Особенности развития семейных форм воспитания детей-сирот в Советской послереволюционной России. 1920–1930-е годы

Автор
Смирнова Татьяна Михайловна

Аннотация

Статья посвящена проблемам развития в послереволюционной России системы воспитания детей, лишенных родительской опеки. В центре внимания автора находятся такие вопросы, как патронатное воспи­тание и практика передачи детей на коллективную опеку колхозам, совхозам или рабочим бригадам.

Ключевые слова
социальная политика, социальное воспитание, пат­ронирование, усыновление, опекунство, социальное сиротство, детская беспризорность, детская безнадзорность

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Смирнова Т.М. Особенности развития семейных форм воспитания детей-сирот в Советскойпослереволюционной России. 1920–1930-е годы // Труды Института российской истории. Вып. 10 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Ю.А.Петров, ред.-коорд. Е.Н.Рудая. М., 2012. С. 259-278.

Текст статьи

[259]

Т.М. Смирнова

ОСОБЕННОСТИ РАЗВИТИЯ СЕМЕЙНЫХ ФОРМ ВОСПИТАНИЯ ДЕТЕЙ-СИРОТ В СОВЕТСКОЙ ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ. 1920–1930-Е ГОДЫ[*]

           По официальной статистике в 2008 г. в России насчитывалось около 800 тысяч беспризорных детей, что более чем на 100 тысяч превышает численность беспризорников в СССР после Великой Отечественной войны. Численность в России так называемых «без­надзорных» детей к началу 2000-х годов достигала по разным оцен­кам от 2 (по данным Генпрокуратуры) до 6 (по подсчетам некоторых независимых экспертов) миллионов[1]. Очевидно, что данная про­блема носит чрезвычайно сложный комплексный характер. Между тем, нередко приходится сталкиваться с упрощенным толкованием причин современного социального сиротства в России, якобы обу­словленного советским наследием, прежде всего, — насаждением в послереволюционной России общественных форм воспитания детей в ущерб семейному воспитанию. Именно советскими традициями примата государственного воспитания над частным нередко объяс­няют стремительный рост численности в России «отказных» детей, а также причины отсутствия в отечественной культуре традиции усы­новления сирот.

           Однако советское наследие уходит все дальше в прошлое. Прио­ритет семейного воспитание детей, по тем или иным причинам оставшихся без попечения родителей, был юридически оформлен в [260] России более десяти лет назад, в 1996 г. Наиболее предпочтительной формой семейного воспитания сирот признано семейное воспита­ние и прежде всего — усыновление. Развернутая в прессе кампания по пропаганде усыновления, на первый взгляд, привела к некото­рым положительным сдвигам. Тем не менее, в целом ситуация лишь усугубляется. Определенные успехи в развитии семейных форм вос­питания детей-сирот при ближайшем рассмотрении оказываются внешними. Рост «отказничества» по своим темпам опережает разви­тие института усыновления. Одновременно набирает темпы и такое специфически российское явление, как «разусыновление».

           Очевидно, что для адекватной оценки причин сложившей­ся ситуации и поиска продуктивных методов ее решения было бы полезно всесторонне объективно проанализировать особенности развития в России семейных форм воспитания сирот, таких как усыновление, опека, патронирование. В последние годы изучению этого вопроса уделяется большое внимание. Однако основу исто­риографии данной темы составляют работы юристов, педагогов, детских психологов и социальных работников. Так, об усыновлении пишут в основном юристы, специалисты в области гражданского и семейного права[2]. О патронировании до недавнего времени писали преимущественно педагоги, социальные работники и сами патро­натные родители[3]. В результате в центре внимания исследователей оказывается изучение развития законодательства, изменений юри­дических норм в сфере усыновления, опекунства и прочих альтер­нативных форм устройства детей-сирот; обмен опытом между пе­дагогами и социальными работниками; анализ работы отдельных социальных структур и учреждений опеки и попечительства либо достижений отдельных регионов в деле борьбы с сиротством и т.д. Несмотря на значительные успехи, достигнутые в последнее деся­тилетие отечественной и зарубежной историографией в деле изуче­ния воспитания в Советской России детей, лишенных родительской опеки, комплексного исследования многогранной проблемы разви­тия в СССР семейных форм воспитания сирот во всей ее полноте и в исторической ретроспективе на данный момент, к сожалению, нет. В частности, практически не изучена проблема развития в Со­ветской России института усыновления (а точнее, причины его не­развитости); слабо изучена практика патронирования и передачи детей на коллективную опеку колхозам, совхозам или рабочим бри­гадам[4]. Между тем, именно сейчас, в условиях крайне противоречи­вого развития различных форм семейного воспитания осмысление отечественного опыта в этой сфере, осознание прошлых ошибок и их причин представляется крайне важным.

           [261] ОСОБЕННОСТИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ-СИРОТ В ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ

           В развитии советской системы воспитания детей, лишенных роди­тельской опеки, можно выделить несколько этапов. Первый — пери­од формирования советской «детской» политики, когда, по меткому выражению В.П. Лебедевой, возглавлявшей в Наркомате здравоохра­нения РСФСР отдел охраны материнства и детства, власти «пригорш­нями бросали лозунги в массу, ставили задания себе и торопливо, стремительно строили»[5]. Несмотря на очевидную «торопливость» и неопределенность государственной «детской» политики, в ней с пер­вых же дней просматриваются определенные тенденции. В частности, в сфере защиты детей, лишенных родительской опеки, данный пери­од характеризуется, прежде всего, их передачей под опеку государства.

           В первые же дни существования Советской власти забота о детях была провозглашена «непосредственной обязанностью государства». Декрет СНК от 31 декабря 1917 г. провозгласил государство «другом и опекуном» всех детей Республики, а «заботу о ребенке — прямой забо­той государства»[6]. На государственную власть была возложена полная ответственность за материальное обеспечение, образование и духовно­нравственное развитие всех детей и, в первую очередь, тех из них, кто по тем или иным причинам был лишен родительской опеки. В соответ­ствии с этим, в деле воспитания сирот основная ставка была сделана именно на государственные детские дома. Логическим продолжением провозглашения приоритета социального воспитания и принципа от­ветственности государства за благосостояние и воспитание детей стал запрет усыновления (ст. 183 Кодекса законов о браке, семье и опекун­стве 1918 г.). Как пояснялось во введении к Кодексу (КЗоБСО), усы­новление было запрещено, прежде всего, в целях защиты интересов детей — из опасений их эксплуатации в крестьянских семьях[7]. Следу­ет отметить, что после юридической отмены института усыновления, он не прекратил свое существование полностью. Сохраняли свою силу ранее возникшие усыновления (дети, усыновленные в дореволюцион­ный период, приравнивались к родственникам по крови). Допускалось также усыновление, связанное с национальными традициями. В част­ности, Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 15 сентября 1924 г. («О дополнительных изъятиях, допускаемых при применении в Авто­номной Туркменской ССР Кодекса законов об актах гражданского со­стояния, брачном, семейном и опекунском праве») разрешалось усы­новление в отношении коренного населения Туркменистана.

           В отличие от усыновления, опека не только была сохранена Се­мейным кодексом 1918 г., но и в соответствии со ст. 184—246 КЗоБСО [262] должна была занять весьма значительное место в социалистической системе воспитания детей, лишенных родительской опеки. Однако, в соответствии с новыми принципами социальной работы основу си­стемы опекунства отныне составляла государственная опека в лице Народного Комиссариата соцобеспечения и его местных отделов (в декабре 1920 г. система опекунства и попечительства была передана в ведение Наркомпроса)[8]. Полномочия органов опеки и попечитель­ства были достаточно широки. В соответствии с инструкцией Нарко­мата соцобеспечения об организации в составе местных отделов со­циального обеспечения подотделов опеки, им предоставлялось право устанавливать опеку не только над сиротами, но и над семейными детьми. Однако в условиях послереволюционной разрухи, граждан­ской войны и массовой беспризорности, отделы опеки не успевали даже всерьез заняться устройством осиротевших детей, не говоря уже об установлении опеки над детьми, воспитывавшимися в семьях.

           Наряду с государственной допускалась и частная опека над сиротами, причем из права граждан она превращалась в их гражданский долг (в со­ответствии со ст. 195 КЗоБСО граждане РСФСР не имели права «отказы­ваться от принятия на себя опеки»). В первые послереволюционные годы частная опека на практике практически не применялась, выражаясь сло­вами известного российского правоведа П.И. Люблинского, вплоть до конца 1920 г. она являлась не более чем «пустым местом»[9].

           Достаточно широко распространенное в дореволюционной России патронатное воспитание детей-сирот (так называемый «кормилично­питомнический промысел», т.е. раздача детей в крестьянские семьи на вскармливание и воспитание) в Семейном кодексе 1918 г. даже не упоминалось. Частное патронирование было признано не соответ­ствующим как задачам реального обеспечения благополучия детей, так и основным принципам советской социальной политики. Тем не менее, отсутствие в Семейном кодексе 1918 г. запрета патронатного воспитания, впоследствии дало возможность для его достаточно ши­рокого применения сначала «в виде исключения», а затем и в качестве общеупотребимой практики[10].

           Таким образом, в первые годы Советской власти, несмотря на приоритет государственного воспитания детей-сирот, забота о них не ограничивалась лишь их воспитанием в детских домах, колониях и прочих детских учреждениях закрытого типа. Реальная ситуация была не столь однозначна.

           В частности, приоритет семейного воспитания никогда не оспари­вался в отношении младенцев. Отдел Охраны материнства и младен­чества (ОММ) Наркомздрава РСФСР, в ведении которого находились все вопросы охраны детей в возрасте до трех лет, с первых же дней [263] своего существования последовательно отстаивал семейные ценности и необходимость именно родительского, а не общественного воспи­тания. В материалах ОММ неизменно подчеркивается стоящая перед государством задача приложить максимум усилий для сохранения ребенку матери. «Сохранение ребенку матери — первейшая задача: луч­шая для него “капля молока” — из материнской груди», — говорилось в частности в циркулярном письме отдела ОММ от 21 мая 1918 г.[11] Раз­витие государственной поддержки семей и матерей-одиночек рассма­тривалось руководством органов ОММ в качестве одного из наиболее эффективных методов предотвращения детской безнадзорности и беспризорности. Так, в 1920 г. на Первом совещании ОММ приори­тетным направлением было признано развитие сети детских учрежде­ний для детей, проживающих в семьях (ясли, детские консультации, молочные кухни). Приюты же для грудных сирот и подкидышей ре­комендовалось открывать лишь «в случае крайней необходимости». При этом подчеркивалось, что приюты должны быть «мелкого типа» преимущественно с грудным вскармливанием детей[12]. Одновременно была организована массовая кампания поддержки матерей-одиночек и предотвращения подкидывания ими детей. Усилиями органов ОММ создавались общежития для матерей-одиночек с грудными детьми, а при общежитиях — специальные мастерские для их трудоустройства[13]. Большое внимание органы ОММ уделяли развитию патроната, но призывали применять его с крайней осторожностью. В частности, в апреле 1923 г. в основном докладе на II-м Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества подчеркивалось, что патро­нирование грудных детей возможно лишь «в тех местах, где имеется хорошо поставленная консультация с врачом-специалистом и патро­нажными сестрами» и проводиться оно должно исключительно под контролем местных отделов ОММ и под систематическим наблюде­нием врача и патронажных сестер детских консультаций. Благодаря соблюдению этих правил, патронирование грудных детей и детей в возрасте до трех лет позволило в середине 1920-х годов значительно снизить уровень смертности детей данной возрастной категории[14].

           В отношении детей более старших возрастов, особенно детей­подростков, ситуация была сложнее и противоречивее. Воспитанию «нового человека», «борца за коммунистическое общество» придавалось важное идеологическое значение, и, следовательно, ведущая роль в нем отводилась государству. В первые годы Советской власти, характеризу­ющиеся радикальным сломом всей социально-политической системы, идеи целесообразности замены семейного воспитания общественным неоднократно поднимались на популярных в те годы конференциях, совещаниях и съездах по охране материнства и детства. Однако декла[264]рируемый большевистской властью приоритет социального воспита­ния над частным не следует отождествлять с распространенными в те годы радикальными идеями теории общественного воспитания, выска­зываемыми такими его сторонниками, как А.М. Коллонтай, П.А. Ле­пешинский и др. Исходя из понимания воспитания, прежде всего как пути к «осуществлению общественного блага», отдельные наиболее ра­дикально настроенные педагоги и политики высказывали даже предло­жения лишать родительских прав родителей, которые дают своим детям «воспитание, противоречащее всем началам нового строя», несмотря на хорошее («с обывательской точки зрения») обращение с детьми[15]. Од­нако эти и им подобные идеи так и не получили по-настоящему массо­вый характер и на практике реализованы не были. Напротив, ценности традиционного семейного воспитания не отрицались и многими со­ветскими идеологами и практиками коллективных форм воспитания. В частности А.С. Макаренко в своих работах неоднократно подчерки­вал ответственность родителей за судьбу ребенка и важность родитель­ской любви для формирования полноценной личности: «Если вы родили ребенка, — это значит, на много лет вперед вы отдали ему все напряже­ние вашей мысли, все ваше внимание и всю вашу волю […] Люди, воспитан­ные без родительской любви, часто искалеченные люди». На вопрос вооб­ражаемого собеседника о том, кто несет ответственность за воспитание ребенка, Макаренко решительно отвечает: «…за воспитание ребенка от­вечает семья, или, если хотите, родители»[16].

           Первый опыт патронирования в Советской России был вынуж­денным: в 1918 г. руководство Московского губернского отдела соц­обеспечения приняло решение временно разместить в семьях крестьян подмосковных деревень детей из бывших приютов и воспитательных домов. Детей распределяли по семьям в спешке, без учета желания и материальных возможностей крестьян. В результате к концу 1920 г. смертность среди размещенных в крестьянских семьях детей приня­ла, по свидетельству А.Д. Калининой, бывшей в то время комиссаром Московского губернского отдела социального обеспечения, «катастро­фические размеры». Применение частного патроната было признано ошибочным[17]. Тем не менее, весной 1921 г. в условиях голода Комиссия по улучшению жизни детей при ВЦИК (Деткомиссия ВЦИК) вновь приняла решение «ввиду недостаточного количества детских домов и т.п. учреждений социального воспитания» временно в виде исключения разрешить «размещение детей голодающих губерний у частных лиц»[18].

           В соответствии с разработанными Деткомиссией ВЦИК совмест­но с Наркомпросом РСФСР специальными «Правилами о размеще­нии детей голодающих губерний у частных лиц» и многочисленными инструкциями, основным принципом патронирования должен был [265] стать принцип добровольности, — размещать детей следовало только в семьях, самостоятельно изъявивших желание взять на воспитание ребенка. Перед передачей ребенка в семью представителям местного отдела народного образования следовало провести тщательное обсле­дование бытовых условий в ней, а местные отделы правовой защиты несовершеннолетних обязывались заполнить на каждого ребенка под­робную анкету. Для последующего контроля динамики физического состояния ребенка в патронатной семье состояние его здоровья пред­писывалось фиксировать в специальных медицинских актах. Местные органы власти также обязывались каждый год выдавать патронируе­мым детям по 1 платью, 3 смены белья, по одной паре зимней и лет­ней обуви, рукавицы и шапку, а также раз в три года выдавать пальто. Кроме того патронатной семье полагалось выплачивать регулярное пособие. За воспитанием ребенка должен был следить назначаемый из числа ответственных советских работников «коллективный опекун», которому полагалось посещать своего подопечного не менее одного раза в неделю[19]. При соблюдении всех этих условий патронирование действительно могло бы стать эффективным способом сокращения детской беспризорности и главное — детской смертности. Однако в экстремальных условиях социально-политической нестабильности, экономической разрухи и голода, а также отсутствия квалифицирован­ных социальных работников не выполнялся даже основополагающий принцип патронирования — добровольность, не говоря уже о прочих условиях. По свидетельству современников, в патронатных семьях де­тям жилось тяжело, они нередко подвергались эксплуатации и униже­ниям, дискриминации по национальному и религиозному признакам.

           Тем не менее, в январе 1922 г. Петроградская областная конференция по правовой защите несовершеннолетних единогласно приняла реше­ние о необходимости «развить практику частного (семейного) патрона­та, ныне применяемого в отношении детей из голодающих губерний». Резкое сокращение финансирования детских домов в 1923—1924 гг. вы­нуждало их руководство в экстренном порядке сокращать численность своих воспитанников. И снова выход из критической ситуации попы­тались найти в развитии патронирования. Учитывая печальный опыт, работники органов защиты детей, педагоги и врачи неоднократно под­черкивали, что применение патронирования желательно, но лишь при установлении «надлежащих гарантий против возможных злоупотребле­ний», при условии обязательной материальной поддержки патронатных семей, а также организации обучения и медицинского обслуживания их воспитанников[20]. Однако все эти рекомендации так и остались лишь по­желаниями. На практике развитие патронирования приняло характер очередной кампании. Между местными властями возникло своеобраз[266]ное соревнование за успешное выполнение задания центра. Они развер­нули широкую агитацию с призывом брать детей-сирот на воспитание в семьи и, едва добившись каких-то результатов в этом вопросе, спешили отрапортовать в центр о достигнутых успехах, не озадачивая себя про­веркой тех условий, в которых оказались дети. Данные о численности размещенных в семьях детей регулярно размещались в агитационно­пропагандистских листовках, на страницах центральной и местной пе­чати. Данные же о численности детей, возвращенных крестьянами, или сбежавших от своих патронатных опекунов, придавались огласке крайне редко. По данным Т.П. Бибанова, в 1923—1924 гг. в 32 губерниях РСФСР в патронатные семьи было передано свыше 52 тысяч детей-сирот. К со­жалению, Бибанов ничего не пишет о том, как сложилась дальнейшая судьба этих детей, как обращались с ними опекуны, была ли у них воз­можность учиться и т.п. Исследователь справедливо отмечает, что ячейки Всероссийского общества «Друг детей» (ОДД) обследовали семьи, взяв­шие на воспитание детей, помогали им налаживать быт[21]. Можно доба­вить, что подобные выборочные обследования проводили и комсомоль­ские организации, местные уполномоченные Деткомиссии, инспекторы РКИ. Однако обследования эти не носили систематический характер, а проходили в форме очередной кампании. Разработанная Деткомиссией ВЦИК и Наркомпросом система контроля над патронатными семьями на практике не работала, а случайные разовые проверки не могли спа­сти положение. Как явствует из материалов обследований крестьянских патронатных семей начала 1920-х годов, жизнь их воспитанников была крайне тяжелой: у них «в большинстве случаев отсутствовало все (под­черкнуто в документе. — Т.С.), одежда, обувь, а также и скудное пита­ние», «никакой воспитательной работы» не проводилось, и «в огромном большинстве своем дети эксплуатировались крестьянами»[22].

           Постепенно число противников патронирования стало расти даже среди работников детских домов, поначалу активно выступавших за его развитие. Вынужденное в 1920-х годах регулярно осуществлять «разгрузку» детдомов, их руководство возлагало на патронирование большие надежды. Однако вскоре, вследствие систематического от­каза крестьян от детей и бегства последних, оно пришло к выводу о том, что более перспективным путем борьбы с беспризорностью яв­ляется материальное укрепление детдомов, их обеспечение мастер­скими и подсобными хозяйствами, улучшение качества обучения воспитанников детских домов, а также разукрупнение детских учреж­дений с целью приближения условий жизни их воспитанников к се­мейным. «Казалось бы, отсюда один выход, — писала по поводу край­ней перегруженности детских домов заведующая отделом народного образования Иркутской губернии М. Золотарева в 1924 г., — направ[267]ление ребят в деревню для распределения их по отдельным крестьянским семьям, где бы они, приучаясь к сельскохозяйственному труду, посте­пенно становились бы работниками деревни. Но если мы примем во вни­мание неуклонный возврат детей крестьянами, потерю детьми коллек­тивных навыков, которые прививаются в детдомах через комсомольские и пионерские объединения, — то мы должны сказать, что и этот выход не даст нам желательных результатов и, главное, быстрого успеха»[23].

           Таким образом, на протяжении первой половины 1920-х годов развитие патронирования имело противоречивый и неравномерный характер. К нему периодически прибегали в качестве «исключитель­ной меры», вызванной экстремальными условиями. Однако экстре­мальные условия неизбежно сказывались и на методах практическо­го осуществления патронирования, — в спешке, с нарушением всех инструкций и правил. В результате, патронирование нередко из спо­соба борьбы с детской беспризорностью превращалось в эти годы в дополнительный фактор ее роста[24].

           НАЧАЛО МАССОВЫХ КАМПАНИЙ ПАТРОНИРОВАНИЯ

           Со второй половины 1920-х годов развитие патроната приобретает новый характер, что в значительной мере связано с постепенным осознанием в стране необходимости восстановления ценностей се­мейного воспитания, как одной из главных составляющих борьбы с детской безнадзорностью и вытекающими из нее формами асоци­ального поведения детей.

           Впервые после 1917 г. государственные органы попытались пере­нести акцент с борьбы с беспризорностью как таковой и ее послед­ствиями на борьбу с ее причинами. Еще до принятия в 1926 г. нового Семейного кодекса как в педагогической практике, так и в государ­ственной политике наметился поворот к пониманию крепкой семьи и семейных ценностей как основы профилактики детской безнадзор­ности и беспризорности. В соответствии с этим, в вопросах воспита­ния детей, лишенных родительской опеки, было рекомендовано пе­ренести приоритет с их общественного воспитания в государственных детских учреждениях на различные формы семейного воспитания, и прежде всего, — патронирование. ВЦИК и СНК РСФСР приняли ряд постановлений, стимулирующих передачу детей на воспитание в семьи трудящихся[25]. Этот курс встретил широкую поддержку пе­дагогов, детских врачей, социальных работников. В 1926 г. был вос­становлен институт усыновления. С этого момента власть всячески поощряла усыновление гражданами сирот и взятие их под опеку. Од[268]нако продуманной государственной политики в этом отношении не было. Систематическую плановую работу, направленную на развитие института усыновления, не проводили ни органы опеки, ни Детко­миссия, ни какие-либо другие государственные органы. Любопытно, что усыновление, за крайне редким исключением, даже не упомина­ется ни в отчетах детских домов о «выбывших» воспитанниках, ни в планах местных Деткомиссий по борьбе с беспризорностью. В част­ности, в ежегодных отчетах детских домов и местных Деткомиссий в разделе «Выведено из детских учреждений» в качестве основных форм устройства воспитанников указываются следующие: патронирование в крестьянские семьи, патронирование в семьи кустарей, устроено на производство, устроено в профтехучилища и другие учебные заведе­ния, устроено в колхозы и совхозы, в Красную Армию, к родным. Усы­новление же упоминается в единичных случаях. Так, например, в от­четах местных Деткомиссий за 1926—1927 гг. сведения об усыновлении дали Нижегородская и Костромская губернии, в которых за отчетный период было усыновлено соответственно 182 и 62 ребенка[26]. Нередко встречается неопределенная формулировка «устроено в семьи», одна­ко, что конкретно подразумевается под этим «устройством», — патро­нирование, опекунство или усыновление, — остается неясным. В отче­тах и планах 1930-х годов усыновление практически не упоминается.

           Если об усыновлении, как массовом социальном явлении в совет­ском обществе, можно говорить лишь применительно к периоду Ве­ликой Отечественной войны, то практика передачи детей под опеку и в патронатные семьи заметно расширяется начиная со второй полови­ны 1920-х годов. Опекунами становились, прежде всего, родственни­ки, реже соседи. Иногда опекунство оформляли и совершенно посто­ронние люди, причем не всегда по собственной инициативе, зачастую вынужденно по поручению органов опеки. К сожалению, мы не рас­полагаем точными статистическими данными о развитии института опекунства в эти годы в целом, лишь приблизительными данными по отдельным регионам. В частности, детские дома Нижегородской губер­нии за 1926/27 годы передали под опеку 225 воспитанников, а из дет­ских домов Ленинградской области за 1927/1928 годы под опеку было отдано 1507 воспитанников[27]. В Москве в середине 1930-х годов на опе­кунстве находилось около 10 тыс. детей[28]. Сколько из этих детей обрели в семьях своих опекунов реальную заботу, установить, к сожалению, не­возможно ввиду слабости контроля государственных органов над опе­кунскими семьями. В то же время достоверно известно, что нередко опекунство оформлялось исключительно из корыстных побуждений, в частности, для прописки на жилплощадь опекаемых детей[29]. Случалось, что опекаемые подростки становились и жертвами сексуального наси[269]лия со стороны своих опекунов. Контроль над выполнением опекунами возложенных на них обязанностей усилился лишь во второй половине 1930-х годов. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 31 мая 1935 г. «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности» установило уголовную ответственность для опекунов, злоупотребляющих своими правами или не выполняющих свои обязанности[30].

           Из всех форм семейного воспитания сирот наибольшее разви­тие получило в эти годы патронирование, несмотря на то, что горь­кий опыт начала 1920-х годов обусловил если не скептическое, то, во всяком случае, настороженное отношение к нему со стороны многих педагогов, социальных работников и сотрудников детских домов. Во избежание повторения прежних ошибок Деткомиссия, Наркопрос, Наркомзем и Наркомфин РСФСР разработали новые инструкции, устанавливающие более жесткие условия передачи детей на патро­нат[31]. В частности, было рекомендовано передавать на воспитание в крестьянские семьи только детей, «имеющих психологическую склон­ность к крестьянскому труду», «элементарно грамотных» и не страда­ющих заразными болезнями. Кандидаты в патронатные воспитатели подлежали тщательной проверке органами отделов народного образо­вания (ОНО) совместно с местными партийными и комсомольскими ячейками, ячейками ОДД. Среди основных вопросов, которые подле­жало выяснить в ходе этой проверки, был и вопрос о причинах, по­будивших данную семью (крестьянский двор) взять на воспитание ребенка. Обязательства крестьянского двора по отношению к патро­нируемому ребенку следовало фиксировать в специальном договоре. Среди прочих обязательств, в этом договоре содержалось и требова­ние относиться к своему воспитаннику, как к «родному члену семьи», «предоставлять ему питание и уход, как остальным детям или под­росткам», и не перегружать домашней, сельскохозяйственной и иной работой. В то же время были расширены льготы, предоставляемые крестьянам, патронирующим детей. Среди них — право получать на воспитанников земельные участки по нормам трудпользования; осво­бождение этих участков от сельскохозяйственного налога на три года и получение единовременной помощи из местного бюджета[32].

           Очевидно, что требование относиться к патронируемому ребенку, как к родному, носило исключительно декларативный характер и прак­тического значения не имело в силу отсутствия механизма контроля за его выполнением. Значительно больший практический смысл имело развитие принципа материальной заинтересованности семей, берущих на воспитание детей. Однако положительное в принципе начинание на практике нередко приводило к результатам, обратным желаемым, что наглядно проявилось в общероссийской кампании патронирования, [270] проведенной в детских домах в 1926—1928 гг. Эта кампания преследова­ла две основные цели. Во-первых, «разгрузить» переполненные детские дома и, во-вторых, приобщить подростков к труду, помочь им приоб­рести определенные трудовые навыки с целью их дальнейшего «устрой­ства в жизнь». Именно последнее, — «устройство в жизнь» — деклари­ровалась в качестве основной задачи проводимой кампании, и именно эта задача обусловила ее широкую поддержку со стороны обществен­ности. По данным М.С. Эпштейна, члена коллегии Наркомпроса РСФСР, одного из создателей и руководителей Главного управления социального воспитания и политехнического образования (Главсоцво­са), за 1926 г. в крестьянских семьях расселили 4 400 детей, а в следую­щем, 1927 — еще более 7 тысяч. На основании этих данных Эпштейн сделал вывод об успешности проведенной кампании патронирования[33]. Однако добиться столь значительных результатов в кратчайшие сроки было возможно, лишь опираясь на массовую поддержку населения, на которое, собственно, и возлагалась основная нагрузка по воспитанию детей. Население же, как городские жители, так и крестьяне, отнюдь не торопилось разбирать детдомовцев. Понимая это, работники детских учреждений и уполномоченные местных Деткомиссий ВЦИК в подав­ляющем большинстве скептически относились к столь стремительному развитию патронирования, полагая, что успех проводимой кампании должен определяться не столько численностью размещенных в семьях детей, сколько качеством их дальнейшей жизни.

           Как справедливо отметила Н.К. Крупская, «воспитывать озлоб­ленных, больных, живших долгое время в тяжелых условиях зве­риной борьбы за существование, в атмосфере разврата ребят» было крайне сложно[34]. В этой ситуации главной побудительной причиной для крестьян, берущих на воспитание детей, нередко оказывались обещанные государством льготы и материальная помощь. Посколь­ку требуемые инструкциями обследования материального поло­жения потенциальных патронатных воспитателей и выяснение их мотивации при взятии ребенка на воспитание на практике осущест­влялись крайне редко, то патронирование фактически превратилось в своеобразный заработок для малоземельных и неимущих крестьян­ских семей. В результате патронируемые дети оказывались в проти­воречивом положении. С одной стороны, они формально обретали семью, с другой, — оказывались в тяжелых материальных условиях (зачастую даже худших, чем в детдомах), были лишены возможности получить должное внимание и образование, нередко были вынужде­ны нищенствовать и заниматься мелким воровством[35].

           В то же время и сами крестьяне, бравшие на воспитание ребенка, зачастую оказывались в сложной ситуации. Их надежды поправить [271]

           свое материальное положение с помощью патроната оправдывались крайне редко, так как обещанные государством льготы в более-менее полном объеме предоставлялись в основном в тех регионах, местные власти которых добросовестно выполняли свою работу, а таковых было немного. В частности, своевременно выплачивали денежные пособия патронатным семьям в Самарской губернии и в Иркутском округе[36]. Однако добросовестные работники, следуя инструкциям, передавали детей на патронат лишь после предварительного обсле­дования потенциальных воспитателей, отдавая предпочтение отно­сительно благополучным семьям, а следовательно, не допускали воз­можности использовать патронирование с целью заработка. Власти же, торопившиеся как можно быстрее разместить детей, не задумы­ваясь об их дальнейшей судьбе, и допускавшие передачу детдомовцев в практически нищие семьи, столь же халатно относились и к своим обязанностям по отношению к патронатным родителям и их подопеч­ным. Положенные льготы предоставлялись ими не регулярно и не в полном объеме. Особенно плохо обстояло дело с выплатой денежных пособий, в некоторых губерниях пособия не выдавались вообще[37].

           К сожалению, регионы, в которых патронатное воспитание развива­лось в целом благополучно, были скорее исключением, чем нормой. На большей части территории Советской России передача детей на пат­ронат проходила массовым порядком, в спешке, без предварительного обследования семей и заключения с ними соответствующих договоров. Численность передаваемых на патронирование детей определялась не реальной ситуацией в регионе, не возможностями и желанием местного населения воспитывать сирот, а принимаемыми облоно и районо пла­нами и контрольными цифрами. Выбирая между необходимостью вы­полнения плана и всех требуемых инструкциями условий патронирова­ния (добровольность, материальная помощь, последующее наблюдение за судьбой детей), местные власти, безусловно, отдавали предпочтение плану. Руководство детдомов, в свою очередь, пыталось с помощью раз­вития патронирования в кратчайшие сроки максимально сократить число своих подопечных из-за острой нехватки средств на их содержа­ние[38]. Система же контроля над патронатными семьями в большинстве случаев по-прежнему существовала только на бумаге.

           При изучении материалов Деткомиссии за вторую половину 1920-х — 1930-е годы у исследователя возникает ощущение «дежавю». В принимаемых Президиумом Деткомиссии ВЦИК и местными Дет­комиссиями ежегодных планах и периодических постановлениях об улучшении работы и о борьбе с беспризорностью из года в год почти слово в слово повторяются обязательства улучшить работу по патрони­рованию детей и усилить контроль над патронатными семьями. Ана[272]логичные требования содержатся также в партийных документах тех лет и в материалах местных органов власти. Областные и городские комитеты ВКП(б) ежегодно (а иногда и по несколько раз в год) прини­мают решение «обязать секретарей РК и председателей РИКов и зав. РайОНО организовать широкую работу по патронированию беспри­зорных детей и воспитанников детдомов в колхозах, возвращению ро­дителям и близким родственникам и устройству переростков на работу в предприятиях, совхозах, колхозах и т.д.»[39]. Однако, принимая подоб­ные решения, соответствующие органы зачастую не предпринимали никаких конкретных действий, направленных на их осуществление. «Не приняты конкретные меры, чтобы организовать патронирование детей»; «…в большинстве районов совершенно неудовлетворительно налажена работа по патронированию детей»; в «самом безобразном состоянии находится дело патронирования детей»; патронирование — самое «слабое звено» в работе, — вот типичная оценка практической работы по патронированию детей местными уполномоченными Дет­комиссии ВЦИК[40]. Реакцией на подобную оценку становятся все новые и новые решения о развитии патронатного воспитания. Так, постановлением Секретариата Уральского Обкома ВКП(б) и Прези­диума Облисполкома «О ликвидации беспризорности и улучшении положения детдомов» от 26 октября 1933 г. было поручено передать 10 тысяч воспитанников детских домов области в семьи колхозников, организовав с этой целью с 1 ноября по 15 декабря 1933 г. специальную кампанию по патронированию[41]. Исполком Западной области только в 1934 г. дважды принимал решение о необходимости «широкого раз­вития патронирования» — в январе и марте[42]. Развитию патронатного воспитания должно было способствовать и постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 31 мая 1935 г. «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности», которое помимо прочего предусматривало и усиле­ние ответственности председателей местных сельсоветов за несвоевре­менное устройство детей-сирот[43].

           К сожалению, все эти многочисленные решения и постановле­ния способствовали в основном росту количества детей, отданных в патронатные семьи, но не улучшению качества их жизни. Так, на­пример, проведенное в декабре 1936 г. обследование патронатных се­мей Воронежской области показало, что в области проживало более 3 тысяч патронированных детей (245 в городе, остальные в деревне). При этом только на треть патронированных детей (1 083 ребенка) были составлены соответствующие анкеты в ОблОНО, и только в 17 патронатных семьях были обследованы условия жизни. Финанси­рование этих семей фактически ограничилось бюрократическим ре­шением о выделении им средств из местного бюджета. Информации [273] же о том, получили ли семьи деньги и если да, то как они ими рас­порядились, в ОблОНО не было[44].

           Проведенное по личному указанию заместителя председателя Дет­комиссии ВЦИК З.И. Арановича обследование 16 патронируемых детей выявило печальную картину. Вот, например, как проверяющие описали условия жизни десятилетнего Константина Коровина, в 1934 г. переданного из детского дома на воспитание в семью колхозника Тар­ланова Усманского района: «Живет в отвратительных условиях. Ребе­нок разут, раздет, спит на полу, ходит в лохмотьях. Был случай, когда ребенок был три дня без хлеба. Лишь 18 декабря этой семье были выданы средства за этого патронированного ребенка сразу за 6 месяцев в сумме 70 руб. Ранее выданные сельсоветом сразу за 11 месяцев по 12 кг муки и за 7 месяцев по 3 кг крупы на этого мальчика съедены всей семьей». Пав­лов Иван, 15 лет, в 1934 г. был патронирован из Алексеевского детского дома в семью колхозника Скрыпченко. Как показало обследование, за два года райОНО не оказал семье никакой помощи, в том числе не вы­плачивал средств на содержание ребенка. Некоторую помощь оказы­вали лишь сельсовет и колхозная касса взаимопомощи. Опекун не раз отказывался от воспитания подростка, ссылаясь на то, что тот ворует и пьет, однако сельсовет никаких мер в связи с этим не принял[45].

           Альтернативой патронированию в семьи стало в эти годы коллек­тивное патронирование в колхозы и совхозы, реже — в рабочие бри­гады и Красную Армию. Колхозные патронаты получили достаточно широкое распространение (в некоторых регионах подобные патронаты были организованы в каждом селе), но в своей деятельности повторили все ошибки и недостатки, которые были присущи патронату семейно­му. Создавались колхозные патронаты в основном по указанию сверху либо по решению руководства колхоза для выполнения плана, а не по желанию колхозников. Снабжение детей в них также зависело преиму­щественно от порядочности и добросовестности ответственных лиц, а не от установленных норм. Воспитания зачастую не было вообще ни­какого; многие дети, патронируемые колхозами, не посещали школу. Как показывают документы, дети, патронируемые крепкими колхоза­ми, находились в «более или менее нормальных условиях»; в бедных же колхозах положение детей было крайне тяжелым. Тем не менее, прямой зависимости между финансовой состоятельностью колхозов и положе­нием патронируемых ими детей нет. Известны случаи, когда крестьяне колхозов-бедняков проявляли значительно большую заботу о детях­сиротах, чем более состоятельные колхозники. В частности, проверяю­щие не раз сталкивались с ситуацией, когда дети колхозных патронатов голодали, несмотря на то, что средства на их содержание были выде­лены сельсоветом или колхозными кассами взаимопомощи. Так, на[274]пример, в крайне тяжелых условиях проживали дети, патронируемые в 1935 г. колхозом Базель автономной республики Немцев Поволжья. Помещение колхозного патроната почти не отапливалось, дети были истощены, накануне проверки они уже два дня ничего не ели. При этом, как показала проверка, в колхозной кассе взаимопомощи лежали не востребованными 1 350 рублей. В тяжелом положении находились и многие другие дети, патронируемые колхозами этой республики (все­го в колхозных патронатах республики находилось 2 012 детей). Так, в Гнаденфельде 17 ребят, патронируемых местным колхозом, были силь­но истощены, жили в антисанитарных условиях, без постельного белья, без бани; средства к существованию добывали нищенством. В Блюмен­фельде дети колхозного патроната (17 человек) также были «брошены на произвол судьбы», всю зиму питались затирухой, никакого воспи­тания и образования не получали[46]. Аналогичную ситуацию выявили и проверки в Воронежской, Западной, Куйбышевской и других областях. В частности, в колхозе «Новый быт» Белогородского района Курской области патронированные дети жили «в жутких условиях»: без одежды и обуви, на питание им выдавали только 18 кг ржи в месяц на всех; из 6 ребят школьного возраста двое школу не посещали[47].

           Обследования колхозных патронатов не раз приводили проверяю­щих к выводам о том, что коллективный патронат «не дает примеры коллективного воспитания беспризорных», а, напротив, «дискредитиру­ют не только формы колхозного патроната, но и колхозы, которые взяли на себя опекунство»[48]. Выход из ситуации попытались найти в передаче детей из коллективных патронатов в семьи колхозников-ударников. По­скольку новые патронатные воспитатели принимали ребенка в семью вынужденно, то фактически дети оставались на попечении того же кол­хоза. Таким образом, возникает своеобразный замкнутый круг, — дет­ский дом, патронатная семья, колхозный патронат, снова патронатная семья либо очередной детский дом. Это перебрасывание детей от одних опекунов к другим не меняло принципиально их положение и, тем бо­лее, не могло радикально изменить саму систему патронирования. На­вести порядок в этой системе было призвано постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О порядке передачи детей на воспитание (патронат) в семьи трудящихся» (1.04.1936)[49], но на деле постановление лишь кон­кретизировало институт патроната в правовом отношении. Наведение порядка в нормативной части патронирования, совершенствование его законодательно-распорядительной базы, не повлекли за собой су­щественных изменений в его практике, которая зависела не столько от законов и инструкций, сколько от конкретных людей, воплощавших эти инструкции в жизнь. Местные власти зачастую забывали не только об обязательных договорах передачи ребенка на патронат, но и об эле[275]ментарном учете патронируемых детей, руководствуясь не столько ин­струкциями, сколько сложившимися обстоятельствами. В частности, в Семяжском районе Вологодской области в первой половине 1938 г. в па­тронатные семьи было передано 17 детей, но соответствующие догово­ры были оформлены только на восьмерых. В ряде других районов обла­сти договоры о патронировании вообще не составляли либо составляли формально, «для галочки», без указания требуемых сведений, включая и адрес проживания будущей патронатной семьи[50]. Проверка Деткомис­сии в Вологодской области обнаружила, что в 1938 г., как и в голодные 1921—22 годы, во многих районах «никому не известно, куда и кому отданы на воспитание дети»[51]. Соответственно ни о контроле над усло­виями их проживания и воспитания, ни об обещанных патронатным се­мьям выплатах положенных пособий не могло быть и речи.

           Отсутствие систематического контроля над патронатными семья­ми со стороны местных отделов народного образования вынуждало руководство Деткомиссии при ВЦИК и партийных органов перио­дически проводить выборочные обследования, которые в подавляю­щем большинстве случаев выявляли многочисленные нарушения в передаче детей на патронат и тяжелые условия проживания патро­нируемых детей[52].

           Таким образом, развитие в послереволюционной России семейных форм воспитания сирот носило противоречивый и неравномерный характер. Основной формой семейного воспитания детей, лишенных родительской опеки, в 1920—1930-е годы становится патронирование. Будучи инициировано властью и социальными работниками, разви­тие патронирования фактически приобрело характер массовых по­литических кампаний. В погоне за цифрами и показателями местные власти зачастую игнорировали соответствующие инструкции и поста­новления, передавая детей на воспитание в семьи и колхозы в спешке, без соблюдения необходимых условий. Принудительное насаждение патронирования, сопровождавшееся массированной агитационно­пропагандистской кампанией с призывами выполнять свой долг по отношению к детям-сиротам, но не подкрепленное выполнением властью взятых на себя обязательств в деле помощи патронатным се­мьям, вызывало у населения реакцию отторжения.

           [275-278] СНОСКИ оригинального текста