Советско-финляндская война 1939-1940 гг.: эпизод на фоне Второй мировой

Автор
Сенявская Елена Спартаковна

Аннотация

В статье рассматривается предыстория советско-финляндской войны 1939—1940 гг., мотивация руководства СССР при принятии решения о ее начале, а также политические и иные последствия ло­кального конфликта в контексте Второй мировой войны. Показаны приемы и методы советской и финской пропаганды, ее влияние на на­строения в армии и обществе воюющих сторон. Анализируется пози­ция западных держав в ходе конфликта, их планы и намерения всту­пить в войну на стороне Финляндии. Приводятся современные оценки Зимней войны в политических и исторических дискуссиях.

Ключевые слова
СССР, Финляндия, Зимняя война, предыстория конфликта, международная обстановка, внешняя политика, пропа­ганда, общественные настроения, современные политические оценки

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Сенявская Е.С. Советско-финляндская война 1939-1940 гг.: эпизод на фоне Второй мировой // Труды Института российской истории. Вып. 9 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М.; Тула, 2010. С. 56-75.

Текст статьи

[56]

Е.С. Сенявская

СОВЕТСКО-ФИНЛЯНДСКАЯ ВОЙНА 1939-1940 гг.: ЭПИЗОД НА ФОНЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ[*]

           Одним из событий, совпавших по времени с начальным пери­одом Второй мировой войны, стала Советско-финляндская, или Зимняя война 1939-1940 гг. В советской и российской историогра­фии она рассматривается как «отдельный двусторонний локаль­ный конфликт, не являющийся частью Второй мировой войны», тогда как по мнению ряда зарубежных историков, это «наступа­тельная операция СССР против Финляндии во время Второй ми­ровой войны»[1].

           Безусловно, в международных отношениях того времени все события теснейшим образом взаимосвязаны, и «финская война», начавшаяся 30 ноября 1939 г. как локальный военный конфликт, вполне могла перерасти в новый фронт мировой войны, с втягива­нием в боевые действия многих стран и народов. Однако этого не случилось, так как «малая война» продолжительностью в 105 дней завершилась 12 марта 1940 г. подписанием Московского мирного договора, и те, кто всерьез планировал выступить против Совет­ского Союза[2], просто не успели в ней поучаствовать.

           [57] За последние два десятилетия произошло переосмысле­ние и сделаны переоценки многих событий советской истории[3]. Советско-финляндская война одной из первых попала под прицел «перестроечной критики»[4], которая связала ее с последствиями Советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. и Секретного дополнительного протокола к нему[5], определявшему разграничение сфер интересов СССР и Германии, согласно кото­рому в сферу интересов СССР вошла и Финляндия. Так, докла­дывая на II Съезде народных депутатов СССР 23 декабря 1989 г. о выводах комиссии по политической и правовой оценке советско- германского договора о ненападении от 1939 г., председатель ко­миссии А.Н. Яковлев огласил одно из высказанных в ходе ее ра­боты мнений: якобы главным мотивом Сталина при заключении договора о ненападении «было не само соглашение, а именно то, что стало предметом секретных протоколов, то есть возможность ввода войск в прибалтийские республики, в Польшу и Бессара­бию, даже в перспективе в Финляндию [выделено мной. — Е.С.]. То есть центральным мотивом договора были имперские амбиции»[6]. В конце своего доклада А.Н.Яковлев патетически восклицал: «История сама себе прокурор и судья. Но, погружаясь в нее, мы не можем абстрагироваться от того, что предвоенные события раз­вивались в другой системе координат. Тогда страны еще не осозна­ли себя в едином потоке человечества; ни общеевропейские, ни общемировые идеалы справедливости и гуманизма не пробились к общественному и особенно государственному сознанию; голос мыслителей, увидевших предел цивилизации, перекрывался то­потом солдатских сапог и овациями в честь вождей; судьбы мира вершились замкнутыми группами политиков и политиканов с их амбициями и эгоизмом, демагогией и отстраненностью от масс; уделом народов многие хотели навсегда сделать обслуживание этих групп, да еще участие во взаимном истреблении. Понадо­билось ввергнуть мир в пучину безумия, прежде чем идея взаимо­связанности и судеб, и коллективных действий во имя избавления Земли от тирании и возрождения мира начала утверждаться как объективная истина...»[7].

           На следующий день, 24 декабря 1989 г. было принято По­становление Съезда народных депутатов Союза Советских Со­циалистических Республик «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года», где говорилось, что «протокол от 23 августа 1939 года и другие секрет­ные протоколы, подписанные с Германией в 1939—1941 годах, как по методу их составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов советской внешней политики. Предпри[58]нятые в них разграничения «сфер интересов» СССР и Германии и другие действия находились с юридической точки зрения в проти­воречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран... Протоколы не создавали новой правовой базы для взаимоотноше­ний Советского Союза с третьими странами, но были использова­ны Сталиным и его окружением для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушение взятых перед ними правовых обязательств»[8].

           Многие решения принимались тогда поспешно, под влиянием эмоций, на волне «гласности» и «нового политического мышле­ния». Сегодня мы понимаем, что оценка прошлого как с позиций «абстрактного гуманизма», так и под давлением изменившейся политической конъюнктуры или из соображений «политкоррект­ности» неизбежно искажает причинно-следственные связи и по­нимание самой сути исторического события, наносит удар по исторической памяти как основе национального самосознания.

           Так произошло и с оценкой советско-финляндской войны 1939—1940 гг. Между тем, предыстория этого конфликта намного сложнее, чем «результат имперских амбиций советского лидера», и расположена гораздо глубже по шкале времени, чем диплома­тические игры конца 1930-х годов[9]. Взаимоотношения Советской России с Финляндией были крайне напряженными уже с момента обретения последней государственной независимости в результате распада Российской Империи и Октябрьской революции 1917 г., о чем свидетельствуют две советско-финских войны (1918—1920 и 1921—1922 гг.)[10]. Причем инициатором обеих выступала имен­но Финляндия, политическим и военным путем пытавшаяся от­торгнуть у Советской России часть территорий на Северо-Западе страны. Так, после первой советско-финской войны, согласно за­ключенному 14 октября 1920 г. Тартускому (Юрьевскому) мирному договору, к Финляндии на севере, в Заполярье, отходила вся Пе­ченгская область (Петсамо), часть полуостровов Средний и Рыба­чий и ряд островов в Баренцевом море. Новая морская граница от­резала Россию от выхода в международные воды Финского залива. Однако территориальные уступки со стороны ослабленной Совет­ской России не умерили аппетиты наиболее радикальных финских политиков, и менее чем через год началось новое финское вторже­ние на территорию РСФСР. В общей сложности за период с 1918 по 1922 гг. «финской стороной было совершено 6 вооруженных по­ходов в пограничные с Финляндией территории России (в Бело­морскую Карелию, Олонец, Реболы и Посозеро, Печенгу, в Ингер­манландию). Кроме того, в период с 11 августа 1921 по 20 февраля [59] 1922 гг. она оказывала помощь беломорским партизанам в борьбе с советской властью на территории Беломорской Карелии»[11].

           Но и в дальнейшем политика Финляндии оставалась враж­дебной по отношению к СССР. Аннексионистские настроения среди финских политиков и в обществе сохранялись все 1920-е — 1930-е гг., не раз реализуясь в политических провокациях, враж­дебных СССР сговорах и планах, в том числе военного характера.

           На протяжении 1920-х — 1930-х гг. Финляндия активно искала сближения (включая военные союзы) со странами Прибалтики, Польшей, Швецией, Англией, Германией, договариваясь с ними о возможных совместных действиях против Советской России. Так, в 1922 г. в Варшаве министрами иностранных дел Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии было подписано политическое со­глашение, по существу оформившее Балтийский союз, направлен­ный на совместное противостояние СССР[12]. В своих отношениях со Швецией, Англией и Германией Финляндия готовилась предо­ставить свою территорию в качестве плацдарма для нападения на СССР. В то же время переговоры 1926 г. о заключении — по ини­циативе СССР — советско-финского договора о ненападении ока­зались безрезультатны.

           На рубеже 1920-х — 1930-х гг. обстановка на советско-фин­ляндской границе вновь обострилась, что явилось отголоском активизировавшегося движения за создание «Великой Финлян­дии», выхода на политическую арену влиятельных, агрессивно на­строенных сил, «проявляющих заинтересованность в расширении территории страны за счет Советского Союза»[13]. В Финляндии с новой силой развернулась антисоветская пропаганда. Напряжен­ность в отношениях нарастала. В 1930 г. оперативный отдел фин­ского Генерального штаба подготовил записку о взаимодействии вооруженных сил Финляндии и Эстонии в грядущей войне против СССР. Помимо прочих мер, этим планом предусматривалось мини­рование советских территориальных вод, а главное — организация «мощного наступления из Финляндии на Ленинград и базу Бал­тийского флота»[14]. Просочилась информация о финско-польских переговорах о военном сотрудничестве. И хотя 21 января 1932 г. по инициативе СССР был наконец подписан советско-финский до­говор о ненападении[15], ситуация оставалась тревожной.

           В 1933 г., в связи с приходом к власти в Германии Гитлера, пра­вые круги Финляндии стали всерьез рассчитывать на то, что «силь­ная в военном отношении Германия сможет упрочить позиции Финляндии и поддержать ее притязания на Восточную Карелию», а известный своими прогерманскими симпатиями президент П.Э. Свинхувуд высказался следующим образом: «Любой враг [60] России должен быть всегда другом Германии. По своему суще­ству финский народ является другом Германии»[16]. С этого момен­та стали активно развиваться германо-финляндские контакты, в том числе в сфере военного сотрудничества, закупки вооружений, обмена разведывательной информацией и т.п. Финские газеты, пропагандировавшие «дружбу» с Германией, напоминали читате­лям о том, что высадившиеся в 1918 г. на территории Финляндии немецкие войска «помогли ей обрести независимость». В 1934— 1935 гг. маршал Маннергейм совершил несколько неофициальных визитов в Германию, в результате которых, по данным советской разведки и дипломатических кругов ряда зарубежных стран, бы­ло достигнуто соглашение об использовании Финляндии «в ка­честве базы для развертывания германского флота и воздушных сил против СССР»[17], разумеется, в обмен на обещание получить Советскую Карелию. В результате у руководства Наркомата Ино­странных дел сложилось вполне обоснованное мнение, что «после Японии, Германии и Польши Финляндия является ... по своим за­мыслам наиболее агрессивной страной»[18].

           О враждебных намерениях финской стороны в конце 1930-х гг. свидетельствовал целый ряд фактов. Так, летом 1939 г. в Финляндии с «инспекционной поездкой» в приграничные с СССР районы побывал начальник Генерального штаба германской ар­мии Ф. Гальдер, а также группа офицеров немецкой разведки во главе с адмиралом Ф.В. Канарисом[19]. В августе 1939 г. на Карель­ском перешейке состоялись крупные военные маневры финской армии «по отражению советского наступления на «линию Ман­нергейма», причем на них были приглашены все аккредитован­ные в Финляндии военные атташе, кроме советского[20]. Сталин, по воспоминаниям К.А. Мерецкова, расценил это как готовность Финляндии к участию в войне против СССР в составе антисовет­ской коалиции: «Германия готова ринуться на своих соседей в лю­бую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий для каждой из двух главных буржуазно-империалистических группировок — не­мецкой и англо-франко-американской. Не исключено, что они вообще начнут сговариваться о совместном выступлении против СССР. А Финляндия может оказаться здесь разменной монетой в чужой игре, превратившись в науськиваемого на нас застрельщика большой войны»[21]. Таким образом, советское руководство весьма обосновано рассматривало Финляндию как вероятного противни­ка в надвигающейся войне. Причем «в Москве наиболее опасным считали не вероятность выступления самой Финляндии против [61] СССР, а использование для этой цели ее территории западными державами»[22].

           У советского руководства были вполне реальные основания опасаться финской угрозы в преддверии разгоравшейся Второй мировой войны, особенно учитывая, что один из важнейших цен­тров страны — Ленинград — находился менее чем в 40 км от грани­цы с опасным, агрессивным соседом.

           Тем не менее, в 1938—1939 гг. СССР пытался достичь ком­промисса дипломатическим путем. Но тенденция ухудшения советско-финских отношений на протяжении первой половины 1939 г. только усиливалась, а затем из-за отсутствия прогресса на переговорах начались военные приготовления с обеих сторон. В начале октября финское командование объявило частичную мо­билизацию, начало переброску войск к советско-финской грани­це. К 11 октября мобилизация закончилась. На следующий день, 12 октября, финская делегация прибыла в Москву на переговоры, где 13 октября ей было предложено заключить пакт о взаимопо­мощи между Финляндией и СССР[23]. Предложение советской стороны было отвергнуто. 14 октября финской делегации была направлена «Памятная записка», в которой «фактически содер­жалось требование передать СССР ряд островов Финского залива, часть Карельского перешейка, полуостров Рыбачий и предоста­вить в аренду часть полуострова Ханко. В качестве компенсации Финляндии предлагалась вдвое большая территория в Восточной Карелии»[24]. «Поскольку Ленинград нельзя переместить, — говорил финнам Сталин, — мы просим, чтобы граница проходила на рас­стоянии 70 километров от Ленинграда... Мы просим 2700 кв. км и предлагаем взамен более 5500 кв. км».[25] Финны и на этот раз реши­тельно отказались. 13 ноября переговоры закончились, не приведя ни к каким результатам, и финская делегация вернулась в Хель­синки[26].

           За месяц до начала войны, на Внеочередной пятой сессии Вер­ховного Совета СССР 31 октября 1939 г. Председатель СНК СССР и нарком иностранных дел В.М. Молотов делал доклад о внешней политике Правительства: «...Главный, после Москвы, город со­ветского государства — Ленинград, находится всего в 32 киломе­трах от границы Финляндии. Это значит, что Ленинград находится от границы другого государства на расстоянии меньшем, чем это нужно для артиллерийского обстрела из современных дальнобой­ных орудий. С другой стороны, морские подступы к Ленинграду также в значительной мере зависят от того, враждебную или дру­жественную позицию в отношении Советского Союза занимает Финляндия, которой принадлежит вся северная часть побережья [62] Финского залива и все острова вдоль центральной части Финского залива»[27]. Далее он подчеркнул: «...в современной международной обстановке, когда в центре Европы развертывается война между крупнейшими государствами, чреватая большими неожиданно­стями и опасностями для всех европейских государств, Советский Союз не только имеет право, но и обязан принимать серьезные ме­ры для укрепления своей безопасности. При этом естественно, что Советское Правительство проявляет особую заботу относительно Финского залива, являющегося морским подступом к Ленинграду, а также относительно той сухопутной границы, которая в каких- нибудь 30 километрах нависла над Ленинградом»[28].

