Труды Института российской истории. Выпуск 8 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, сост. Е.Н.Рудая. М.: Наука, 2009. 383 с. 24 п.л. 24,4 ус.-изд.л.

Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ (сентябрь 1955 г.)

Автор
Новик Фаина Ивановна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Новик Ф.И. Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ (сентябрь 1955 г.) // Труды Института российской истории. Выпуск 8 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров, сост. Е.Н.Рудая. М.: Наука, 2009. С. 231-251.

Текст статьи

 

[231]

Ф.И. Новик

УСТАНОВЛЕНИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ СССР И ФРГ (СЕНТЯБРЬ 1955 г.)[*]

 

           2005 год был богат на юбилейные даты, связанные с Германи­ей. Это - 60-летие победы над фашистской Германией, 50-летие установления дипломатических отношений между СССР и ФРГ в 1955 г., которому посвящается данная статья, 35-летие подписа­ния Московского договора между СССР и ФРГ в 1970 г., 15-летие воссоединения Германии в 1990 г.

Я давно занимаюсь проблемами отношений нашей страны с Германией, и уже в 1980 г. опубликовала в газете “Советская Рос­сия” статью к 25-летию установления дипломатических отноше­ний СССР с ФРГ. Однако в то время российским исследователям были недоступны архивные документы, и лишь в середине 1990-х годов Архивом внешней политики РФ была предоставле­на возможность работы с документами и материалами об устано­влении дипломатических отношений двух стран. Результаты исследований начали мною впервые вводиться в российскую историографию более десяти лет назад и были опубликованы в журнале “Отечественная история”, в изданной нашим Институ­том монографии «“Оттепель” и инерция холодной войны (Герман­ская политика СССР в 1953-1955 гг.)» и в ряде статей в ФРГ[1].

           Событие полувековой давности широко отмечалось в Герма­нии и привлекло внимание также и в России. В 2005 г. я принимала участие в Москве и Берлине в трех интересных и представитель­ных международных конференциях, посвященных установлению дипломатических отношений двух стран. Эти конференции, на которых выступали ученые, политические деятели, представите­ли общественности, участники событий 1955 г. из обеих стран, значительно пополнили наши знания по обсуждавшимся воп­росам.

           15 июня 2005 г. фонд им. Конрада Аденауэра первым отклик­нулся на это событие и устроил в Берлине многолюдную и широ­ко освещавшуюся в немецкой прессе конференцию “Визит [232] Аденауэра в Москву” (у меня есть список ее участников на 10 страницах). Я была единственным иностранным докладчиком на этой конференции и, опираясь на российские архивные доку­менты и материалы, выступила с докладом на немецком языке на тему “Предыстория репатриации немецких военнопленных из СССР”.

           Две солидные международные конференции состоялись в Москве. 23 сентября в Институте Европы РАН при участии российского представительства фонда им. Фридриха Эберта (СДПГ) обсуждался широкий круг проблем российско-герман­ских отношений за прошедшие полвека вплоть до наших дней. 4—5 октября в Москве прошла организованная московским пред­ставительством фонда им. Конрада Аденауэра (ХДС), Институ­том всеобщей истории РАН, Институтом Европы РАН и фондом Единство во имя России конференция, посвященная 50-летию установления дипломатических отношений между СССР и ФРГ. Я выступала с докладами и участвовала в дискуссиях на этих двух конференциях.

           Знаменательно то, что на каждой из этих конференций состоялись презентации новых книг, вносящих весомый вклад в немецкую и российскую историографию по этой проблеме. Хотелось бы кратко охарактеризовать эти книги.

           Книга бывшего переводчика западногерманской делегации на переговорах в Москве, посла в отставке доктора Вернера Килиана “Поездка Аденауэра в Москву”[2] основывается на богатейшей источниковой базе. Она дает самое полное, реали­стическое, документально подтвержденное первоклассными немецкими источниками представление о позициях Аденауэра и его окружения, а также западных правящих кругов по проблемам нормализации отношений с СССР и повествует обо всех перипе­тиях московских переговоров 1955 г.

           Книга “Россия-Германия. Взгляд назад в будущее. К 50-ле- тию установления дипломатических отношений”[3] издана в Москве с постраничным параллельным переводом на русский и немецкий языки. Она состоит из двух разделов. В первом разделе “Страни­цы дипломатической истории” публикуются статьи бывших рос­сийских и германских послов, а во втором - “Мысли о про­шлом” - аналитические статьи исследователей двух стран.

           Третья книга “Визит канцлера Аденауэра в Москву 8-14 сентября 1955 г. Документы и материалы”[4] публикует на языке оригинала документы из АВП РФ, РГАНИ (Архива внешней политики РФ, Российского государственного архива новейшей истории), Политического архива МИД ФРГ. Это - [233] стенограммы, записи и иные документы и материалы перегово­ров в Москве. Многие документы публикуются впервые и дают­ся в сборнике параллельно в российской и германской интер­претации. Например, по пленарным заседаниям публикуются русская и немецкая стенограммы, которые велись отдельно каждой из сторон.

           Остановлюсь на анализе событий 50-летней давности по существу.

           Уже в начале 1954 г. на Берлинском совещании министров иностранных дел четырех держав, а затем в Заявлении Советско­го правительства от 15 января 1955 г. советское руководство вы­ражало готовность к нормализации отношений с ФРГ. Издание Президиумом Верховного Совета СССР 25 января 1955 г. Указа о прекращении состояния войны между Советским Союзом и Германией создавало благоприятные правовые предпосылки для установления дипломатических отношений с ФРГ. Однако бонн­ское правительство, занятое тогда оформлением вступления страны в НАТО, не проявило позитивной реакции на советские предложения. Представители правящих партий в бундестаге говорили о недопустимости пребывания в Москве двух герман­ских послов и отстаивали курс на единоличное представительст­во всей Германии со стороны ФРГ, курс, который позднее вошел в историю как “доктрина Халыптейна”.

