Знаки княжеской власти Киевской Руси

Автор
Соболева Надежда Александровна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XII XI X

Библиографическое описание:
Соболева Н.А. Знаки княжеской власти Киевской Руси // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. Муравьева Л.Л. М., 1996. С. 4-25.

Текст статьи

[4]

Н.А. Соболева

ЗНАКИ КНЯЖЕСКОЙ ВЛАСТИ КИЕВСКОЙ РУСИ

          Данная проблема принадлежит к числу неразработанных, хотя даже на заре отечественной исторической науки вопросы атрибутики власти не казались малозначащими. В трудах первых отечественных историков в ХVIII в. имеются пространные рассуждения о титуле русских князей и царей. В.Н. Татищев, например, приводил сведения о титуле русских князей[1], которые фигурируют и в последующих исторических сочинениях вплоть до настоящего времени. Он употреблял и термин «инсигния», правда, понимая под ним герб[2].

          Татищев вводит в научный оборот легендарное свидетельство, ставшее хрестоматийным: византийский император Алексей Комнин послал Владимиру Мономаху «корону, скипетр, державу и сосуд помазания, которые все, кроме короны, доднесь хранятся, а при том писал его василеус, или царь, но он сего титула не приял, поставляя, – великий князь равен оному»[3].

          Выпустивший вслед за Татищевым свою «Историю Российскую» князь М.М. Щербатов усомнился в подлинности самого факта присылки царских инсигний Владимиру Мономаху из-за отсутствия подобных сведений у византийских авторов, описывавших правление Алексея Комнина. Однако, включив в текст 1 главы 5 книги специальное «Изыскание о прислании регалий к великому князю Владимиру Мономаху из Константинополя»[4], он все-таки посчитал, что подобное подношение русскому князю ХII в. вполне могло быть. Основной довод в пользу «даров» для Щербатова звучал довольно убедительно – использование русскими государями при восшествии на престол «Мономахова венца» и других атрибутов, якобы присланных «из Греции».

          Действительно, в это время хорошо известны описания венчаний русских государей. Иван III возложил на внука Дмитрия «бармы и манамахову шапку». За пиршеским столом он, «лаская юного Димитрия», подарил ему «крест с золотою цепию, пояс, осыпанный драгоценными каменьями, и сердоликовую [5] крабию Августа Цесаря»[5]. Чин венчания на царство Ивана IV включал легенду о приобретении венца Владимиром Мономахом и венчании его этим венцом, заимствованную из «Сказания о князьях Владимирских», идеологического памятника XVI в., вошедшего и в официальную летопись[6]. «Принадлежавшие Мономаху» предметы упоминались «в различном наборе» то в сокращенном варианте, то в расширенном. Щербатов, например, называет вещи «греческой работы», присланные Мономаху: шапка, скипетр, держава, святые бармы, крест нагрудный, цепь, носящаяся через плечо[7]. Н.М. Карамзин, ссылаясь на летописные известия, говорит о следующих наборах вещей, поступивши к русскому князю в ХII в.: «диадима Константина Мономаха и другая царская утварь», «венец царский еще Константина Мономаха, скипетр и диадима, и крест с животворящим древом златы, гривна и прочая царская знамения», «животворящий крест, венец, крабийца сердоликовая (из коей пивал Август Кесарь), цепь золотая и многие другие драгоценности», «венец, крест животворящий, порфира, виссон, гривна златая»[8].

          Как видим, «дары византийского императора» и по количеству и по «набору» не одинаковы. Уже один этот факт мог навести на размышления относительно самого факта «дарения». Отечественные историки ХVIII – нач. XIX в., однако, по-видимому, в этом не сомневались[9]. С.М. Соловьев, например, принимал сообщение Воскресенской летописи о дарах византийского императора как известие, «не заключающее в себе ничего невероятного»[10]. Для В.О. Ключевского данный факт не представлял какого-либо аналитического интереса. Вообще историки второй половины XIX – начала XX в. в своих построениях теории власти в Древнерусском государстве не слишком акцентировали внимание на атрибутике этой власти.

          Возможно, здесь сказалось влияние правоведов, отрицавших в русском праве символику[11]. Применительно к символам власти – их отсутствие, по-видимому, предполагалось как следствие своеобразной доктрины княжеской власти Киевской Руси, а именно: занимать княжеские столы на Руси могли [6] только представители княжеского дома Рюриковичей[12] (все они «одного деда внуки»). Способы же «усвоения» княжеской власти – «старшинство» и «отчина» исключали (по крайней мере, на ранних этапах государственности) какие-либо церемонии в оформлении принятия этой власти, кроме известного по летописям «сел на столе», «занял стол отца своего» и т.д.

          Как ни парадоксально, но своеобразное отсутствие внимания со стороны историков и историков права к государственной символике Древней Руси может объясняться и успехами «археологии», как тогда называли вспомогательные исторические дисциплины. Блестящие работы по истории первых русских монет И.И. Толстого, затем А.В. Орешникова возбудили интерес не только к древнейшим русским монетам, но и к княжеским знакам на них. Ряд работ названных нумизматов, а также искусствоведов, этнографов раскрывали социальную и техническую сторону появления и развития «знаков Рюриковичей», иначе «трезубца». Н.П. Лихачев предпринял активную работу с княжескими буллами[13].

          Подобные подходы к излагаемой проблеме существуют и в настоящее время. Археологические наблюдения – труды Б.А.Рыбакова[14], в которых нашли отражение исследования различных атрибутов власти (титула, княжеских знаков ), А.В. Арциховского[15], связанные прежде всего о изучением миниатюр Радзивиловской летописи, известные сфрагистические труды В.Л. Янина[16] и его учеников, искусствоведческие работы[17], труды нумизматов, посвященные златникам и серебряникам[18], – все эти работы, сами по себе фундаментальны, однако, являются лишь как бы составными частями мозаичного панно. В советских научных трудах по истории Киевской Руси, насчитывающих многие сотни названий, проблема княжеских инсигний в качестве самостоятельной темы не обозначена. Подтверждением могут служить историографические обобщения исследований Киевской Руси, проведенные ленинградскими учеными[19].

          По-видимому, в настоящий момент данная проблема может рассматриваться лишь в постановочном плане. При решении ее [7] на наш взгляд, необходимо придерживаться некоторых правил методического плана. Во-первых, следует определить существо предмета исследования. В отечественной понятийной практике идентифицируются понятия инсигний (атрибутов) и регалий (атрибутов, правовых действий). Думается, правомерно, говоря о знаках княжеской власти, рассматривать их в расширительном плане, добавляя к атрибутике и функциональность, т.е. особые княжеские прерогативы: монетную чеканку, подписание договоров и способы их удостоверения (институт княжеской печати), таможенно-пошлинные реалии, княжеский суд и пр. Подобный подход обусловливается восприятием знаков княжеской власти прежде всего как правовой категории.

          Во-вторых, исследование по данной проблеме обязательно предусматривает комплексность в использовании источников. Выяснение вопроса в самой наивысшей степени осложняется отсутствием письменных источников IX-X вв., малочисленностью – XI – первой половины ХII в., крайней скудостью сведений, невозможностью однозначной интерпретации иноязычных памятников. Основная часть источников ретроспективна и самые действенные в настоящее время – археологические. Поэтому к традиционным летописным данным не столько должны быть добавлены, сколько скорректированы с ними данные литературоведения, лингвистики, нумизматики, сфрагистики, археологии и, конечно, сведения иноязычных авторов. Необходимо заново проанализировать правовые памятники, а также рассмотреть в сравнительном плане аналогичный материал однотипного историко-правового региона. Иначе, при крайней скудости непосредственных данных и крайней разнородности их трактовки историками, позитивное решение проблемы затруднительно. Между тем ясно, что данный вопрос – это одно из звеньев в цепи явлений, характеризующих становление древнерусской государственности.

          В-третьих, знаки княжеской власти целесообразно рассматривать по хронологическим этапам, хотя бы в пределах столетий. Подобная их дифференциация проистекает из неоди[8]наковости княжеской власти. Схему развития верховной власти Древней Руси предложил еще Ключевский[20]; в дальнейшем принципа дифференциации княжеской власти придерживались исследователи, которые обращали внимание на ее правовую сторону, – А.Е. Пресняков[21], С.В. Юшков[22]. В последнее время И.Я. Фроянов, на наш взгляд, вполне аргументировано высказался за различие князей Киевской Руси X в. и ХI-ХII вв.[23]

          Принимая во внимание все выше сказанное, требуется отнестись к данной теме как к большому самостоятельному исследованию, которое еще ждет своего часа. В настоящее время следует признать, что, не выстраиваясь в фундаментальный ряд, сведения о знаках княжеской власти носят казусный характер.

          Наибольшее внимание уделялось титулу князей Киевской Руси. Вполне впечатляющим итогом многолетней дискуссии по проблеме титула «великий князь» явилась статья профессора А. Поппе[24], который, проанализировав письменные источники (договоры Руси с Византией, летописи, литературные произведения и проч.), а также сопоставив мнения и высказывания на эту тему различных ученых, пришел к выводу, что официальным титулом «великий князь» начал пользоваться в конце ХII в. владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо. Князья Киевской Руси, по мнению проф. Поппе, обладали титулом «князь русский» и восприняли титул «великий князь» из владимиро-суздальской Руси в конце ХII в. Аргументов, которые бы могли создать альтернативу выводам проф. Поппе, в настоящее время ни отечественная, ни зарубежная литература не содержит.

          Другой титул русского князя – хакан (каган). В большой статье, посвященной «древнейшему титулу русского князя», А.П. Новосельцев на основании тщательнейшего анализа сообщений восточных авторов показывает, что «каганом» русского князя восточные авторы начали называть с первой половины IX в. В это же время и на Западе, как свидетельствует один факт из Бертинских анналов (впрочем, сейчас подобные факты обнаружены и в некоторых других западных источниках – устное сообщение А.В. Назаренко), становится известным, что правитель народа русов именуется хаканом[25]. М.И. Артамонов, [9] написавший историю хазар, подчеркивает, что каганами назывались правители четырех народов: аварского, хазарского, болгарского и норманского (Рycь)[26].

          Являлось ли наименование «каган» титулом русского князя? Артамонов считает, что «для северных славян невероятен» подобный титул, однако, «понятен для славян среднеднепровских, находящихся под властью хазар». Киевские князья, по его мнению, принятием наименования «каган» демонстрировали независимость от хазар. Какую бы цель ни ставили правители русов, называя себя «каганами», они вряд ли так именуются после того, как хазарский каган превратился из действующего в номинального правителя. В начале X в., как пишет Новосельцев, у хазар каган имел лишь символическое значение верховного правителя. Русские князья, установившие активные дипломатические отношения с Византией, заключившие с ней письменные договоры, не именуются каганами, по-видимому, усматривая в этом титуле плохой для себя пример. Не случайно в Повести временных лет каганом называется только правитель Хазарии, которого разгромил русский князь Святослав[27].

          Нельзя не учитывать, что существовало негативное отношение к кагану как к вождю варваров со стороны цивилизованного мира. Известно изречение, сохранившееся в рукописи ХIV в., «каган зверообразный скифский»[28]. Созвучно ему высказывание византийского императора Никифора Фоки по поводу болгарского предводителя, которое он передал болгарским послам, пришедшим с требованием дани: «Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу...»[29]. Известно, что не варил мяса Святослав: «ходя возъ по собе не возяше, ни котьла, ни мясъ варя, но потонку изрезавъ конину ли, зверину ли или говядину на углех испекъ ядяше, ни шатра имяше, но подъкладъ постлавъ и седло в головах»[30]. Именно со Святославом вел войны Никифор II Фока, а его хронист Лев Диакон в своей «Истории» называл воинов Святослава скифами.

          Существенную поддержку версии использования русскими [10] князьями титула «каган» как будто бы оказывает литературные памятники, прежде всего одно из первых произведений русской литературы «Слово о законе и благодати» (примерно, середина XI в.) киевского митрополита Илариона, первого русского митрополита, поставленного по воле киевского князя Ярослава Мудрого. Д.С. Лихачев дал такую оценку «Слову»: богословско-политическое выступление на национально-русскую тему, образец произведений мирового ораторского искусства[31]. Слагая свою хвалу Ярославу Мудрому, Иларион славит и его отца, крестившего Русь, Владимира, называя их каганами[32]. Вряд ли этот титул – отражение реалий, скорее панегирический прием прославления Ярослава – наследника славы своих предков: он потому и каган, что его предки были (когда-то!) каганами. Думается, что начитанность, желание отличиться («не перепев византийских образцов») послужили причиной именования Иларионом русских князей каганами, к тому же известно, что власть кагана обожествлялась его соплеменниками[33], о чем Иларион мог знать.

          В те же годы встречается и употребление слова «царь» по отношению также к князю Ярославу Мудрому. Это не летописные свидетельства, а надпись на стене Софийского собора в Киеве – известное датированное 20.11.1054 г. графитто о смерти «царя нашего». Дата и позволила Б.А. Рыбакову утверждать, что речь идет о Ярославе Мудром[34], хотя в этот год скончался и византийский император Константин IX Мономах.

          В XI в. в «Сказании о Борисе и Глебе» царями называет неизвестный автор князей Бориса и Глеба Владимировичей, убитых по приказанию их брата Святополка: «По истине вы цесаря цесаремъ и князя кьняземь, ибо вас пособиемъ и защищениемь князи наши противу въстающая дьржавьно побежають, и вас помощию хваляться»[35]. В этом же произведении о Владимире, сыне Святослава, внуке Игоря говорится как о «самодрьжьце вьсеи Русьскеи земли»[36].

          ХII в. дает нам многочисленные названия не только киевского князя, но и галицко-волынского, самодержцем[37] [11] («По смерти же великаго князя Романа, приснопамятнаго самодержьца всея роуси...»). В Ипатьевской летописи царями именуются киевские князья[38], другие памятники письменности ХII в. называют царем Владимира Мономаха (например, «Моление Даниила Заточника»[39] – «помилуи мя сыне великаго царя Владимера»). Тем не менее, можно солидаризироваться с В.О. Ключевским, что и в ХII и тем более в XI в. «ни царь», ни «самодержец» не являлись «устойчивым» титулом киевского князя, а термины эти «придавали иногда в виде почетного отличия или как знак особого уважения древним русским князьям»[40].

          Титул киевского князя безусловно бы конкретизировался в том случае, если бы имелись данные о венчании на царство кого-либо из киевских князей (так, М.Д. Приселков предполагает, что это сделал в 1037 г. Ярослав Владимирович Мудрый[41]) или если бы можно было прочесть его (титул) в легендах монет и печатей.

          Знаки княжеской власти «проявили себя» еще в дохристианский период. Формула, столь типичная для самого раннего текста Повести временных лет, «сел», «посадил» (на княжение) – «сел Рюрик в Новгороде» – уже предполагает некоторое овеществленное сидение (стол – лавка, по И.И. Срезневскому), которое очень скоро проявляется в летописи как «стол», символ верховной власти, престол – «Ярославъ же седе Киеве на столе отьни и дедни»[42]. «Стол» и «княжение» идентифицируются. «Сидеть на столе» мог только князь: «на столе посадити» означало «дать власть», что, в частности, формулирует «Изборник Святослава» 1073 г.: «Таче всемъ чистый вождь оумъ чоувьствы на столе посади и семоу законъ дасть, по нему же живыи и црствоуеть црство»[43].

          Первые русские монеты декларируют власть князя формулой «Владимир на столе». Они же демонстрируют и форму этого «стола»: скамья без высокой спинки на сребрениках князей Владимира Святославича IV типа, Святополка Владимировича, престол с высокой спинкой на сребрениках Владимира III типа[44]. Миниатюры лицевых рукописей ХIV-ХV вв. (прежде всего Сильвестровский сборник ХIV в., Радзиви[12]ловская летопись ХV в.) дают образцы довольно разнообразных в художественном выражении «столов» и со спинкой и без спинки.

          Исследователи первых русских монет неоднократно анализировали их с точки зрения княжеской атрибутики, утверждая, что регалии русского князя подобны регалиям византийских императоров. На этом основании делался вывод, что Владимир Святославич владел царским титулом[45]. В то же время отмечалось, что для сребреников не существует конкретного византийского образца, по которому вырезался бы тот или иной тип, т.е. они созданы русским резчиком. Усматривалось (согласно известному описанию князя Святослава, отца Владимира) даже портретное сходство изображенного на монете князя с Владимиром. Таким образом проводилась мысль о реальном существовании императорских атрибутов на Руси в конце X – начале XI в. Знаки императорского достоинства Владимир, якобы, получил вместе с невестой[46]. Однако существуют и возражения по поводу портретности монетного образа. Известная исследовательница византийских монет и печатей И.В. Соколова, на наш взгляд, права, видя в князе, «сидящем на столе», с регалиями, напоминающими императорские, лишь художественный образ, соответствующий представлению резчика монет о правящей особе. Образ мог быть навеян сведениями о византийском императоре, но он отнюдь не «документален». Конкретна лишь надпись, сопровождающая изображение на монете[47].

          В письменных же источниках, освещающих русскую историю этого времени, нет никаких упоминаний о таких атрибутах, как венец, скипетр. Скорее, в руках русского князя должна была быть держава. «Держать» в смысле «владеть» – это понятие многократно встречается и в Повести временных лет, и в других летописях, литературных памятниках. «Держава», «державно» (с властью), «державство» – понятия, адекватные власти правителя, несколько раз встречаются в «Повести» и «Сказании о Борисе и Глебе». «Се азъ … дьржа роусьскоу землю в свое княжение»[48] – так начинается [13] знаменитая грамота 1130 г. князей Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславича новгородскому Юрьеву монастырю.

          Понятие «корона» или «коруна» ранним русским текстам чуждо, «венец» и «корона» здесь не отождествляются. Слово «диадима» в источниках появляется довольно поздно – в ХV в. В ХVI-ХVII вв. неоднократно подчеркивается «диадима сиречь бармы», т.е. отложной воротник царской одежды[49].

          Вместо этого в летописи имеется наименование головного убора киевского князя – «клобук», в котором он стоял и в церкви[50]. По-видимому, так называлась княжеская шапка, хорошо всем известная по изображениям, начиная с XI в.: полусферическая тулья из яркой материи с меховой (собольей) опушкой. В таких шапках изображены на иконах князья Борис и Глеб, в подобных головных уборах – Святослав с сыновьями на миниатюре Изборника, князья, изображенные в Радзивилловской летописи[51].

          В X – начале XI в. императорские атрибуты вряд ли были усвоены на Руси, хотя возможно их спорадическое использование для престижной цели.

          Об этом как будто бы свидетельствуют заветы сыну византийского императора Константина VII Багрянородного (середина X в.), с которыми нас знакомит 13 глава его сочинения «Об управлении империей». Константин Багрянородный считал, что «северные» и «скифские» народы – хазары, турки, рось должны получить непременный отказ, если они будут просить три вещи: «что-нибудь из царских одеяний и венцов», «жидкий огонь» и заключение брака с царственными особами[52]. Предполагают, что перед написанием этой части сочинения именно Русь просила у Византии «жидкий огонь»[53], а также Ольга, жена князя Игоря, во время своего первого путешествия в Византию (946 г.) претендовала на заключение

брака своего малолетнего сына Святослава с дочерью византийского императора[54]. Но просили ли русские князья в середине X в. императорские инсигнии?

          Известно, что к этому временя болгарский князь Симеон, силой заставивший Византию признать за ним титул «василевса болгар», стремился получить титул «василеопатора» – [14] отца императора, заключив договор о браке своей дочери с Константином VII, а затем, потерпев в этом неудачу, принял титул «василевса ромеев», чем вызвал негодование в Константинополе. Сын Симеона Петр, женившись на внучке Романа I Марии, также к неудовольствию византийцев закрепил за собой титул «василевса болгар». Исходя из этих фактов, близких по времени Константину, можно предположить, что он имел в виду болгар, претендующих на императорские инсигнии, а не русских. Ибо русские согласно договору 945 г., т.е. в то же самое время, ограничивались даже в покупке драгоценных тканей – паволок («не имеють волости купити паволокь лише по 50 золотникь»)[55].

          Монеты конца X – начала XI в. дают представление о безусловном знаке княжеской власти, т.н. трезубце. Несмотря на обширную литературу, в основном археологическую, посвященную княжеским знакам Рюриковичей, нет устоявшейся версии об их прототипе. В настоящее время многие считают истоком этого знака тамгу. Со скандинавскими народами их связать не удается. Кроме монет знаки собственности, а именно так их охарактеризовали в свое время А.В. Орешников и Б.А. Рыбаков, встречаются на печатях, на перстнях, на кирпичах, на предметах военного обихода и пр. Князь метил своим знаком все свое богатство, в том числе и монету как собственность (юридически - подпись)[56].

          В письменных памятниках, естественно, нет описания знаков, однако, и Повесть временных лет сообщает о «знаменьях» Ольги, и в древнейшем русском законодательном памятнике Краткой Русской Правде (X-XI вв.) в ряде статей говорится об отличительных княжеских знаках[57].

          70-ми гг. X в. датируются найденные в Новгороде цилиндры, которыми маркировали, по мнению В.Л. Янина, мешки и сосуды, в том числе и с серебром. На них имеется изображение княжеского знака или надпись «княже». По-видимому, это прообразы княжеских печатей.

          Путем логических рассуждений В.Л. Янин определил, что «родоначальницей» печатей с княжеским знаком является печать X в. Святослава Игоревича с изображением двузубца[58]. [15] В дальнейшем ряд ученых уже утверждали, что подобной печатью Святослава был скреплен русско-византийский договор 971 г.[59]

          В книге «Русские печати» нами исследовался механизм скрепления договоров Руси c Византией X в. Договоры скреплены с русской стороны клятвой князя и близких к нему людей. Думается, что русско-византийские договоры не могут дать оснований для заключения о том, что печать в правовой жизни древнерусского общества функционировала уже как утвердительное средство. В торговле, в фискальных мероприятиях в Древней Руси в X в. могли использоваться печати, осуществляя свою функцию запечатывания, закрытия, т.е. играли роль нормативного знака, пломбы. Эти функции характерны для начальной стадии института печати, когда последняя окончательно не выделилась еще из знака собственности. Использование русскими печатей в качестве утвердительного средства в X в. кажется очень проблематичным.

          Подобная постановка вопроса ни в коем случае не предполагает подчеркивания примитивности правосознания русских. Речь идет об определенной ступени развития и оформления правовых отношений, той ступени, где ясно проявляются следы компромисса, взаимоприспособления византийского права и варварского права, о чем в свое время писал советский историк права С.В. Юшков.

          На княжеские регалии-действия в X в. указывает сообщение летописи. В Повести временных лет говорится об установлении Ольгой таможен и сбора там налогов: «Иде Вольга Новугороду, и оустави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловища ея суть по всеи земли, знаменья и места и повосты...»[60]

          Оценивая все вышеназванные знаки княжеской власти, пожалуй, можно согласиться с теми авторами, в частности, с И.Я. Фрояновым, что к концу X – началу XI в. «выковывается публичная власть киевских князей»[61], однако, по сохранившейся символике трудно судить, насколько сильно в ней было «самодержавство».

          Письменные источники ХI-ХII вв. доносят до нас сведения еще о некоторых знаках княжеской власти, впрочем, [16] не исключено, что они являлись таковыми и в предшествующий период. По-видимому, одним из таких знаков был княжеский меч, прежде всего как судебный символ. В начале X в. арабский писатель Ибн Русте сообщал о русских: «Мечи у них Соломоновы»[62], имея в виду, по-видимому, что князь судил с мечом в руке. О судебной функции меча имеется запись в Лаврентьевской летописи: «Князь бо не туне мечь носить в местъ злодеемъ, а в похвалу добро творящимъ»[63]. Вероятно, для усиления значимости меча князья использовали оружие «милостьное», т.е. заветное. Например, в «Повести об убиении Андрея Боголюбского» (ХII в.) сообщается, что «его то бо мечь бяшеть святого Бориса» (князя Бориса Владимировича)[64]. О мече новгородского князя ХII в. Всеволода Мстиславича летопись сообщает: «…преставися князь Всеволодъ Мьстиславичь въ Пьскове ... февраля 11 день..., а въ неделю положена бысть во церкви святыа Троица..., и поставите надъ нимъ его мечь, иже и доныне стоить, видимъ всеми...»[65].

          Возможно, что князь выделялся в бою особым шлемом. Во всяком случае «Слово о полку Игореве» сообщает о золотом шлеме Яр-Тур Всеволода – князя Всеволода Святославича, брата Игоря Святославича[66]. Позолоченный шлем, действительно, мог выделять князя, однако, в «Слове» вообще очень много золотых предметов, относящихся к быту князей: седло, стремя, княжеский престол[67].

          Известно об «именном» шлеме князя ХII: в. (у него крестильное имя было Федор), найденном на месте Липицких битв близ Юрьева-Польского. Он украшен чеканными из серебра изображениями святых, на серебряном прилбище – надпись: «Великий архистратиже господине Михаиле, помози рабу своему Федору»[68].

          Князья имели стяги и хоругви[69]. Об этом несколько раз упоминают летописи[70].

          Известно, что одним из важнейших атрибутов императорской власти являются пурпурные одежды и особенно обувь красного цвета, которую мог носить только император. Лев Диакон[71] многократно вспоминает об этом в своей «Истории»: [17] «принял власть (императорскую – Н.С.) и надел красную обувь – высший знак царского достоинства», «надел на ноги пурпурную обувь, воссев на василевсов трон» и т.д. Красная обувь сопровождала и принятие императорского титула болгарами. Тот же Лев Диакон, сообщая о лишении болгарского царя Бориса II императорского титула, перечисляет знаки царского достоинства: прежде всего «роскошный мисийский венец», кроме того тиара, отороченная пурпуром, вышитая золотом и жемчугом, багряница и красные полусапоги[72].

          О красной обуви русских князей известно по их изображениям. О княжеских «багряницах» – пурпурных одеждах имеются упоминания в таком литературном памятнике, как «Сказание о Борисе и Глебе». В уста князя Бориса Владимировича вложено обращение к ушедшим из жизни князьям: «Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные и великие, и богатства многие, и дани, и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими?»[73]

          Ряд памятников, правда, приписывает «багъру», «очерьвлену и багряну оденью» не только князю, а вообще богатым людям[74].

          Символом княжеской власти, по-видимому, являлся особый плащ-коц (коч). Это хорошо иллюстрирует один из эпизодов «Сказания о благоверном князе Михаиле Черниговском и боярине его Федоре», созданного в ХIII в. В наиболее ранних дошедших до нас списках ХIV-ХV вв. рассказывается о княжеском жесте, который сделал князь Михаил в ответ на уговоры приближенных покориться татарскому хану: «тогда Михаилъ соима коць свои, и верже к ним гля, приимете славоу света сего, ея же вы хощете»[75]. В более поздних памятниках, ХV-ХVI вв., относящихся к Северо-Восточной Руси, это слово заменяется на «венец», «гривну златую» и проч., а в юго-западных русских землях и в ХIV в. переписчикам оно было непонятно, поэтому вместо слова «коц» они писали «мечь» или «венец»[76]. [18]

          Так же как и «багъра», гривна не являлась сугубо княжеской принадлежностью, В «Сказании о Борисе и Глебе» есть эпизод, где Борис наградил своего верного слугу золотой гривной, которую тот надел на шею[77]. Однако гривны носили и бояре. В «Шестодневе» Иоанна Экзарха Болгарского, произведении, широко распространенном уже в XI в. на Руси, описывается в прекрасном дворце князь, «сидящий в облачении, усыпанном бисером, с гривной изукрашенной на шее...» Рядом с ним – его «боляры стояща въ златыхъ гривнах»[78].

          Среди даров, которые будто бы получил в ХII в. Владимир Мономах, упоминаются бармы. В начале ХVI в. побывавший в России С. Герберштейн описывает бармы как ожерелье. Однако позднее, в описании Чина венчания русских царей на царство, бармы определены как великокняжеское оплечье, часть одежды – отложной воротник, шитый жемчугом, с изображением святых. В раннем письменном материале они не фигурируют.

          Галицко-владимирская летопись XIII в. донесла до нас известие об очень важном событии – принятии Даниилом Романовичем, внуком киевского князя Мстислава Изяславича, от римского папы Иннокентия IV королевского сана. В 1255 г. «присла папа послы честны, носяще венець и скыпетрь и коруну, еже наречеться королевьскый санъ, рекый: «Сыну, приими от насъ венечь королевьства»[79]. После этого события летопись называет Даниила только королем. Как сказано в той же летописи, отец Даниила Роман называл себя «самодержцем всей Русской земли».

          На протяжении ХI-ХII вв. киевские князья многократно объявлялись «самовластцами» всей Русской земли: после Мстислава «перея власть его всю Ярославь и бысть самовластець Русьстей земли»[80], его сын Всеволод «седе Кыева на столе отца своего и брата своего, приимъ власть русьскую всю»[81]. Владимир Всеволодович Мономах вместе с отцом владел «всей Русской землей».

          Ни об одном из князей Киевской Руси не сохранилось столько воспоминаний в истории, как о Владимире Мономахе. «Благороднейший архонт России» – так именовался он на [19] печати (по-греч.)[82]. Легенды о нем передавались из столетия в столетие. Так, более чем через 100 лет после смерти Владимира Мономаха в «Слове о погибели Русской земли» сообщается о нем: «И жюръ Мануилъ цесарегородскый опасъ имея, коне и великыя дары посылаша к нему, абы под нимъ великый князь Володимеръ Цесарягорода не взял»[83]. Легенда ли это? Может быть, Алексей Комнин и посылал Владимиру Мономаху какие-то дары, а позднейшие историки-летописцы связали с этим фактом легенду о царских регалиях[84]. Б.А. Рыбаков считает, что легенда о регалиях как нельзя лучше пришлась на время Ивана III[85]. Известно, что в конце ХV в. он обосновывал свое право на императорский титул, венчав внука Дмитрия великим князем.

          Однако имеется ряд фактов, свидетельствующих, что и ранее легенда об императорских регалиях использовалась в Северо-Восточной Руси, а «дары» принимали соответствующую форму регалий, передаваясь по наследству. Согласно завещанию Ивана Калиты старшему сыну Семену в отличие от двух младших братьев достался «кожухъ черленыи женчужьныи, шапка золотая». В духовной грамоте великого князя Ивана Ивановича старшему сыну Дмитрию завещаны, кроме драгоценностей, однотипных с другими наследниками: «шапка золота, бармы, пояс великии золотъ [с камень]емъ с женчуги, что мя благословилъ отець мои, князь великии...». Дмитрий Иванович Донской, в свою очередь, оставляет старшему сыну Василию «пояс золот великии с каменьем, бармы, золотую шапку». В завещаниях последующих великих московских князей старшим сыновьям передаются золотая шапка, бармы, пояс (золотой, большой), цепь, крест, «да сердоличная коробка»[86].

          Все эти вещи упоминаются, как отмечалось выше, при венчании на царство Димитрия, внука Ивана III. Таким образом, окончательно складываются «мономаховы атрибуты». Основой их явилась «золотая шапка», или «Шапка Мономаха». Она «появилась на свет» из золотой тюбетейки бухарской работы, к которой приделана согласно традиции соболья опушка, став великокняжеским, а потом и царским венцом. [20]

          Таким образом, складывание русских государственных регалий осуществлялось по большому счету в Северо-Восточной Руси, сначала во Владимиро-Суздальском княжестве, где, как в свое время писал Л.В. Черепнин, в ХII – начале ХIII в. характерным являлось политическое развитие, шедшее в направлении сословно-представительной монархии[87], а затем – в Московской Руси.

[20-24] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста