Нарративные источники о Московском восстании 1682 года

Автор
Богданов Андрей Петрович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVII

Библиографическое описание:
Богданов А.П. Нарративные источники о Московском восстании 1682 года // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Муравьева Л.Л. М., 1996. С. 39-62.

Текст статьи

[39]

А.П. Богданов

НАРРАТИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ О МОСКОВСКОМ ВОССТАНИИ 1682 ГОДА^[*]

          Наиболее полный к настоящему времени обзор повествовательных источников об одном из крупных событий политической истории России ХVII в. был сделан в монографии В.И. Буганова[1]. Среди русских сочинений специальному рассмотрению подверглись «Созерцание» Сильвестра Медведева, «История о невинном заточении», Записки А.А. Матвеева, и Записки И.А. Желябужского, а также три рассказа о движении староверов – «История о вере» их активного представителя Саввы Романова[2], Слово на Никиту Пустосвята и «Увет духовный», изданные в 1682 г. в Москве от имени патриарха Иоакима. Среди иностранных – донесения Розенбуша и Келлера, «Дневник», «Повествование», Записки Невилля и Корба (отмечены, но не использованы в тексте работы Таннера, Давида, Шлейссингера и Крюлдя).

          В особую группу Буганов выделил «Летописные повести и записи» – памятники, помогающие переосмыслить традиционно сложившуюся картину восстания, основанную на противопоставлении и сочетании двух версий – медведевской и матвеевской. На сегодняшний день эта группа памятников расширена.

          Два памятника отразили голоса восставших стрельцов, солдат и примкнувшего к ним «многого множества» «московских людей черных слобод я всяких чинов». Барсовская повесть была написана стрельцом, непосредственным участником восстания, в разгар событий, для обоснования правомерности выступления против начальства и правительства – «изменников-бояр и думных людей»[3]. Как выяснилось, автор передал устойчивую устную версию подготовки и проведения восстания, созданную и распространявшуюся самими восставшим[4]. [40]

          Именно эта версия была зафиксирована в Записках земского дьячка Благовещенского погоста на реке Ваге Аверкия, опубликованных М.Н. Тихомировым и проанализированных В.И. Бугановым[5].

          Сотрудник патриаршего летописного скриптория Исидор Сназин, завершивший к концу 1682, возможно – к началу 1683 г. работу над Мазуринским летописцем[6], подчеркнуто отстраненно, «без гнева и пристрастия» описывал события в Москве и особенно в Кремле, которые наблюдал лично[7]. Он подробно описал кульминацию восстания и довел изложение до волнений в полку Павла Бохина 27 декабря 1682 г.

          Летописец Исидора Сназина дает фактические подтверждения сообщениям восставших о мотивах их поведения. В еще большей мере этому способствуют повременные записи, положенные в основу подробнейшего рассказа о Московском восстании в Летописце 1619-1691 гг.[8], первая редакция которого была составлена в патриаршем летописном скриптории в конце 1690 – начале 1691 г., вторая – между 1696 и 1700 г.[9] Пространная редакция Летописца подробнее всех других источников, включая «Созерцание» (текст которого обширнее из- за включения множества документов), описывает нарастание стрелецкого возмущения еще при царе Федоре и обстоятельства, трансформировавшие недовольство начальством и своим положением в вооруженное выступление против правительства, несмотря на многочисленные уступки «верхов».

          Желая поддержать официальную версию о «заговоре Хованских», он в то же время признает, что «Хованский во царствующем граде Москве мятежу утолити не возможе, бояшеся мятежников, творяше по их воле».

          Летописец наиболее подробно рассказывает об образовании и деятельности организации восставших: «Начаток же смятению бысть во царствующем граде Москве от стрельцов и салдатов», бивших царю Федору челом «во всяких налогах и обидах», Надежды служивых на царя Федора были оправданы – государь лично получил стрелецкое челобитье и велел организовать по нему розыск. Об этом более живописно, но по сути так же рассказывает Барсовская летопись участника [41] восстания, – обо всем, кроме результата (С. 321-323): в ней не говорится, что после всяческих препон, чинимых розыску «поноровщиками» полковников, царь Федор вынес-таки справедливый приговор!

          Смертельно больной, умирающий государь, согласно последним разрядным записям его царствования, понял по челобитью стрельцов на Семена Грибоедова от 24 апреля, что обвинявшие начальство в насилии, наглости и разорении служивые готовы были «забунтовать». Царь вынес не временное (арест), а окончательное решение по делу Грибоедова: «указал ево, Семена, послать в Тотму, и вотчины отнять, и ис полковником (так в тексте. – А.Б.) отставить». 25 апреля на место Грибоедова был назначен новый полковник, а 27-го, «грех ради всего Московского государства», царь Федор скончался[10].

          О готовности стрельцов перед этим царским указом «забунтовать» сообщают очевидцы. Решение «стоять всем заодин» было продиктовано осознанием общей незащищенности перед произволом. Но с чьей же конкретно стороны? Автор Летописца 1619-1691 гг. наиболее логично, на мой взгляд, ищет виновника «поноровки» полковникам среди дьяков Стрелецкого приказа, куда Федор Алексеевич, «словесно» объяснившись с челобитчиками, передал дело для розыска. Названный в Летописце дьяк М.П. Прокофьев в ходе восстания был сослан (по сообщению Желябужского, С. 204), но вскоре вернулся и еще полтора десятилетия служил припеваючи[11].

          С другой стороны, дело было решено, как только стрельцы обратились «на двор» к судье своего приказа Ю.А. Долгорукому – за сим последовал розыск и царский указ о заключении Грибоедова (С. 190).

          Розенбуш со слов самих стрельцов обвиняет в противодействии их поискам справедливости в Стрелецком приказе товарища Долгорукого – думного дворянина (в действительности – окольничего) П.П. Языкова, причем по рассказу восставших до царя дело не дошло (С. 39-40). Действительно, по челобитью восставших от 20 мая Языков был сослан (хотя уже 14 сентября вместе с другими окольничими призван в [42] царское войско под Троицу)[12], но гораздо большую ненависть вызывал у стрельцов и солдат его родич боярин Иван Максимович, казненный 15 мая на Красной площади «за то, что он, – по стрелецкой челобитной от 6 июня, – стакався с прежними нашими полковники, налоги нам великие учинил, и взятки великие имал, и прежним полковником на нашу братью наговаривал, чтоб они, полковники, нашу братью били кнутом и батогам[и] до смерти»[13].

          Именно И.М. Языкова, не без влияния стрелецкой челобитной, с большим удовольствием ставит между царем и подданными Сильвестр Медведев, учитывавший, что этот фаворит царя Федора в последний период его жизни во главе группировки Языковых, Лихачевых и Апраксиных оттеснил от власти Милославских с их сторонниками и способствовал реабилитации Нарышкиных и Матвеева. Согласно «Истории о невинном заточении», И.М. Языков с товарищами не только выступил «сильным орудием» в поддержку «петровцев», но и наложил на их противников «такую жестокую бразду», «что уже при жизни их мало приездом своим двор царской знали» (С. 406-409). В этой связи выглядят достоверными мнения передающих ту же матвеевскую версию иностранцев о подготовленности воцарения Петра, подкрепленные независимым донесением Келлера, предвидевшим это событие еще за несколько месяцев.

          Очевидно, что, проиграв при дворе, сторонники старшего царевича Ивана могли надеяться только на какие-либо экстраординарные события, на вмешательство некоей внешней силы, что и произошло в результате восстания: противники Милославских были частью перебиты, частью терроризированы.

          Мы не можем, вслед за В.И. .Бугановым, заявить, что восстание началось при царе Федоре, когда правительство возглавлялось или вдохновлялось Милославскими. «Правительства Милославских» при царе Федоре вообще не было, хотя на некоторое время И.М. Милославский поднимался довольно высоко; все изменения структуры власти в царствование старшего сына Алексея (1676-1682 гг.) довольно явственно отражены дворцовыми разрядами и в руководстве приказов[14]. [43]

          В.И. Буганов ограничивается, как было принято в литературе, констатацией возможности сочетания медведевской и матвеевской версий. Даже последняя исходит из того, что стрельцы «начали восстание без всяких понуканий со стороны Софьи и Милославского, действовали по своей инициативе, исходя из собственных нужд и стремлений» (Московские восстания. С. 415-416), а придворные лить использовали бунт.

          Но в этой трактовке не учтены другие версии источников. Например, «История о невинном заточении», памятник более ранний и в описании придворной борьбы более детальный, начало связей Милославского и К⁰ со стрельцами, возмущаемыми к бунту в пользу Ивана (с обещанием им чинов и великого жалования) относит ко времени «задолго» до приезда в Москву Матвеевых. Из монографии неясно – в какой мере повлияли придворные интриги на выступление 15-17 мая, самостоятельно ли движение стрельцов и солдат против притеснений и поборов начальства переросло в политическое.

          Статьи, публикации и особенно монография В.И. Буганова сыграли в изучении Московского восстания 1682 г. кардинальную роль. В научный оборот вошел целый ряд современных событиям сочинений, авторы коих повествуют о самостоятельном развитии движения стрельцов и солдат, участии в нем посадских людей, и ни в коей мере не обнаруживают в восстании следов придворного заговора. Отныне стало возможно говорить не об оригинальной концепции или «тенденции» Сильвестра Медведева, противостоявшей большой группе сочинений, а о наличии двух противоположных взглядов современников на причины и ход восстания.

          Более того, выделилась версия событий, принадлежавшая самим восставшим. Выраженная в Барсовской повести и Записках Аверкия, она была критически рассмотрена в Летописце 1619-1691 гг., нашла отражение в донесении Розенбуша, «Созерцании», получила фактические подкрепления в Мазуринском летописце.

          Версия сообщала о справедливом челобитье стрельцов на полковников, с которого началось движение. Согласно [44] Барсовской повести, «бояре» помешали «свету нашему» царю Федору разобраться в этом деле, и челобитье новому царю Петру, поданное по общему «совету», затрагивало уже самих «бояр». И вновь «бояре» стали за полковников, хоть и не спасли их от справедливого наказания. Наконец, 15 мая «вестник из государевых царских полат сообщил стрельцам об убийстве царевича Ивана – к счастью, когда вооруженные стрельцы прибежали, Иван был еще жив. Он сам объявил, что его хотели убить Нарышкины, похвалил стрельцов, призвал «стоять верою и правдою – а изменников вам всех выдам, кто вам надобет и кого вы знаете сами!»

          С теми или иными вариациями, дополнениями эта версия разрабатывается у Аверкия, Розенбуша, в Летописи Самовидца, Спасо-Прилуцком летописце[15], Поденных записках патриаршего приказного[16], Кратком Ростовском летописце[17]. Последний отразил новую версию восстания, распространявшуюся правительством с начала осени и сваливавшую вину за разжигание волнений на одного князя И.А. Хованского[18]. Эта версия, нашедшая применение во многих (и прежде всего иностранных) сочинениях, положила начал широко известной легенде о «Хованщине», но не пользовалась безусловным доверием современников даже в период регентства Софьи (1682-1689 гг.).

          Так, провинциальный священник или монах, делавший в конце 1680-х гг. дополнительные летописные записи в компиляции, сохранившейся в списке 1730-1740-х гг. РНБ, Вяземского Q.CCXI (позже протограф был продолжен до 1700 г., а затем – до Анны Иоанновны), считал выступление 15 мая «бунтом от стрельцов», а призыв к бунту от князей Хованских приурочил к их казни 11 сентября (хотя приговор Хованским и особенно объявительные грамоты, использованные автором, относили их «вины» к более раннему времени).

          Как «бунт от служилых людей от стрельцов» изображали в конце ХVII – начале ХVIII в. события 1682 г. редакторы Краткого Московского летописца[19]. Летописец Черкасских, прекрасно осведомленный о событиях во дворце и проявлявший [45] интерес к мотивам народных волнений второй половины ХVII в., вскоре после событий 1682 г. сообщал, что «добившись наказания полковников, стрельцы и солдаты «Божиим попущением… взволновались на столповых болших бояр», а заодно побили «иных многих всяких чинов людей»[20].

          О движении стрельцов и бутырских солдат писал в 1680-х гг. видный придворный деятель и администратор думный дворянин А.Я. Дашков в своем личном Летописце[21]. Слухам о заговоре в «верхах» не придавали никакого значения редакторы Двинского летописца, Сибирского летописного свода, Нижегородского летописца и других современных событиям памятников[22]. Летописцы, близкие к патриарху Иоакиму (как показал В.И. Буганов на примере ранней редакции Краткого Московского летописца[23]), предпочитали вообще уклоняться от описания событий 1682 г. (Уваровский летописец, Сокращенный временник в редакции Иоасафа Лазаревича, Свод Игнатия Римского-Корсакова[24]), в которых роль патриарха была явно невыигрышной. Они не пытались уверить читателя в реальности интриг Софьи или «Хованщины».

          Впрочем, Исидор Сназин писал о событиях подробно. В Летописце 1686 г., созданном для продолжения крупных патриарших сводов до знаменательной даты подчинения Киевской митрополии Московской патриархии, краткая статья о Московском восстании 1682 г. подчеркивает, что его задумали и осуществили стрельцы[25].

          Чудовский иеромонах Боголеп Адамов, составивший в 1688 г. краткий «Хронографец», предпочел вовсе не упоминать о Московском восстании, но не преминул воздать хвалу царю Федору и царевне Софье (уподобившись Сильвестру Медведеву). Очевидно, что человек, восхищенный царевной как «премудрым кормчим преславно-величайшего корабля великих царств во Европе сущих и во Азии», не придавал никакого значения слухам об интригах Софьи, наверняка ходивших в обители ее упорного противника-патриарха[26].

          В 1682 г. автор другого «Хронографца», проявивший симпатию к царице Наталии Кирилловне Нарышкиной и припи[46]савший ей (а не Софье) спасение от смерти боярина К.П. Нарышкина «и детей его меньших», описал действия ненавистных ему восставших стрельцов без какого-либо намека на придворный заговор[27]. Наконец знаменательно, что наиболее существенный вклад в опровержение версий о существовании придворного «заговора» против юного царя Петра и его родственников сделал автор патриаршего Летописца 1619-1691 гг., составленного уже при патриархе Адриане, но на основе записей, ведшихся при Иоакиме, в том числе в 1682 г.

          Розенбуш и Медведев ставят во главе угла защиту восставшими династических интересов старшего царевича как возможного укротителя боярского произвола. Их рассказы не могут объяснить неустойчивость позиции восставших, которые, как выяснил Буганов, даже в ходе вооруженного выступления 15-17 мая колебались в своей приверженности «старшему» царевичу и в конечном итоге согласились видеть на престоле Ивана и Петра одновременно. Другое дело, если служивые, согласно Летописцу 1619-1691 гг., лишь использовали династическую проблему для обуздания боярского самовластия, для преподания урока временщикам и утверждения значения народной воли.

          Петровские сочинения, начиная с самых ранних вариантов «матвеевской» версии событий, являются органической частью борьбы умов вокруг Московского восстания и должны изучаться не менее широко и всесторонне, чем современные летописные памятники, опровергающие объяснение восстания придворным заговором.

          Весьма выразительно постоянство, с которым сочинители обращали внимание на воцарение именно «младшего брата» и мотивировали невозможность выдвижения на престол «старшего» его ущербностью.

          В «Кратком описании» 1686 г. говорилось, что Федор «вручил чином своим по себе болшаго, но не острое зрение имеющаго брата Иоанна Алексеевича». Но царица Наталия добилась, чтобы бояре, «болшаго брата ... обшед, и на меншаго.., зело юна суща, венец возложили, и между тем ему [47] дядю его Нарышкина в опекуны приставити помыслиша» (Л. 209).

          Таннер (в издании 1689 г.) привел полученное ранее из Москвы сообщение, что отстраненный от трона старший брат Иван был «обойден вельможами за неспособность», и прокомментировал: «хотя и видели необходимость избрать в цари самого младшего, но в угождение народу не обошли избранием и его убогого брата; вот почему теперь у них два царя – один от народа, другой от знати» (С. 125, 128). По Невиллю «младший» Петр воцарился, «ибо старший брат был неспособен к правлению.., страдал падучею болезнию и подвергался ей ежемесячно, как и брат его Федор» (С. 436-487).

          Петровские летописцы, писавшие об избрании своего кумира, лишь немного разнясь в словах констатировали, что по смерти Федора «никто из царской фамилии столь близок не был к престолу всея России, как брат его царевич Иоанн Алексеевич, от одного отца и матери рожденный, но как он не был совершеннаго здоровья (вар.: «не был совершенного здравия и вместительства к правлению»; «зело скорбен»), то и соизволили... выбрать ... брата его меньшаго.., который в своем здравии и бодрости совершенен и скипетра был достоин» (вар.: «и бысть ... десятилетен, обаче добротою возраста и остротою ума зело одарен от Бога. Того ради... изобраша его всенародно на царство, минув болшаго его брата»[28].

          Среди русских авторов, передающих версию «заговора», только Б.И. Куракин не писал о нездоровье Ивана (он указывал, кто конкретно стоял за спинами старшего и младшего царевичей; «Гистория». С. 43-44). В то же время авторы, не склонные видеть в восстании интриги царского двора, не упоминали и о здоровье царевичей, выражая лишь удивление воцарению «меньшова царевича ... мимо большого ево брата» (Сназин. С. 173).

          То, что все петровские сочинители, включая А.А. Матвеева, остро ощущали необходимость обосновать законность его воцарения, доказывает от противного факт осознания ими дворцового переворота 27 апреля 1682 г., приведшего к отстранению от престола старшего наследника. Более того, [48] не всем представлялась убедительной версия «избрания» Петра земским собором, искусственность которой в научной историографии была выявлена лишь недавно[29].

          Важно подчеркнуть, что от «избирательной» версии отказывается автор наиболее подробного пропетровского сочинения о восстании. «Подробная летопись» – одно из немногих сочинений, рассматривающих Московское восстание в целом, к тому же основанное, как говорилось выше, на солидных подборках документов по истории царствования Петра. Именно она, а не сравнительно беглые Записки Матвеева, должна быть центральным объектом анализа при сопоставлении «петровского» взгляда на события с версиями более ранних памятников.

          Автор «Подробной летописи» жертвует легендой об «избрании» Петра «всенародно и единогласно», чтобы наиболее логично приписать умысел восстания придворным заговорщикам, Ему явно была известна версия восставших о беззаконном попрании прав старшего царевича дворцовыми интриганами – потому саму идею избирательного земского собора Летопись приписывает царевне Софье. Картина, рисуемая им, оригинальна; она не может быть отброшена просто потому, что не соответствует привычным представлениям (да и сами они к сегодняшнему дню сильно изменились).

          Согласно этому памятнику, Софья, Милославский и Хованский единым фронтом наступали на патриарха, коий в упомянутом собрании защищал Петра грудью, уверяя, что тот венчан (!), следовательно, лишен престола быть не может. Наречение на царство Ивана автор летописца приписал стрельцам, а не Боярской думе, и датировал 18 мая (а не 26-м). По его словам, «того ж числа» (а не 29 мая, как в поддельном акте из «Созерцания») «оные бунтовщики вручили управление царства царевне Софье Алексеевне, якобы малых ради лет царевичев».

          Наличие фактических ошибок, преднамеренное искажение сведений в угоду политической концепции позволяет сомневаться в достоверности оригинальных сообщений Летописи [49] о раннем сговоре Софьи со стрельцами, но не отвергать их. Для последнего необходимо доказать невозможность события или привести весомое возражение другого источника (третий путь – через системообразование – приживается в нашей науке с трудом[30]).

          Среди сочинений ХVII в. возражений против идеи, которая проводится петровским летописцем, нет. Весомое и поддающееся фактической проверке возражение появилось в еще более позднем памятнике – Повести о Московском восстании из собрания Ундольского (см. Приложение)[31].

          Повесть помещена в сборнике петровской направленности[32], списанном на бумаге Ярославской фабрики Затрапезного начала 1740-х гг.[33], что подтверждается записью основным почерком на Л. 1: «Списана в 1743-м году». Запись относится к списку Повести, что заставляет обратить на дату особое внимание: в тексте многократно говорится о «Троицкой Сергиевой лавре», каковую степень монастырь официально получил лишь в 1744 г.

          Учитывая невеликое распространение именования «лавра» в Северо-Восточной Руси (почти все случаи его употребления, кроме Двинской грамоты ХV в., относятся к греческим монастырям и Киевской Печерской обители, официально утвердившей за собой это наименование в 1688 г.)[34] и жесткость чиноупотребления в послепетровской России можно с большой долей вероятности заключить, что Повесть была написана и списана в Троице-Сергиевой обители, добивавшейся получения статуса лавры.

          Мы можем смело говорить об интересе троицких монахов к летописанию и событиям Московского восстания 1682 г. в особенности, поскольку связь с монастырем прослеживается в рукописи наиболее ранней редакции летописного свода, бездоказательно приписанного учеными Федору Поликарпову (он был завершен весной 1715 г.). В нем, в частности, отмечено, что «междоусобная брань» 1682 г, окончилась «молитвами преподобного Сергия Радонежского чюдотворца.., и о том уставися пети благодарственный молебен во 191-м (1683) году [50] июля в 5 день[35]. В Повести, как и в тексте Свода, вся инициатива восстания безусловно и безраздельно принадлежит «возмутителям стрельцам».

          В случае с Повестью речь идет о прямом опровержении ее источника – «Подробной летописи». Сомневаться в производности Повести от Летописи не приходится, поскольку первая в сжатом виде передает материал той сенатской подборки разрядных документов, которую подробно использовал автор Летописи. Новых фактов сравнительно с Летописью в Повести почти нет. Но ее ценность не менее высока, чем у многих современных событиям записок, поскольку автор на основе собственных знаний отваживается опровергать ключевые положения источника.

          В Повести нет ни слова о Софье и ее клевретах, об их мифических интригах. О царевиче Иване сказано, что он 18 мая «наименован на царство, дабы обще царствовати с великим государем Петром Алексеевичем» (Л. 2 об.) – в противность Летописи, где его «избрали» и «наименовали на царство» стрельцы (Л. 1185 об., С. 97). Из рассказа о раскольничем бунте изъято ложное утверждение Летописи, что главой его вместе с Никитой Пустосвятом был И.А. Хованский (хотя от сходного обвинения в адрес опального князя не удержался даже Медведев).

          Собственно, в Повести исключена вся «Хованщина», столь упорно обличавшаяся еще правительством Софьи. Вместо пространных рассказов Летописи об интригах Хованского и его выступлении во главе стрельцов против Милославского, говорится лишь о возмущении стрельцов, вынудившем государей покинуть Москву, а затем Коломенское. Даже о казни Хованских не упоминается – сентябрьское возмущение стрельцов связано автором исключительно с расправой над «злоначальниками стрелецкими» (группа стрельцов действительно была казнена вместе с Хованскими).

          Автор Повести исправляет, разумеется, не все ошибки Летописи. Так, он вслед за источником называет огромное число «злоначальников»-стрельцов, ходивших с повинной в Троицу – 3700 человек (Л. 10, ср. Л. 1196, С. 116), тогда как [51] по указу их было менее 500. Возможно, эта цифра пришла в текст из рассказов об ужасных стрелецких казнях 1698 г., когда, как отмечено в Синодике дьячка московской Спасской церкви Федота Стефанова, «изволнением Божиим, а по государеву указу казнены и перевешаны московские стрелцы розных полков три тысячи семьсот человек» (ГБЛ. Ф. 218. Пост. 1965. № 31.1. Л. 8 об.). Эта цифра тоже преувеличена, но поразительно совпадает с названной в Летописи и Повести. Замечу, что обличители Петра, напр., автор, уподоблявший его казни погромам Ивана Грозного, называли и более крупные цифры: «всех же стрелцов смерти предано болши десяти тысяч человек»[36].

          Автор Повести – отнюдь не противник Петра. Он вслед за источником отводит ему, а не Софье, главную роль в подавлении раскольничьего бунта и усмирении стрельцов в сентябре, превозносит милосердие и подчеркивает влияние царицы Наталии Кирилловны и ее верного сторонника патриарха Иоакима (разве что уклоняется от прямого утверждения, будто патриарх пошел со стрельцами в Троицу, что не соответствовало действительности, ср.: Л. 10, 1196, С. 117). Более того, он стремится показать законность воцарения Петра и избирает для этого свой путь, отличный от Летописца: вместо морально уязвимых известий о скоропалительном наречении царевича патриархом и нежелании последнего узнать волю народа, Повесть говорит о завещании царства младшему брату Федором.

          Именно завещание Федора исполнил Иоаким, «хотя тому наименованию стрельцы и препятствовали, желая всех приязных великому государю Петру Алексеевичу испровергти» (Л. 1 Б – 1 Б об.). Еще недавно историки сочли бы совершенно очевидным, что здесь автор Повести ошибся, неверно интерпретировав сложный рассказ Летописи. Но в том-то и дело, что версия о завещании царства Петру была наиболее ранней из всех, распространявшихся правительством. Именно на завещание Федора должен был ссылаться патриарх, отражая атаки Милославских на свеженареченного им государя. [52]

          Версия завещания царства Петру отразилась в черновых отпусках известительных грамот в иноземные государства, составлявшихся в Посольском приказе. Грамоты о завещании везли по стране первые гонцы 28-29 апреля, что отразил Спасо-Прилуцкий летописец[37]. Но уже в начале мая, под напором народного возмущения, власти почли за благо объявить о «всенародном и единогласном» избрании Петра земским собором. Видимо, те, кто успел внести записи в свои сочинения, были вынуждены изменить версию, как это сделал Роман Ракушка-Романовский, указавший, что гонец с новой грамотой о воцарении Петра прибыл в Стародуб 6 мая[38]. Впрочем, и избирательная версия, хоть и подкрепленная воззванием патриарха[39], продержалась недолго; ее отразили автор Поденных записей очевидца, Сидор Сназин и, из своих соображений, Сильвестр Медведев, а много позже реанимировали авторы петровских летописей.

          Как видим, позднейшая Повесть существенно исправляет и уточняет пространную, основанную на документах Летопись, подтверждая в то же время необходимость обращаться при изучении Московского восстания 1682 г. к повествовательным памятникам вплоть до 1740-х гг.

          Итог исследования можно сформулировать так: вместо нескольких сочинений русских и иностранных авторов, сводящихся к двум версиям событий (медведевской и матвеевской), мы имеем на сегодняшний день более 30 источников различной направленности, освещающих события значительно более разносторонне. Ценность памятников существенно повышается по мере расширения их числа и углубления анализа всего нарративного комплекса.

           [52-55] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста