Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.) : сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; редкол.: С.А.Козлов (отв. ред.), А.Г.Гуськов (отв. секр.), А.И.Аксенов, Н.М.Рогожин. М.: ИРИ РАН, 2009. 288 с. 18 п.л. 16,81 уч.-изд.л. 300 экз.

Аграрные реформы в России: проекты и реализация


Автор
Медушевский Андрей Николаевич


Аннотация


Ключевые слова


Шкала времени – век
XX XIX XVIII


Библиографическое описание:
Медушевский А.Н. Аграрные реформы в России: проекты и реализация // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.) : сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. С.А.Козлов. М.: ИРИ РАН, 2009. С. 193-230.


Текст статьи

[193]

А.Н.Медушевский

АГРАРНЫЕ РЕФОРМЫ В РОССИИ: ПРОЕКТЫ И РЕАЛИЗАЦИЯ

 

           Данная статья представляет собой концентрированное изложение выводов исследовательского проекта по аграрным реформам в России, реализованного автором в течение ряда последних лет. Его цель – поставить опыт российских аграрных реформ в сравнительный контекст для выяснения универсальных правовых, социальных и институциональных проблем, с которыми сталкивались реформаторы, а также определить адекватность и эффективность применявшихся ими технологий[1].

           Основная идея состояла в том, чтобы преодолеть стандартное представление об аграрном конфликте как неизбежном и спонтанном, если не сказать фатальном движении событий. Эта стандартная концепция сформировалась в период становления предпосылок аграрной революции, а затем была использована для легитимации результатов этой революции – того «окончательного» решения аграрного вопроса, которое (как показывает новейшая история), в сущности, таковым не являлось. Попытка рассматривать это решение как универсально приемлемое (и годное на экспорт) – также оказалась несостоятельной. Все это заставляет критически переосмыслить российский опыт решения аграрного вопроса, выяснить причины срывов поступательного движения и установить возможные способы избежания подобных кризисов в будущем. В данном исследовании мы стремились, поэтому, соотнести статику и динамику, позитивное право и правосознание, проекты решения аграрного вопроса и их реализацию.

           В рамках данного сравнительно-правового и историко-социологического подхода были сформулированы выводы по следующим направлениям: методы и источники исследования: новая интерпретация существа проблемы; аграрный вопрос как выражение кризиса легитимности традиционных форм землевладения в новое и новейшее время; аграрные реформы пост[194]советской России в сравнительном контексте; социальный механизм конфликта – переход от системы административного принуждения к гражданскому обществу в исторической ретроспективе; типология основных моделей реформирования аграрных отношений; основные трудности реализации реформ в переходном обществе; технологии аграрных преобразований; земельное законодательство в нестабильной правовой системе; аграрные реформы и демократический цезаризм.

 

Методы и источники исследования

 

           Аграрные реформы в России XVIII-XX вв. – одна из цент­ральных тем российской науки. Она имеет обширную литературу, представленную классическими работами русских дореволюционных исследователей, исследованиями и публикациями советского периода, а также значительной зарубежной научной литературой. В этой историографии рассмотрены основные аграрные реформы, их место в социальном и политическом развитии страны, культурной жизни русского общества. Существенный вклад был сделан в рассмотрение основных видов источников по аграрной истории и их публикацию.

           Важным ограничением в подходе данной историографии к проблеме следует признать, однако, то, что она четко не формулировала проблему легитимности правового статуса поземельных отношений. Чрезвычайно схематично ситуацию можно представить следующим образом. Юридическая литература прошлого – не делала этого, поскольку опиралась главным образом на анализ позитивного (то есть действующего в данный момент) права, а последующая историография потому, что сводила аграрный вопрос прежде всего к классовой борьбе (то есть столкновению социальных сил в борьбе за землю).

           Предложенная нами концепция состоит в интерпретации аграрного вопроса как осознания обществом проблемы легитимности существующих прав на владение землей. Там, где присутствует осознание несправедливости существующей системы распределения земельных ресурсов  (независимо от ре[195]альной ситуации в экономике страны), – существует аграрный вопрос. Там, где такое осознание отсутствует в широких массах или представлениях мыслителей, – аграрного вопроса (во всяком случае, как социального феномена) не существует (даже при наличии экономически неэффективной и политически необоснованной правовой системы земельной собственности).

           Возможным становится объяснить и другие важные противоречия, с которыми не удалось справиться предшествующей историографии. Почему аграрный вопрос не существовал в древности, но проявился в Новое время; почему одна и та же программа решения аграрного вопроса, которая на одном этапе исторического развития оказывается отвергнутой казалось бы навсегда, на другом – становится вновь востребованной и находит практическую реализацию? Почему одна программа дает неодинаковый эффект в разных странах при сходстве их аграрных институтов или наоборот – один и тот же результат возникает независимо от различия исходных условий? Например, почему одни страны оказались ввергнуты в пучину аграрной революции, а другие решили эту проблему путем реформ.

           Источниковую базу исследования составляет следующий комплекс документов – проектов решения аграрного вопроса, как опубликованных, так и неопубликованных, а также материалов центральных архивов, отражающих историю их подготовки, авторство, характер функционирования в ходе реформ (РГАДА, ГА РФ, ОР РГБ, РГАЛИ, РГАСПИ, Национальные архивы Франции, архив Института права и публичной политики и проч.).

           Среди этих источников следует указать, во-первых, документы законосовещательных и представительных учреждений, где проходило обсуждение соответствующих проектов (Редакционные комиссии, Государственная Дума, Юридическое совещание, Правовой отдел Главного земельного комитета, разрабатывавший проекты аграрной реформы эпохи Временного правительства и Учредительного собрания, Международный Аграрный институт и другие аналитические центры, формулировавшие и готовившие реализацию аграрной программы Коминтерна и Крестинтерна в 1920-е гг., наконец, соответствую[196]щие правовые и аналитические структуры Государственной Думы и Совета Федерации, готовившие проект Земельного кодекса РФ на современном этапе), во-вторых, программы политических партий и общественных движений в части, касающейся аграрного вопроса (особенно тех партий начала ХХ в., которые искали путей правового разрешения проблемы, как напр., конституционные демократы), в-третьих, труды и архивные фонды основных теоретиков аграрного вопроса в России XIX-XX вв. (К.Д.Кавелина, А.А.Корнилова, А.А.Кауфмана, Н.Д.Кондратьева, А.В.Чаянова, если называть только наиболее известные имена).

           Была привлечена документация иностранных архивов для изучения проектов или отзывов на них. Эта документация имела значение для тех аспектов проблемы, которые не могли быть (по идеологическим причинам) отражены внутри страны (напр., о реализации проекта экспорта аграрной революции в страны Третьего мира). В частности, установления соотношения проектов аграрных преобразований с изменениями доктрин, политических установок, позитивного права и особенностями развития народного правосознания.

 

Аграрный вопрос как выражение кризиса легитимности традиционных форм землевладения

 

           Легитимность (или нелегитимность) собственности повсюду в мире определяется тремя измерениями – порядком ее распределения в обществе; способами ее приобретения в прошлом и средствами ее защиты в настоящем.

           Первое из этих измерений - представления общества о справедливом или несправедливом порядке распределения собственности – определяется во многом статусом права собственности в общественном сознании. Вопрос о том, является ли право собственности фундаментальным и естественным правом (наряду с высшими ценностями демократического общества и другими основными конституционными правами, как [197] жизнь, свобода и личная безопасность), – остается предметом острой дискуссии в современной правовой литературе. Этот спор стал особенно интенсивным в странах, где необходимость решения аграрного вопроса совпала с переходом к демократии и необходимостью принять новую конституцию (Южная Европа в 1970-е гг., Восточная Европа и Латинская Америка в  1990-е гг., Южная Африка при переходе от режима апартеида к демократии в тот же период). Проблема формулировалась предельно четко – следует ли включать в конституцию гарантии прав частной собственности на землю (особенно в период дебатов по Конституции ЮАР 1996 г.)[2]. С точки зрения классических представлений о собственности (восходящих к римскому праву и крупнейшим кодексам гражданского права нового и новейшего времени) – выбор может быть сделан только между двумя формами собственности – публичной и частной. Однако в большинстве обществ переходного типа (к которым принадлежит и современная Россия) реально существуют так называемые «смешанные» или «переходные» формы собственности, определение точного правового статуса которых не представляется простым[3].

