятий показывает, что подобные производственные коллективы начинают играть очень важную роль в жизни общества, с которой надо было считаться, и это особенно проявилось в рево­люции 1917 г.

          

           [178] III

           Если до революции мотивация труда в России мало чем от­личалась от трудовых стимулов, характерных для стран, пережи­вающих раннюю ступень индустриализации, то наступление со­ветского периода можно определить как каскад экспериментов в области трудовых отношений, где можно было проследить все: от идущего снизу анархического отрицания какой-либо дисципли­ны и организации труда вообще до апелляции к революционной сознательности и долгу. Задачи новой организации труда и повы­шение его производительности ставились в центр большевистской политики. Согласно большевистским воззрениям, массы сами должны были на практическом опыте приходить к убеждению, что уровень их благосостояния зависит исключительно от дисципли­нированности их собственного труда. Поэтому главная роль в соз­дании новой трудовой дисциплины отводилась самим рабочим и их организациям.

           Сразу же обнаружилась преемственность трудовых отношений в дореволюционной и Советской России. Старые отношения меж­ду хозяином и работником специфически преломились в новых условиях. Развал и хаос на производстве ускорили его национа­лизацию, переход предприятий в подчинение главков Высшего совета народного хозяйства — органа управления государствен­ной промышленностью. В результате вмешательство государства в жизнь трудовых коллективов приобрело гораздо более широкие масштабы по сравнению с дореволюционным временем, хотя про­изводственную анархию преодолеть не удавалось. В ряду инициа­тив, шедших снизу, явно сквозил также принцип уравнительности и уравнительной справедливости: все должны трудиться одинаково и получать одинаково. Обозначился, по сути, главный конфликт в области трудовых отношений в советское время: борьба уравни­тельной и дифференцированной политики в области вознаграждения за труд. Следует учесть и «инициативы снизу» совершенно иного рода, когда в результате сложившейся в Советской республике обстановки перед людьми вставали проблемы элементарного вы­живания, связанные с голодом, отсутствием продуктов в городах и их относительной доступностью в деревне. Отсюда массовые «походы» за продовольствием: организованное движение в фор­ме продотрядов, составленных из рабочих, и неорганизованное — в форме «мешочничества». Рабочие проявляли поистине чудеса изобретательности и мимикрии, чтобы как-то добыть продукты первой необходимости. Спекуляция, воровство, использование заводского оборудования для личных целей, работа на стороне, [179] прогулы, волынки и забастовки явились стихийным ответом на ужесточение дисциплинарных мер. Такие формы существования утвердились довольно прочно и служили основой для дополни­тельных, зачастую нелегальных заработков на долгие годы вперед. Значительная часть рабочих, сохранивших связи с деревней, во­обще оставила производство и вернулась к сельским занятиям. Опыт первых революционных преобразований показал опасность резких переходов, к которым ни производство, ни общество еще не готовы, особенно наглядно видные на микроуровне общества. То есть на отдельном предприятии сходились все проблемы социаль­ного переустройства общественных отношений.

          

           IV

           С переходом от рабочего контроля к государственному управ­лению усиливаются централизация, администрирование, регла­ментация и постепенное ужесточение дисциплинарных и кара­тельных мер в сфере трудовых отношений, которые достигают своего апогея в годы военного коммунизма (1918—1921 гг.), осо­бенно в начале 1921 г. Большая часть из них отражает лихорадоч­ные усилия большевиков по преодолению разрухи, поддержанию хотя бы какого-то минимального производственного уровня. Про­возглашенные ранее ценности свободного и инициативного труда сменяются попытками ужесточить дисциплину, нарастающими по мере того, как обострялась ситуация в стране под влиянием раз­горавшейся Гражданской войны и разорения страны. Трудовая повинность как мера принуждения к труду находила все более широкое применение в Советской республике, распространя­ясь на самих рабочих. Конечно, и в годы военного коммунизма в законодательном порядке проводились мероприятия в области поощрения и стимулирования труда с целью поставить его в за­висимость от роста производительности. Компенсировать обесце­нивание денег было призвано централизованное продовольствен­ное снабжение рабочих, вводимое декретами о трудовых пайках и натуральном премировании, — натурализация оплаты труда. Соз­давались подсобные хозяйства, чтобы улучшить положение с про­дуктами. Наряду с этим принимались декреты, которые положили начато созданию сферы общественных фондов потребления. В годы военного коммунизма они имели всеобщий, но зачастую эфемер­ный характер (бесплатное жилье, медицинские услуги, транспорт и т.п.). По мере нарастания трудностей проявилась необходимость [180] более дифференцированной политики вознаграждения груда. Выделялись ударные заводы, вводилось особое снабжение, кото­рое стало не столько формой поощрения, сколько сохранения и выживания предприятий. Но никакие попытки удержать рабо­чих на производстве в условиях голода и разрухи не срабатывали, никакое убеждение не могло побудить к большему производству продукции. Натурализация заработной платы не давала эффекта, поскольку она была негибкой, недифференцированной, не обе­спечивала прожиточного минимума, а следовательно и стимулов и удовлетворения в работе.

           Удерживать рабочих на производстве отчасти позволяли уна­следованные от старого строя патерналистская практика, в которую делались попытки вложить новое содержание. Патернализм и опека стали тем механизмом, который не только гасил протестные на­строения, но и вел к упрочению позиций новой власти и ее соци­альной опоры. Наряду с ними широко практиковались способы убеждения и призывы к сознательности. Пропаганда и агитация позволяли как-то примиряться с крайней нищетой и повсеместны­ми трудностями. Пропаганда «Великого почина» — коммунистиче­ских субботников никак не повлияла на состояние производства. Немедленная попытка сделать упор на сознательность и воспита­ние нового человека на производстве потерпела провал. Изучение субботников на ряде предприятий показало, что рабочие быстро приспособились к этой новой принудительно-добровольной фор­ме трудовой активности. Случаи энтузиазма оказались единичны­ми по сравнению со случаями хищений на производстве, безделья, упадка производительности труда, порчи оборудования и т.д. В це­лом военный коммунизм оказался крайне неэффективным спосо­бом мотивации труда, и в начале 1920-х гг. предприятия представ­ляли собой по сути тысячи «маленьких Кронштадтов», вызвавших переход к новой экономической политике. Но осталось иллюзорное убеждение в действенности неэкономических, карательных, при­нудительных и воспитательных мер при решении наиболее острых производственных проблем.

           Система трудовых отношений в период военного коммуниз­ма показала, какие побудительные мотивы у рабочих выступают на первый план, если сменить ориентир на зарплату. Выяснились фундаментальные основы, без которых экономика существовать не может, а механизмы мотивации труда не срабатывают. В арсе­нале воздействия на рабочих не осталось никаких иных рычагов, кроме административных, но именно их экономическая неэффек­тивность обусловила переход к другим способам стимулирования труда.

           [181] Трудовые эксперименты в Советской России 1920-х гг. заслу­живают сегодня особенно пристального внимания. Плачевное со­стояние экономики в предшествующие годы неизбежно вело к то­му, что упор делался на рост производительности труда, условием которой провозглашались его механизация, рационализация и ин­тенсификация. Основное противоречие новой экономической по­литики, провозглашенной руководством, состояло в насаждении новых трудовых отношений и преодолении старых, свойственных капитализму. Практика ставила перед руководством одни задачи, а идеология диктовала совсем другие. Идеология отводила рабочим главное место в жизни советского общества, им обеспечивалось преимущество, они были предметом особой заботы правящей пар­тии и государства. Такая установка способствовала укреплению и дальнейшему развитию государственного патернализма, его отра­жению в деятельности профсоюзов и других рабочих организаций. Характерная черта времени — выдвиженчество — нашла отражение в массовых призывах в партию «рабочих от станка» для создания кадров управленческого аппарата. Подобная политика вела к тому, что работа на производстве стала рассматриваться как временная, но очень важная ступень в жизненной карьере, в то время как труд на фабриках и заводах — сам по себе общественно не престижный и не привлекательный.

           Новая экономическая политика потребовала практики коллек­тивных соглашений между рабочими, профсоюзами и администра­цией. Социальное партнерство — наиболее приемлемый договор­ный способ разрешения производственных и прочих конфликтов и одновременно ключ к выработке правильной трудовой поли­тики. Трудовые договора того времени призваны были по своему содержанию всячески демонстрировать заботу о коллективах в рамках имеющихся сил и возможностей, против чего не могли воз­ражать рабочие. Каждый такой договор включал множество пун­ктов и подпунктов, содержащих взаимные обязательства, но эта множественность чрезвычайно усложняла детальное обсуждение, которое превращалось в бесконечную череду бригадных, цеховых собраний, заводских, фабричных конференций, производствен­ных совещаний. Их решения тонули в общих намерениях и декла­рациях, которые невозможно было применить на деле. Рабочие довольно активно обсуждали конкретные вопросы, касающиеся оплаты труда, тарифов, жилищных условий, питания, оставляя без внимания вопросы снижения себестоимости продукции, по­вышения производительности труда, дисциплины, распорядка и [182] правил. Упор на увеличение производства рождал среди рабочих подозрение, что их снова начинают эксплуатировать, теперь уже государство и его аппарат. Вместе с тем они быстро сообразили, к чему ведет размахивание кадилом пролетарской диктатуры. Отсю­да — напор на администрацию предприятий, рабочая спесь, пред­ставление об особой ценности физического труда, бравирование пролетарским происхождением, снисходительное отношение к крестьянину, презрение к «гнилой интеллигенции», спецеедство. Отсюда же — настроения вседозволенности, ведущие к наруше­ниям дисциплины и порядка на производстве. Администрация, в свою очередь, опасалась предпринимать действия, ущемляющие рабочих.

           Нормы труда, установленные в годы военного коммунизма, были пересмотрены, так как они были низкими и позволяли рабо­чим легко перевыполнять их, компенсируя возможность прибли­жения к уровню жизни в других секторах экономики. Это вызывало резкое недовольство рабочих, как свидетельствуют публикуемые сегодня ранее секретные сводки о политических настроениях[8]. Несколько изменились способы разрешения трудовых споров. Стачечное движение меняет свой характер. Забастовки рабочих мельчают, становятся более кратковременными. Проявления не­довольства, неизбежные как на производстве, так и в быту, должны были решаться в индивидуальном порядке через соответствующие комиссии профсоюзов, дисциплинарные, товарищеские, третей­ские, народные суды, примирительные камеры. Часто они решали споры в пользу рабочих, как того требовала идеология, но основы для организованных совместных солидарных действий были уничто­жены и немедленно пресекались.

           Уровень интенсификации труда, унаследованный от военно­го коммунизма, был очень низкий вследствие истощения рабо­чих, падения квалификации и незадействованного оборудования. Стимулирование оплатой выдвигалось в качестве главного усло­вия повышения производительности. Индекс заработной платы сильно возрос в период нэпа, но он отражал переход к нормаль­ному от голодного и полуголодного существования. Выдвижение на первый план материальных стимулов, как показывает опыт изученных предприятий, шло не без трудностей. От приспособле­ния к рыночным условиям зависела и оплата труда рабочих. Выход предприятий на более или менее свободный рынок требовал их независимости и оперативной самостоятельности, в том числе и в вопросах стимулирования труда. Одним из условий роста произ­водительности мог бы стать стимул к повышению квалификации. Линия на дифференциацию оплаты труда в зависимости от квали[183]фикации наиболее последовательно проводилась хозяйственными органами, тогда как политическое и профсоюзное руководство вынуждено было отвечать на уравнительные настроения, быту­ющие среди рабочих. Гарантированные, как правило, более высо­кие ставки, и особенно премии специалистам, вызывали острое недовольство. Уравнительные тенденции в оплате труда оказывали негативное влияние на рост его производительности. В основном политика стимулирования свелась к совершенствованию струк­туры заработной платы. Одновременно обозначилось основное противоречие советской системы вознаграждения за труд: рост за­работной платы стал опережать увеличение его производительности, несмотря на аксиому в теории заработной платы: производитель­ность должна расти быстрее, чем оплата труда.

           С переходом к единоначалию по принципу «обсуждение — об­щее, ответственность — одного» возрастает роль директора, а зна­чит происходило усиление субъективного фактора в организации производственной и трудовой деятельности. В советской практике деление предприятий на «хорошие» и «плохие» во многом зависе­ло от личности директора, к которому, по сути, переходят многие функции, свойственные владельцам и управляющим предприятий в дореволюционной России. Как правило, первыми директора­ми становились наиболее способные выдвиженцы из рабочих — «красные директора». Для выдвижения необходим был хотя бы минимальный уровень грамотности и знания дела, поэтому выдви­женчество, с одной стороны, консервировало недостаток знаний и квалификации среди рабочих, с другой — способствовало падению уровня профессионализма управленческого аппарата. Подобное противоречие со временем стало все более четко осознаваться руководством. Предпринимались шаги, чтобы повысить уровень образования рабочих и их квалификацию, равно как и профессио­нальную подготовку управленческого персонала, но в 1920-е годы явно недостаточные, чтобы серьезно улучшить положение, ввиду отсутствия материальной базы и средств, и необходимости отве­чать той тяге к образованию, которая царила в обществе. Рабочим обеспечивалось преимущество в доступе к высшему и среднему образованию через рабфаки, что способствовало устойчивой уста­новке на продолжение образования, прежде всего среди молодых рабочих. Хотя советская историография старательно доказывала, что советские рабочие это совсем не те, что были раньше, приво­дя сведения о профессиональном обучении, о преемственности фабрично-заводского труда и т. п., они мало что меняли в общей картине: рабочий класс в массе своей сохранял деревенскую по­доснову, низкий уровень образования и культуры. Несмотря на то что [184] среди выходцев из деревни преобладала молодежь, они несли с со­бой традиционные крестьянские представления о трудовом ритме, буднях и праздниках, плохих и хороших хозяевах, эгалитаристские настроения. Кроме того, в сознании рабочих со времен революции существовали некие «священные коровы», покуситься на которые в «Республике Труда» было крайне опасно. Поскольку частично восстанавливались капиталистические отношения, то возвра­щались и старые проблемы борьбы рабочих за свои права: за со­кращение рабочего дня, снижение интенсивности труда, за более высокие ставки его оплаты. Рабочие в первую очередь заботились об улучшении своего положения, перед предприятиями же стояла задача увеличения выпуска продукции. Далеко не всегда и во всем эти задачи совпадали. Суть возникающих конфликтов состояла в том, что возможность опоры на энтузиазм рабочих и моральные побуждения сильно сократилась. Конечно, рабочие вынуждены были откликаться на пропагандистские призывы, проявлять энту­зиазм в деле восстановления разрушенной экономики, но после многих лет трудностей и разорения добиться проявлений трудово­го героизма было нелегко, хотя его поощрение продолжалось.

           Недостаток средств вел к тому, что вознаграждение за труд со­четалось с применением повседневных практик патерналистского типа. Они были направлены на организацию детских садов и яс­лей, досуга как в выходные, так и в праздничные дни, труда и от­дыха подростков и молодежи. Если в годы Гражданской войны па­тернализм и опека со стороны государства имели по большей части вынужденный характер, направлены на организацию физического выживания рабочих, то после некоторого оживления промышлен­ности в период нэпа в рамках этого механизма начинает реализо­ваться система стимулов к труду. В отсутствии последовательной линии на дифференцированную оплату труда именно организация инфраструктуры предприятий, системы льгот и дополнительных возможностей имела важную компенсаторную, а иногда и стиму­лирующую функцию. Вместе с тем сложная финансовая ситуация в стране в целом и на большинстве промышленных предприятий вела к тому, что в 1920-е годы подобная деятельность охватывала главным образом самые насущные потребности, досуг, образова­ние и разные формы общественной активности: амбулатории, клу­бы и т.п. На масштабное строительство жилья, улучшение условий труда, питания и столовых не было средств, что существенно сдер­живало значение этих мероприятий и их стимулирующее влияние на трудовой процесс.

           В целом в 1920-е годы в трудовых отношениях произошло мало изменений. Эти годы в основном отмечены восстановлением преж[185]них традиций, лишь поверхностно затронутых новыми веяниями. Рабочие руководствовались, как и прежде, старыми представле­ниями о том, что есть труд и что есть отдых. Такие приметы, как празднования, митинговая активность, рабочие собрания, клуб­ная работа и другие формы досуга, носили на себе отпечаток тра­диционного поведения и традиционной трудовой этики. Жизнь и быт рабочих кварталов мало изменились. Нередко они оставались рассадниками пьянства, преступности, хулиганства, «мордобоя» и проституции[9].

          

           VI

           Период ускоренной индустриализации, провозглашенный ста­линским руководством, и связанные с нею процессы строитель­ства новых заводов, реконструкции старых и переделки трудовых отношений на новый лад оказались самыми примечательными в истории тысяч предприятий, в том числе московского «Серпа и Молота», не случайно названного «Магниткой близ Садового кольца», а книга американского автора Стивена Коткина о самой Магнитке[10], по мнению автора, дает основание понять все, что происходило тогда в советском обществе — «сталинизм как циви­лизацию». Основное направление, о чем говорят материалы пред­приятий того времени, — апелляция к моральным обязательствам, связанным с форсированием задач строительства социализма, содер­жание которой можно выразить речевыми практиками времени, в частности: «Жарь, Ваня! До социализма одна верста осталась!». В них, как в зеркале, отразились настроения рабочих, а сам изде­вательский по своей сути его настрой отражает отношение к этому основной массы рабочих. Были, конечно, попытки стимулировать более производительный труд путем увеличения заработков, при­менения других способов вознаграждения. Были попытки усилить принудительные методы, был ГУЛАГ, но история большинства предприятий того времени говорит о том, что на первое место в эти годы выдвигались моральные стимулы и обязательства. Началась следующая череда экспериментов, которая после серии провалов и неудач, их выправления в конечном счете и привела к становле­нию главных черт советской системы хозяйствования с присущей ей организацией трудовых отношений и мотивации труда.

           В рамках советского планирования закладывалось его основ­ное противоречие: между амбициозностью провозглашаемых пла­нов и реальными возможностями их выполнения. При переходе к плановой экономике ставка была сделана на государственное [186] регулирование, которое, по мысли руководства, позволяло легче обеспечить контроль за совмещением местных и отраслевых ин­тересов, возбудить общественный энтузиазм, подчинить его тре­бованиям политики. На производстве укреплялось единоначалие, руководители предприятий напрямую делались ответственными за выполнение промфинплана. Переход к плановой экономике сопровождался централизацией процесса заключения коллек­тивных договоров и вмешательством в него партийных и государ­ственных органов. Нацеливание профсоюзов на выполнение про­изводственных программ, плановых заданий закрепляло за ними организацию новых форм труда, пропаганду трудовых достижений и социалистического соревнования, а на практике выливалось в свертывание каких-либо самостоятельных функций профсоюзов, превращение их в придаток государственных органов. Производ­ство же должно было строиться путем прямого централизованного регламентирования сверху всего и вся вплоть до норм оплаты тру­да рабочих. К тому же в планирование было внесено волевое на­чало, необоснованное взвинчивание тех или иных плановых зада­ний «снизу», которому объективные законы экономики не желали подчиняться. Это служило основой постоянных сбоев на произ­водстве («прорывов», по тогдашней терминологии) и диктовало внесение корректив в управление экономикой. Планирование, сколь бы оно ни было обширным и детальным, не могло охватить всей совокупности факторов не только экономического порядка, но и исторических, социальных, природно-демографических и др. Отсюда — фрагментарный и несбалансированный характер совет­ских модернизационных процессов в рамках строительства социа­лизма, ярко видный на примере отдельных предприятий.

           Социалистическое соревнование должно было стать краеуголь­ной основой выработки нового отношения к труду, рассматрива­лось как удар по старым традициям в работе, старым навыкам и психологии, которые десятилетиями воспитывались при ка­питализме. Участие в социалистическом соревновании счита­лось важнейшим инструментом классовой борьбы, а ударники противопоставлялись остальным рабочим и «дезорганизаторам производства», куда относились «буржуазные специалисты», «бюрократы» и прочие элементы, якобы препятствующие строи­тельству социализма. На фоне отсутствия квалифицированных кадров, отвечающих требованиям современного производства, и огромного притока не обладающих навыками индустриального труда выходцев из деревни, с началом сплошной коллективиза­ции хлынувших в город, сталинскому руководству удалось зараз­ить духом соревнования значительную часть рабочих, особенно [187] молодежь и комсомольцев. В социалистическом соревновании отчетливо прослеживаются две волны.

           Первая — ударная. Активное «социалистическое наступление», как иногда называется процесс форсирования строительства со­циализма, и бурные темпы индустриализации в первой пятилетке должны были настраивать людей на штурмовой ритм работы, на ударное, коллективное, одномоментное и конечное в обозримой перспективе действие, за которым «маячил» социализм. Пропа­ганда тех лет была направлена на подвижных, молодых, физически выносливых людей, не обремененных еще семьей, домашним хо­зяйством, к каковым относились молодые деревенские выходцы. Ударный труд обнаруживал сходство с традиционными способами работы, свойственными России (артельность, навал, штурмовщи­на). Вместе с тем ударничество с самого начала приобрело характер кампаний, показухи и рекордомании. Просуществовав несколько месяцев, ударные бригады рассыпались. За ударной работой не­редко скрывались фиктивные показатели. В работе ударных бригад порою отмечалось больше прогулов, брака, опозданий по сравне­нию с остальными коллективами. Ориентироваться на аврально­штурмовой ритм работы в качестве долговременной перспективы оказалось совершенно не продуктивно и вело лишь к нагнетанию противоречий на производстве. Попытка перевести способность русского человека к напряженному труду в постоянный процесс была стратегической ошибкой руководства. Более того, после вы­полнения плановых заданий немедленно поступали новые дирек­тивы, связанные с ростом объемов производства и интенсивности труда. Естественным было возникновение отчуждения между те­ми, кто ударно трудился, и остальными рабочими. Ударная работа не стала принципом трудовой этики. Победила обычная бригада со свойственными для нее отношениями между рабочими и этикой труда.

           Среди пропагандистских мероприятий 1930-х годов замет­на попытка изменить представление о труде и превратить его из «проклятого» в радостный созидательный труд на благо общества. Всеми доступными средствами активно пропагандировался, бук­вально насаждался архетип труда-борьбы, битвы, подвига: «Труд наш есть дело чести,/Есть подвиг доблести и подвиг славы...». В бою не принято задумываться над приказами сверху и уж тем более о материальном вознаграждении. Сам по себе процесс труда-битвы, победа в ней, совершение подвига является здесь вполне доста­точной мотивацией. Труд из прежнего «тяжелого» и «подневоль­ного» должен был приобрести иную тональность, что особенно прослеживается в пропагандистских мероприятиях. Уже в ударни­ческом движении прослеживаются линия на примере отдельных [188] «трудовых подвигов», на «лучших примерах» перевоспитать слои рабочих, которые вливались в производство, отрываясь от сель­ского хозяйства. Это неизбежно вело к установке на личные тру­довые рекорды. В результате возникло стахановское движение, которое представляло собой вторую волну социалистического со­ревнования, пришедшуюся на годы второй пятилетки.

           К стахановскому движению, как показывает история предпри­ятий, нельзя подходить упрощенно. Оно тесно связано с изменени­ями, которые стали происходить на производстве (строительство более технически оснащенных заводов, их реконструкция и пр.). В стахановском движении поначалу прослеживаются попытки со­единить принципы морального и материального вознаграждения за более производительный труд. Стахановское движение про­возглашалось движением новаторов производства, достигающих успехов за счет улучшения организации труда, более совершен­ного владения техникой. Главная основа стахановского движения усматривалась в улучшении материального положения рабочих в свете сталинских слов о том, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Упор делался на значительное перевыполнение установ­ленных норм выработки и рост фонда заработной платы.

           Движение с самого начала вошло в противоречие с логикой утверждающейся планово-распределительной системы. Основ­ная масса рабочих выступала против рекордомании. Сложилось негласное организованное сопротивление подрыву существующих норм, доказывающее существование рабочей солидарности на производстве. Противодействие ей грозило нарушителям всеоб­щим остракизмом вплоть до порчи оборудования и физической расправы. Рекордомания, как, например, на «Серпе и Молоте», оказавшемся в авангарде стахановского движения, вела к наруше­нию производственного процесса, перерасходу сырья и материа­лов, износу оборудования. Стахановское движение не могло вы­зывать большого энтузиазма у руководителей предприятий и ИТР. Пока сохранялись действующие нормы и расценки и увеличивал­ся фонд заработной платы, стахановское движение давало эффект. Их пересмотр в сторону повышения интенсивности труда вел к спаду движения и выхолащиванию его содержания. В то время как стахановцы разъезжали по всей стране, делясь опытом установки своих рекордов, или делали карьеру, реализация их достижений выпадала на плечи остающихся на производстве рабочих, вызывая с их стороны лишь фиктивный, показушный энтузиазм. Нельзя не обратить внимания на связь стахановского движения с разверты­ванием массовых репрессий. Отовсюду поступали сведения о по­ломках, срывах производственных заданий. Явно обозначились [189] линии противостояния: между различными группами рабочих, ИТР и администрацией предприятий. Все это рассматривалось как сопротивление стахановскому движению и действия «вреди­телей». Как только были увеличены производственные задания и пересмотрены нормы выработки, ориентированные на «пере­довиков», стахановское движение в перспективе было обречено. Как массовое соревнование за повышение производительности труда оно потерпело крах. Закрепить стахановские рекорды, как на то рассчитывало руководство, не удалось. На какое-то время уда­валось заразить энтузиазмом, настроениями штурма, готовности к лишениям и жертвам определенные группы рабочих. Но жизнь «на марше», «на пределе» не может продолжаться долго, и доволь­но быстро повседневные нужды и заботы сменяли «будни вели­ких строек», и это составляет одну из сущностных черт советской истории.

           С неудачей ударнического и стахановского движения связана и общая судьба социалистического соревнования в стране. По фор­ме оно долго оставалось пропагандистским инструментом в поли­тике руководства, но, несмотря на высокие официальные цифры участников, происходила постепенная маргинализация движения. Ни повышения производительности труда, ни его новых форм ор­ганизации, ни нового к нему отношения оно не принесло. Рабочие вырабатывают свою стратегию, суть которой состояла в том, как и где получить компенсацию за труд, не прикладывая особенных тру­довых усилий и не идя на постоянные конфликты с администрацией и остальными рабочими.

           Гораздо более весомую роль в трудовых отношениях, как сви­детельствует история многих предприятий, играли другие измене­ния, связанные с индустриализацией и реконструкцией. Наиболее очевидное — повышение роли промышленных предприятий не только в экономической, но и во всей жизни советского общества. Эта роль прослеживается не обязательно прямо, а косвенно, через выдви­жение людей, прошедших производственную школу в различные эшелоны партийного, государственного и прочего руководства, откуда проводилась трудовая политика. Предприятие становится основной ячейкой, через которую она осуществлялась, определяя занятость, организацию труда, жизнь и быт работников. Следует сразу отметить, какие из них отвечали интересам большинства, а какие — нет, чтобы понять, чем была обусловлена поддержка ста­линского режима, какие противоречия на этой почве возникали и как медленно, но необратимо снизу начал накапливаться взрыв­ной потенциал, приведший к падению советского строя. В усло­виях строительства социализма заводы и фабрики становились [190] своего рода локальными центрами социалистических преобра­зований, тот же «Серп и Молот», «Электрозавод» и др. для ряда столичных районов, как и множество других советских предпри­ятий, вокруг которых шла повседневная жизнь советских горо­дов (градообразующие предприятия), и такая политика всячески поощрялась руководством. На этой основе складывалась много­функциональность советских предприятий, которая вела к раз­растанию трудовых коллективов, усложнению задач управления, где, помимо производственных целей, ставились многие другие, с которыми, ввиду недостатка средств и ресурсов, без соответству­ющей государственной поддержки, справиться было невозмож­но. Несмотря на изъятие ряда функций из ведения предприятий и передачи их государственным органам и общественным органи­зациям, к концу советского строя многие заводы и фабрики сло­жились в гигантские трудноуправляемые структуры с многочис­ленными функциями производственного и непроизводственного характера. Естественно, это влияло на эффективность труда, рост его производительности, на отношение к трудовым обязанностям и дисциплину.

           Создание вокруг предприятия разветвленной социальной сферы, а также многочисленных социальных гарантий по линии государства и профсоюзов воспринималось в советском обществе как должный и естественный процесс, существенно не влиявший на отношение к труду каждого отдельного работника. Этот процесс имел двоя­кие следствия. С одной стороны, он служил основой социальной поддержки, но вел также к социальному иждивенчеству, падению индивидуальной инициативы в труде, к уравниловке, находив­шей опору и в официальной идеологии, и в особых отношениях, установившихся между администрацией и работниками. С другой стороны, он служил причиной социального недовольства, неудо­влетворенности получаемыми компенсациями за труд, отстране­нию от таких форм приложения трудовых усилий, которые не дают прямых материальных выгод, за исключением карьерных побуж­дений. История многих предприятий говорит о том, что они при­лагали немало усилий, чтобы компенсировать тяжелые условия работы и обеспечить необходимое, как казалось их руководите­лям, число работников. Но деньги и возможность их зарабатывать продолжали оставаться весомым стимулом в труде. Закрепление работников требовало улучшения жизненных условий по мере то­го, как происходила реконструкция. В какой-то мере стахановское движение стало ответом на изменения в трудовых отношениях, на отмену карточной системы, существовавшей в 1930—1934 гг. Поэтому кратковременный всплеск трудовой активности можно [191] рассматривать в русле тех изменений, которые произошли в стра­не в годы второй пятилетки: дифференциацию заработной платы, возможность зарабатывать и пользоваться более высокими мате­риальными благами. Таким образом, в действие вступали личност­ные факторы в стимулировании труда, забота о своих интересах, о семье, о своих близких, отвечать которым ни у предприятий, ни у государства не хватало ни средств, ни ресурсов. Не подкрепленное ими увеличение плановых заданий вело к обострению противоре­чий на производстве, текучести кадров, срыву плановых наметок обеспечения предприятий рабочей силой (оргнабор, подготов­ка квалифицированных кадров и т.д.), возрастанию дефицитов и отложенного спроса. Руководство рассчитывало, что с помощью государственных рычагов легче будет осуществить контроль за со­блюдением меры труда и потребления. Но происходило как раз об­ратное. Возможности заработной платы как побудительного моти­ва к труду снижались.

           Текучесть кадров стала ответом работников на неудовлетво­ренность условиями работы, неустроенность, низкую оплату тру­да. В этих условиях вопросы обеспечения занятости и стабильно­сти трудовых коллективов неизбежно выдвигались на первое место по сравнению с стимулированием роста производительности труда. В литературе есть разные трактовки феномена текучести кадров на советских предприятиях. Есть тенденция рассматривать его как форму пассивного сопротивления рабочего класса тоталитарному режиму, устанавливающему новые порядки на предприятиях. Ча­сто текучесть трактуется также в русле столкновения городской и традиционной крестьянской культуры. Но прежде всего не следует забывать, что текучесть — это своеобразный рынок труда в советских условиях. Ей были подвержены все категории рабочих, и учащиеся школ ФЗО, и служащие, и специалисты. В целом текучесть имела характер «броуновского движения», отражающего процессы, про­исходившие в советском обществе. Текучесть имела позитивный аспект, связанный с быстрым продвижением наверх и жизненной карьерой. Но, как правило, в понятие текучести тогда вкладывалось негативное содержание как в явление, препятствующее нормаль­ной организации трудового процесса. Традиционный рисковый характер крестьянской работы, присущий выходцам из деревни, внедрение новой техники, недостаточная квалификация вели так­же к увеличению брака, травматизма на производстве, которые превращались в реальную производственную проблему, решить которую руководство рассчитывало укреплением трудовой дисци­плины. Текучесть ставилась в один ряд с ее нарушениями: прогу­лами, опозданиями и пр. Борьба с текучестью предусматривалась [192] в серии законодательных актов, предусматривающих наказания за порчу оборудования, пьянство, озорство, за хищения и воровство, за прогулы и опоздания, в том числе лишение продовольствен­ных карточек, жилплощади и пр. Введение трудовых книжек на предприятиях, паспортной системы и института прописки тоже рассматривается отдельными авторами в русле общего «драконов­ского» законодательства 1930-х годов, «покончившего со свободой рабочего класса». Однако наши данные говорят, что меры эти были спонтанными, принимались в качестве реакции на встающие про­блемы и еще не оформились в последовательную систему принуж­дения к труду на производстве, да и проводились в жизнь больше в показательном (воспитательном) порядке. Одновременно пред­принимались меры для того, чтобы поднять зарплату, облегчить тяжесть труда и улучшить его безопасность.

           В связи с притоком больших масс сельского населения на предприятия отдельные современные исследователи говорят о так называемой негативной социальной интеграции, о том, что деревня фактически поглотила город в этот период, как, напри­мер, американский историк Дэвид Хоффман, утверждавший, что выходцы из деревни не столько воспринимали новую трудовую этику, городской образ жизни, рабочее сознание, как рассчитыва­ло руководство. Напротив, они трансформировали город в соот­ветствии с деревенскими привычками и способами жизни рабочей артели. Большинство историков, однако, все-таки предпочитают говорить о складывании новой социальной идентичности советских рабочих и новой трудовой этики, пусть и на деревенской основе, или о «позитивной интеграции», как считает, например, С. Коткин — автор книги «Гора Магнитная», или американский историк Кевин Штрос, занимавшийся историей завода «Серп и Молот», и наше исследование этого завода тоже склоняется к этой точке зрения.

           Не только деревня служила источником пополнения рабочих. Следуя социальной политике руководства, в производство вовле­кались женщины, ранее занятые в домашнем хозяйстве, как горо­да, так и деревни. По переписи 1939 г. 43% рабочих уже составляли женщины, а ряд отраслей и профессий характеризовались явным преобладанием женского труда. Одновременно проводилась по­литика выравнивания их положения на производстве, широкого привлечения их в школы ФЗО, однако полностью различия между мужчинами и женщинами в оплате труда не были ликвидированы в силу целого ряда причин. Во-первых, существовали ограничения на привлечение женщин на работы, связанные с тяжелым физи­ческим трудом, с работой в «горячих» цехах, где заработки были выше, хотя женщины, особенно молодые, всячески стремились [193] преодолеть эти ограничения. Во-вторых, несмотря на попытки облегчить труд женщин в домашнем хозяйстве, создание фабрик- кухонь, столовых, прачечных, детских садов и т.п., домашнее хо­зяйство по-прежнему ложилось на плечи женщин, препятствуя тем самым их производственной и общественной активности. Бо­лее того, чем больше трудностей со снабжением возникало в стра­не, тем большая нагрузка приходилась на женщин.

           Государство явно не справлялось со снабжением населения, а предприятия — с теми обязанностями по снабжению своих работ­ников, которые они на себя возлагали. Поэтому трудно было убе­дить рабочего повышать интенсивность труда, если это мало что давало на практике. Негативные последствия этого сказывались также на передвижениях рабочих. Слухи о предприятиях, лучше обеспеченных, способствовали текучести. Бесконечное стояние в очередях отрицательно влияло на состояние трудовой дисци­плины, способствовало прогулам и опозданиям. Приток новых кадров, адаптация новых рабочих к современному производству были болезненным процессом. Случаи пьянства, отлынивания от дела, порчи станков и оборудования, производственного трав­матизма оставались типичными для рабочей среды. Эти явления обычно объяснялись в те годы происками враждебных элементов (бывших кулаков, вредителей, шпионов и т.д.), сознательно пре­пятствующих строительству социализма со всеми вытекающими для них трагическими последствиями.

           Форсирование индустриальных задач вызвало ряд кризисных явлений в стране. Их значение в дальнейших мероприятиях ста­линского руководства в литературе часто недооценивается. Между тем они привели к существенным изменениям в проводимой по­литике и далеко не случайно многие из них касались сферы трудо­вых отношений. Обычно эти изменения рассматриваются в исто­риографии в контексте большего прагматизма и реализма, однако далеко не все здесь выглядит однозначно, а прагматизм предпри­нятых руководством шагов бывал порою весьма своеобразным. В области труда они представляли собой любопытное сочетание методов материального стимулирования, морально-политических обязательств, принуждения и насилия. Все это происходило на фоне усиливающейся централизации, укрепления ведомственных начал, репрессивного аппарата. Общее регулирование трудовых отношений возлагалось на центральные органы. Предприятиям предоставлялась определенная самостоятельность по увеличению валовой продукции, повышению производительности труда, со­кращению простоев, брака, прогулов, но это не касалось жестко [194] устанавливаемых лимитов — на фонд заработной платы, на снаб­жение сырьем и материалами.

           Одной из ярких примет времени стала борьба с «обезличкой» или «функционалкой», которая явилась ответом на эксперименты предшествующего времени и кампанию по научной организации труда (кампания НОТ). Они входили в противоречие с курсом на усиление персональной ответственности работника за порученное дело, натолкнулись на текучесть кадров на предприятиях, неподго­товленность рабочих к таким формам труда, как сборочные линии и «непрерывка», которые встретились с традиционной рабочей и крестьянской трудовой моралью. Борьба с «обезличкой» име­ла прямое отношение к тому, что происходило на предприятиях. Отсутствие подготовки перехода предприятий на сменность, кон­кретной ответственности работников за механизмы, станки, ин­струменты, за порученную работу вызывали массовую порчу обо­рудования, снижение стимулов к работе. Частые поломки и брак в работе, объективно вполне объяснимые, для руководства слу­жили поводом для выявления «вредителей». Сама же организация трудового процесса пошла по линии бюрократической регламен­тации: составления инструкций на каждое рабочее место, назна­чения ответственных с указанием фамилий, введения журналов, табельных номеров, увеличения штата контролеров, табельщиков, нормировщиков, инспекторов по охране труда, образовавших зна­чительную прослойку на предприятиях и вызывавших особую не­нависть, если они не шли навстречу рабочим. Но все же НОТ как кампания не осталась бесследной. Сам термин НОТ закрепился в советской практике, хотя не рассматривался в качестве «боевого коня» повышения производительности. На заводах и фабриках су­ществовали отделы и бюро по рационализации и изобретательству. Несомненно, что интерес ко всему новому, на что было рассчитано внедрение современных научных достижений, на какое-то время мог стать побудительным мотивом к труду. Но не надолго. Изма­тывающий монотонный и нетворческий труд, характерный для поточного производства, не мог быть привлекательным для рабо­чих. Отчуждение от труда оставалось, и единственно реальным сти­мулом для него было достойное вознаграждение.

