Проблемы взаимовосприятия культур в изданиях Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН

Автор
Мезин Сергей Алексеевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Мезин С А. Проблемы взаимовосприятия культур в изданиях Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН // Труды Института российской истории. Выпуск 8 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, сост. Е.Н.Рудая. М.: Наука, 2009. С. 370-380.

Текст статьи

[370]

С.А. Мезин

ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОВОСПРИЯТИЯ КУЛЬТУР В ИЗДАНИЯХ ЦЕНТРА ПО ИЗУЧЕНИЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ ИНСТИТУТА РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ РАН

           С 1994 г. в Центре по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН проводятся ежегодные “круглые столы” по теме “Россия и мир глазами друг друга”. Отчеты о заседаниях “круглого стола” регулярно публикуются на страницах журнала “Отечественная история”[1]. Материалы конференций легли в основу шести сборников и коллективной монографии[2]. Ответственным редактором этих изданий и орга­низатором “круглых столов” является руководитель Центра А.В. Голубев, который сумел привлечь к изучению проблем взаимовосприятия культур не только своих коллег по Институту, но и специалистов различных профилей (историков, филологов, культурологов) из многих академических и вузовских центров Москвы, Петербурга и других городов. Хотя многие из назван­ных изданий уже получили отклик в печати[3], уникальный комплекс исследований проблемы “Россия и внешний мир” заслу­живает отдельного рассмотрения.

           Повышению исследовательского интереса к истории куль­турных коммуникаций и инокультурных представлений способ­ствовала общественно-политическая ситуация, сложившаяся в нашей стране к середине 1990-х годов. Она характеризовалась невиданной дотоле открытостью российского общества, которая вызывала как эйфорию единения с внешним миром на основе об­щечеловеческих ценностей, так и тревогу за стремительно пада­ющий международный престиж России и размывание базовых национальных ценностей. Расширение научных контактов с зару­бежными коллегами, большая доступность иностранной литера­туры, возрастающий интерес к изучению отраженной действи­тельности также способствовали актуализации названных проб[371]лем. Значительно повысился интерес к Россике, которая откры­вала новые возможности для изучения некоторых аспектов отечественной истории, делала взгляд на прошлое стереоскопич­ным. А с другой стороны, активное освоение внешнего мира требовало исторического осмысления “русского взгляда” на мир. За последние полтора-два десятилетия проблемы отраженной действительности, образов стран и народов, диалога культур вы­делились в самостоятельное направление, что отражает расши­рение проблемного поля и методов исследования отечественной исторической науки и вхождение ее в мировое сообщество гума­нитарных наук. Рассматриваемые издания внесли заметный вклад в развитие этого направления.

           В сборнике 1996 г. “Россия и Европа в XIX-XX веках: проб­лемы взаимовосприятия народов, социумов, культур” уже наме­тились сквозные темы рецензируемых изданий: Россия и мир в зеркале журналистики, формирование внешнеполитических сте­реотипов в XX в., Россия и Великобритания глазами друг дру­га; определился костяк авторов, которые будут задавать тон и в последующих изданиях. Однако первый сборник ограничен срав­нительно узкими хронологическими и тематическими рамками. В сборнике 1997 г. “Россия и внешний мир: диалог культур” про­исходит расширение проблемно-хронологического поля: здесь образы “иного” в России рассматриваются в гораздо более глубо­кой исторической перспективе (от ХП до конца XX в.), а рус­ско-немецко-английская тематика дополняется работами, касаю­щимися восприятия украинских, польских, голландских, амери­канских реалий[4].

           Авторы коллективной монографии “Россия и Запад: Форми­рование внешнеполитических стереотипов в сознании российско­го общества первой половины XX века” (1998 г.)[5] пошли по пути углубленного изучения одной темы: формирование внешнеполи­тических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века. Эта тема чрезвычайно актуальна, ибо речь идет о периоде, очерченном двумя мировыми войнами. Примеча­тельно, что 1917 год не стал в данном случае рубежным, ибо ми­фологические по сути внешнеполитические стереотипы благопо­лучно пережили революцию, хотя их конкретное наполнение и механизм формирования изменились. Противостояние Западу выступает как архетип русского общественного сознания, как “судьба” России. Авторы объясняют это догоняющим развитием страны, ее модернизацией, протекавшей в виде европеизации, что приводило к болезненному отказу от “своего”. По мнению авторов, противостояние выступает как универсальная характе[372]ристика модернизации общества. Конфликт и противостояние выступают как “наиболее продуктивная форма культурного диалога” (Курсив мой. - С.М.)[6]. Соглашаясь с приемлемостью этой теоретической формулы для ситуации русско-европейского культурного диалога, все-таки поставлю под сомнение ее универ­сальность (модернизация не везде в мире выступала в виде заим­ствования и европеизации). Диалог культур, как в свое время показал Ю.М. Лотман, подразумевает рост враждебности к “даю­щей”, доминирующей стороне, “бунт периферии против цент­ра”[7]. Однако, по логике авторов монографии получается, что едва ли не оптимальной формой культурного диалога является война, с чем уже никак нельзя согласиться.

           Конечно, реальная картина отношения различных слоев рус­ского населения к Западу была более богатой и разнообразной. Авторы приходят к выводу, что “в 1900-1917 гг. в России господ­ствовали полицентричные представления о внешнем мире, что до начала войны определило сосуществование как позитивных, так и негативных установок в отношении Запада. В середине 1914 г. явный перевес получает антигерманская установка, однако к 1917 г. она в какой-то мере уступает место недовольству полити­кой союзных России Англии и Франции”[8]. В советской России на формирование внешнеполитических стереотипов работала хоро­шо отлаженная пропагандистская машина. Уже в 1920-1930-е годы официальная пропаганда сформировала картину мира, состав­ленную “из набора довольно устойчивых стереотипов, которые в момент своего возникновения в какой-то степени отражали подлинную ситуацию, но скоро оторвались от постоянно изме­нявшейся реальности”[9]. В этой картине СССР занимал исключи­тельное место в мире, являлся притягательным центром для мирового пролетариата и народов, борющихся за независимость, был позитивной альтернативой “кризисному” Западу, оплотом высочайшей духовной культуры.

           Говоря о динамике образа Запада в Советской России, авто­ры выделяют три слоя советского общества, представлявших различные уровни внешнеполитических представлений: полити­ческая элита, интеллектуальная элита, массы. Весьма интерес­ный, подчас уникальный материал собран авторами для характе­ристики массовых представлений о внешнем мире, которые, как и в дореволюционное время, часто носили мифологический хара­ктер, но вместе с тем находились под сильным влиянием офици­альной пропаганды. Проблемы восприятия внешнего мира отхо­дят на задний план в тех разделах монографии, где речь идет об отношении к Западу военной и интеллектуальной элит, ибо [373] внимание авторов сосредоточено на оценке советской военной элитой общей геостратегической ситуации в Европе и на пробле­ме отношения интеллектуальной элиты к внешней политике пар­тийного руководства.

           Заключительная глава монографии посвящена характеристи­ке образа врага в сознании участников мировых войн. Объедине­ние в одном блоке материала первой и второй мировых войн поз­волило авторам выделить общие черты и различия в представ­лениях о противнике. Общим было развитие образа врага “от преимущественно пропагандистского, абстрактно-стереотип­ного, сформированного на расстоянии через официальные каналы информации, прессу, специальные агитационно-пропагандистские материалы, к более конкретно-бытовому, личностно-эмоциональ­ному образу, который возникал у армии и народа в первую оче­редь при прямом соприкосновении с противником”[10]. Однако если в Первой мировой войне первоначальный стереотип “врага-зверя” переходил в образ “врага-человека”, с которым можно и побра­таться, то во Второй мировой войне образы врага-машины, врага- зверя доминировали. Эволюционизировали и образы союзников, формировавшиеся под влиянием вековых стереотипов, официаль­ной пропаганды и политических реалий военного времени.

           Сотрудничество многих авторов в коллективной монографии позволяет мобилизовать богатый и разнообразный материал, осветить различные аспекты большой темы. Однако авторы иногда отходят от сквозной проблематики взаимовосприятия, пе­реключаясь на традиционное освещение внешнеполитических вопросов. Например, в разделе «Синдром “наступательной вой­ны” в пропаганде начала 1940-х гг.» убедительно показано, что Советский Союз с мая 1941 г. начал активную подготовку к наступательной войне, но к “образу другого” этот материал име­ет весьма отдаленное отношение. Подобные “вставки” имеются и в других частях монографии.

           С 2000 г. началось издание сборников под общим названием “Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия”.

           Первый выпуск сборника открывается разделом о русско-евро­пейском отражении в период Московской Руси (XV-XVII вв.). Статьи второго раздела сборника указывают на то, что в XVIII - первой половине XIX в. русско-европейский культурный диалог приобрел особое значение для жизни России. Следующий блок посвящен вопросам российско-американского отражения второй половины XIX-начала XX столетия. В заключительном разделе сборника речь идет о том, что в конфликтных ситуациях стерео­типы и мифы взаимных представлений народов друг о друге при[374]обретают острое политическое звучание, становятся основой для создания образа врага.

           Второй выпуск сборника “Россия и мир” также отличается тематическим разнообразием и широкими хронологическими рамками. Книга снабжена предисловием, которое помогает сори­ентироваться в его тематике и констатирует то общее, что связы­вает все исследования: «материалы... выпуска воссоздают исто­рию взаимовосприятия России и соседних или взаимодействую­щих с нею государств и народов как своего рода диалог культур и менталитетов, чреватый то “конфликтом интерпретаций”, то политико-идеологическим противостоянием, то непосредст­венным военным конфликтом». Первые три раздела сборника касаются культурных и политических аспектов русско-европей­ского диалога культур. Завершающий раздел издания, целиком посвященный эволюции образа Японии в российском обществе, в определенной степени является его “изюминкой”.

           Широтой хронологических рамок (с VI до начала XX в.) и раз­нообразием анализируемых этнических образов отмечен третий выпуск сборника. В четвертом выпуске речь идет о проблемах взаимовосприятия культур в XX в. Специальные разделы посвя­щены российско-германскому и российско-американскому отра­жению. В этом выпуске появляются работы американских авто­ров о восприятии Советской России заокеанскими очевидцами в 1920-30-х годах.

           К сожалению, в последних выпусках издатели отказались от именных указателей, что весьма затруднило работу с книгой. Увы, оставляет желать лучшего и техническое исполнение книг, которые буквально рассыпаются при прочтении.

           Высокий научный уровень рецензируемых изданий во мно­гом определяется пристальным вниманием многих авторов к тео­ретическим проблемам взаимовосприятия культур. Уже в сбор­нике 1996 г. И.Г. Яковенко наметил связь восприятия “иного” с цивилизационными и ментальными основами конкретно-истори­ческого социума. О ментальных основах разделения мира на “свое” и “чужое” писал Л.Н. Пушкарев. Он рассмотрел диалекти­ку этих понятий в мировосприятии европейцев от античности до современности, указал на значение вероисповедального, нацио­нального и классового принципов в разделении окружающего мира на “своих” и “чужих”. Пафос статьи (очень характерный для гуманитарной литературы 1990-х годов) - в утверждении воз­можности преодоления наиболее одиозных отрицательных стереотипов в отношении других народов[11]. Конкретизируя влия­ние социальной организации на формирование образа врага, [375] В.А. Невежин пишет: «Моделирование процессов возникновения “образа врага” во взаимоотношениях различных стран и народов привело исследователей к пониманию того, что в основе этих про­цессов находится неверное восприятие - “взаимная мисперцеп- ция”. Механизм ее действия в упрощенном виде выглядит следую­щим образом: неверные образы внешнего мира, как правило, на­вязываются “сверху”, проникая затем в массовое сознание. Счита­ется, что тоталитарная система, аналогом которой являлся сталин­ский режим, в большой степени была подвержена стереотипному мышлению, а поэтому более склонна к мисперцепциям»[12].

           Более частный вопрос о влиянии ментальных установок на культурный выбор рассматривается в спорной статье Н.Ю. Бало­шиной[13]. Рассуждая о влиянии немецкой ментальности на стано­вление образа науки в России, автор приходит к выводу, что для России исторически более логичным было присоединение к ка­толическому варианту образования и науки, направленному на гуманитарное знание. Однако парадоксальным образом импер­ские амбиции Петра I обусловили преимущественное внимание к протестантской этике, философии и науке. Думается, что выбор в данном случае был обусловлен более прагматическими сообра­жениями: явными военно-техническими успехами протестант­ских стран к началу XVIII в., а также более устойчивыми тради­циями общения русских с европейцами-протестантами. Что же касается имперских амбиций, то они более успешно реализова­лись именно в католическом мире (абсолютистская Франция, им­перия Габсбургов и т.д.).

           Осмыслению закономерностей, связанных с формированием и функционированием представлений об иных народах, странах, культурах в российском обществе XIX-XX вв., посвящена совме­стная статья А.В. Голубева и П.С. Куприянова[14]. Авторы тради­ционно и вполне справедливо указывают на стереотипы как на главные “кирпичики”, из которых строятся представления об “ином”. Стереотипы определяются как упрощенные, схематизи­рованные, эмоционально насыщенные представления социаль­ных групп и их представителей. При этом выделяются этниче­ские, внешнеполитические и инокультурные стереотипы. Последние определяются авторами как наиболее “наполнен­ные”, ибо содержат сведения об иной национальной истории, культуре и современности. На основе инокультурных стереоти­пов возникают образы, которые являются более высоким уров­нем восприятия. Они гораздо адекватнее отражают “иную” реальность и обязательно включают в себя индивидуальный авторский опыт. В изучении инокультурных стереотипов во [376] главу угла ставится проблема их соотношения с реальностью. Хотелось бы специально подчеркнуть важность этого положе­ния. Широко распространенное в современной гуманитарной науке представление о субъективности любой научной реконст­рукции ставит под сомнение саму постановку вопроса истинно­сти. Как следствие — появление работ, в которых анализ инокультурных представлений носит риторический характер и почти никак не соотносится с породившей их реальностью[15]. Конечно, верность стереотипов связана с адекватностью наших представлений о прошлом. Но автор настоящей рецензии (навер­ное, как и авторы статьи) не сомневается, что изучение истори­ческого контекста, в котором происходит формирование и функ­ционирование стереотипа, является главным смыслом исследова­ния этой своеобразной формы образа “другого”. Весьма интерес­ным представляется и вопрос о столкновении стереотипов с реальностью, например, во время путешествия. Справедливо отмечая необычайную устойчивость стереотипов, авторы указывают, что только установка на анализ и рефлексию позво­ляет путешественнику преодолеть интеллектуальную инерцию и более адекватно характеризовать образ того или иного народа.

           Необычайная устойчивость стереотипов показана авторами на примере отношения российского общества XX в. к Западу. Несмотря на внутренние и внешние потрясения, на возрастаю­щую открытость России, роль стереотипов в массовых представ­лениях о внешнем мире остается существенной.

           Заслуживает внимания и такое не отмеченное авторами свой­ство инокультурных стереотипов, как отражение в “переверну­том” виде реалий и проблем сформировавшего их общества. Это качество стереотипных этнических представлений, конечно, более касается доиндустриального общества, однако и в XX веке отрицательный образ “чужого” нередко внедрялся для решения внутренних проблем.

           В статье Ю.И. Игрицкого “Россия и Запад: корни стереоти­пов” указывается на то, что некоторые исследователи стараются не замечать: реальные истоки отрицательных европейских стереотипов России. Автор не без оснований полагает, что “кон­станта отношения к государству в России, а потом в Советском Союзе как к всевластному колоссу, авторитарному, а в течение какого-то времени тоталитарному, определяет отношение очень большого, вероятно, доминирующего вектора общественного мнения Запада к нашей стране и нашему народу”[16].

           В рецензируемых сборниках можно выделить ряд сквозных тем, которые с успехом раскрываются в ряде статей отдельных [377] авторов. Е.И. Малето анализирует представления русских сред­невековых авторов о Западе и Востоке, выделяя в них известный “реализм” и толерантность. В статьях Л.Е. Морозовой и А.П. Бо­гданова рассматриваются проблемы русско-европейского куль­турного и политического диалога в XVII в.[17] К сожалению, я не могу разделить ни некоторого антиевропейского пафоса статей Морозовой, ни утверждений Богданова, полагающего, что нака­нуне петровских реформ Россия уже была высококультурной ев­ропейской страной, “великой державой”. Работы О.Г. Агеевой посвящены конкретным проблемам русско-европейского куль­турного диалога в период реформ Петра I[18]. Среди них хотелось бы выделить новаторскую по постановке вопроса и по богатству использованного архивного материала статью “Европейские об­разцы и церемониалы русского императорского двора XVIII в.”, которая позволяет считать автора крупнейшим специалистом по истории русского императорского двора XVIII в.[19]

           В статье П.С. Куприянова «Образы “дикарей” в записках рус­ских путешественников начала XIX в.: абстракции и реальность» речь идет о том, как в сознании путешественников идеальные представления о “добром дикаре”, свойственные литературе века Просвещения, сталкивались с реалиями из жизни народов остро­вов Тихого океана[20]. Автор справедливо указывает на то, что внешний мир оценивался человеком века Просвещения (евро­пейцем) в рамках дихотомии “дикость” - “цивилизация” (как ва­риант - “варварство” - цивилизация”). Однако трактовка взгля­дов Дидро, данная на основании одного из его памфлетов, пред­ставляется не вполне адекватной. Дидро отнюдь не был апологе­том “золотого века” первобытности и противником цивилизации. Напротив, в 1760-1770-х годах под некоторым влиянием шотландской исторической школы философ создает свою кон­цепцию “цивилизации” как естественного, длительного, детерми­нированный многими факторами процесса, исключающего искусственные скачки, но допускающего политическое регули­рование. Именно в сочинениях Дидро и близких к нему авторов просветительский универсализм начинает уступать место пони­манию необходимости развития “цивилизации” на национальной основе[21].

           Весьма интересными видятся статьи С.А. Козлова, рассказы­вающие о том, как немецкий рационализм и русские разгильдяй­ство и необязательность (автор заменяет их эвфемизмом “авось”) сталкивались при попытке теоретического и практиче­ского решения задач хозяйственного развития России конца XVIII-второй половины XIX в.[22] [378] В сериях статей, посвященных русско-американским сюже­там, выделяются своей основательностью работы А.В. Голубева, В.И. Журавлевой, А.В. Павловской, С.В. Листикова[23].

           Содержательные статьи В.Э. Молодякова, Л.В. Жуковой и Е.С. Сенявской дают представление о том, что в России знали о Японии и как относились к ней с XVII до середины XX в.[24]

           Разнообразным вопросам русско-французского отражения посвящены статьи Е.Ю. Артемовой, М.В. Губиной, О.Б. Поляко­вой. Правда, попытка последнего автора дать общую картину русско-французского культурного диалога XVIII-первой поло­вины XIX в. вылилась в популярный очерк, не лишенный отдель­ных неточностей.

           Как уже отмечалось, на страницах сборников много внима­ния уделено механизмам создания, функционирования и эволю­ции образа врага в войнах XX в. Хотелось бы обратить внима­ние читателей на статьи Е.С. Сенявской[25]. При разнообразии сю­жетов, связанных с представлениями советских солдат о врагах (финнах, немцах, афганцах и т.д.) работы этого автора отличают­ся разнообразием введения в оборот новых источников. Автор пытается взглянуть на события с позиций обеих враждующих сторон, умея сочетать патриотизм со строгой научностью.

           Как и все издания подобного рода, рецензируемые сборники содержат статьи, отличающиеся по своему научному уровню, но работы таких авторов, как Л.Н. Пушкарев, А.В. Голубев, А.А. Невежин, Е.С. Сенявская и др. задают в них тон и определя­ют общий высокий уровень. Тематическая широта сборников и междисциплинарный характер также способствуют их притяга­тельности для читателей, специализирующихся в различных об­ластях гуманитарного знания: историков, литературоведов и язы­коведов, культурологов, политологов...

           Стирая искусственные границы между отечественной и все­общей историей, остро и правдиво освещая проблемы взаимовос­приятия народов, тщательно подбирая тематику материалов и постоянно расширяя круг авторов, редколлегия и коллектив ав­торов сборников во главе с А.В. Голубевым, несомненно, вносят вклад в большое и полезное дело изучения диалога культур. Хо­телось бы надеяться, что издание будет продолжено на основа­нии материалов уже состоявшихся и будущих “круглых столов”.

           [378-380] СНОСКИ оригинального текста