Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.) : сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; редкол.: С.А.Козлов (отв. ред.), А.Г.Гуськов (отв. секр.), А.И.Аксенов, Н.М.Рогожин. М.: ИРИ РАН, 2009. 288 с. 18 п.л. 16,81 уч.-изд.л. 300 экз.

Обряды рождения и крещения царских детей в России XVI–XVII вв.

Автор
Ракитина Марина Георгиевна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVII XVI

Библиографическое описание:
Ракитина М.Г. Обряды рождения и крещения царских детей в России XVI–XVII вв. // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.) : сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. С.А.Козлов. М.: ИРИ РАН, 2009. С. 46-70.

Текст статьи

 

[46]

М.Г.Ракитина

Обряды рождения и крещения царских детей в России ХVI-ХVII вв.

 

           Церемонии и обряды, связанные с частной жизнью русских царей в XVI-XVII вв., в том числе с рождением и крещением детей, изучены слабо. Между тем, они являются не только источником для понимания мировоззрения и самосознания людей той эпохи, но и важным свидетельством становления системы абсолютной монархии в России.

           Еще в XIX в. многие известные историки считали изучение документов, относящихся к детству известных исторических деятелей, праздным любопытством. Единственными трудами на эту тему были работы И.Е.Забелина, в которых были опубликованы и изучены многие архивные документы XVII в., касающиеся разных сторон домашней жизни государей[1]. Однако на современном этапе развития исторической науки многие документы, к которым обращался И.Е.Забелин, нуждаются в новом осмыслении.

           В советской и постсоветской историографии только небольшая статья О.Г.Агеевой[2] посвящена исключительно обрядам, связанным с рождением и крещением царских детей, однако в ней речь идет уже о начале XVIII в. Статья М.В.Мар­тыновой «Частная жизнь русских царей»[3] была опубликована на английском языке в каталоге зарубежной выставки Музеев Московского Кремля и осталась практически неизвестной широкому кругу историков. Из зарубежной литературы можно выделить статью американской исследовательницы Изольды Тайрет «“Благословенно чрево царицы“: миф о чудесном рождении и царственном материнстве в Московской Руси»[4]. В ней ставится вопрос о появлении в XV в. и последующем длительном бытовании сказаний о чудесном зачатии и рождении царских детей.

           Попробуем рассмотреть проблемы, связанные с рождением царских детей, более детально. Рождение детей было одним из [47] самых важных событий в жизни не только царской, но и семьи любого сословия. Старинная поговорка гласила: «У кого детей много, тот не забыт от Бога». Однако если в семьях простых людей многочисленное потомство, в первую очередь мужского пола, сулило прежде всего материальное благополучие и обеспеченную старость для родителей, то в семьях знати речь шла о будущем статусе рода: его наследники должны были сделать удачную карьеру и вступить в выгодные браки. В царской же семье речь шла о благополучии династии и тем самым всего государства. Поэтому социальное положение женщины любого сословия было во многом определено ее репродуктивной функцией. Ожидание наследника являлось большой проблемой для всех женщин, но для государынь часто становилось настоящей трагедией.

           После 20 лет бездетного брака с Соломонией Сабуровой Василий III отправил жену в монастырь. Вступив во второй брак с Еленой Глинской, в моменты разлуки он вел с ней переписку, которая отражает его беспокойство о состоянии молодой жены. Он настойчиво задает вопросы, как чувствует себя Елена, не больна ли она. Вместе с письмом он отправляет княгине икону Преображения Господня, молитва перед которой должна способствовать преображению самой Елены из «бесчадной» жены в «чадородную»[5]. Из письма становится понятно, в каком состоянии находилась великокняжеская чета все годы ожидания ребенка. Паломничества по дальним монастырям, богатые вклады и различные обеты должны были способствовать рождению долгожданного наследника. В 1528 г. Василий и Елена совершили многомесячное путешествие в Кириллов и Ферапонтов монастыри[6].

           Но даже наступившая беременность Елены не принесла ей спокойствия. Злые языки утверждали, что проблема бездетности великокняжеской семьи заключалась в самом великом князе Василии III, который был уже немолод. Недоброжелатели считали, что после 4 лет брака молодая княгиня убедилась в бесплодии мужа и завела себе любовника. Только исследования царских гробниц, проведенные в середине и в конце XX в. в Архангельском соборе Кремля и в некрополе Вознесенского [48] монастыря, наконец, восстановили истину и неопровержимо доказали: царь Иван Грозный был, без всякого сомнения, сыном Василия III и прямым потомком Софьи Палеолог[7].

           Постоянно находясь под сильным социальным давлением, великие княгини и царицы, по мнению И.Тайрет, всеми силами противостояли ему, создавая миф о высшем благословении, который предоставлял им роль сосуда божественной милости при зачатии будущего правителя.

           Начало этого мифа, видимо, находится в середине XV в., когда Ермолинская и Воскресенская летописи приводят пророчество новгородского юродивого Михаила Клопского, связанное с рождением будущего великого князя Ивана III. Текст с пророчеством, в котором говорится о грозном нраве Ивана и его грядущих победах над Новгородской республикой, содержится и в житии Михаила Клопского[8]. Поскольку академик В.Л.Янин убедительно доказал, что монах-юродивый Михаил, внезапно появившийся в Клопском монастыре недалеко от Новгорода, был на самом деле сыном Анны Ивановны, сестры Дмитрия Донского, и воеводы Дмитрия Боброка-Волынского[9], то есть двоюродным дедом великого князя Ивана Васильевича, на этом пророчестве надо остановится подробнее. Житие Михаила Клопского ясно свидетельствует, что позиция, занимаемая святым во всех конфликтах Новгорода и Москвы, была откровенно промосковской. Он неоднократно предсказывает Новгороду и его посадникам различные бедствия, если они не помирятся с Москвой и не покорятся великому князю. Согласно Житию, все обещанное им вскоре точно сбывается. Пророчество 1440 г. о рождении княжича Ивана тоже должно было так или иначе сыграть на руку московским князьям, причем в данном случае ясно, что оно могло быть сделано по прямому указанию великокняжеского дома. Ведь пророчествующий инок Михаил был родственником московских князей, хотя не многим современникам об этом было известно.

           Пророчество Михаила Клопского о рождении князя Ивана Васильевича положило начало целому ряду аналогичных предсказаний, которыми сопровождалось рождение детей в великокняжеской и царской семье вплоть до конца XVII в. Эти про[49]рочества ясно свидетельствовали о процессе сакрализации великокняжеской и царской власти. Они являются свидетельством весьма активной позиции, которую занимала великокняжеская, а затем царская семья (и особенно ее женская половина) в вопросе о божественном освящении своей власти. Представительницы великокняжеской и царской семьи пользовались любыми возможностями, чтобы убедить всех в том, что рожденные ими наследники – плод явленной свыше особой милости.

           Летопись утверждает, что великая княгиня Софья Фоминична после нескольких лет, когда у нее рождались только дочери, родила будущего Василия III только после пешего паломничества в Троице-Сергиев монастырь. В ответ на ее молитвы святой явился ей, держа на руках младенца, которого он затем бросил княгине на колени[10]. Рождение будущего наследника трона 25 марта, в праздник Благовещения, также воспринималось как благословение свыше и усиливало династические позиции как его самого, так и его матери: ее зачатие приравнивалось к зачатию Богородицей Иисуса Христа. А вот запись о рождении второго сына Юрия 23 марта 1480 г. никакими чудесными событиями не приукрашена[11]. Нет никаких особых подробностей в летописных записях и о рождении следующих сыновей.

           Рождение будущего царя Ивана Васильевича Еленой Глинской также сопровождалось легендой о том, что оно было предсказано юродивым Дементием: он сказал великой княгине, что у нее родится «Тит – широкий ум»[12]. Память апостолов Варфоломея и Тита отмечалась 25 августа, в день, когда родился наследник, которого Василий III ждал более 20 лет. Как бы ни относиться к достоверности предания, несомненно, оно содержит и зерно истины: подтверждает тревогу Елены, которая беспокоится не просто о благополучном рождении ребенка, а именно сына.

           Другим святым, который оказал помощь великокняжеской чете в рождении наследника, считался Корнилий Комельский. Направляясь на богомолье в Кириллов монастырь, великий князь Василий Иванович посетил и обитель Корнилия, но не [50] застал его. Он повелел, чтобы отшельник ждал его на обратном пути. При встрече князь попросил его молиться о даровании ему потомства[13]. Вскоре молитва святого исполнилась.

           У самого царя Ивана Васильевича и его первой жены Анастасии Романовой первые два года брака также не было детей. Их свадьба состоялась в феврале 1547 г., а уже в конце года царица совершает пешее паломничество в Троице-Сергиев монастырь, который в XV-XVI вв. был местом крещения великокняжеских детей. Когда после полутора лет брака он все еще оставался бесплодным, Анастасия снова отправляется пешком в монастырь, причем это шествие она совершает без сопровождения царя. Летописи не называют причину паломничества царицы в сентябре 1548 г.[14], но то, что Анастасия шла одна и пешком, подчеркивает ее особое смирение, а не просто почитание дня памяти преподобного Сергия.

           Надежды Ивана и Анастасии оправдались: после царевны Анны родилась вторая дочь, Мария, а затем и сын – царевич Дмитрий. Однако смерть Анны и Марии, которая последовала в младенчестве, а затем трагическая гибель царевича Дмитрия во время паломничества в Кириллов монастырь[15], возобновили тревогу царской четы о наследнике. «Житие св. Никиты, столп­ника Переяславского» рассказывает, что царская семья отправилась в Ростов, чтобы помолиться Ростовским чудотворцам, особенно св. Леонтию, а затем направилась в Переславль. Пятое по счету посмертное чудо св. Никиты озаглавлено «О царском хождении по святым местам и о царских чадех их, и чюдо о воде святого Никиты, и о распространении монастыря его»[16]. Под тем же названием оно вошло в Степенную книгу[17]. Чудо о святой воде из Никитского монастыря повествует, о том, что царь Иван вместе с царицей Анастасией обходил разные монастыри, но только молебен у гроба св. Никиты «отложил скорбь» по царевичу Дмитрию от сердец царствующей четы. В тот же день они «вошли в город Переславль и радостно отдыхали в своем царском доме, и там царица зачала во чреве»[18]. Вскоре у них родилось новое дитя – царевич Иван. После этого царь стал способствовать распространению культа святого Ни[51]киты. В конце 1557 г. царь Иван вместе с царицей Анастасией и царевичем Иваном отправились в Никитский монастырь еще раз.

           Из повествования о Никитском монастыре также становится известным, что в 1564 г. царь приезжал в монастырь снова[19], уже вместе с царицей Марией Темрюковной. У нее не было детей, кроме сына Василия, умершего в младенчестве в 1563 г. В этот раз царская семья присутствовала на освящении храма в честь св. Никиты Столпника. Согласно главе 22 жития Никиты, царица Мария Темрюковна отложила своей отъезд из монастыря, чтобы обратиться к братии. После распределения милостыни среди монахов она попросила игумена молиться о здравии царского семейства и особо о том, чтобы «Бог дал нам плод чрева для наследования нашего царства». Эпизод говорит о том, что царица Мария, приняв православие, познакомилась со сказаниями о русских святых, по молитвам которых происходило зачатие царственных отпрысков. Вероятно, ее внимание к монастырю св. Никиты в Переславле привлек митрополит Афанасий, который готовил ее к крещению перед браком с царем. Следующее паломничество царицы Марии в декабре 1565 г. также включало посещение Переславля и Никитского монастыря. Однако усердные молитвы царицы не были услышаны – после Василия детей у нее не было.

           Во второй половине правления Ивана Грозного, несмотря на наличие двух сыновей, проблема царских наследников не потеряла своей актуальности. Двух жен, Анну Колтовскую и Анну Васильчикову, царь постриг в монастырь, ссылаясь на их бесплодие (хотя по канонам православной церкви такой причины среди поводов к разводу нет). Видимо, тогда им был установлен некий официальный срок, в течение которого новая жена должна была подарить ему или его старшему сыну наследника, – три года. Если в течение этого времени детей не было, то очередная жена отправлялась в монастырь. Именно такая участь постигла двух первых жен царевича Ивана Ивановича. Вероятно, только для жены второго сына срок установлен не был, ведь царь не готовил царевича Федора к занятию престола. Поэтому Ирине Годуновой удалось избежать по[52]стрижения при жизни грозного свекра. Пока наследником был царевич Иван, в ее бездетности царь мог даже усматривать положительную сторону. Ведь рождение детей у младшего брата раньше появления потомства у старшего создавало серьезные династические проблемы.

           Рождение царевича Дмитрия спасло от пострижения последнюю жену царя, Марию Нагую. Интересно, что миф о чудесном зачатии или рождении был применим только к канонически законным бракам, не вызывавшим никаких сомнений, т.е. к первому и второму. Статус шестой жены был совсем иным – она не смела публично появляться вместе с царем во время богомолий, открыто беседовать с монахами, как это делали Анастасия Романовна и Мария Темрюковна, вкладывать в обители покровы, вышитые своими руками. Несмотря на то, что царевич Дмитрий был официально канонизирован, преданий о его чудесном рождении так и не возникло. Это свидетельствует о том, что царевич Дмитрий никогда не мыслился современниками как законный наследник царства.

           Царь Федор Иванович в 1584 г. унаследовал престол своего отца, будучи женатым уже достаточно давно (по мнению некоторых историков, с 1577 г., по мнению других, с 1580 г.), но не имеющим наследников. Однако уже в 1586 г. над царицей Ириной нависла угроза пострижения: царю было подано прошение от некоторых придворных кругов о разводе с бесплодной женой. Не имя возможности разбирать здесь сложные политические интриги различных группировок, надо только заметить, что канонического повода к церковному разводу не было. Царице Ирине в 1586 г. было около 26 лет, и бесплодной она не была, так что ее враги явно поспешили. Усердные моления царя Федора и царицы Ирины к различным святым о даровании им наследника могут быть предметом отдельного исследования. 29 мая 1592 г. царица родила дочь, нареченную Феодосией. Крестил царевну в Чудовом монастыре впервые сам патриарх Иов. Нет никаких сомнений, что царь рассматривал ее как наследницу престола, и когда девочке не исполнилось и года, начал обдумывать планы ее замужества с одним из европейских принцев. Но этим планам не суждено было сбыться: в [53] начале 1594 г. царевна Феодосия умерла. Больше детей у царя Федора и Ирины не было. Ранняя смерть царевны не позволила сформироваться преданиям о ее чудесном рождении.

           Современные исследования, проведенные в некрополе Вознесенского монастыря, позволили установить, что у царицы Ирины практически не было шансов родить здорового ребенка. Исследование костных останков Ирины Годуновой показало, что у нее была патология костей таза.

           Новый этап развития мифа о чудесном зачатии относится к 17 столетию, когда задача идеологического и сакрального утверждения новой правящей династии встает перед родом Романовых.

           После неудачной помолвки и первого недолгого брака царь Михаил Федорович наконец женится по собственному выбору на Евдокии Лукьяновне Стрешневой. Однако проходит три года, а сына еще нет – в 1627 и 1628 гг. у царицы рождаются дочери, Ирина и Пелагея. Казалось бы, особых причин для беспокойства нет – царь и его супруга не страдают бесплодием, а девочки родились вполне здоровыми. Однако царь Михаил Федорович по меркам той эпохи уже немолод, ему более 30 лет, а в то время в этом возрасте, исходя из общей продолжительности жизни и состояния медицины, здоровье начинало стремительно ухудшаться. Так что тревога его самого, его родителей и придворных все время возрастает, ведь отсутствие наследников у царя недавно избранной династии грозит всей стране повторением страшных событий Смутного времени, которые были еще живы в памяти всех современников.

           Царская семья обращается за помощью в один из самых почитаемых монастырей – Соловецкий. Однако в статусе царской власти и ее взаимоотношениях с монастырями уже произошли коренные изменения. Если за сто лет до того великий князь Василий III вместе с молодой женой сам отправляется в многомесячное тяжелое путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь, то теперь царь Михаил Федорович вызывает в Москву из Соловецкого монастыря одного из самых почитаемых иноков – Елеазара Анзерского. Интересно, что выбор молитвенного предстоятеля за царский род определяется исключи[54]тельно известиями о благочестивой жизни и святости основателя Анзерского скита, а не его официальным статусом. В Анзерском скиту было тогда совсем немного иноков, а вот настоятель самого Соловецкого монастыря приглашения прибыть в Москву, видимо, не получил.

           В 1628 г. Елеазар Анзерский приезжает в Москву и предсказывает царю Михаилу Федоровичу рождение сына[20]. Однако обеспокоенный царь не отпускает его обратно, а просит остаться до рождения наследника. Сначала молитвы святого не приносят успеха: царица Евдокия Лукьяновна ждет очередного ребенка, но в январе 1629 г., не дожив до года, умирает маленькая царевна Пелагея. Несомненно, что духовная поддержка святого старца помогла царице пережить горе от потери ребенка. Только весной 1629 г., после рождения долгожданного сына, будущего царя Алексея Михайловича, Елеазар Анзерский получил разрешение покинуть столицу. Царская милость к Анзерскому скиту не замедлила сказаться: вскоре маленький скит получил статус отдельного монастыря, независимого от большой Соловецкой обители.