           Острой оставалась проблема неподготовленности кадров требованиям современного производства, значительная часть оканчивающих школы ФЗО не закреплялась на производстве, а, минуя его, уходила на рабфаки, в техникумы и вузы. Основной формой подготовки кадров рабочих на предприятиях было, как и прежде, индивидуально-бригадное ученичество. Впрочем, при­своение разряда и дальнейшее продвижение рабочего в значи[195]тельной степени зависело не столько от квалификации, сколько от воли или каприза мастера, бригадира, как и в старой России. Вместе с тем бригада — уже не совсем прежняя рабочая артель. Для бригады было характерно более глубокое разделение труда. Формирование бригады не было произвольным, а определялось производственными задачами, в которых не принимались в рас­чет земляческие, родственные и прочие отношения, поэтому на производстве началась их постепенная атрофия. Обучение эле­ментарным профессиональным навыкам и операциям не пред­ставляло особых трудностей для более образованного поколения, приходящего на производство. Оно способно было осваивать и более высокие квалификации. На этой почве были возможны производственные конфликты. В этом смысле старое отношение «патрон-клиент» было уже заметно подорвано.

          

           VII

           «Социалистическое наступление» показало, что опора на эн­тузиазм без материального подкрепления является ненадежным способом решения производственных проблем, а административ­ная горячка и репрессии, связанные со «стахановской работой» привели к надлому в развитии многих предприятий, породила, как говорили тогда, «экономическую лихорадку». Государство ре­шило пойти по пути ужесточения принудительных мер на произ­водстве, приняв серию «чрезвычайных» указов, которые, однако, действовали в течение длительного времени. Наиболее известный из них — Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г., отмененный только в 1956 г. Формально действие указов, предусматривавших уголовное наказание и штрафные санкции за брак в работе, за прогулы и опоздания и т.п., совпадает с перио­дом определенных успехов в работе предприятий. Как показывает опыт других стран, само по себе стремление укрепить дисциплину и порядок на производстве в целом не противоречит процессам, происходящим в странах, переживающих период бурной инду­стриализации, когда нужно привить работнику представление о промышленном труде как обязательном и необходимом процессе, любой ценой привязать его к рабочему месту с целью выработки нужных для современного производства навыков и квалификации. Огромное количество бывших крестьян, пришедших на производ­ство, еще не имело традиций и опыта работы на промышленных предприятиях, обладало своими представлениями о дисциплине и организации труда. Несбалансированный характер советской ин[196]дустриализации заставлял такие предприятия держаться не толь­ко за квалифицированных, но и неквалифицированных рабочих. Текучесть кадров по-прежнему оставалась уязвимым местом со­ветского производства. Плановое обеспечение и распределение рабочей силы, на чем, собственно, стояла советская экономика, фактически вытеснялось в старых и новых индустриальных цен­трах множеством локальных рынков труда. У государства были свои интересы, у работника — свои, причем последние с форми­рованием новых социальных групп в результате индустриальной трансформации общества далеко не всегда сочетались с полити­кой руководства. В этих условиях государство развернуло трудовое право в свою пользу. Современные историки часто делают упор на насилие и принуждение в свете укрепления тоталитаризма и, как правило, игнорируют факт сочетания различных методов стиму­лирования занятости и повышения производительности труда в тот период. Уступкой, например, стало разрешение в 1940 г. вести рабочим и служащим огороды, чтобы получить «приварок к зар­плате». Наряду с материальным стимулированием продолжались также кампании поддержки социалистического соревнования.

           На поворот к принуждению, который обозначился накануне Великой Отечественной войны, наложилась система чрезвычай­ных мер и указов, свойственных военному времени. Хорошо из­вестно, что в любых странах в период войны усиливаются такие формы труда, как мобилизация, закрепление рабочей силы за предприятиями, удлинение рабочего дня, сверхурочные, норми­рование продуктов, карточки и т.п. Естественно, что эти меры в СССР были особенно суровыми и жестокими, везде наблюдалась апелляция к долгу и патриотизму как способу мотивации труда. С этой точки зрения трудовая политика выглядела двойственной и противоречивой. Советские авторы особенно упирали на патрио­тизм и трудовой подъем советских людей в годы войны, их готов­ность к лишениям и жертвам, методы принуждения получали свое полное моральное оправдание. В годы войны роль предприятий как социально организующих ячеек усилилась. Но это удовлетво­ряло лишь минимум потребностей, необходимых для выживания, и значительную их часть работники вынуждены были покрывать из других источников, в частности за счет приобретения товаров на «вольном рынке». Поэтому денежная оплата труда сохраняла свое значение, несмотря на растущие цены. Средняя заработная плата в годы войны увеличилась существенно. В этот период госу­дарство пошло на расширение рыночных элементов в экономике и подсобных хозяйств предприятий.

           [197] Сразу после войны руководство намеревалось решать многие производственные и прочие проблемы прежними методами при­нуждения, очередным нажимом на деревню. Однако жизнь брала свое. Крайне низкий уровень потребления, характерный для во­енного времени, вызывал стремление жить лучше, лучше не толь­ко по сравнению с войной, но и довоенными стандартами как воздаяние за великую победу. Возвращение предприятий к нор­мальному рабочему ритму требовало отмены наиболее одиозных чрезвычайных указов. Отменялись сверхурочные, продленные смены, восстанавливались отпуска. Заводы и фабрики переходи­ли на выпуск продукции мирного времени. Чрезвычайные моби­лизационные усилия в какой-то мере позволили быстро восстано­вить экономику, а следующая за восстановлением пятилетка была отмечена наиболее высокими темпами промышленного развития в стране. Сторонники плановой административно-командной экономики нередко апеллируют к этому времени, чтобы доказать ее эффективность. Но, как свидетельствует наше исследование, среди причин быстрого экономического роста следует назвать, во-первых, то, что к этому времени начали оказывать свое воз­действие факторы, связанные с индустриализацией и превращением страны в индустриальное общество. Во-вторых, следует учитывать проблему так называемого «замещения», обусловленного пере­водом отраслей на нужды мирного времени и использования для этого наработанных новых технологий. Это касается и сферы труда. Как показывает история «Серпа и Молота», именно по­степенный отказ от принудительных мер и их замещение другими способами стимулирования труда стали причинами более или менее успешного развития производства, хотя достижения страны в этот период оказались непрочными. Они были достигнуты путем не­щадной эксплуатации деревни и низкой доли средств, идущих на потребление населения и развитие инфраструктуры. Поэтому на повестку дня все больше выдвигался вопрос о структурной пере­стройке экономики, немедленно «всплывший» перед руководите­лями страны после смерти Сталина. Особенно остро стоял вопрос о дисбалансе между промышленностью и сельским хозяйством, а его плачевное состояние во многих аспектах касалось состояния промышленных предприятий.

           От планового распределения рабочей силы, от прикрепления ра­бочих, мобилизаций и репрессий в послевоенные годы пришлось фак­тически отказаться. План подготовки квалифицированных кадров для промышленности не выполнялся. Образование как стимул повышения квалификации не играло особой роли, и перед руко­водством вставала проблема приведения системы образования и [198] подготовки кадров в соответствие с современным уровнем произ­водства. Жилищная проблема в послевоенный период еще боль­ше обострилась по сравнению с довоенной ситуацией. Обретение жилья в централизованном порядке не привязывало работника к конкретному предприятию, и многие продолжали поиски более подходящей работы. То, что жилищную проблему нужно срочно решать, становилось очевидным всем руководителям страны. Яв­ные признаки вырождения обнаруживало социалистическое со­ревнование.

           Советское производство сохраняло неровный, рваный ритм, к тому же постепенно утрачивало военно-мобилизационный характер. Рабочее время, свободное от штурмовщины, отмеча­лось частыми простоями, которые государство вынуждено было оплачивать. Оплата простоев по «объективным» причинам была меньше, но не намного, поэтому рабочие не были особенно за­интересованы в их ликвидации. За период с 1946 по 1956 г. сред­няя зарплата на промышленных предприятиях увеличилась в 1,5 раза. Подсобные хозяйства сохранялись в качестве источника до­полнительных доходов. Упор делался на политику развития со­циальной сферы на предприятиях, на «децентрализованные фон­ды снабжения работников».

           Таким образом, уже в рамках сталинской системы явно обна­руживались черты кризиса принуждения на всех участках произ­водства и общественной жизни, в том числе, как показывают но­вейшие исследования в сфере «чисто принудительного» труда, т.е. в ГУЛАГе[11]. Безусловно, правы те исследователи, которые считают, что не личные качества, воля и желания отдельных руководителей, а обстоятельства вели к отказу от методов насилия и принуждения. Любой руководитель в этих условиях вынужден был бы действо­вать в сторону либерализации режима, поскольку карательная по­литика полностью исчерпала себя, и в рамках советской системы нужно было искать иные стимулы и побуждения к труду.

          

           VIII

           Советская экономика после смерти Сталина представляла собой средоточие сложных и взаимосвязанных противоречий. Жесткий централизм, привязывание к плановым директивам из центра любого мало-мальски значимого решения не отвечали возрастающей сложности производства, вели к выстраиванию и консервации хозяйственных связей предшествующего времени, борьбе за приоритеты в распределении имеющихся ресурсов и [199] капиталовложений, необходимых для развития производства. Из кабинетов Госплана трудно было уловить все направления пер­спективного развития, поэтому прорывы происходили лишь на тех участках, где удавалось сосредоточить финансовые, технологические и трудовые ресурсы. Отставание одних участков производства на фоне других способствовало тому, что последние начинали воз­вышать свой голос в борьбе за приоритеты. В конечном счете это способствовало установлению уравнительного принципа «всем сестрам по серьгам», и большинство предприятий, даже принад­лежавших к ВПК, работало в условиях постоянного дефицита сырья и материалов и недостатка средств, необходимых для об­новления производства. Начинаясь сверху, уравнительный эффект распространялся на всю сферу экономических и социальных отноше­ний, в том числе и на стимулирование труда. Естественный принцип «если хочешь, чтобы люди работали, — надо платить» вступал в противоречие с директивными основами планирования и экстен­сивными формами использования трудовых ресурсов, поскольку между оплатой труда, количеством и качеством произведенной продукции не было прямой зависимости. В идеологическом плане принцип материальной заинтересованности сталкивался с якобы чуждой советскому обществу «частнособственнической психоло­гией», под которой нередко подразумевались явления, вызванные к жизни объективными изменениями в жизни советского обще­ства. Идеология превращалась в сдерживающий фактор развития экономики. Воспитанные в атмосфере социалистического штур­ма, хозяйственные руководители и идущие им на смену выдви­женцы военного и послевоенного периода в хозяйственной но­менклатуре оказались неспособными отвечать на вызовы времени.

           Мероприятия в области стимулирования труда во многом ве­лись по тем направлениям, которые сложились в 1930-е годы, за исключением практически полного отказа от методов прямого принуждения и насилия. Они начались с реформирования зара­ботной платы, попыток применить более гибкие формы возна­граждения за труд, исходя из задачи повышения производитель­ности труда и уровня мастерства работников. Но заработная плата была самым строгим показателем советского планирования, и не случайно. Возможности администрирования в политике цен и за­работной платы были связаны с практикой легко устанавливае­мых, трудно устанавливаемых и договорных цен. Государство за­действовало рычаги, препятствующие взвинчиванию цен, но не финансовые и экономические, а политические и административ­ные. Относительная стабильность цен была предметом гордости советских руководителей. Механизм, автоматически регулиру[200]ющий ценообразование, отсутствовал. Вместо этого происходило малозаметное повышение, ползучий и постоянный рост цен, кото­рый препятствовал инфляции, но способствовал дефицитам и на­пряженности в приобретении потребительских товаров. Причем чем интенсивнее был дефицит, тем напряженнее была ситуация на потребительском рынке, доходившая до позорных и диких сцен.

           Распределение работников по отраслям, предприятиям и учреждениям, профессиям и регионам мало зависело от ценовых сигналов и связанных с ними стимулов. В советской экономике зарплата как цена рабочей силы имела более рыночный характер, чем другие «социалистические цены». Неудача разрешить про­блему трудовых ресурсов с помощью плана привела к возрастанию элементов рынка труда. При этом размеры зарплаты регулирова­лись сверху, и на всем протяжении советской истории она сохра­няла большое, если не решающее значение в социальной полити­ке власти. Деньги, выделяемые в фонд заработной платы, жестко фиксировались, переброска средств в фонд оплаты труда запреща­лась на фоне других более мягких бюджетных ограничений. Со­ветские руководители твердо помнили, что нужно отчитаться об опережающем росте производительности по сравнению с зарпла­той, независимо от того, как это обстояло на деле. Условия кре­дитования на выдачу зарплаты особенно тщательно оговаривались и сопровождались составлением кучи документов. Премирование руководителей и работников тесно увязывалось с соблюдением финансовой дисциплины. Советский бухгалтер по своей роли на предприятии стоял на уровне руководителя. Такая политика вы­нуждала экономить не только фонд, но и каждый рубль, выделен­ный на оплату труда. Поэтому вознаграждение за труд часто подме­нялось моральным поощрением. Щедрой рукой рассыпались всякие формы такого поощрения, обесценивая их до предела. Но каждое предприятие оставалось в рамках строгих лимитов на зарплату и спрос на рабочих практически от нее не зависел. Выбор занятия или профессии на долгосрочную перспективу заменялся краткос­рочными и сиюминутными соображениями. Если зарплата уста­навливается централизованно и везде одинаково, то в действие всту­пают другие факторы мотивации труда.

           При планировании заработной платы упор делался на рост по­стоянной доли выплат, заключенных в ставках, тарифных сетках и разрядах. Переменная часть, другие выплаты и доходы не долж­ны были составлять значительной части совокупного дохода се­мьи. Поэтому человек почти всегда не был удовлетворен оплатой своего труда и оставался с ощущением несправедливости, почти всегда был готов согласиться с переходом на другое место, где, [201] при прочих равных условиях, больше платят. Такая неудовлетво­ренность доходила до сознания руководителей, вплоть до высших эшелонов власти, побуждая их вносить изменения в политику за­работной платы. В этом смысле администрация и профсоюзы на советских предприятиях выступали как бы в одном лице по отно­шению к высшему начальству. Причиной этого была их близость к трудовым коллективам и то, что их популярность и сохранение своей должности находились в сильной зависимости от умения на­лаживать личные связи и контакты с работниками, причем куда в большей степени, чем умение жить в ладу с начальниками. Не су­мевшие этого понять, отторгались, становились ненавидимыми, и рано или поздно вынуждены были уходить со своего поста. Сами директора предприятий старались отождествлять себя с трудовы­ми коллективами. Но вынужденные изменения в заработной плате «наверху» всегда происходили с запаздыванием, с проволочками, а не с упреждением, не изменяли кардинально ситуацию, что также становилось причиной общественного недовольства.

           С 1956 г. отрасль за отраслью, предприятие за предприятием повышали минимальный уровень оплаты труда. Повышался не­облагаемый налогом минимум заработной платы. Однако повы­шение минимума не играло большого значения для дальнейшего распределения оплаты труда по тарифным ставкам, и каждое пред­приятие подчинялось уравнительной тенденции снизу. В конеч­ном счете разница в оплате труда различных категорий работников сократилась настолько, что вызывала тревогу среди советских эко­номистов. Особенно резкое поравнение произошло на предпри­ятиях с тяжелыми и опасными видами труда. Прежний высокий статус таких профессий, как металлург, сталевар, шахтер и т.п., па­дал. Оплата управленческого труда как бы застыла на одном фор­мальном уровне, не стимулируя профессиональный труд. Оста­вался еще стимул для карьерного роста, но наблюдалось усиление партийного и государственного контроля за наиболее значимыми назначениями. К концу советской эпохи различия в оплате труда между отраслями, между работниками различной квалификации, между рабочими и специалистами на производстве практически сгладились.

           В результате разнообразие предшествующих норм сократилось, оплата упростилась, стала более единообразной и уравнительной. Упор был сделан на премиальную систему, находившуюся в за­висимости от степени выполнения плана всем коллективом пред­приятия, т.е. премии подвергались ограничению и уравнению, усиливая значение централизованного контроля над оплатой труда. Различия между видами труда сглаживались в оплате, чему [202] способствовал упор на рост общественных фондов потребления, которые по своей сути имели уравнительный характер для всех со­ветских граждан. В хрущевский период этот вопрос был дополнен риторикой о близком приходе коммунизма, предполагающем ра­венство в распределении различных благ и услуг. Недостаток про­водимых мер заключался в том, что они, с экономической точки зрения, не увязывались с другими социальными изменениями и вытекающими из них необходимыми механизмами. Отсюда по­стоянная рассогласованность ведомственных решений, каса­ющихся труда и заработной платы, их растягивание на длитель­ный срок, большое число чисто бюрократических и маловлиятель­ных мер.

           Нельзя сказать, что вопрос о применении более действенных стимулов к работе не осознавался. Однако каждый раз, когда вста­вал вопрос об этом, как, например, на заводе «Серп и Молот», было больше шума, чем дела, а регулирование заработной платы шло по линии привычных административных мер. Уравниловка формально осуждалась, но сопрягалась с постоянной пропагандой равенства. Особенно явно эти мотивы звучали в период проведе­ния юбилейных мероприятий, знаменующих победы социализма в СССР, и влекли за собой ликвидацию различий в оплате труда в русле борьбы с бедностью, различные выплаты и пособия, форми­рующие огромную сферу социальных льгот и гарантий, с которы­ми сегодня довольно круто разбирается российское правительство.

           Политика выравнивания доходов вела к тому, что все трудно­сти роста распространялись на все общество. У одних изымали больше, чтобы поддержать остальных, в том числе дышащие на ладан и неэффективные производства и предприятия. Высокие доходы постоянно пресекались. Тем самым отчасти удовлетворя­лось чувство социальной справедливости, но пропадали стимулы, связанные с увеличением производительности труда за счет роста заработной платы. Следствием такого положения становилось непомерное разрастание сфер, связанных с распределением и пере­распределением средств, и усиление административной зависимости, пронизывающей общество сверху донизу, и падение роли ценовых об­менных факторов. Поэтому никакие изменения масштабов цен, к которым прибегало советское руководство, не только не устраняли дефициты, но и способствовали их возрастанию.

           Раньше доходы в городах значительно превышали доходы в деревне и способствовали перекачке рабочей силы из деревни в город. Происходило перераспределение рабочей силы в пользу отраслей тяжелой промышленности. В них устанавливались более высокие нормы оплаты труда, но не очень значительные, так что [203] одной зарплатой привлечь туда рабочих было недостаточно. Вы­сокая женская занятость, которая была достигнута в предшеству­ющий период, феминизация многих отраслей труда вследствие громадных потерь мужского населения в годы войны вели к бы­строму сокращению рождаемости и естественного прироста насе­ления. Традиционные источники пополнения трудовых ресурсов в промышленности (сельские жители, домашнее хозяйство) при­близились к исчерпанию, за исключением молодых поколений, вступающих в жизнь. Поэтому борьба за молодежь приобретала ре­шающее значение в плане обеспечения производства необходимыми кадрами. В этом отношении у города был ряд преимуществ, но они лишь отчасти распространялись на промышленные предприятия. Особенно это касалось рабочих наиболее дефицитных профес­сий. Интересы молодежи явно не соответствовали потребностям производства, которое усугублялось отсутствием безработицы и неизбежным ростом элементов рынка труда. Производство не обеспечивало четких и ясных стимулов для молодого образован­ного поколения. Зачастую оно оказывалось в неравном по сравне­нию со старшими положении, получавшими больше социальных льгот и гарантий. Так что битву за молодежь руководство проиграло вчистую.

           В развитии производства делалась также ставка на научно- технический прогресс. Однако успешное внедрение научно- технических достижений требовало иной, более гибкой и мобиль­ной организации управления и хозяйства, поэтому в развитии экономики продолжали нарастать дисбалансы. С одной стороны, процветали гиганты энергетики, индустриальные монстры, с дру­гой — убогий и рутинный труд в «неприоритетных» отраслях и на участках производства. Ставка на ВПК и тяжелую промышлен­ность вела к дальнейшему отставанию отраслей, производящих товары народного потребления, вызывала растущую напряжен­ность в обществе, связанную с дефицитами. Это, в свою очередь, приводило к нарушению денежного обращения на фоне увеличе­ния заработной платы.

           Громадные усилия предпринимались для решения жилищной проблемы в индустриально растущих городах. Вследствие этой политики начался исход городского населения в отдельные квар­тиры. Но распределение квартир также носило уравнительный ха­рактер, мало зависящий от трудовых усилий, не отвечало демогра­фическим изменениям и росту потребностей людей. Руководство отчасти осознавало эту проблему, но откладывало на «потом» (на 20-25 лет) вопрос о более основательном жилищном устройстве. Получение жилья приносило лишь частичное удовлетворение. [204] Попадая в спартанскую обстановку новых квартир, люди едва ли не сразу снова становились в очередь «на улучшение жилищных условий». Поэтому очереди год от года продолжали расти. Воз­можность получить квартиру более основательную и благоустро­енную становилась все более весомым мотивом при выборе рабо­ты. Предприятия обзаводились своим жилищным фондом, чтобы привлечь рабочих, но не для того, чтобы стимулировать рост про­изводительности труда.

           Попыткой оживить соревнование на производстве стало дви­жение за коммунистический труд. Суть движения состояла в апел­ляции к ленинской идее опоры на сознательность тружеников в строительстве коммунизма. В движении наиболее наглядно про­явился менталитет того поколения руководителей, которое фор­мировалось в годы «социалистического наступления», а в его от­торжении обществом — новый разворот общественного сознания. Движение должно было корреспондировать с обширной хрущев­ской программой развернутого строительства коммунизма, при­ход которого «в основном» намечался на 1980 г. Пропагандистская шумиха первой половины 1960 г. увенчалась созданием «Мораль­ного кодекса строителей коммунизма», который развешивался на всех предприятиях. Его содержание было исполнено массой бла­гих принципов типа: «превратить труд в первейшую жизненную по­требность», «один за всех и все за одного» и т.п., включало также преломленные через коммунистическую риторику моральные за­поведи всех времен и народов. Новая кампания была обречена на провал в силу ряда объективных обстоятельств. Среди них следует отметить следующие, наиболее важные. Прежде всего, сдержива­ние материальных стимулов на производстве. Руководство систе­матически проводило снижение расценок на производстве и вы­равнивание оплаты труда, взывая к коллективистским ценностям. Между тем набирали силу ценности иного рода: личное и семейное благосостояние, карьера для себя, своих детей и близких. Попытки реанимировать общественный энтузиазм разворачивались в усло­виях набиравшей силу потребительской революции, которая охва­тила мир.

           В течение 20 лет с момента свержения Н.С. Хрущева вплоть до реформ М.С. Горбачева советское общество обрело законченные стабильные черты, которые оставались в целом неизменными и включенными в понятие «зрелый социализм». Однако в рамках этой системы подспудно развивались явления и процессы, при­ведшие к краху советской модели социализма и свойственной ему организации трудовых отношений. Отдельные попытки усо­вершенствовать систему трудовых стимулов не удались. Инерция [205] планово-распределительной экономики, созданной в предшеству­ющие годы, оказалась сильнее, чем давление новых тенденций и обстоятельств.

           Сложившаяся на предприятиях система вознаграждения за труд входила в явное противоречие с новой социальной ситуацией. Противоречие состояло в том, что существовал широкий спектр различного рода социальных гарантий — бесплатное медицинское обслуживание, в том числе и в заводском стационаре с более каче­ственным обслуживанием, бесплатный или льготный отдых в сана­ториях и на курортах, дешевое жилье по социальной норме. Общая тенденция в развитии этой системы сводилась к распределению благ вне зависимости от трудового вклада потребителя, а также к росту спектра гарантий и повышению их качества. Таким образом, вне зависимости от трудового вклада каждый работник получал из года в год все больше и больше социально-гарантированных благ в их натуральном выражении. Если учесть, что занятость в СССР была гарантирована всем без исключения, включая хронических алкоголиков и прогульщиков, то с точки зрения распределения благ последние были абсолютно равны, например, с квалифици­рованным рабочим.

           Попытки реформирования трудовых стимулов постепенно растворялись в различного рода многолетних экспериментах, в основе которых лежали отдельные хозрасчетные принципы. Од­нако подобные эксперименты мало что дали для экономики со­ветских предприятий. Они сталкивались с рядом препятствий, поскольку их внедрение требовало изменений по всей цепочке производственных связей. Так, неизвестно было, что делать с ра­бочими, которые освобождались в результате распространения новых методов. Пойти на безработицу, ликвидация которой счи­талась важнейшим завоеванием советского строя, руководство не могло. Директора предприятий также боялись предпринимать ша­ги в этом направлении, так как опасались оказаться без рабочих. Поэтому пока работавшие на эксперименте «вкалывали», осталь­ные в «ус не дули», получали «свою» зарплату да посмеивались над теми, кто проявлял инициативу, усердие и старание. Соответствен­но вставал вопрос об оплате многочисленного административно­управленческого персонала, который ничего не приобретал от этих экспериментов.

           Повышение самостоятельности предприятий в условиях совет­ской плановой системы вело к тому, что они стремились занизить плановые задания. Зарплата стала расти еще быстрее по сравне­нию с производительностью труда, чем в прежние годы. Обнару­жилось замедление темпов экономического развития, а с конца [206] 1970-х годов отмечаются черты явного кризиса. Наблюдалось повышение роли центра и столичной бюрократии в принятии управленческих решений. Отраслевой, ведомственный принцип вступал в противоречие с корпоративным, основанным на гиб­ких межотраслевых производственных связях. Поэтому крупные советские предприятия и производственные объединения лишь внешне напоминали соответствующие западные. Разговоры об интенсификации, повышении производительности труда велись постоянно, но оставались преимущественно на бумаге. Выдви­гались программы автоматизации и комплексной механизации, целевые и долгосрочные программы, которые упирались в «вы­бивание» средств и ресурсов, бесконечное согласование планов на всех уровнях. Периодически предпринимались попытки оживить трудовой энтузиазм, но это была уже жалкая пародия на ударни­чество и стахановское движение довоенного времени. Многочис­ленные трудовые почины витали где-то наверху, о которых подчас не знали даже рабочие, объявленные их инициаторами. Соглас­но отчетности, трудовые коллективы брали на себя повышенные обязательства, вставали на многочисленные «трудовые вахты» без какого-либо влияния на состояние производства. Попытки соеди­нить соревнование с принципами материального вознаграждения не удались в силу их уравнительного характера.

