Труды Института российской истории. Выпуск 8 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, сост. Е.Н.Рудая. М.: Наука, 2009. 383 с. 24 п.л. 24,4 ус.-изд.л.

Технологическая война и ее роль в геополитической конфронтации между США и СССР

Автор
Бокарев Юрий Павлович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Бокарев Ю.П. Технологическая война и ее роль в геополитической конфронтации между США и СССР // Труды Института российской истории. Выпуск 8 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, сост. Е.Н.Рудая. М.: Наука, 2009. С. 252-297

Текст статьи

 

   

[252]

Ю.П. Бокарев

ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА И ЕЕ РОЛЬ В ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ КОНФРОНТАЦИИ МЕЖДУ США И СССР[*]

 

           Вторая мировая война означала крах евроцентрического ми­ра. Ослабление традиционных европейских центров силы предо­ставило Вашингтону возможность влиять на экономическое и политическое развитие западных стран, полагаясь при этом на экономическую мощь как на главный инструмент дипломатии. Однако распространить свое влияние на весь мир США не могли без разрушения Советского Союза в качестве государственного и геополитического образования. Если бы Советскому Союзу удалось распространить свое влияние на весь Европейский кон­тинент, то США, несмотря на их экономическое могущество, оказались бы “периферийной нацией”, какой они и были до сере­дины XX в. Поэтому борьба против советского доминирова­ния стала центральной задачей Соединенных Штатов. Реализа­ция этой цели привела к “холодной войне”, победитель в кото­рой, как полагал Збигнев Бжезинский, “добивался подлинного господства на земном шаре”[1].

           Большое значение в борьбе против СССР США придавали технологической войне (technological warfare). До распада СССР документы о ней были засекречены. Только с 1990-х годов в США стали появляться публикации о ее содержании и значении (работы П. Швейцера. Н. Крейтора, Р. Пайпса и др.)[2].

           В отечественной историографии нет работ, посвященных технологической войне. Можно сослаться лишь на небольшое пособие для студентов E.Л. Логинова “Стратегии экономической войны. Конфронтация геоэкономических конкурентов с СССР и Россией”[3]. В пособии излагаются некоторые аспекты противо­действия США проникновению в СССР западных технологий, од­нако это только одна сторона проблемы.

           Технологическая война в системе “холодной войны”. Горба­чев любит повторять: «Я покончил с “холодной войной”». Это равносильно утверждению: “Я покончил с Советским Союзом”. [253] Ибо целью США в “холодной войне” было не установление исти­ны в идеологическом споре и не признание советским руководст­вом “общечеловеческих ценностей”, а подрыв политической устойчивости СССР, его военной и экономической силы, в конечном счете - его ликвидация.

           Для победы над СССР США недостаточно было добиться уничтожения коммунистического режима, установления лояль­ного по отношению к США правительства; недостаточно было экономически ослабить СССР, отодвинуть его на периферию научно-технического прогресса. Рано или поздно лидеры СССР осознали бы подлинные геополитические интересы страны и, опираясь на огромный ресурсный потенциал, быстро восстанови­ли бы ее экономическое могущество. Важно было добиться рас­пада СССР на множество враждующих друг с другом государств.

           Как писал Бжезинский: “Соединенные Штаты добиваются реорганизации межгосударственных отношений во всей Евразии, чтобы в результате на всем континенте было не одно ведущее государство, а множество средних, относительно стабильных и умеренно сильных, но обязательно более слабых по сравнению с Соединенными Штатами, как по отдельности, так и вместе”[4].

           В самом начале “холодной войны” государственный секре­тарь США Дин Раск охарактеризовал конфликт между США и Советским Союзом не в идеологических терминах, а в соответст­вии с концепцией американского геополитика Альфреда Мэхэ­на - как историческое противостояние между ведущей морской силой США и доминирующей континентальной силой - Совет­ским Союзом[5].

           Идеологические аргументы были всего лишь прикрытием, как и рассчитанная на простых американцев доктрина “предо­пределенной судьбы”. В XIX в. она обосновывала завоевание Нового Света как предопределенную Богом миссию Соединен­ных Штатов. В годы ‘“холодной войны” Бог поручил американ­цам распространять по всему миру демократические ценности и американский образ жизни. По словам американского историка Альберта Вайнберга: “Завоевания по наказу демократии замени­ли завоевания по наказу Бога”[6].

           Поэтому “холодную войну” нельзя рассматривать только как идеологическую и политическую конфронтацию. Она была явлением многоплановым. Наряду с борьбой за души людей и гонкой вооружений ее составными частями были информацион­ная, психологическая, экономическая и технологическая войны.

           Еще Джордж Кеннан в меморандуме 1945 г. наметил разные направления американской послевоенной геостратегии в отно[254]шении СССР. Его идеи легли в основу доктрины Трумэна. В ли­тературе эту доктрину обычно изображают как политику сдер­живания (containment policy) советской экспансии в Европе и раз­вивающихся странах. На самом деле она включала в себя два компонента:

           1. Подрыв способности СССР к распространению своего вли­яния. Это достигалось путем создания американских военных баз вблизи границ СССР, военной и технологической гонки, прово­цирования раскола социалистического лагеря, дискредитации социализма, пропаганды западных ценностей и образа жизни в странах советской ориентации, экономической и политической поддержки любых движений против “русских” и т.д.

           2. Дестабилизация государственного строя СССР. Для этого создавалась чрезвычайно гибкая система политического воздей­ствия на Советский Союз. Она допускала быстрые переходы от политической блокады к ведению переговоров и подписанию политических соглашений, от прекращения любых экономиче­ских контактов к заключению выгодных для США торговых договоров, от замораживания гуманитарных связей к научно-тех­ническому и культурному сотрудничеству и наоборот. Такие переходы были связаны с тем, насколько политика советского руководства устраивала американские политические круги.

           Поэтому периоды “смягчения напряженности” нельзя истол­ковать как ослабление конфронтации. Именно в это время широ­ко использовались информационная, экономическая и техноло­гическая войны[7].

           Советское послесталинское руководство, страдавшее прямо­линейностью мышления, понимало “холодную войну” только как открытую конфронтацию. Поэтому периоды “разрядки напря­женности”, расширения научно-технического сотрудничества оно воспринимало как проявления слабости “американского им­периализма” и записывало в свой актив. Это помогало Соединен­ным Штатам проводить скрытые операции, в том числе в техно­логической сфере.

           В первые послевоенные годы США стремились изолировать СССР экономически. Такая политика была связана с концепцией Дж. Кеннана, который считал: “Импорт из нашей страны они [советские лидеры. - Ю.Б.] будут рассматривать как орудие достижения военно-экономической автаркии Советского Союза. Достигнув же этой цели, советское правительство не обязатель­но сохранит заинтересованность в широком импорте из нашей страны, разве что на условиях, несовместимых с нашими интере­сами. С другой стороны, если организовать широкий вывоз в [255] Россию продукции машиностроения, значительная часть наших частных заводов попадет в зависимость от советских заказов ради сохранения производства и занятости. В этом случае рус­ские, если сочтут нужным, будут не колеблясь эксплуатировать эту зависимость, а также использовать свое влияние на организо­ванные группы рабочих, чтобы достигнуть целей, не имеющих ничего общего с интересами нашего народа”[8].

           Однако вскоре концепция Кеннана стала оспариваться. Как писал он в своих мемуарах: “Американскую администрацию не раз упрекали во внезапном прекращении поставок по ленд-лизу летом 1945 года и в непредставлении СССР крупного займа, на который будто бы имели основание рассчитывать советские лидеры. Но эти проблемы тесно связаны с вопросом о будущей торговле между США и СССР и о том, в какой мере СССР дол­жен получать помощь в рамках европейской реконструкции по программе ЮНРРА. Следует отметить, что американское прави­тельство подверглось критике за принятие жесткой линии в этом вопросе, я же подвергался критике за то, что давно советовал это сделать”[9].

           Основные аргументы противников Кеннана сводились к то­му, что самоустранение США от участия в строительстве эконо­мики Советского Союза лишит их возможности влиять на этот процесс. Гораздо перспективнее поддерживать с СССР экономи­ческие отношения в тех размерах и направлениях, которые будут отвечать интересам Соединенных Штатов. Под влиянием ряда финансистов был издан Меморандум о Национальной Безопас­ности № 68 от 1950 г. Этот документ открыл путь для строитель­ства при помощи западной технологии более развитого, но и более зависимого от США Советского Союза.

           В меморандуме утверждалось, что Советы не могут прогрес­сировать без западной технологии. Поэтому можно разрешить западным фирмам продолжить передачу технологий СССР. Это будет иметь следующее значение. Во-первых, если требует­ся ввозить технологию для достижения более эффективного уровня производства, то тогда получатель всегда остается в сто­роне от “тонкостей операций” и таким образом СССР не будет иметь стимула для создания собственных технологий, окажется в зависимости от западных технологий. Во-вторых, если СССР будет ввозить технологии, ему надо будет зарабатывать или занимать валюту западных стран для ее оплаты. Зарабатывать валюту СССР сможет только экспортируя сырье, что приведет к преимущественно сырьевому развитию советской экономики. Если же СССР будет занимать деньги, то он окажется под конт[256]ролем кредиторов. В то же время этот Меморандум представил довод в пользу массированного усиления оборонной мощи США под предлогом будущей советской угрозы[10].

           Так появилась концепция технологической войны, были сформулированы ее направления и задачи: сделать СССР зависимым от западных технологий, превратить его в сырьевую державу.

           Технологическую войну нельзя рассматривать как часть эко­номической войны. У последней своя стратегия и цели. Чаще все­го экономическая война определяется как борьба за ресурсы. Однако она включает в себя также выявление “узких мест” в экономике противника с целью их последующего использования. Американские стратеги еще в конце 1940-х годов определили, что наиболее “узким местом” в экономике СССР был недостаток свободно конвертируемой валюты. В последующем это исполь­зовалось, во-первых, для стимулирования сырьевого экспорта и тем самым отвлечения сил и средств из других отраслей экономи­ки; во-вторых, для постепенного увеличения задолженности СССР западным державам, втягивания его в “долговую яму”, что заставляло советское руководство идти на экономические и политические уступки.

           Понятия “экономическая война” и “технологическая война” различаются и в документах Государственного департамента. Из этого, однако, не следует, что эти войны между собой не свя­заны. В частности лишая СССР возможности маневрировать финансовыми средствами, заставляя его концентрировать силы на добыче нефти и газа, строительстве беспримерных по протя­женности нефте- и газопроводов, США косвенным образом препятствовали развитию у своего противника НИОКР и инфор­мационных технологий.

           Со второй половины 1960-х годов геополитическое противо­борство между США и СССР все больше смещается в сферу экономики, в область “мирного соревнования двух систем”. С приходом в Белый дом Р. Рейгана эта борьба приобрела каче­ственно новый характер.

           В начале 1982 г. президент Рейган вместе с главными совет­никами приступил к разработке стратегии, основанной на атаке на главные, самые слабые экономические места советской систе­мы. “Для этих целей, - вспоминает Каспар Уайнбергер, - была принята широкая стратегия, включающая также и экономиче­скую войну”[11]. Ее задачи были обозначены в серии секретных директив по национальной безопасности (NSDD), подписанных президентом Рейганом в 1982 и 1983 гг. По многим аспектам эти [257] директивы означали отказ от политики, которую еще недавно проводила Америка. Принятая Рейганом в ноябре 1982 г., “NSDD-66” объявляла, что цель политики Соединенных Шта­тов - подрыв советской экономики путем ведения технологиче­ской войны и войны за ресурсы.

           Решение этой задачи было поручено директору ЦРУ Уилья­му Кейси. Лейтенант У. Кейси еще в 1943 г. был консультантом по вопросам экономической войны[12].

           В первую очередь Кейси сменил аналитиков ЦРУ. Прежняя аналитика его не устраивала потому что ограничивалась оценка­ми экономического роста и доходов СССР. Для Кейси недоста­точно было знать, сколько зарабатывает Москва на экспорте нефти и газа. Он хотел знать, насколько это важно для СССР.

           Кейси пригласил к себе аналитиков, имеющих большой опыт реальной конкурентной борьбы на внутреннем рынке США: биз­несменов, экономистов, банкиров, журналистов и т.п., хорошо знающих, как организуются и проводятся стратегические игры по банкротству конкурентов. Эту же идеологию конкурентной борьбы Кейси перенес на мировую арену.

           Проанализировав стратегию противодействия Советскому Союзу, Кейси пришел к выводу: традиционная концентрация на сильных сторонах СССР (военная мощь, резервы золота, помощь зарубежным союзникам и т.п.) и противодействие советским уг­розам ошибочна. Он предложил качественно другой подход: если мы хотим повергнуть противника, то должны концентрировать­ся не на сильных, а на слабых точках.

