Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / отв. ред. А.В.Семенова; Российская академия наук, Институт российской истории. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2007. 446 с. 28 п.л. 20,57 уч.-изд.л. 500 экз.

Полемика по вопросам белого движения в эмигрантской прессе

Автор
Вандалковская Маргарита Георгиевна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX

Библиографическое описание:
Вандалковская М.Г. Полемика по вопросам белого движения в эмигрантской прессе // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.В.Семенова. М., 2007. С. 414-427.

Текст статьи

 

[414]

М.Г.Вандалковская

ПОЛЕМИКА ПО ВОПРОСАМ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ В ЭМИГРАНТСКОЙ ПРЕССЕ^[*]

 

           Идейная жизнь эмиграции была чрезвычайно насыщенной и разнообразной. Из России в эмиграцию, по существу, переместился весь спектр политических партий и настроений. Соответственно определялись и взгляды на события российской и эмигрантской жизни. Ученые, писатели, представители интеллектуальных профессий, насильственно изгнанные из своей страны, глубоко задумывались над произошедшим, пытались ответить на мучившие их вопросы: что произошло с Россией, в чем причина краха российской империи и как Россия может возродиться.

           В аудиториях учебных заведений и созданных в эмиграции учреждений и союзов, на страницах эмигрантской печати («Последние новости», «Возрождение», «Руль», «Дни», и др.) ставились острые вопросы, проходили оживленные дискуссии о России, ее истории, современном режиме Советской власти, международном положении и прогнозах на будущее.

           В стремлении понять и осмыслить причины гибели российской монархии естественен был интерес к белому движению, неотъемлемой части истории России, органически спаянной с самодержавной Россией. Как проявление контрреволюции белое движение являлось такой же закономерной стороной российской истории, как и революция.

           В 1923 г. в Белграде была опубликована книга В.Даватца и Н.Львова «Русская армия на чужбине». Авторы справедливо признавались идеологами белого движения. В.Даватца называли «рыцарем белой идеи», он был ученым-математиком и писателем, автором многих статей о белой армии; в июне 1941 г. призывал эмиграцию поддер[415]жать нападение Германии на СССР, вступил в сформированный нацистами Русский охранный корпус и погиб в Сербии в борьбе с партизанами Тито. Н.Львов — член ЦК партии кадетов, трех Государственных дум, издавал газету «Великая Россия», в 1926 г. выступал от Югославии на открытии в Париже Зарубежного монархического съезда.

           В книге довольно подробно была изложена история эвакуации из Крыма белой армии, отмеченной «духом стойкости и преданности России», показаны тяжелые условия ее существования, настроения в военной среде. Судьба белой армии рассматривалась как трагическая страница гибели Российской империи.

           В отдельном разделе книги была предпринята попытка раскрыть общественную атмосферу этого времени, отношение различных общественно-политических течений к «белому делу» как составной части самодержавной государственности.

           Авторы отмечали, что левая печать эсеровского толка «Воля России», «Современные записки» «вела кампанию» против белой армии и ее трагическую эвакуацию из Крыма считала «паническим бегством», закономерно обусловленным военной диктатурой и кризисом социальных проблем.

           Резкой критике за аналогичную точку зрения Даватц и Львов подвергли и П.Н.Милюкова, обвиняя его в клеветническом отношении к белому делу, упрекали за отказ от союзнической и переход к германской ориентации, за так называемую «новую тактику», союз с эсерами.

           Авторы книги сокрушались, что Милюков и его единомышленники, утверждая нежизнеспособность и непригодность белого движения, пренебрегли гибелью сотен тысяч добровольцев, отдавших свою жизнь за Россию в борьбе с большевиками.

           Критиковали Милюкова и за его человеческие качества: нечуткость, бестактность, обращение с людьми, как с фигурами на шахматной доске.

           Выражая общую для монархических и праволиберальных деятелей точку зрения, Даватц и Львов признавали Милюкова виновным в расколе и дискредитации эмигра[416]ции. Его нежелание бороться с большевиками единым фронтом, объединяя усилия правых и левых сил, ставила Милюкова, особенно в глазах правых, чуть ли не пособником советской власти^[1].

           Республиканско-демократическая позиция Милюкова была направлена на объединение не всех, а только демократических сил в борьбе с большевизмом, исходила из реальных условий совершившейся революции и советской действительности, отвергала интервенцию и делала ставку на эволюцию внутрироссийских процессов. Милюков полагал, что советская Россия, в силу несостоятельности как политических, так и экономических основ, неумелой политики по отношению к крестьянству, сама обнаружит свою нежизнеспособность без вмешательства извне, в том числе со стороны эмиграции.

           Эта «линия перспективы», как ее называли некоторые сторонники Милюкова, встречала непонимание и ожесточенное осуждение правой части эмиграции. Характеризуя атмосферу эмигрантской жизни, авторы книги приводили слова идейно им близкого, поддерживающего правую часть эмиграции чешского политика, первого премьер-министра ЧСР Крамаржа. Картина общественной жизни эмиграции производила на него «грустное и тяжелое» впечатление. «Спорить сегодня о том, — говорил Крамарж, — кто имеет больше права говорить именем русского народа— думцы или члены Учредительного Собрания с его жалкой историей — совершенно излишне» (имеется в виду собрание в Париже сторонников Милюкова и эсеров под лозунгом Учредительного Собрания); надо «жертвовать собою, партийными лозунгами, партийной ненавистью и личными интересами»^[2]. Это впечатление о противоречиях и спорах в эмигрантской среде подтверждалось многими источниками.

           За полтора года до выхода книги «Россия на чужбине» генерал Врангель дал указание знакомить армию не только [417] с героями, но и с предателями, которыми в его глазах являлись две газеты — эсеровская «Воля России» и «Последние новости» Милюкова. Книгу Даватца и Львова «Общество галлиполийцев», составившее позднее ядро «русского обще-воинского союза», массовой эмигрантской организации, рассылало по всему миру.

           Книга Даватца и Львова послужила поводом для дискуссии о белом движении. Несомненно, что Милюкова как политика, историка и современника событий глубоко затрагивала эта тема. Документы основанного Милюковым в Париже республиканско-демократического объединения (1920), его статьи этого времени отрицали возможность старой тактики вооруженной борьбы, «белого догматизма» и призывали к отрыву от старых тезисов и кадров белого движения, к новым миросозерцанию и тактике. Но столь же безусловно, что односторонняя и апологетическая трактовка белого движения, а также выпады против него побудили его к ответному действию.

           Третьего августа 1924 г. в Париже в Большом зале Географического общества Милюков выступил с докладом «О белом движении». «Перед входными дверьми на улице собравшаяся толпа тщетно пыталась проникнуть в до конца переполненный зал. Значительную часть публики составляли участники белого движения, в том числе большая группа галлиполийцев», — писала газета «Последние новости». Интерес к этому докладу был огромен не только со стороны военных, перебравшихся в Париж, но и всей эмигрантской массы.

           Милюков предпослал своему докладу краткое введение, в котором сказал, что к белому движению возможен подход с точки зрения «внутренних переживаний» и с точки зрения исторического явления. К сторонникам первой точки зрения он отнес теоретиков белого движения И.Ильина, Н.Львова и В.Даватца, которые его «канонизировали». Здесь же Милюков раскрыл и мотивы этой канонизации: верность дисциплине, долгу, морали, праву, религии, идее государственности, а также верность идеализируемым началам прошлого — монархическому принципу и [418] верность союзникам. При этом Милюков говорил о постоянных и временных элементах этих мотивов. К постоянным он относил чувство долга, морали, права, государственности, которые единят белое движение с антибольшевистским; к временным — оценка меняющейся международной обстановки, внутренней эволюции России и изменение тактических приемов.

           Итак, эти предварительные замечания уже определяли характер и направленность доклада.

           Милюков рассматривал белое движение как «звено в историческом процессе», как конкретно-историческое явление, свойственное определенному времени, подчеркивая его ценность. Он видел различия в оценке белого движения как антибольшевистского в целом, в которое входили социалисты, демократы, либералы, консерваторы, реакционеры, и как движения в более тесном смысле — защитников старых начал монархии и национализма, сторонников монархической реставрации.

           Белое движение, по Милюкову, объединяло «оскорбленное и униженное офицерство», правые политические течения, политические партии, побежденные в революции, бюрократию, привилегированные слои, оказавшиеся в эмиграции, казачество.

           Характеризуя в целом белое движение, Милюков указывал на ошибочную тактику вождей белых армий, на сужение белого движения до исключительно монархического и реставрационного, действующего устарелыми методами.

           Он сформулировал и причины поражения белого движения, при отсутствии которых, по его утверждению, белое движение могло бы победить. К их числу относились недостаточная и несвоевременная, руководимая узкокорыстными соображениями помощь союзников, усиление реакционных элементов и разочарование народных масс в белом движении, связанном с классовой подоплекой, неясностью аграрной политики.

           В докладе была дана периодизация белого движения, которое Милюков разделил на четыре периода: 1) подготовительный, складывающийся (февраль-октябрь 1917 г.); [419] 2) этап объединенной борьбы (социалисты и несоциалисты) — до осени 1918 г.; 3) дифференцированное движение по территории России — Юго-Восток, Сибирь, Запад, Крым (1919-1920); 4) эмигрантское движение (1921-1924).

           Первый период революции Милюков характеризовал как сложное, противоречивое время. Начало революции, по его словам, всех «ошеломило и объединило». Главнокомандующий армиями, Государственная дума выступали глашатаями этого объединения. Милюков помнил великого князя Кирилла Владимировича, явившегося в Думу с красным бантом; он подчеркивал, что в этот отрезок времени отрицательное отношение к руководителям революции еще не исключало положительного отношения к самой революции. «В последнем смысле еще все вместе, от к.-д. до крайних правых». В составе «Союза общественных деятелей» он «заседал на крайнем левом фланге, Родзянко и Струве в центре, Ильин и крепостник Кропоткин на крайнем правом». Но уже чувствуется разница настроений «из-за эксцессов революции и отсутствия государственного опыта у возобладавших белых групп», начинается дифференциация, разброд и разъединение общественных сил.

           Второму периоду объединенной борьбы сопутствует эгоистическая тактика союзников, которые вначале пытаются сговориться с большевиками, а затем осуществить создание «восточного фронта» (поддержка, организация антисоветских выступлений и высадка иностранных войск в Архангельске, Мурманске, Владивостоке). Интенсифицируется процесс дифференциации, у правых возникает теория «свободных рук» и происходит поворот к Германии.

           Третий период Милюков начинает с осени 1918 г., который знаменуется организацией антибольшевистской борьбы в разных районах России: на Юге, в Сибири, на Дону и др. Милюков признавал Деникина, в управлении которого находился, по существу, весь юг России, в сравнении с другими военачальниками, «уравновешенным вождем», способным понять политические перспективы. Однако «преобладание военного взгляда на военное движение, усиление реакционного элемента», «топтание на мес[420]те», разложение в армии, недоверие населения определили потерю Деникиным власти. По мнению Милюкова, с уходом Деникина белая борьба кончается и остается лишь эпилог — защита Крыма Врангелем, которая завершается эвакуацией белой армии.

           Четвертый зарубежный период белого движения, по Милюкову, характеризовался возникновением в военных кругах чувства патриотического оскорбления и непонимания глубокого изменения обстановки, невозможности иностранной интервенции в борьбе с большевизмом^[3].

           Своим докладом Милюков, по его словам, стремился доказать, что освобождение России от большевизма должно осуществляться новыми методами. «Надо научиться, — говорил он, — знать новую Россию, отречься от злобы и ненависти, отречься от мысли, что мы одни добродетельны, а вся Россия погрязла в грехе»^[4]. Он полагал, что в борьбе с советской властью «монархически окрашенный обломок армии» не сыграет никакой роли. Однако не следует разрывать с белым движением, необходимо «сохранить его идеализм, идею жертвы и подвига, принести их в Россию со смыслом и пониманием, отбросив претензии на монополию». Милюков рассчитывал, что «лучшие элементы белого движения» примкнут к сторонникам республиканско-демократической организации, основанной им в зарубежье.

           В ноябре этого же года Милюков повторил свой доклад в Праге и Брно.

           Он часто бывал в Чехословакии, где действовало республиканско-демократическое объединение его единомышленников.

           Следует отметить, что доклад Милюкова был первым комплексным аналитическим исследованием проблемы белого движения. Он был лишен эмоциональной окраски, чем отличались почти все работы сторонников белого движения. К сожалению, этот доклад не упоминают современ[421]ные авторы многих работ по истории белого движения. Как правило, ссылаются на изданную в Париже в 1937 г. двухтомную монографию Милюкова «Россия на переломе». Но эта работа содержит, главным образом, корректировку и уточнение положений, высказанных в докладе. Так, очевидно под влиянием размышлений и мнений сторонников белого движения, он писал о том, что белое движение было «гораздо сложнее» односторонних определений, которых придерживался и он сам (широкое антибольшевистское и в узком смысле — монархически-реставрационное). Теперь Милюков утверждал, что белое движение меняло свой состав и свою тактику, что только часть противобольшевистского движения можно назвать белым, контрреволюционным и реставрационным, но все же постепенно антибольшевистское движение становилось белым, а из белого — контрреволюционным^[5].

           Оценка Милюковым белого движения с республиканско-демократических позиций вызвала большой резонанс в эмигрантской среде. В полемике о белом движении принимали участие известные общественные деятели, публицисты и писатели — Е.Д.Кускова, В.А.Оболенский, Г.Фальчиков, А.И.Ильин, П.Б.Струве и др. В дискуссии затрагивался широкий спектр проблем о содержании понятия «белое движение», о его социальном составе, направленности и тактике, о причинах поражения белой армии, об условиях ее возможной победы и т.д.

           Кускова отмечала разноречивость понятия белого движения, она не соглашалась с публицистом Г.Фальчиковым, опубликовавшим в журнале «Воля России» заметку по поводу доклада Милюкова. Для Фальчикова белое движение «являлось объединением политических и военных сил, направленных на восстановление монархии в России»^[6]. Кускова справедливо полагала, что из его схемы выпадают социалисты и демократы, на первом этапе принимавшие участие в белом движении. В определении белого [422] движения Кускова солидаризировалась с галлиполийцами, квалифицировавшими его как движение добровольческих армий против красных^[7].

           Споры вызывал вопрос о социальном составе белого движения, его перспективах, об участии в нем интеллигенции.

           В.А.Оболенский, автор многих известных публикаций о крымских событиях времен гражданской войны, не остался безучастным к этим спорам. Он рассматривал белое движение как патриотическое, стоявшее на защите «попранных чести и достоинства Родины», разрушавшихся национальной культуры и единой и неделимой России. По его мнению, белое движение, в противовес утверждению Кусковой, не было фатально обречено на гибель. В течение гражданской войны оно меняло свой облик, одновременно менялось отношение широких масс населения к большевикам, хотя народной поддержки не имели ни белые, ни красные, поскольку народ не был достаточно сознательным и не обнаруживал понимания государственных интересов. Одной из главных причин крушения белой армии Оболенский видел в стихийности контрреволюционного процесса, который переродил психологию белой армии^[8].

           Вызывал разноречия и вопрос об отношении интеллигенции к гражданской войне. Если Оболенский считал, что интеллигенция, обозначив свой нейтралитет, в действительности втайне сочувствовала либо добровольцам, либо большевикам, то Кускова, соглашаясь с тем, что в гражданскую войну нельзя занимать нейтральную позицию, не разделяла мыслей об этом выборе интеллигенции: либо добровольцы, либо большевики. Она утверждала, что большевики «прекрасно знали», что интеллигенция не на их стороне, ибо нельзя сочувствовать насилию и ломке того, что еще должно жить, ни тому идеальному плану «будущего счастья», которое обещали большевики. «Таких [423] нет, — заключала она, — несмотря на переряженных и приспособленных».

           Рассуждая на эту тему, Кускова выступила против однопланового, догматического подхода к оценке любого политического противостояния. По ее мнению, отрицание белых и красных методов в борьбе не обязательно должно привести к приобщению к одному из них. В гражданской войне и в подобных ситуациях возникают новые тактики и новые движения. Кускова приводила в пример Колчака и противоколчаковское движение внутри белого фронта, Деникина, Врангеля и противодобровольческое движение в Грузии, выступления казачества и т.д. Люди, боровшиеся против Колчака, Деникина и Врангеля, писала она, не являлись нейтралами по отношению к большевикам, но вели с ними борьбу под другими лозунгами^[9]. В этом с очевидностью проявлялась собственная позиция Кусковой, стоявшей во время гражданской войны на позициях третьей силы. Не случайно, ее называли «нинисткой»: «ни Ленин, ни Колчак» — таков был ее политический лозунг той поры.

           В полемику с Милюковым активно включился один из авторов книги «Армия на чужбине» Н.Львов. Он соглашался лишь с одной из причин неудачи белого движения, указанных Милюковым: поведением союзников, их нежеланием поддержать царскую монархию и, соответственно, белую армию. Его категорический протест вызывал тезис о том, что в белом движении усиливались реакционные элементы; наоборот, считал он, белое движение окончательно оформилось лишь в Галлиполи, оно не было достаточно реакционным и не порвало связей с революцией. Его гибель была обусловлена тем, что «не сложилась белая диктатура»; этому помешали «центробежные силы, вздутые революцией и элементами, связанными с ней»^[10].

           Со Львовым во многом солидаризировался Струве. Ему было «глубоко сочувственно то напряжение белого духа», которым были исполнены труды и речи Львова, его «неиссякаемая непримиримость» по отношению к больше[424]викам и безграничная преданность Белой армии, ее традициям и заветам.

           Публикуя в своей газете «Возрождение» «Очерки о ледяном походе» Львова, Струве характеризовал белое движение как эпопею героизма и жертвенности, как «неотделимое и драгоценное достояние национальной России», которое Львовым «закреплено в правдивом и честном изображении»^[11]. В противовес Милюкову, Струве считал, что «исторически правильнее» констатировать, что белое движение, «если смотреть из “правого угла”», с начала своего возникновения в эпоху революции получило левую окраску и в нем никогда не преобладала «полностью» и «прямо» монархическая идея. Как участник и современник событий, Струве свидетельствовал, что рядовое добровольческое офицерство, настроенное монархически, никогда не имело власти в движении и не накладывало на него идейного отпечатка. Кроме того, он считал безосновательным и недопустимым называть военачальников Корнилова, Алексеева, Колчака реставраторами и реакционерами. Воздавая им дань уважения, Струве публиковал о них статьи, в которых называл их защитниками национального долга, чести и борцами за Россию.

           В позиции Милюкова Струве проницательно усматривал политическую подоплеку, т.е. принятое им после крымской катастрофы решение «отпасть от белого движения и отвернуться против него как против реставрации и реакции»^[12].

           Линию защиты белого дела горячо отстаивал известный философ Ильин. «Мы, белые изгнанники, — писал он в своей известной брошюре “Родина и мы”, — не беглецы и не укрывающиеся обыватели. Мы не уклонились от борьбы за Россию», но приняли ее «драгоценное наследие» — белых патриотов, белую традицию и белую идею. Он писал о «стойкости белого сердца» и надеялся, что белая армия станет цементом русской национальной армии в [425] будущем. Борьбу с большевиками он считал ошибочным сводить к политике и экономике: «это прежде всего вопрос религии, духа и патриотизма».

           В этом, полном апологетики, памфлете Ильина содержался и политический выпад против милюковской идеи об эволюции советской власти: «если мы услышим еще этот лепет о том, что “сатана” эволюционировала... будем спокойно слушать и делать выводы: ибо говорящий это сам выдает себя с головой»^[13].

           Милюков напряженно и пристально следил за ходом этой полемики, комментировал отдельные высказывания оппонентов, акцентируя внимание на положениях, поддерживающих его точку зрения. Так, он не соглашался с утверждением Кусковой о том, что белое движение не могло победить. Он считал, что был шанс, который белая армия не сумела использовать: привлечь на свою сторону крестьян в момент, когда они не переходили на сторону большевиков; подчеркивал, что классовость армии, «защита поместий» также обрекла белую армию на погибель. Основная задача армии должна была состоять в том, чтобы защищать российскую государственность.

           Милюков настаивал и на своем тезисе о том, что белое движение эволюционировало, став в конце концов монархическим и реакционным, хотя его последовательные защитники являлись монархистами с самого начала.

           Особое внимание Милюкова привлекла тема участия интеллигенции в гражданской войне. Он поддерживал Оболенского в мнении о непозволительности нейтральной позиции в борьбе с большевизмом, и его мысль о том, что в начале гражданской войны дифференциация в обществе делила его в основном на два лагеря — добровольцев и большевиков, а их нейтральность практически сводилась к поддержке большевиков. В этом, как очевидно, проявлялось и несогласие с точкой зрения Кусковой.

           Но с Кусковой Милюков был солидарен в главном, поддерживающим его по существу. Передовая статья «По[426]следних новостей» (1925, 9 января) называлась «Третий фронт» и начиналась с наиболее важного для Милюкова положения: непризнания «ни белого, ни красного решения». Это означало поддержку концепции эволюции советской власти, ставки в борьбе с нею не на вмешательство извне, а на развитие внутренних процессов, ведущих советскую власть к разложению. В эмиграции этот вопрос был чрезвычайно актуален, так как от его решения зависело создание общего союза эмигрантских сил в борьбе с большевистской Россией.

           Выступления Милюкова в Чехословакии также сопровождались дискуссией. Среди ее участников — Д.И.Мейснер, сотрудник газеты «Последние новости», впоследствии автор известных воспоминаний «Миражи и действительность», В.А.Харламов, член ЦК партии кадетов, в эмиграции — представитель Объединенного совета казаков Дона, Кубани и Терека, В.Я.Гуревич, публицист, эсер, председатель Пражского Земгора, управляющий Русским заграничным историческим архивом и др.

           В русле рассматриваемой темы представляет интерес позиция Гуревича. Он предлагал свое определение белого движения, направленного не на «преодоление большевизма», а на «преодоление революции». Милюков парировал это утверждением, что первоначально «борьба шла не против самой революции, а против ее эксцессов», сама революция «очень широким фронтом принималась», как «неизбежный исторический исход из тупика, искусственно созданного непониманием власти», впоследствии стихию революции невозможно было «канализировать и ввести в законные рамки», к чему стремились кадеты. Милюков отвергал и упреки, адресуемые кадетам за отход от белой борьбы, ссылаясь на изменение обстановки и связанной с этим тактикой поведения политических партий^[14].

           Своеобразным итогом активной полемики стала статья «Пережитки белой идеологии», опубликованной в «Последних новостях»^[15]. В ней содержались две основные мыс[427]ли. Первая из них состояла в признании гибели белой борьбы, которая «отжила свой век». «Мы покончили,— писал Милюков, — с “легендой и мифом” о белом движении, признали, что белое дело как “религиозное служение монархической идее” потерпело крах». Львова, Ильина, Струве он называл «упрямыми фанатиками белой идеи». Вторая мысль в очередной раз утверждала необходимость новых форм, методов и новой тактики борьбы с советской Россией, т.е. отречения от интервенции и сосредоточения внимания на внутрироссийском развитии, содержащем тенденцию к разрушению.

           Патриотический «жертвенный порыв» белого движения Милюков считал возможным сохранить для будущего, но «влить» его в новые рамки и использовать в борьбе республиканско-демократического объединения.

           В дальнейшем труды Милюкова, также как и сторонников белого движения Ильина, Струве и др., развивали высказанные в этой полемике мысли.