           После вовлечения ФРГ в НАТО советское руководство при­шло к выводу о необходимости нейтрализовать негативные для СССР и восточноевропейских стран последствия вступления в силу Парижских соглашений. Была создана Организация Варшавского договора. Учитывая также удаление в неопреде­ленное будущее перспективы заключения мирного договора с Германией и объединения расколотой страны, Москва решила внести официальное предложение об установлении дипломати­ческих отношений с ФРГ.

           При этом принималось в расчет и то, что заключение Госу­дарственного договора с Австрией оказало заметное влияние на перемену настроений западногерманской общественности в пользу нормализации отношений с Советским Союзом. Согласно опросу общественного мнения, в ФРГ летом 1955 г. 93% респон­дентов высказались за переговоры с СССР[5].

           В мае 1955 г. Министерством иностранных дел СССР была проведена большая подготовительная работа и сформулированы предложения в ЦК КПСС по вопросу об установлении диплома­тических отношений с ФРГ. Параллельно в МИДе активно шла подготовка проекта ноты советского правительства правитель[234]ству ФРГ, три варианта которой хранятся в фонде министра ино­странных дел[6].

           В письме в ЦК СЕПГ (ЦК Социалистической единой партии Германии) от 7 июня Н.С. Хрущев информировал о предстояв­шей советской инициативе по нормализации отношений с ФРГ. В письме раскрывались причины предстоявшего поворота в советской политике, обусловленные учетом новой обстановки, создавшейся в Европе в связи с вступлением в силу Парижских соглашений. Отмечалась также активизация выступлений запад­ногерманской общественности за установление нормальных отношений с СССР. По мнению советского руководства, “норма­лизация отношений между СССР и Западной Германией способ­ствовала бы росту движения в Западной Германии против суще­ствующей зависимости боннского правительства от США и ока­зала бы поддержку силам, выступающим за проведение более независимого внешнеполитического курса”[7].

           Как отмечал позднее Председатель Совета министров СССР Н.А. Булганин, советское правительство, выступая с инициати­вой об установлении дипломатических отношений между СССР и ФРГ, исходило из того, что это “соответствует интересам как Советского Союза, так и Германской Федеральной Республики[8], способствует укреплению мира в Европе и дальнейшему умень­шению напряженности в международных отношениях”[9].

           Дипломатические отношения с ФРГ были важны для Совет­ского Союза и с точки зрения подтверждения правильности раз­работанной им ориентации на существование двух германских государств, а также для фактического признания ГДР в качестве равноправного с ФРГ германского государства.

           Таковы были основные побудительные мотивы московского руководства при выдвижении предложения о нормализации советско-западногерманских отношений.

           7 июня 1955 г. посольство СССР во Франции передало посольству ФРГ в Париже ноту советского правительства прави­тельству ФРГ[10], в которой отмечалось, что “интересы мира и европейской безопасности, равно как национальные интересы советского и немецкого народов, требуют нормализации отно­шений” между СССР и ФРГ, и предлагалось “установить прямые дипломатические и торговые, а также культурные отношения между обеими странами”. При этом советское правительство “приветствовало бы приезд в Москву в ближайшее время” канц­лера ФРГ и других представителей страны для обсуждения воп­роса об установлении дипломатических и торговых отношений и рассмотрения связанных с этим проблем.

           [235] Уже 8 июня Аденауэр заявил, что он приветствует советское предложение. Однако официальный ответ Бонна был дан лишь 30 июня после всестороннего анализа советских предложений и согласования с американской администрацией вопроса о перего­ворах с СССР во время поездки К. Аденауэра в США в середине июня. В Бонне было подготовлено два варианта ответной ноты, и после двухдневного обсуждения в правительстве был принят более мягкий проект.

           В записке корреспондента “Правды” П. Наумова от 3 июля 1955 года[11], направленной для ознакомления Н.С. Хрущеву глав­ным редактором газеты Д.Т. Шепиловым и попавшей также к Н.А. Булганину и к руководству МИДа, раскрывалась подоплека того, как готовилась ответная нота Бонна.

           Первоначальный вариант ноты был подготовлен к возвраще­нию К. Аденауэра из США группой экспертов боннского внеш­неполитического ведомства - “специалистов по восточным делам”. Затем статс-секретарь В. Халыптейн и министериаль­директор В. Греве с одобрения министра иностранных дел ФРГ Г. фон Брентано внесли в проект ноты существенные изменения. В частности, в проект были включены три условия, на которых боннское правительство было бы готово вести переговоры с советским руководством: освобождение всех немцев, находив­шихся в тот момент в плену в СССР; непризнание боннским пра­вительством границы по Одеру-Нейсе; непризнание Бонном пра­вительства ГДР. В боннском Кабинете министров в течение двух дней обсуждался проект текста ответной ноты правительства ФРГ. При этом вариант Хальштейна-Греве был отвергнут, а был одобрен первоначальный, более мягкий вариант[12]. По существу победила точка зрения тех, кто действительно был заинтересо­ван в нормализации отношений с Советским Союзом.

           В ноте от 30 июня правительство ФРГ заявило о согласии “обсудить вопрос об установлении дипломатических, торговых и культурных отношений между обеими странами и изучить свя­занные с этим вопросы”, и предложило с этой целью провести в Париже неофициальные переговоры между посольствами ФРГ и СССР[13]. Приглашение приехать в Москву пока осталось без ответа.

           Вопрос о переговорах в Москве, о дате и их содержании был урегулирован в августе 1955 г. уже после Женевского совещания в верхах четырех держав путем обмена несколькими нотами и на парижских переговорах между посольствами СССР и ФРГ во Франции[14]. В ноте от 3 августа советское правительство вырази­ло согласие на то, чтобы между посольствами СССР и ФРГ в [236] Париже состоялся предварительный обмен мнениями по уточне­нию вопросов, которые должны будут явиться предметом обсуж­дения и изучения в Москве. Оно предложило провести перегово­ры в Москве в конце августа-начале сентября и подчеркнуло, что стороны не должны связывать нормализацию отношений ни с ка­кими предварительными условиями. Боннские политики в пуб­личных выступлениях действительно называли в качестве пред­варительных условий для нормализации отношений достижение договоренности по тем трем проблемам, которые указывались в жестком варианте проекта ответной ноты ФРГ.

           В ноте от 12 августа правительство ФРГ согласилось с совет­скими предложениями и назвало 9-е сентября в качестве прием­лемой даты начала официальных переговоров в Москве. В доку­менте подчеркивалась необходимость обсуждения еще двух про­блем: обеспечения “национального единства” Германии и осво­бождения немцев, которые “еще задерживаются в настоящее время на территории или в сфере влияния Советского Союза или которым чинятся другие препятствия покинуть названную тер­риторию или указанную сферу влияния”.

           В ответной ноте от 19 августа советское правительство согласилось с предложенной датой начала переговоров и сооб­щило, что не видит препятствий к обмену мнениями по вопросу о единстве, равно как и по другим вопросам, интересующим обе стороны. В преддверии этих переговоров послы СССР и ФРГ в Париже прозондировали тот круг проблем, который обе сторо­ны намеревались обсудить в Москве.

           Аденауэр, готовясь к поездке в Советский Союз, должен был преодолеть внутри страны сопротивление весьма влиятельных противников замирения с Москвой. Нажим на Аденауэра в пери­од подготовки визита и на самих московских переговорах был на­столько силен, что по возвращении из Москвы федеральный канцлер на пресс-конференции в ответ на вопрос журналиста о том, кто был его самым непримиримым противником на москов­ских переговорах, сказал полушутя: “Фон Брентано”. И это соот­ветствовало действительности.

           Аденауэр должен был также рассеять недоверие и опасения Запада относительно возможного сближения ФРГ и СССР. В Мюррене, в горах в Швейцарии, где Аденауэр провел свой отпуск в подготовке визита в Москву, он вместе с ведущими пред­ставителями МИДа и экспертами сформулировал задачи запад­ногерманской делегации на переговорах в Москве, переданные и трем западным союзникам. В документах содержались три пред­варительных условия для установления дипломатических отно[237]шений с СССР: достижение договоренностей по объединению Германии, по возвращению немецких военнопленных, возврату гражданских лиц в Германию.

           Канцлер обещал союзникам проводить жесткую линию и не отступать от политического курса своего правительства. Однако неофициально он реалистически оценивал результаты Женев­ского совещания в верхах и не ожидал сдвигов в решении герман­ского вопроса на переговорах в Москве. Так в беседе с Президен­том ФРГ Теодором Хойсом 5 сентября Аденауэр сказал, что он попытается решить судьбу немецких военнопленных, а перспек­тивы установления дипломатических отношений оценил как неопределенные.

           На переговоры в Москву прибыла большая западногерман­ская делегация во главе с федеральным канцлером Конрадом Аденауэром. Официальная немецкая делегация насчитывала 17 человек. Всего же вместе со служебным персоналом в Москву на двух самолетах и на особом поезде, в котором был даже вагон, специально защищенный от прослушивания, прибыло 142 чело­века[15]. Если бы Аденауэр не был настроен на серьезные и результативные переговоры в СССР, едва ли он привез бы с собой столько людей в Москву.

           В состав советской официальной делегации входили Предсе­датель Совета министров СССР Н.А. Булганин (глава делега­ции), член Президиума Верховного Совета СССР Н.С. Хрущев, первый заместитель Председателя Совета министров СССР и министр иностранных дел СССР В.М. Молотов, первый замести­тель Председателя Совета министров СССР М.Г. Первухин, министр внешней торговли СССР И.Г. Кабанов, заместитель министра иностранных дел СССР B.C. Семенов[16].

           Проведенные 9-13 сентября 1955 г. переговоры были чрез­вычайно интенсивными. Состоялись четыре пленарных заседа­ния общей продолжительностью 10 часов, встречи в узком соста­ве, беседы министров иностранных дел, неофициальные беседы и т.д. Переговоры оказались сложными для обеих сторон, которые были вынуждены пойти на существенные взаимные компромис­сы, отказаться от нереалистических требований и претензий друг к другу.

           На первом пленарном заседании глава Советского прави­тельства внес предложение установить дипломатические отно­шения между СССР и ФРГ, договориться об учреждении посольств в Москве и Бонне и об обмене послами, обменяться мнениями о развитии торгового, научного, культурного, техниче­ского сотрудничества[17]. Эти вопросы советская делегация счита[238]ла центральными на переговорах с западногерманскими партне­рами. Н.А. Булганин изложил также советскую позицию по во­просу об объединении Германии. Вопрос же о возвращении в Германию находившихся в заключении в Советском Союзе немецких военных преступников вообще не упоминался.

           Иначе были расставлены акценты во вступительном заявле­нии главы западногерманской делегации[18]. Канцлер Аденауэр заявил, что недостаточно “механическим путем установить дипломатические, экономические и культурные отношения”. Действительная нормализация может быть достигнута лишь в случае выявления и устранения тех причин, из-за которых сложи­лись ненормальные отношения между двумя странами.

           На первое место канцлер поставил необходимость решения вопроса “об освобождении тех немцев, которые в настоящее время находятся еще в заключении на территории Советского Союза или в странах, находящихся под советским влиянием, или которым так или иначе препятствуют выехать из этих районов”. К. Аденауэр заявил, что невозможно установить нормальные отношения до тех пор, пока этот вопрос остается нерешенным. При этом он подчеркнул, что не ставит какого-либо “предвари­тельного условия”.

           Второй проблемой, упомянутой во вступительной речи канц­лера, был вопрос о достижении государственного единства Германии. При этом Аденауэр дал понять, что он не намерен ло­мать копья по этому вопросу. Канцлер сказал, что это “является обязанностью, вытекающей из совместной ответственности за всю Германию, лежащей на четырех державах”. Он не намерен осложнять женевский процесс и начинать “двусторонние перего­воры независимо от переговоров четырех держав”, но вместе с тем пригласил московских партнеров обсудить эту проблему и попытаться “сделать в этом вопросе шаг вперед”.

           Канцлер призвал по указанным двум основным вопросам провести откровенные переговоры, которые “могут быть только началом”. Он выразил пожелание, чтобы по окончании пребыва­ния западногерманской делегации в Москве эти переговоры были продолжены, явно давая тем самым понять, что боннское правительство отнюдь не считает установление дипломатиче­ских отношений непременной целью московской встречи.

           И весь дальнейший ход московских переговоров был обусло­влен этой разницей позиций двух сторон.

           Однако уже после первого пленарного заседания Аденауэр заявил на совещании германской делегации, что он согласится на установление дипломатических отношений, если будет достигну[239]та договоренность по вопросу о возвращении на родину немецких военнопленных. Остальные вопросы он счел несущественными и отступил тем самым от разработанных в Мюррене директив.

           Центральным вопросом советско-западногерманских перего­воров в Москве явилась проблема возвращения на родину немец­ких военнопленных и интернированных лиц, находившихся на территории Советского Союза после окончания войны с Герма­нией. Этот вопрос носил весьма острый характер в первой поло­вине 50-х годов и был окончательно урегулирован лишь при уста­новлении дипломатических отношений в 1955 г.

           Советское правительство еще в период подготовки к перего­ворам с ФРГ понимало, что боннские власти не согласятся на нормализацию отношений без договоренности по вопросу о воз­вращении немецких военнопленных. Была проведена большая и тщательная предварительная работа по этой проблеме. Еще в 1954 г. Министерство внутренних дел начало собирать всех осуж­денных военнопленных в один лагерь в европейской части стра­ны[19]. Летом 1955 г. эта работа была закончена и появились, нако­нец, достоверные данные о численности отбывавших наказание в СССР осужденных военных преступников, о репатриации кото­рых предполагалось вести переговоры с ФРГ.

           Москва неоднократно информировала руководство ГДР о предстоявших переговорах с ФРГ и их содержании, в том числе и о намерении СССР освободить осужденных немецких военно­пленных. Об этом говорилось в упоминавшемся выше письме Н.С. Хрущева в ЦК СЕПГ от 7 июня, где высказывалась также просьба к немецким коллегам изложить свое мнение по этому во­просу. Руководство ГДР поддержало советскую позицию в отно­шении желательности установления дипломатических отноше­ний с ФРГ.

           Н.С. Хрущев сообщил 14 июля 1955 г. в письме В. Ульбрихту и О. Гротеволю о советской готовности на предстоявших перего­ворах с ФРГ решить вопрос о судьбе немецких военнопленных в СССР и предлагал еще до переговоров с Аденауэром обсудить во­прос об их репатриации[20]. В письме приводились и конкретные цифры - всего 9531 человек, которых предполагалось передать властям ГДР и ФРГ в соответствии с прежним местом жительства этих людей. Эта цифра довольно близка к той, которая затем бы­ла названа на переговорах с Аденауэром в Москве. Обмен мнени­ями с руководством ГДР по этому вопросу состоялся во время визита в Берлин Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина в конце июля.

           В утвержденных Центральным Комитетом КПСС “Указани­ях к переговорам с Правительственной делегацией Германской [240] Федеральной Республики” последний, восьмой пункт содержал развернутые на полутора страницах инструкции о советской по­зиции при обсуждении вопроса о немецких военнопленных[21]. И московская делегация действовала в полном соответствии с этими инструкциями.

           Н.А. Булганин разъяснил на втором пленарном заседании, что в СССР нет больше немецких военнопленных. Все они осво­бождены и отправлены на родину. В Советском Союзе находят­ся лишь военные “преступники, осужденные советским судом за особо тяжкие преступления против советского народа, против мира и человечности”. Он назвал точное число осужденных на 1 сентября 1955 г. - 9626 человек, о которых может идти речь на переговорах[22].

           Булганин вновь подчеркнул, что главным вопросом встречи является вопрос об установлении дипломатических отношений. Хрущев и Молотов поддержали его по обоим пунктам.

           Хрущев при этом создал трудность для перевода, о которой рассказал бывший переводчик советской делегации В. Сергеев. Хрущев заявил, что если западногерманская сторона не готова к установлению дипломатических, торговых и культурных отно­шений и хочет подождать, то можно и подождать. Хрущев ска­зал: “...можно подождать, нам не дует...” и при этом привстал и похлопал себя сзади по мягкому месту. Этот жест, шокировав­ший присутствовавших немцев, не требовал устного перевода. Но как следовало это отразить в стенограмме? После размышле­ний в нашей стенограмме было записано: “... можно подож­дать, - нам ветер в лицо не дует...”, в немецкой стенограмме - “...мы также можем подождать, нам при этом ничего не мешает” (“... so koennen wir auch abwarten, uns stoert dabei nichts.”)[23].

           Явно рассчитывая на отказ западных немцев, Булганин на втором пленарном заседании отметил, что вопрос о возвращении на родину немецких военных преступников необходимо рассмат­ривать с участием представителей как ФРГ, так и ГДР. “Посколь­ку мы не думаем, что Правительственная делегация ГФР сочтет для себя желательным в данных условиях такое рассмотрение указанного вопроса с участием представителей ГФР и ГДР, то, очевидно, этот вопрос нецелесообразно делать предметом насто­ящих переговоров”, - сделал вывод Н.А. Булганин[24]. Однако на встрече министров иностранных дел 12 сентября Г. фон Брента­но выразил согласие на трехсторонние переговоры[25] и затем на третьем пленарном заседании подтвердил готовность “рекомен­довать своей делегации, чтобы в вопросе о задерживаемых в Советском Союзе лицах стать на такой путь, чтобы этот вопрос [241] был обсужден представителями трех правительств”[26]. Однако Аденауэр обошел молчанием это предложение своего министра. После этого советская сторона больше не поднимала вопрос об участии ГДР в переговорах.

           После длительных и острых дебатов стало ясно, что боннская делегация, ставя вопрос о возвращении на родину “задерживае­мых лиц”, говорила о судьбе немцев, относящихся к разным кате­гориям.

           Во-первых, речь шла о возвращении на родину бывших воен­ных преступников, осужденных советскими судами и отбываю­щих наказание в СССР, то есть об упомянутых 9626 лицах, а также о возвращении чуть более ста немецких специалистов- атомщиков.

           Во-вторых, представители ФРГ, ссылаясь на переписку с род­ными и близкими в Западной Германии, утверждали, будто в Советском Союзе задерживали более ста тысяч немцев, что категорически отрицала советская сторона.

           В-третьих, говорилось о необходимости “выяснить судьбу не только тысяч, но сотен тысяч и, может быть, миллионов пропав­ших без вести немцев”. Этот вопрос советские представители относили к компетенции Красного Креста.

           В-четвертых, забота министра иностранных дел Г. фон Брен­тано “о судьбе немецких людей, которые находятся на террито­рии Советского Союза”, и члена западногерманской делегации, председателя внешнеполитического комитета бундестага К.-Г. Ки­зингера о “гражданских лицах, которые, например, жили раньше в Восточной Пруссии”, расценивалась советской делегацией как попытка включить в переговоры и вопрос о советских гражданах немецкой национальности.

           В-пятых, западногерманская делегация ставила также вопрос о возвращении немцев, задерживаемых “в сфере влияния”, то есть вне территории Советского Союза[27]. По этому вопросу советская делегация рекомендовала обращаться к правительст­вам тех стран, где находились немцы этой категории. Решение всего этого комплекса проблем рассматривалось западногерман­ской делегацией как необходимое условие для нормализации отношений с СССР.

           Глава советской делегации, в свою очередь, поставил вопрос о том, что на территории Западной Германии до сих пор находят­ся свыше ста тысяч из тех многих сотен тысяч мирных советских граждан, которые в годы войны были отправлены на принуди­тельные работы в Германию. Он выразил надежду, что прави­тельство ФРГ “примет надлежащие меры и окажет содействие [242] возвращению на Родину советских перемещенных граждан”. Канцлер ФРГ заявил, что у него нет никакой информации по это­му вопросу, обещал рассмотреть его, выяснить, кто эти пересе­ленцы, и сделать для них все возможное[28].

           Советская делегация не отказывалась обсуждать и решать вопрос о возвращении немецких граждан на родину. Однако она доказывала, что решение этого вопроса потребует определенно­го времени, и установление дипломатических отношений как раз будет содействовать достижению позитивного решения. После прямого и откровенного обмена мнениями на всех пленарных заседаниях, на встрече министров иностранных дел, на перегово­рах глав правительств в узком кругу 12 и утром 13 сентября стороны все же сумели достичь взаимоприемлемой договоренно­сти по этому острейшему вопросу.

           Результаты договоренности были изложены Н.С. Хрущевым на четвертом пленарном заседании. Советская сторона дала сло­во, что 9626 осужденных будут освобождены по амнистии либо переданы правительствам ФРГ и ГДР в зависимости от прежнего места жительства этих людей. Было также дано обещание, что немцы, которые работают в Советском Союзе по контрактам, по истечении сроков контрактов по своему усмотрению возвратятся домой. По данным советской стороны, других категорий немцев в СССР нет, за исключением большой этнической группы нем­цев - граждан Советского Союза. Московская делегация обеща­ла также проверить данные о якобы задерживаемых в СССР 130 тыс. немцев и просила у немецкой стороны списки этих лиц с адресами. “Мы вам даем слово, что все лица, выявленные по этим спискам, если они действительно являются гражданами немецкого государства, будут возвращены”, - заявил Хрущев[29].

           Советское правительство сдержало обещание, и в начале 1956  г., по сообщению советской печати, была завершена репат­риация бывших немецких военнопленных на родину[30].

           Таким образом, лишь по истечении 10 лет после капитуляции Германии был, наконец, урегулирован очень болезненный для обеих сторон вопрос и была завершена репатриация из Советско­го Союза всех немецких военнопленных. Однако в процессе решения этой проблемы в отношениях между СССР и ФРГ возникли другие болезненные гуманитарные проблемы долго­временного порядка, которые в последующие годы продолжали осложнять взаимоотношения двух стран.

           Автор внимательно ознакомился в Архиве внешней полити­ки с направленными стенограммами пленарных заседаний прави­тельственных делегаций 9-13 сентября и переговоров министров [243] иностранных дел двух стран[31]. Эти документы свидетельствуют о том, что на встрече в Москве было два драматических момента, когда, по существу, стоял вопрос о прекращении пере­говоров.

           Первый кризис разразился 12 сентября. Утром на встрече двух министров иностранных дел. В.М. Молотов поднял вопрос об установлении дипломатических отношений. Г. фон Брентано заявил, что германская делегация связывает с этим решение двух вопросов. Один - “о лицах, задержанных на территории Совет­ского Союза и в сфере его влияния”; другой - “сохранение раско­ла Германии, создавшегося после войны”. Он предложил “рас­сматривать московскую встречу как первый шаг к дальнейшим стараниям достичь сближения позиций обеих сторон и поручить германской и советской делегациям, которые должны быть для этой цели образованы, продолжить эти переговоры”[32]. По суще­ству это было недвусмысленное предложение отложить и про­должить позднее переговоры об установлении дипломатических отношений между двумя странами.

           В.М. Молотов оценил западногерманскую позицию как не­приемлемую для советской делегации. Он отметил важность под­нятых немецкой стороной вопросов и сказал, что их рассмотре­ние потребует длительного времени. Именно поэтому советское правительство предлагает “решить хотя бы один вопрос - вопрос об установлении нормальных дипломатических отношений”. Если главы правительств не смогут договориться по этому воп­росу, то, по мнению Молотова, тем более не смогут договорить­ся их представители, имеющие меньше полномочий[33].

           После уточнения позиций министры констатировали, что достичь взаимоприемлемого компромисса по проблеме установ­ления дипломатических отношений не представляется возмож­ным, и решили доложить главам делегаций о результатах состо­явшихся переговоров.

           На третьем пленарном заседании днем 12 сентября оба мини­стра изложили свои указанные выше позиции. После этого атмо­сфера переговоров значительно накалилась, и дискуссия начала приобретать все более непримиримый и жесткий характер. Главы делегаций упрекали друг друга в отступлении от догово­ренностей, которые были достигнуты в нотной переписке, пред­шествовавшей московским переговорам. Н.А. Булганин вновь предложил, не откладывая на будущее, решить основной вопрос - об установлении дипломатических отношений, не отка­зываясь от обсуждения и других проблем. Он передал западно- германской делегации проект письма, которое Булганин намере[244]вался вручить канцлеру ФРГ по поводу установления дипломати­ческих отношений[34].

           Очень резко выступил Хрущев по этому вопросу, заявив, что “постановка этого вопроса вверх ногами не способствует ... достижению взаимопонимания”. К вопросу об установлении дипломатических отношений нет никаких дополнительных воп­росов, если имеется желание и добрая воля сторон. Если у запад­ногерманской стороны этого желания и доброй воли нет, то Хру­щев предложил разойтись и ждать, когда сложатся благоприят­ные условия для этого[35]. Хрущев еще подлил масла в огонь раз­горевшейся конфронтации своими эмоциональными и нелице­приятными высказываниями о внешней политике правительства Аденауэра, о милитаризации страны и подготовке армии к войне против Советского Союза.

           Аденауэр выразил резкий протест против обвинений Хруще­ва. В своих воспоминаниях К. Аденауэр отмечал, что он с трудом сдержал себя, чтобы не покинуть конференц-зал. Он считал про­должение дискуссии бессмысленным и вечером 12 сентября даже отдал распоряжение прислать из Гамбурга самолеты для отлета в ФРГ за сутки до намеченной даты[36]. Однако он сделал это распоряжение по открытому телефону, чтобы довести свое неудовольствие ходом переговоров до советской стороны.

           Переговоры не были прерваны в тот момент лишь потому, что вслед за протестом Аденауэра Булганин предложил перене­сти продолжение дискуссии на следующий день, поскольку оста­валось 15 минут до начала приема, который глава советского правительства давал в Кремле в честь федерального канцлера. На прием Аденауэр все же счел необходимым пойти, чтобы не вызывать сильной негативной реакции общественности. И на этом приеме в доверительной личной беседе сидевших рядом двух глав правительств наметились возможности выхода из того тупика, в который зашли переговоры. В связи с этим хотелось бы подчеркнуть, что основные решения принимались именно во время неофициальных встреч Булганина, Хрущева и Аденауэра.

           Утром 13 сентября вместо запланированного на 10 часов пле­нарного заседания состоялась встреча делегаций в узком составе, где были в основном найдены развязки по проблеме возвращения на родину немецких военнопленных и было решено продолжить во второй половине дня на пленарном заседании переговоры по вопросу об установлении дипломатических отношений.

           На четвертом пленарном заседании был, наконец, урегулиро­ван вопрос об установлении дипломатических отношений, и сто­роны согласовали тексты писем аутентичного содержания, кото[245]рыми должны были обменяться по этому поводу главы прави­тельств обеих стран.

           Относительно двух проблем (по которым позиции сторон расходились) было решено, что каждая из сторон вправе изло­жить свою точку зрения в одностороннем порядке. Молотов предложил на четвертом пленарном заседании, что “если после обмена этими письмами Германское федеральное правительство или Советское правительство найдет нужным сделать заявление по этим вопросам, оно сделает, на это оно имеет полное право, не в виде писем, а в заявлении для печати”[37]. Со стороны боннской делегации в тот момент возражения не последовало.

           На встрече Молотова и Халыптейна[38], которым главы деле­гаций поручили отредактировать и еще раз уточнить тексты двух писем, статс-секретарь вновь поднял вопрос о раздельных заяв­лениях обеих сторон по вопросам германских границ и претензии ФРГ на единоличное представительство всей Германии и даже предложил два варианта заявления немецкой стороны.

           Молотов вначале настаивал на прежней договоренности, но потом пошел навстречу Хальштейну и согласился, чтобы был осуществлен обмен заявлениями на пленарном заседании. Как свидетельствует стенограмма этой встречи, он сказал дословно следующее: “Вы нам письменно вручите это заявление, а мы Вам вручим свое заявление, без адресования, на официальном заседании. Чтобы письмо было все-таки одно, чтобы не было полемики в наших письмах”. Хальштейн дал на это согласие и сказал, что его “лично это очень устраивает”.

           Когда после переговоров Молотова и Хальштейна делегации собрались на четвертое пленарное заседание, чтобы утвердить тексты писем, которыми должны были обменяться главы прави­тельств по поводу решения установить дипломатические отноше­ния между СССР и ФРГ, произошел второй инцидент, до предела накаливший атмосферу и вновь поставивший переговоры на грань срыва.

           После окончательного согласования текстов писем Аденауэр зачитал и передал советской стороне письменный текст заявле­ния из двух пунктов, где говорилось о том, что “окончательное урегулирование границ Германии предоставляется мирному договору”, и содержалась претензия ФРГ на право представлять весь немецкий народ[39].

           Н.А. Булганин и Н.С. Хрущев резко выступили с возражени­ями против того, чтобы это заявление фигурировало в про­токоле переговоров. “Мы условились, как говорили об этом тов. Хрущев, тов. Молотов и я, что мы - правительство Герман[246]ской Федеральной Республики и правительство СССР - потом оставляем за собой право выступить со своими заявлениями для общественного мнения, кто как хочет, - сказал Булганин. - Мы выступим со своим заявлением. Это должно быть делом каждой стороны, а не делом этой конференции”[40]. По существу тем самым была дезавуирована договоренность Молотова на переговорах с Хальштейном.

           В. Хальштейн уточнил, что ранее на пленарном заседании не было достигнуто согласие о том, в какой форме должны быть сделаны два односторонних заявления. И этот вопрос обсуждал­ся на встрече Молотова и Хальштейна, где было решено, что оба заявления будут оглашены устно и одновременно переданы на пленарном заседании. Молотов, видя негативную реакцию выс­шего советского руководства, не нашел ничего лучшего, как ответить на слова Хальштейна всего одной фразой: “Я первый раз слышу”[41], хотя из приведенных выше выдержек из стено­граммы видно, что на встрече Молотова и Хальштейна была достигнута четкая договоренность.

           После дальнейшего обмена резкостями с обеих сторон по по­воду этого недоразумения Аденауэр проявил в этот критический момент благоразумие и определенное политическое мужество и по настоянию Хрущева и Булганина забрал назад свое заявление.

           Федеральный канцлер сделал свое одностороннее заявление на пресс-конференции 14 сентября и послал письмо идентичного содержания Н.А. Булганину, а 16 сентября в газете “Правда” было опубликовано заявление ТАСС, в котором отмечалось, что совет­ское правительство рассматривает ФРГ как часть бывшей Герма­нии и в связи с установлением дипломатических отношений счита­ет необходимым заявить, что “вопрос о границах Германии разре­шен Потсдамским соглашением” и что ФРГ “осуществляет свою юрисдикцию на территории, находящейся под ее суверенитетом”.

           Эти два кризисных момента на советско-западногерманских переговорах в Москве в сентябре 1955 г., которые до того не ос­вещались в российской историографии, впервые были преданы гласности в статье автора в 1995 г.[42].

           Таким образом, после исчерпания последнего инцидента все спорные вопросы на переговорах в Москве были, наконец, урегу­лированы.

           13 сентября 1955 г. в 21 час 10 минут главы двух правительств подписали письма аутентичного содержания о решении устано­вить дипломатические отношения между СССР и ФРГ и обменя­лись этими письмами в присутствии советских и иностранных корреспондентов[43].

           [247] Соглашение об установлении дипломатических отношений между СССР и ФРГ вступило в силу после одобрения бундеста­гом ФРГ 23 сентября и утверждения Президиумом Верховного Совета СССР 24 сентября 1955 г.

           Установление дипломатических отношений и решение проб­лемы возвращения на родину бывших немецких военнопленных явилось важным позитивным шагом в отношениях между СССР и ФРГ, открывавшим путь для нормализации их взаимоотноше­ний и преодоления тяжелого наследия Второй мировой войны. И без этого шага впоследствии был бы невозможен ни договор 1970 г., ни разрядка 1970-х годов. В ФРГ это событие было рас­ценено как самый большой успех внешней политики за весь период канцлерства Аденауэра, а в СССР - как самый большой успех советской внешней политики в 1955 г.

           К сожалению, в середине 50-х годов так и не произошла дей­ствительная нормализация отношений двух стран. По меткому замечанию В.М. Фалина, прогресс состоял лишь в том, что если раньше не было никаких отношений, то после установления дипломатических отношений были плохие отношения между СССР и ФРГ. Противостояние Запада и Востока и “холодная вой­на” продолжались, процесс размежевания двух германских госу­дарств углублялся, и перспективы достижения единства страны становились все более отдаленными. Предстояло преодолеть еще немало кризисов, прежде чем через три с половиной десяти­летия объединение Германии стало реальностью.

 

           [247-248] СНОСКИ оригинального текста

 

ОБСУЖДЕНИЕ ДОКЛАДА

           И.А. Хормач. Какой резонанс в Восточной Германии имело установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ?

           Ф.И. Новик. В ГДР искренне считали, что установление дипломатических отношений - это признание и ГДР как второго германского государства. Когда в Москве будут два посла на рав­ных, то это будет шаг, направленный в принципе на признание [249] ГДР, которое шло с большим скрипом. В то время ГДР была при­знана только социалистическими странами.

           В душе они одобряли и возвращение военнопленных, и всю политику, и результаты переговоров. Но, конечно, немцы были обижены, потому что реальной договоренностью советское пра­вительство в какой-то мере ущемило их интересы. А именно: еще в начале 1955 г. был договор между СССР и ГДР, который заключили сразу после визита Аденауэра. 14-го числа уехал Аденауэр, а 16-го приехала правительственная делегация ГДР, и заключили большой договор между СССР и ГДР, по существу до­говор о дружбе, взаимной помощи и сотрудничестве. Но форму­лировки “о взаимной помощи” тогда еще полностью не было. Только что создали Варшавский договор, и тогда это положение о взаимной помощи, может быть, в военной сфере, еще подчерк­нуто не было. Фактически это был такой же договор, как те, ко­торые заключались с другими странами.

           Рабочий вариант договора был подготовлен уже в начале 1955 г. В связи с вариантом Варшавского договора отложили визит германской делегации, чтобы не подчеркивать слишком большое сближение с ГДР. Потом было Женевское совещание. Подписание договора опять отложили, чтобы не подчеркивать сближение с ГДР перед четверкой. После визита Адэнауэра в Москву сразу заключили договор.

           Так что здесь интересы ГДР были ущемлены, и в документах проскакивает, что недовольство этим было, недовольством тем, что их отстранили от решения их судьбы и судьбы военно­пленных.

           На переговорах в Москве был такой момент: когда Булганин сказал, что у нас в плену только военные преступники, и мы будем решать вопрос только о них, он заявил дополнительно, что, конечно, этот вопрос, поскольку прежде они жили и там, и там, будет решаться в трехстороннем порядке, на переговорах между СССР, ФРГ и ГДР, но мы считаем, что наши германские коллеги не готовы еще обсуждать в таком составе этот вопрос, и тогда вообще не будем поднимать этот вопрос. И Брентано зая­вил официально на переговорах с Молотовым, что мы готовы к трехстороннему обсуждению этого вопроса. Но после этого он подтвердил это и на пленарном заседании. Аденауэр не среагиро­вал на это, а наши (видя, что можно нажать, и Аденауэр тоже даст положительный ответ в конце концов на трехсторонних пе­реговорах, но это затянет вопрос о возвращении военнопленных, а соответственно, затянет и вопрос об установлении дипломати­ческих отношений) просто перестали поднимать вопрос этот на [250] трехсторонних переговорах, что очень обидело ГДР, и уже в 1967 г. Ульбрихт Семенову высказывал недовольство, что вот тогда их отстранили от переговоров (от трехсторонних перегово­ров) с Западной Германией. То есть были, конечно, моменты не­довольства и было, конечно, ущемление интересов ГДР.

           Н.Е. Быстрова. Какова была тактика, какова была реакция западных союзников ФРГ со стороны НАТО и Западноевропей­ского союза на подписание этого договора?

           Ф.И. Новик. Это интересный и очень сложный вопрос, пото­му что когда Аденауэр ехал в Москву, он сказал, что он будет проводить жесткий курс, дал свои директивы, о которых я гово­рила, и заявил о своей жесткой позиции. Потом, когда он сооб­щал послу Болену в Москве о том, как идут переговоры, он дал ему понять, что установление дипломатических отношений неоп­ределенное, и буквально на следующий день решили вопрос об установлении дипломатических отношений. Болен послал теле­грамму в Вашингтон, говорил о том, что переговоры могут быть безрезультатными. На следующий день оказалось, что они результативны, и Болен оказался в дурацком положении. Амери­канцы дико разозлились, и в прессе начали усиливаться совер­шенно необоснованные тезисы о возможном Рапалло между Советским Союзом и Германией, о каких-то возможных неофи­циальных договоренностях и т.д., и Аденауэру потом пришлось долго оправдываться за то, что он сделал в Москве.

           Л.H. Нежинский. Тема очень интересная. Хотя она истори­ческая, но, на мой взгляд, некоторые, я бы сказал, остаточные явления от этого сложного комплекса переговоров, которые вы нам осветили, давали о себе знать еще довольно долго, и вы сделаете очень большое и полезное дело, когда в ваших дальней­ших работах раскроете, проанализируете и покажите, как эти остаточные явления сказывались на дальнейших взаимоотноше­ниях не только с Западной, но, если мне память не изменяет, в какой-то мере и с Восточной Германией. В частности, года 2-3 тому назад я читал, как непросто проходил возврат вот этих исследователей-атомщиков, которые были под Сухуми. Очень непросто. Часть их вернулась, а часть - нет. Правда, я не знаю, сколько.

           Ф.И. Новик. Там было 27 человек, которых не вернули, и мы были готовы их отдать ГДР, с тем, чтобы там обеспечили, чтобы эти люди не сбежали на Запад и не выдали наши секреты. А ГДР нам этого не гарантировала. Потом все-таки их вернули.

           Л.H. Нежинский. Да, тем более что кое-кто из них, если мне память не изменяет, по-моему, успел здесь жениться на наших [251] красивых юных женщинах, что, понятно, тоже играло свою роль во всем этом комплексе.

           Не так все просто было, как казалось тогда, и с вопросом о возвращении так называемых военнопленных, потому что основ­ная часть была из Германии, но возвращаться эти люди пожела­ли только в Западную Германию, а в Восточную они возвратить­ся не спешили.

           Это вызывало раздражение у руководства ГДР: как же так, в чем дело? Люди жили, и здесь их родственники живут по-прежне­му, в том числе и родители, сестры, братья, кроме того, даже де­ти были, а они прямым путем двигают в Западную Германию, и там против нас, восточных немцев, начинают всякий колоброд. И это было.

           То есть, при всей бесспорно крупнейшей политической зна­чимости этого события - установления дипломатических отно­шений, что вы здесь так четко и ярко показали, были более даль­ние последствия. Они давали о себе знать еще не один десяток лет в наших взаимоотношениях с двумя Германиями.

           Ф.И. Новик. Они дают о себе знать даже вплоть до сегодняш­него дня. Более двух миллионов российских немцев и среди них те, кто жил в Восточной Пруссии, сейчас переселились в ФРГ.

           Л.Н. Нежинский. Да, вопрос о Восточной Пруссии тоже очень болезненный для немцев до сегодняшнего дня. Это и для нас непростой вопрос.

           Безусловно, следует одобрить очень интересный доклад Фа­ины Ивановны Новик. Весь комплекс поставленных проблем необходимо изучать, разрабатывать и освещать в печатных изданиях.