           Через месяц после окончания боевых действий, 17 апреля 1940 г, в своем выступлении на совещании высшего командного состава РККА И.В. Сталин рассуждал о том, «нельзя ли было обой­тись без войны?»: «Мне кажется, что нельзя было, — говорил он. — Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить, безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30—35% оборон­ной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостно­сти и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны...»[29]. И, касаясь сроков начала войны, утверждал, что «решение вопро­са» откладывать было нельзя, необходимо было воспользоваться «международной обстановкой», когда «на западе три самых боль­ших державы вцепились друг другу в горло» и «руки у них заняты», но неизвестно — надолго ли, так как война там «какая-то слабая», «вдруг они возьмут и помирятся, что не исключено», и благопри­ятная обстановка будет упущена[30].

           Поводом для начала войны стал артиллерийский обстрел со­ветских солдат у приграничной деревни Майнила 26 ноября 1939 г., произведенный, как сообщило московское радио, с территории Финляндии. «Историки до сих пор спорят, что же в действитель­ности произошло в Майниле. Доказательств в пользу официаль­ной советской версии инцидента или для ее опровержения пока не найдено»[31].

           Не вдаваясь в подробности дискуссии, развернувшейся в исто­риографии по поводу «инцидента в Майниле» в последние два де­сятилетия[32], приведем отрывок из сборника «Бои в Финляндии. Воспоминания участников», изданного в 1941 г. Речь здесь идет о реакции советских бойцов на известие об обстреле и о гибели то­варищей:

           [63] «Пулеметчик Спокойчев Дмитрий — высокий и стройный, го­рячий, страстный — громко сказал:

           - Когда выстрелы были — мое сердце огнем занялось! К бою я готов! Как и все мои товарищи! Так я хочу товарища Молотова по­просить: «Давайте, товарищи правительство, приказ скорее. Вре­мя за все рассчитаться с врагами! Терпения нашего нет».

           Всюду — жаркое волнение. Уже обсудили товарищи и сообще­ние ТАСС, и ноту советского правительства, направленную Фин­ляндии. Всюду — одно: к бою готовы, не терпится, скорее бы при­каз.

           В кругу бойцов поднимается командир пулеметчиков лейте­нант Яковлев, и все слушают его с огромным вниманием.

           - Быть готовым — это правильно... Недалек час. А сколько мы перенесли от провокаций, от злобы врага. Я девять лет на фин­ской границе. Провокациям счет потерял [ выделено мной — Е.С.]. Ну, скоро и провокаторам, и тем, кто ими там управляет, будет крыш­ка...»[33].

           Разумеется, и сам сборник, и приведенный отрывок под назва­нием «Что случилось в районе Майнилы» за авторством Вл. Став­ского, следует воспринимать критически, как типичный продукт пропаганды своего времени. Однако строчка из высказывания лейтенанта-пограничника — «Я девять лет на финской границе. Провокациям счет потерял» — отражает реальную ситуацию напря­женной обстановки не только накануне войны, но и на протяже­нии многих предвоенных лет. Так что и без Майнилы для начала войны можно было найти достаточно поводов, поэтому обвине­ния в адрес СССР в том, что это была специально подготовленная «фальшивка», выглядят неубедительно.

           28 ноября было объявлено о денонсации Договора о ненапа­дении с Финляндией. В своем выступлении по радио 29 ноября 1939 г. В.М. Молотов заявил: «Враждебная в отношении нашей страны политика нынешнего правительства Финляндии вынужда­ет нас принять немедленно меры по обеспечению внешней госу­дарственной безопасности... Запутавшееся в своих антисоветских связях с империалистами, [оно] не хочет поддерживать нормаль­ных отношений с Советским Союзом ... и считаться с требования­ми заключенного между нашими странами пакта ненападения, желая держать наш славный Ленинград под военной угрозой. От такого правительства и его безрассудной военщины можно ждать теперь лишь новых наглых провокаций. Поэтому Советское пра­вительство вынуждено было вчера заявить, что отныне оно считает себя свободным от обязательств, взятых на себя в силу пакта о не[64]нападении, заключенного между СССР и Финляндией и безответ­ственно нарушаемого правительством Финляндии»[34].

           Ранним утром 30 ноября 1939 г. под прикрытием артиллерий­ского огня части Красной Армии перешли советско-финскую гра­ницу и развернули наступление вглубь финской территории. Вой­на продолжалась три с половиной месяца и закончилась 12 марта 1940 г. подписанием мира на советских условиях.

           Это было столкновение огромной державы с небольшой со­седней страной с целью решить свои геополитические проблемы. Ход и исход этой войны известен. Непропорционально большими жертвами СССР удалось вынудить Финляндию отдать часть стра­тегически и экономически важных территорий. Известен и между­народный резонанс этого конфликта: начатый в контексте разво­рачивающейся Второй мировой войны, он вызывал ассоциации с германскими вторжениями в Австрию, Чехословакию и Польшу и привел к исключению СССР из Лиги Наций как агрессора. Все это должно было воздействовать и на взаимное восприятие непосред­ственных участников боевых действий с обеих сторон.