           При наличии напряженного плана предприятию предлага­лось изыскивать внутризаводские резервы для его выполнения. Жесткое и упрямое требование выполнять плановые задания, как и раньше, вело к штурмовщине, неизбежному и неоправданному перерасходу ресурсов, к замещениям, ведущим к снижению каче­ства продукции, интенсивной эксплуатации станков и оборудова­ния, суете с криками «давай-давай», нервозной обстановкой, кон­фликтами и стрессами. Причем, чем ограниченнее были ресурсы, тем сильнее оказывалась напряженность на производстве. Если в рыночной экономике предприятия не могут мириться с убытками, то при советском социализме они были вынуждены их покрывать, перераспределять рабочее время, производить замены в исполь­зовании ресурсов. Для того чтобы выполнить план, предприятие старалось держать в резерве как можно больше рабочих. Размер фонда заработной платы также зависел от числа рабочих. Поэтому в обычные дни, свободные от штурмовщины, нередкими бывали простои, которые предприятие вынуждено было оплачивать, при­чем в таких размерах, чтобы удержать рабочих на производстве.

           Такая обстановка оказывала разлагающее воздействие на сти­мулирование труда, не только экономическое, но и морально­психологическое. Способом согласования интересов все больше [207] становились личные контакты, связи, «телефонное право». И ад­министрация, и рабочие со временем стали больше внимания уделять тому, как обеспечить стабильность трудового процесса, обеспечить его необходимыми ресурсами. На этой основе в ре­зультате своеобразного торга вырабатывались компромиссы, а в итоге опять же — усреднение и сближение трудовых норм. Полити­ка Хрущева, унаследованная из прошлого, постоянно будоражить производство, вызвала сначала пассивное, а затем более активное сопротивление руководителей, для которых главным было обеспе­чить преемственность и стабильность в созданной системе.

           Получая план, обычно на квартал, предприятие меняло ком­бинацию затрат в соответствии с имеющимися ресурсами. На­пряженность количественных показателей плана вела к «погоне за валом». Только сталкиваясь с дефицитом рабочих рук, админи­страция могла делать ставку на изменение технологического про­цесса. Наибольший дефицит рабочих обнаруживался на тяжелых физических и погрузочно-разгрузочных работах. Таким образом, технологические нововведения вынуждены были подстраиваться к дефицитам, т. е. к рынку. Но для того чтобы осознать, что подобный дефицит носит не временный, как уверяли наверху, а хронический характер, нужно было время. После «хозрасчетной» реформы 1965 г. и последующих преобразований труд в советской экономике все более разделялся на два вида: работе по государственным заказам и работе «на склад», напрямую связанных с трудовыми стимулами. «На склад» обычно производилась стандартная и долговременная продукция и ее производство было связано с ликвидацией просто­ев. Обычно работники осознавали то обстоятельство, что продук­ция «на склад» не пользуется спросом и соответственно относи­лись к труду, работая «спустя рукава».

           В свободе маневра заключался интерес каждого предприятия, который оказывал воздействие на мотивацию поведения его ди­ректора. Психологически для него были важны результаты де­ятельности предприятия, каким оно выглядело на фоне других. Если задачи на ближайшее время были выполнены, несмотря на усталость, измученность и нервотрепку, наступало кратковремен­ное удовлетворение, выполнявшее свою компенсаторскую функ­цию, как для самого руководителя, так для администрации и всего трудового коллектива, невзирая на то, каким способом был до­стигнут результат. Разумеется, администрация была заинтересова­на в дееспособности и выживаемости своего предприятия, волно­вала ее и общественная приемлемость своей продукции. Из этого складывались моральные побуждения в поведении производите­лей. Чтобы сохранять свое положение, директору предприятия [208] необходимо было признание вышестоящего начальства. Он всяче­ски стремился попасть в особый список, избежать начальственно­го гнева и смещения со своего поста, предугадать все возможные последствия своих действий. Выполненный или слегка перевы­полненный план приводил к обоюдному согласию, сопровождал­ся получением премии за месяц, квартал, полугодие, год («три­надцатая зарплата»), которая, впрочем, не играла особой роли в мотивации труда.

           Таким образом, отношения в сфере управления оказывали прямое воздействие на мотивы расширения производства, погоню за валом или техническую реконструкцию, но они имели не посто­янный, а дополнительный и временный характер. Главным же сти­мулом в труде советского работника было отождествление себя с определенным кругом профессиональных обязанностей. Работать как следует уже в силу привычки, без особых побудительных усилий — естественное стремление и природный инстинкт человека. Это позволяет понять отношение к труду большинства работников на всех советских предприятиях. Сами руководители и их подчинен­ные внутренне убеждали себя, что их предприятие является если не самым, то очень важным, и готовы были работать вроде бы бес­корыстно и в силу долга. Конечно, играли свою роль и карьерные побуждения, и стремление к власти, и желание получить компен­сацию. Часто, не имея материальных рычагов для поощрения, ру­ководство било на чувствительные струны профессиональной гор­дости. Последовательно вводились профессиональные праздники: «День металлурга», «День шахтера» и т.п., используемые, впрочем, работниками, чтобы лишний раз погулять и повеселиться.

           Одним из преимуществ созданной советской системы была всеобщая занятость, созданная ускоренным развитием советской экономики в предшествующие годы и экстенсивным подходом к использованию трудовых ресурсов. В результате был достигнут определенный моральный эффект, внешне исчезла угроза без­работицы, создающая чувство уверенности, собственного досто­инства и безопасности. В равной мере это касалось и рабочих, и работниц. Но всеобщая занятость повлекла за собой не только со­циальные выгоды, но и социальные издержки: явные и неявные. Явные были связаны с увеличением расходов на содержание аппа­рата управления, оплаты труда и т.п. Неявные были обусловлены ростом непроизводственных расходов, оплатой простоев, сверх­урочной работы, вынужденных замен в результате перегружен­ности и перенасыщенности производства, расширения городской территории, уплотнения транспортных потоков, усложнения жи­лищных, бытовых проблем — источник постоянно возрастающих [209] стрессов, раздражения и недовольства. Следует принять во вни­мание и издержки всеобщей женской занятости, которую не ком­пенсировало широкое распространение предприятий бытового обслуживания. Для «беспредельного» роста социальной сферы — детсадов, яслей, поликлиник, санчастей, спортивных сооружений и других объектов существовали свои ограничения: дефицит стро­ительных материалов, рабочих рук, необходимость повышения качества услуг. Дополнительная нагрузка на семью была связана с бесконечными стояниями в очередях, большим объемом домаш­ней работы и новыми заботами, связанными с воспитанием детей, чтобы у них все было не хуже, чем у других. Приобретение квартир за счет государственного и кооперативного строительства с газом, электричеством и водопроводом привело к изменению стиля и об­раза жизни. Квартиры получали и приобретали по очереди, в ко­торой нужно было стоять многие годы. В этом случае старшее по­коление обладало существенными преимуществами, и жилищный вопрос в значительной степени решался путем патронажа родите­лей над детьми, что вело к социальному иждивенчеству. Молодежь во многом решала свои проблемы за счет старшего поколения: ку­пить кооперативную квартиру, автомобиль, получить высшее об­разование и т.д. Однако нараставшая год от года потребительская революция и проблемы качества жизни вызывали такой рост по­требностей, который не в силах были удовлетворить ни советское государство, ни домашнее хозяйство. Именно в этот период на­блюдается резкое падение престижа традиционных и коллектив­ных форм бытия, их деградация и разложение.

           Высокая степень занятости населения породила феномен скрытой «внутризаводской безработицы». Ей были подвержены все советские предприятия, все организации и учреждения, она составляла основу для взаимозаменяемости и замещения в со­ветской экономике. Вместе с тем она негативно и развращающе действовала на стимулирование труда, трудовую дисциплину, сни­жала качество работы. Чем больше был дефицит рабочих, тем оче­виднее становились эти явления вследствие истощения трудовых ресурсов для экстенсивного роста экономики. Заменам на произ­водстве способствовало плачевное состояние сельского хозяйства, когда предприятия вынуждены были выделять значительную часть рабочей силы в подшефные колхозы и совхозы в сезон сельскохо­зяйственных работ. Политика выравнивания заработной платы ве­ла к ликвидации различий между рабочими по образовательному уровню, нежеланию людей заниматься тяжелой неквалифициро­ванной работой. Поэтому каждое предприятие стремилось создать [210] такой резерв, который можно было бы использовать для этой це­ли, послать без ущерба для себя людей на сельхозработы и т.п.

           Кардинально в пользу города изменилась социальная структу­ра общества. Основной контингент поступающих на предприятия теперь составляли определенные слои городских жителей. Как пра­вило, приходящая на предприятия молодежь теперь имела за пле­чами среднее общее образование. Однако гарантий ее закрепления на производстве не было. Значительно большую роль играло пере­распределение рабочей силы по территориям, отраслям и предприяти­ям. Везде висели объявления, приглашающие рабочих: требуются, требуются, требуются... Наиболее дефицитными были массовые профессии — слесари, токари и т.п., а также профессии, связан­ные с тяжелыми, рутинными операциями, доля которых застыла на уровне 20-40% в зависимости от отрасли. Только оборудован­ные по последнему слову техники предприятия, построенные, как правило, в кооперации с заграничными фирмами, такие как Авто­ВАЗ, не испытывали особенно серьезных проблем с рабочей си­лой. На остальных предприятиях, как и прежде, наблюдалась вы­сокая текучесть кадров. По сути, постоянно усиливались элементы рынка труда, где главную роль играла, однако, не столько зарпла­та, сколько целая совокупность методов закрепления работников на производстве. Побудительные мотивы для более высокой произво­дительности труда в этой системе неизменно оказывались на зад­нем плане. Руководители предприятий вели постоянную борьбу за рабочих, обещая различные льготы и преимущества. Задержка, неисполнение этих обещаний влекли за собой уход с производ­ства. Разрабатывалась целая система поощрения занятости: пре­мии, надбавки за «вредность», за работу в тяжелых климатических условиях, за труд на молодежных стройках, строительство ведом­ственного жилья, детских учреждений, поликлиник, санаториев, профилакториев, домов отдыха, покупка автомобилей и других де­фицитных товаров и т.п. Всеобщая занятость создала чувство без­опасности в работе и постоянном доходе, но рождала и безответ­ственность. Естественно, администрация предприятий старалась бороться за собранность и усердие в труде, но реальных рычагов воздействия на трудовые коллективы, кроме методов администра­тивных и убеждения, у нее не было. Методы принуждения изжили себя и были отвергнуты. Попытки усиливать административный нажим и дисциплинарные меры, особенно при Ю.В. Андропове, фактически саботировались.

           1970—80-е годы ознаменовались появлением особой прослой­ки рабочих — так называемых «лимитчиков». Предприятия Мо­сквы и других городов с ограниченной пропиской по согласован[211]ным квотам стали приглашать людей на малоквалифицированные и социально непрестижные работы, предоставляя им возможность получить прописку и жилье. Проработав ряд лет, лимитчики по­лучали квартиры, становились городскими жителями, в то время как коренные горожане продолжали десятки лет ждать очереди на улучшение жилищных условий. Это вызывало резкий антагонизм между «москвичами», «коренными питерцами» и др. и «лимитой».

           Выходило так, что работник в советской системе гораздо силь­нее воздействовал на работодателя, чем на Западе, в силу неравно­весия спроса и предложения на рынке рабочей силы. Что же по­буждало руководителей быть снисходительными и закрывать глаза на снижение стимулов к труду и не прибегать к крайним мерам? То, что он ничего не мог противопоставить нарушениям трудовой дисциплины и небрежению в работе. Любой руководитель пред­приятия знал, что если он прибегнет к более решительным мерам воздействия, то рабочие просто уйдут, зачастую с большей выгодой для себя. Получалось, что система постоянно воспроизводила усло­вия, способствующие падению стимулов в труде, ибо дефицит рабо­чей силы был хроническим. Чем острее был дефицит, тем сильнее было желание рабочих уволиться. Если же они не увольнялись, то прогуливали, а если не прогуливали, то зачастую манкировали сво­ими обязанностями, воздействуя на других рабочих, вели длитель­ные разговоры в «курилках, «делили на троих« и т.д. Разгильдяи и лодыри пользовались ситуацией. К увольнению таких рабочих ад­министрация прибегала в крайнем случае, так как опасалась уре­зания штатного расписания, сокращения фонда заработной платы и резерва для маневрирования рабочей силой. К тому же увольне­ние по закону было трудно провести через профсоюз, призванный стоять на защите интересов работника, как подтверждалось новым КЗоТом, принятым в 1970 г. и действовавшим вплоть до принятия нового Трудового кодекса в современной России.