           Для того чтобы выявить “точки уязвимости” Советского Союза, Кейси поставил аналитикам задачу по реконструкции не угроз, исходящих от СССР, а самой советской экономической системы. “Замысел заключался в том, чтобы делать ставку на нашу силу и их слабость, - вспоминал Уайнбергер. - А это озна­чало - делать ставку на экономику и технологию”. Это привело к смене приоритетов в военном соперничестве Восток-Запад. США сделали ставку не на количество, а на качество. Уайнбер­гер верил, что американский технический прогресс в области вооружений не даст Москве никаких шансов. Уайнбергер назы­вал это формой технологической войны[13].

           Определив наиболее уязвимые точки в экономике СССР ди­ректор ЦРУ Кейси и министр обороны США Уайнбергер разра­ботали ряд мер по ее разрушению.

           К таким мерам относилась навязанная Советскому Союзу беспрецедентная гонка вооружений, включая создание системы СОИ, а также обескровливание советской экономики путем [258] сокращения поступлений твердой валюты от экспорта энергоно­сителей.

           Другой категорией мер являлись запреты на продажу в СССР технологий, техники и высокотехнологичных товаров. Как пишет П. Швейцер, У. Кейси и К. Уайнбергер оказывали на союзников всяческий нажим, чтобы отрезать Советскому Союзу возможность получать западные технологии[14].

           В США был утвержден пятилетний план реализации самых важных задач по подрыву советской экономики. В документе подчеркивалась важная роль “экономической и технологической войн” в политике администрации. “Нью-Йорк таймс” назвала документ “мирным дополнением военной стратегии”, представ­ляющим собой “директивы, согласно которым США и их союз­ники могут объявить экономическую и технологическую войну СССР”[15].

           Документ подчеркивал значение ограничения доступа Моск­вы к технологиям США и других некоммунистических стран. Он содержал также план Пентагона по подрыву советской эко­номики путем вовлечения Москвы в технологические гонки. С этой целью широко рекламировались работы в области Стра­тегической оборонной инициативы (СОИ). В целях провоциро­вания советского руководства во время одного из запусков кос­мический челнок “Шаттл” опустился над Москвой на высоту 80 км. И действительно после такой демонстрации в СССР нача­лась разработка программы “Буран”, потребовавшая миллиарды долларов[16].

           Совет национальной безопасности под руководством Уилья­ма Кларка предпринял ряд исследований, имеющих целью опре­делить новые способы подрыва советской экономики. Руководил исследованиями Норман Бейли. Ему принадлежит создание зернового картеля, объединившего США, Канаду, Австралию и Аргентину с целью ограничения экспорта в СССР[17].

           Пришедшая на смену Р. Рейгану новая администрация во главе с Дж. Бушем последовательно проводила разработанную предшественниками стратегию. Ее продолжили и администра­ция Билла Клинтона и Джорджа Буша-мл., сосредоточившиеся на предотвращении экономического возрождения России в ка­честве сверхдержавы, способной составить хоть какую-нибудь конкуренцию единственному мировому гегемону - Соединен­ным Штатам.

           КОКОМ (Координационный комитет по контролю за экс­портом стратегических товаров в социалистические страны). До середины 1960-х годов СССР не нуждался в импорте западных [259] технологий. В стране создавались свои образцы новой техники, шло освоение атомной энергии, разрабатывались и производи­лись собственные ЭВМ. Со временем, однако, увеличивалось отставание советских технологий от западных.

           Это было связано с множеством причин, коренящихся в самом устройстве советской экономической системы. Это была система мобилизационной экономики, способной к количествен­ному росту, но весьма слабо приспособленной к качественной модернизации. Основой советского экономического роста была мягкость финансовых ограничений в сфере производства, созда­вавшая ненасыщаемый спрос на сырье, комплектующие и конеч­ную продукцию, являлось мощным стимулом количественного роста. В то же время ненасыщаемый спрос не стимулировал технологическое развитие.

           Для государственной экономики характерно отсутствие кон­куренции. В результате предприятия не были заинтересованы во внедрении новой техники. Были случаи отказа от новых типов станков и оборудования, поскольку их установка и освоение не содействовали выполнению государственного плана.

           Экономическая политика СССР сохраняла ориентацию на преимущественное развитие отраслей материального производ­ства, главным образом, тяжелой индустрии. Поэтому уровень зарплаты призван был способствовать притоку рабочих рук в сферу материального производства, включая промышленное строительство транспортировку сырья и изделий. Торговля, общественное питание и платные услуги никогда не входили в состав приоритетных направлений деятельности, и средств на их развитие выделялось мало.

           Кроме того, развитие сферы услуг осуществлялось исключи­тельно средствами государства, под его абсолютным контролем. Это имело двоякие отрицательные последствия. С одной сторо­ны, частное предпринимательство в сфере услуг во всем мире демонстрировало свою гораздо более высокую эффективность, по сравнению с государственным. С другой стороны, допуск част­ного предпринимателя в сферу услуг мог бы смягчить недоволь­ство населения государственной экономической политикой и способствовать формированию в СССР сектора “цивилизованно­го” рыночного хозяйства.

           Начатые в стране в середине 1960-х годов реформы велись не достаточно продумано. В конечном счете, реформаторы зашли в тупик. Вопрос об эффективности управления они подменили эффективностью тех или иных методов управления. А ведь не­эффективными могли быть и экономические методы. Равно как [260] и административные методы не во всех случаях неэффективны. Главным же было то, что реформаторы решили, что наблюдать за всеми происходящими в экономике процессами невозможно. Но, не владея полной информацией об этих процессах, нельзя внедрять автоматизированные системы управления.

           Большие проблемы существовали в области регионального развития страны. Например, интересы Западно-Сибирского неф­тегазового ТПК и Западно-Сибирского региона в целом находи­лись в довольно остром противоречии. Инвестиции и новейшие технологии направлялись, в основном, в нефтегазовый комплекс, и потому целый ряд отраслей и территорий региона оставались неразвитыми.

           В результате всех этих причин начиная со второй половины 1960-х годов СССР все больше нуждался в западных технологи­ях, без которых страна уже была не в состоянии сохранять свой статус сверхдержавы.

           Импорт западных технологий приносил Советскому Союзу огромную экономическую пользу. По утверждению Стефа Гал­пера, - директора межуправленческого комитета по делам пере­дачи технологий, - данные разведки говорили о том, что “Совет­ский Союз принял стратегическое решение избегать расходов на исследования и разработки, обеспечив себе доступ к западной технологии, благодаря краже и нелегальным закупкам ее. Для сбора данных, касающихся потребностей в технологиях в от­дельных производствах, русские организовали многочисленные группы. Они принимали решения, отдавая предпочтение укра­денным технологиям. Импорт техники и технологий означал для страны десятки миллиардов долларов экономии ежегодно на ис­следованиях и научных разработках”. Москва не крала все техно­логии подряд. Специалисты сначала оценивали, которая из тех­нологий может больше всего пригодиться как в гражданском, так и в военном секторе. Кейси и Уайнбергер считали, что не нужно сосредотачиваться на сокрытии всех технологий, а лишь тех, что весьма интересовали Советский Союз: “Они искали тех­нологии, которые активно стимулировали бы их развитие”[18].

           С 1976 до 1980 г., благодаря нелегальному приобретению за­падной технологии, только министерство авиапромышленности сэкономило 800 млн долларов на исследованиях и научных раз­работках[19].

           Противодействие утечке западных технологий в СССР было выделено в отдельный проект. В его рамках была создана Комиссия по контролю передачи технологий (КОКОМ) - влия­тельная международная организация, находящаяся под контро[261]лем США. Формально она не имела статуса международной организации и ее решения носили рекомендательный характер. Но к тем, кто этими рекомендациями пренебрегал, применялись суровые экономические санкции.

           КОКОМ был создан в 1949 г. для объединения взглядов стран Запада на торговлю технологиями с советским блоком. Это было скрытое образование, о внутренней деятельности которого знает лишь небольшая горстка избранных. Американская делегация под руководством заместителя госсекретаря Джеймса Бакли и заместителя министра обороны Фреда Айкла предложила введе­ние в КОКОМ трех изменений. Во-первых, США хотели еще сильнее подчеркнуть запрет на продажу стратегических техноло­гий в СССР, включая и новейшие компьютеры и электронное оборудование, полупроводники и технологию металлургических процессов. Кроме того, они хотели ограничить строительство за­падных промышленных предприятий на территории советского блока, чтобы современными методами не могли воспользоваться советские армия и железные дороги. Во-вторых, США предло­жили, чтобы все контракты с советским блоком на сумму 100 млн долларов или более автоматически представлялись для утверждения в КОКОМ с целью избежать возможной передачи секретных технологий. Это, по сути, давало бы Вашингтону пра­во вето при всех европейских торговых договорах с Москвой. Третье предложение составляла первая со времени возникнове­ния КОКОМ попытка наложить эмбарго на как можно большее количество технологий и товаров. Американская делегация до­бивалась создания строго секретного списка. Франция и Англия выразили желание присоединиться к американским предложени­ям, но Западная Германия не проявляла никакого желания сделать это. Отсюда следовало, что нужно повременить с объяв­лением экономической войны или начать ее без сотрудничества с Западной Европой[20].

           Создавая КОКОМ, американцы полагали, что никакие меры, включая соглашения о контроле над вооружениями, не могли бы сдержать развитие вооруженных сил СССР более эффективно, чем тщательно разработанное и строго соблюдаемое всеми союзниками эмбарго на оборудование и технологию военного и “двойного” назначения. Импорт из западных стран вносил существенный вклад в модернизацию советской индустрии и, сле­довательно, тесно связанного с ней советского ВПК. Работая с исчерпывающими списками подлежащих эмбарго товаров и рас­полагая властью и персоналом для проведения в жизнь своих рекомендаций.

           [262] КОКОМ действовал весьма эффективно. Постоянно пере­сматривался список контролируемых технологий и материалов. Если в 1975 г. в общем списке промышленных товаров, продава­емых Советскому Союзу, изделия высокой технологии составля­ли почти 33%, то в 1983 г. их доля снизилась до 5,4%. В первую очередь была блокирована передача технологий, связанных с до­бычей и транспортировкой нефти и газа. В частности, выясни­лось, что США обладало монополией почти на все технологии бурения. На них тут же были наложены ограничения. В октябре 1981 г. Таможенное управление США приступило к операции “Exodus”, направленной на предотвращение продажи американ­ских технологий Москве[21].

           Официальная пропаганда не скрывала, что деятельность КОКОМ направлена на то, чтобы предотвратить “советскую угрозу” не позволяя социалистическим странам совершенство­вать свой военный потенциал за счет западной техники и техноло­гии. Вместе с тем запреты и ограничения, налагаемые комитетом, преследовали и более глубокую цель: изолировать соцстраны в сфере международной торговли, лишить доступа к достижениям научно-технического прогресса, нанести ущерб их экономике.

           В американском конгрессе была принята специальная по­правка к закону о помощи другим государствам. Она предусмат­ривала расширение санкций против тех американских союзни­ков, которые нарушат запреты КОКОМ. В поправке говори­лось: “Соединенные Штаты прекращают экономическую и фи­нансовую помощь всем странам, экспортирующим в Советский Союз или его сателлитам товары, которые могут быть использо­ваны как военные материалы”[22].

           Одновременно США продолжали ужесточать технологиче­скую блокаду СССР, надеясь остановить добычу энергоносите­лей на новых месторождениях и нанести ущерб другим отраслям советской экономики. Американцы даже подбрасывали техноло­гическую дезинформацию и бракованные детали. Дело доходило до остановок предприятий из-за таких “экономических дивер­сий”. В 1975 г. 32,7% наименований экспорта из США в СССР со­ставляли высокие технологии (общая сумма 219 млн). В 1983 г. эти показатели снизились до 5,4% и 39 млн. В 1983 г. таможенни­ки западных стран задержали почти полторы тысячи нелегаль­ных технологических пересылок на сумму 200 млн долларов. Но остановить вывоз технологий в СССР не удалось. Зато, по справедливому мнению П. Швейцера, под предлогом борьбы с Советским Союзом США добились контроля за движением технологий во всем мире. Это господство можно было использо[263]вать в своих экономических интересах, что было немаловажно в условиях экономического кризиса[23].

           Характерно, что, выступая монолитом против социализма, сам КОКОМ был полон внутренних противоречий. О них тоже следовало помнить, готовясь в той или иной форме сотрудничать с этой “добровольной” организацией или даже стать ее членом. Да, конечно, решения КОКОМ не имели обязательной силы для стран - членов Комитета и подлежат исполнению на основе так называемых моральных обязательств. Однако санкции против “нарушителей” могли быть весьма серьезными.

           Особенно острыми были противоречий внутри КОКОМ между США и Японией. Эта страна вступила в КОКОМ под прямым давлением США в ноябре 1952 г., а в марте 1954 г. под­писала с США Соглашение о помощи по программе взаимного обеспечения безопасности, в соответствии с которым Япония не может выйти из Комитета, не расторгнув предварительно данное Соглашение. Пункт “Д” Соглашения о помощи налагал на япон­ское правительство обязательства по государственному управле­нию экспортом в страны, представляющие потенциальную угро­зу национальной безопасности Японии и США.

           Много шума вызвало вмешательство КОКОМ в дело о про­даже прецизионных японских станков Советскому Союзу. Под предлогом того, что эти станки могли быть использованы СССР для обработки лопастей гребных винтов подводных лодок, к фирме-изготовителю были применены весьма жесткие эконо­мические санкции. Всему западному миру была показана сила этой организации, статус которой был не оформлен официально опубликованным договором, а принимаемые решения носили, как заявлялось, лишь рекомендательный характер.

           В истории КОКОМ были периоды и смягчения, и ужесточе­ния “режима”. Так, в 1954 и 1958 годах под давлением союзников США были вынуждены пойти на сокращение списков КОКОМ, не изменив, однако, собственных экспортных ограничений. Это поставило американские компании на мировых рынках в не­благоприятные условия и вызвало их недовольство. Под нажи­мом собственных предпринимателей США были вынуждены ввести “селективный” подход. Затем был период “похолодания”.

           В начале 1970-х годов “разрядка” вынудила ведущие государ­ства Запада пересмотреть торговую политику по отношению к соцстранам. Запретительные списки КОКОМ в 1974-1975 гг. были сокращены до 125 позиций. Участились и “исключения”. Если в 1950-е годы они были крайне редки и делались в основном по просьбам западноевропейских фирм, то к середине 1970-х годов [264] до половины всех “исключений” из списков составляли заявки американских компаний.

           Новый виток “холодной войны” принес новые ужесточения. В 1979 г. конгресс США принял закон об управлении экспортом и значительно расширил список запрещенных к поставке това­ров. Усилился нажим на союзников. В законе прямо указыва­лось, что Президент должен проводить периодические встречи с руководителями других участников КОКОМ для создания более “эффективной процедуры принудительного исполнения много­стороннего контроля”.

           Особенно жестким режим работы КОКОМ стал с приходом в Белый дом администрации Рейгана. В конце января 1988 г. в за­претительные списки КОКОМ были включены 300 тыс. изделий, разбитых на 150 товарных групп. Строгости санкций коснулись и иностранных (по отношению к США), и собственных товаропро­изводителей. Нарушителям запрета торговли с соцстранами “стратегическими” товарами в США грозило судебное разбира­тельство, штрафы в размере до 250 тыс. долларов и другие меры вплоть до лишения свободы сроком на 10 лет.

           Одновременно американское руководство разработало про­грамму технической дезинформации с целью противодейство­вать утечке технологий в СССР.

           На фоне распада организации Варшавского договора, а затем и СССР аббревиатура КОКОМ стала звучать особенно часто.

           Технологическая война набирала обороты, что требовало от Советского Союза эффективных мер экономического противо­действия. Однако хоть сколько-нибудь эффективной экономиче­ской политики в СССР Ю.В. Андроповым и М.С. Горбачевым разработано не было.

           Тем не менее, полностью предотвратить доступ СССР к за­падным технологиям США не удалось. Деятельность КОКОМ имела лишь ограниченный успех. Иное дело, что и для СССР импорт западных технологий не решал проблемы безопасности. Он только оттягивал решение, глдвной задачи: превратить СССР из страны крадущей и ввозящей технологии в страну их произво­дящую и вывозящую.

           Arms race. Гонка вооружений. Основные события технологи­ческой войны связаны с гонкой вооружений. С момента создания атомной бомбы обороноспособность страны стала в большей мере зависеть от развития военных технологий, чем от количест­венного роста оружейных арсеналов. Политическое и военное руководство СССР так и не смогло осознать этого факта, по­скольку критерием успеха признавалось количество пусковых [265] шахт, дальность межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и мощность ядерных зарядов, а не точность наведения боеголовок на цель, степень защиты МБР от обнаружения, создание новых типов оружия.

           С этим количественным подходом было связано решение СССР о прекращении с 31 марта 1958 г. в одностороннем поряд­ке всех испытаний атомного и водородного оружия, чему пред­шествовала в конце февраля-середине марта серия испытаний на Новой Земле, позволившая СССР поставить на вооружение ядерные заряды мощностью около одного миллиона тонн троти­ла. Впрочем, осенью 1958 г. в связи с созданием советскими уче­ными еще более мощных ядерных зарядов испытания пришлось возобновить[24].

           Этот количественный подход лежал в основе военно-страте­гической доктрины СССР, согласно которой вооруженные силы страны должны обладать “оборонительной достаточностью”. В частности ядерные вооружения должны поддерживаться на таком количественном уровне, чтобы иметь надежные средства для нанесения ответного удара в случае ядерного нападения. Случаи, когда применение ядерного оружия первыми станови­лось необходимым для того, чтобы избежать поражения, полно­стью исключались. Доктрина не предусматривала возможности создания противником таких видов оружия, когда ответный удар становился невозможным или неэффективным, равно как и таких видов оружия, которые обеспечивали победу без применения ядерных сил или даже любого традиционного оружия вообще.

           На примитивном количественном подходе основывалась сравнительная оценка ядерных сил США и СССР, а также широ­ко распространенное в отечественной литературе мнение о том, что СССР быстро преодолевал отставание от США в области ядерных вооружений.

           Следствием такого подхода было постоянное технологиче­ское отставание СССР от США в области создания стратегиче­ских вооружений. Даже если ограничиться только ядерным ору­жием, средствами его доставки и обнаружения, активно разраба­тывавшимся в СССР, отставание составит в среднем 5 лет. При этом никакой тенденции к сокращению отставания не обна­руживалось (см. таблицу 1).

           В наиболее важной области - совершенствовании эффектив­ности ядерных боеголовок - отставание достигало 10 лет. Напри­мер, головная часть американской ракеты Minuteman 1, разверну­той в 1962 г., по мощности и забрасываемой массе соответствова­ла боеголовке советской ракеты SS-N-8 мод 1, развернутой [266] в 1973 г.; эффективность боеголовки для РГЧ ИН американской ракеты Poseidon, поступившей на вооружение в 1971 г., примерно соответствовала боеголовке для ПГЧ ИН советской ракеты SS-N-18 мод 3, развернутой в 1978 г.[25]

 

           Таблица 1. Гонка вооружений 1945-1984 гг.

Виды вооружений	США	СССР	Отставание
Атомная бомба	1945	1949	4 года
Межконтитентальный бомбардировщик	1948	1955	7 лет
Реактивный бомбардировщик	1951	1954	3 года
Водородная бомба	1952	1953	1 год
Межконтинентальная баллистическая ракета	1958	1957	-1 год
Антиракеты	1956	1961	5 лет
Фоторазведка со спутников	1960	1962	2 года
Системы раннего предупреждения	1960	1967	7 лет
БР на подводных лодках	1960	1964	4 года
Твердотопливная МБР	1962	1966	4 года
Противоспутниковое оружие	1963	1968	5 лет
Разделяющиеся боеголовки индивидуального наведения	1970	1975	5 лет
Компьютерная система распознавания МБР	1975	1981	6 лет
Бомбардировщики-невидимки	1981	н.д.	н.д.
Высокоточные средства доставки	1984	н.д.	н.д.
Источник: Макнамара Р. Путем ошибок к катастрофе. Опыт выживания в первом веке ядерной эры. М., 1988. С. 61, 131; Nuclear Weapons Databook: US Nuclear Forces and Capabilities. Ballinger Publishing Company, 1984; Berrnan R., Baker J. Soviet Strategic Forces: Requirements and Responces. The Brookings Institution, 1982.

 

           Часто встречающееся в литературе утверждение о том, что, в отличие от США, СССР сумел создать эффективную систему ПРО вокруг Москвы, вызывает большие сомнения. В 1961 г. СССР провел успешное испытание противоракеты ПР В-1000, развивавшей скорость до 1000 м/сек и осуществлявшей перехват цели на высоте до 25 км. Но эти характеристики не гарантирова­ли перехват баллистической ракеты, летевшей на высоте 1320 км со скоростью 7780 м/сек и достигавшей высоты 25 км лишь над самой целью. Тем не менее СССР приступил к осуществлению проекта А-35 системы ПРО вокруг Москвы. Американцы же, располагавшие более совершенной антиракетой DM-15C Nike- Zeus, развивавшей скорость до 3000 м/сек, перехватывавшей МБР на высоте до 570 км и на расстоянии за 640 км до цели[26], пришли к выводу о том, что построенная на ее основе система ПРО эффективна для защиты точечных объектов, но не сможет отразить массивное ядерное нападение на крупный город. Мате[267]риалы, обнародованные в ходе дискуссии по проекту “звездных войн”, этот вывод подтвердили[27].

           Только в деле испытания МБР СССР на один год опередил США. Но на это были свои причины. В 1950-начале 1960-х го­дов США размещали свои ядерные силы, направленные против СССР, на военных базах в Западной Европе и Турции. Поэтому основным средством их доставки были стратегические бомбарди­ровщики и баллистические ракеты средней дальности. СССР же мог достичь территории противника только с помощью МБР.

           Значение технологической войны в области вооружений резко возросло с началом советско-американских переговоров о сокращении стратегических вооружений. Идя на эти переговоры, руководство СССР и США преследовали разные цели. В СССР наивно рассчитывали с помощью этих переговоров сократить расходы на изнуряющую гонку вооружений. В США же расчет строился на уменьшении примитивной ударной мощи ядерных сил в пользу более технологичных и гибких видов оружия. Поэтому еще в 1964 г. отдельные представители администрации США зондировали отношение СССР к “замораживанию” страте­гических наступательных и оборонительных систем. Но реакция СССР была отрицательной[28].

           Только после отстранения Хрущева переговоры стали воз­можны. Конечно, в середине 1960-х годов СССР далеко не достиг военно-стратегического паритета с США, но проводимая новым руководством экономическая реформа придавала большое зна­чение финансовым вопросам. Переговоры с США обещали огромную экономию средств при сохранении необходимого для национальной безопасности уровня вооружений. Поэтому отно­шение к ним изменилось.

           В апреле 1966 г. Роберт Макнамара изложил А.Ф. Добрыни­ну американскую оборонительную концепцию, согласно которой США должны иметь достаточно средств, чтобы выдержать вне­запный ядерный удар, сохранив способность ответного удара с непоправимым ущербом для противника. Если и СССР придер­живается такой же концепции, то имеющихся у сторон ракетно- ядерных сил для этого достаточно. Макнамара заявил, что в Вашингтоне думают установить взаимопонимание с СССР в об­ласти ракетно-ядерных средств, имея в виду две цели: уменьше­ние риска для национальной безопасности каждой из сторон и сокращение расходов на вооружение. Одновременно аналогич­ную беседу провел с Громыко посол США в СССР Л. Томпсон.

           Зондаж позиции советского руководства дал положительные результаты и 27 января 1967 г. Линдон Джонсон направил офици[268]альное предложение СССР провести переговоры об ограничении стратегических вооружений (ОСВ). Советское руководство при­няло предложение. Однако начать переговоры помешали внеш­неполитические события. Во время визита А.Н. Косыгина в США в июне 1967 г. к трениям, связанным с вьетнамской войной, добавилась война на Ближнем Востоке, вызвавшая новый виток конфронтации между СССР и США. Как вспоминал Джонсон: “Каждый раз, когда я поднимал вопрос об ОСВ, он (Косыгин. - Ю.Б.) менял тему на события на Ближнем Востоке”[29].

           Только 1 июня 1968 г. в Москве было официально объявле­но, что СССР и США условились вступить в переговоры об огра­ничении и сокращении стратегических наступательных и оборо­нительных вооружений. Однако планировавшийся на 30 августа визит Джонсона в Ленинград не состоялся из-за ввода войск ОВД в Чехословакию.

           Вступивший в должность президента 20 января 1969 г. Ричард Никсон поставил одной из задач своей внешней политики пере­ход “от эры конфронтации к эре переговоров” между Западом и Востоком. Никсону принадлежит своеобразная тактика ведения переговоров. Американская делегация должна так формулиро­вать свои предложения, чтобы отклонение их СССР было ударом по его престижу, а принятие отвечало американским интересам. Если решение было в интересах СССР, США должны выдвигать такие условия его принятия, которые были бы выгодны амери­канцам. Переговоры должны сопровождаться зондированием позиции СССР по “обводным каналам”. Для этого надо использо­вать как официальных лиц, так и неофициальных посредников (парламентариев, ученых, военных и т.п.). Чтобы заставить СССР идти на уступки, полезно использовать “резкие или даже дерзкие приемы[30].

           Иной была тактика советской стороны. С самого начала она настаивала на “конфиденциальности” переговоров, не разреша­лось даже ведение официальных протоколов заседаний. Это создало над ходом переговоров завесу секретности. Советское руководство было верно своей традиции держать обществен­ность в стороне от принимаемых решений. В результате не толь­ко широкие общественные круги, но и ведущие советские специ­алисты в области вооружений были лишены возможности соста­вить свое мнение о ходе переговоров.