           Пропагандистская кампания в СССР в целях морально­психологической мобилизации населения при подготовке к войне была масштабной и массированной. Суть ее отражают многочис­ленные сообщения советских газет того времени. Приведем для примера заголовки только двух из них — «Красной звезды» и «Ле­нинградской правды» за 27—29 ноября 1939 г.[35] Они содержат об­винения финской стороны в провокации конфликта для объясне­ния и мотивации «ответных действий» СССР: «Наглая провокация финляндской военщины», «Поджигатели войны не уйдут от от­ветственности», «Дать отпор зарвавшимся налетчикам!», «Прово­каторам не сдобровать!», «Долой провокаторов войны!», «Уничто­жим врага, если он не образумится», «Проучить бандитов!», «Унять обезумевших гороховых шутов», «Не позволим финской военщи­не держать Ленинград под угрозой», «Ответить тройным ударом!», и т.д. Ряд заголовков был посвящен «отношению общественности» к позиции советских и финских властей, причем тезис «Одобряем внешнюю политику СССР» дополнялся утверждением «Финский народ осуждает политику марионеточного правительства», а чув­ства «Гнев и возмущение» — практическим выводом «Всегда гото­вы выступить в бой». Другие заголовки обрисовывали перспекти­ву: «Великий советский народ сметет и развеет в прах обнаглевших поджигателей войны», «Поджигатели войны будут биты», и т.п. Все эти лозунги подкреплялись утверждениями о советской мощи: «Советский Союз неприступен», «Страна Советов непобедима», [65] «Красная Армия — несокрушимая сила», «Готовы разгромить врага на его же территории».

           Тональность и аргументация советской официальной про­паганды хорошо отражена в стихотворении Василия Лебедева- Кумача «Расплаты близок час»[36], опубликованном на другой день, 30 ноября 1939 г., в газете «Известия». Оно было размещено в том же номере газеты, что и речь Молотова, и фактически явилось ее образно-поэтической иллюстрацией с целью усиления эмоцио­нального воздействия на читателя. То, что не мог позволить себе Глава правительства (хотя и он не особенно стеснялся в выражени­ях), в полной мере воплотил в своем произведении официальный поэт-пропагандист, выполнявший вполне определенный полити­ческий заказ. Говоря от лица народа и одновременно обращаясь к нему, В. Лебедев-Кумач начал с ритуальной лести в адрес советских вождей («Закалкой сталинской и правдой мы сильны...»), упомянул об «исполненной мудрости» речи Молотова. Далее идет, с одной стороны, — подчеркивание справедливости советской позиции, а с другой, — обвинение, уничижение и даже оскорбление финско­го руководства. Приведя обобщение «принципиальной установки СССР» («Неправой никогда мы не ведем войны, /Мы — первые враги разбоя и захвата!»; «Любой народ земли мы рады уважать...»), по­эт приводит аргументацию агрессивных действий советской сто­роны, стараясь преподнести их как вынужденные и справедливые («Мы не хотим войны, но мы должны беречь / Покой своих границ — и берега и воды»; «Держать под выстрелом наш славный Ленинград/ Мы не дадим продажной, наглой своре!»; «Но пусть не смеет нам оружьем угрожать, / Правительство шутов и генеральской швали!» и т.д.). Вторая половина стихотворения представляет собой чере­дование продолжающихся оскорблений («вояки-провокаторы», «предатели», «бешеные собаки», «кровавые шуты» и т.п.) с угро­зами («И черной крови вашей мы прольем озера!»; «Расплаты близок час! Она наступит скоро!»), в которых главным аргументом зву­чит мощь и сила, неисчерпаемость ресурсов («Огромен наш Союз и гнев его огромен!»). Завершается этот «образец» художественно­пропагандистского творчества уверенностью в расколе между властями и народом Финляндии («Вы подло погубить хотите свой народ, / Но ваши подлости поймет народ Суоми!»). Но этим надеж­дам не суждено было оправдаться, и финский народ оказал весьма ожесточенное сопротивление превосходящим силам противника.

           Однако следует отметить, что при всех перехлестах советской пропаганды, реальная психологическая и официальная идеологи­ческая мотивировка в советско-финляндской войне в основном совпадали. В очень сложной международной обстановке, в усло[66]виях уже начавшейся Второй мировой войны Советское Прави­тельство действительно было озабочено проблемой безопасности границ, особенно в столь важной их части, как район, примыкаю­щий к Ленинграду. Вот что впоследствии написал об этом в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев: «Было такое мнение, что Финлян­дии будут предъявлены ультимативные требования территориаль­ного характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина... Я тоже считал, что это правильно. Достаточно гром­ко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями... Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без во­йны. Цель — это обезопасить нас с севера... Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существу­ет другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить... Имели ли мы юридическое и мораль­ное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах»[37]. Кстати, в секретной телеграмме, разосланной статс-секретарем германского МИД Э. фон Вейцзекером 2 декабря 1939 г. герман­ским дипломатическим миссиям, «финско-русский конфликт» трактовался как «естественная потребность России в укреплении безопасности Ленинграда и входа в Финский залив»[38].

           Каким же было отношение к войне участвовавших в ней со­ветских войск?

           Диапазон мнений оказался весьма широк — от сомнений в правомерности действий советской стороны до откровенно ци­ничной позиции, согласно которой «сильный всегда прав». Так, в донесении Политуправления Ленинградского военного округа на­чальнику Политуправления РККА Л.З.Мехлису от 1 ноября 1939 г. говорится о систематической работе по разъяснению вопросов международного и внутреннего положения в частях округа «путем проведения бесед, докладов, лекций, читок и консультаций». «На­строение личного состава всех частей в связи с докладом т. Моло­това [на V внеочередной сессии Верховного Совета СССР — Е.С.] и редакционной статьей «Правды» от 3 ноября — боевое»[39], — сооб­щается в донесении. Однако вслед за этим утверждением приво­дятся следующие факты, свидетельствующие о том, что настрое­ния эти были не столь однозначны:

           «Красноармеец 323 арт. полка Чихарев говорит: “Финляндия не приняла мирных предложений СССР и этим самым дала понять, [67] что не хочет дружбы. Мы, если понадобится, продвинем границу от Ленинграда не только на десятки, но и на сотни километров»...

           Младший командир 54-ой отд. зен. артдива Полин в беседе заявил: «Зачем СССР настаивать на требованиях в переговорах с Финляндией в отношении территории, ведь Финляндии тоже нужна эта территория. 20 лет она не обстреливала, а если и будет обстреливать, то постреляет и перестанет. Мы ведь японцам не от­дали высоты Заозерной. Не являются ли наши требования агрес­сивными?».

           По этим высказываниям военком т. Летуновский провел бе­седу с уделением особого внимания новой постановке вопроса об агрессии?”[40].

           В целом пропаганда оказывала сильное влияние на советских людей, в том числе в действующей армии. Даже столкнувшись с реальной силой противника и с тяжелыми потерями, советские бойцы сохраняли уверенность в победе, опираясь в частности на стереотип в соотношении сил великой державы и маленькой страны. Вот, например, строчки из письма младшего лейтенанта М.В. Тетерина жене от 27 декабря 1939 г.: «Вы, вероятно, читали в газетах за 24/Х11 об итогах военных действий в Финляндии за три недели, где все подробно рассказано. Как видите, жертв уже есть порядочно, вместе с ранеными около 9 тыс. человек. Вероятно, за­метно это и у вас в Петрозаводске, так как ты, Катя, пишешь, что уже дежурила в госпитале. Но ничего, не надо падать духом, все равно победа будет за нами и «козявке» слона не победить»[41].

           Чем дольше продолжалась война, тем слабее становилось воз­действие идеологических штампов, и критичнее воспринималась реальность. Одновременно росло уважение к противнику, а соб­ственное подавляющее превосходство в силе воспринималось уже в ином, драматическом контексте. Все это отразилось в письме красноармейца П.С. Кабанова к родным от 1 марта 1940 г., где в одной короткой фразе смешались самые разнообразные чувства — отчаяние и страх погибнуть, и высокая оценка боевых качеств не­приятеля, и слабая надежды выжить, но лишь потому, что нас го­раздо больше, чем врагов: «Несмотря на то, что финны прекрасно стреляют, но всех же нас здесь не перебьют...»[42]. Всех, конечно, не перебили, но сам красноармеец Кабанов погиб несколько дней спустя...

           Далеко не однозначным было отношение к этой войне и в со­ветском тылу, при всей активности пропагандистского воздей­ствия. Слухи, просачивавшиеся с фронта и о ходе военных дей­ствий, и о наших потерях, и о поведении финнов, существенным образом расходились с газетными сообщениями, что заставляло [68] людей думать и переоценивать сложившиеся стереотипы и уста­новки. Например, в дневнике А.Г. Майкова, проживавшего в одном из поселков в окрестностях Ленинграда, 14 января 1940 г сделана следующая запись, фактически зафиксировавшая уважительно­сочувственное отношение к противнику: «Бабы в очередях о Фин­ляндии говорят так: «Маленькая, да удаленькая»»[43]. Сам же автор дневника в день окончания войны 13 марта 1940 г. высказал такую свою оценку ее итогов: «...Очевидно одно: война, если и выигра­на стратегически ценой страшных потерь, политически проиграна позорно...»[44]. Таким образом, ни на фронте, ни в тылу воздействие пропаганды оказывало далеко не абсолютное влияние на массо­вое сознание советских граждан, сохранявших способность весьма трезво и критично оценивать действительность.

           Еще противоречивее воспринимался переход советской про­паганды от обоснования необходимости обеспечения безопас­ности Ленинграда к провозглашению освободительных целей Красной Армии в отношении народа Финляндии. Классовые идеи «освобождения от эксплуатации» с помощью советских штыков нашли свое отражение в газетных заголовках отчетов о многочис­ленных митингах трудящихся СССР «в поддержку решительных мер» Советского правительства. Недавняя терминология о «фа­шистах» ушла из советского пропагандистского лексикона в свя­зи с заигрыванием с фашистской Германией. Пропагандистскими штампами стали такие выражения, как «белофинские бандиты», «финская белогвардейщина», «Белофинляндия» и др. Справедли­вости ради нужно отметить, что аналогичная пропаганда велась и в Финляндии, где в ходе антисоветской кампании финских рабочих призывали бороться против «большевистского фашизма»[45].

           Естественно, финская сторона также идеологически обосно­вывала свое участие в Зимней войне, что нашло отражение пре­жде всего в приказе главнокомандующего вооруженными силами Финляндии К.-Г. Маннергейма о начале военных действий против СССР: «Доблестные солдаты Финляндии!.. Наш многовековой противник опять напал на нашу страну... Эта война — не что иное, как продолжение освободительной войны и ее последнее действие. Мы сражаемся за свой дом, за веру и за Отечество»[46].

           Конечно, рядовые участники боев с обеих сторон отнюдь не мыслили формулами правительственных директив и приказов ко­мандования, однако последние, безусловно, накладывали отпеча­ток и на обыденное восприятие противника. Идеологические на­слоения присутствуют во всех официальных документах, причем, с советской стороны в них доминируют классовые мотивы, а с фин­ской — националистические и геополитические. Нужно учитывать [69] достаточно большую эффективность финской пропаганды на свое население, которая апеллировала к чувствам патриотизма и спра­ведливости оборонительной войны. Однако, и позиция Финлян­дии в войне, и ее пропаганда также не были абсолютно действен­ны и безупречны. Сомнения о необходимости воевать с огромным могущественным соседом из-за относительно небольшого участка земли возникали даже у преданных бойцов финской армии. Вот что было записано в военном дневнике младшего сержанта Март­ти Салминена 12 февраля 1940 г.: «...Мне пришло в голову: а так ли необходимо воевать? Я знал, что СССР осенью требовал финские территории для своей безопасности. Исходя из того, что финское правительство выбрало войну против огромного народа, а не тер­риториальную уступку, то, видимо, советские предложения были чрезмерны (Как я позже узнал, эти предложения были приемле­мы). Я сравнивал вооружение противника с нашим. Артиллерии у врага было очень много, с нашей не сравнишь. Я знал, что где-то в тылу, за нашими позициями есть несколько финских орудий, ко­торые стреляют редко в связи с нехваткой снарядов, я видел сотни самолетов неприятеля, а своего ни одного. Танков у противника было несчетно, а ни одного финского я за всю войну не встретил... Я ненавидел военную пропаганду. Нас заставляли верить в то, что армия врага всего лишь шайка одетых в лохмотья людей. Однако на практике оказалось, что обмундирование русских лучше, чем у нас: теплый ватник, валенки, шинели из толстого сукна. Лишь у немногих финнов были валенки. Я ненавидел пропаганду не толь­ко за лживость, но еще и за то, что она ослабляла боевой дух. Если в такое верили бы, то никакой мало-мальски порядочный человек не стал бы стрелять в беспомощного врага...»[47]. Таким образом, финская пропаганда была столь же далека от реальности, что и со­ветская, да и мотивация ее во многом оказывалась уязвимой. При этом «феноменом Зимней войны явилось то, что как одна, так и другая противоборствующие стороны считали ее справедливой, а окончание достойным. Советский Союз укрепил свои северо- западные рубежи. Финляндия сохранила независимость»[48].

* * *

           Анализируя геополитическую ситуацию в контексте уже на­чавшейся Второй мировой войны, враждебных настроений элиты и политики правящих кругов Финляндии, можно прийти к выво­ду, что в конце 1939 г. у СССР объективно не было иных возмож­ностей, кроме как силовым способом решить проблему обеспече­ния безопасности своих границ, проходивших в непосредственной близости от Ленинграда — крупнейшего индустриального, военно-[70]морского, политического, культурного и т.д. центра. Великая Отечественная война со всей очевидностью показала принци­пиальную верность этого решения, хотя и реализованного фор­мально некорректно с точки зрения международного права и не­достаточно эффективно в военном отношении. Однако попрание норм международного права в тот период стало «фактической нормой», реальной практикой межгосударственных отношений, пример чему показали «западные демократии» Мюнхенским сго­вором 1938 г.

           Позиция СССР не была принята мировым сообществом. 14 де­кабря 1939 г. Совет Лиги Наций принял резолюцию об «исключе­нии» СССР из Лиги Наций, осудив его действия, направленные против Финляндского государства, как агрессию[49]. 16 декабря в «Правде» по этому поводу было опубликовано Сообщение ТАСС, в котором говорилось: «Лига Наций, по милости ее нынешних ре­жиссеров, превратилась из кое-какого «инструмента мира», каким она могла быть, в действительный инструмент англо-французского военного блока по поддержке и разжиганию войны в Европе. При такой бесславной эволюции Лиги Наций становится вполне по­нятным ее решение об «исключении» СССР... Что же, тем хуже для Лиги Наций и ее подорванного авторитета. В конечном счете СССР может здесь остаться и в выигрыше... СССР теперь не свя­зан с пактом Лиги Наций и будет иметь отныне свободные руки»[50]. Заключительную фразу этого заявления о «свободных руках» сле­дует рассматривать в сложном международном контексте, в кото­ром велась дипломатическая и одновременно стратегическая игра со многими участниками. В ней одной из действующих сторон выступала фашистская Германия с уже определившимися союз­никами, с другой — Англо-франко-американская, еще не впол­не оформившаяся коалиция, и с третьей — СССР, вынужденный вследствие закулисных интриг «западных демократий» пойти на соглашение с Гитлером в целях отодвинуть надвигающуюся «боль­шую войну» хотя бы на какое-то время[51].

           Впрочем, советско-финская война едва не обернулась для СССР втягиванием в ту самую «большую войну», которую руко­водство Советского Союза стремилось отодвинуть и успеть подго­товить к ее началу более благоприятную для себя стратегическую обстановку (в том числе в Балтийском море и на Севере).

           Серьезные изменения в международной обстановке после на­чала боевых действий Красной Армии против финских войск за­ключались не только в исключении СССР из Лиги Наций и развер­нувшихся во многих странах кампаниях в поддержку Финляндии, которой оказывалась финансовая, военная и широкомасштабная [71] пропагандистская помощь, в то время как по отношению к СССР со стороны США, Англии, Франции и некоторых других госу­дарств были предприняты дискриминационные меры. «Во многом это была лишь внешняя сторона общей картины. Поддержку Фин­ляндии скрытно, ограниченная советско-германским договором, демонстрировала и Германия. Молниеносный разгром вермахтом Польши, которой западные союзники не оказали практической военной помощи, «странная война», а точнее, их бездействие на Западном фронте стали, по мнению англо-французских страте­гов, неким основанием для их сближения с Германией. Союзники 19 декабря 1939 г. приняли решение направить в Финляндию экс­педиционный корпус. В их штабах разрабатывались планы ударов силами англо-французских войск с севера на Ленинград и с юга на Баку с последующим развитием встречного наступления на Мо­скву. Эскадрилья британских самолетов «блен-хейм» готовилась к бомбардировкам нефтепромыслов Кавказа»[52]. Как вспоминал впо­следствии французский дипломат Ж. Барду, «проекты возможного мира распространялись за Ла-Маншем и германскими агентами. Мир был бы заключен за счет России, против которой сразу же по­сле заключения перемирия выступил бы вермахт. Англия получила бы Туркестан. Границы Ирана и Турции оказались бы отодвину­тыми до Каспийского моря. Италия имела бы долю участия в нефти, а Германия аннексировала бы Украину»[53]. Таким образом, «создалась реальная угроза возникновения нового фронта второй мировой войны, угрожающего Советскому Союзу, с вовлечением в него великих держав и Скандинавских стран»[54]. И только быстрое заключение мирного договора с Финляндией не позволило этим планам осуществиться.

           Но были у советско-финляндской войны и другие последствия, тесно связавшие ее со Второй мировой.

           Германский генерал К. Типпельскирх признавал, что «новый очаг войны на севере Европы» возник «независимо от войны меж­ду Германией и западными державами, но отчасти благодаря ей»[55]. Он же дал следующую характеристику Красной Армии в Зимней войне: «Престиж русских в военном отношении сильно поколе­бался, хотя с самого начала было ясно, что финнам не избежать поражения. Спрашивалось: почему удалось достигнуть успеха только после трехмесячных кровопролитных боев? Конечно, на­ступление было начато слишком слабыми силами. Но русские в течение всей войны проявили такую тактическую неповоротли­вость и такое плохое командование, несли такие огромные потери во время борьбы за линию Маннергейма, что во всем мире сло[72]жилось неблагоприятное мнение относительно боеспособности Красной Армии. Несомненно, впоследствии это оказало значи­тельное влияние и на решения Гитлера»[56].

           Таким образом, участие в «малой войне» не только не отодви­нуло, но, возможно, только ускорило втягивание СССР в «боль­шую войну», в которой всего через год ему предстояла встреча с гораздо более серьезным и опасным противником, чем Финлян­дия, — с фашистской Германией. Впрочем, и с Финляндией, став­шей в 1941 г. союзницей Гитлера, советским войскам пришлось снова воевать на одном из фронтов Великой Отечественной — Ка­рельском, где места боев во многом совпадали с театром военных действий Зимней войны 1939—1940 гг.

           [72-75] СНОСКИ оригинального текста