           Большое значение придавалось системе профессионального обучения, но оно с самого начала определялось числом желающих приобрести те или иные профессиональные навыки. Гораздо су­щественнее был общественный престиж и другие нематериальные стимулы и соображения, например личность руководителя, взаи­моотношения в коллективе. Разумеется, было немало таких, ко­торые трудились по привычке, в силу долга, удовлетворяясь тем, что имели, но по мере вхождения в жизнь новых поколений эти побуждения к труду утрачивали свое значение. Выбор работы все более зависел от места работы и от жилья. Даже низкая заработная плата погашалась надеждой быстро приобрести квартиру. В этих условиях утрачивали какое-либо значение плановое распределение [212] работников, общественные призывы, апелляция к производственной активности по политическим и моральным побуждениям, принуди­тельное распределение и закрепление работников. Домашнее хозяй­ство стремилось получить как можно больше товаров и услуг через общественные фонды потребления. Они органически становились частью совокупного домашнего дохода. Однако предложение таких товаров и услуг было заранее задано, и на семейном микроуровне происходило моментальное к ним приспособление. Решаемое ад­министративными способами, оно приводило к формированию особого типа отношений в виде взяток и услуг, так как цены на них рассматривались как неизменные и твердые (государственное и кооперативное жилье, дачные и огородные участки, путевки и т.п.) или же вообще бесплатные (обучение в вузе, спецшколе, занятия в спортивной секции и др.). Особое раздражение вызывали льго­ты и привилегии номенклатурного слоя, имевшего относительно свободный доступ к товарам и услугам, причем зачастую лучшего заграничного качества, тогда как рядовому советскому граждани­ну доставались уже «крохи с барского стола», причем добываемые с боем в огромных и злых очередях.

           Вместе с тем углубление потребительской революции стало имен­но той благодатной почвой, где развивались новые представления о труде. Но их развитие не совпадало с официальной тенденцией развития трудовых отношений. Застывшая идеология стала при­чиной того, что современные этические установки в области труда стали «прятаться» в сфере теневых отношений. Дефицит товаров и услуг с неизбежностью вел к расширению «теневой» экономи­ки. Наиболее открытой «законной» сферой, через которую она распространялась в обществе, было огородничество и садовод­ство, где труд, по идее, должен был осуществляться в свободное от основной работы время. Но по мере выравнивания условий на производстве и падения стимулов в труде наблюдались различные формы совмещения: использование рабочего времени для личных нужд, часто путем негласного соглашения с администрацией, а также хитрости или обмана, оказание ремонтных или иных услуг на стороне — «халтурка», использование заводского оборудования, сырья и материалов для своих целей, мелкие хищения и т.п. Кол­лективные (бригадные) формы дополнительных заработков часто были сопряжены с пьянкой — пропиванием заработанного.

           Вынужденность, отсутствие выбора в приобретении товаров и услуг повышало степень напряженности в советском обществе. Люди с раздражением реагировали на административные реше­ния, полагая, что с помощью открытого рынка они гораздо легче могли бы решить свои проблемы, коль скоро есть деньги. Конечно, [213] было немало людей, которые чувствовали себя как рыба в воде в сложившейся системе, поддерживая связи с нужными людьми, но в силу характера и условий труда на производстве рабочие, как видно на примере обследованных предприятий, чувствовали себя обделенными.

           Наиболее массовым пороком в рабочей среде по-прежнему оставалось пьянство. Рост пьянства был связан с снижением сти­мулов трудиться. Государство проводило в этом отношении двой­ственную политику, что отчетливо осознавалось всеми гражда­нами. С официальных трибун декларировалась необходимость борьбы с этим вековым злом. Это вело к кампаниям по борьбе с пьянством, особенно на производстве, которые призваны были победить порок быстро и исключительно административными принудительными мерами. Пьянство рассматривалось как благо­приятный фон роста преступности. Вместе с тем социальные при­чины этого явления искоренять всерьез никто и не пытался. Пьян­ство и алкоголизм становились обычным делом. Именно в такой пассивной форме наряду с прогулами, низкой производительностью труда и наплевательским к нему отношением проявляется в эти годы недовольство рабочих. Пьянство устойчиво «молодело». Появилась проблема женского алкоголизма.

          

           IX

           Общественные настроения 1970—80-х годов были характерны нарастающим чувством недовольства дефицитами, заменами, под­менами, очередями. Заметно было отстранение от политики и по­литических лозунгов, от коммунистической идеологии. Достиже­ния советского строя в историческом плане выглядели вроде бы значительными, особенно в официальных отчетах. Но в обычной жизни люди мыслят не историческими категориями, а повсед­невными реалиями, не показателями статистики, а тем, как это сказывается на непосредственном бюджете семьи и текущих по­требностях. К числу достижений советского строя относились об­щественные фонды потребления, но распыленность и неопреде­ленность предоставляемых ими социальных льгот и гарантий не приносила должного удовлетворения и не была непосредственно связана с результатами труда каждого конкретного работника, не особенно влияла на характер повседневного поведения. Постоян­ная риторика руководства о росте материального благосостояния советских людей, планы-обещания встречались с заслуженной долей скепсиса. Людей на практике интересуют не завтрашнее, [214] а сегодняшнее потребление, чему в то время в немалой степени способствовал рост гедонистических настроений под влиянием потребительской революции. Обыкновенному человеку приходи­лось постоянно реагировать на различные раздражители: грубость и формализм бюрократов, переживать горькие часы разочарова­ния мерами, которое руководство предпринимало для улучшения ситуации. Отсутствие товара, стресс огромной очереди, грубость продавцов и покупателей, плохое обслуживание — все это не от­ражалось в статистических показателях, о которых сообщалось на партийных форумах и в официальных средствах массовой ин­формации. Молодая семья, не получающая квартиры, могла стать мощным катализатором недовольства. Все это усугублялось стрес­сами, лихорадкой на производстве. Штурмовщина, снижение качества не приносили удовлетворения в работе, ибо работники несли свою долю общественной ответственности. В результате — падение профессиональной гордости и престижа как стимула к труду. Общественное мнение подходит к границе терпения и, в случае ухудшения ситуации, как это случилось с началом горбачевских реформ, недовольство выплескивается наружу и приобретает массо­вые масштабы. В наибольшей степени эти настроения были при­сущи молодежи. У молодого поколения вырабатываются свои интересы, подчас далекие от тех ценностей, которые разделяло старшее поколение. Упор делается не столько на труд, сколько на престижную карьеру, отдых, удовлетворение своих каждодневных потребностей, склонность к масскультуре городского типа, посе­щению ресторанов, баров, кафе, молодежных тусовок, дискотек, к туризму и т.п., а то и просто бесцельному времяпрепровождению, к распитию спиртных напитков и буйству, присущему рабочей мо­лодежи. Молодые поколения не обнаруживали также склонности к домашнему труду, который чаще всего выпадал на долю привык­ших к нему людей зрелого возраста. В принципе к концу советского периода произошла атрофия практически всех трудовых стимулов. Старшее поколение еще сохраняло приверженность к моральному долгу и привычке трудиться, верности избранной профессии, мо­лодежь большей частью руководствовалась иными побуждениями, среди которых на первое место выходило желание быстрее и по­больше заработать, не особенно заботясь о том, какими способами это будет достигнуто, не гнушаясь различного рода нелегальными заработками и доходами.

           К середине 1980-х годов осознание кризисных явлений дошло до сознания высшего руководства страны, выразителем которого стал избранный в апреле 1985 г. Генеральным секретарем ЦК КПСС М.С. Горбачев. Немедленно была обнародована программа преоб[215]разований советской системы, названная концепцией ускорения социально-экономического развития страны. Суть ее сводилась к быстрому подъему экономики за счет перераспределения фи­нансовых потоков и новой структурной политики. Предлагалось отказаться от затратных методов распределения капитальных вложений, а освободившиеся средства направить на техническое перевооружение и модернизацию предприятий. В качестве прио­ритета было выделено машиностроение. В решении новых задач предполагалось всемерно задействовать «человеческий фактор». Первоначально это виделось в продолжении андроповского кур­са на укрепление дисциплины и порядка на производстве, в свя­зи с чем развязывалась антиалкогольная кампания. Средствами укрепления «здорового образа жизни» стал небывало широкий комплекс административно-запретительных, воспитательных и материальных мер (повышение цен на вина и водку, сокращение выпуска винно-водочной продукции, сети магазинов, торгующих спиртным, и т. п.). Парадокс ситуации заключался в том, что вся масса населения как бы приравнивалась к порочным алкоголи­кам. Ценность «бутылки» необычайно возросла, и даже непьющие граждане вынуждены были вставать за нею в длинные очереди, в которых буйствовал «рабочий класс». Кампания повлекла за собой ряд побочных эффектов. Возникла брешь в государственном бюд­жете, спекуляция и распространение винно-водочных суррогатов, вызывавших массовые отравления, употребление наркотиков. Кампания вызвала массовое острое недовольство, которое приоб­ретало стихийный характер.

           Другой стороной задействования «человеческого фактора» был упор на то, чтобы заинтересовать работников в результатах труда, вдохнуть жизнь в движение рационализаторов и изобрета­телей, постараться восстановить моральные стимулы к труду. Для улучшения качества производимой продукции вводилась государ­ственная приемка продукции. Ее введение представляло собой ме­ханическое перенесение опыта советских оборонных предприятий на гражданское производство. Но замена ведомственного контро­ля очередной бюрократической структурой вела только к разбуха­нию административного персонала, нарушению ритмичной рабо­ты предприятий. Главный недостаток государственной приемки продукции состоял в том, что он ставил барьер некачественным товарам на конечном этапе производства. В результате продукция с браком оседала на складах, объемы ее выпуска на рынок сократи­лись, дефициты по всем параметрам экономики возросли, а каче­ство осталось на прежнем уровне, поскольку на него совершенно не влиял и без того высокий потребительский спрос.

           [216]С 1985 г. начали предприниматься шаги по улучшению нор­мирования труда. Действующие ставки были признаны не соот­ветствующими требованиям ускорения и интенсификации. Ука­зывалось, что «вал отжил свой век». Вводилась аттестация кадров. Повременщикам и сдельщикам при переходе на новые нормы оплаты труда предусматривались надбавки: первым — 10%, вто­рым — до 20%. В результате проводимых мер доля тарифа в оплате труда снизилась до 50—60%. Остальное приходилось на премии и разного рода доплаты. Теперь от централизованного повышения заработной платы государство и профсоюзы как бы отказывались. Вопрос переносился на предприятия, на трудовые коллективы в зависимости от перехода на хозрасчет и самофинансирование. Это должно было касаться всех видов оплаты труда. Общие заработки рабочих должны были повыситься в среднем на 25—30%, упор де­лался на повышение оплаты труда квалифицированных рабочих. Повышение оплаты труда специалистов должно было произво­диться в последнюю очередь по отношению к рабочим. Однако все мероприятия по повышению оплаты труда должны были осущест­вляться в пределах запланированного фонда заработной платы. Централизованно не устанавливались лишь нормы снижения рас­ценок. Таким образом, вся программа «ускорения» базировалась на арсенале средств, заимствованных из советского опыта с неко­торым ослаблением бремени ответственности предприятий перед государством, чем они попытались немедленно воспользоваться, как показывает изучение материалов отдельных предприятий.

           Между тем положение в стране довольно резко ухудшилось. Причины этого виделись в сопротивлении аппарата, созданного в советский период. Выход из этого Горбачев и его команда видели в продолжении курса реформ, направленных теперь на перестройку всей системы общественных отношений на основе демократиза­ции и гласности, создания «социализма с человеческим лицом». Перестройка экономики должна была строиться теперь на внедре­нии рыночных механизмов и хозяйственной самостоятельности предприятий на основе самофинансирования, самоокупаемости и самоуправления. За это ратовали ведущие экономисты: Л. Абал­кин, А. Аганбегян, П. Бунич, Т. Заславская, Г. Попов, Н. Шмелев и др., статьи которых активно обсуждались на предприятиях. Такой тип отношений должен был, по их идеям, превратить предприятия в субъекты рыночной экономики, действующие на основе кон­куренции и рыночных цен. Т. Заславская, например, выступала за полную ликвидацию общественных фондов потребления и их передачу в фонд заработной платы.

           [217] Согласно Закону о государственном предприятии, вступавшем в силу с 1 января 1988 г., трудовые коллективы провозглашались хозяевами предприятий и получали широкие права: могли сами выбирать администрацию, решать вопросы экономического, со­циального характера. Функции министерств сводились теперь только к определению госзаказа, который на 1988 г. составлял 85% планируемого на этот год производства, а в дальнейшем должен был уменьшаться. Всю продукцию, помимо госзаказа, предпри­ятиям позволялось реализовать на свободном рынке.

           Как показывает история отдельных предприятий в годы гор­бачевских реформ, хорошо смотревшиеся на бумаге типы хозяй­ственных связей и трудовых отношений в реальности не сработали. Хотя предприятия получили возможность выбирать партнеров, не­обходимая инфраструктура для внедрения рыночных отношений в виде банков, фондов, посреднических организаций, товарно­сырьевых бирж и прочих учреждений отсутствовала. К вхождению в рынок советские предприятия-гиганты были абсолютно не го­товы. Началась борьба за получение госзаказа всеми доступными средствами, превращающая огромное число неэффективно рабо­тающих предприятий в тяжелую обузу для и без того ставшим убы­точным госбюджета, подорванным антиалкогольной кампанией, чернобыльской катастрофой и падением мировых цен на нефть. Новыми возможностями заводы тоже воспользовались весьма своеобразно: они повышали цены на свою продукцию и прекра­щали выпуск дешевой и нужной продукции, способствуя нагне­танию дефицитов и совершенно не стремясь к повышению про­изводительности труда и удовлетворению спроса. Легко получая на этой основе большую прибыль, предприятия получали больше возможностей делать отчисления в фонд материального поощре­ния. Заработная плата стала ощутимо расти, способствуя скрытой инфляции. Напор денежной массы возрос и привел к буквальному расхватыванию в магазинах всех товаров подряд. В советской хо­зяйственной системе возникли огромные дисбалансы. Ситуация ухудшалась буквально с каждым месяцем. Дисциплина на произ­водстве стремительно падала. Происходила бесконечная череда собраний по выдвижению, выборам руководителей предприятий на альтернативной основе, где избрание на пост отнюдь не опре­делялось интересами производства, а стремлением выбрать «хоро­шего человека». Людей больше заботили дефициты и очереди, где теперь проходила значительная часть рабочего времени.

           Углубление рыночных реформ пошло по линии коопера­тивной деятельности. С 1988 г. кооперативы можно было созда­вать практически везде, в том числе и на базе государственных [218] предприятий. Их создание также упиралось в отсутствие рыноч­ной инфраструктуры, государственную монополию на сырье и ресурсы, в чиновничий произвол и коррупцию. Но если для про­изводственной деятельности эти препятствия были практически непреодолимы, то в торговле и сфере обслуживания дело пошло проще. «Кооператоры» довольно быстро сориентировались в си­туации, открывая множество ларьков, лавочек, кафе, ресторанов, скупая дешевые государственные товары и перепродавая их по высоким ценам, в то время как государственные товары исчеза­ли один за другим, перемещаясь на базы, подвалы, «подсобки» и прочие закрытые для рядовых покупателей места. Несмотря на за­предельные цены, спасительная роль рынка становилась все более очевидной. Граждане вынуждены были все больше «отоваривать­ся» на «колхозных рынках» у спекулянтов, «челноков», у нечистых на руку государственных торговых работников, которые действо­вали почти в открытую, не боясь никаких наказаний.

           В сентябре 1989 г. 1-я сессия вновь избранного Верховного Совета СССР приняла закон о прогрессивном налогообложении фонда оплаты труда, известный как «Закон о замораживании за­работной платы», который фактически торпедировал все прежние мероприятия в области стимулирования труда на производстве. Возможностей для плавного вхождения экономики в рыночные отношения оставалось все меньше и меньше. К тому же развитие демократии и гласности, отмена цензуры вела к тому, что весь со­ветский опыт подвергался беспощадной критике. Никаких успехов и достижений за ним уже не признавалось. Прибавились эконо­мические противоречия между республиками, регионами, нацио­нальные конфликты, разрывающие налаженные производствен­ные связи. Многие экономисты склонялись к тому, что советская система не реформируема в принципе и только радикальный пере­ход к рыночной системе западного типа — «шоковая терапия» мо­жет спасти положение.

           Есть точка зрения, что в событиях 1990—91 гг., приведших к концу советского социализма, роль рабочих оказалась весьма су­щественной, а по мнению ряда авторов, решающей. Под влия­нием ухудшения материального положения и роста социальной и политической напряженности в стране происходили бурные митинги, ширилось забастовочное движение, которое наряду с экономическими требованиями (повышения заработной платы, улучшения снабжения и др.) выдвигало уже политические ло­зунги: смена системы власти, введение многопартийности и др. Бастующие требовали восстановления частной собственности и запрещения КПСС. Следует обратить внимание, что подобные [219] лозунги наиболее отчетливо звучали в так называемых «депрес­сивных районах», связанных с угольной отраслью, и, надо сказать, искусно использовались определенными политическими силами. Недовольство ситуацией и брожение в коллективах в годы горба­чевской перестройки отчетливо видны на примере заводов «Серп и Молот»и АвтоВАЗ. Но в наибольшей степени, пожалуй, просле­живается усиливающаяся апатия и неверие в реформы, связанные с совершенствованием социалистических отношений, к которым призывал М.С. Горбачев. Те же настроения, как представляется, преобладали на большинстве предприятий СССР, и в силу этого к смене общественного строя в стране рабочие в массе своей отнес­лись равнодушно. Это означало, что они по существу отказали в поддержке советскому режиму и партии, выступавшей от имени рабочего класса.

          

           X

           Переход к шоковой терапии в постсоветских условиях вызвал обрушение сложившегося порядка вещей. Что же оказалось «в осадке» от продолжительных социалистических экспериментов в области труда и как они влияют на современную ситуацию в Рос­сии, на жизнь отдельных трудовых коллективов? Изучение сти­мулов к работе на ряде предприятий говорит, что советский опыт, вопреки нынешним представлениям о нем, не прошел бесследно. Он оказывает не только негативное, но и позитивное воздействие на выработку политики в области трудовых отношений. Они при­водятся в действие, если предприятие освобождается от чрезмер­ной централизованной опеки, от сковывающих пут администра­тивного планирования и от запуска реальных, а не фиктивных рыночных механизмов. Тот факт, что рабочие упорно держатся за то, что делалось при советской власти, а руководство предприятий вынуждено идти навстречу этому стремлению, говорит о том, что многое здесь заслуживает внимания и использования. К сожале­нию, этот вопрос затуманен многими мифами, порожденными нынешней российской ситуацией. Среди них миф о благодетель­ной роли частной собственности, которая, дескать, в наиболь­шей степени соответствует интересам как собственников, так и наемных работников. Миф о том, что только усилиями владель­цев капитала могут быть обеспечены нормальные условия труда и жизни, эффективность производства. На самом деле работники на практике довольно равнодушны к формам собственности. Для них главное, чтобы находили удовлетворение их потребности и инте[220]ресы. Очевидно, что в этой связи задачи предприятия сводятся не только к извлечению максимальной выгоды из производства, но и выполнению определенных социальных функций и предоставле­нию гарантий работникам. В то же время советский опыт говорит о том, что они тоже должны быть поставлены в зависимость от ре­зультатов и эффективности трудовых усилий. В частности, совре­менная история завода «Серп и Молот» лучше всего показывает, что оказалось в советском опыте приемлемым для рабочих, а что не выдержало проверки. Справедливое материальное вознаграж­дение за труд, дополненное другими способами его стимулиро­вания, может принести удовлетворение работникам, но ставка на моральное побуждение, тем более подчиненное эфемерным идео­логическим задачам, не даст в конечном счете ни экономического, ни политического эффекта. Именно поэтому социалистическое соревнование, вокруг организации которого было столько суетни и напрасных усилий, не оправдало себя. Поскольку у работника и работодателя разные интересы, то в целях производства не исклю­чается использование методов принуждения как экономического, так и административного свойства, способствующих соблюдению правил и порядка, трудовой дисциплины, но важно найти опти­мальное сочетание различных способов мотивации труда. Одно­стороннее выпячивание той или иной группы стимулов нарушает баланс интересов. И здесь нет иного пути, кроме осуществления договорной практики, которая должна иметь не формальный, а реальный характер. Работодатель должен обеспечивать прием­лемые условия труда, задача работника состоит в том, чтобы эти условия были выполнены. К сожалению, эти функции в советское время были присвоены государством, но с возвращением капи­талистических порядков работникам предстоит снова учиться за­щищать свои интересы. Дебаты, связанные с принятием Государ­ственной думой России в 2000—2001 гг. нового Трудового кодекса взамен принятого еще в советское время, показывают остроту дан­ной проблемы. Левая печать расценила его как наступление на до­стигнутые права и завоевания рабочего класса. Однако подобный взгляд вряд ли следует признать полностью оправданным, так как, хочешь-не хочешь, надо приводить трудовые отношения в соот­ветствие с теми изменениями, которые произошли в стране после падения советского строя, и их сегодня уже нельзя игнорировать. Это не значит, что все гладко в современном трудовом законо­дательстве: его направленность очевидна, но ясно, что оно будет действовать в ближайшие годы и изменить его можно только под давлением объективных обстоятельств.

           [221] На примере истории предприятий наглядно видно, как с те­чением времени менялось отношение к индустриальному труду, причем на разных этапах истории наблюдалось любопытное со­четание методов материального стимулирования, принуждения, апелляции к сознательности и долгу. С момента своего основания многие заводы и фабрики отличались далеко не в лучшую сторо­ну по привлекательности труда. Но существование безработицы и жесткие условия рынка не создавали их владельцам особых про­блем с рабочей силой и позволяли обеспечивать ею даже самые непривлекательные, тяжелые и грязные участки работы, не тре­бующие особой квалификации. В советский период привлечение к индустриальному труду больших масс населения из деревни на какое-то время могло стать побудительным стимулом для работы на таких предприятиях как способ приобщения и адаптации лю­дей к городской жизни и культуре, но, как показывает опыт, они не могли стать долговременной и надежной мотивацией труда. Поэтому судьба многих предприятий сегодня во многом зависит от того, насколько успешно будут преодолеваться тяжесть и опас­ность работы, внедряться новые современные технологии, осво­бождающие работника от наиболее непривлекательных рутинных операций, насколько сохранят свой творческий характер отдель­ные группы ведущих профессий и специальностей, каким обра­зом будут вознаграждаться инициативы, направленные на совер­шенствование производственного процесса. Изучение советского опыта помогает понять, при каких условиях могут быть достиже­ния в этом направлении.

           Не может вызвать удовлетворения и отношение к данной про­блеме в современной России. Разумеется, сохраняется тот пласт литературы, который создается по советским или марксистским лекалам, есть приверженцы традиционного классового или, как его еще называют, фундаментального подхода к рабочей истории среди коммунистов, черпающих свою идеологию в прошлом и утверждающих, что именно они стоят на защите интересов людей труда. Но первый и естественный вопрос, который в этой связи возникает, есть ли в современной России рабочий класс в его марк­систском понимании и на кого опирается их политика? Приходит­ся констатировать, что такого класса в результате изменений, про­исшедших еще в советское время, уже не существует. Сложились определенные группы-корпорации работников, объединенные в трудовые коллективы, которые в результате смены общественного строя переживали бурный процесс переделки или люмпенизации. Вместе с тем идет процесс образования новых классов, основания которого далеко не ясны и требуют своего изучения и осмысления, [222] как и анализ того, какое место будет в принадлежать в новом рос­сийском обществе работникам наемного труда. Как свидетель­ствуют данные о выборах в центральные и местные органы вла­сти, коммунисты особой популярностью среди них не пользуются. Причина этого лежит не в развернутых против них кампаниях, как они утверждают, а во многом коренится в той памяти, которая осталась от советского социализма и передается через эстафету по­колений. Поэтому вряд ли обречены на успех попытки полностью реабилитировать советское прошлое, равно и представить его как последовательность упущенных и нереализованных возможно­стей, основываясь на принципах фундаментального классового подхода.

           Поворот к капитализму в современной России обозначил рост интереса к истории российского бизнеса и предпринимательства, банковского дела, деятельности российских капиталистов, фи­нансистов и реформаторов, которые раньше в советской литера­туре однозначно выставлялись в качестве главных врагов рабочего класса. Разумеется, без внимания к этой стороне дела в изучении труда не обойтись. К сожалению, как бывало и раньше, обозна­чился явный перебор. Если раньше в противостоянии труда и ка­питала ученым предписывалось быть на стороне первого, то те­перь главным двигателем истории объявляется не труд, а капитал, а также классы и группы, стоявшие на страже его интересов. Рабо­чие, если о них вообще заходит речь, выступают теперь в качестве объекта не эксплуатации, а всяческой заботы и покровительства со стороны предпринимателей и организаторов производства. Такой подход ведет к искажению реальной картины трудовых отноше­ний и не дает ключа к пониманию и объяснению тех социальных катаклизмов, которые произошли в отечественной истории XX в.

           Не вызывают восторга и те исследования, которые концентри­руют свое внимание только на негативных сторонах прошлого, связанных с революцией в России, индустриализацией страны, Второй мировой войной, и построение на этой основе гулаговской версии советской истории. Это история не только самого ГУЛАГа, но и распространение его как символа принуждения и насилия на всю сферу трудовых отношений в советское время. Односторон­ность такого подхода тоже очевидна. Подобная «скособоченная» история фактически игнорирует многие стороны жизни людей, в том числе рабочих, которые постепенно под влиянием происшед­ших в обществе трансформаций составили большинство в населе­нии страны.

           Исследование труда как основополагающей общественной цен­ности, равно как и отношений собственности, рынка, капиталов, [223] предпринимательской деятельности в качестве двигателей исто­рии будет всегда привлекать внимание ученых России. Одновре­менно в современных условиях формулируется и более широкое понимание труда, происходит размывание и сближение различ­ных его видов и разновидностей, а это ведет к тому, что и прежняя рабочая история становится все более объемной и многомерной. Объектом исследования становятся не только индустриальный труд как специфическая ее черта до недавнего времени, но также работа в сельском хозяйстве, в других отраслях экономики, труд управленческий, организаторский, умственный, игравшие посто­янно возрастающую роль в новейшей истории. Не меньшее зна­чение приобретает исследование ситуации «вокруг труда», семьи, домашнего хозяйства и других постоянных составляющих повсед­невной жизни. Можно с уверенностью сказать, что последователь­ное и настойчивое продвижение по этому пути может стать гаран­тией преодоления кризиса истории рабочего класса, вызванного крушением советского социализма.

          

           [223-224] СНОСКИ оригинального текста