Труды Института российской истории. Выпуск 6 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: Наука, 2006. 329 с. 21 п.л. 20 уч.-изд.л.

Российский дипломат граф Н.П. Игнатьев: личность, программа, тактика

Автор
Хевролина Виктория Максимовна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XIX

Библиографическое описание:
Хевролина В.М. Российский дипломат граф Н.П. Игнатьев: личность, программа, тактика // Труды Института российской истории. Вып. 6 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М., 2006. С. 99-119.

Текст статьи

 

[99]

В.М. Хевролина

РОССИЙСКИЙ ДИПЛОМАТ ГРАФ Н.П. ИГНАТЬЕВ: ЛИЧНОСТЬ, ПРОГРАММА, ТАКТИКА[*]

 

           Осенью 2002 г. отмечалось 200-летие создания в России цен­тральных органов исполнительной власти - министерств. Среди первых восьми министерств, учрежденных Александром I, было и Министерство иностранных дел, в обязанности которого входи­ло осуществление внешней политики государства. Изданный к юбилею МИД России трехтомный капитальный труд[1] был посвя­щен истории создания и деятельности дипломатической службы в России, начиная с IX в. и кончая современностью. В отдельном томе представлены биографические очерки всех руководителей внешнеполитического ведомства в XIX-XX вв. Издание вызвало широкий интерес в научных и общественных кругах и показало необходимость дальнейшего исследования различных аспектов истории российской дипломатии, в том числе деятельности рос­сийских дипломатов прошлого, среди которых было немало та­лантливых людей, горячо любивших Россию и отстаивавших ее интересы на международной арене.

           К их числу относился и граф Н.П. Игнатьев, занимавший осо­бое место среди российских дипломатов второй половины XIX в. По своим личным и деловым качествам он заметно выделялся в дипломатической среде и привлекал к себе пристальное внима­ние отечественных и зарубежных политических кругов и прессы.

           Историкам внешней политики России Игнатьев известен главным образом как автор Сан-Стефанского прелиминарного русско-турецкого договора, заключенного 3 марта 1878 г. Со­гласно ему, на карте Балкан должны были появиться три незави­симых государства - Румыния, Сербия и Черногория, а также автономное Болгарское княжество в границах от Черного до Эгейского морей, включал Фракию и Македонию. Решением Берлинского конгресса 1878 г. территория Болгарии была значи­тельно сокращена, но Сан-Стефанская Болгария до сих пор оста­ется мечтой болгар, а Игнатьев пользуется в Болгарии исключи[100]тельной популярностью. В Варне ему поставлен памятник, в Со­фии его именем названа одна из центральных улиц, есть большое село Игнатьево. Происшедшие в 90-х годах XX в. в Болгарии перемены не коснулись имени Игнатьева. Там публикуются его мемуары, статьи о нем в научных изданиях и прессе. В России ди­пломатическая деятельность Игнатьева известна меньше. Дол­гое время он рассматривался отечественными историками как “проводник экспансионистской политики царизма” и реакцион­ный министр внутренних дел. Подобным же образом представля­ли Игнатьева и западные историки, которые, надо отдать им должное, гораздо больше внимания уделяли этой сложной и не­ординарной фигуре, чем его соотечественники. В последнее вре­мя представление о роли Игнатьева в истории русской внешней политики и дипломатии начинает меняться. Однако его взгляды и действия изучены далеко не в полной мере.

           Игнатьев принадлежал к категории дипломатов, вышедших из военной среды, что не было характерно для второй половины XIX в. В первой половине века их было немало. Командующие армиями вели мирные переговоры и заключали договоры, гене­рал-губернаторы российских окраинных земель имели прямые сношения с соседними государствами. Примерами военных-ди­пломатов могут служить М.И. Кутузов, А.П. Ермолов, А.Ф. Ор­лов, Н.Н. Муравьев-Амурский, адмиралы Ф.Ф. Ушаков, Е.В. Пу­тятин и другие. В отличие от них Игнатьев стал кадровым дипло­матом, но он воспринял некоторые традиции и приемы военной дипломатии, практиковавшиеся, в основном, в Азии и на Дальнем Востоке. Именно там началась его дипломатическая карьера, продолжившаяся затем в Османской империи.

           Дед и отец Игнатьева были военными. Отец - П.Н. Игнать­ев - участвовал в заграничном походе русской армии 1814 г. Во время событий 14 декабря 1825 г. в Петербурге он первым со своей ротой явился по зову Николая I на Сенатскую площадь и этим заслужил благодарность царя. Наследник крестил впос­ледствии его старшего сына Николая. В 40-60-х годах П.Н. Иг­натьев занимал высокие военные и административные должно­сти, а в 70-х - являлся председателем Комитета министров. Мать - М.И. Игнатьева - была сестрой известного владельца гусь-хрустальных заводов Мальцева. В семье Игнатьевых цари­ли строгие патриархальные нравы: любовь к царю и отечеству, уважение к религии, культ родителей. До самой своей кончины отец оставался ближайшим другом и советчиком сына и состо­ял с ним в регулярной переписке. Свой графский титул Н.П. Игнатьев унаследовал от отца, которому он был присвоен в декабре 1877 г.

           [101] Игнатьев с блеском окончил Пажеский корпус и Николаев­скую академию Генштаба, во время Крымской войны служил в гвардейском корпусе в Прибалтике. В 1856 г. он был послан во­енным агентом в Лондон. Его донесения содержали ценнейшую информацию о новейших английских видах оружия и о состоянии британской армии, в них давался также блестящий анализ поли­тики Англии в Индии и Персии. Александр II, обеспокоенный происками англичан в Средней Азии, обратил на это особое вни­мание. Разделявший, как и многие военные деятели того време­ни, идею о возможности нанести Англии удар в Азии, Игнатьев предложил царю направить в Персию, Афганистан и среднеази­атские ханства военно-разведывательные экспедиции, преследу­ющие также и научные цели. Предложение было одобрено. В 1858 г. в Среднюю Азию, Афганистан и Кашгар были направ­лены три экспедиции. Одну из них - в Хиву и Бухару - возглав­лял Игнатьев. Ему удалось совершить благополучно переход по пустыне, исследовать устье и течение Амударьи до Чарджоу (около 700 км) на предмет возможного плавания русских судов и заключить выгодное для России торговое соглашение с Бухарой.

           Сразу же по возвращении Игнатьева направляют в Пекин с целью добиться от китайцев ратификации русско-китайского Айгунского договора, заключенного в 1858 г. иркутским гене­рал-губернатором Н.Н. Муравьевым-Амурским. По этому дого­вору к России отходило левобережье Амура, а Уссурийский край оставался в совместном владении России и Китая. После 11-ме­сячных безуспешных переговоров в Пекине Игнатьеву удается заключить новый договор, по которому Россия получила не только Приамурье, но и все Приморье до границы с Кореей. История этих переговоров представляет образец невероятной на­стойчивости, осторожности, терпения и хитрости Игнатьева, ко­торый сумел использовать противоречия между китайцами, с одной стороны, и англичанами и французами - с другой (в 1856-1860 гг. Англия и Франция воевали с Китаем), и заклю­чил исключительно выгодный для России Пекинский договор (ноябрь 1860 г.), сохранив при этом хорошие отношения со всеми. По ходатайству французского посланника в Пекине Наполеон III наградил Игнатьева орденом Почетного легиона.

           Экспедиции в Азию и Китай создали Игнатьеву славу удачли­вого дипломата. Он получил генеральский чин, ордена и как зна­ток Азии был назначен директором Азиатского департамента МИД, сменив на этом посту Ег.П. Ковалевского. Игнатьеву в это время было всего 29 лет (он родился в 1832 г.). В департаменте он прослужил 3 года (1861-1864 гг.). Работа в министерстве не при­носила ему удовлетворения. Игнатьев был человеком действия и [102] ненавидел бюрократическую рутину. Однако именно в это время сформировалась его внешнеполитическая программа, которая оставалась практически неизменной до конца его жизни.

           Одной из причин ухода Игнатьева из Азиатского департамен­та явилось расхождение по ряду позиций с министром иностран­ных дел А.М. Горчаковым. Последний, как известно, был сто­ронником осторожной внешней политики, создающей благопри­ятные условия для проведения внутренних реформ. Горчаков всегда стремился избегать ситуаций, могущих втянуть Россию в военные конфликты, и предпочитал действовать в составе “ев­ропейского концерта”. Глубоко уязвленная крымским поражени­ем часть политической элиты России, так называемая “народная партия”, составляла оппозицию курсу Горчакова, требуя само­стоятельных и активных внешнеполитических действий России. Игнатьев разделял взгляды этих кругов. Ему казалось, что толь­ко таким образом можно быстро восстановить былую роль Рос­сии в Европе, подтвердить ее великодержавный статус. “Велико­державие” Игнатьева не следует понимать в отрицательном смысле и отождествлять со стремлением к экспансии. Он считал, что Россия имела право на этот статус, обладая громадной терри­торией, людскими ресурсами, природными богатствами, и несмо­тря на недавнее поражение, могла играть значительную роль в международных отношениях в Европе и Азии.

           В основе “великодержавия” Игнатьева, как нам представля­ется, лежало чувство патриотизма, а также противостояние Ев­ропе, стремящейся ослабить внешнеполитические позиции Рос­сии, не допустить ее усиления на Балканах, в Азии и на Дальнем Востоке. Игнатьев разделял воззрения Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, И.С. Аксакова, утверждавших противополож­ность Европы и России, и всю жизнь оставался противником европейских политических институтов. Будучи в течение 12 лет посланником, а затем, с 1867 г., послом в Константинополе, он постоянно сталкивался с противодействием российским инициа­тивам со стороны европейских представителей, и это усиливало его убежденность во враждебности Европы к России. Игнатьев писал: “Всякий раз, когда нам приходилось отстаивать правое де­ло, если только в нем были прямо или косвенно замешаны инте­ресы России, мы всегда оставались одинокими перед лицом спло­тившейся против нас Европы”[2]. Поэтому Игнатьев не разделял веры Горчакова в “европейский концерт” и его эффективность для решения восточного вопроса.

           Внешнеполитическая программа Игнатьева сложилась в том числе и под влиянием взглядов Ег.П. Ковалевского, выступавше­го за активность политики России в Азии и на Балканах. Кова[103]левский также способствовал сближению Игнатьева со славяно­филами через своего брата - министра народного просвещения Евг.П. Ковалевского.

           Игнатьев видел главную задачу азиатской политики России в наступлении в глубь Средней Азии и вытеснении там влияния ан­гличан, эмиссары которых уже действовали в среднеазиатских ханствах. Он придавал большое значение завоеванию Средней Азии, считая, что “в Азии - вся будущность России - политиче­ская, торговая и промышленная”. Однако главным фактором, по его мнению, был политико-стратегический - сдерживание анг­лийского проникновения в регион и оказание давления на Англию в балканских делах. По мысли Игнатьева, присутствие России в Средней Азии будет “несравненно большими ручательствами со­хранения мира, нежели содержание самой многочисленной ар­мии в Европейской России и союз с европейскими государства­ми”. В случае же войны “только в Азии мы можем вступить в борьбу с Англией с некоторою вероятностью успеха и повредить существованию Турции”[3]. Игнатьев тесно связывал европейскую и азиатскую политику России и считал, что Горчаков недооцени­вает значения действий России в Азии и их влияния на ситуацию в Европе.

           До начала 60-х годов Россия воздерживалась от активных действий в Средней Азии. Как известно, демарш Англии, Фран­ции и Австрии, в 1863 г. требовавших от России введения в Поль­ше конституций и созыва европейской конференции по польско­му вопросу, возродил у некоторых российских военных деятелей старую идею, высказываемую еще в 1856 г., о создании угрозы Индии. Игнатьев, разделявший эту идею, предложил план укреп­ления России сначала в Восточном Туркестане, а затем поход в сторону Индии с тем, чтобы держать Англию “на поводке”. Этому плану сочувствовал и военный министр Д.А. Милютин, который предложил Горчакову хотя бы распустить слухи о походе, но Горчаков, опасаясь осложнений с Лондоном, отказался[4]. Планы похода в Индию граничили с авантюризмом. Но появление соот­ветствующих проектов в российской прессе сделало, как нам ка­жется, свое дело. Британский посол в Петербурге лорд Нэпир неофициальным образом дал знать Горчакову и министру внут­ренних дел П.А. Валуеву о том, что Англия не рвется воевать[5]. Тогда Горчаков решительно отклонил ультиматум Европы по польским делам, что принесло ему громадную популярность в России. Эта акция возвела российского министра иностранных дел в ранг одного из первых дипломатов Европы. Планы же на­ступления в Среднюю Азию начали реализовываться с лета 1864 г., когда Игнатьев был уже назначен посланником в турец[104]кую столицу. Удаление его из центрального аппарата МИД было не только его собственным желанием, но и желанием Гор­чакова, опасавшегося активности и инициатив энергичного дире­ктора Азиатского департамента. В Константинополе же требо­вался дипломат, способный справиться со множеством сложных проблем русско-турецких отношений и хорошо знакомый с об­становкой на Балканах.

           Игнатьевская программа действий России на Дальнем Восто­ке определялась тремя моментами: скорейшим разграничением с Китаем, развитием русско-китайской торговли и освоением вновь приобретенных земель. Если особых затруднений с реали­зацией первых двух задач не было (разграничение в Приморье было завершено в 1861 г., а торговля развивалась быстрыми тем­пами), то освоение края шло с трудом. Игнатьев предложил пра­вительству широкий план переселения крестьян, из Центральной России в особенности, в Приморскую полосу с предоставлением им безвозмездно земель в общинную и частную собственность и освобождением на 20 лет от податей. Заселенная территория должна была, согласно его проекту, получить внутреннее обще­ственное самоуправление. Идея внутреннего самоуправления рассматривалась Игнатьевым впоследствии как возможное ре­шение национального вопроса на Балканах. Однако правитель­ство почти ничего не сделало в этом отношении. Заселение края осуществлялось крайне медленно. Игнатьев в конце 90-х годов отмечал с горечью, что естественные богатства края эксплуати­руются иностранцами, немногие бывшие там переселенцы выми­рают, а их место занимают китайцы и корейцы. Железная доро­га, которую хотели провести на свои средства сибирские купцы, не построена[6]. Невнимание правительства к освоению края, как известно, сыграло свою роль в позорном поражении России в русско-японской войне и потере позиций на Дальнем Востоке, приобретенных усилиями многих русских деятелей, среди кото­рых имя Игнатьева занимало не последнее место.

           Игнатьевская программа балканской политики России исхо­дила, в основном, из общих задач внешней политики в этом регио­не. Большое влияние на нее оказало развитие ситуации на Балка­нах и рост национально-освободительного движения балканских народов, а также взгляды славянофилов. Основные положения программы сводились к следующему:

            1. Отмена нейтрализации Черного моря, возвращение Юж­ной Бессарабии, Измаила и устья Дуная, прекращение “коллек­тивной опеки” европейских держав над Турцией; скорейшее строительство черноморского флота и заключение с Турцией со­глашения о благоприятном для России режиме проливов.

           [105] 2. Создание административных национальных автономий на месте христианских провинций Османской империи (Болгария, Румелия, Македония, Босния с Герцеговиной и др.), которые вме­сте с автономными государствами - Сербией и Румынией, а так­же с независимой де факто Черногорией создадут сильную опору России на Балканах и средство давления на Турцию. Создание впоследствии славянской федерации под эгидой России.

           Для реализации этой программы Игнатьев считал необходи­мым положить в основу балканской политики России националь­ный фактор: “Нам надо отстранить вопрос о различии вероиспо­веданий и упираться на единство национальностей”, - заявил он Горчакову[7]. Министр был согласен. Это была принципиально но­вая постановка вопроса, отличавшаяся от принятого ранее прин­ципа опоры на православие как главного связующего звена бал­канских народов и России.

           Игнатьев был сторонником освобождения турецких христиан силами самих народов, но при активной поддержке России, кото­рая должна была, по его мысли, содействовать их объединению и сплочению, оказывать им финансовую и материальную по­мощь, в том числе вооружением и военными инструкторами. Под нажимом “народной партии” такая помощь, правда, в небольших размерах, оказывалась, особенно в период восточного кризиса 70-х годов, когда для сербов и болгар закупалось в Европе ору­жие, русские офицеры направлялись в сербскую армию и др. Делалось это под прикрытием славянских комитетов, благотво­рительных общественных организаций помощи славянам, соз­данных в России в 50-60-х годах.

           Балканская программа Игнатьева дала основание западным политикам, журналистам, а затем и историкам обвинять его в панславизме. Он был панславистом, но в основе его панславизма лежала не наступательная, а оборонительная идея. Славянские народы должны были обороняться от угрозы культурного и по­литического поглощения как Западом, так и мусульманским ми­ром. С середины 60-х годов усилилась австрийская экспансия на Балканы, в это же время Турция разработала и начала реализо­вывать программу османизации всех народов империи, поддер­живаемую Францией. В этих условиях Игнатьев считал объеди­нение славян якорем спасения их от поглощения и утраты нацио­нальной самобытности.

           Программа Игнатьева безусловно отвечала национальным задачам балканских народов в части требования их освобожде­ния от османского угнетения и германизации. Однако Игнатьев всегда ставил на первое место интересы России, как он их пони­мал, и полагал, что освобождение славян не может являться са[106]моцелью российской политики, иначе они легко станут добычей Запада. Он писал: “Удовлетворяться собственным гуманитарным успехом безрассудно и предосудительно”[8]. Его усилия были на­правлены на то, чтобы крепче связать славян с Россией, не допу­стить их сближения с Западом. Отсюда его постоянно обращае­мые к Горчакову требования оказания действенной поддержки славянскому освобождению и собственные усилия в этом напра­влении.

           Слабым местом программы Игнатьева являлась надежда на урегулирование в интересах России проблемы проливов, как и на улучшение положения славян с помощью непосредственных рус­ско-турецких переговоров без участия Европы. Между тем Евро­па была коренным образом заинтересована в том, чтобы обе эти проблемы решались не в пользу славян и России. Европейские дер­жавы опасались усиления России в проливах и на Балканах. Зави­севшая от них Турция не могла, даже если бы и захотела, самостоятельно действовать в этих вопросах. Это хорошо пони­мал Горчаков, которому неоднократно приходилось сдерживать инициативы посла. Таким образом, если балканская программа Игнатьева в целом не расходилась с политикой правительства, то разногласия заключались в методах ее реализации.

           Усиление политического, экономического и религиозного гнета османов приводило к постоянным локальным восстаниям на Балканах. Не раз возникали кризисные ситуации, как, напри­мер, во второй половине 60-х годов, когда восстание греков на Крите повлекло за собой выступления в Албании, Македонии, Эпире, а балканские государства - Сербия, Греция, Черногория и Румыния заключили между собой союз для совместной борьбы с Портой. Горчаков, опасаясь войны на Балканах, требовал от рос­сийских дипломатов сдерживания освободительного движения, Игнатьев, наоборот, выступал за его поддержу. Игнатьев и кон­сулы на Балканах находились между молотом и наковальней. Постоянные обращенные к христианам уговоры сдерживаться подрывали престиж России и возбуждали в славянах ожидание помощи от Запада. Наконец, в расчете на “европейский концерт” Горчаков решил предпринять меры в защиту христиан. Весной 1867 г. он обратился к европейским странам с предложением убе­дить Турцию дать христианским провинциям национальную ад­министративную автономию, но получил отказ. Игнатьев, не ве­ря в “европейский концерт”, начал прямые переговоры с Портой о проведении постепенных реформ, облегчающих положение христианского населения Османской империи. Но его инициати­ва была пресечена министром, не без основания считавшим, что Порта никаких своих обещаний не выполнит. Видя, что диплома[107]тическим путем конфликт решить не удается, Горчаков предло­жил державам придерживаться “принципа невмешательства” в отношения султана с его христианскими подданными. В резуль­тате в 1875 г. на Балканах вновь вспыхнули восстания. Повтори­лась сходная ситуация: Горчаков предпочел умиротворение сла­вян с помощью давления на Порту Союза трех императоров, а Игнатьев опять начал переговоры с султаном и даже добился от него объявления некоторых реформ, но был снова остановлен. Действительно, его расчеты добиться цели, опираясь на свое вли­яние в Порте, были сомнительными, так как если бы султан и принял какие-то реформы, то местные османские власти и му­сульманское население никогда бы не допустили их реализации. Таким образом, тактика как Горчакова, так и Игнатьева оказа­лась безуспешной. Порта, поддерживаемая Англией, отклонила демарш союзных держав, что и привело к объявлению Россией войны Турции, как ни старался предотвратить ее Горчаков.

           Многие мемуаристы и историки представляют Горчакова ми­ротворцем, а Игнатьева “ястребом”, выступавшим за военное ре­шение балканских проблем. В действительности он не был тако­вым и прекрасно понимал, что Россия не готова к войне. Однако он полагал, что следует предусмотреть и такой исход, ибо непредсказуемая ситуация на Балканах в любой момент могла потребовать применения силы. На этот счет он выдвигал соот­ветствующие предложения (создание на юге России арсеналов, постройка там железных дорог и др.), но все это требовало вре­мени и денег и осуществлялось крайне медленно. Слабой сторо­ной позиций Игнатьева являлось неадекватное представление о силах России. Ее военные возможности оказались слабее, чем он рассчитывал, а сопротивление Европы стремлению России уси­лить свое влияние на Балканах - гораздо сильнее. Это обстоя­тельство, как известно, и решило судьбу Сан-Стефанского дого­вора. Александр II и Горчаков, утвердившие проект договора, также могут быть обвинены в подобных просчетах, слишком уж они понадеялись на своих союзников - Австро-Венгрию и Герма­нию.

           Пересмотр Сан-Стефанского договора по требованию евро­пейских держав означал конец дипломатической карьеры Игнатьева. Хотя она закончилась таким образом, можно все же утверждать, что он являлся одним из самых ярких и неординар­ных дипломатов своего времени. Он безусловно был творческой личностью, мыслящим и деятельным человеком и разительно от­личался от других послов, подчас весьма индифферентно относив­шихся к своим обязанностям. Кроме того, Игнатьев находился на таком посту, который требовал постоянного решения сложней[108]ших проблем, ибо в Константинополе скрестились интересы многих держав и народов. Напомним, что балканское направле­ние внешней политики России во второй половине XIX в. было едва ли не основным.

           Сложно даже перечислить круг проблем, которыми занимал­ся российский посол. Игнатьев сыграл огромную роль в отделе­нии болгарской церкви от Константинопольской патриархии, что явилось первым шагом к созданию болгарской национальной го­сударственности. Он контролировал деятельность русской пра­вославной церкви в Палестине. Именно ему мы обязаны тем, что там имеются до сих пор принадлежащие русской церкви земель­ные участки. Он укрепил русское влияние на Афоне, по его ини­циативе иноками с Афона был основан Новоафонский мона­стырь в Абхазии. Игнатьев организовал переселение в Россию болгарских семейств и казаков-некрасовцев из Добруджи. В сфе­ре его внимания были и события в Египте, и сооружение Суэцко­го канала, и многое другое, что происходило в Османской импе­рии и имело значение для русской политики. Многое сделал по­сол и для облегчения прохождения русских военных и торговых судов через проливы.

           Игнатьев был очень интересной и своеобразной личностью. Он обладал личной храбростью, не терялся в сложных обстоя­тельствах и умел находить неординарные решения. Например, торопясь быстрее попасть в Пекин в 1859 г., он пересек на санях Байкал во время ледохода и даже провалился в полынью, а зимой 1878 г., спеша в Адрианополь на мирные переговоры с турками, перешел пешком балканские горные перевалы, так как экипаж и лошади завязли в снегу. Неоднократно Игнатьев был на волосок от смерти: в Хиве враждебно настроенный к России хан чуть бы­ло не предал его смертной казни, в Константинополе польскими эмигрантами было совершено на него покушение.

           Такие личные качества Игнатьева, как энергия, настойчи­вость, обаяние, умение быстро сходиться с людьми, располагать их к себе, подчинять их своему влиянию, играли большую роль в арсенале его дипломатических приемов. Характерным примером является случай, когда во время Константинопольской конфе­ренции 1876 г., собравшейся для урегулирования восточного кри­зиса, Игнатьев сумел убедить своего главного противника, бри­танского представителя лорда Р. Солсбери принять большинство русских предложений, в том числе и создание Болгарии (разделен­ной на две провинции) в границах от Черного до Эгейского морей. Однако премьер-министр Великобритании Б. Дизраэли дезавуиро­вал согласие Солсбери, и на Берлинском конгрессе Болгарское княжество было ограничено с юга Балканским хребтом.

           [109] Одной из главных задач Игнатьева по прибытии в Констан­тинополь было поднятие престижа России, страны, проигравшей войну Турции. Зная психологию людей Востока, придававших значение внешнему блеску, Игнатьев убедил Горчакова выде­лить крупные суммы на перестройку обветшалых зданий посоль­ства и загородного дома и превратил их в настоящие дворцы. Там еженедельно давались приемы, а по праздникам балы и обеды, на которых присутствовал весь дипломатический корпус, турецкая элита и верхушка христианских общин. Подобные приемы Игнатьев использовал также для встреч с нужными людьми и не­официальных переговоров. Приемы устраивались им на свой счет, ибо посол считал невозможным тратить на развлечения ка­зенные деньги. Он практиковал также пышные выезды в Порту, привлекавшие массы народа, на церковные службы в патриар­хию являлся вместе с дипломатическими представителями Сер­бии и Греции, чтобы подчеркнуть единство православных стран. Вскоре Игнатьев приобрел огромную популярность в турецкой столице. Он прославился своей благотворительностью, активно помогал православным и российским подданным, вызволял из тюрем и ссылок лидеров славянского освободительного дви­жения.

           Вскоре после приезда в Константинополь Игнатьев создал с по­мощью православных общин широкую осведомительную сеть, ра­ботавшую подчас совершенно бескорыстно. Он прекрасно знал положение в империи, интриги в серале, а также обладал обшир­ным компроматом на турецких министров и чиновников. Как писал в своих воспоминаниях дипломат Ю.С. Карцов, турецкие министры боялись Игнатьева и были у него в руках[9]. Игнатьеву удалось уста­новить дружеские отношения со многими министрами Порты, к не­му благоволили султан Абдул Азис и наследник. Это позволяло ему успешно решать многие вопросы, в том числе и конфликты христиан с османскими властями на местах и в столице. Русско-ту­рецкие отношения улучшались, влияние России в Турции росло, что вызывало недовольство как западных стран, так и национали­стических младотурецких кругов. Европейская пресса демонизиро­вала образ российского посла, получившего прозвище “Мефисто­фель Востока”. Его представляли ярым глашатаем войны, органи­затором восстаний христианских народов и т.п. В ответ Игнатьев предпринимал контрмеры - организовывал статьи в европейской прессе, опровергавшие клеветнические измышления в адрес поли­тики России на Востоке, в 1872 г. по его инициативе в Париже бы­ла издана брошюра о лжезавещании Петра I.

           Игнатьев был хорошим организатором и быстро наладил ра­боту посольства, в котором до него после Крымской войны сме[110]нилось уже три посланника. Посольские дипломаты и консулы поголовно были его единомышленниками. Он смело выдвигал на консульские должности способных студентов-практикантов. Среди его выдвиженцев можно назвать А.И. Нелидова, А.Н. Це­ретелева, М.А. Хитрово, К.А. Губастова, К.М. Аргиропуло, А.С. Ионина и других дипломатов, ставших впоследствии посла­ми и видными чиновниками аппарата МИД. В начале XX в. исто­рики внешней политики говорили даже о “школе Игнатьева”.

           События восточного кризиса 70-х годов, боязнь того, что Россия использует их в своих целях, заставили как Европу, так и младотурок принять меры. В мае 1876 г. султан был свергнут младотурками и убит. К власти в Турции пришли проанглийские силы. Игнатьев не раз предупреждал султана о сложной ситуации в столице, но тот не предпринимал никаких мер. Абдул Азис был человеком ленивым, не желал заниматься государственными де­лами, к тому же он возбудил против себя недовольство населения непомерными тратами на постройку дворцов и мечетей. После переворота влияние Игнатьева упало. Вскоре он вернулся в Рос­сию, а с началом русско-турецкой войны его посольская деятель­ность закончилась.

           Характеристика личности Игнатьева будет неполной, если не указать на некоторые черты его характера, сослужившие ему не­добрую славу. Он был честолюбив и тщеславен, любил преуве­личивать свою роль в тех или иных событиях, несомненно был мастером интриги, некоторые упрекали его в коварстве, но сам он называл это “деловой сметкой”. Политические враги Игнать­ева приписывали ему склонность ко лжи, особенно в период, когда он был министром внутренних дел (1881-1882 гг.), добро­желатели яростно это опровергали. Изучение воспоминаний и переписки Игнатьева времени его дипломатической работы сви­детельствует об их правдивости. Словом, Игнатьев был челове­ком со своими достоинствами и недостатками. Можно сказать, что натура его была порой противоречива: с одной стороны, он был увлекающимся мечтателем, с другой - реалистом-прагмати­ком. Он не всегда соизмерял возможности страны с запросами той части политических кругов, взгляды которых он выражал. Тем не менее он являлся одним из талантливейших дипломатов своего времени.

           После окончания русско-турецкой войны Игнатьев рассчи­тывал на продолжение своей дипломатической деятельности, его даже включили в состав делегации на Берлинский конгресс. Но этому решительно воспротивились Бисмарк и Дизраэли, видя в нем опасного противника. Они же добились от Александра II прекращения дипломатической карьеры Игнатьева, заявив про[111]тест против его возвращения в Константинополь и затем против назначения в Рим.

           Деятельность Игнатьева на поприще внутренней политики, как известно, не сложилась. Консервативные круги России вы­ступили против его проекта созыва совещательного представи­тельного органа - Земского собора, с помощью которого Игнатьев хотел добиться установления согласия в обществе, “зараженном” революционными и либеральными идеями. Кстати он рассчиты­вал, что эта реформа помогла бы России приобрести “новый блеск и новую силу в глазах своих единоверцев и славян и сразу отбросила бы плачевные результаты Берлинского конгресса, внушив почтение и боязнь Европе при виде воскресшей нравст­венной и несокрушимой силы славянской державы”[10]. Это было еще одним его заблуждением.

           Последние 26 лет своей жизни Игнатьев находился на почет­ной, но бездеятельной должности члена Государственного сове­та. Правда, он проявил себя как активный участник ряда общест­венных организаций, в том числе в Петербургском славянском благотворительном комитете, председателем которого был с 1888 г. Умер Игнатьев в 1908 г. в своем киевском имении. Имя его, казалось, забытое, в преддверии первой мировой войны опять замелькало в прессе. В 1914-1916 гг. вышли в свет его вос­поминания. Патриотические круги противопоставляли Игнатье­ва дипломатам начала XX в., особенно министру А.П. Извольско­му, согласившемуся с аннексией Боснии и Герцеговины Австро- Венгрией.

           Игнатьев сыграл значительную роль в истории российской внешней политики второй половины XIX в. на всех ее основных направлениях, а также в истории Балкан, особенно Болгарии. В наше время проблемы, которые он пытался решить, не утратили своего значения. Историкам, а, может быть, в большей степени и политикам не лишне вспомнить о российском дипломате, отстаи­вавшем интересы России в Средней Азии, на Дальнем Востоке и на Балканах с такой энергией и самоотдачей.

 

           [111-112] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           Ю.А. Тихонов. Вы не занимались финансовой стороной дея­тельности Игнатьева в посольстве в Константинополе, где он устраивал приемы, подкупал многих турецких министров? Како­вы примерные годовые суммы расхода? Больше, чем в других по­сольствах?

           В.М. Хевролина. Все российские послы получали одинаковое жалование независимо от того, находились ли они в Европе или в Азии. Это 36 тыс. рублей в год, а после 1875 г. - 50 тыс.

           Бюджет же посольства зависел от количества штатов. По­сольство в Константинополе было самое большое. Там насчиты­валось 17 человек, не считая церковного причта. В Европе в посольствах было 4—5 человек.

           Почему так много? Потому что специфика региона этого требовала. Во-первых, там было 5 драгоманов (переводчики), первый, вторые и третьи секретари. Имелись студенты, как пра­вило, кончившие Учебное отделение восточных языков, кото­рые стажировались по году в посольстве, потом их переводили на должность секретарей консульств и т.д.

           Ю.А. Тихонов. А оплата приемов?

           В.М. Хевролина. Посол делал это за свой счет. Он сам го­ворил: “Я не могу на это тратить казенные деньги”. Дополни­тельные средства он получал на другие цели. Когда началась газетная кампания против России и против Игнатьева, он пред­ложил Горчакову, чтобы тот выделял посольству ежегодно 30 тыс. рублей дополнительно на контрпропаганду в прессе. Но тот поскупился, он был человек экономный, и стал выде­лять только по 20 тысяч. Игнатьев добился того, чтобы эти деньги использовались эффективно. Он заказывал статьи кор­респондентам европейских газет в Константинополе, которые уже в Европе публиковали статьи в интересах России. Все раз­влечения: любительские спектакли, балы и вечера проводи­лись за его счет.

           Н.Н. Лисовой. Когда был приобретен русскими участок для храма святителя Николая Мирликийского, на какие деньги это было сделано?

           Второй более общий вопрос. Вы мельком сказали о церков­ных сюжетах. Понятно, что в православном посольстве диплома[113]тическая деятельность была неотделима от деятельности церков­но-дипломатической.

           В.М. Хевролина. За неимением времени я не могла сказать не только о церковных, но и других сюжетах деятельности Игнать­ева, в частности, связанных с Египтом.

           Деньги, на которые покупались земельные участки, не были личными, они выделялись из казны.

           В.Я. Гросул. Игнатьев - фигура хорошо известная. Им зани­мались и специалисты по внутриполитической истории, и особен­но те, кто занимался международными отношениями. Очень ак­тивно использовались его личные архивы, особенно знаменитый фонд из Государственного архива Российской Федерации, где “паслись” историки многих стран. Несмотря на то, что об Иг­натьеве писали в очень многих работах, у нас не было специаль­ного исследования об этой крупной фигуре. Книги о Н.П. Иг­натьеве выходили в Германии, в Америке, в Болгарии, у нас же такой книги не было, и наконец мы получаем такое исследова­ние, подготовленное В.М. Хевролиной.

           У нас в основном писали о Горчакове. Я не умаляю заслуг Горчакова, но всегда возникали вопросы: почему не обращается внимания на других русских дипломатов, даже более талантли­вых, таких как Кутузов. Я могу перечислить ряд других диплома­тов, которые достойны уважения и не одной монографии. Игнатьев, несомненно, принадлежит к их числу. Это не был ди­пломат-белоручка, сидевший в кабинете. Это был человек-под­вижник, который совершил ряд крупных географических экспе­диций. В Китае Игнатьев заключил просто удивительный дого­вор: он стал по-существу арбитром между великими державами и китайским императором, хозяином в Китае на определенное время! Нечто подобное было и во время его поездки в Бухару. Это была тоже очень трудная экспедиция, но он ее завершил с блеском.

           А начиналось все с Англии, где Игнатьев был разведчиком в полном смысле этого слова, где он очень много собрал информа­ции об английских вооружениях, что показало его способности. Считалось, что в МИДе ведется борьба двух направлений - иг­натьевского и горчаковского. Горчаков слыл в МИДе фабиан­цем, он долгое время умел выжидать, это был терпеливый дипло­мат, а Игнатьев был дипломатом совсем другого склада.

           Но Горчаков был еще и умелым регулятором настроений в верхах русского общества, он умело “подставлял” Игнатьева, со­здавая о нем часто не очень хорошее впечатление. Так его “под­ставили” после Сан-Стефано. Его обвинили в том, что он аван­тюрист. Он не без авантюризма, конечно. А настоящий полити­ческий деятель иногда должен уметь идти на риск, и Игнатьев [114] шел на риск, как правило, оправданный. После Сан-Стефано его обвинили в том, что он не учел реальную ситуацию и дал Болга­рии больше, чем она заслуживает. Но в докладе правильно заме­чено, что это было сделано с одобрения того же самого Горчако­ва и Александра II.

           Александр II был крестным отцом Игнатьева. Это придавало последнему определенные силы, и он иногда позволял себе сде­лать больше, чем делали другие. Но в данном случае договор в Сан-Стефано был одобрен верхами. Игнатьева просто отдали на съедение.

           То, что Игнатьев был умелым дипломатом, показало его от­ношение к греко-болгарскому церковному спору. Очень трудный спор, тяжелая ситуация, в которой оказалась Россия после Крым­ской войны. И с греками, и с болгарами надо было иметь хоро­шие отношения. Игнатьев здесь показал себя умелым диплома­том: он не перессорился с греками и приобрел поддержку болгар. Это одно из доказательств того, что Игнатьев - величина далеко не ординарная.

           По поводу того, что Горчаков был противником войны, я считаю, что восточный кризис в определенной степени был свя­зан с политикой России. Еще М.Н. Покровский нашел докумен­ты о том, что Россия предоставила довольно крупные суммы че­рез Вену боснийско-герцеговинскому восстанию. Горчаков делал вид, что он против войны, а в действительности он к ней готовил­ся. Общественное движение, которое имело место в России пос­ле 1875 г., в определенной степени им инспирировалось.

           Исстари считалось, что общественное движение так активно развивалось вопреки правительству, но только было странно, что его пропагандировали соответствующие органы печати и что на Балканы выезжали добровольцы. Выезжали сотни, потом ты­сячи добровольцев и в Герцеговину, и в Сербию.

           Игнатьев заслуживает большего внимания, чем ему раньше уделялось. Есть еще определенные резервы для работы над этой неординарной личностью, не все изучено. Я занимался взаимоот­ношениями Игнатьева с поляками, с польской эмиграцией и обратил внимание на то, что он сумел и здесь основательно пора­ботать и в определенной степени нейтрализовать польскую эми­грацию на Балканах, где был один из основных очагов этой эми­грации, направленных против России. Они помогали кавказским горцам воевать против России, и Игнатьев смог их нейтрализо­вать.

           Интересен вопрос о финансовых средствах. Действительно, Игнатьев давал личные средства на связи с общественностью на Балканах. У него было за счет чего их брать: он был по линии [115] матери родственником Мальцевых, владельцев знаменитейших мальцовских заводов. Мальцов — один из богатейших людей Рос­сии, бывший генерал-лейтенант, который занялся предпринима­тельством еще в 30-е годы. Это один из редких примеров удачли­вых дворян, занимавшихся предпринимательской деятельностью.

           А.В. Игнатьев. Я с большим интересом выслушал доклад.

           Исследование В.М. Хевролиной представляется мне знако­вым, знаменующим переход к одному из сравнительно новых, но очень важных аспектов международной проблематики - к исто­рии русской дипломатии. Это тем более важно, что в западной историографии традиционно подвергается искажению не только внешняя политика России, но и русская дипломатия. Русскую ди­пломатию представляют беспринципной, лицемерной, некон­тактной, не уважающей международные договоры и, в общем, не заслуживающей доверия. Сталин в работе «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”» обратил внимание на ошибочное утверждение Энгельса, будто русская дипломатия об­разовывала своего рода новый иезуитский орден, представляла собой шайку авантюристов, которая вербовалась преимущест­венно из иностранцев, создателем которой была иностранка Ека­терина II, и этот “орден” якобы обеспечил России путь к ее вели­чию, а значит - возможности для того, чтобы претендовать на ге­гемонию в Европе и в мире.

           В пятитомнике по истории внешней политики России дан от­вет на искаженное толкование истории внешней политики нашей страны, она не приукрашена и оценена объективно.

           Сталин в свое время рекомендовал перенести акцент в трак­товке русской дипломатии с национального аспекта (засилия ино­странцев, балтийских немцев) на социальный. И это, наверное, в принципе верно, хотя национальный аспект тоже заслуживает вни­мания и объяснения. Нужно проследить, как складывалась рус­ская дипломатическая школа и какие черты ее характеризовали, сравнить русскую дипломатию и современную ей дипломатию других стран - британскую, германскую и другие. Тогда станет ясно, что приемы, которые использовала русская дипломатия, в частности, Игнатьев, не представляли ничего исключительного. Такими методами действовали дипломаты и других стран. А если говорить о лицемерии, то наиболее лицемерной всегда была бри­танская дипломатия. Тут есть поле для сравнения, и этим полем, естественно, надо воспользоваться.

           Я не думаю, что история русской дипломатии - это единст­венное направление, в котором мы сейчас можем работать. Есть и другие направления, тоже достаточно перспективные, напри­мер, такое направление, как геостратегическое положение Рос[116]сии и ее внешней политики или идеологические основы россий­ской внешней политики.

           Но тем не менее, глубокое изучение истории русской дипло­матии, конечно, необходимо.

           Н.Н. Лисовой. В Центре истории религии и церкви мы зани­маемся историей, связанной с церковной проблематикой. Но православный Восток, с которым был в основном связан граф Игнатьев в своей деятельности и на посту начальника Ази­атского департамента, и на посту посла в Константинополе, это как бы стыковая зона, где собственно дипломатические моменты неотделимы от моментов церковно-дипломатических, в которых идеологические основы раскрываются в чистом виде. Потому что именно в этом секторе внешнеполитической деятельности Россия наиболее проявляла себя как законная наследница право­славной империи в поствизантийском пространстве в целом.

           Поэтому почти все, что делал Игнатьев, в том числе относи­тельно собственно балканской политики, особенно в области ближневосточной политики, т.е. отношения его с Иерусалимом, с начальниками иерусалимской русской духовной миссии, - это очень важный и серьезный момент, по-новому ставящий вопрос о внутреннем факторе, о внутреннем ресурсе самой русской ди­пломатии.

           Здесь уже упоминалось о национальном и социальном момен­тах в истории российской дипломатии, которые подчеркивал Сталин. Я бы еще сказал, углубляя Сталина, и о религиозно-по­литическом моменте, который для деятелей русской дипломатии тоже был крайне важен. С этой точки зрения Н.П. Игнатьев - это идеальная фигура для исследования внутренней структуры русской политики на Востоке. Здесь представляется ряд направ­лений, о которых можно говорить и которые потребуют допол­нительного исследования и размышления. Это, во-первых, идея Игнатьева, которая была очень личной идеей и была связана с архимандритом Антонином Капустиным и созданием в Констан­тинополе апокрисиатства. Это абсолютно византийско-археоло­гический титул, но апокрисиарий Русской церкви должен был появиться в Константинополе и не только при константинополь­ском патриархе, но и на православном Востоке в целом. И дейст­вительно, Игнатьев мог разрабатывать эту идею только под кон­кретное лицо.

           Возникает еще очень интересный момент относительно вну­тренней религиозно-политической ориентации самого графа Иг­натьева - его отношения с церковными иерархами, с Синодом, и, в частности, его отношение к святителю Филарету Дроздову. Оно было совершенно нестандартным: Игнатьев совершенно не [117] воспринимал позиции Филарета в отношении православного Во­стока, и в этом он был более прав и более православен, чем свя­титель Филарет. Посол занимал совершенно правильную пози­цию в отношении патриарха Кирилла Иерусалимского, в отли­чие от Филарета, который на протяжении четырех лет до самой своей смерти требовал, чтобы иерусалимский патриарх извинял­ся перед Российским синодом за то, что был убран, например, из Иерусалима архимандрит Леонид Кавелин и т.д. При этом у Иг­натьева был очень гибкий подход. Когда на самом деле начальни­ки русской духовной миссии были неправы, а, например, россий­ский консул А.Н. Карцов был прав, Игнатьев был полностью на стороне Карцова, он его поддерживал и был ему благодарен за то, что тот делает на Ближнем Востоке. Но когда именно по ини­циативе Игнатьева в Иерусалиме оказался Антонин Капустин, позиция Игнатьева полностью определялась поддержкой Анто­нина и русской духовной миссии против происков своего родного консульства и родного МИДа.

           Когда говорилось о расхождении Игнатьева с Горчаковым, с горчаковской школой, с Горчаковым лично, складывается впечат­ление, что расхождение это было глубже: это расхождение с тра­дициями Петербургского МИДа, потому что на самом деле имен­но школа Игнатьева более правильно понимала русские нацио­нальные интересы и русские религиозные национальные интере­сы, религиозно-имперские интересы и на Востоке, и в политике в целом. С этой точки зрения большой материал дает переписка Игнатьева. Есть совершенно уникальный источник - переписка Игнатьева с архимандритом Антонином Капустиным, которая ох­ватывает 13 лет (с 1865 до 1878 г.), практически все время, когда Игнатьев был связан непосредственно с восточной политикой. Там даются очень нелицеприятные оценки не только петербург­скому Синоду или Московской синодальной конторе митрополита Филарета, но и мидовскому петербургскому чиновничеству. Не­смотря на то, что вся деятельность графа Игнатьева в первой поло­вине жизни была связана с МИДом, он себя не ощущал последова­телем школы Нессельроде, а отчасти и Горчакова. Он во всем был им противоположен, во всех оценках, или, как сказал бы социолог, во всей системе ценностных ориентаций. Его ценностные ориента­ции были действительно совсем другими, поэтому он легко нахо­дил язык не только с султаном, но и с константинопольским, иеру­салимским, антиохийским патриархами. То есть, в одном лице рус­ский дипломат мидовской школы одновременно являлся очень тонким православным церковным дипломатом.

           В МИДе он всегда был как бы не своим человеком. Он был в министерстве своих дел, своих русских дел. И этим объясняется [118] то, что ему мы обязаны решением в интересах русской церкви афонского кризиса 1872 г. То, что до сих пор наш монастырь на Афоне принадлежит русской церкви - заслуга графа Игнатьева, который лично неоднократно туда ездил, лично способствовал работе Антонина и иеромонаха Азальдина с древними афонски­ми актами. И он настоял перед константинопольским патриар­хом на благоприятном для России и в целом русской церкви решении афонского кризиса.

           Игнатьеву мы полностью обязаны тем, что Антонин сумел создать вопреки МИДу, вопреки Синоду, не говоря уже о реаль­ной ситуации на Востоке, русскую Палестину. Первые 13 лет, по­ка Антонин работал под защитой и с мощной поддержкой Иг­натьева, именно в эти годы и были заложены основы той русской Палестины, которая существует и сейчас и является до сих пор главным фактором нашего присутствия в Иерусалиме, в Святой Земле, а отчасти и на Ближнем Востоке в целом. Это тоже иг­натьевская заслуга. И упомянутый мною мирликийский вопрос: хотя не удалось все-таки (не все удавалось даже и великому Ни­колаю Павловичу Игнатьеву), “продавить” турецкое правитель­ство и особенно турецкое военное ведомство в вопросе о приоб­ретении земли и в укреплении русских в Мирах Ликийских, но именно с подачи Игнатьева потом Палестинское общество пере­несло деятельность по почитанию Святителя Николая в Бари. Есть переписка Игнатьева в 1908 г., за несколько месяцев до его смерти, с Михаилом Петровичем Степановым, генералом, по­мощником председателя Палестинского общества, а председате­лем была великая княгиня Елизавета Федоровна. Степанов пи­сал: “Хорошо, давайте! Раз уж получилось так, раз мы потеряли из-за каких-то псевдостратегических соображений Турцию, да­вайте перевезем их в Бари, в Италию!” И Барградское наше под­ворье, Барградская церковь (она и сейчас принадлежит России) - это тоже дело Игнатьева.

           Есть некая тенденция в современной историографии, в совре­менной исторической науке - больше обращать внимание, как не­сколько лет назад говорили, на “человеческий фактор”. Но челове­ческий фактор действовал. Был в Константинополе А.Б. Лобанов- Ростовский - это одно, это одна школа и один посол, и совсем иная политика. Был Николай Павлович Игнатьев - и это совсем другое. И такого посла в Константинополе уже не было, хотя и А.И. Нели­дов был хорош в связи с Константинопольским русским археологи­ческим институтом и даже со своим концептуальным докладом о проливах в 1896 г. И И.А. Зиновьев тоже был вполне на месте. Но действительно своеобразной вершиной русской внешнеполити­ческой концепции на Востоке был, конечно, Николай Игнатьев.

           [119] В.Н. Пономарев. Такая колоритная фигура, как граф Игнать­ев, привлекала внимание нашей и зарубежной историографии. Но еще не во всех аспектах деятельность Игнатьева освещена, и здесь поле деятельности для историков еще очень большое.

           Монография - очень толстый фолиант, основанный на источ­никах как наших, так и западных - и опубликованных, и архив­ных. Маккензи, американский историк, в изданной в 2002 г. солидной монографии, основанной на наших и западных опубли­кованных и архивных источниках, пишет о всей жизни Игнатье­ва - о его личности, о его деятельности как дипломата на всех этапах, как о государственном деятеле России на посту министра внутренних дел. Но эта книга носит несколько странное назва­ние - “Граф Н.П. Игнатьев. Отец лжи?” Дело в том, что недоб­рожелателями Игнатьева было дано ему прозвище “лжец” или “отец лжи”. Маккензи берет под защиту своего героя. Он пишет, с одной стороны, о том, что говорить неправду является в общем- то свойством всех дипломатов, это входит в правила дипломати­ческой игры, а с другой - приводит свидетельства коллег и оппо­нентов Игнатьева в дипломатическом мире, в том числе таких, как Солсбери, когда они, наоборот, подчеркивают такие качест­ва Игнатьева, как правдивость, добросовестность и высокий про­фессионализм. Возникает вопрос: почему же сам Маккензи вы­нес именно такой момент в название этой книги? Представляется, что здесь просто сыграли роль соображения рекламы и рынка.

           Ю.А. Тихонов. Доклад и выступления коллег в прениях убе­дили меня в том, что Н.П. Игнатьев - без всякого преувеличения выдающийся русский дипломат. Во-первых, не случайно его не пригласили или воспрепятствовали его появлению на Берлин­ском конгрессе. Это стало пощечиной российскому монарху, а в какой-то степени и Горчакову.

           В.М. Хевролина. Я всех благодарю за положительную оцен­ку моего доклада, за существенные дополнения и за то, что у не­которых изменилось отношение к Игнатьеву.

           Что касается денег, то МИД во времена Горчакова очень эко­номно расходовал деньги и всегда бюджет сводился с большим профицитом, который иногда достигал 200 тыс. рублей. Горча­ков был очень экономным человеком в личном плане, и это свое качество он переносил и на подведомственные ему учреждения. Так что русские дипломаты на Балканах были в более трудных условиях по сравнению с западными дипломатами, тем не менее им многое удавалось сделать.