            Второе измерение проблемы легитимности собственности – вопрос о времени (исторической давности) и характере (правовом или неправовом) ее приобретения. Незыблемость права собственности на землю основана обычно на том, что человек впервые поселился на ней. В условиях аграрных конфликтов этот мотив приобретает особенно сильное звучание. В современной России непрочность легитимности права частной собственности на землю (основанного на Конституции 1993 г. и Земельном Кодексе 2001 г.) связана с отсутствием длительной исторической легитимности, которая неоднократно перечеркивалась, или, во всяком случае, ставилась под сомнение, в русской истории. Так, одна часть общества апеллирует к предшествующей советской традиции, в принципе исключавшей право собственности на землю, другая – к правовым формам, существовавшим до революции 1917 г.  и последующей национализации[4].

           Продолжая эту линию вглубь истории, мы сталкиваемся с проблемой правового дуализма – конфликта позитивного права [198] собственников – землевладельцев и крестьянства с его обычным правом и неопределенными правами на пользование землей. Так мы приходим, в конечном счете, к проблеме крепостного права и правомерности его возникновения, а также юридических параметров его функционирования (следует понимать его как крепость крестьянина помещику или земле). Эти исторические спекуляции о праве на землю, при всем их демагогическом характере и возможности с помощью этих аргументов обосновать любую современную доктрину – должны, тем не менее, приниматься в расчет при выяснении содержания аграрного вопроса и легитимности существующего статуса землевладения.

           Третье измерение легитимности – применяемые способы защиты земельной собственности. Основу правовой реальности современного мира составляют два понятия – собственность и договор. Социальная реальность, выражаемая этими понятиями, рассматривается как находящаяся вне сферы вмешательства государства, однако защита со стороны последнего необходима для их существования. В развитом гражданском обществе данные правовые институты составляют часть, причем наиболее важную, – царства частного права, в которое государство вмешиваться не должно, по крайней мере, без веских на то причин. Но как быть в традиционном аграрном обществе, где гражданско-правовые институты не укоренились, понятие собственности по большей части лишено правового смысла, а модернизация требует целенаправленного административного вмешательства и правового регулирования?

           Эта социальная реальность совершенно по-иному ставит проблему легитимности государства в обеспечении и трансформации отношений поземельной собственности. Либеральный принцип защиты прав собственника, с одной стороны, и необходимость регулирования отношений собственности в условиях социальных преобразований (аграрных реформ), с другой, – вот центральное противоречие, с которым столкнулось демократическое общество в ХХ в. Выход из него был найден в принципе «социального государства» или концепции «социальных функций права». Распространение принципа социаль[199]ного государства в конституциях послевоенного периода отразило расширение социально-экономических прав и социальных услуг, гарантией которых выступало государство.

           В условиях аграрной революции начала ХХ в. радикализация проектов отражала поиск различными течениями и партиями социальной базы в крестьянской стране. Одним из возможных направлений исследования, однако, стало выявление многообразия стратегий аграрной реформы внутри однотипных социальных блоков. Разделяя некоторые общие идеологические принципы, авторы проектов часто совершенно по-разному интерпретировали способы реализации этих принципов и еще больше различались в представлениях о необходимых экономических, правовых и политических технологиях решения аграрного вопроса.

 

Механизм конфликта

 

           Современный подход к решению аграрного вопроса опирается на социологическую теорию перехода от традиционного общества к индустриальному (рациональному), от сословной структуры к гражданскому равенству, от служилых отношений к отношениям договорным.

           Первый тип отношений характерен в целом для традиционного общества, которое не знает иных способов организации экономических отношений кроме физического принуждения индивидов. Этот тип экономической организации определяется как литургическое (или «служилое») государство. Данный тип характеризуется рядом признаков: государственная собственность на землю; широкое использование сервитутов; отсутствие рынка земли; наличие жесткой системы учета и контроля, кадастра (писцовые книги или колхозная система учета труда по трудодням), система государственного обложения (ревизии и их аналог в советское время); роль жречества и бюрократии в разных формах. Историческими формами являются – теократические режимы, режимы восточной деспотии, а также схожие с ними элементы тоталитарных систем власти (напр., го[200]сударственный социализм). Правовым выражением этой реальности в новое и новейшее время становится номинальный конституционализм.

            Принципиально иной тип отношений характерен для рационализированного общества и заключается в свободных отношениях продавца и покупателя рабочей силы, основанных на рыночной стоимости труда. Данный вид организации экономики базируется на правовом договоре между сторонами. Характерными чертами этой модели являются в истории десакрализация земли как фактор общественного сознания; борьба теократических представлений и рационализма, духовенства и технократической бюрократии, завершающаяся победой последней. На современном этапе этот тип характеризуется как либеральная демократия с идеями верховенства права, гражданского общества, прав индивида. Для него определяющее значение имеет реальный конституционализм – соблюдение права, развитие общественного контроля над властью, независимая судебная система, способная добиться выполнения договора.

           Эти два идеальных типа экономической организации являются универсальными и неоднократно возникают в истории в разных формах «застоя» и «динамического развития».

            В истории данные два идеальных типа противостоят друг другу, а их столкновение порождает острые социальные кризисы. Разрешение этих кризисов возможно в виде социальной или конституционной революции, а также в виде реформы. Общественная мысль всех стран, стоящих на пороге перехода от традиционного аграрного общества к современному промышленному, расколота именно по этой проблеме. Столкновение революционных и реформационных идеологий возникает также на этой основе. Идеологии аграрной революции по всему миру противостоит идеология аграрной реформы.

           В то же время разрешение конфликта редко ведет к реализации одного из двух идеальных типов в чистом виде. Как правило, происходит различное их смешение, образование промежуточных, гибридных вариантов[5]. Можно говорить, вероятно, о правомерности выделения особого третьего идеального типа, представляющего собой синтез двух чистых типов, рассмот[201]ренных выше. В этом типе присутствует идея рыночного хозяйства и необходимости следования договору, однако эта идея на практике не реализуется, прежде всего, в силу неподготовленности общественного сознания. В этом типе право корректируется коррупцией, рыночные отношения – многочисленными изъятиями из них «неприкасаемых зон», правовое равенство – также изъятиями определенных социальных категорий. Этот третий тип в длительной исторической перспективе выступает как переходный от традиционного к рациональному, характеризуясь соединением различных форм собственности и типов землепользования. В публичном праве он часто выражается в мнимом конституционализме.

            В России исторически сложилась и длительное время существовала особая (и по-своему чрезвычайно эффективная) система взаимосвязи земли и службы. Концепция феодализма может, конечно, использоваться для ее интерпретации, однако лишь при очень широкой трактовке этого понятия. Мы предпочитаем, поэтому, говорить о служилом государстве или литургическом государстве.

           Реконструировать всю логику развития системы земельных отношений в России значит показать связь земли и службы. Проведенное исследование позволило еще раз констатировать глубокую правомерность выводов государственной (юридической) школы о специфическом («пульсирующем») характере развития русского общества, выражаемом концепцией закрепощения и раскрепощения сословий государством.  Данная концепция, разработанная в XIX – начале XX в. либеральной академической историографией, выступает примером реального научного прогноза, когда говорит о возможности воспроизводства в будущем тех параметров поземельных отношений, которые уже были в прошлом. Универсальность этих параметров объясняет тот поразительный факт, который фиксировал еще П.Н.Милюков: русская история ХХ в. ближе к истории XVII в. и, возможно, XVIII в., чем XIX в. Объяснение этому состоит в том, что аграрная революция начала ХХ в., сняв тонкий налет европейского гражданского права, вернула ситуацию к историческим архетипам служилого государства со свойст[202]венным для него огосударствлением земельного ресурса, полным растворением частного права в публичном[6]. На этой основе становится возможным фактическое восстановление квази-сословной системы, установление связи земли и службы (закрепощение сословий государством), формирование особого служилого слоя (номенклатуры).

 

Типология моделей реформирования аграрных отношений

 

           В результате проведенного исследования стало возможным реконструировать ряд основных моделей аграрных преобразований, представленных в истории России нового и новейшего времени, последовательное выдвижение которых фиксировало реальный масштаб осознания проблемы собственности на землю, а также методов реализации реформ и возможных социальных последствий их проведения.

           Первая модель представляет ту исходную конструкцию соединения земли и власти в рамках крепостного права, которая составляла сердцевину служилого государства вплоть до начала его реформирования. Направления этого реформирования представлены прежде всего проектами Уложенных Комиссий XVIII в.[7]

           Вторая модель – проектами введения наследственной аренды на землю для крестьян (А.Я.Поленова)[8], которая определила контуры последующих реформационных инициатив (М.М.Спе­ранского и Н.С.Мордвинова)[9] и далее – движение вплоть до реформы государственных крестьян П.Д.Киселева[10]. Ее появление ознаменовало поиск выхода из жесткой формулы служилого государства.

           Третья модель – постепенного освобождения крепостных с сохранением традиционных форм собственности – наделения крестьян землей с сохранением длительного переходного периода и традиционных общинных институтов. В проектах представлены пути освобождения крестьян, оказавшие реальное влияние на ход и результаты Крестьянской реформы[11]. [203] Это – проекты либеральных сторонников реформы (прежде всего проект К.Д.Кавелина и его реализация в ходе Крестьянской реформы)[12], проекты дворянских комитетов, история их рассмотрения в Редакционных комиссиях[13]. Рассмотрение данной модели позволяет проследить весь путь реализации Крестьянской реформы – от ее проекта до воплощения.

           Четвертая модель – преодоление правового дуализма путем распространения сферы действия гражданского права на обычное крестьянское право (проект Гражданского Уложения Российской империи)[14]. Она выражает кризис легитимности той концепции земельной собственности, которая была зафиксирована в позитивном праве, и в то же время – попытку ее модернизации на основе западных образцов.

           Пятая модель – перераспределения земельных ресурсов с гарантией имущественных прав землевладельцев (проект Конституционно-демократической партии)[15]. В данной неолиберальной модели прослеживается выработка формулы социальных функций права и социального государства с целью конституционного решения аграрного вопроса.

           Шестая модель – уравнительного распределения государственного земельного фонда в соответствии с единой трудовой нормой (проекты партии социалистов-революционеров и их реализация в законодательстве постреволюционного периода)[16]. Она выражает революционный коллапс системы позитивного права российского Старого порядка и стремление решить проблему в соответствии с доминирующими утопическими представлениями крестьянства.

           Седьмая модель – экспорта аграрной революции (проект Коминтерна) – есть ни что иное, как попытка компенсировать отсутствие позитивной стратегии преобразования аграрных отношений распространением их экстенсивной формы на другие страны[17].

           Восьмая модель – приватизации земли (проект Земельного кодекса и его принятие) – выражает доминирующую тенденцию постсоветского периода регулирования аграрных отношений[18].

           [204] Наконец, девятая, бонапартистская модель – не реализовалась в России, однако ее проявления и отдельные элементы присутствовали в периоды всех крупных аграрных реформ, особенно в проектах С.Ю.Витте[19] и П.А.Столыпина[20]. Содержание модели – проведение интенсивных рыночных земельных реформ с одновременным усилением авторитаризма власти и лавирования ее между силами традиционализма и модернизации.

           Сравнительный анализ этих моделей позволяет переосмыслить российский опыт аграрных отношений и реформ в рациональных категориях частного и публичного права, очистить его от чрезвычайно устойчивых идеологических стереотипов, постоянно воспроизводимых в историографии, и тем самым освободить для научной дискуссии то пространство, которое ныне прочно удерживают представители различных направлений исторической романтики (неославянофильства, неонародничества, неокоммунизма и вообще почвенничества).

           Рассмотрим типологию этих моделей по такому основополагающему критерию, каким являются предложенные формы собственности на землю (частная, публичная, так называемые «переходные формы»). Данный критерий (отношения к формам собственности) наиболее информативен для типологии и установления различий проектов аграрных реформ. Следует подчеркнуть, что среди них нет ни одного, который, даже поддерживая сам принцип, отстаивал бы немедленный переход к частной собственности на землю. Дело в том, что принцип незыблемости частной собственности, ставший аксиомой классического западного либерализма, приобретал в России чрезвычайно консервативный смысл: его буквальная реализация означала сохранение той исторически сложившейся структуры собственности на землю, которая как раз воспринималась крестьянским населением (а в значительной мере и населением вообще) как нелегитимная[21].

           В этом состоит объяснение того парадокса, что основным сторонником принципа частной собственности на землю стало само правительство (особенно, в условиях столыпинских реформ), в то время как либеральные сторонники социальных и [205] политических реформ (за исключением Б.Н.Чичерина)[22] не могли в полной мере принять этот принцип (и согласиться тем самым на сохранение существующего положения). Наиболее близкой к этой конструкции собственности является проект Гражданского Уложения Российской империи, который стремится преодолеть правовой дуализм распространением норм частного права на земельную собственность в ходе кодификации.

           Данный проект вынужден, однако, соотнести все предложения по реформированию позитивного гражданского права с фактическим сохранением сословного характера земельной собственности. Результатом становится, как было показано, введение «особых зон», исключений, переходных положений и проч. (в виде земель, находящихся в собственности крестьянской общины, с одной стороны, и земель, имеющих особый правовой статус, – с другой). Если авторы проекта ГУ считали возможным решение проблемы путем унификации статуса различных форм собственности, то для этого необходимы были активные реформы и политическая воля к их осуществлению.

           Очевидно, эта компромиссная модель может быть понята только в контексте общего процесса правовой модернизации, осуществлявшегося в стране на протяжении всего имперского периода. Это были систематические и целенаправленные попытки внедрить в российское право принципы и нормы западных гражданских кодексов.

           Тот же смысл имел, в сущности, аграрный проект конституционно-демократической партии, вынужденный, однако, предложить решение вопроса в условиях начавшейся аграрной революции. Поэтому проект в большей степени, чем другие либеральные проекты, выразил концепцию социальных функций права. Особенно это относится к проекту 42-х, отличавшемуся большим радикализмом[23]. Как показывает сравнительное изучение аграрных реформ, кадетский проект формулировал наиболее адекватное решение проблемы земельной  собственности – ее отчуждение за разумную (т.е. не по рыночным ценам) компенсацию у прежних владельцев; регулирование государством на правовой основе с целью создания единых старто[206]вых условий для последующей передачи в собственность или иные формы пользования. Именно эти принципы стали доминирующими при проведении либеральных аграрных реформ второй половины ХХ в. – от Японии и Индии до стран Латинской Америки.

           Передача земли в публичную (государственную) собственность – другая «чистая» модель решения аграрного вопроса – нашла наиболее четкое выражение в концепциях национализации земельного фонда. Концепция национализации в сравнительной перспективе также выступает как одна из моделей решения аграрного вопроса. Она означает отчуждение земли у ее собственников (за компенсацию или без таковой) и передачу в собственность государства. Принцип национализации (понимаемый нами в данном случае скорее как теоретическая, а не юридическая конструкция) сам по себе не только не исключает, но предполагает необходимость правового решения аграрного вопроса, а его реализация может быть единовременной акцией, реализуемой государством в переходный период для осуществления последующей приватизации земли на новых условиях (так полагали, по-видимому, некоторые представители кадетской партии, считавшие возможным включить принцип национализации в программу партии). В этом понимании национализация могла быть осуществлена решением демократического парламента или Учредительного собрания в рамках реализации принципа народного суверенитета и с сохранением правового характера аграрной реформы (при всей ее радикальности).

           Однако, в российских условиях реализация концепции публичной собственности (принципа национализации), как и концепции приватизации (принцип частной собственности), – получала совершенно неадекватную интерпретацию в проектах левых партий. Принцип передачи всех земельных ресурсов в собственность государства все более ассоциировался в общественном сознании с программными установками проектов социализации земли (выдвинутыми партией социалистов – революционеров) или ее так называемой «социалистической на[207]ционализации». Обе концепции имели мало общего с конституционным представлением о национализации и включали в себя идею спонтанной социальной революции, которая должна была закончиться либо уравнительным перераспределением земли в соответствии с единой трудовой нормой (в первом случае) либо насильственной коллективизацией (как была на практике интерпретирована идея «социалистической национализации» во втором случае).

           Подобная (антиправовая) трактовка национализации и социализации стирала грань между публичным и частным правом, размывала границы между властью и собственностью и фактически возвращала ситуацию к примитивным формам служилого государства, поразительно напоминавшего литургическое государство древности. В то же время, доктрина социализации, во всяком случае, в интерпретации известных экономистов-аграрников (как П.А.Вихляев, В.М.Чернов, С.Л.Мас­лов и Н.П.Огановский)[24] открывала (при всей своей правовой неопределенности) путь кооперативного движения, получившего развитие в постреволюционный период, несмотря на идеологические препятствия.

           Прежде всего, адекватная реконструкция самих понятий данных (эсеровских) проектов (обобщенных в проекте 242-х) показывает, что их авторы не представляли себе правового содержания используемых ими социально-политических деклараций: так, говоря о социализации земли, они вели дело к передаче ее в публичную (государственную) собственность с  целью установления фактического (а не формально-юриди­ческого) равенства земельных наделов[25]. С другой стороны, понятие национализации отвергалось ими на основании возможности сделать из него именно этот вывод (что уловили большевики, использовав программу социализации для фактического захвата частных земель в полном объеме).

           Понятие национализации, в свою очередь, утратило свой правовой смысл, обернувшись подменой одного смысла (передачи прав собственности на землю государству) другим (отчуж­дением земли у производителей путем превращения их в прикрепленных к земле арендаторов).  Очевидно, трудность [208] интерпретации вытекает из утопического характера этих проектов и представлений их авторов о государственности (которая теоретически рассматривалась ими как временное явление, которое, наряду с правом, вообще подлежит отмене при коммунизме). Это показывает невозможность, как минимум, ссылок на положение данных проектов в современных дискуссиях без конкретизации исторического наполнения ключевых понятий. Далее, независимо от идеологических деклараций, все варианты решения земельного вопроса, основанные на логике революционного отчуждения и перераспределения земельной собственности неправовым путем, объективно вели к одной цели – возрождению служилого государства и неограниченной деспотической власти.

           Наконец, третьей формулой, получившей наибольшее распространение в аграрных проектах, стала идея «переходных» отношений собственности (интерпретируемых иногда не вполне точно как «смешанные»). Будучи крайне неопределенными с точки зрения рационального правового регулирования, эти формы, тем не менее, отражали российскую реальность на всех этапах вплоть до современности. Теоретическая возможность этих форм (как прекрасно показал К.Д.Кавелин) определялась амбивалентностью крепостного права, которое могло интерпретироваться государственной властью и как крепость крестьянина помещику (в этом случае получала правовое обоснование личная зависимость крестьянина от землевладельца) и как крепость его земле (в этом случае фиксировалась его изначальная личная свобода и даже возможность претендовать на часть этой земли в будущем).

           Установив, таким образом, условность самого понятия земельной собственности в российском контексте, сторонники данной точки зрения (авторы многочисленных проектов эпохи Крестьянской реформы и последующего времени) исходили, таким образом, из молчаливого предположения о том, что сам институт частной собственности на землю (в его западном и римском понимании) еще не сложился, а потому его конфигурация зависит целиком от воли государственной власти и проводимой ею политики права в земельном регулировании. В сущности, эта молчаливая предпосылка разделялась всеми крупными российскими реформаторами – [209] М.М.Сперанским, П.Д.Киселевым, Я.И.Ростовцевым, С.Ю.Витте и П.А.Столыпиным[26].

           Она позволяла объяснить, во-первых, явление правового дуализма, во-вторых, тот факт, что нормы о частной собственности на землю отторгаются крестьянством, наконец, позволяла надеяться на возможность осуществления последовательной правовой модернизации.

           Важной научной заслугой авторов данной группы проектов являлось их специальное внимание к правовым формам переходного периода. Прежде всего, проекты в хронологической последовательности своего возникновения регистрируют те формы пользования землей, которые реально существуют, но не обязательно фиксируются позитивным правом. Другая особенность подхода авторов проектов – поиск аналогов российским формам в разработанных кодексах гражданского права. Начиная с проекта А.Я.Поленова XVIII в. и, особенно, в кодификационных проектах XIX – начала XX в. и сопутствующих исследованиях, находим анализ таких исторических форм найма, аренды и землепользования, как узуфрукт, эмфитевзис, фидеикомисс, сервитуты.

 

Теория переходных форм землепользования в аграрных проектах

 

           Следует констатировать, что данное направление проектов было всего менее подвержено идеологическим постулатам и в наибольшей мере стремилось к рациональному научному анализу ситуации. Теория переходных форм в аграрных отношениях – стала достижением данного направления (в проектах А.Я. Поленова, К.Д. Кавелина, А.А. Корнилова, А.А. Кауфмана)[27], позднее – особенно А.В. Чаянова[28] и Н.Д. Кондратьева[29]. Эти формы обычно плохо представлены юридически, поскольку их реальное содержание не вписывается в рациональное позитивное право. Следствия этого таковы: возникает разрыв права и реальности; появляется правовой дуализм (одно право – книжное, другое – живое); отсутствует практическая возможность реформировать социальные отношения правовым [210] путем. Это связано с большим количеством изъятий из рационального права – появлением исключений и переходных правовых гибридов. Примером может служить распространение сервитутов, статус которых (несмотря на их широчайшее распространение)  оказалось очень трудно определить юридически.

           Вообще появление правовых форм, представляющих собой скорее ретрадиционализацию, нежели модернизацию правовых отношений, ставит проблему их юридической и социологической квалификации. Так, одно и то же явление (напр., отказ от частной собственности на землю) начинает интерпретироваться как феномен принципиально нового права, оказываясь на деле возвратом к представлениям феодального или даже родового общества.

           Данная проблема оказывалась в центре всех дискуссий о направлениях и способах кодификации гражданского права и, в частности, отношений поземельной собственности начиная с Уложенных комиссий XVIII в. и кончая проектами Гражданского Уложения начала ХХ в.[30]. Проблема кодификации гражданского права стала одной из центральных в пореформенной России второй половины XIX – начала XX в.[31]. В дискуссиях по ней выступали крупнейшие теоретики права и цивилисты – К.Н. Анненков, А.Х.Гольмстен, С.И.Зарудный, К.Д.Кавелин, Н.М. Коркунов, Д.И. Мейер, К.Малышев, С.А. Муромцев, С.В. Пахман, Л.И. Петражицкий, И.А. Покровский, В.И.Сергеевич, Г.Ф.Шер­шеневич, выдвинувшие различные теоретические концепции системы кодификации, предлагавшие разрешение проблемы правового дуализма[32].

           Специфика России – публично-правовой характер земельных отношений, решающая роль государства в формировании сословий аграрного общества, определении их правового статуса и повинностей. До сих пор юристы спорят об отраслевой принадлежности земельного права – относится оно к публичному, частному праву или представляет своеобразную пограничную область между ними. Эта неопределенность может быть использована различным образом – в пользу либеральных реформ (когда государство через публичное (конституционное) [211] право проводит изменения в гражданском и земельном праве в направлении расширения частного интереса) и наоборот, когда публичное право просто поглощает частное[33]. Поэтому – государству в обоих случаях принадлежит решающая роль в аграрном реформировании. Важно, однако, иметь в виду, что в том случае, если государство способствует развитию частноправовых норм, оно тем самым ограничивает возможности своего непосредственного вмешательства в аграрные отношения (как это было в пореформенный период и имеет место в постсоветский период). Напротив, консолидация публично-правового интереса, ведущая к ограничению или подавлению частно-правового интереса (как в период служилого государства и в советский период), чрезвычайно расширяет административные возможности регулирования.

           Перед исследователем аграрных преобразований в России стоит задача не только выявить реальные формы аграрных отношений, но и дать им правовую квалификацию. Это трудная герменевтическая проблема. Поскольку в условиях отсутствия развитой традиции частной собственности на землю и рынка земли не было выработано устойчивой правовой терминологии. С одной стороны, действовала система норм и понятий западного происхождения, с другой – самобытные национальные нормы, крайне архаичные по своему социальному содержанию. Вопрос о том, можно ли вообще определить эти нормы в категориях западного гражданского права (как это пытались сделать русские юристы и историки начала ХХ в.), – остается открытым. В современном правовом языке нет аналогов понятию «общинной собственности» или «колхозной собственности». Эти аналоги, однако, можно отыскать в истории права, напр., в некоторых категориях римского права, которые выступают при этом как известные социологические идеальные типы, позволяющие интерпретировать иную реальность. Для этой работы обращение к проектам очень ценно, так как они менее привязаны к реальности позитивного права, а их авторы больше размышляют и сравнивают.

           Интерпретация с этой точки зрения советского опыта в категориях рационального права представляется важной и нере[212]шенной до сих пор задачей. В правовой литературе русской эмиграции в отношении сталинской коллективизации использовалось понятие – второе крепостное право. Верное фактически, данное определение с правовой точки зрения представляет собой, скорее, метафору, поскольку личная свобода крестьян формально не была ограничена. Мы полагаем, что их правовой статус скорее может быть определен как колонат позднеримской эпохи – крепость земле при сохранении ограниченной личной свободы. В этом случае оказывается возможным выявить типологическое (как социальное, так и формально-пра­вовое) сходство данной конструкции со статусом государственных крестьян в России эпохи реформы Киселева. Иначе говоря, ретрадиционализация не была доведена до закрепления формальных параметров крепостного права (не отличавшегося с этой точки зрения от рабства). Данная система интерпретируется также как публично-правовой сервитут, что отражает наличие единого собственника земли (государства) и предоставления всем права на пользование землей. Если считать сервитут пережитком феодализма и вотчинного хозяйства (как думал, напр., Корнилов), то можно говорить о возрождении государства–поместья и элементов вотчинного права.

           Действующие в переходный период отношения имеют много общего с отношениями колоната, эмфитевзиса и прекарными отношениями. Они служат основой клиентелизма (в самом буквальном римском его понимании) как результата задолженности крестьян номинальным или фактическим владельцам земли (в рамках пореформенной «выкупной операции»). Правовая непрозрачность и господство так называемой «теневой экономики» – есть современное следствие этих тенденций. Данная реальность объясняет воспроизводство и отсутствие оригинальности основных моделей решения аграрного вопроса в постсоветский период. Подобно тому, как в пореформенной России шел спор о путях капиталистической трансформации крестьянской общины, в современной ситуации те же аргументы присутствуют при интерпретации перехода сельского хозяйства к рыночным отношениям. Если традиционалисты выступают за консервацию корпоративистских структур (видя в [213] них одновременно эффективную форму хозяйствования и амортизатор от социальных взрывов), а реформаторы – за безусловный переход к приватизации и коммерциализации земли (безотносительно к традиционным социальным отношениям), то поиск компромисса приводит к третьей стратегии – допущению частной собственности как правовой реальности при максимальном ее ограничении на практике. Собственно – это аналог и экономическая основа явления мнимого конституционализма в сфере публичного права.

           Социально-политическими следствиями процесса коммерциализации и отчуждения производителей от средств производства может стать появление значительного слоя люмпенизированного аграрного населения, опасность появления которого осознавалась всеми крупными реформаторами и авторами проектов аграрных реформ. Они составляют социальную базу цезаризма и бонапартизма в различных модификациях.

           Проблема сервитутов вызывала специальный интерес авторов аграрных проектов в пореформенной России в связи с крестьянской общиной. В дальнейшем, с реализацией программы уравнительного распределения земли в постреволюционной России, данная проблема оказалась не менее важной, обозначив возрождение таких архаичных форм землепользования, которые вообще не могли быть выражены современными правовыми понятиями, но вполне отвечали правовым формам древности. Возможно, именно с этим связано обращение в литературе того времени к таким проблемам, как возможность сопоставления социальных отношений в России и на Западе (М.М.Ковалевский), аграрной революции в России и во Франции (Н.И.Кареев), особенностям российского феодализма (Н.П.Павлов-Сильванский), изучению частно-правового акта (А.С.Лаппо-Данилевский).

           Решение проблемы земельной собственности в советский период в этой динамической перспективе, как отмечалось, предстает как публичный сервитут, а положение колхозного крестьянина может быть сопоставлено с положением колона в поздней Римской империи или государственного крестьянина в Российской империи XIX в. Колонат представлял собой пере[214]ходную форму от полной личной зависимости (рабства, крепостничества) к неполной – выражавшейся в экономической зависимости при личной свободе.

           Теория переходных форм собственности позволила установить некоторые общие параметры: отношение к существующей системе и причины неудовлетворенности ею; содержательные параметры предлагаемых реформ аграрных отношений и связанных с этим институтов (соотношение публичной и частной собственности); инструменты, предлагаемые для их реализации (государственное вмешательство, местное самоуправление, формы спонтанного общественного движения); направления и степень реализации положений проекта.

 

Модернизация и ретрадиционализация аграрных отношений

 

           Все проекты российских аграрных реформ констатируют трудность их проведения. Эта трудность выступает как объективный фактор и в ходе практического осуществления реформ. Она выясняется в проектах путем сравнения российской ситуации с европейской. Основными ориентирами для авторов проектов XVIII – начала XX века являются страны Западной Европы, точнее – опыт аграрных реформ в Англии, Пруссии, позднее – Польше и Прибалтике. По мере расширения аграрного вопроса, в орбиту внимания авторов проектов входит вся аграрная периферия – Азия, Латинская Америка, Африка. Если суммировать причины трудностей, то они сводятся к существованию нескольких констант, тормозящих реформы нового и новейшего времени.

           Во-первых, это явление правового дуализма. В России, начиная с Петра Великого и особенно после либеральных реформ 1860-х гг., возник и сохранялся до революции 1917 г. феномен правового дуализма: он состоял в параллельном существовании двух правовых систем. С одной стороны – особой сферы неписаного крестьянского права с его архаичными аграрными представлениями о справедливости, приоритете коллективного [215] начала над личным, отрицанием индивидуальной собственности, а с другой стороны – вполне рациональной системы позитивных правовых норм, которые были в значительной мере заимствованы из европейских кодексов, вполне соответствовали представлениям о гражданском обществе и частной собственности. Если первая правовая система в общем соответствовала традиционным порядкам крестьянской общины, то вторая – отражала западные представления и насаждалась государством в интересах модернизации страны. Эти два вида права находились в жестком противоречии между собой. Данный конфликт нашел наиболее четкое выражение в разрушении всей сконструированной правовой системы в ходе революций начала ХХ в. и торжестве правового нигилизма – архаичных представлений о социальной справедливости, свойственных доиндустриальной эпохе и дорыночной экономике. Вместе с тем происходит и возрождение традиционалистских ценностей этого мира.

           В ходе революции начала ХХ в., уничтожившей непрочные элементы гражданского общества, народное «правосознание» восторжествовало над европеизированной системой позитивного права, которое было принесено в жертву утопическим представлениям масс о «золотом веке». Это сделало возможным появление причудливого явления «социалистического права», которое в принципе правом не являлось, но скорее представляло собой его прямое отрицание (отражая на этапе своего формирования правовой нигилизм и деструктивный анархический протест). В свое время мы определили данный феномен как номинальный конституционализм с целью подчеркнуть его отличие от реального (действующего) конституционализма.

           В этой перспективе должна рассматриваться проблема конституционных гарантий права частной собственности на землю в России. Конституционная революция 1993 г. ознаменовала разрыв с традицией номинального конституционализма, стрем­ление общества перейти к реальному конституционализму. Последующее движение к «нормальному» представлению о праве, то есть к общепризнанным представлениям о гражданском [216] обществе и правовом государстве, вынуждено было считаться с утвердившимися ранее предрассудками. В постсоветский период вновь воспроизводится, поэтому, разрыв правосознания (старого) и позитивного права (нового), который иногда приводит к острым конфликтам. Вопрос о частной собственности на землю – по-прежнему раскалывает общество, несмотря на его решение в позитивном праве[34]. Именно поэтому, современные дискуссии, проекты аграрных реформ и аргументы, приводимые в защиту той или иной позиции, – оказываются при ближайшем рассмотрении заимствованными из предшествующих дискуссий по той же проблеме столетней давности (а иногда они имеют и более древние аналогии).

           Во-вторых, то, что земля являлась традиционным объектом религиозной сакрализации и, в силу этого, на нее не могли распространяться (во всяком случае, в массовом крестьянском  сознании) представления рыночной экономики. Эти настроения были живы на протяжении всей истории и во многом сохраняются в современных представлениях. В соответствии с ними, ценность земли отнюдь не сводилась к ее рыночной стоимости (как в индустриальных странах Запада), а потому здесь совершенно по-другому представлены такие понятия, как рациональное ведение хозяйства, эффективность, ценность и проч. (эти категории в российском контексте кажутся относительными).

           В-третьих, константой русского исторического процесса оказывается отсутствие единого режима применения права частной собственности для всего населения страны. Ключевым здесь является отсутствие института частной собственности на землю в России и интерпретация этого феномена. До сих пор в России при существовании соответствующих правовых норм отсутствует фактическая реализация разграничения частной и публичной собственности на землю, а потому не работают такие правовые регуляторы поземельных отношений, как частная и государственная собственность, выкуп за возможное равное возмещение и проч. Даже на высшем этапе развития заимствований из западного гражданского права существовало, как было показано, значительное число изъятий и исключений, очень [217] специфичен был статус таких форм сословной собственности, как вотчинная, поместная, сервитуты (вплоть до публичного сервитута советской эпохи). Собственно говоря, этим объясняется неудача всех попыток кодификации гражданского права в предреволюционный период.

           Другой стороной той же проблемы выступает центр и периферия: как совместить единство целей и разнообразие  региональных интересов. Стратегические препятствия определяются незавершенностью формирования государственности (по линии концепции федерализма); противоречиями и лакунами в правовом регулировании (напр., в области разграничения уровней собственности на землю и так называемого совместного ведения).  В результате изменений последнего времени, наметилась тенденция к пересмотру всех политико-правовых отношений по линии центр-регионы в направлении усиления централизации. Идет переход от системы раннего постсоветского периода (характеризовавшегося тенденцией к политическому и экономическому обособлению регионов) к их большей интеграции. Однако нет ясности в вопросе о том, до каких пределов должна идти эта интеграция (разброс мнений очень велик – от сторонников теории внутреннего суверенитета до унитаризма).

           Для решения вопросов экономической политики это  создает ситуацию неопределенности, поскольку продолжают оставаться нерешенными общие вопросы – контроля над сырьевыми ресурсами (несмотря на решения Конституционного суда), бюджетного федерализма, рационального (с экономической точки зрения) административно-территориального деления (и его укрупнения), перераспределения налогов и бюджетного финансирования (регионы дотационные и донорские). Неурегулированность предметов совместного ведения (федерального центра и субъектов федерации) порождает излишне широкую и неопределенную трактовку конкурирующей компетенции и  ведет к размыванию ответственности (в частности, в отношениях между полпредами президента и губернаторами)[35].

           Эти споры (напр., при обсуждении концепции так называемой региональной «публичной собственности») четко просле[218]живаются по вопросам собственности на землю и недра, условий национализации и приватизации собственности, роли государства и возможных методах вмешательства правоохранительных органов в дела крупных корпораций. Именно они сделали возможным появление альтернативных концепций собственности, административной реформы, законодательства о коррупции и лоббировании (которое выступает в том числе инструментом «деприватизации»)[36].

           В-четвертых, слияние власти и контроля над собственностью в одних руках. Данная проблема имеет глубокие исторические корни, восходя к системе отношений служилого государства (с его концепцией условного землевладения). Как отмечают все авторы проектов (включая современных), ситуация слияния власти и собственности характеризует особый режим функционирования правовых норм, которые действуют постольку, поскольку соответствуют установившейся социальной логике (в новейшее время примером могут служить споры о  «внутреннем суверенитете» регионов и создании на этой основе концепции региональной публично-правовой собственности на землю и природные ресурсы, которая не без основания интерпретируется как своеобразный ренессанс феодальных норм в постсоветский период).

           В-пятых, роль государства (бюрократии) в регулировании поземельных отношений и контроле за земельными ресурсами. Характерно, что все проекты, отстаивавшие идею правовых реформ (в противоположность проектам аграрной революции), апеллируют именно к бюрократии. Наиболее дальновидные авторы этих проектов указывают, однако, что реализация фундаментальных аграрных преобразований не возможна без параллельного реформирования самой администрации. Они справедливо связывают успех аграрных преобразований (введение нового земельного права) с административной и судебной реформами.

           Следствием этих констант развития российского общества становится осознание главной трудности, которое формулируется в парадоксальной форме: реформировать отношения земельной собственности оказываются реально способны именно [219] те бюрократические структуры, которые сами более всего заинтересованы в их сохранении. Возникает ситуация замкнутого круга, на которую пессимистически указывают разработчики реформ: модернизация сопровождается ретрадиционализацией, реформа – контрреформой, а весь процесс саморегуляции системы приобретает характер цикличности.

           Аграрный вопрос, как показывает история, в принципе не может быть решен бесконфликтно. Единственной разумной альтернативой фундаментальным социальным кризисам является своевременное осуществление радикальных реформ, предпринимаемых по инициативе государства, способного на современном этапе ввести эти изменения в правовое русло и минимизировать социальные издержки переходного периода. Современная Россия вынуждена решать проблемы, с которыми большинство стран Западной Европы столкнулось в XIX в., при переходе к индустриальному обществу, когда радикальное разрешение аграрного вопроса стало источником социального вопроса, новой бедности, пролетаризации и пауперизма. До настоящего времени все попытки решения аграрного вопроса в России оказывались очень непрочными, поскольку упирались в абсолютное преобладание аграрных отношений и традиционализм крестьянства, являвшегося основной массой населения. Современные реформы осуществляются в иной ситуации (реализованного промышленного переворота и преобладания городского населения над сельским). Тем не менее, перед современными реформаторами стоят во многом сходные задачи: важно перевести аграрный вопрос из сферы социального конфликта в сферу правового и технологического процесса. Осознание этой ситуации стало важным выводом всей постсоветской политической динамики. «Россия созрела для введения частной собственности на землю», – заявил Г.О.Греф[37]. Но он фактически лишь повторил слова П.А.Столыпина. Насколько данный вывод соответствует действительности?

           Правовое решение аграрного вопроса в современной России по-прежнему сталкивается с рядом объективных препятствий. К ним относится, во-первых, отсутствие устойчивых исторических традиций частной собственности вообще и на землю – в особенно[220]сти; во-вторых, неразвитость чувства частной собственности в широких слоях населения (согласно  опросам  общественного  мнения, большинство граждан России выступает против частной собственности на землю, а в сельской местности этот показатель близок к абсолютному);  в-третьих, оппозиция реформам со стороны мощных традиционалистских сил (в виде колхозно-совхозного лобби, тесно связанной с ним региональной бюрократии, опирающейся на социальную поддержку коллективистски мыслящего электората). Государство (точнее, просвещенная бюрократия), выступая инициатором аграрных реформ, не может, поэтому, опираться на широкую социальную базу (или устойчивый социальный консенсус), вынуждено лавировать и прибегать  к компромиссам, которые могут обернуться движением вспять. Оно оказывается перед дилеммой, с одной стороны, объективной необходимости реформ, направленных на модернизацию страны, и, с другой, угрозы утраты стабильности, предсказуемости и управляемости ситуацией.

           Этим объясняется такая важная особенность аграрных реформ в России, как их волнообразность (цикличность): каждый шаг вперед в области аграрного переустройства сопровождался, по крайней мере, до сих пор, возвратным движением и восстановлением прежних институтов в модифицированном виде. В этом смысле вся советская колхозно-совхозная система, разрушить которую призвано современное земельное законодательство, в длительной исторической перспективе выступает как реакция на либеральные аграрные реформы последнего периода существования самодержавия – от Великих реформ 60-х годов XIX века до столыпинских реформ начала ХХ века (что вполне осознают инициаторы современных реформ). Цикличность аграрных реформ в России – действительно выступает как объективная закономерность, а черный передел – едва ли не постоянная судьба России. Не случайно, современные коммунистические критики Земельного кодекса по существу повторяют аргументы своих предшественников  –  консервативных помещиков: реформа приведет к дестабилизации и распаду государства, колонизации страны иностранным (и национальным мафиозным) капиталом, росту социального расслое[221]ния и бедности, национальным конфликтам, ослаблению обороноспособности государства и падению морали населения. В случае приватизации земли они прогнозируют новые массовые «аграрные беспорядки». Нельзя сказать, что эти аргументы, в основе своей, будучи, безусловно, демагогическими, лишены реальных оснований.

           Эти трудности проведения аграрных реформ в России очень сужают возможные рамки выбора механизмов их реализации. На современном этапе реформа объективно необходима и ей нет разумной альтернативы. Однако ее проведение оказывается, как и ранее, возможным лишь при активной направляющей роли государства, берущего на себя ответственность за социальные издержки этого процесса, механизм ее проведения приобретает характер бюрократической реформы, осуществляемой путем аппаратных комбинаций с отстранением широкой общественности и давлением на оппозицию.

 

Технологии аграрных реформ

 

           Мы говорили главным образом о проектах в узком смысле (как документе, имеющем ряд формальных признаков всякого проекта). Но возможна другая (более широкая) трактовка данного понятия. В современном обществознании и философии расширительная интерпретация данного понятия связана с его пониманием как проекции настоящего в будущее, сознательном конструировании представления о будущем.  Это представление может быть неоднозначным у разных исследователей и зависит от того, какие элементы или процессы существующей реальности они считают наиболее значимыми, а также от того, как они понимают возможность их экстраполяции в будущее. Следствием становятся различные (и даже противоположные) прогнозы перспективных ситуаций, обусловленные как различным видением одних и тех же компонентов окружающей реальности, так и выявлением разных ее компонентов. В данном контексте можно говорить о проекте в широком смысле и попытаться реконструировать (с современных позиций) его оригинальные черты.

           [222] Его эвристическое значение состоит в разработке такой концепции проведения аграрных преобразований, которая давала бы оптимальное сочетание традиционных аграрных институтов с практикой модернизирующегося общества. Социальный конфликт, возникший при переходе от аграрного общества к индустриальному, имел чрезвычайно острый характер и мог быть разрешен в принципе с помощью революции или радикальной реформы. Более оптимальным, с точки зрения социальных издержек и правовой преемственности, был путь социальных реформ. Но в обоих случаях ставились под сомнение сложившиеся отношения собственности и их правового регулирования. Отстаивая путь реформ, авторы сознавали, в то же время, необходимость сохранения правовой и политической стабильности, утрата которых вела к революционному хаосу и потере рычагов управления процессом изменений. В связи с этим основная проблема получала следующую формулировку: как совместить стабильность, предсказуемость и правовой характер общественного регулирования с необходимостью быстрых и общественно непопулярных изменений. Для этого необходимо было провести изменения системы без нарушения ее внутреннего единства и управления. Эта задача, в свою очередь, требовала постановки таких вопросов, которые даже не возникали в других системах с более развитой рыночной экономикой (или возникали там гораздо ранее).

           Данный общественный запрос привел к созданию специальной технологии таких реформ, которая должна быть признана основным научным достижением. Важность и оригинальность этой технологии заключалась прежде всего в отказе от абстрактного и чисто рационалистического подхода к нововведениям (в стиле французского Просвещения), точнее – переосмыслению таких понятий, как «рациональность» и «эффективность», применительно к традиционалистским структурам.

           Другой характеристикой данной технологии становилось признание разрыва правовых форм (более консервативных по определению) и социального содержания, открывавшая возможность управления этим содержанием без изменения форм. [223] Третьей – разделение социального и технологического (или инструментального) компонентов в развитии аграрной экономики. Анализ всего комплекса архивных и опубликованных материалов научного наследия авторов проектов позволяет с этих позиций увидеть как внутреннюю логику размышлений, так и понять основные направления разработки аграрного вопроса в России.

           Как показало, в частности, сопоставление взглядов А.Гакст­гаузена[38] и К.Д.Кавелина[39], категория эффективности связывалась ими прежде всего со способностью институтов или норм (как старых, так и новых) действовать в исторически сложившейся культурной среде. Отсюда интерес обоих мыслителей к этнографической (мы бы сказали антропологической) интерпретации институтов традиционного аграрного общества, – прежде всего общины, эффективность которой состояла в способности разрешать конфликты на основе обычного крестьянского права без обращения к официальным институтам власти.

           Отвергая абстрактное экономическое понимание рациональности и эффективности, данный подход соотносил ее с задачами социальной интеграции, обеспечения ценностной и психологической приемлемости институтов и норм для сельского населения, а потому делал основной упор на возможности их культурной адаптации (новые образовательные и поведенческие ориентации), скептически относясь к насильственному разрушению старых и внедрению новых норм.

           Конфликт легитимности и законности – основная причина динамики правового развития и смены теорий, объясняющих природу правовых норм и, в частности, – земельного права. Данное противоречие, как отмечалось, имеет принципиальное значение в условиях радикальных реформ и революций, определяя легитимацию новых форм собственности. Его выражением в России стало то, что принято именовать аграрным вопросом.

           Сопоставление российской ситуации начала и конца ХХ столетия по этому параметру (соотношения легитимности  и законности) выявляет существенное формальное сходство при различной направленности процессов. В обоих случаях [224] речь идет о радикальном кризисе всей правовой системы – революционных изменениях права, как частного, так и публичного (социальная революция сопровождается конституционной); в обоих случаях, далее, имеет место переход от одной доминирующей формы собственности – к другой (в начале века – от плюрализма форм собственности к монизму государственной собственности, в конце – напротив, от монизма – к плюрализму); наконец, движущей силой изменений отношений собственности оказывается государство[40].

           Результатом радикальных перемен конца века стало возрождение проблемы правового дуализма, а также практически всех ранее выдвигавшихся идей его преодоления – от революции до реформы. Очевидно, что динамика частноправовых отношений вновь предстает в разрыве представлений о сущем и должном, действующем правом и тем, которое представляется более справедливым. Теоретически существует только два способа разрешения противоречия. Можно отказаться от модернизированного права и вернуться к реальности, т.е. к старым представлениям о социальной справедливости, но это, очевидно, будет означать шаг назад по отношению к созданному конституцией позитивному праву (включая право частной собственности на землю). Другой путь – в том, чтобы социальные отношения постепенно подтянуть до уровня правового идеала. Очевидно, что именно второй путь более эффективен для реализации принципов гражданского общества в России. Действительно оказываются нужны радикальные, социальные и политические реформы, способные трансформировать традиционные социальные институты и стереотипы (как коммунистической, так и более ранней феодальной эпохи) в направлении гражданской культуры и рациональных представлений[41].

           Основной инструмент этих преобразований следует искать не в принуждении, а в образовании: целесообразно соединить реформу образовательной системы (и преподавания права, в частности) с реформированием социальных отношений и развитием правовой системы. В этом – ключевой элемент реформ. При решении этих проблем можно руководствоваться не только выводами чистой теории, но и сравнительным анализом [225] рассмотренного российского опыта. Его основная формула, как представляется, должна состоять в выделении самостоятельного технологического компонента реформ поземельных отношений в традиционалистском обществе.

           Первое правило технологии гласит: новые институты эффективны постольку, поскольку успешно разрешают проблемы традиционного общества. Известно, что проблема земельных реформ не может быть понята исключительно как экономическая проблема в обществе, где земля является объектом сакрализации, а отношение к ней выступает как легитимирующий фактор любой политической власти. Систематическая десакрализация земли как объекта хозяйственной деятельности  (с   целью включения ее в хозяйственный оборот и распространение на нее таких понятий, как рациональность, эффективность, коммерческая ценность) – должна быть признана фактором легитимации рационального права и институтов.

           Второе правило данной технологии – возможность и необходимость практического использования объективного различия между формально-правовой и реальной (социологической) характеристикой традиционных институтов. Если первая остается неизменной и тяготеет к стабильности, то вторая, напротив, подвержена живым изменениям, которые могут иметь принципиально различную направленность. Это свойство социальных отношений опережать развитие правовых форм предлагалось широко использовать в интересах реформ. Примером может служить исключительно важный в методологическом отношении анализ русскими юристами института крепостного права, в ходе которого было показано, как с течением времени «неопределенная зависимость» сменилась «личным рабством», что открывало возможность обратной эволюции без изменения правовой формулы (путем интерпретации крепостного права не как личной зависимости крестьянина от помещика, а как его крепости земле). Другим примером в этом ряду является интерпретация права собственности на землю и прав наследования земли. Здесь также историческая эволюция привела к возможности взаимоисключающих трактовок (учитывая [226] дуализм права собственности в России) – в пользу помещичьего землевладения (в силу закона), крестьянского (в силу исторического обычая).

           Третье правило – разделение социальных и технологических (или инструментальных) параметров аграрной реформы. Дело в том, что классическая модель собственности (частной и публичной), сформулированная римскими юристами и закрепленная в последующих крупных кодификациях стран Западной Европы, оказывается практически нереализуемой в условиях переходного периода, а попытки ее механического перенесения становятся деструктивным фактором, поскольку отторгаются населением. Эта проблема стала актуальной как раз в пореформенной России, но продолжает оставаться ею и сейчас (как в России, так особенно в развивающихся странах с преобладанием аграрного сектора экономики).

           В связи с этим русские юристы сформулировали особую концепцию переходных типов собственности. В ее основе – сознательное выведение из рыночных отношений крестьянской земли, наделение ее статусом публичного сервитута, введение моратория на сделки купли-продажи и рыночного отчуждения земли. Данный порядок, не означая отказа от базовой категории собственности (остающейся единой и незыблемой как для физических, так и юридических лиц), предполагает, в то же время, введение особого правового режима, элементами которого становятся – мораторий на быстрое и единовременное введение разных категорий земли в коммерческое использование, налоговое законодательство, политика государственного регулирования земельных цен.

           Концепция разграничения социально-правового и технологического компонентов реформы представляется одним из важнейших достижений либеральной политико-правовой мысли, поскольку открывает возможности реформационной трансформации аграрных отношений на технологическом уровне, откладывая на неопределенное время социальные реформы (вплоть до достижения обществом соответствующей культурной стадии). Все три направления данной технологии реформ в [227] традиционном обществе определяли, как было показано, соответствующую социальную практику.

           Позиция таких либеральных мыслителей, как Поленов, Кавелин, Кондратьев, теоретики Конституционно-демократичес­кой партии, в этой перспективе предстает не идеологической, но прагматической и выражается в стремлении к синтезу положений различных доктрин в интересах практического решения аграрного вопроса. Этим объясняется то, что некоторые современники рассматривали как «эклектический» подход – синтез идеализма и материализма, традиционализма и рационализма, взглядов западников и славянофилов, поиск консенсуса общества и государства, крестьянства и дворянства, просвещенной бюрократии и интеллигенции. Решение проблемы консенсуса, неосуществимое на доктринальном и идеологическом уровне, выводилось за его пределы путем новой интерпретации теоретических вопросов как технологических, а критерием приемлемости решений становилась их эффективность для модернизации традиционного общества.

           Важнейшая политическая составляющая успеха реформ, как показывает опыт ряда проектов (прежде всего негативный), состоит в избежании популизма: сознательном разведении содержательных параметров реформы и ее интерпретации для неподготовленных масс населения. Попытка соединить эти два вида социальной активности приводит к деструктивным следствиям для самой реформы, поскольку реализация непопулярных, но необходимых реформ неизбежно вызывает протест традиционалистского населения с непредсказуемыми последствиями. Очевидна актуальность этого подхода для современности.

 

           [227-230] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста



[1] Подробнее: Медушевский А.Н. Проекты аграрных реформ в России, XVIII-XXI века. М.: Наука, 2005.

[2] Неделски Д. Следует ли предоставлять праву собственности конституционную защиту? Релятивистский и сравнительный подход // Роль конституционных судов в обеспечении права собственности. М.: ИППП, 2001. С. 160-182.

[3] Цвайгерт К., Кетц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. М.: Междунар. отношения, 2000. Т. 1-2.

[4] Дебаты о земле в Государственной Думе (1994-2000 гг.): Документы и материалы. М., РОССПЭН, 2000. Кн. 1-2.

[5] Вебер М. Аграрная история древнего мира / Под ред. Д.Петру­шевского. М.: Канон-Пресс, 2001.

[6] П.Н.Милюков. Историк, политик, дипломат. М.: РОССПЭН, 2000.

[7] Проекты к сочинению Нового Уложения 1754-1766 гг. и первоначальный План к сочинению нового Уложения // Проекты Уголовного Уложения 1754-1766 / Под ред. А.Востокова. СПб.: Сенатская типография, 1882.

[8] Поленов А.Я. Об уничтожении крепостного состояния крестьян в России // Русский Архив: Ист.-лит. сб. М., 1865 (Год Третий). Стб. 286-316.

[9] План государственного преобразования графа М.М.Сперанского. Введение к Уложению государственных законов 1809 г. М., Сытин, 1905.

[10] Проекты П.Д.Киселева см. в кн.: Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д.Киселев и его время. СПб., 1882. Т.1-4.

[11] Великая реформа, 1861-1911: Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. М.: И.Д.Сытин, 1911. Т. I-V.

[12] Кавелин К.Д. Записка об освобождении крестьян в России // Собр. соч. СПб.: М.М.Стасюлевич, 1898. Т. 2.

[13] Скребицкий А. Крестьянское дело в царствование Александра II: Материалы для истории освобождения крестьян. По официальным источникам. Бонн н/ Рейне: Ф. Крюгер, 1862-1868. Т. I-IV.

[14] Гражданское Уложение. Кн. 1: Положения общие: Проект Высочайше утвержденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского Уложения с объяснениями. СПб.: Гос. типография, 1903; Гражданское Уложение. Кн. 3: Вотчинное право: Проект Вы­сочайше Утвержденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского Уложения. Вторая редакция с пояснениями. СПб., Гос. типография, 1905.

[15] Проект Основных положений аграрной реформы Партии народной свободы // Съезды и конференции Конституционно-демокра­тической партии. М.: РОССПЭН, 1997. Т. 1. См. также: Аграрный вопрос / Изд. П.Д.Долгорукова и П.И. Петрункевича. М.: Право, 1906-1907.

[16] Проект Основного закона о земле фракции социалистов-ре­во­люционеров Учредительного собрания // Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы, 1900-1925. М., РОССПЭН, 2000. Т. 3, ч. 2. Документ № 29.

[17] Коминтерн в решениях по аграрному и крестьянскому вопросу. М., 1932.

[18] Земельный кодекс Российской Федерации // Полный сборник кодексов Российской Федерации. М.: Славянский дом книги, 2002.

[19] Витте С.Ю. Записка по крестьянскому делу. СПб., 1905.

[20] Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия: Полное собрание речей в Государственной Думе и Государственном Совете, 1906-1911. М.: Наука, 1991.

[21] Свод аграрных программ. СПб., Право, 1907; Программы политических партий России. Конец XIX – начало XX вв. М.: РОССПЭН, 1995.

[22] Чичерин Б.Н. Собственность и государство. М.: И.Н.Кушнерев, 1883.

[23] «Проект 42-х»: аграрный законопроект, внесенный фракцией партии народной свободы // Государственная Дума, 1906-1917: Стенографические отчеты. М., 1995. Т. 1.

[24] Труды Комиссии по подготовке земельной реформы. Пг.: Минис­терство земледелия, 1917.

[25] Типовой крестьянский наказ // Известия Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов. Пг., 1917. 19 августа (№ 88).

[26] Конституционные проекты в России XVIII – начало XX вв. М.: РАН, 2000.

[27] Кауфман А.А. Аграрный вопрос в России. М.: Общественная польза, 1918.

[28] Чаянов А.В. Избранные труды. М.: Колос, 1993.

[29] Кондратьев Н.Д. Аграрный вопрос. М.: Лига аграрных реформ, 1917.

[30] Латкин В.Н. Законодательные комиссии в России XVIII столетия. СПб.: Стасюлевич, 1887; Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д: Феникс, 1995.

[31] Пахман С.В. История кодификации гражданского права. СПб., 1876. Т. 1-2.

[32] Современный анализ этих концепций см.: Цивилистические исследования: Ежегодник гражданского права. М.: Статут, 2006. Вып. 2.

[33] Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы. М.: РОССПЭН, 1999; Российские либералы. М.: РОССПЭН, 2001.

[34] Экономика переходного периода: Очерки экономической политики посткоммунистической России, 1991-1997. М.: ИЭППП, 1998.

[35] Административно-территориальное устройство России. История и современность. М.: Олма-Пресс, 2003.

[36] Изменение и консолидация рыночного законодательства в контексте российской судебной реформы. М.: ИППП, 2005.

[37] Принятие Земельного Кодекса: (мониторинг) // Совет Федерации и конституционные процессы в современной России: Бюллетень. 2001. № 1.

[38] Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. М.: А.И.Ма­монтов, 1870.

[39] Кавелин К.Д. Крестьянский вопрос: Исследование о значении у нас крестьянского дела, причинах его упадка и мерах к поднятию сельскохозяйственного производства и быта поселян. М.: Стасюлевич, 1882.

[40] Skyner L. Property as Rhetoric: Land Ownership and Private Law in Pre-Soviet and Post-Soviet Russia // Europe-Asia Studies, 2003. Vol. 55, N 6. P. 889-905.

[41] Собственность на землю в России: история и современность. М.: РОССПЭН, 2002.