           Однако документы свидетельствуют, что не все верили в чудесное рождение царских детей. Так, в 1633 г. архимандрит Хутынского монастыря Феодорит говорил о царевиче Алексее: «Бог де то ведает, что прямой ли царевич, на удачу де не подметный ли?»[21]

           Последнее предсказание о рождении наследника относится к 1672 г., когда некий таинственный старец явился во дворец и сообщил царю Алексею Михайловичу о рождении сына Петра у царицы Натальи, а затем исчез. Но здесь основной акцент сказания несколько смещен по сравнению с приведенными выше преданиями: неведомый старец предсказывает не зачатие будущего государя, а только его благополучное появление на свет и имя.

           И.Тайрет подчеркивает важное значение мифа о чудесном зачатии и рождении будущего государя не только в идеологическом, но и в социальном значении. Миф обеспечивал спокойствие царицы в период между беременностями, когда судьба ее и всего царства лежала на весах, или отсрочку в случае, [55] если беременность долго не наступала, ведь всегда существовала надежда, что Бог и святые могут ниспослать ей потомство. Эта надежда вдохновляла государыню, не позволяя ей впасть в отчаяние, и заставляя предпринимать активные действия, которые позволяли поднять ее статус в глазах придворного окружения, духовенства, да и всех подданных – паломничества, раздачу милостыни, богатые вклады, в число которых могли входить собственноручно выполненные предметы лицевого шитья и т.д.[22]

           Итак, зачатие детей царской семьи рассматривалось современниками как дело исключительной важности. Нередко оно было связано со сверхъестественным вмешательством и совершалось по молитвам святых монахов и юродивых или же после паломничества царственной четы к почитаемым святыням.

           И в простонародной среде, и в царской семье большое внимание уделялось не только самому рождению ребенка, но и всему предшествующему периоду. Документы не сохранили упоминаний о том, какие обычаи и обряды соблюдали русские царицы в это время. Однако этнографические исследования ясно говорят, что в период беременности каждая женщина считалась особенно уязвимой для «дурного глаза». Нет сомнения, что царицу особенно тщательно оберегали от порчи. Кроме того, для нее служили молебны, присылали в ее хоромы чудотворные иконы, раздавали от ее имени милостыню.

           Учитывая огромное значение рождения наследников в царской семье, непосредственно перед совершением важного события государь должен был выполнять особые обряды. Документы упоминают, что за несколько дней до ожидаемого рождения ребенка царь посещал по очереди все святыни Кремля: Успенский, Архангельский, Благовещенский соборы, Чудов и Вознесенский монастыри, а также подворья Троице-Сергиева и Кирилло-Белозерского монастыря в Кремле. Не исключено, что в XV в. могла происходить реальная поездка великого князя на богомолье к Троице, однако с того момента, как подворье монастыря было возведено в самой резиденции – Московском [56] Кремле, ограничивались уже только посещением Троицкого подворья, что также четко характеризует изменения во взаимоотношении царской власти и влиятельных обителей.

           В ритуальном обходе кремлевских святынь была и другая символика: как и перед свадьбой, будущий отец посещал места захоронения предков царского рода. В некоторых случаях его могла сопровождать и царица. Она могла не обходить каждый храм (видимо, это во многом зависело от состояния ее здоровья), однако обязательным было посещение женского Вознесенского монастыря, где молодая государыня просила благословения у своих царственных предшественниц.

           И.Е.Забелин приводит интересные известия об обряде, который совершался незадолго до родин уже в самом дворце. Для царицы служили в ее хоромах молебен с водосвятием, а потом она «садилась на место». Сохранились документы о совершении этого обряда царицей Евдокией Лукьяновной в 1628 г. и Натальей Кирилловной в 1673 г.[23] Следовательно, мы можем предположить, что если этот обряд зафиксирован на протяжении трех поколений, то он должен был возникнуть гораздо раньше. Большая часть обрядов XVII в. возникла или во II половине XVI в., или относятся к более раннему времени. Что касается смысла этого обряда, то наиболее плодотворен поиск в области этнографии. Если будут найдены похожие обряды, соблюдавшиеся в быту других сословий, то мы сможем сделать вывод, что он имеет очень древние корни.

           30 марта 1628 г., за 18 дней до рождения царевны Пелагеи Михайловны, «у государыни царицы Евдокии Лукьяновны в хоромех пели молебен и воду святили, как она, государыня, села на место. И государыня пожаловала крестовым дьяком Ивану Семенову со товарищи, 6 человек, полтину»[24]. Более никаких подробностей этот документ не сообщает, так что трудно восстановить сам обряд.

           В документе 1673 г., который описывает обряд, совершенный Натальей Кирилловной 14 августа, за 8 дней до рождения царевны Натальи Алексеевны, информации несколько больше. Во-первых, здесь точно указано место проведения обряда: он происходил в Крестовой палате царицыных хором. Поскольку [57] хоромы царицы были деревянными, то они, естественно, не сохранились. Однако если судить по сохранившимся покоям в каменном Теремном дворце Кремля, то Крестовая палата занимала весьма важное место среди прочих помещений. В отличие от Передней палаты, которая предназначалась для приемов широкого круга служителей двора, раздачи пожалований, именинных пирогов и тому подобных многолюдных собраний, Крестовая играла роль, схожую с ролью гостиной в более позд­нее времена. Здесь собирался значительно более узкий круг приближенных. Уже не все служительницы, а только знатные боярыни имели право входа сюда.

           Для обряда Крестовая палата была специально украшена: «лавки наряжены полавошники бархат рытой; взяты полавочники из Истопничей палаты…». Наряд лавок говорит о том, что церемония происходила в присутствии боярынь и прочих высоких чинов царицына двора. Но самое важное свидетельство – о том, что «местом», на котором восседала государыня царица, было в данном случае не кресло, а кровать. Именно наряд этой кровати описан особенно подробно: «ковер кызылбашский… постеля лебяжья… одеяло отлас золотной на пупках собольих». Был приготовлен и запасной ковер, который лежал «по указу в Казенной избе». Хотя и не уточняется, по чьему указу это было сделано, это говорит о том, что обряд готовился очень тщательно, под личным присмотром посланных царицей боярынь. Весьма многозначительно и упоминание о Казенной избе. Ведь именно в этом помещении хранилась царская сокровищница, в том числе государственные регалии, включая шапку Мономаха. Не исключено, что ковры были те же, которые использовались во время торжественных выходов государя.

           Крестовая палата царицы была наряжена заранее: в документе сказано, что наряжать хоромы начали с раннего утра, «за час до света», а сам обряд совершился «того же дни в пятом часу, великая государыня царица изволила сесть на место». Упоминания о восседании на место государя обычно связаны с самыми торжественными церемониями. «Государево место» готовили в Успенском соборе перед венчанием на царство. [58] Кроме того, в соборе находилось с 1550-х постоянное «моленное место» – Мономахов трон, на котором государь восседал во время торжественных церковных служб. Немало внимания уделяют документы и устройству царского места в Грановитой палате во время приема иностранных послов. Так что «царское место» вызывало стойкие ассоциации именно с троном – одним из главных символов государственной власти. Так что мы можем сделать интересный вывод, что применительно к государыне «местом» назывались не только трон или кресло, но и кровать.

           Ясно, что обряд, во время которого царица восседала на месте-постели, непосредственно связан с предстоящим рождением ребенка. Видимо, это был последний прием царицей приближенных боярынь, после него она уже никого не принимала и всецело была занята только подготовкой к родам. К сожалению, пока не удалось обнаружить точные этнографические параллели этого обычая. Однако из этнографии известно, что даже в крестьянском быту с приближением решающего дня беременные старались сузить круг общения не только с посторонними, но и с близкими – женщина как бы отрешалась от мира[25].

           О самих родинах, естественно, никаких сообщений в официальных документах не имеется. На некоторые подробности указывает в своем сочинении Г.И.Котошихин: «как приспеет время родиться царевичу, и тогда царица бывает в мыльне, а с нею бабка и иные немногие жены»[26]. Эта традиция, существовавшая в царском дворце, свято соблюдалась и в народе. Обычно родины не происходили в жилых помещениях, т.к. по церковным канонам они после этого считались бы нечистыми в течение 40 дней. К тому же народное чутье безошибочно указало на то помещение, где возможная опасность для матери и младенца была сведена к минимуму: баня была самым чистым помещением, в ней всегда было необходимое количество горячей воды.

           Среди описаний убранства хором различных царских дворцов сохранилось и описание убранства царских мылен. Не следует думать, что государева мыльня напоминала деревянные [59] сельские бани. Царская мыльня – это комплекс из нескольких помещений, которые по убранству мало чем отличались от других царских покоев. В ней имелись сени с лавками и «мовной постелью». В самой мыльне имелась ценинная (изразцовая) печь и т.н. «мыльная посуда», а пол был выложен свинцовыми плитками.

           При родах, согласно Котошихину, присутствовал только самый узкий круг приближенных боярынь и повивальная бабка. Опытная повитуха должна была знать не только особые приемы своего ремесла, но и молитвы, и все родильные обряды. Интересно отметить, что получившие европейское образование дипломированные врачи, принимая роды не только в XVII, но даже в первой половине XIX в., часто считали совершенно излишним мыть при этом руки. В то же время повивальные бабки всегда совершали множество очистительных обрядов, в которых обязательно использовалась вода, и, следовательно, не могли приступать к своему делу с немытыми руками. Это должно заставить исследователей еще раз обдумать вопрос о значении различных «суеверий и предрассудков» средних веков.

           Все знающие о происходящем событии остерегались сообщать о нем посторонним, и здесь придворные обычаи полностью совпадали с народными, которые отмечались этнографами в более поздние эпохи. Этим русская придворная традиция решительно отличались от западноевропейских, где королева нередко была вынуждена рожать в зале в присутствии не только всех представителей королевской семьи, но и придворной знати. Уединенный дворец Малый Трианон в Версале, где часто пребывала королева Мария-Антуанетта, говорил не о капризах или тяге к безудержной роскоши, а имел совершенно другое назначение. Отделанная ситцем скромная комната на втором этаже Трианона носила название «chambre de accoucher». Это небольшое здание давало возможность королеве рожать детей не в огромных покоях всегда многолюдного Версальского дворца, а в уединенной комнате, причем присутствовать в Трианоне в этот момент мог только узкий круг ближайших [60] родственников. В просвещенной Франции средневековые обычаи, связанные с рождением королевских детей, удалось изменить только в конце XVIII в., перед самой революцией!

           Главным действующим лицом всех обрядов, совершаемых при рождении ребенка в царской семье, был «верховой», то есть дворцовый священник. В XVII в. его призывали сразу же после рождения ребенка, он произносил при царице, младенце, повивальной бабке и других женщинах молитву, нарекая новорожденного именем святого, чья память праздновалась в этот день. «И как духовник даст молитву, и потом в мыльню входит царь смотрети новорожденного, а не дав молитвы, в мыльню не входят и не выходит никто»[27].

           За совершение этой «требы» духовник получал вознаграждение на значительную сумму дорогими тканями, соболями, а иногда еще и серебряными кубками. Так, в 1627 г. после рождения царевны Ирины Михайловны придворный протопоп Максим получил «10 аршин камки кармазину, по рублю аршин, сорок соболей в 50 рублев, всего на 60 рублев»[28]. Самое большое вознаграждение было получено духовником Петра I в 1714 г.: тогда за «объявление о рождении» царевны Маргариты Петровны священнику было выплачено 2000 рублей из Приказа Большой казны[29]. Кроме того, в документах упоминается особое вознаграждение «за колыбельную молитву». Таким образом, даже когда новорожденного клали в первую в его жизни колыбель, это носило характер торжественной церемонии, происходившей в присутствии царя. Дошедшая до наших дней колыбель царских детей, выполненная из драгоценных тканей в конце XVII в., ныне хранится в фондах Музеев Московского Кремля. Предположительно она была сделана для царевича Петра Алексеевича, хотя не исключено, что ее могли использовать и для его старших братьев.

           После рождения ребенка в царской семье весь день по Москве звонили колокола, в Успенском соборе служили торжественный молебен. Оповещение от имени царя «о радости» патриарха, церковных властей и светских чинов осуществлялось специальными вестниками. Игумены столичных монастырей и жены высокопоставленных чинов оповещались отдельно от [61] имени самой царицы. Что касается оповещения всего населения страны, то радостное известие расходилось во все города с грамотами от имени великого государя. Одновременно отправлялись из Москвы духовными властями «богомольные грамоты». Эти грамоты зачитывались публично в церквях, после чего во всех городах служились благодарственные молебны. После этого имя новорожденного царевича или царевны должно было поминаться во время церковных служб наряду с именами остальных членов царской семьи.

           Сам государь, получив известие о благополучном разрешении царицы от бремени, как и до рождения ребенка, вновь совершал обход кремлевских соборов и монастырей, раздавая при этом милостыню «нищим и убогим». После молебна в Успенском соборе он шел в Архангельский собор, Чудов и Вознесенский монастыри, Троицкое и Кирилловское подворье. Царь, согласно Котошихину, «кормит чернцов и дает милостыню ж. Также и в тюрьмы и в богадельни посылают милостыню болшую. Да ис тюрем же виноватых свобождают, кроме самых великих дел».

           Потом царь через Благовещенский собор следовал во дворец, в Столовую или Переднюю палату. Здесь он принимал первые поздравления от придворных и московских чинов, а также представителей духовенства, находившихся в Москве. В этот же момент в знак «государевой радости» могла совершаться раздача чинов и должностей, хотя чаще это происходило после «родинного» или «крестинного» стола. И.Е.Забелин указывает, что сразу же после объявления о рождении царевича Петра Алексеевича его деду К.П.Нарышкину и А.С.Матвееву было «сказано окольничество»[30], что говорит об искренней радости царя Алексея Михайловича.

           К сожалению, ни один «чин рождения» царских детей не дошел до наших дней целиком. Единственный находящийся в фондах РГАДА документ относится к рождению царевны Феодоры Алексеевны в 1674 г., но его основная часть утрачена, сохранился только первый лист[31]. В описи документов царского архива, составленной в 1626 г., упоминается также запись о рождении и торжественном крещении в 1549 г. царевны Анны [62] Ивановны. Это говорит о том, что все обряды, связанные с появлением на свет царских детей, уже со времен Ивана Грозного оформлялись в официальный государственный документ. Подобные «чины» составлялись также для церемонии венчания на царство, государевой свадьбы, а также для торжественного «объявления» достигшего совершеннолетия наследника престола.

           Одной из первых задач, которая стояла перед царской семьей сразу после рождения ребенка любого пола, был выбор кормилицы. Г.И.Котошихин пишет: «А на воспитание царевича или царевны выбирают всяких чинов из жон жену добрую и чистую, и млеком сладостну, и здорову, и живет та жена у царицы в Верху на воспитание год. А как год отойдет, или ежели та жена дворянска роду, мужа ее пожалует царь на воеводство в город или вотчину даст. А подьяческоя или иного служивого чину, прибавят честии дадут жалованья немало. А посадцкого человека, и таким потому ж дано будет жалованье немалое, а тягла и податей на царя с мужа ее не емлют по их живот»[32]. Из этого можно сделать вывод, что кормилицу могли выбирать из любого сословия, от дворян до тяглых посадских людей. В любом случае, должность кормилицы царского младенца была крайне выгодной: всего через год семья кормилицы могла рассчитывать на все, что было предметом мечтаний каждого сословия. Правда, остается неясным, какой же принцип был положен в основу выбора кормилицы. Вероятно, решающую роль здесь играли рекомендации ближних боярынь или родственниц царицы. Единственная неточность у Котошихина заключается в том, что согласно ему кормилица жила «в Верху», пока ребенку не исполнялся год. На самом деле детей могли кормить грудью до 2 – 2,5 лет. Обычно потом кормилица получала при дворе другую должность, например няньки или прислужницы, так как с первых же дней и до 7 лет царевич был окружен целым штатом женской прислуги, которая оберегала каждый его шаг. У царевен по мере их взросления бывшие кормилицы и няньки назначались на новые должности и занимались обучением своих воспитанниц, их гардеробом и т.д.

           [63] Первым торжественным обрядом, когда новорожденного царевича видел широкий круг придворных, было крещение.

           Первые достаточно подробные летописные записи о крещении великокняжеских детей относятся к XV в. Одно из самых важных сообщений датируется 1440 г.: 22 января на свет появляется Иван Васильевич (будущий государь всея Руси Иван III), которого крестил игумен Троице-Сергиева монастыря Зиновий. В этот период митрополита в Москве не было: Фотий скончался в 1431 г., а грек Исидор, прибывший в 1437 г., через несколько месяцев отправился в Италию для участия в работе Ферраро-Флорентийского собора. Но обстоятельства, сложившиеся случайно, положили начало традиции, которая существовала до вступления на престол династии Романовых. На протяжении всего времени с середины 15 до конца 16 столетия в крещении великокняжеских и царских детей обязательно принимал участие игумен (или кто-нибудь из высших старцев) Троице-Сергиева монастыря. Постоянное привлечение к обряду крещения представителей монастыря, который уже считался одной из главных святынь Руси, свидетельствовало о новой ступени, на которую поднялась московская княжеская семья к середине XV в. К сожалению, летопись не указывает, где происходило само крещение – в самом Троице-Сергиевом монастыре или в Москве.

           О крещении будущего Ивана III сообщают несколько летописных источников[33]. Только в Типографской летописи говорится, что младенца крестил некий Питирим. Вероятно, здесь имеется в виду участие Питирима, епископа Пермского. Учитывая, что с 1440 г. традиция крещения детей великокняжеской семьи игуменами Троице-Сергиева монастыря становится постоянной, вероятно, следует все же доверять сообщению большинства летописей. Львовская летопись сообщает, что в 1441 г. следующего сына, Юрия, также крестил троицкий игумен Зиновий. Василия III, Ивана Грозного и его брата Юрия также крестили настоятели Троице-Сергиева монастыря.

           Крещению царских детей в XVI в. сопутствовали другие торжественные церемонии – закладка обетных храмов в мона[64]стырях, богатые вклады и т.д. По мнению большинства исследователей, церковь Вознесения в Коломенском была возведена по приказу Василия III в 1530 г., после рождения долгожданного наследника Ивана Васильевича.

           События, окружающие рождение первого ребенка самого царя Ивана Васильевича и Анастасии, показывают, что царственные родители действительно воспринимали его как чудесное событие. В следующую субботу после рождения девочки царь принимает участие в освящении церкви св. Иоакима и Анны, родителей Богородицы, в Новодевичьем монастыре. Через несколько дней царевна была крещена в этой церкви, получив имя Анны[34]. Этот церемониальный акт ясно сравнивает рождение царской дочери с чудесным рождением у Анны Девы Марии. Крестил ее не митрополит, а игумен Троице-Сергиева монастыря Серапион. В кумовья царь выбрал старца Андреяна из Андроновой пустыни и старца Геннадия из Сарайской пустыни.

           Таким образом, царь основал новую традицию: если великокняжеских сыновей, как и самого царя крестили в Троице-Сергиевом монастыре, то для первой царской дочери был выбран Новодевичий монастырь. Правда, эта традиция продолжалась недолго, и все следующие дети царя, царевичи Иван и Федор, а также царевна Евдокия были крещены в Чудовом монастыре. Царевну Феодосию Федоровну крестил старец Троице-Сергиева монастыря Варсонофий Якимов. При династии Романовых всех царских детей крестили уже без всяких исключений только в Кремле.

           Возможно, что и строительство церкви Зачатия св. Анны в Суздальском Покровском монастыре, которое было начато царемв 1551 г., также связано с рождением его первенца – царевны Анны[35]. О смерти Анны летописи сообщают в марте 1551 г.[36], а точная дата закладки храма неизвестна, поэтому может быть, что закладка храма Покровского монастыря была совершена в память о скончавшемся ребенке и одновременно была выражением надежды на рождение новых детей.

           Источники содержат весьма противоречивые сведения о том, в какой день после рождения ребенка происходило кре[65]щение[37]. В XIV-XV вв. младенца обычно крестили, когда ему было 5-14 дней. В XVII в. время крещения не было строго определено и, по сведению одних авторов, совершалось на 8 день, других – на 40 день. Официально по церковным канонам крещение должно было совершаться не ранее 40 дня после рождения мальчика и 60 дня после рождения девочки. Но на самом деле очень часто из-за слабого здоровья детей эти сроки нарушались: крестили раньше, через 1-2 недели, а иногда и через 2-3 дня после рождения, так как боялись, что дети могут умереть некрещеными.

           При крещении следовало давать имя того святого, чья память приходилась на 8 день после рождения ребенка. Иногда это правило соблюдалось очень точно. Так, царевич Федор Алексеевич родился 30 мая, а крещен был в честь Федора Стратилата, чья память отмечается 8 июня. Выбор имени и святого покровителя для великокняжеских и царских детей может служить объектом отдельного исторического исследования.

           Здесь необходимо отметить, что для XIV-XVI вв. еще характерен обычай иметь два имени в честь двух святых – в день которого ребенок был наречен после рождения и в память того, чье имя было дано при крещении. Не случайно юродивый Дементий называет будущего сына Елены Глинской не Иваном, а Титом. С именем святого, в день которого ребенок родился, часто было связано и строительство обетных храмов. Так, младший сын Ивана Грозного царевич Дмитрий родился 19 октября, в день св. мученика Уара, и один из приделов Архангельского собора Кремля посвящен именно святому Уару. В XVII в. этот обычай исчезает, детей царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича дворцовый священник сразу нарекает тем именем, под которым их будут крестить. Однако всю жизнь они продолжали почитать и того святого, в чей день они родились. Не случайно первый собор в Петербурге был заложен в честь апостолов Петра и Павла, в день памяти которых Петр I был крещен, а второй, Исаакиевский – был посвящен преподобному Исаакию Далматскому, в день которого Петр родился.

           [66] Восприемниками царских детей в XVII в. обычно были члены рода Романовых – старшие братья, сестры или тетки. Так, крестным отцом старших детей Михаила Федоровича был их дед, патриарх Филарет, крестным царевича Петра Алексеевича был его старший брат Федор Алексеевич. Это позволяло укрепить и родственные связи, и авторитет новой династии, подчеркивая, что подобной чести могут быть удостоены только ближайшие родичи царственного младенца.

           Само крещение в XVII в. обычно совершалось или в Успенском соборе Кремля или в главном соборе Чудова монастыря, который, к сожалению, не сохранился до наших дней. Царских детей привозили сюда в богатых санях или повозке с сидением и подушками, обитыми золотой парчой. После крещения у младенца, по православному обычаю, состригали несколько волосиков, завертывали их в кусок воска и клали в сокровенное место храма, чтобы предохранить новорожденного от бед и несчастий.

           Везла ребенка к крещению и обратно его «мама» – знатная боярыня, которая отвечала за весь штат нянек и кормилиц непосредственно перед царицей. Должность «мамы» царских детей считалась настолько важной, что ее годовое жалование равнялось жалованию боярина. Это была одна из высших должностей женского царицына чина.

           Крестины царских детей сопровождались одариванием духовных лиц от имени царя и поднесением подарков для новорожденного от родственников, представителей различных сословий и должностных лиц. Эти подарки тоже имели свою символику: «Деньги дарили родильнице для ребенка в воспоминание того, что волхвы после рождения Христа подносили ему золото». Специальные дары подносились младенцу в лице его матери-царицы и отца-царя перед родинным или крестинным столами от чинов, гостей, Гостинной и Суконной сотен, столичных слобод и служилых иноземцев. Дарение подарков для новорожденного было строго обязательным и напоминало сбор дани, принимаемой от различных сословий и населенных пунктов всей страны. Особое значение имело угощение во дворце в Передней палате, так же как и в день появления мла[67]денца на свет. В такие дни царь на радостях жаловал всех придворных водкой, медами и винами, сладкими коврижками и взварами из своих рук.

           На 3-4 день после рождения ребенка устраивался «родинный стол» в Грановитой или Золотой палате – пир для придворных, где подавали в основном ритуальные сладкие блюда. Кроме символического значения, эти блюда были знаком особой милости царя к придворным, что было связано с большой стоимостью сахара. Обычные пиры отличались изобилием всех блюд, за исключением как раз сахарных десертов. Так, после рождения царевича Петра Алексеевича на столе стояли: «коврижка сахарная большая герб государства Московского, голова большая сахара росписана с цветом весом в два пуда 20 фунтов, орел сахарный большой литой белый, другой орел сахарный же большой красный с державами, весом по полтора пуда каждый, лебедь сахарный литой весом 2 пуда, утя сахарное литое же весом 20 фунтов, попугай сахарный литой весом 10 фунтов, голубь сахарный литой весом 8 фунтов, город сахарный Кремль с людьми конными и с пешими, башня большая с орлом, башня средняя с орлом, город четвероуголен с пушками»[38] и множество других чудес кулинарского искусства. Интересно, что в крестьянском быту XIX в. родинный стол обычно заключался в угощении чаем с пирогами, т.е. в тех сладостях, которые были доступны любой семье[39].

           Крестинный стол устраивался отдельно для мужского и женского общества – боярыни обычно приглашались в покои царицы. Участие придворных в родинном и крестинном столе было обязательным. Если кто-либо из приглашенных не мог по уважительной причине присутствовать во дворце, то «кубки и ествы» отправлялись ему на дом.

           Наконец, последним ритуалом царских крестин было устройство специальных столов для нищих. «Кормление» продолжалось несколько дней, одновременно за стол садилось до 300 бедняков и даже более. Кроме того, по случаю рождения ребенка царь миловал опальных, выпускал из тюрем заключенных и богато одаривал церкви и монастыри. В 1592 г. после [68] рождения долгожданной дочери Феодосии царь Федор Иванович на радостях послал также богатую милостыню в Иерусалим и «во всю палестинскую землю»[40].

           Кроме общепринятых в православной церкви религиозных обрядов, рождение детей в царской семье сопровождалось особыми церемониями, которые иногда не были характерны даже для семей высшей знати. С новорожденного царевича или царевны снимали мерку, и по ней изготавливали «мерную икону» с изображением того святого, чье имя ребенок получал при крещении. Такая икона оберегала своего владельца всю жизнь, а после его смерти ставилась на гробницу в Архангельском соборе. Из комплекса подобных памятников Архангельского собора Кремля сохранились, к сожалению, всего несколько предметов – оклад на мерную икону царевича Ивана Ивановича 1554 г., где изображен святой Иоанн Лествичник, и мерная икона будущего царя Алексея Михайловича 1629 г. с изображением Алексея Человека Божия. Обе иконы в настоящее время выставлены в экспозиции Оружейной палаты.

           Комплекс женских погребений в Вознесенском монастыре не имел мерных икон, так как все царицы были родом из семей небогатого дворянства, а не высшей знати. При рождении детей в дворянских семьях среднего достатка мерных икон, видимо, вообще не писали. До наших дней сохранились мерные иконы царевен, которые были погребены не в Вознесенском монастыре Кремля, а в Новодевичьем монастыре. Там находятся мерные иконы царевен Евдокии Алексеевны и Софьи Алексеевны[41].

           Однако позднее обычай писать мерные и родильные иконы распространился на более широкие социальные слои. В Государственном Русском музее в экспозиции Строгановского дворца представлены родильные иконы XVIII-XIX вв., принадлежавшие роду Строгановых, в частности икона «Святая София» 1883 г., очень похожая на царские мерные иконы XVI-XVII вв. Сохранилась также родильная икона Натальи Ивановны Строгановой, жены Сергея Григорьевича Строганова. Она родилась 7 мая 1796 г., поэтому для нее был написан образ мученика Акакия, чья память празднуется в этот день. В качестве [69] семейных реликвий рода Строгановых также сохранялись «меры роста младенцев из разрезанного шнура». В императорской семье обычай писать мерные иконы, который исчез было во времена Петра I, был возрожден в конце XVIII в. Екатериной II при рождении ее внуков.

           После торжественного крещения царских детей, о котором оповещалась вся страна, они вели замкнутый образ жизни в своих покоях. Нередко их имена надолго исчезают со страниц официальных документов. Иногда единственным следующим известием становится запись о смерти маленького царевича или царевны. В царской семье, как было обычно в средние века, рождалось очень много детей, однако большая их часть уми­рала в детстве. Здесь цари ничем не отличались от простых смертных. Так, из восьми детей царя Ивана Васильевича пережили младенческий возраст только трое, из десяти детей царя Михаила Федоровича – четверо. У царя Алексея Михайловича было шесть сыновей, и Петр Алексеевич был самым последним, и, казалось, не имел никаких шансов занять престол. Однако все пять его братьев умерли молодыми.

           Высокая смертность среди детей заставляла царскую семью относиться к рождению наследников с особой торжественностью и оберегать их жизнь и благополучие всеми доступными способами, в число которых входили также различные обряды и церемонии. Одновременно эти церемонии должны были способствовать укреплению власти и могущества государя и всей правящей династии.

 

           [69-70] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста