Аграрная рационализация центрально-нечерноземной России на страницах отечественной экономической печати 60-х гг. XIX в.

Автор
Козлов Сергей Алексеевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XIX

Библиографическое описание:
Козлов C.А. Аграрная рационализация центрально-нечерноземной России на страницах отечественной экономической печати 60-х гг. XIX в. // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.В.Семенова. М., 2007. С. 344-381.

Текст статьи

[344]

С.А.Козлов

АГРАРНАЯ РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ЦЕНТРАЛЬНО-НЕЧЕРНОЗЕМНОЙ РОССИИ НА СТРАНИЦАХ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ 60-х гг. XIX в.

           Исследование ключевых аспектов аграрной рационализации сельского хозяйства Центрально-Нечерноземной России в пореформенную эпоху является в настоящее время важной научной задачей отечественных историков-аграрников. После крестьянской реформы 1861 г. крестьяне и дворяне-землевладельцы региона оказались в новой для себя юридической ситуации, однако социально-экономические условия аграрного строя Центральной России, а также традиционный менталитет сельского населения изменялись крайне медленно. Поэтому необходимо выявить не только содержание этих изменений, но и их многообразное влияние на характер, темпы и особенности аграрной рационализации, отражавшей стремление части дворянства быстро и эффективно перейти к высокодоходному и рентабельному буржуазному хозяйствованию. Кроме того, большой научный интерес представляют и вопросы, связанные с изменением форм хозяйственной и социокультурной деятельности отдельных категорий сельского населения региона.

           Ряд вопросов, касающихся эволюции аграрного строя Центральной России в пореформенный период, уже нашел подробное освещение в отечественной историографии. Прежде всего, необходимо отметить труды конца XIX — начала XX в.: работы П.Б.Струве, К.Д.Кавелина, В.Г.Бажаева, В.В.Винера, Б.Д.Бруцкуса, П.И.Лященко, и других исследователей^[1], в которых поднимался ряд важных про[345]блем: переход к рациональному хозяйствованию и вольнонаемному труду помещиков и крестьян региона, внедрение новейшей земледельческой техники, и другие. Многие из них в дальнейшем нашли освещение в фундаментальных трудах П.А.Зайончковского, Н.М.Дружинина, А.М.Анфимова, П.Г.Рындзюнского, А.С.Нифонтова, И.Д.Ковальченко, а также Л.В.Милова, В.П.Данилова, А.П.Корелина, М.М.Громыко, Л.И.Кучумовой^[2]. Так, А.М.Анфимов проанализировал условия возникновения крестьянского травопольного хозяйства Центрального Нечерноземья в конце XIX в., рассмотрел эволюцию земской агрономической деятельности. В его фундаментальной работе нашла отражение и проблема перехода к правильным севооборотам^[3]. Отметим также ряд общих работ, касающихся узловых вопросов сложной и противоречивой модернизации России в пореформенный период^[4]. В трудах исследователей были [346] подробно рассмотрены многие важные аспекты, касающиеся социально-экономического положения сельского населения Центрального Нечерноземья во второй половине XIX в., а также эволюции его общественного сознания, поскольку именно традиционные («феодальные») нормы мышления и хозяйственной деятельности сельского населения региона оказывали существенное воздействие на содержание, формы и темпы аграрных преобразований^[5]. К этим работам примыкает группа исследований, посвященных вопросам сельскохозяйственного образования^[6].

           [347] Следует выделить также группу работ, посвященных общеэкономическим и социальным условиям развития сельского хозяйства страны в пореформенную эпоху^[7].

           Ряд проблем, касающихся многообразной эволюции сельской дворянской усадьбы после крестьянской реформы 1861 г., нашел отражение в фундаментальной коллективной монографии «Дворянская и купеческая усадьба в России XVI-XX вв.: Исторические очерки»^[8], написанной исследователями Института российской истории РАН.

           Вместе с тем, проблемы, связанные с историей собственно аграрной рационализации региона, были затронуты лишь частично. Среди немногочисленных исследований по данной теме необходимо выделить работу И.Т.Довженко^[9], [348] касающуюся развития сельскохозяйственных обществ в пореформенной России, а также труды В.Г.Чернухи, Д.И.Будаева, О.Д.Будаевой, С.В.Кузнецова и К.И.Юрчук, в которых рассматриваются отдельные вопросы истории аграрно-технических усовершенствований^[10]. Отметим также фундаментальную работу П.Н.Зырянова, посвященную пореформенной жизни крестьянской общины Европейской России^[11]. Она позволила по-новому подойти к решению сложнейших научных проблем — аграрной политики Российского государства конца XIX — начала XX в. и роли общины в процессе модернизации отечественного земледелия^[12]. Из работ последнего десятилетия следует выделить кандидатские диссертации В.А.Нохриной об издательской деятельности Московского общества сельского хозяйства в 1820-1917 гг. и М.И.Дударева о роли МОСХ в общественном и кооперативном движении конца XIX— начала XX в.^[13] Важные аспекты модернизации крестьянского хо[349]зяйства региона были рассмотрены в ряде работ Д.В.Ковалева^[14]. Повышенное внимание исследователей привлекали различные аспекты социально-экономической и просветительской деятельности Вольного экономического общества^[15]. К этим работам примыкает круг научных исследований, посвященных истории пореформенной отечественной кооперации, ее роли в аграрной модернизации центральных губерний страны^[16]. В последние годы повышенное внимание российских исследователей привлекают вопросы, связанные с социокультурными аспектами аграрнопромышленного развития России второй половины XIX в., [350] а также с ключевыми характеристиками культурно-хозяйственного быта сельского населения в этот период^[17].

           Отдельные аспекты сельскохозяйственной рационализации Центрального Нечерноземья нашли отражение и в трудах зарубежных исследователей. Следует отметить содержательную работу американского историка М.Левина, посвященную психоментальности русской пореформенной деревни^[18], а также исследования А.Станциани и Д.Филда, в которых рассматриваются вопросы сложной аграрной модернизации в губерниях региона^[19].

           В то же время, многие ключевые проблемы еще ждут своего решения. К ним, прежде всего, относятся вопросы соотношения традиций и новаций в процессе пореформенной аграрной модернизации, роли отечественных сельскохозяйственных и экономических обществ в постепенной буржуазной эволюции частновладельческих и крестьянских хозяйств, и ряд других. В отечественной историографии отсутствуют специальные работы, посвященные ком[351]плексному анализу процесса аграрной рационализации Центрально-Нечерноземной России в пореформенный период^[20]. Недостаточно изучен и ряд вопросов, касающихся отражения процесса сельскохозяйственной модернизации в различных источниках пореформенной эпохи^[21].

           Итак, рассмотрим, каким образом процесс сельскохозяйственной рационализации Центрального Нечерноземья нашел отражение в российской экономической печати первого пореформенного десятилетия. Подобный анализ позволит расширить представления об особенностях пореформенного аграрного развития региона, включая формы и методы сельскохозяйственной рационализации. Объектом исследования являются такие авторитетные издания рассматриваемого периода, как «Земледельческая газета», «Труды» Вольного экономического общества, журналы «Сельское хозяйство», «Сельский хозяин», и другие. Они охватывают широкий круг самых разнообразных вопросов: состояние отдельных отраслей сельского хозяйства региона, перестройка местного крестьянского и частновладельческого хозяйства на рыночные рациональные основы, и др. По содержательности информации и ее научной значимости выделяются материалы, обнаруженные в «Земледельческой газете». Именно в этом ключевом отечественном экономическом издании пореформенной эпохи содержится уникальный комплекс сведений о самых разнообразных вопросах развития аграрной модернизации Цен[352]трально-Нечерноземной России как в теории, так и на практике. Особую важность имеют аналитические материалы российских ученых, — прежде всего, исследователей-аграрников, активно сотрудничавших с Вольным экономическим обществом и МОСХ. В этих трудах не только содержится уникальная информация о состоянии аграрного развития центрально-нечерноземных губерний, но и даются конкретные научные рекомендации, посвященные усовершенствованию отдельных отраслей сельского хозяйства. Необходимо также отметить многочисленные работы землевладельцев региона, опубликованные на страницах периодической печати: здесь приводятся ценные сведения, касающиеся практики внедрения основ рационального хозяйствования в традиционный культурно-хозяйственный уклад; нередко сообщаются важные данные и о развитии местного крестьянского хозяйства.

           Территориальные границы исследования охватывают восемь губерний нечерноземного центра России: Московскую, Владимирскую, Ярославскую, Костромскую, Тверскую, Смоленскую, Нижегородскую и Вологодскую. Хронологические рамки работы — с момента крестьянской реформы 1861г. до начала 70-х гг. XIX в., когда аграрная экономика региона, в основном, преодолевает последствия острейшего хозяйственного кризиса.

           Крестьянская реформа 1861 г. принципиально изменила условия существования всех категорий сельского населения Центрально-Нечерноземной России. Ее приближение вызвало огромный интерес у землевладельцев региона. «Событие, которого мы ждем, одно из тех, которые производят коренной переворот в жизни страны, — отмечалось на страницах “Земледельческой газеты” 7 января 1861 г., — а так как этот переворот может быть только к лучшему, то каждый любящий свою родину не может не приветствовать его глубоким сочувствием»^[22]. «Крестьянский вопрос кончен! — писал сразу после провозглашения реформы помещик-рационализатор П.Щукин. — Землевладельцы, понимающие поль[353]зу свою и пользу общую, не нарадуются окончанию столь важного дела. Скажу и я от души: слава Богу! Наконец я стал дышать свободнее, а вот как совсем развяжусь с этой отвратительной барщиной, перепортившей все и вся, то куда как сделается легко, жду и не дождусь этого желанного времени, жаль только, безденежье одолело, не дает хорошенько поустроиться, волею, неволею приходится мешать обязательный труд с вольнонаемным»^[23].

           Что же привлекало внимание сельских хозяев в этот период? Их беспокоили, в основном, вопросы, связанные с практикой хозяйствования в новых, еще непривычных экономических условиях: применение вольнонаемного труда, новой земледельческой техники, и т. п. Особый интерес вызвал вопрос об организации в России земских банков: провинциальное дворянство испытывало острый недостаток средств для рациональной перестройки своих хозяйств^[24].

           К числу первоочередных хозяйственных задач большинство землевладельцев региона причисляло и уничтожение чересполосицы, ставшей своего рода «камнем преткновения» для нескольких поколений местных рационализаторов. Как писал тот же П.Щукин, в результате многолетней хозяйственной деятельности он пришел к следующему выводу: «заниматься сельским хозяйством на Руси, при черезполосности, нет никакой возможности, это одна мечта. Все хозяйство наше идет старою избитою дорогою и будет идти таким порядком до тех пор, пока не уничтожится черезполосность. Никакие агрономические познания не улучшат положительно нашего хозяйства. Черезполосность, эта злейшая язва хозяйства, отучила уважать чужую собственность...»^[25]. В этих условиях даже у активных и энергичных сельских хозяев проявлялся пессимизм: старые архаичные традиции землепользования все еще оставались неизменными. «Об улучшении в хозяйстве не думайте, они [354] невозможны, — констатировал автор. — Без скотоводства хозяйства быть не может; но может ли быть скотоводство при черезполосности? Где только существуют какие-либо пастбища, все они вытравливаются и выбиваются несвоевременно, без всякого толку и порядку ...не трудитесь уберечь ваше стадо от заразы. Наша скотина толчется вместе и больная, и здоровая, да к тому же у нас не имеют привычки отделять больную от здоровой... Удобрение полей и должная обработка их быть не может. Доходы наши вдвое менее следуемых»^[26]. Закрадывались сомнения и о правильности самого механизма осуществления крестьянской реформы. «Вопрос крестьянский кончен,— недоумевал рационализатор, — а размежевание должно было бы предшествовать ему, и избавило бы нас от всякого рода неприятностей в настоящем и будущем»^[27].

           Усиливается внимание частных землевладельцев, властей и общества в целом к таким вопросам, как улучшение системы податей и сборов, и особенно — к развитию как народного образования в целом, так и специального сельскохозяйственного («агрономического»), в частности^[28]. Исключительно важное значение имело учреждение Петровской земледельческой академии под Москвой^[29]. Создаются — при активной поддержке Министерства государственных имуществ — общества грамотности в регионе (в Костромской губ., в Вязьме)^[30], что давало надежду как на успех преобразовательной аграрной деятельности, так и на постепенное сближение отдельных сословных групп русской нечерноземной деревни^[31].

           [355] Вместе с тем, уничтожение крепостничества пробудило надежды на то, что не только крестьянам, но и частным землевладельцам региона удастся быстро преодолеть исторические путы отсталого и малопродуктивного хозяйствования, а, главное, — найти в себе силы изменить традиционный культурно-хозяйственный менталитет. Отмечая огромное значение реформы на все стороны жизни России, редакция «Земледельческой газеты» писала: «Куда бы не заглянули мы... — везде мы заметим влияние нового духа, везде совершается усиленная работа, везде созидаются новые порядки, обсуживаются новые меры к лучшему устройству разных частей общественного государственного и экономического быта русского народа, а исходная точка для всех трудов — крестьянская свобода, разом открывшая возможность к улучшениям на всех путях народной жизни. Таковы первые шаги великой реформы; они обозначаются всеобщей свежей деятельностью...»^[32] Таким образом, делался вывод, именно на основе принципа свободы труда между государством и общественными интересами «завязалась... тесная внутренняя связь, а это уже много для успеха развития страны»^[33]. Появилась надежда на будущее, а именно: на «положительное сближение в направлениях деятельности народа и правительства, а отсюда — крепость государственного порядка»^[34].

           Рассмотрим один из источников, в котором рельефно отразились указанные настроения. Уже во втором номере журнала «Сельское хозяйство» за 1861 г. появилась статья анонимного помещика, в которой были высказаны практические советы землевладельцам Центральной России по решению одной из ключевых задач — использованию земледельческих орудий в новых экономических условиях. Обращают на себя внимание следующие выводы автора. Прежде всего, он отмечал, что «при новом порядке» кардинально изменится положение крестьянских хозяйств: с [356] одной стороны, бедняки, не имея возможности обрабатывать свои земли, превратятся в батраков; с другой стороны — «крестьяне же зажиточные, умные и оборотливые, которых найдется довольно, непременно разбогатеют и будут конкурировать помещикам в земледелии», что благоприятно скажется на развитии сельского хозяйства страны^[35]. По мнению автора, используемые в помещичьих хозяйствах земледельческие орудия в условиях острой конкуренции с крестьянами «неминуемо введут в убыток» дворян-землевладельцев, поэтому последним необходимо срочно «обзаводиться» усовершенствованными орудиями труда^[36]. Отечественные сельскохозяйственные общества должны сыграть важную роль в организации широкой серии опытов по применению усовершенствованной сельскохозяйственной техники^[37]. В целом же, статья отражала чувство оптимизма, охватившее значительную часть землевладельцев в момент провозглашения крестьянской реформы.

           Оживают надежды на быстрое преодоление хозяйственной и культурной отсталости, а также на сближение отдельных сельских сословий на основе единых общенациональных задач. «Наконец в хозяйствах наших сошел со сцены обязательный труд, — отмечал в журнале “Сельское хозяйство” в 1861 г. помещик Московской губ. В.Добровольский. — Могучая его сила, убивающая всякую разумную деятельность, прекратилась. ...Помещик и его крестьянин в отношении к производительности стали теперь в одной параллели»^[38]. По его мнению, за два года, «оставленных народу для введения в действие новых положений», крестьянину предстоит «приготовиться к самостоятельности», а помещик должен «найти средство изменить свое хозяйство...»^[39], проявляя при этом строгий расчет, контроль и бережливость.

           [357] Однако, буквально через несколько месяцев всеобщая эйфория начинает проходить, и на передний план вновь выступают нерешенные аграрные проблемы. Можно условно выделить две основные их группы: объективные и субъективные. К объективным проблемам относились такие, как слабая техническая оснащенность помещичьих и крестьянских хозяйств; отсутствие средств для их развития как у частных землевладельцев, так и у большинства крестьян-общинников; бедность и малоземелье сельских тружеников. Субъективные же проблемы были не менее остры и коренились, прежде всего, в особенностях традиционного менталитета: пресловутой «обломовщине» у землевладельцев, печально знаменитом крестьянском «авось», неумении и зачастую нежелании работать интенсивно, жить и трудиться в соответствии с рациональными требованиями новых, рыночных отношений (что проявлялось среди представителей как крестьянской деревни, так и «господской» усадьбы). Отсталые формы и методы ведения хозяйства, крайне слабое развитие рыночных отношений, кризис традиций российского деревенского патернализма, отсутствие дисциплины труда среди различных групп сельского населения, стремившихся обособиться друг от друга,— вот лишь некоторые красноречивые показатели аграрнокультурного быта региона как накануне, так и сразу же после провозглашения крестьянской реформы 1861 г.^[40] Особенно негативное влияние на развитие сельского хозяйства оказывали пережитки «обломовщины» среди основной массы провинциальных помещиков, а также особенности патриархальной крестьянской психологии, неразрывно связанные с общинными традициями^[41].

           Наиболее успешной оказалась деятельность купцов, обладавших значительными денежными средствами. К середине XIX в. хозяйственная деятельность русского купе[358]чества, тесно связанная с повышением его общего культурного уровня и самосознания в целом^[42], заметно активизировалась^[43]. Однако при этом развитию природной среды нередко наносился значительный ущерб: зачастую купцы скупали земли, вырубали имеющиеся на них леса, выгодно распродавали лесоматериалы, и на этом их «землевладение» заканчивалось. Огромный ущерб крестьянскому хозяйству, а также здоровью сельского населения региона наносило бытовое пьянство, борьба с которым (включая принудительные работы на общественных запашках в волостях) не приносила заметных результатов. Отметим также массовый отток работоспособного сельского населения в города. Описывая трудности первых пореформенных лет, Н.И.Шатилов (сын известного российского рационализатора, президента МОСХ И.Н.Шатилова) впоследствии отмечал, что этих неурядиц переходного периода «не вынесли не одни только легкомысленные или кутящие помещики, но и более культурные и интеллигентные из них»: этим временем воспользовались лишь хозяева-прагматики, среди которых «преобладали наклонности к кулачеству и наживе»^[44]. Результатом этих негативных процессов стало «повсеместное сокращение полеводства и скотоводства» Центрального Нечерноземья и «доведение почвы до полного истощения» в ряде уездов ввиду нерациональной эксплуатации земель и отсутствия удобрений. Об упадке сельского хозяйства региона в первые годы после реформы 1861 г. не раз писала отечественная экономическая печать^[45]. При этом обращалось особое внимание на крах традиций деревенского патернализма, а также на новые перспективы, воз[359]никшие перед местным помещичьим хозяйством в условиях рынка^[46]. Сами же землевладельцы региона в большинстве своем испытывали сильную тревогу, в первую очередь, по поводу «вольного труда». Как отмечала в 1865 г. редакция «Земледельческой газеты», в 1862-1864 гг. отношение к вольнонаемному труду существенно меняется: если в 1859-1861 гг. практически никто не сомневался в том, что переход к нему приведет к быстрому увеличению доходности хозяйств («время очарования вольнонаемным трудом»), то теперь, напротив, — все больше сторонников прямо противоположного мнения («время разочарования»)^[47]. К числу противников вольнонаемного труда относился и известный общественный деятель и ученый Д.Ф.Самарин, открыто выступавший за его использование лишь в «небольших фермах»^[48]. «В успех его многие положительно не верят, — писали о вольном найме “Труды” ВЭО в 1863 г., — особенно после не очень удачных попыток к выписке иностранных рабочих»^[49]. Вместе с тем, использование на практике труда иностранных наемных работников в определенной степени стимулировало внимание отечественных помещиков-рационализаторов и ученых к русскому крестьянину средней полосы, его трудовым качествам, особенностям хозяйственной психологии. «Да, русские фермеры и арендаторы — вот на кого должны преимущественно рассчитывать русские землевладельцы, а иностранцы — самою сущностию дела — обречены в настоящем деле играть роль парадного исключения, — отмечала печать.— Русское сельское хозяйство... должно главнейше существовать русскими же средствами, а никак не выписными. ...Итак, — выводилось резюме,— ищите [360] средства для исправления дела не вне, а внутри»^[50]. Реальный же путь для решения этой задачи был один— тщательное изучение хозяйственных условий отдельных уездов и губерний Центрально-Нечерноземной России и особенностей традиционного культурно-хозяйственного быта местного сельского населения, поиск тех методов, которые могли бы убедить его в преимуществах нового, рационального хозяйствования, отвечающего потребностям буржуазной эпохи^[51].

           Отношения крестьян и их бывших владельцев складывались, как правило, непросто. Очень часты были случаи потравы крестьянами помещичьих лугов, порчи сельскохозяйственного инвентаря. Массовые масштабы приобрело воровство леса крестьянами, что наносило существенный хозяйственный ущерб землевладельцам Центрального Нечерноземья. «В понятиях крестьян есть убеждение, что лес есть достояние общее: “не вы лес ростите — Бог ростит”, — “кража леса — не воровство”, — говорят они,— отмечала отечественная печать. — ...Крестьянин идет на риск по нужде, редко по другому влечению; во время сбора податей бывает обыкновенно более самовольных порубок»^[52]. Таким образом, это одновременно была и экономическая проблема, и вопрос изменения традиционного общинного менталитета: поскольку «крестьянам кажется дико и странно покупать лес, то должно их приучать к покупке леса, что достигается возможно низкою таксою и строгим преследованием самовольных порубок на месте»^[53]. [361] Кроме того, лишь в отдельных помещичьих имениях региона осуществлялась систематическая работа в области рационального лесного хозяйства. Одним из таких хозяйств являлось имение графа Уварова Можайского у. Московской губ.^[54]

           Пробуждение крестьянской сознательности и частной инициативы являлось не менее важной задачей, чем изменение образа действий и мышления частных землевладельцев региона. Крестьянство, как правило, обладало еще минимальными возможностями для реализации своего огромного экономического и духовного потенциала. Не случайно в российской печати первого пореформенного десятилетия встречаются лишь единичные случаи публикаций самих крестьян (тем более, связанные с проявлением их инициативы и хозяйственной предприимчивости). Выделим одно из таких свидетельств. В письме, направленном в редакцию «Ярославских губернских ведомостей», «пахарь Мышкинского уезда» Д.Кондратов выдвинул идею о необходимости составления «сословного крестьянского капитала для раздачи ссуд и вспомоществований»^[55]. Сам автор отмечал, что к этой мысли его привело положение, при котором крестьяне не имели возможности пользоваться существующими кредитными учреждениями. «Поэтому,— писал он, — крестьяне должны замкнуться в самих себя, и, не кланяясь никому, иметь свои крестьянские миллионы, а со временем миллиарды»^[56]. Интересно, что сам Кондратов описал и тот механизм, по которому должен развиваться «крестьянский капитал»: образование (по образцу эмеритальных касс) «особых капиталов ежегодным сбором, по осеням, из урожаев с каждой ревизской души по четверику ржи и овса... что совершенно будет нечувствительно для крестьянина... Мужичок, поняв идею о собственном капи[362]тале, из которого может брать за малые проценты на свои обороты, безропотно будет вносить процент из своего урожая»^[57]. В случае выхода крестьянина из общины его капитал должен был, по мнению автора проекта, переводиться вместе с ним, но если общинник переходил «в мещане, купцы, или другие сословия», то капитал его оставался «в прежнем обществе», как и земля, которая «давала этот процент»^[58].

           Разумеется, этот проект носил ярко выраженный утопический характер. Однако, его появление свидетельствовало о начавшемся процессе пробуждения крестьянской инициативы. Позже на страницах той же газеты появилась еще одна статья Д.Кондратова, в которой он отвечал на вопросы, поставленные в связи с его проектом редакцией. Отметим три ключевых момента. Во-первых, крестьянин подчеркивал, что самая удобная для сельского населения система распоряжения указанным капиталом — это традиционные «мирские приговоры», ведающие всеми нуждами крестьянского мира. Во-вторых, автор проекта твердо настаивал на том, что учреждение «крестьянского капитала» должно носить не добровольный, а обязательный характер. И, наконец, в-третьих, он ясно заявил о том, что сами крестьяне крайне заинтересованы в этой инициативе: «Пока крестьян не убедят практически, что капитал из четверика ржи и овса есть его собственность, — он будет недоверчиво почесывать затылок, но все-таки отсыплет, а занявши деньги на свою нужду за легкий процент и увидя, что на тот же процент будут учиться грамоте его же ребята, успокоится. Три года убедят крестьян в пользе нового сбора. Одна беда: больницы и богадельни ужасно антипатичны русскому народу. Надобно было видеть, как в холерные годы они с трепетом отправлялись в больницы. Родные их заживо отпевали, а возвращающихся здоровыми считали призраками, не веря, что они живы»^[59].

           [363] Проблема влияния традиционного общинного менталитета на хозяйственный быт Центрально-Нечерноземной России выдвигается в 60-х гг. XIX в. на передний план экономической жизни региона. Остановимся подробнее на одном из ее важнейших элементов, а именно: на воздействии патриархальных традиций трудовой этики (включая дисциплину труда) на развитие местных производительных сил. Этот вопрос подробно обсуждался на заседаниях сельскохозяйственных обществ, и, прежде всего, Московского общества сельского хозяйства. При этом было отмечено, что архаичные деревенские обычаи, характерные для феодально-крепостнического строя и связанные с экстенсивными и малопродуктивными методами природопользования, выступают серьезным тормозом сельскохозяйственной модернизации^[60]. Рационализаторы региона, прекрасно знакомые с культурно-хозяйственными нормами крестьянской жизни, неоднократно указывали на то обстоятельство, что только путем материальной заинтересованности, «личной выгоды», можно постепенно убедить крестьян в важности и необходимости введения тех или иных новаций. Этот вывод разделяли и отечественные ученые. «Наш крестьянин рутинер и консерватор, по преимуществу практический человек, — писал известный аграрник М.В.Неручев, — и он уважает вас только тогда, когда воочию убеждается, что он побежден; ему ничего не докажешь зарядом самых пламенных и логических силлогизмов, но он окончательно отдается доказательству, которое вот тут же, на месте, приведено ему в виде факта»^[61]. Именно этот принцип в ряде случаев успешно использовался в деятельности сельскохозяйственных учебных заведений Центральной России^[62].

           [364] Вопрос о воздействии общинного менталитета на хозяйственный быт подробно обсуждался на заседании Петербургского собрания сельских хозяев 8 декабря 1864 г. Выступавший со специальным докладом по этой животрепещущей проблеме (особенно значимой в условиях начавшейся перестройки помещичьих хозяйств) кн.А.И.Васильчиков подробно остановился на ее ключевых аспектах, включая и следующий: «насколько развитие сельского хозяйства и земледельческой промышленности замедляется в России народными нравами и обычаями». Он подчеркнул, что причина бедности страны по сравнению с другими европейскими государствами «заключается преимущественно в том, что мы работаем меньше других, меньше производим и чаще гуляем»^[63]. В подтверждение этого нелицеприятного для россиян вывода он представил ряд статистических данных, из которых следовало, что у русского сельского работника, в среднем, теряется по 50 рабочих дней на празднование воскресных и прочих праздничных дней, что составляет (если оценивать мужской рабочий день в 30 коп.) 22,5 руб. сер. потерь «на каждого тяглового работника» из его годового заработка. Если учесть при этом, что мужское рабочее население составляло в тот период в России около 15 млн чел., то общие потери «нашей народной производительности, — отмечал А.И.Васильчиков, — достигали огромной суммы — 337,5 млн руб.»^[64]

           «Несмотря на неотъемлемые достоинства русского работника — ловкость и проворство, — годовой итог его производительности, — подчеркивал один из ведущих аграрников России, — меньше годовой работы немца, англичанина, француза единственно потому, что время, выигрываемое быстротою работы, растрачивается у нас на бесплодное праздношатание. Из всего этого следует заключить, что зародыш бедности находится в самом нашем народе и что труд у нас не соображается с потребностями, но, напротив, потребности подчиняются труду»^[65].

           [365] Чтобы свести к минимуму издержки от этой печальной тенденции, по мнению А.И.Васильчикова, необходимо было, прежде всего, «поощрять всякий труд производительный, всякое предприятие полезное и преследовать праздность во всех ее видах»^[66]. Как он подчеркнул, крестьянская реформа привела, наряду с положительными, и к отрицательным последствиям: так, «переход от обязательного труда к вольному» был излишне форсирован. В итоге же это выразилось «в каком-то отрицательном стремлении русского человека не работать, а праздновать», что нанесло огромный ущерб и сельскому хозяйству России (особенно центральным губерниям), и «нравственным силам народа»^[67].

           При обсуждении доклада члены собрания подтвердили (исходя из собственного многолетнего хозяйственного опыта) вывод автора «о вреде прогульных дней для сельского хозяйства»^[68]. Интересно, что при этом обсуждение вопроса вышло за рамки чисто сельскохозяйственного аспекта и рассматривались общие проблемы аграрного развития: основы национального менталитета и их влияние на экономическую жизнь, «вредное влияние» пьянства на хозяйственный быт и «народные нравы». Был затронут и вопрос о стачках рабочих, проходивших к тому времени в других европейских странах, но еще не «докатившихся» до России. Примечательно, что, по мнению того же А.И.Васильчикова, «подобные стачки весьма благодетельны и что с развитием здравых политико-экономических понятий они должны принять вид законного и правильного обсуждения интересов рабочих между собою»^[69]. Вместе с тем, докладчик несколько наивно полагал, что необходимо всего лишь «вразумить» сельских рабочих, убедив в том, что их интересы связаны с «поземельным владением», и, следователь[366]но, «сельскохозяйственные нужды и польза... суть интересы всего Отечества»^[70]. В подобном подходе наглядно проявилась историческая инерция отживающих традиций русского сельского патернализма.

           Как же осуществлялась перестройка помещичьих хозяйств Центрального Нечерноземья накануне крестьянской реформы и в первые годы после нее? Прежде всего, отметим заметную активизацию деятельности частных землевладельцев. Выделим два ключевых ее направления: с одной стороны — «стремление к преобразованию своих хозяйств на началах вольного труда»; с другой — работу, направленную на «введение в употребление лучше устроенных орудий и машин»^[71]. При этом, как отмечала пресса, хотя примеров вольнонаемных хозяйств было еще немного, большинство местных землевладельцев было настроено вполне оптимистично: они, как правило, склонялись к тому, что «свободный труд у нас обещает большие выгоды»^[72]. Вместе с этим убеждением, постепенно приходило и осознание необходимости изменить существующую традиционную трехпольную систему полеводства. Быстрыми темпами шло развитие «механических заведений», торгующих сельскохозяйственной техникой; их торговые обороты постоянно возрастали^[73]. Однако целый ряд ключевых вопросов аграрного развития оставался нерешенным: усовершенствование паспортной системы, слабая трудовая дисциплина, и, главное, — недостаток квалифицированных вольнонаемных рабочих^[74]. Серьезным препятствием на пути аграрной модернизации являлось слабое развитие путей сообщения. Так, помещик сельца Волковойно Ковровского у. Владимирской губ. А.А.Налетов, отмечая исключительную важность этого вопроса для сельского хозяйства Центральной России, подчеркивал, что «для коренных деревенских жителей неоспорима следую[367]щая истина: усовершенствование, или, по крайней мере, улучшение проселочных дорог зависит не от невозможности или трудности, а чисто от нежелания нововведений, хотя и полезных, как со стороны владельцев, так и со стороны крестьян»^[75]. Однако, несмотря на то, что неудобства и прямые хозяйственные убытки от плохого состояния проселочных дорог были для всех очевидны, ни местные власти, ни сами сельские жители не хотели заниматься решением этой задачи. Автор с горечью писал, что «год от году проселочные пути становятся все хуже и хуже...»^[76].

           В источниках первого пореформенного десятилетия содержится мало описаний удачной перестройки помещичьих хозяйств региона на рациональные рельсы высокоэффективной рыночной деятельности. Рассмотрим один из таких примеров подробнее. Это позволит выяснить механизм аграрной рационализации, его объективные и субъективные факторы.

           Хозяйство Е.Яковицкого находилось в сельце Никольском Вышневолоцкого у. Тверской губ. «Труды» Вольного экономического общества содержат интересный материал о функционировании этого хозяйства в начале 60-х гг. XIX в.^[77] Оно являлось одним из немногих местных хозяйств, сумевшим за короткий срок добиться серьезных успехов в деле рационализации. За счет чего же это было сделано? Выделим две главные составляющие этого процесса: 1) строжайший учет и контроль; 2) перестройку земледелия с традиционного трехполья на многопольные севообороты^[78]. При этом процесс аграрной рационализации тормозился почти поголовной крестьянской неграмотно[368]стью, а также сильным распространением бытового пьянства. Среди сельского населения был высок удельный вес карел, многие из которых плохо говорили по-русски. Кроме того, как и почти повсеместно в Центральной России, сельские дороги находились в плачевном состоянии^[79], что также серьезно затрудняло как процесс внедрения новаций, так и сбыт продукции. Как отмечал сам рационализатор, приступая к рационализации хозяйства, он оказался в тяжелейшей ситуации: «производительность земли» была «удовлетворительной», однако скотоводство находилось «в самом жалком состоянии» по причинам как падежа скота и неурожаев от засухи, так и «мелкого пахания земли, дурной обработки и плохих семян, которые крестьяне никогда не переменяют»^[80]. Не обращали внимания местные крестьяне и на улучшение породы скота. Вместе с тем, как отмечал Е.Яковицкий, крестьяне хорошо понимали «пользу хороших семян и скота», однако лишь тогда, когда и то, и другое «приобреталось даром». Осознавая «полезность» улучшенных земледельческих орудий и машин, крестьяне, однако, не желали расстаться «с своею вековою сошкою и никуда негодными боронами»^[81]. Землевладельцу стоило «неимоверных усилий» для того, чтобы «завести у своих крестьян хорошие семена и вспашку поглубже»^[82]. В результате, с удовлетворением констатировал он, «у крестьян в настоящее время овес в 6 пуд — не редкость»^[83]. Вызывают интерес и те причины, которые, по его мнению, обуславливали отставание русского сельского хозяйства в начале 1860-х гг.: 1) «леность рабочих», как закономерное явление переходного периода; 2) «слабость властей к поддержанию порядка»; 3) отсутствие банковских кредитов; 4) потравы крестьянами помещичьих угодий^[84].

           [369] Проблеме организации «земских банков» для выдачи кредитов был посвящен целый ряд выступлений землевладельцев региона в начале 1860-х гг.^[85] В ряде случаев они вызвали широкий общественный резонанс. Так, в своей речи на дворянских выборах в г. Нижний Новгород в начале 1861 г. местный помещик-рационализатор Н.И.Русинов отмечал: «...отечество наше переходит из системы первообразного земледелия в систему рационального земледельческого хозяйства», признаком которой является «вольный труд»^[86]. В новых экономических условиях меняется и роль провинциального дворянства, которое должно «без особенных потерь встретить бодро, доверчиво эпоху... возрождения нашего отечества». Для этого дворянство обязано «встать во главе массы рабочих рук» и заменить «первобытные приемы земледелия» «стройною системою хозяйства, при постоянном учете производства предметов первой потребности»^[87]. Одна из главных проблем на этом пути— острый недостаток капиталов, поэтому «главная нужда дворянства, а с ним вместе и крестьянства, возникающая из нового порядка хозяйства, состоит в правильно обеспеченном кредите»^[88]. Отметим, что решению этой непростой задачи содействовала и работа особой комиссии по вопросам поземельного кредита, образованной в конце 1859 г. Комиссия закончила свою работу 30 января 1860 г., придя к выводу о необходимости создания «системы частных банков на началах частных товариществ» в качестве наиболее рациональной формы решения проблемы земельного кредита^[89].

           [370] Н.И.Русинов выступил с конкретными предложениями по преобразованию Александровского банка, учрежденного в 1837 г. в Нижнем Новгороде с благотворительной целью, в земледельческий банк «на правилах товарищества за круговым поручительством нижегородских дворян и их имений»^[90]. В задачи нового банка входили выплаты долгосрочных и краткосрочных ссуд. При этом под долгосрочными ссудами подразумевались ссуды под залог как помещичьих имений традиционного типа, так и для организации отдельных хуторов, на которых велось хозяйство с помощью вольнонаемного труда^[91].

           К подобным выводам приходили и другие рационализаторы Центральной России^[92]. Они отмечали огромные трудности на пути практической реализации указанных замыслов: «Предпринятая правительством реформа достаточно ознакомила уже нас с мыслею, что только одни денежные капиталы могут отвратить ожидаемый кризис нашими хозяйствами; каждый из помещиков постигает их насущную потребность; но каждый... стремится предотвратить его для своего лишь круга действий, нисколько не заботясь об общем интересе, и это очень понятно: разъединенные один от другого, мы, помещики, привыкли действовать отдельно... не подчиняясь никаким уставам или условным правилам; каждый из нас... жил отдельною жизнию, мало заботясь о том, что делалось у его соседа и подчас радуясь его неудачам. Это исключительное положение, представляемое нам существовавшим крепостным состоянием, усвоило то равнодушие, с каким большинство из нас смотрит на общественные нужды...»^[93]

           [371] Помимо проблемы поземельного кредита, землевладельцы Центрального Нечерноземья отмечали и такие аспекты, тормозящие переход к рациональному хозяйствованию, как «непроизводительность почвы», «несовершенство рабочих сил», и особенно — «несовершенство земледельческих орудий», а, следовательно, и низкое качество работ^[94].

           Быстро и с минимальными потерями перейти к вольному найму сумели после крестьянской реформы лишь немногие помещики. Неудивительно, что именно их опыт привлекал наибольшее внимание современников. Эти статьи активно публиковались в отечественной сельскохозяйственной печати, нередко вызывая широкий общественный резонанс. В то же время, в них приводились ценные сведения, позволявшие понять причины этих достижений. Характерный пример сочинения подобного рода — статья анонимного автора, посвященная перестройке хозяйства в имении Крузенштерна Покровского у. Владимирской губ.^[95] В работе приводятся следующие данные. С 1 марта 1861 г. помещик отменил в своем имении барщину, а все полевые работы и хозяйственные должности перешли в руки наемных работников из Ярославской и Нижегородской губерний. Они обошлись владельцу имения достаточно дорого (по 100 руб. серебром в год за человека), однако уже первый год «хозяйствования по-новому» наглядно показал несомненные преимущества новых хозяйственных отношений: более рациональное и эффективное использование рабочих сил^[96], хорошую обработку полей, и т.д. Главным затруднением являлись значительные расходы на покупку [372] усовершенствованных земледельческих орудий, а также локомобиля в 8 лошадиных сил, который с успехом использовался в хозяйстве в качестве постоянного двигателя для двух мельниц и круговой пилы^[97]. Однако в целом эти расходы полностью себя оправдали^[98].

           В условиях, когда вольнонаемный труд очень медленно доказывал свои преимущества, важную роль сыграла деятельность президента МОСХ, известного российского рационализатора И.Н.Шатилова, который неустанно пропагандировал новые трудовые отношения между землевладельцами и крестьянами^[99]. Много усилий предпринимали для решения этой задачи и члены сельскохозяйственных обществ региона. Так, в первой половине 1860-х гг. Юрьевское общество сельского хозяйства собирало подробные сведения об особенностях вольнонаемного труда в отдельных уездах Владимирской губ. В отчете общества 1865 г. отмечалось, что «невозможно вести вольнонаемное хозяйство без убытка при удержании трехпольной системы», поэтому необходимо изменение архаичного и малопродуктивного землепользования в соответствии с местными условиями, в частности, «соединение земледелия с техническим промыслом» (включая учреждение малых винокурен)^[100]. Для «возбуждения в рабочем самолюбия и уважения к труду» общество решило ежегодно выдавать по окончании полевых работ премии ( деньгами или вещами ) лучшим сельским работникам^[101]. Вольный найм приобретал все больше сторонников среди сельских хозяев региона^[102].

           Большое значение имела также и перестройка на «рациональные рельсы» другой важнейшей сельскохозяйственной отрасли региона — животноводства. Исключитель[373]ная важность решения этой задачи хорошо осознавалась многими хозяевами-практиками; в отечественной печати отмечалось, что «это сознание вселяется в них, овладевает ими... помимо их воли»^[103]. Между тем, значительную часть землевладельцев этот переход пугал, и они стремились, если не избежать его вообще, то хотя бы «отдалить на возможно длиннейший срок времени вперед»^[104]. Подобные настроения, являющиеся пережитками традиционной «обломовщины», не только являлись серьезным препятствием на пути аграрного прогресса, но и оказывали негативное влияние на общественное мнение. В частности, как отмечалось в печати, именно вследствие такого подхода появляются публикации, в которых настойчиво проводилась мысль о том, что «наши хозяйственные условия столь исключительны, что к ним неприменима наука»^[105]. Однако это был ложный, а, главное, — убыточный для хозяйства путь^[106].

           Отметим и такой весьма показательный момент: в отдельных уездах региона по-прежнему продолжали существовать культурно-хозяйственные традиции, которые несли на себе отпечаток глубокой архаики. О трехпольном землепользовании здесь уже говорилось. Однако, бытовали и гораздо более варварские обычаи. Так, в конце 60-х гг. XIX в. в Новоторжском у. Тверской губ. для удобрения местных полей использовалась кровь животных: «назначенную для этого лошадь выводят в поле, распарывают у ней брюхо, разрезывают жилы и затем гоняют по полю до тех пор, покуда она не падет»^[107]. Вследствие того, что данный обычай получил освещение в российской печати, правление Российского общества покровительства животным, «находя, что существование подобного варварского обычая, вопреки установленным правительством правилам, [374] воспрещающим всякое дурное и вообще жестокое обращение с животными, должно быть строжайшим образом запрещено, с преданием виновных в подобном беспримерном злодействе, законному преследованию»^[108]. Общество обратилось к тверскому губернатору с просьбой о принятии мер к прекращению данного обычая и наказании виновных. В результате проведенного расследования факты «удобрения полей кровью и падалью» подтвердились, однако виновные (в том числе новоторжский купец Вишняков) так и не были подвергнуты наказанию, поскольку их действия были признаны «не противоречащими закону»^[109].

           Не успели «сбросить с себя прежние привычки» и помещики Центральной России, большинству которых был чужд «промышленный расчет». Сразу после реформы проявилось слабое знание многими из них собственных хозяйств. В итоге при составлении уставных грамот, со стыдом признавала редакция газеты, некоторые помещики отыскивали свои усадьбы «по документам, как какие-нибудь древние развалины, о которых остались темные предания»^[110]. Конечный же результат оказался вполне закономерен: многие землевладельцы либо бросали хозяйство, либо занимались им «в чистый убыток».

           Зачастую как крестьяне, так и землевладельцы Центрального Нечерноземья проявляли поразительную неуступчивость по отношению друг к другу, не желая идти на какие-то ни было хозяйственные компромиссы. С одной стороны, крестьяне диктовали цены на вольнонаемный труд (нередко превышающие разумные), а, с другой — их бывшие владельцы не желали уступать земли в аренду по приемлемой для обеих сторон цене. В результате, как правило, такие землевладельцы разорялись и оставались «не у дел»^[111]. Подобный максимализм (в значительной степени являвшийся олицетворением одной из особенностей на[375]ционального менталитета) дорого обходился сельскому хозяйству региона. Не случайно именно на эту проблему обращала особое внимание отечественная экономическая печать. Характерен следующий красноречивый призыв: «К вам, гг. богатые землевладельцы, имеющие в своем распоряжении много земли, обращаю свою речь, примите мой совет... Если вы желаете, чтоб земля приносила вам доход, — не назначайте дорогой цены на землю; сдавайте ее за что бы то ни было; а если захотите сразу взять дорогую цену, то не получите и дешевой. Натура русского крестьянина упряма; сломить ее нельзя крутыми мерами, а нужно действовать исподволь, не торопясь. Сначала пустите землю за полцены, потом постепенно и понемногу, с каждым годом, надбавляйте и будьте уверены, что в убытке не останетесь. А если будете дорожиться, то земля ваша заростет негодными травами и залужает, а тогда крестьянин ее не возьмет и даром...»^[112]

           На передний план в хозяйственной практике 60-х гг. XIX в. выдвигается также проблема применения разнообразных удобрений, в решение которой внес особенно заметный и ощутимый вклад российский ученый А.Н.Энгельгардт, еще только начинавший свою многолетнюю подвижническую деятельность в области аграрной модернизации нечерноземной России^[113]. Важное значение имели также сельскохозяйственные опыты, проведенные в Подмосковье Д.И.Менделеевым в начале 1860-х гг. и в 1867 г. [376] по инициативе Вольного экономического общества^[114]. Особое внимание при этом обращалось на развитие травосеяния, производство искусственных удобрений, а также устройство винокуренных и «масляных» заводов^[115]. Вместе с тем, в подавляющем большинстве как помещичьих, так и крестьянских хозяйств региона удобрения использовались очень плохо^[116]. Исключения здесь были в 60-х — начале 70-х гг. XIX в. крайне редким явлением. В то же время, постепенно меняется отношение к природным богатствам: приходит осознание необходимости заботиться о восстановлении природных ресурсов. «Я не сомневаюсь, — писал тверской помещик в “Земледельческую газету”, — что такое костяное удобрение должно иметь весьма благодетельное влияние не только на наши поля, но и на луга. В самом деле, смесь костей с древесною золою и известью содержит в себе все нужное для питания всякого рода растений»^[117]. Далее он дает весьма квалифицированную (для того времени) характеристику «костяного» удобрения с точки зрения его химического состава, заключая при этом: «Надо полагать, что удобрение будет и удобовоспринимаемо для корней растений, потому что фосфорнокислая известь заключается в нем в виде мельчайшего порошка, а кали в соединении с органическими частями костей, образуемый при этом аммониак также хорошо подействует»^[118]. Характерно, что помещик не удовлетворился полученным результатом, а провел и серию опытов «в отношении растворимости и состава этого удобрения»^[119].

           В то же время, большинство помещиков региона не проявляло такого интереса к повышению плодородия полей. Явно недостаточное внимание уделялось разработке [377] ряда практических вопросов, связанных с использованием удобрений, и российскими учеными-аграрниками^[120].

           В большинстве как помещичьих, так и крестьянских хозяйств Центрального Нечерноземья переход к рациональному землепользованию сдерживался ввиду отсутствия средств, а также отсталой аграрной техники и архаичной технологии. Так, владимирский священник В.Романовский, член-корреспондент Юрьевского общества сельского хозяйства, подробно описывая хозяйство Покровского у., отмечал, что, кроме навоза, крестьяне «ничем другим не удобряют; более старательные земледельцы, взамен большей кладки навоза троят землю, т. е. пашут ее лишний раз пред вывозом навоза, и это очевидно приносит много пользы»^[121]. Вся крестьянская «рационализация» сводилась к следующему: «Лучший зажиточный крестьянин старается года через три, по обходе всех трех полей своих, переменить семена, взяв их с другой какой-либо земли, что производит гораздо лучший урожай хлеба и многими испытано это неоднократно во всех родах здешних посевов»^[122]. В условиях, когда строгий хозяйственный учет, как правило, отсутствовал, даже «определить положительно — сколько крестьяне имеют в своем пользовании десятин на ревизскую душу пашенной и луговой, удобной и неудобной земли», оказалось невозможно: сами крестьяне этого не знали^[123].

           [378] После реформы 1861 г. заметно возрос интерес землевладельцев региона к усовершенствованным сельскохозяйственным орудиям и машинам. Если всего три года назад жатвенные машины в России использовались еще очень редко, а «большинству хозяев жнейки представлялись какими-то утонченно-хитрыми инструментами, которые... хороши за границею, но не под силу нам», отмечала отечественная печать в 1868 г., то теперь они «сильно стали идти в ход; их не только покупают, как бывало и прежде, но ими работают, причем работают с выгодою»^[124]. Использование улучшенных сельскохозяйственных машин и орудий «распространяется все сильнее и сильнее», и к концу 60-х гг. XIX в. молотилки (особенно конные), веялки, сортировки «сделались почти необходимою принадлежностью всякого порядочного помещичьего хозяйства»^[125].

           Вместе с тем, широкое и повсеместное распространение новейшей техники (а, следовательно, и передовой аграрной технологии) по-прежнему сдерживал целый ряд объективных и субъективных факторов, из которых прежде всего необходимо отметить отсутствие средств для покупок, чрезмерную (по общему мнению современников) дороговизну подобной техники, а также недостаточное знакомство потенциальных покупателей с ее особенностями, включая достоинства, недостатки и наладку^[126]. Решению последней задачи способствовало появление на страницах отечественных периодических сельскохозяйственных изданий ряда специальных публикаций, посвященных популярному, и, вместе с тем, — квалифицированному знакомству землевладельцев с «сельской механикой». Отметим работу анонимного автора «Механические заметки для сельских хозяев», опубликованную в начале 1862 г. в ряде номеров «Земледельческой газеты»^[127]. В этой публикации [379] особое внимание обращалось на значимость информации о земледельческих машинах для современного «просвещенного хозяина», для которого она сделалась столь же необходимой, как изучение химии и других наук, тесно связанных с сельским хозяйством^[128]. «У нас в России,— подчеркивал автор, — распространение механических сведений между нашими сельскими хозяевами более нужно, чем где-либо», поскольку «не к кому обратиться за советами, какую именно машину приобресть, как ее сложить, пустить в ход», и т. п.^[129] Необходимость подобной «культуртрегерской» работы была очевидной ввиду крайне скупой, а нередко и противоречивой информации, получаемой земле- владельцами-практиками. «Мы еще до сих пор не пришли к положительным убеждениям — что полезно нам заимствовать у заграничного хозяйства, — отмечалось в прессе. — Мы еще о весьма немногих машинах можем утвердительно сказать, что они обещают нам действительную несомненную выгоду. Причин этому много, но есть одна важная и почти постоянно повторяющаяся, это — недостаток беспристрастия в оценке машин. Слишком скорые приговоры — это общая черта критики наших хозяев и потому-то так часто случается об одном и том же орудии читать совершенно противоположные отзывы»^[130]. Чисто рациональных, профессиональных заключений экспертов почти не было. Таким образом, на повестку дня ставились следующие задачи: во-первых, «отрешиться окончательно от всяких предубеждений» (например, о том, что «всякая заграничная машина не по плечу нам, или наоборот, что в заграничных машинах все наше спасение»), а, во-вторых, начать комплексные профессиональные исследования всех используемых в России сельскохозяйственных машин. Лишь в этом случае, отмечали специалисты-аграрники, можно будет делать обоснованные выводы об эффективности использования той или иной машины в условиях конкретной губернии и уезда^[131]. Необходимо было также ис[380]пользовать возможности как местных сельскохозяйственных обществ, так и земств^[132].

           Выделим еще один значимый момент. Вместе с усовершенствованными орудиями труда из-за рубежа в Россию поступают в 60-х гг. XIX в. и различные подделки, а также техника, изначально не пригодная к отечественным природно-климатическим условиям. Об этом также писала экономическая пресса тех лет. Так, анонимный автор отмечал: «Вместе с истинными усовершенствованиями к нам, как и следовало ожидать, начинают переходить из-за границы и те паразитные изобретения, которые под покровом науки и во имя ее легко заманивают к себе неопытных хозяев»^[133]. К таким, по меткому выражению автора, «сельскохозяйственным заманкам», относились «корм Торлея», «удобрительный порошок Бикеса», а также широко рекламируемые на страницах российской печати середины XIX в. «удобрение Бутена и Сына». Последнее, с учетом перевозки из Франции, обходилось русскому хозяину не менее 18-20 руб. на удобрение одной пшеничной или ржаной десятины. Между тем, его эффективность была довольно низкой и явно не оправдывала этих высоких денежных затрат^[134]. Таковы были неизбежные издержки аграрной рационализации, связанные с приобщением населения традиционного «самодостаточного» феодального общества к нормам европейской научной мысли и жесткой конкуренции буржуазного строя.

           Материалы экономической печати красноречиво свидетельствуют, что со стороны правительства практически ничего не было сделано для того, чтобы хоть как-то предохранить помещичьи хозяйства от неминуемого разорения [381] после крестьянской реформы. Отсутствовала система финансового обеспечения частновладельческого хозяйства, и, прежде всего, предоставления краткосрочного кредита. Не нашли законодательного урегулирования многие спорные вопросы, возникавшие в пореформенный период между землевладельцами и вольнонаемными сельскими работниками. Но главное, все же, заключалось в том, что реформа 1861 г. практически ничего не сделала для того, чтобы укрепить частнособственнические тенденции как в российском крестьянстве, так и в среде провинциального дворянства. В результате все попытки организовать широкомасштабный переход к рациональному и рентабельному рыночному хозяйству в отдельных губерниях Центрально- Нечерноземной России потерпели неудачу.

           Таким образом, материалы отечественной экономической печати 60-х гг. XIX в. содержат исключительно важный материал, позволяющий подробно изучить сложный и во многом трагический для сельского населения региона период перехода от традиций феодального, «самодостаточного» хозяйствования (тесно связанного с экстенсивным природопользованием) к рациональному хозяйству буржуазного типа. Публикация этих материалов сыграла также важную роль как в процессе широкой пропаганды разнообразных аграрно-технических новаций, так и в преодолении хозяйственной инерции землевладельцев и крестьян региона, формировании частной предприимчивости и инициативы.