           Информационная политика советской стороны была не­удачна не только потому, что не позволяла верхам корректиро­вать свое поведение на переговорах в соответствии со здравыми предложениями общественности. Беда была и в том, что амери[269]канская сторона допускала “просачивание” информации в тех случаях, когда ей это было выгодно. В результате советская позиция представала в глазах общественности не в лучшем свете.

           Первые встречи советской и американской делегаций проис­ходили в Хельсинки с 17 ноября до 22 декабря 1969 г. Советскую делегацию возглавлял B.C. Семенов, а американскую - Джордж Смит. Американцы были лучше подготовлены к переговорам. Они вели разговор на заранее заготовленную тему и одновремен­но в нескольких группах. Анализируя варианты ответов на одни и те же вопросы членов советской делегации, американцы корре­ктировали свое поведение. Для этого составлялись инструктив­ные материалы: “Контроль над вооружениями: ответы на утвер­ждения со стороны Советского Союза”[31].

           Советская делегация страдала недостаточностью знаний военно-технических вопросов, что сразу же было подмечено и использовано американцами. Это было связано с действовавшим в СССР режимом секретности. Как признавался B.Л. Исраэлян, возглавлявший делегацию по запрещению химических вооруже­ний, он даже “не знал, обладает ли Советский Союз таким ору­жием”[32]. Кроме того, члены советской делегации были скованы полученными перед отъездом жесткими инструкциями и боялись попасть в немилость из-за их нарушения или случайной выдачи американцам секретных сведений.

           Встречи в Хельсинки позволили выявить позиции сторон. Советская делегация предлагала ограничить МБР, баллистиче­ские ракеты подводных лодок (БРПЛ) и т.н. “ядерные средства передового базирования”, включая стратегические бомбардиров­щики. На ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) советская делегация не настаивала. Американцы же не желали обсуждать вопрос о стратегических бомбардировщиках, являв­шихся угрозой для советской, но не американской стороны, а предлагали сократить все ракетные вооружения, включая МБР и БРПЛ, ракеты промежуточной и средней дальности, крылатые ракеты подводных лодок, а также ПРО и противовоздушные системы обороны. То есть СССР сразу раскрыл все карты, США же запросили значительно больше того, чего реально добива­лись, чтобы иметь возможность торговаться.

           Следующий раунд переговоров происходил в Вене в апреле 1970 г. В это время в печать просочились сведения о появлении в США ракет с разделяющимися головными частями с боеголовка­ми индивидуального наведения (РГЧ ИН). Этот новый вид ору­жия США были намерены развернуть после сокращения МБР. [270] К удивлению американцев, советская делегация не придала ника­кого значения появлению крылатых ракет.

           Предложения советской делегации на венском рауте не содержали ничего принципиально нового. Американская же де­легация проявила гораздо большую гибкость. Она предложила два варианта договоренностей. В первом случае сторонам пред­лагалось иметь не более 1710 пусковых шахт МБР и установок для запуска БРПЛ (как позже выяснилось, в то время это соот­ветствовало числу этих видов СНВ у США). Во втором случае предлагалось сокращение числа пусковых шахт МБР и установок для запуска БРПЛ до 1000. Мобильные пусковые установки МБР, разрабатывавшиеся в СССР, предлагалось запретить. Допускалась замена пусковых шахт МБР на установки для запус­ка БРПЛ, но не наоборот, что давало преимущество американ­цам, располагавшим сетью военно-морских баз вблизи границ Советского Союза.

           Советская делегация не хотела предоставлять американцам односторонние преимущества. Но Л.И. Брежнев спешил подпи­сать договор во что бы то ни стало. Сравнительно легко ему уда­лось склонить на свою сторону работников МИДа. Однако воен­ное руководство продолжало возражать. Брежневу пришлось прибегнуть к грубому нажиму на специально собранном в его кабинете на Старой площади совещании, где, наряду с диплома­тами, присутствовали министр обороны А.А. Гречко, главком ВМФ С.Г. Горшков и другие высшие руководители вооруженных сил. Брежнев и работники МИДа уговаривали военных в течение пяти часов[33].

           26 мая 1972 г. в Москве Брежнев и Никсон подписали пакет договоренностей, получивших название временного соглашения, поскольку их действие истекало в мае 1977 г. Временное согла­шение включало договор ОСВ-1 и соглашение по ПРО. Перего­воры в Женеве было решено продолжить и разработать постоян­ное соглашение по ограничению, а затем и сокращению страте­гических наступательных вооружений.

           Договор ОСВ-1 и соглашение по ПРО поставили СССР в не­равноправное положение. США сохранили почти четырехкратное преимущество в стратегических бомбардировщиках (600 у США против 160 у СССР) и других самолетах-носителях ядерного ору­жия. Даже если бы СССР ликвидировал количественный разрыв, это ничего бы ему не дало. Американские бомбардировщики располагались в местах передового базирования, тогда как у СССР не было баз в непосредственной близости от территории США (за исключением баз на Камчатке, угрожавших только Аляске).

           [271] “Замораживание” числа пусковых шахт МБР на уровне 1608 для СССР и 1054 для США создавало опасную иллюзию совет­ского превосходства. Если США действительно имели столько пусковых шахт, то СССР включил в их число и непригодные для новых типов МБР, а также ложные, созданные еще по распоря­жению Хрущева. Узнав об этом от советских перебежчиков, американцы поспешили заявить, что будут рассматривать “нару­шением духа временного соглашения, если Советский Союз рас­ширит и углубит в общем более, чем на 30% шахты для стратеги­ческих ракет”[34]. Чтобы не поставить под угрозу “разрядку”, СССР был вынужден с этим считаться.

           Еще хуже обстояли дела с баллистическими ракетами под­водных лодок. В течение пятилетнего срока СССР мог их увели­чить до 950, а США - до 740. Но при этом не принимались в рас­чет БРПЛ Великобритании и Франции. Поздно спохватившись, глава советской делегации Семенов заявил о том, что если число БРПЛ США и их союзников по НАТО превысит 800, то СССР “будет иметь право” увеличить число своих БРПЛ[35]. Тем самым советские переговорщики признали, что дали себя обмануть и, чтобы поправить дело, не остановятся перед нарушением ОСВ-1. Заявление было тем более не нужным, что поступить в соответ­ствии с ним руководство СССР не решилось.

           Но самое главное заключалось в том, что соглашение не ка­салось ракет наземного базирования среднего радиуса действия (РСД), способных нести ядерные боеголовки. Если РСД США, размещенные на военных базах в Западной Европе и Окинаве, поражали цели на значительной части советской территории, то РСД СССР создавали угрозу только западноевропейским союз­никам США. Кроме того, США сохранили все свои стратегиче­ские бомбардировщики и носители ядерного оружия передового базирования. Это создавало им внушительный военный перевес.

           “Разрядка” не привела к снижению военных расходов и госу­дарственных военных заказов как в СССР, так и в США. Амери­канцы компенсировали меньшее число пусковых шахт, приняв на вооружение ракеты с РГЧ ИН. Они активно разрабатывали проекты крылатых ракет-носителей ядерных зарядов. СССР, стремившийся преодолеть свое отставание от США, развернул масштабную программу стратегического перевооружения. В 1972 г. на советских полигонах начались испытания новых типов МБР. Два из них предназначались для оснащения РГЧ ИН, разработку которых СССР был вынужден производить.

           В такой обстановке 22 ноября 1972 г. в Женеве начались со­ветско-американские переговоры ОСВ-2. Советскую делегацию [272] первоначально возглавлял B.C. Семенов, а на заключительном этапе В.П. Карпов. В состав делегации входили представители МИД (О.А. Гриневский и В.П. Карпов), Минобороны (И.И. Бе­лецкий, В.П. Стародубов, К.А. Трусов и Г.И. Устинов) и военно- промышленного комплекса (П.С. Плешаков и А.Н. Щукин). Главы американской делегации менялись часто. Ими последова­тельно были Дж. Смит, А. Джонсон, П. Уорнке и Р. Эрл. Госу­дарственный департамент представляли С. Грейбл, К. Клоссон, Г. Окун и Ф. Перез; Министерство обороны - Г. Браун, Дж. Джонсон, П. Нитце, Э. Рауни и Дж. Сигниэс.

           Официальные протоколы не велись. Наиболее достоверны­ми источниками, создававшимися непосредственно в ходе перего­воров, являются тексты заявлений и других документов, которы­ми делегации обменивались друг с другом, а также рабочие запи­си, которые вели советская и американская делегации для своего внутреннего пользования.

           Предложения советской стороны сводились к следующему: 1) На пусковые шахты МБР и установки для запуска БРПЛ сохранить прежние ограничения. Мобильные стартовые устройст­ва рассматривать наравне с пусковыми шахтами МБР. 2) Не разра­батывать новые типы стратегических бомбардировщиков и огра­ничить число имеющихся на вооружении с обязательством не ис­пользовать их в качестве носителей ядерного оружия. 3) Запре­тить крылатые ракеты с дальностью свыше 600 км. 4) Ликвиди­ровать зарубежные базы подводных лодок с баллистическими ракетами и ограничить их акваторию. 5) Авианосцы с самолета­ми-носителями ядерного оружия вывести за согласованные рубе­жи и численно ограничить. Самолеты-носители ядерного оружия и ракеты с ядерными зарядами наземного базирования среднего радиуса действия вывести на национальные территории, а их зарубежные базы ликвидировать.

           Предложения американской делегации сводились к следую­щему: 1) Установить равный для обеих сторон уровень для “цен­тральных систем” (пусковые установки МБР, БРПЛ и тяжелые бомбардировщики) в 2350 единиц. 2) Установить подуровень для пусковых установок МБР. 3) Ограничить суммарный “забрасы­ваемый вес” МБР. 4) Заморозить испытания РГЧ ИН.

           Советские предложения были неприемлемы для американ­ской делегации, а американские - для советской. Переговоры зашли в тупик, вывести их из которого могла только встреча “в верхах”. В декабре 1973 г. во время визита Брежнева в США были подписаны “Основные принципы переговоров о дальней­шем ограничении стратегических наступательных вооружений”. [273] Было объявлено о намерении сторон продолжить переговоры и подписать постоянное соглашение по ограничению стратегиче­ских наступательных вооружений в 1974 г. на основе одинаковой безопасности сторон и “недопустимости односторонних преиму­ществ”. Ничего конкретного “Основные принципы...” не содер­жали и потому не выводили из тупика, а только усложняли зада­чи переговорщиков.

           Переговоры возобновились, но шли туго, стороны упорно держались за свои позиции, не шли на компромиссы. В июле 1974 г. в Москве состоялась новая встреча “в верхах”. В ходе ее Брежнев и Никсон подписали протокол к договору, по которому стороны ограничили свое право развертывания ПРО одним рай­оном, вместо двух. Это прибавило Брежневу славы миротворца, но увеличило уязвимость пусковых шахт СССР.

           Тем временем застой на переговорах продолжался, и перспективы становились неопределенными в связи с тем, что подписавший временное соглашение и последующие доку­менты Никсон подал в отставку из-за Уотергейтского скандала. Осенью 1974 г. Джеральд Форд направил в Москву Генри Киссинджера. В ходе переговоров СССР снял свое требование о ликвидации зарубежных баз и ядерных средств передового базирования. В ответ американская сторона согласилась на равные “потолки” для носителей РГЧ ИН. СССР допустил более важную для его государственной безопасности уступку, чем США.

           Во время встречи с Фордом в ноябре 1974 г. во Владивостоке Брежнев пошел на новые уступки. Главной из них было согласие оставить за рамками нового договора все американские ядерные средства передового базирования, а также ядерное оружие союз­ников США в ответ на отказ американцев от требования об огра­ничении советских тяжелых ракет и на их оснащение РГЧ ИН. О том, насколько эта уступка была невыгодна СССР, свидетель­ствует тот факт, что даже министр обороны Гречко энергично возражал против нее, хотя ранее, при заключении договора СНВ-1, он уступил Брежневу.

           Советские уступки позволили сдвинуть с мертвой точки пере­говоры по ОСВ. Во Владивостоке были достигнуты следующие договоренности: 1) Временное соглашение останется в силе до октября 1977 г. 2) Новое соглашение будет действовать в период с октября 1977 до 31 декабря 1985 г. 3) Обе стороны будут распо­лагать согласованными суммарными количествами стратегиче­ского оружия. 4) Переговоры о новом соглашении возобновятся в Женеве в январе 1975 г. 5) Не позднее 1980-1981 гг. должны на[274]чаться переговоры о дальнейших ограничениях и сокращении стратегических вооружений на период после 1985 г.

           В результате весь 1975 г. переговоры в Женеве топтались на месте. Лишь в январе 1976 г. в Москву вновь приехал Киссинд­жер. Как опытный политик, он быстро установил, что готов­ность СССР идти на дальнейшие уступки сильно переоценена, что если в США есть оппозиция владивостокским договоренно­стям, то такая же оппозиция им есть и в СССР. Поэтому Киссин­джер выступил с примиряющими предложениями о запрещении развертывания крылатых ракет наземного и морского базирова­ния с дальностью действия свыше 600 км, а также о приравнива­нии тяжелых бомбардировщиков с крылатыми ракетами к СНВ с РГЧ ИН.

           Вернувшись в США, Киссинджер заявил, что выполнение владивостокской договоренности потребует от СССР демонтажа значительного количества стратегических средств, тогда как за­планированные уровни ядерных вооружений не требуют от США какого-либо их сокращения или изменения. Так впервые в такти­ку переговоров был внесен важный момент, связанный с весьма обременительным для Советского Союза уничтожением части СНВ.

           В ходе избирательной кампании 1976 г. политические конку­ренты обвинили Форда в мягкотелости и уступчивости по отно­шению к СССР. Это вынудило президента заявить, что он отка­зывается от проведения в отношении Советского Союза полити­ки “разрядки” и будет действовать “с позиции силы”. США дейст­вительно могли выбирать между этими двумя политическими линиями, ибо, обладая стратегическим преимуществом перед СССР изначально, они увеличили его после подписания договора ОСВ-1 и соглашения по ПРО. Однако Брежнев уже не мог отка­заться от разрядки, ставшей важной частью его международного имиджа, и на протяжении 1976 г. неоднократно затрагивал эту тему в своих выступлениях.

           Поворот политики Форда не привел республиканцев к успеху. В программе же демократа Джимми Картера проблема СНВ не была на первом месте. Поэтому к переговорам об ОСВ стороны вернулись только в 1977 г. При этом американская сторона вы­двинула новые предложения, не учитывавшие ранее достигнутые договоренности. Эти предложения излагались в двух вариантах.

           По первому варианту, названному “всеобъемлющим”, пред­лагалось сократить установленные во Владивостоке суммарные уровни стратегических носителей с 2400 до 2000-1800 единиц, а количество пусковых установок с ракетами с РГЧ ИН - с 1320 до [275] 1200-1100 единиц. Запрещались создание, испытание и развер­тывание новых типов МБР, а также модификация имеющихся типов. Предлагалось также запретить создание, испытание и раз­вертывание мобильных пусковых установок МБР, установить предельный подуровень для МБР с РГЧ ИН в 550 единиц и сокра­тить до 150 число пусковых установок для крупных МБР. Даль­ность полета крылатых ракет ограничивалась 2500 км. Числен­ность же крылатых ракет, а также БРПЛ и стратегических бом­бардировщиков не лимитировалась.

           “Всеобъемлющий” вариант предложений Картера весьма откровенно был направлен на получение США новых односто­ронних преимуществ и дальнейший подрыв советских стратеги­ческих сил. Американские предложения значительно сокращали (по тяжелым МБР с РГЧ ИН - более, чем вдвое) основу совет­ских стратегических сил - МБР. Одновременно они открывали дорогу активно развивавшемуся в США типу стратегических воо­ружений - крылатым ракетам большой дальности. Ограничение дальности полета крылатых ракет также отвечало интересам американцев. 2500 км было достаточно для того, чтобы контро­лировать с территории ФРГ советское пространство до берегов Волги. Однако такое ограничение не позволяло советским кры­латым ракетам достичь территории США.

           “Альтернативный” вариант американских предложений заключался в том, что вопрос о крылатых ракетах и тяжелых бомбардировщиках не рассматривался, а остальные вопросы решались в духе владивостокских договоренностей.

           Однако во время визита Сайруса Вэнса в марте 1977 г. в Москву все американские предложения в категорической форме были отвергнуты. В то же время советская сторона не выдвину­ла никаких своих предложений.

           Это стало причиной мощной антисоветской кампании в западных СМИ. Она началась с пресс-конференции Вэнса. Нару­шив конфиденциальность переговоров, он представил дело так, будто США проявили огромную готовность к компромиссам, а СССР занял неуступчивую позицию. Вэнс также раскрыл содер­жание американских предложений, которые были представлены западной прессой как “равноправные”, а все остальные стали оцениваться как “односторонние уступки русским”. Попытки со­ветских дипломатов рассказать, как с их точки зрения обстояли дела, были неумелыми и потому не произвели впечатления на западную общественность.

           В результате Пентагон ускорил продвижение новых военных программ. В июне 1977 г. Картер принял решение об оснащении [276] МБР “Минитмен-3” новыми РГЧ ИН “Мк-12”. Тогда же на сове­щании группы ядерного планирования НАТО в Оттаве США предложили западноевропейским союзникам согласиться с раз­мещением на их территории крылатых ракет большой дальности наземного базирования. Предложение было принято. Затем пос­ледовало заявление о создании нейтронной бомбы. Наконец, 26 августа Картер подписал директиву о наращивании военной мощи США и НАТО.

           В этой обстановке правящие круги СССР были вынуждены пойти гораздо дальше в уступках США, чем это предусматрива­лось владивостокскими соглашениями. Первая попытка догово­риться была предпринята 18-20 мая 1977 г. во время встречи в Женеве А.А. Громыко и Вэнса. Советский министр иностранных дел предложил подписать “рамочный” договор, а в дополнение к нему специальный протокол, учитывавший позицию американ­ской стороны. В сентябре того же года Громыко дважды встре­чался с Картером. Он согласился на требование американцев запретить разработку новых типов МБР и модернизацию старых. Однако американцы решили, что этого недостаточно. Они про­должали настаивать на уничтожении СССР половины его тяже­лых ракет[36].

           При этом любые изменения в области советского стратегиче­ского оружия американцы сопровождали выдвижением новых требований. Например, в июле 1978 г. во время испытаний РС-20 была использована новая кодировка телеметрической информа­ции. Американцы немедленно выдвинули требование запретить “преднамеренное препятствование доступу к телеметрической информации” с борта МБР противника[37].

           Убедившись в том, что СССР ни в каком случае не может отказаться от политики разрядки, США с середины 1978 г. обога­тили свою стратегию ведения переговоров концепцией “увязыва­ния”. Ее изобретателем был сенатор Говард Бейкер, который с 1978 г. стал посещать переговоры об ОСВ в Женеве. Выступая перед советской делегацией, он заявил, что с завершением пере­говоров и подписанием договора СНВ-2 трудности для СССР не кончатся. Предстоит ратификация договора Конгрессом, где она будет “увязана” с проблемами вмешательства Советского Союза в дела развивающихся стран и “наращивания военной мощи” стран Варшавского договора.

           В июне 1978 г. сенаторы Бейкер и Дж. Гарн направили Кар­теру письмо, в котором говорилось, что Сенат “крайне отрица­тельно отнесется к ратификации договора ОСВ-2”, если внешняя политика СССР будет продолжать “вызывать глубокое беспо[277]койство” в США. Белый дом охотно воспринял эту позицию и американская дипломатия стала все чаще “увязывать” подписа­ние договора с теми или иными внешнеполитическими проблема­ми, решение которых зависело от позиции СССР. Выступая в Технологическом институте штата Джорджия 20 февраля 1979 г. Картер заявил, что рассматривает будущий договор об ОСЭ “в контексте общих отношений с СССР и бурных событий во многих регионах мира”[38].

           Заключительный этап переговоров об ОСВ характеризовал­ся ускоренной сдачей СССР своих позиций. В этой связи харак­терна отставка неуступчивого Семенова с поста главы советской делегации и замена его управляемым Карповым.

           Отстранение Семенова сделало возможным создание канала А.Ф. Добрынин - Вэнс. На их регулярных встречах шло уточне­ние и притирка позиций обеих сторон, а также выработка тех конкретных формулировок, относительно которых делегации придерживались разных позиций. Согласованные тексты доку­ментов парафировались Карповым и Эрлом. В середине июня работа была завершена.

           18 июня 1979 г. в Вене Брежнев и Картер подписали четыре документа: договор ОСВ-2, протокол к нему, совместное заяв­ление о принципах и основах последующих переговоров об ОСВ, согласованные заявления и общие понимания в связи с до­говором ОСВ-2. Договор не был ратифицирован, но стороны приняли на себя обязательства по добровольному соблюдению его условий.

           Договор ограничивал общее число четырех видов СНВ (МБР, БРПЛ, тяжелых бомбардировщиков и баллистических ра­кет “воздух-земля”) предельным суммарным уровнем в 2400 еди­ниц, а с 1 января 1981 г. - 2250 единиц. Предельное число пусковых шахт и мобильных стартовых комплексов МБР с РГЧ ИН, стар­товых устройств БРПЛ с РГЧ ИН, а также тяжелых бомбарди­ровщиков с крылатыми ракетами, имеющих дальность полета свыше 600 км, устанавливалось на уровне 1320 единиц. В составе этого предельного подуровня каждая сторона не могла иметь более 1200 пусковых установок МБР и БРПЛ с РГЧ ИН, в том числе не более 820 пусковых установок МБР с РГЧ ИН. Договор запрещал переоборудование пусковых установок легких МБР в пусковые установки тяжелых МБР, увеличение числа боеголо­вок на МБР, создание более одного нового вида МБР, оснащение нового вида МБР более 10 боеголовками, испытание МБР более чем с 14 боеголовками, оснащение существующих тяжелых бом­бардировщиков более чем 20 крылатыми ракетами большой [278] дальности и оснащение новых видов тяжелых бомбардировщи­ков более чем 28 крылатыми ракетами большой дальности.

          

           Таблица 2. Количество СНВ СССР и США на 18 июня 1979 г. по принятой при подписании договора ОСВ-2 системе подсчета

Типы пусковых установок	СССР	США
Общий уровень пусковых установок
Пусковые установки МБР	1398	1054
Пусковые установки БРПЛ	950	656
Тяжелые бомбардировщики	156	573
Всего	2504	2283
Предельный уровень до 1981 г.	2400	2400
Предельный уровень с 1981 г.	2250	2250
Подуровень для пусковых установок с РГЧ ИН и ТБ с КР б.д.	-	-
Пусковые установки МБР с РГЧ ИН	608	550
Пусковые установки БРПЛ	144	496
ТБ с крылатыми ракетами большой дальности	0	3
Всего	752	1049
Предельный подуровень	1320	1320
Источник: Стародубов В.П. Супердержавы XX века. Стратегическое противо­борство. М., 2001. С. 305.

 

           В литературе считается, что договор СНВ-2 устанавливал примерный паритет по стратегическим наступательным воору­жениям между США и СССР. Но это иллюзия, возникшая благо­даря тому, что американцам удалось навязать советской стороне выгодную для них систему подсчета СНВ. За единицу СНВ при­нималась одна т.н. “пусковая установка”. Ею считались: пусковая шахта, наземное мобильное стартовое устройство МБР, пусковое устройство БРПЛ или тяжелый бомбардировщик. При такой си­стеме подсчетов СССР не только превосходил США по числу СНВ, но и на 104 единицы (а с 1981 г. - на 254 единицы) превы­шал их допустимое по договору СНВ-2 число, что создавало для СССР проблему уничтожения “лишних” СНВ (см. таблицу 2).

           Технологическое отставание СССР от США заметно и при такой системе подсчета. По соотношению носителей РГЧ ИН США почти в полтора раза превосходили СССР, а тяжелых бом­бардировщиков с крылатыми ракетами большой дальности Советский Союз вообще не имел. Однако это не показывало ис­тинных размеров отставания.

           Между числом “пусковых установок” и реальной мощью СНВ нельзя поставить знак равенства. Понятно, пусковые шах­ты с обычной МБР и с МБР, оснащенной РГЧ ИН, обладают раз­личной наступательной мощью. Но и две пусковые шахты с [279] МБР, оснащенными РГЧ ИН, необязательно сопоставимы. Огромную роль играют число боеголовок МБР, их взрывная сила, а также расстояние от места запуска до цели. В условиях термоядерной войны решающее значение может иметь время подлета ракет. Наконец, поражающая мощь СНВ существенно зависит от точности их наведения на цель и степени защищенно­сти от средств ПРО противника, а также других внешних факто­ров. Важны также возможности раннего обнаружения и уничто­жения СНВ противника.

          

           Таблица 3. Изменение советско-американского "паритета" по СНВ

Виды вооружений	СССР			США
	1970	1975	1980	1970	1975	1980
Ядерные боезаряды Стратегические	1800	2800	6000	4000	8500	10 100
В том числе: Боеголовки МБР	1600	2500	5500	1800	6100	7300
Прочие боезаряды	200	300	500	2200	2400	2800
Тактические			н. д.			14 900
Боеголовки ракет ср. дал.			H. Д.			10 900
Боеголовки крылатых ракет	_	—	н. д.			1500
Авиационные бомбы	200	300	500	2200	2400	2800
Боеголовки антиракет			600			2500
Всего	1800	2800	6600	4000	8500	25 000
Средства доставки МБР с РГЧ ИН	0	30	752	260	880	1046
Прочие МБР	1300	1497	646	794	174	8
БР средней дальности	200	300	500	2200	2400	2800
Атомные субмарины с БР	2	12	25	41	41	41
Обычные субмарины с БР	67	148	137	-	-	-
Бомбардировщики	145	135	156	550	400	573
Средства наведения и обнаружения	-	-	-	-	-	-
PЛC раннего предупреждения	1	2	3	3	6	8
Источники: Nuclear Weapons Databook: US Nuclear Forces and Capabilities. Ballinger Publishing Company, 1984; Berman R., Baker J. Soviet Strategic Forces: Requirements and Responces. The Brookings Institution, 1982; World Armament and Disarmament. Stockholm International Peace Research Institut Yearbook, 1985. L., 1985.

 

           Поэтому, чтобы равенство сторон действительно соблюда­лось, необходим паритет, как минимум, по трем параметрам: 1) ударная мощь, 2) размещение и 3) средства обнаружения и на­ведения на цель. В таблице 3 приведены собранные по разным источникам сведения об изменении советско-американского “паритета” в 1970-1980 гг. К сожалению, это неполные данные. В частности количество боеголовок значительно преуменьшено, [280] так как показаны только боеголовки пусковых установок. Сведе­ния о количестве складированных и предназначенных для пере­зарядки боеголовок в официальных документах не приводятся. По оценкам Ассоциации по контролю над вооружениями в 1985 г. в США они составляли около 10 тыс., а в СССР - около 5 тыс.

           Неравноправие сторон бросается в глаза. США превосходи­ли СССР и по числу боеголовок, и по современным средствам их доставки, и по системам раннего обнаружения, слежения и наведения на цель. Стратегический “паритет” достигался толь­ко благодаря наличию у СССР большого числа устаревших типов СНВ, от которых США своевременно избавлялись. Формально договор не запрещал СССР заменять устаревшие формы СНВ современными. Однако возможности для этого ограничивались тем, что большие средства советского военного бюджета отвлекались на выполнение условий СНВ-2 по унич­тожению части МБР.

           Подписав договор СНВ-2, СССР существенно ограничил свои возможности нанесения удара по территории США, так как это можно было сделать только с помощью МБР и БРПЛ, число, типы и оснащение которых РГЧ ИН были строго лимитированы. Для США же договор открывал беспредельные возможности нанесения ядерных ударов по территории СССР как баллистиче­скими ракетами средней дальности, так и тяжелыми бомбарди­ровщиками, оснащенными бомбами и крылатыми ракетами с дальностью до 600 км. Количество этих видов вооружения не лимитировалось.

           США немедленно развили успех. Не успели высохнуть черни­ла на подписях под договором ОСВ-2, как на сессии НАТО в Брюсселе в декабре 1979 г. было принято решение о размещении в Западной Европе 572 американских ракет средней дальности, в том числе 108 баллистических ракет “Першинг-2” и 464 крыла­тых ракет GLCM. Они были способны поражать советские объ­екты до берегов Волги и 65% намеченных американцами воен­ных целей. О наращивании ядерных сил США и НАТО в Запад­ной Европе дает представление таблица 4.

           Помимо увеличения военной уязвимости, договор значитель­но ухудшил геополитическое положение СССР. До его подписа­ния Советский Союз пользовался репутацией защитника всех национально-освободительных движений, геополитического противовеса американской политической и экономической экспансии. После подписания СССР значительно сократил свое присутствие в горячих точках мира.

[281]

           Таблица 4. Ядерные вооружения НАТО и США в Западной Европе

Типы вооружений	1970	1975	1980
Ядерные боезаряды	1800 ед.	3300	5500
БР средней дальности	-	150	572
Крылатые ракеты	-	50	464
Прочие ракеты с ядерными боеголовками	800 ед.	1000	895
Бомбардировщики (США и Великобритания)	200 ед.	350	670
Прочие ядерные вооружения	500 ед.	700	870
Источник: World Armament and Disarmament. Stockholm International Peace Research Institut Yearbook, 1985.

 

           Таким образом, начав с относительно небольших уступок в области стратегических вооружений, СССР постепенно поставил под угрозу свою государственную безопасность, а затем был вы­нужден отступить перед США и в области внешней политики.

           Вопросы военной стратегии никогда не являлись в СССР предметом общественного обсуждения. Более того, они факти­чески никогда не обсуждались на заседаниях высшего законода­тельного органа СССР - его Верховного Совета или его комис­сий. Решения по ключевым вопросам национальной безопасно­сти СССР принимались его высшим руководством на основе рекомендаций, предложенных представителями советского воен­но-промышленного комплекса и военных и разведывательных ведомств. Последние трактовали понятие “оборонной достаточ­ности” в соответствии с полученными ими данными о технологи­ческом превосходстве противника, среди которых только часть была истиной. Поэтому в 1970-е годы наряду с дальнейшим увеличением ядерного арсенала СССР продолжал создавать но­вые типы танкового, артиллерийского, химического и других вооружений, развернул широкомасштабное строительство воен­но-морского флота, способного действовать в Мировом океане.

           Развитие флота потребовало создания военных и военно- морских баз на территории стран, находящихся на тысячи миль от границ СССР и его союзников. Данные о количестве этих баз и о расходах на их содержание до настоящего времени не опубли­кованы в российской печати и научных исследованиях. Можно лишь сказать, что в 1960-1980-е годы базы (сюда включены и ремонтные базы для военно-морских судов) находились с различ­ной продолжительностью на территории Алжира, Кубы, Египта, Ирака, Ливии, Корейской Народно-Демократической Республи­ки, Мозамбика, Северного и Южного Йемена, Сирии, Сомали и др. СССР оказывал экономическую и военную поддержку пра[282]вительствам стран, на территории которых находились его базы.

           23 марта 1983 г. Президент США Р. Рейган объявил о реше­нии начать реализацию широкомасштабной программы по созда­нию эшелонированной системы противоракетной обороны (ПРО) с элементами космического базирования. Впоследствии президентская инициатива получила название “Стратегическая оборонная Инициатива” (СОИ), на полуофициальном жаргоне она именовалась не иначе как “Звездные войны”. Последнее название интересно тем, что оно отражало первоначальный и довольно примитивный уровень понимания руководством США проблемы.

           Но организаторы этой программы рассчитывали не только на ее военный аспект. Их основная задача была несколько иной - втянуть Советский Союз в новую изнуряющую технологическую гонку вооружений, заставить его провести аналогичные дорого­стоящие работы, оттянуть финансовые и материальные ресурсы от развития других, более опасных для США, советских военных систем.

           Демонстративное заключение в 1985-1987 гг. договоров с союзниками о сотрудничестве в программе СОИ должно было придать большую достоверность ведущимся работам и лишь под­стегнула Москву к дорогостоящим ответным действиям.

           Именно в целях провоцирования Советского Союза к новым финансовым затратам был осуществлен один из запусков косми­ческого челнока “Шаттл”, который опустился над Москвой на высоту до 80 км. Этот демарш вызвал не только шок у россий­ского руководства, но и подвигнул к ускоренной разработке про­граммы “Буран”, на которую были затрачены миллиарды долла­ров[39]. По оценкам западных аналитиков, только на предвари­тельные научно-исследовательские работы за первые шесть лет реализации программы СОИ было израсходовано более 80 млрд долларов в ценах тех лет[40].

           Определить объем расходов СССР на военные цели как за весь период “холодной войны”, так и в отдельные годы является задачей едва ли разрешимой. Официальные цифры никогда не отражали их реальных размеров, поскольку многие военные про­граммы шли по другим статьям государственного бюджета и были “спрятаны” в расходы на гражданские цели. По подсчетам Комиссии У. Пальме, удельный вес военных расходов СССР со­ставлял в 1960 г. 12,4% его национального дохода, в 1970 г. - 12% и в 1980 г. - 5,6%. А.И. Степанов полагает, что прямые воен­ные расходы СССР с 1947 по 1991 г. составили в долларах США 1993 г. 10 039 млрд, что составляет 12,6% национального дохода [283] за эти годы. Более реальное представление, на наш взгляд, об истинных размерах военных расходов СССР в годы “холодной войны” могут дать расчеты Международного института страте­гических исследований в Лондоне, который оценивал военные расходы СССР в конце 1980-х годов в объеме 17,6% валового национального продукта.

           США израсходовали за годы “холодной войны” на военные цели 9471 млрд или 5,6% их национального дохода. Таким об­разом, более богатые США израсходовали на военные цели меньше, чем СССР. Это объясняется большей эффективностью американской экономики, сумевшей лучше использовать новейшие достижения научно-технического прогресса, так и тем, что доля США в расходах на поддержание необходимого военного потенциала НАТО составляла 30%, в то время как доля СССР в военных расходах стран Варшавского договора составляла 80%.

           Очевидно, что выдержать военно-политическое противосто­яние с таким мощным экономическим соперником в течение со­рока пяти лет СССР смог лишь благодаря сверхмилитаризации своей экономики и поддержанию низкого - по стандартам разви­тых промышленных стран - жизненного уровня своего населе­ния. Лучшие научные кадры, новейшие научно-технологические достижения внедрялись в ВПК. Концентрация материальных и интеллектуальных ресурсов на одном-двух направлениях (снача­ла - создание ядерного оружия, а затем - ракетно-космической техники) требовали максимальной мобилизации и концентрации материальных и финансовых ресурсов, которые отвлекались от развития гражданских отраслей экономики и социальных сфер. Результатом такой политики был разрыв между ВПК и граждан­скими сферами экономики, который не смогли преодолеть ни использование военных технологий двойного назначения, ни “подключение” предприятий ВПК к производству продукции гражданского назначения.

           В 1970-х годах сложившийся ранее “анклавный” характер функционирования военной экономики, включая прежде всего производство вооружения, боевой техники и научно-исследова­тельские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) стал раз­рушаться. Многие достижения, полученные в военной сфере, ши­роко использовались в сфере гражданской экономики. С совер­шенствованием и усложнением военной технологии и вооруже­ний встал вопрос о человеке, творческая и ответственная деятельность которого является главным условием успешной деятельности ВПК и поддержания боеспособности вооруженных [284] сил на необходимом для эпохи глобального военного противо­стояния уровне. А это требовало повышения жизненного уровня людей, их профессиональной подготовки и общей культуры.

           Иначе говоря, развитие советского ВПК способствовало на­учно-техническому развитию СССР в целом. Напротив, разру­шение ВПК влекло за собой ухудшение экономического потен­циала и геополитических позиций СССР, что выражалось, в ча­стности, в невозможности бесперебойного и достаточного воен­ного и экономического обеспечения своих союзников в странах третьего мира. Результатом последнего явилось падение друже­ственных СССР политических режимов в ряде стран “социали­стической ориентации” в 70-80-е годы (Гана, Алжир, Никара­гуа и др.)»[41].

           Считается, что навязанная США и их союзниками гонка воо­ружений неимоверно истощили силы советского государства. Однако до сих пор этот разделяемый многими тезис так и не на­шел фактического подтверждения.

           Начнем с того, что до сих пор неизвестны подлинные циф­ры расходов на оборону СССР. Публиковавшиеся в СССР воен­ные бюджеты выглядели откровенным издевательством. Так, в течение 20 лет с 1968 по 1987 г., официальные расходы СССР на оборону из средств бюджета составляли от 16,7 до 20,2 млрд рублей. По официальному обменному курсу это составляло менее 15 млрд долларов в год. На фоне военных рас­ходов бюджета США многие высшие государственные и даже военные деятели предпочитали открещиваться от официаль­ных бюджетных данных.

           Одним из первых это сделал министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, заявивший в мае 1988 г., что военные рас­ходы СССР составляют 19% от ВНП. Затем, в апреле 1990 г., президент Михаил Горбачев округлил эту цифру до 20%.

           Наибольший интерес у экспертов по военным расходам вызвало заявление в конце 1991 г. начальника Генерального штаба Вооруженных сил СССР генерала армии Владимира Лобова, объявившего, что военные расходы СССР составляют одну треть и даже более от ВНП. Данные генерала Лобова американские специалисты определили как соответствующие 260 млрд рублей в ценах 1988 г., то есть свыше 300 млрд долларов по официальному обменному курсу того времени. Хотя ни один из авторов вышеприведенных оценок никак их не обосновывал, эти оценки охотно принимались на веру общественностью. Почему- то считалось, что оценки в 200-260 млрд рублей (300 млрд долла­ров) и 20-30% от ВНП более отвечали здравому смыслу.

           [285] Исходя из считавшегося в те годы аксиомой военного парите­та между СССР и США как бы следовало, что и расходы обоих государств в этой сфере должны быть примерно одинаковы. Если США тратили на военные нужды около 300 млрд долларов в год, значит, и СССР должен был тратить примерно столько же. Аналогичным образом определялась и доля военных затрат в со­ветском ВНП. Если, как тогда считал Госкомстат, американская экономика была вдвое больше советской, то это как бы подразу­мевало, что доля военных затрат в советском ВНП должна была быть, соответственно, вдвое больше. Если же, как утверждали некоторые экономисты, советский ВНП уступал американскому вчетверо, отсюда следовало, что и доля советских военных рас­ходов была в четыре раза больше, то есть 24-25% от ВНП (аме­риканский военный бюджет составлял в 1986 г. 6% от ВНП).

           Следует отметить, что ни правительство, ни сами военные не отвергали полученные такими ненаучными способами оценки. Премьер-министр Николай Рыжков заверял, например, что в правительстве разрабатывается методика сопоставления совет­ских военных расходов с западными, и что через год-полтора такая методика будет готова. Маршал Сергей Ахромеев, актив­ный участник дискуссии по военному бюджету, обещал, что через год-два военный бюджет СССР будет представляться с такой же степенью детализации, как и бюджет США.

           Однако ни новой статистики, ни обоснованной методики рас­чета советских военных расходов так и не появилось. Тем време­нем никем не опровергаемые критики ВПК наполнили СМИ новыми, уже совершенно фантастическими измышлениями. Утверждалось, например, что “гонка вооружений привела к деформированию всей экономики СССР, в котором ВПК состав­лял до 80% всего промышленного производства”[42].

           Не говоря уже о вымышленных 80%, здесь все поставлено с ног на голову. Именно гражданская промышленность и сельское хозяйство, поставленные вне конкуренции, обнаружили весьма слабую заинтересованность в модернизации. Советский же ВПК был единственной в СССР отраслью хозяйства, способной произ­водить конкурентоспособную продукцию. Именно из ВПК в гражданские отрасли передавались высокие технологии и науко­емкая продукция (легкие сверхпрочные сплавы, реактивная авиа­ция, корабли на воздушной подушке и с подводными крыльями, атомные электростанции, ледоходы с атомными двигателями и т.д.). Только ВПК оказался способным, как это требовалось в постиндустриальную эпоху, к постоянному обновлению произ­водственно-технической базы и выпускаемой продукции. Так что [286] дело было не в том, что ВПК отбирал средства у гражданской промышленности, а в том, что большая часть выделяемых на модернизацию капитальных вложений гражданской промышлен­ностью не осваивалась.

           Никем не обращалось внимание на то, что советский ВПК частично находился на самообеспечении (ему принадлежали сельскохозяйственные предприятия, предприятия пищевой и лег­кой промышленности). Никто не пытался определить сколько гражданской продукции произвели и реализовали предприятия ВПК.

           Не разобравшиеся в сути дела, поощряемые СМИ, власти решились на сокращение военных расходов. В мае 1989 г. М.С. Горбачев заявил, что военные расходы составят в 1989 г. 77,3 млрд рублей. В принятом президентом решении расходы на оборону к 1991 г. должны были уменьшиться на 14,3%. Планы дальнейшего сокращения были обнародованы Н.И. Рыжковым в докладе на I съезде народных депутатов СССР: “Мы намерены настойчиво идти по пути разоружения, добиваться, чтобы удель­ный вес расходов на оборону в национальном доходе сократить к 1995 г. в 1,5-2 раза”[43].

           Однако не сокращение бюджетных расходов, а плохо проду­манная конверсия и закрытие многих предприятий привели к раз­рушению ВПК, оставив страну беззащитной перед геополитиче­скими противниками. К росту же гражданского производства это не привело. Скорее наоборот, разрушение ВПК углубило кризис всего народного хозяйства СССР. Кроме того, расходы на кон­версию были весьма значительными. Уничтожая ВПК, СССР не только лишил себя обороноспособности, но и потерял гораздо больше средств, чем шло на его содержание.

           Между тем в США огромный ВПК не только не мешает, а наоборот, содействует развитию экономики. Он не только со­здает рабочие места, но и стимулирует развитие гражданского производства для насыщения громадного спроса, предъявляе­мого работниками ВПК. В этой связи показателен штат Вашингтон, основу экономики которого до Второй мировой войны составляли сельское и лесное хозяйство. Сначала строи­тельство военно-морских баз против Японии, затем военная авиационная промышленность и производство плутония для ядерных боеголовок стратегических ракет превратили этот штат в один из наиболее развитых в отношении гражданской экономики в США.

           Причины поражения СССР в технологической войне. Можно понять сенатора Доула, который писал, что “падение советской [287] империи не было ни неизбежным, ни предопределенным объек­тивными историческими силами”[44]. И не столько лидерство Запа­да, хотя это имеет место быть, а полное “безлидерство” Москвы помогло им выиграть историческое сражение. Брежневское и по­следующее руководство СССР оказалось не способным не толь­ко рассчитать реальное соотношение сил на международной арене, оно оказалось не в состоянии осознать и сдвиги, произо­шедшие внутри страны[45].

           Действительно, проблема заключалось не в самом противо­стоянии, поскольку оно было идеологически неизбежным, а в искусстве противостояния, которым не обладало советское руко­водство.

           Финансово-экономический кризис, поразивший Советский Союз в 1980-е годы явился одновременно следствием как неэф­фективной экономической системы, так и целенаправленной подрывной деятельности США. Существенное снижение доходов в десятки миллиардов долларов и вынужденный рост расходов вынудило советское руководство обратиться за помощью к западным кредиторам. Для нейтрализации этих попыток амери­канская администрация предприняла ряд мер, которые должны были продемонстрировать неплатежеспособность Советского Союза и побудить западных инвесторов и кредиторов к отказу от предоставления СССР новых кредитов.

           Активное продвижение благородных идей гласности, демо­кратии, свободы было направлено не столько на установление демократии, сколько на разрушение стабильности советского государства, политической, идеологической, экономической и социальной базы советской власти.

           Экономическое отставание отрицательно сказывалось на внутреннем социально-экономическом развитии СССР и его союзников. В условиях ожесточенной идеологической и психоло­гической борьбы низкий (по западным стандартам) жизненный уровень населения в СССР был мощным аргументом антисовет­ской и антикоммунистической пропаганды.

           В немалой степени на научное и техническое отставание СССР оказал влияние культурный кругозор и интеллектуаль­ный уровень его руководителей, для которых было порою труд­но уяснить подлинное значение и последствия для экономики страны и ее социального развития новейших достижений (в таких, например, отраслях науки, как генная инженерия). От решения руководителей в условиях жесткого централизован­ного планирования часто зависела судьба направлений и школ научных исследований[46].

           [288] В настоящее время рассекречены и приводятся оценки экс­пертов США о роли научно-технических факторов в поражении СССР: “Советы, если хотят увеличить или удержать на нынеш­нем уровне производство некоторых видов натурального сырья, должны привлекать капитал и технологию с Запада. В восполне­нии существующих дефицитов, а также в развитии технологиче­ского прогресса важную роль может сыграть импорт. Советский Союз имеет щедрые залежи энергетического сырья, которые может экспортировать. Но стоимость их добычи растет, совет­ская экономика плохо приспособлена к повышению производи­тельности и техническому прогрессу”.

           СССР будет вынужден импортировать западное оборудова­ние, необходимое для добычи газа и угля, чтобы уменьшить па­дение добычи, а также открывать и разрабатывать новые запа­сы. Оборудование для укладки труб большого диаметра произво­дится лишь на Западе. По нашим оценкам, Советам на строи­тельстве проектируемых газопроводов до конца восьмидесятых годов будут нужны по крайней мере 15-20 млн тонн импортных стальных труб. Они также будут нуждаться в современном обо­рудовании для добычи - компрессорах большого объема и, веро­ятно, турбинах большой мощности.

           Другим искусственным приемом в экономической войне ста­ли ненужные закупки Союзом ССР зерна за границей, часть из которого оказывалась просто невостребованной и, соответствен­но, погибала. Отечественного зерна почему-то ежегодно “не хва­тало”. В 1981-1982 гг. было закуплено столько пшеницы, что мировой рынок дрогнул. Но денег тогда не считали, а получен­ные награды требовали умалчивания о случаях засоренности и зараженности купленного не по самым дешевым ценам зерна, гибели его значительных партий.

           Важный рычаг здесь - технологическая блокада, создание механизма для того чтобы не допустить Советский Союз к новей­шей высокой технологии в масштабе всего зависящего от Вашингтона и Запада мира.

           В том же направлении действовало и блокирование поставок советского газа на европейский рынок. По оценкам американ­ских экспертов, только две нитки газопровода, через которые планировалось поставлять газ в Европу, должны были приносить Советскому Союзу от 15 млрд долларов до 20 млрд долларов ежегодно. К. Уайнбергер вспоминает: “Мы и в самом деле счита­ли, что должны остановить осуществление проекта или хотя бы задержать его. Иначе он дал бы им стратегическое преимущест­во и огромный приток средств”. Причем “снижение цен на нефть [290] стало еще более актуальным, поскольку цены на природный газ ориентировались на цену на нефть. Чем ниже цена на нефть, тем меньше финансовой пользы Советскому Союзу от экспорта и нефти, и газа”[47].

           Как пишет в своей книге П. Швейцер, самым большим совет­ским экономическим предприятием был проект под названием “Уренгой-6”. Он должен был стать наиболее серьезным объек­том в торговле Запада и Востока. Для этого нужен был подзем­ный газопровод, тянущийся около 5500 км из Уренгоя на севере Сибири до советско-чехословацкой границы. Там он соединялся бы с западноевропейской газовой системой, уходившей во Фран­цию, Италию и Западную Германию. По первоначальному про­екту газопровод имел две нити.

           Кремль, не располагая технологией и соответствующей тех­никой, в 1979 г. обратился за западной помощью. Западная Евро­па, заинтересованная поставками газа, начала переговоры с Москвой, предложившей гарантированные цены на газ на 25 лет. Как и раньше, западные банки выразили согласие на финансиро­вание закупок оборудования, необходимого для строительства газопровода, а также самого строительства при пониженных процентных ставках, гарантированных правительствами. Вместе с тем западные предприятия предложили продажу высококласс­ного оборудования за будущие поставки природного газа. Но ре­ализация условий требовала сложных технологий прибрежного бурения, которые были собственностью “General Electric”, “Dresser Industries”. “Schlumberger” и “Velco”.

           Президент Рейган запретил Америке делиться технологиями и участвовать в строительстве газопровода. Это решение ударило приблизительно по шестидесяти американским фирмам, но оно приостановило планы разработки нефтяных и газовых месторож­дений СССР. Наложение Америкой эмбарго также перечеркнуло японские планы добычи нефти на Сахалине.

           Таким образом, американским аналитикам удалось нащупать самую уязвимую точку СССР - слабое развитие технологий, неф­тегазовая ориентация экспорта.

           Директор ЦРУ У. Кейси так оценивал советскую экономику: “Это мафиозная экономика. Они крадут у нас технологии, необ­ходимые для их выживания. Единственный путь, которым они могут добыть твердую валюту, - это экспорт нефти по высоким ценам. Это все так запутано, что если мы хорошо разыграем на­шу карту, то колосс рухнет”.

           С учетом установления нового порядка в мировой финансо­вой системе возможности Соединенных Штатов позволяли при[291]дать экономической войне против СССР характер не просто каких-либо отдельных санкций, а глобальной финансово-эконо­мической спецоперации.

           Политика экономической войны со стороны Запада наложи­лась на неэффективность экономической политики советского руководства. Как пишет Р. Пайпс, вместо того чтобы обогащать страну, как полагалось бы классическому империализму, совет­ский империализм крайне истощает ее ресурсы[48].

           Американские аналитики по этому поводу сделали следую­щий вывод. Если впредь еще меньшие фонды будут отпускать­ся на приобретение оборудования, промышленные предприятия неизбежно будут устаревать и изнашиваться. Даже в обычных условиях советская промышленность эксплуатирует оборудова­ние вдвое дольше, чем в западных странах. Сможет ли Совет­ский Союз просуществовать с экономикой, характеризующейся спадом почти всех производственных показателей? Безусловно, да. Сможет ли он при таких обстоятельствах оставаться вели­кой державой с притязаниями на мировую гегемонию? Конеч­но, нет[49].

 

* * *

           Оценивая эффект технологической войны США против СССР, можно сказать следующее. Технологическая война про­тив СССР явилась высшей точкой в экономической войне США против СССР, обеспечившей их победу в “холодной войне” и установление мирового лидерства. История технологической войны тесно связана с формированием американской глобальной политики.

           В период до середины 1960-х годов эта война не оказывала на страну существенного воздействия. Но с превращением СССР в “энергетическую сверхдержаву”, когда руководство СССР, связав свои надежды на возрождение страны с развитием эконо­мических отношений с западными странами, дало втянуть себя в финансовый кризис, роль технологической войны в крушении Советского Союза оказалась значительной.

 

           [290-292] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           Л.H. Нежинский. Может быть, правильнее было бы назвать ваш доклад “Технологические связи между США и СССР в послевоенные годы”, потому что название “Технологическая война...” несколько односторонне. Во многих случаях это была не столько война, сколько контакты, причем стремились обер­нуть их в свою пользу и американская, и советская стороны. Связи разные. Да, были противоречия, но были и контакты, которые, в общем-то, оказывали какое-то позитивное воздейст­вие и на развитие нашей экономики, и экономики США.

           Ю.П.Бокарев. Термин “технологическая война” принадлежит самим американцам, и я привел лишь один из документов 1950 г., где он встречается, и где задачи технологической войны постав­лены. Это не исключает технологических контактов (а они тоже были) весьма полезных для обеих сторон, но все эти контакты не должны были противоречить задачам технологической войны. Доклад посвящен именно технологической войне, а не развитию технологических связей, которые я не отрицаю. Американцы нам передавали некоторые, лимитированные КОКОМом технологии, мы в ответ передавали сырье. Это не мешало веде­нию технологической войны, именно войны, то есть ведению целенаправленных действий, направленных на подрыв про­тивника.

           Я мог бы еще привести документ из администрации Рональда Рейгана, где об этом тоже прямо говорится. Но борьба велась.

           Л.H. Нежинский. Борьба-то велась своеобразно, но было и по-другому, и были какие-то взаимные немалые перетяжки, и иногда они превышали главную линию противостояния.

           Ю.П. Бокарев. Хорошо, если они превышали. Но трудно так сказать, что они в действительности перетянули. США добились своей цели - привязали нашу страну к своим технологиям.

           Л.Н. Нежинский. Особенно это было видно в области воен­ных технологий. Тут американцы использовали все, что знали о [293] наших технологических отраслях, но и мы много знали о том, что у них делается, и использовали это активно. Это было не менее двух третей действий нашей разведывательной службы, ибо по­нимали, что это значит для страны, для экономики, для государ­ства и общества.

           Ю.П. Бокарев. Считая, что доклад короткий, я не стал на этом останавливаться. Особый сюжет - о технологической вой­не в области вооружений.

           Скажем, здесь была попытка (и она осуществилась) как бы заставить Советский Союз тратить большие деньги на разработ­ку технологий. Иногда навязывалось ложное направление, как, например, СОИ, а иногда это было вполне реальное направле­ние, такое, как, например, пилотируемый спускаемый корабль. На “Буран” были затрачены миллиарды долларов, но его так и не запустили в производство.

           Потом, что это такое, когда Советский Союз и Соединенные Штаты договариваются о сокращении стратегических ядерных вооружений: вот столько-то пусковых шахт, столько-то ракет. После этого Соединенные Штаты предлагают технологию ракет с разделяющимися боеголовками. Это их инициатива. И мы опять вынуждены технологически догонять, опять пытаемся что- то противопоставить, тратим гигантские суммы. Позже были установлены ограничения на ракеты с разделяющимися боего­ловками. Запретили. Тогда появились крылатые ракеты. Опять мы что-то вынуждены предлагать. Инициатива все время исхо­дит со стороны Соединенных Штатов. В американских докумен­тах говорится, что ставка была сделана на финансовое изматыва­ние, на подрыв советской системы.

           А.К. Соколов. Когда вы формулировали выводы, то говори­ли, что дело в технологическом отставании, ссылаясь на отсутст­вие в Советском Союзе конкуренции. Конкуренция была налицо. Речь шла о конкуренции между двумя державами. Вот она - кон­куренция. Но в то же время вы говорили, что советская экономи­ка в соревновании двух систем была обречена. Значит, причины были глубже отставания. Дело было не в конкуренции.

           Ю.П. Бокарев. Конкуренция между США и СССР была мощ­ным стимулом экономического развития Советского Союза. Но это не затрагивало всей экономики, а только определенную ее часть. Для того чтобы развивать современные технологии, скажем, не военного характера, или военного, но не выходящего на уровень конкуренции со второй сверхдержавой, нужна была внутренняя конкуренция - конкуренция между самими предпри­ятиями внутри страны, а не между странами. А она отсутствовала.

           [294] Представьте себе ситуацию, когда, скажем, Госплан выясняет, что для развития какой-то отрасли нужно закупить такую-то тех­нологию. Выделяются средства, технология поступает. На заводе ее складывают во дворе. Она лежит несколько лет, часто портит­ся от таких условий и не устанавливается. Возможно ли такое в условиях Запада, где конкуренция просто вынуждает быстро ме­нять технологии? Ведь Советский Союз - уникальная страна.

           Л.Н. Нежинский. Тут вступает не фактор технологического сотрудничества и противостояния, а социально-политическое устройство как главный фактор.

           Ю.П. Бокарев. Да, две системы соревновались. Эта конкурен­ция действительно двигала вперед и науку. Но все сферы эконо­мической жизни она не затрагивала. Внутренней конкуренции не было, и в результате советская экономика являла собой очень сложную картину. На Западе в последние годы существования Советского Союза совершается постиндустриальная революция. Появляются страны технологического ядра - скажем, Соединен­ные Штаты. Появляются страны первого технологического эше­лона с передовой технологией, но не торгующие ею. Они сами покупают технологии, но их экономика вооружена новейшей западной технологией. Появляются страны второго эшелона, где происходит переход от устаревшей технологии к более новой. Третий эшелон - страны с устаревшей технологией, где еще этот переход не начался.

           К какому эшелону отнести Советский Союз и Россию как на­следницу Советского Союза? Да ни к какому! Советский Союз оказался в уникальной ситуации страны с множественностью технологических укладов. И это следствие отсутствия внутрен­ней конкуренции.

           В.А. Шестаков. А если иначе поставить вопрос? Докладчику не дали возможности развернуться во всю ширь. Поэтому тот вопрос, который уже возникал раньше: если это не инструмент войны, то все-таки война США против СССР или война между СССР и США, то есть США-СССР. Это один аспект. И второй. Это все-таки ре­зультат недомыслия или генетическая предопределенность?

           Ю.П. Бокарев. Последний вопрос - очень сложный, но я по­пытаюсь на него ответить.

           Первое. Война велась как бы с двух сторон. В этой войне Со­ветский Союз выступает в позиции обороняющегося. Он ворует технологии, и это - способ обороны.

           В.А. Шестаков. Война требует очень многого: в том числе ка­ких-то юридических моментов. И мне кажется, что это просто инструмент “холодной войны” или поливойны. Правильно?

           [295] Ю.П. Бокарев. Да. Я говорил о том, что “холодная война” включает элементы технологические. Но юридические докумен­ты также налицо - директивы Президентов США.

           В.А. Шестаков. И еще вопрос о технологической предопреде­ленности.

           Ю.П. Бокарев. Да. Вообще вопрос политического руководст­ва в Советском Союзе был очень болезненным. И квалификация руководства в верхних эшелонах власти тоже сказывалась на эко­номике страны. Известный американский политик сказал, что “проиграла не столько ваша система, проиграли ваши лидеры”.

           Если взять только саму советскую систему, то мне кажется, что у нее есть определенные с дореволюционной экономикой корни. (П.Н. Зырянов: бесспорно). И поэтому какая-то генетич­ность здесь есть, она передается из поколения в поколение от одной системы к другой, в частности, проявляется и сейчас.

           А.К. Соколов. Я пытаюсь вас на рынок навести, на конкурен­цию, говорить о результате конкуренции, не только конкурен­ции, но экономических вопросов в целом, которые сейчас остро встают.

           Почему экономические реформы потерпели неудачу? Поче­му Китай дал такой пример, такой ход экономического развития, экономических реформ, таких его темпов?

           Ю.П. Бокарев. Важный вопрос - почему те же самые меры в Китае дали результаты, а у нас не дали?

           Аренда предприятий, аренда земли, переход к мелкому кре­стьянскому хозяйству, к кооперативу - для Китая это основа хозяйственного возрождения. Для нас же они не сыграли сущест­венной роли в развитии экономики. У нас кооператив момен­тально превращается в организацию по переводу денег на запад. Он получает лицензию на торговлю за рубежом, заводит там счета. Что касается арендных отношений, то первоначально какое-то движение было, но потом оно заглохло, потому что пра­ктически ничего не давало тем, кто работал на этих предприяти­ях. Вот система.

           Можно так периодизировать экономическую историю: стра­ны с аграрной экономикой, страны с индустриальной экономи­кой, страны с постиндустриальной экономикой. В этом плане Советский Союз и Соединенные Штаты были одинаково в ряду стран с индустриальной экономикой. Но вот в области социаль­ных отношений здесь уже начинается большая разница. Собст­венно сама организация социальных отношений в нашей стране была источником сохраняющейся, а позже и углубляющейся отсталости нашей страны от стран развитого Запада.

           [296] А.К. Соколов. У вас какие-то спорные утверждения по пово­ду экономической отсталости в исторической ретроспективе.

           Ю.П. Бокарев. Здесь есть противоречия, но это противоречия самой исторической действительности.

           П.Н. Зырянов. Связь экономической системы дореволюци­онной и советской является бесспорной. В отличие от многих стран Запада, в России всегда существовал мощный сектор экономики, в том числе и промышленный сектор. Это были казенные заводы, которые в основном работали на армию. Они финансировались государством, вся их продукция поступала в распоряжение казны. На этих заводах была очень своеобразная экономика - производство финансировалось, но никогда речь не шла о себестоимости, о цене, о выгоде. После революции, несмо­тря на всю идеологическую риторику, эти принципы были пере­несены на всю экономику: сначала на промышленность, а потом и на сельское хозяйство с момента коллективизации.

           У нас потому сейчас не все ладится в экономике, что мы ни­чего не сделали для ограничения этого хозяйства хотя бы в аг­рарном секторе. Наше сельское хозяйство всегда основывалось “на двух китах”, между которыми было соперничество: это круп­ное землевладение и мелкое крестьянское хозяйство. В совет­ские годы мелкое хозяйство было совершенно задавлено. Когда у нас политические декорации сменились и представилась воз­можность вернуться к здоровым устоям сельского хозяйства, то ставка опять была сделана на крупное хозяйство. В этом одна из причин, почему у нас сельское хозяйство находится в таком застойном состоянии и в том, что мы не можем развернуть свое производство так, как Китай.

           Л.Н. Нежинский. Ю.П. Бокарев поставил проблему, которая, конечно, выходит далеко за рамки заявленной темы. Речь идет не только о технологической войне или сотрудничестве между Советским Союзом и США в послевоенные десятилетия, то есть в период, который наши историки характеризуют как период так называемой “холодной войны” - именно так называемой. Пото­му что какая она была “холодная”, когда шла война в Корее, где погибли миллионы людей, когда была война во Вьетнаме, где погибли сотни тысяч людей и т.д.? Но фактически поставлена проблема, которая нуждается в дальнейшем углубленном изуче­нии и освещении.

           Речь идет о сущности и оправданности или, если хотите, не­оправданности той социально-экономической системы, которая существовала в Советском Союзе, а, кстати, и в довоенное вре­мя, и после войны, а особенно в послевоенные десятилетия, о ее [297] проблемах, о ее промахах и достижениях, и о каких-то ее прома­хах и неудачах. Это сегодня все признают и докладчик это при­знает в сравнении, то есть в компаративистском плане с развитием той социально-экономической системы, которая существовала, в частности, в Соединенных Штатах Америки в послевоенные десятилетия.

           Там тоже было не все так просто, как мы все знаем, там бы­ли свои проблемы, но они находили свои пути к их разрешению.

           У нас эти пути очень слабо прокладывались и не находили своего разрешения. Это привело к тому, что мы имели в конце концов в СССР во второй половине 80-х годов, а также в самом начале 90-х годов.

           Следует и дальше разрабатывать этот комплекс проблем, продумав какие-то магистральные его направления.

           Ибо одно дело, скажем, в области развития сельского хозяй­ства в Советском Союзе или того же фермерского хозяйства в Соединенных Штатах Америки, и совсем другое дело - развитие военной технологии в СССР и в Соединенных Штатах Америки, ибо это очень серьезные, в значительной мере разные направле­ния, которые развивались на разной основе. И нам крайне важно начинать анализировать, какие же пути прошел Советский Союз в этом направлении и какие пути прошли те же Соединенные Штаты Америки.

           Я не касаюсь общих вопросов - о сущности социально-эконо­мического устройства государственного, общественного и разницы между ними в Советском Союзе и Соединенных Штатах Америки. Это отдельная магистральная проблема и важно посте­пенно прилагать усилия для нашего научного, объективного изучения и освещения этих проблем.

           Но что касается сотрудничества в области технологий и в этой связи экономического развития, то будет правильно, если вы в ближайшее время продумаете это направление ваших даль­нейших исследований этого комплекса проблем, ибо он, конечно, чрезвычайно важен, чрезвычайно актуален и в историческом, и в научно-познавательном современном значении этой темы. Конечно, работы по этой проблематике для нас чрезвычайно важны и необходимы.