К вопросу о времени возникновения «Записки о царском дворе»

Автор
Лисейцев Дмитрий Владимирович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVII

Библиографическое описание:
Лисейцев Д.В. К вопросу о времени возникновения «Записки о царском дворе» // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.В.Семенова. М., 2007. С. 186-207.

Текст статьи

[186]

Д.В.Лисейцев

К ВОПРОСУ О ВРЕМЕНИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ «ЗАПИСКИ О ЦАРСКОМ ДВОРЕ»

           На протяжении более полутора столетий исследователи российской истории располагают ценнейшим источником по истории Государева двора и приказной системы Московского государства начала XVII в. — так называемой «Запиской о царском дворе, церковном чиноначалии, придворных чинах, приказах, войске, городах и пр.». Этот любопытный во многих отношениях документ был обнаружен в конце 30-х гг. XIX столетия в Швеции профессором Гельсингфорсского университета С.В.Соловьевым, который был командирован туда Археографической комиссией для поиска материалов, касающихся российской истории. В дальнейшем источник был продан С.В.Соловьевым Археографической комиссии в составе его коллекции и опубликован в 1841 г. во втором томе «Актов исторических, собранных и изданных Археографической комиссией»^[1]. В тексте источника не содержится никаких прямых указаний, позволяющих датировать его хотя бы временем царствования того или иного государя. В «Актах исторических» документ был датирован периодом «междуцарствия» — 1610-1613 гг. — и получил приведенное выше заглавие. Источник представляет собой очерк состояния центрального аппарата управления России начала XVII в. Он написан русским человеком, бесспорно, большим знатоком приказной системы. Сочинение адресовано польскому корреспонденту, которым являлся, по всей вероятности, литовский канцлер Лев Сапега. Во всяком случае, хорошо известны документы 1610 г., информирующие канцлера о состоянии дел в Москве, касающиеся, прежде всего, распределения должностей в приказах и имеющие автографы ад[187]ресата^[2]. Написанный на русском языке текст «Записки...» предварен польским заглавием: «Porządek senatu cara Moskiewskiego przy dwórze jego» — «Порядок сената царя московского при дворе его». В Швеции «Записка о царском дворе...» оказалась, безусловно, вместе с прочими бумагами из архива Сапег во время шведской оккупации земель Речи Посполитой в 1656 г. (известной в польской истории как «Потоп»).

           С момента публикации «Записки о царском дворе...» редкая работа, связанная с проблемами развития приказной системы Московского государства, обходилась без апелляции к этому источнику, историческую ценность которого, действительно, нельзя оспорить. Его неизвестный автор перечисляет около тридцати функционировавших в Москве начала XVII в. приказов и приказных учреждений, давая краткую, лаконичную и точную характеристику круга дел каждого из них. В «Записке...» названы приказы: Посольский, Разрядный, Поместный, Казенный, Большого дворца, Казанского дворца, Большого прихода, Стрелецкий, Пушкарский, Иноземский, Разбойный, Ямской, Конюшенный, Холопий, Челобитный, Старый Земской, Новый Земской; судные Владимирский, Дмитровский и Рязанский приказы; четверти — Новгородская, Владимирская, Ярославская, Галицкая, Устюжская. Помимо этого перечислены учреждения, являвшиеся подразделениями Большого дворца и Казенного двора: Хлебный, Кормовой, Сытенный дворы, Монастырский приказ («да во Дворце ж в приказе монастыри всех городов»), ведомства ловчего и сокольничего («ловчей приказ» и «соколничей приказ»), Денежный двор («приказ, где денги делают»), Таможенная изба («приказ, где тамгу сбирают с товаров»), Оружейная палата, Серебряная палата («место, где делают про Государя златые утвари и серебряные»). «Записка...» дает нам сведения и о патриарших приказах— Дворцовом и Казенном: «а в справедливости, в духовных делех, судит его боярин дворетцкой, да с ними два дьяка, и доносят [188] дела перед него, а казначей сбирает и заведает казну патрияршу». По нашим наблюдениям, неизвестный автор «Записки о царском дворе...» не забыл упомянуть ни об одном самостоятельном приказе начала XVII в. Среди подразделений Большого дворца не названы Аптекарская палата, Житничный двор, Каменный приказ, а также ведомство постельничего. В целом мы должны признать, что «Записка о царском дворе...» дает практически полную картину состояния приказной системы Московского государства в начале XVII столетия.

           Для некоторых из приказов «Записка о царском дворе...» дает наиболее ранние их упоминания, чем помогает установить хотя бы примерные хронологические рамки возникновения того или иного ведомства. Так, в частности, источник одним из первых сообщает нам о формировании патриарших приказов. В сочетании с данными Г.Штадена, который еще в 70-е гг. XVI в. отмечал наличие в Москве митрополичьего двора «со всеми его приказами»^[3], это дает возможность разрешить многолетний спор между исследователями, относящими формирование патриарших приказов ко времени патриарха Филарета^[4], и сторонниками более раннего возникновения этих ведомств^[5] в пользу последних. Наиболее ранними считаются упоминания о существовании Устюжской четверти и Серебряной палаты. О Дмитровском и Рязанском судных приказах «Записка...», [189] напротив, дает самые поздние сведения, что позволяет определить время упразднения этих учреждений.

           Изданный во втором томе «Актов исторических» документ стал привлекаться для написания трудов по истории приказной системы практически сразу после публикации. Так, уже в сочинении К.А.Неволина, впервые увидевшем свет в 1844 г. и переизданном в 1859 г., обнаруживаются ссылки на «Записку о царском дворе...». Обращались и продолжают обращаться к источнику для уточнения датировки возникновения того или иного ведомства исследователи более позднего времени^[6]. Игнорирование этого документа приводило порой к грубым ошибкам. Так, в частности, Н.В.Устюгов в очерке о развитии приказной системы в XVII столетии в качестве новых, созданных лишь после воцарения Михаила Романова, приказов назвал упоминаемые в «Записке» Панский (Иноземский) приказ^[7], Оружейную палату, Серебряную палату, Денежный двор, а также хорошо известные в XVI столетии приказы Разбойный, Челобит[190]ный, Каменных дел, Царскую Мастерскую и Аптекарскую палаты. В результате Н.В.Устюгов сделал ошибочный вывод о создании в первые годы царствования Михаила Федоровича одиннадцати новых приказов в дополнение к двадцати двум существовавшим ранее^[8]. В свою очередь, этот вывод без проверки перекочевал в научную литературу^[9].

           Интересно, что за весь период использования «Записки...» в исторической науке ни разу не была предпринята попытка уточнить время написания этого документа. Исследователи довольствовались указанными при публикации произвольными и довольно широкими временными рамками—1610-1613 гг. (иногда несколько сужая этот отрезок, порою — до одного из заключенных в этом промежутке годов). Некоторые сомнения относительно времени создания документа высказал только А.В.Лаврентьев в исследовании, посвященном времени Лжедмитрия I. Он отметил, что «происхождение документа... неясно ...можно осторожно предположить, что... он каким-либо образом связан с деятельностью «канцрерии» (канцелярии Лжедмитрия I. — Д.Л.). Понятно лишь, что составлен он русским и у него были заинтересованные польские читатели»^[10]. К сожалению, подсказанная научной интуицией верная мысль так и не была развита автором; более того, буквально на той же странице он отнес сведения «Записки о царском дворе...» к середине XVII в.^[11]

           На первый взгляд, текст источника не содержит данных, позволяющих более или менее точно датировать время его написания. «Записка...» не содержит имен приказ[191]ных судей (в ней вообще отсутствуют какие-либо имена). Лишь польское заглавие дает некоторые ориентиры: если «Записка...» составлялась для «заинтересованного польского читателя», то написание ее, скорее всего, должно быть отнесено ко времени наиболее активных контактов между Речью Посполитой и Московским государством. Период «междуцарствия» как будто идеально отвечает этому условию. Обратимся, однако, к тексту.

           Неизвестный корреспондент Льва Сапеги сообщает следующее о высшей категории приказных служащих — думных дьяках: «Дьяки думные 4: Посолской, Розряду Московского Болшого, Розряду Ноугородцкого, Поместного приказу»^[12]. Данная ситуация — одновременное присутствие в Боярской думе четырех дьяков — не абстрактная картина, отражающая «штатное расписание» высшего органа власти, а ситуация, соответствующая вполне определенному историческому моменту. Количество думных дьяков не было строго регламентировано, численность служащих, имевших указанный чин, менялась в зависимости от обстоятельств. Так, например, капитан Жак Маржерет указывал, что во время его пребывания в Москве в Думе было только два думных дьяка — посольский и разрядный^[13]. Следовательно, необходимо определить, когда в период «междуцарствия» имела место зафиксированная «Запиской...» ситуация.

           На момент свержения царя Василия Шуйского (июль 1610 г.) Посольский и Поместный приказы возглавлялись одним и тем же лицом — думным дьяком Василием Григорьевичем Телепневым (такая ситуация сложилась после 11 декабря 1606 г. и не позднее 2 ноября 1607 г.)^[14]. Следовательно, мы должны отказаться от мысли о том, что «За[192]писка о царском дворе...» информировала литовского канцлера о положении дел в Москве в конце царствования Василия IV или вскоре после его свержения. Картина, правда, вскоре изменилась, и высшие административные посты в августе-сентябре 1610 г. были перераспределены по распоряжению польского короля Сигизмунда III между его сторонниками. Поместный приказ был поручен думному дьяку Ивану Чичерину^[15]. Но при этом вплоть до марта 1611 г. в Посольском приказе одновременно числились два думных дьяка: остававшийся там от администрации Василия Шуйского Василий Телепнев и поставленный над ним выдвиженец короля Сигизмунда Иван Грамотин. «Записка...» же сообщает нам только об одном посольском дьяке. Отметим также, что с конца ноября 1610 г. было вновь совмещено руководство Посольского и Поместного приказов: эти два ключевых ведомства были подчинены думному дьяку и печатнику Ивану Тарасьевичу Грамотину. Грамотин осуществлял руководство обоими приказами до отъезда в Польшу в конце 1611 г.^[16]

           Кроме того, в 1611-1612 гг. информативная ценность «Записки...» была уже довольно сомнительной для правящих кругов Речи Посполитой. Напомним, что король СигизмундШ уже с августа — сентября 1610 г. активно награждал своих российских сторонников должностями приказных судей. От второй половины 1610 г. сохранились, в частности, росписи назначенных волей короля руководителей приказов, в которых перечислено до полутора десятка московских приказных учреждений^[17]. Необходимо также указать, что в 1611-1612 гг. чином думного дьяка располагал также Степан Соловецкий, который возглавлял Новгородскую четверть^[18]. Четвертные дьяки, согласно «Записке...», думными не были. Таким образом, в течение всего времени «междуцарствия» 1610-1612 гг. мы не обнаружи[193]ваем момента, который соответствовал бы зафиксированной в «Записке о царском дворе...» ситуации — четыре думных дьяка, несущих службу в Посольском, Поместном и Разрядном приказах.

           Имеется и ряд других соображений, не позволяющих отнести написание «Записки о царском дворе...» ко времени «междуцарствия». В частности, упоминаемая в документе Устюжская четь названа «новоприбылной»^[19]. Долгое время, действительно, наиболее раннее известное исследователям упоминание этого приказа относилось к 1611 г., что подкрепляло датировку «Записки о царском дворе...» эпохой «междуцарствия». В силу этого обстоятельства в большинстве работ именно 1611 г. называли в качестве даты учреждения Устюжской чети, нередко подкрепляя эту датировку указанием на упоминание чети в качестве «новоприбылой» (т. е. только что созданной) в «Записке о царском дворе...»^[20]. Более осторожными в выводах были С.Б.Веселовский и Л.М.Сухотин, указавшие на то, что Устюжская четь возникла не ранее царствования Василия Шуйского^[21]. Действительно, в опубликованных Л.М.Сухотиным материалах начала XVII в. мы встречаем данные, свидетельствующие о том, что при Василии IV Устюжская четь уже функционировала и имела свой массив документов, погибших во время оккупации Москвы поляками: «велено ему старой его оклад, что он имал при царе Василье из Устюжские чети... справить»; «до московского, государь, розоренья было мне, холопу твоему, четвертнова денежнова жалованья пятнадцать рублев, а имал, государь, из Устюжской чети, и в московское, государь, разоренья в Устюжской чети оклады и книги пропали»^[22]. На это несоответствие обратил внимание еще П.А.Садиков, заметивший, [194] что «Записка о царском дворе...» заслуживает отдельного изучения. Впрочем, расхождение в указаниях источников П.А.Садиков был склонен объяснять переадресацией определения «новоприбылая» к Галицкой чети вместо Устюжской^[23]. Сравнительно недавно были обнаружены данные о функционировании Устюжской чети под ее территориальным названием уже в январе 1606 г., т.е. в период царствования Лжедмитрия I^[24]. Таким образом, время образования Устюжской чети оказывается отодвинуто назад по меньшей мере на 5-6 лет, и ее именование «новоприбылной» в период «междуцарствия» выглядит несколько странным. В качестве дополнительного аргумента укажем на Нижегородскую четь, которая под своим территориальным названием известна с 1601 г. и в том же году именовалась в документах «новоприбылой»^[25].

           Отметим еще одно обстоятельство. Как указывалось выше, «Записка о царском дворе...» дает нам последнее по времени указание на существование Рязанского и Дмитровского судных приказов^[26]. В связи с этим в литературе обыкновенно утверждается, что эти два ведомства просуществовали до конца Смутного времени и вскоре по его завершении были упразднены^[27]. Однако сравнительно недавно А.В.Антоновым был обнаружен и опубликован документ, позволяющий скорректировать историю судных приказов. Речь идет о материалах судебного разбирательства, в которое были вовлечены рязанские дети боярские Хирины. Дело слушалось в Москве 10 января 1610 г.; в апреле и мае того же года в связи с ним из приказа были отправлены соответствующие памяти^[28]. Принимая датировку «Записки о царском дворе...» временем «междуцарствия», мы должны [195] будем предположить, что дело рязанских детей боярских Хириных слушалось в Рязанском судном приказе. Однако источник прямо указывает на то, что судебное разбирательство производилось во Владимирском судном приказе. Если считать временем создания «Записки...» 1610-1613 гг., то следует найти объяснение странному факту: почему при наличии Рязанского судного приказа в сферу его компетенции вторгается Владимирский судный приказ? Разрешить этот парадокс можно лишь признав, что к началу 1610 г. Рязанского судного приказа уже не существовало.

           Представляется, что и Дмитровский судный приказ, упоминаемый в «Записке...», тоже был упразднен при Василии Шуйском. В распоряжении исследователей имеются материалы судного дела между известным келарем Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным и Анисьей, вдовой его двоюродного брата Смиряя Катунина, дмитровского помещика. Приведем вкратце суть судебного иска. В 1583/84 г. Палицын дал Катунину в долг под залог его дмитровской вотчины 20 руб. Катунин долг не возвратил, а воспользоваться кабалой Аверкий Палицын не успел: в 1587/88 г. он попал в опалу. В августе-сентябре 1601 г., уже после смерти ответчика, Палицын искал правосудия в Дмитровском судном приказе. Дело затянулось и вершено не было. В сентябре 1609 г. троицкий келарь снова обратился в суд с просьбой передать ему дмитровскую вотчину Катуниных. При этом его иск рассматривался уже не в Дмитровском, а во Владимирском судном приказе. Выслушав историю конфликта между истцом и ответчицей, руководители приказа распорядились: «в Дмитровском в судном приказе сыскати судное дело». Указание было выполнено: «и то дело в Дмитровском приказе за приписью диака Василья Оладьина сыскано»^[29]. Документ как будто показывает, что осенью 1609 г. Дмитровский судный приказ еще существовал. Однако при внимательном рассмотрении источника приходится прийти к иному выводу.

           [196] В процедуре наведения справки в Дмитровском судном приказе обращает на себя внимание отсутствие одной непременной детали. В случаях, когда одно из учреждений нуждалось в получении сведений из другого ведомства, между ними обязательно устанавливалась деловая переписка. Судья одного приказа выносил решение об отправлении для справки в другой приказ соответствующей памяти. Факт составления этой памяти и дата ее отправления в обязательном порядке фиксировались в приказной документации. Ответная память с требуемой справкой приходила, как правило, через несколько дней. Факт получения ответной памяти также всегда фиксировался в соответствующем деле. При этом всегда указывалось — какого числа, из какого приказа и за приписью какого дьяка эта ответная память прислана. После этого в дело переписывалось само содержание памяти. Именно таким образом оформлялись в конце XVI — начале XVII в. материалы переписки между ведомствами^[30].

           В данном случае всего этого не было. Руководители Владимирского судного приказа просто распорядились «сыскать», в Дмитровском судном приказе необходимое им для справки дело восьмилетней давности. Заметим, что судьи одного ведомства не имели никакого права просто велеть, как в данном случае, выполнить свой запрос^[31]. В рассматриваемом нами судном деле ни слова не сказано ни об отправлении памяти в Дмитровский судный приказ, ни о получении ответной справки. Мы видим лишь, что судьи Владимирского судного приказа распорядились найти дело, и дело по их распоряжению было «сыскано». Подобная схема совершенно невозможна при контакте между двумя самостоятельными приказными ведомствами. И, напротив, описанная процедура чрезвычайно напоминает внутрипри[197]казную практику, при которой судья распоряжался «сыскать» те или иные материалы, а подьячие разыскивали в приказном архиве требуемые данные^[32].

           Приведенные аргументы наводят на мысль о том, что осенью 1609 г., когда рассматривалось судное дело Авраамия Палицына и Анисьи Катуниной, Дмитровский приказ был уже упразднен как самостоятельное учреждение, а круг его ведомства и архив были переданы во Владимирский судный приказ. Только эта версия позволяет объяснить факт разбора тяжбы по поводу вотчины в Дмитровском уезде не в Дмитровском, а во Владимирском судном приказе. Таким образом, ко времени «междуцарствия» упоминаемые в «Записке...» Рязанский и Дмитровский судные приказы были уже ликвидированы. Следовательно, «Записка о царском дворе...» была составлена в более раннее время.

           Совокупность приведенных аргументов заставляет нас отвергнуть предложенную публикаторами датировку составления «Записки о царском дворе...» периодом «междуцарствия».

           Для определения времени составления «Записки...» необходимо определить, в какой момент времени в Боярской думе были представлены четыре думных дьяка — посольский, поместный и два разрядных. Дьяки Посольского приказа были думными на протяжении всего XVII в. Реже думным чином жаловались дьяки Поместного приказа. В начале XVII в. из руководителей этого учреждения имели думной чин дьяки Иван Грамотин (в 1605 г., при Лжедмитрии I, и в 1610-1611 гг., во время «междуцарствия»), Семен Чередов (в конце 1605 — начале 1606 гг.)^[33], Тимофей Витовтов (в 1606 — начале 1607 гг.)^[34], Василий Телепнев (1607-1610 гг., при Василии Шуйском), а также Иван Чичерин (три-четыре месяца в конце 1610 г.). Как уже отмечалось выше, при Василии Шуйском думный поместный [198] дьяк был одновременно и посольским, такая же картина наблюдалась в 1610-1611 гг. Сразу после свержения Василия Шуйского Поместным приказом руководил думный дьяк Чичерин, не связанный с другими приказами. Но в те же месяцы во главе Посольского приказа стояли два думных дьяка, а не один, как указывает «Записка...».

           В документе зафиксирован также тот момент времени, когда в Разрядном приказе одновременно служили два думных дьяка. Такая ситуация нехарактерна для этого ведомства, в котором в XVII в. обыкновенно числился лишь один думный дьяк. В виде исключения по два думных дьяка одновременно в Разряде служили только в самом начале XVII в., и, потом, эпизодически — в конце столетия. В начале XVII в. два думных дьяка в Разрядном приказе упоминаются в 1603-1611 гг. Кстати, только в эти годы источники упоминают Московский и Новгородский разряды (территориальное разграничение функций имело место и позднее, и Новгородский стол был почти автономен в Разряде^[35], но это не дает оснований утверждать, что Разрядный приказ в начале XVII в. был разделен на два ведомства)^[36]. Как было доказано выше, период «междуцарствия» не был временем составления «Записки...». Не могла она быть составлена и в царствование Василия Шуйского. Следовательно, мы должны признать, что единственным моментом, соответствующим данным «Записки...», был короткий период царствования Лжедмитрия I.

           За одиннадцать месяцев правления Дмитрия Ивановича мы встречаем имена восьми думных дьяков — это Тимофей Витовтов, Афанасий Власьев, Иван Грамотин, Томило Луговской, Иван Стрешнев, Богдан Сутупов, Семен Чередов, Василий Янов^[37]. Иногда среди думных дьяков са[199]мозванца называют еще Сапуна Аврамова^[38], но это вызывает сомнения. Упоминаний о его службе в Разряде при Лжедмитрии мы не располагаем. По всей видимости, он был удален от дел еще при Годуновых. Во всяком случае, его поместье было конфисковано в мае 1605 г., до воцарения Лжедмитрия^[39].

           Из перечисленных лиц Посольский приказ возглавлял Власьев, а после него — Грамотин, Поместный — Грамотин, затем Чередов и, наконец, Витовтов. Сутупов числился печатником. Витовтов, Луговской, Стрешнев и Янов состояли на службе в Разрядном приказе. На первый взгляд картина эта не соответствует тексту «Записки...». Но мы должны учитывать, что четыре думных разрядных дьяка не несли службы в приказе одновременно. Думными дьяками Разрядного приказа при Лжедмитрии были Иван Стрешнев и Томило Луговской^[40] (соответственно Московского и Новгородского разрядов). Присутствие Василия Янова в Москве документально подтверждается только с декабря 1605 г. Он был зачислен на службу в Новгородский разряд. Факт его пожалования думным чином вызывает некоторые сомнения: в таком качестве его упоминают только материалы церемониального характера, относящиеся к финалу царствования Лжедмитрия^[41]. Тимофей Витовтов упоминается как думный дьяк Разряда только в феврале 1606 г. (в марте видим его уже в Поместном приказе). Богдан Сутупов, по всей видимости, не был принят в расчет автором «Записки...», поскольку более высокий чин печатника заслонил собой для него чин думного дьяка. Аналогичная ситуация может быть отмечена в «Боярском списке 1610/11 года», [200] где И.Т.Грамотин был записан в качестве печатника, а не среди думных дьяков, хотя он и имел этот чин^[42].

           Отметим, что относительно Печатного приказа «Записка...» не сообщает ничего. В ее тексте лишь указано, что «печатают, кого Государь пришлет от себя с малою Царьскою печатью; а печать болшую держит, кому Государь пожалует, велит»^[43]. Мы можем вполне определенно говорить о том, что ко времени царствования Лжедмитрия I Печатный приказ как таковой не существовал. В наказ русским послам, отправленным в Речь Посполитую в июне 1606 г., т.е. сразу по свержении самозванца, было занесено указание отказываться признавать юридическую силу грамот Лжедмитрия, поскольку грамоты эти писались без ведома бояр. Относительно государственной печати, которой были удостоверены эти грамоты, послы должны были сообщить, что «расстрига» забрал все печати «ис приказу, где они бывают, к себе»^[44]. Можно было бы предположить, что речь здесь идет именно о Печатном приказе. Но годом позже, в 1607 г., во время переговоров с польскими посланниками в Москве, по этому же самому поводу русские дипломаты заявили, что «...печатал тот Вор те грамоты у себя, взяв все печати ис Посольские полаты...»^[45]. Таким образом, Посольский приказ в начале XVII в. как раз и был тем ведомством, где находились государственные печати.

           Действительно, у людей того времени вполне могло сложиться представление о том, что одной из функций Посольского приказа является хранение печатей, поскольку с 1596 по 1601 г. печатником был думный дьяк дипломатического ведомства В.Я.Щелкалов. После его опалы до воцарения Лжедмитрия печати хранились у его преемника — А.И.Власьева, который, не будучи печатником, тем не менее, наделялся иностранцами высоким титулом канцлера. Думается, именно передача Лжедмитрием печатей из По[201]сольского приказа печатнику Б.И.Сутупову (при отсутствии особого Печатного приказа), нарушившая привычную для приказных людей схему, вызвала к жизни не вполне внятную фразу «Записки...» о том, что «печать болшую держит, кому Государь пожалует, велит». Выходя за хронологические рамки настоящей статьи, отметим, что неопределенный статус ведомства, предназначенного для хранения государственной печати, сохранялся и в конце второго десятилетия XVII в. В списке приказных дьяков 1628 г., приготовленном для перенесения в боярскую книгу, в отличие от прочих ведомств, Печатный приказ не назван — сказано лишь, что один из дьяков был «у печати»^[46]. Приведенные факты позволяют усомниться в существовании Печатного приказа уже в конце XVI в. как самостоятельного ведомства, а не отделения Казенного двора, как утверждается в новейших работах^[47]. Возможно, именно отсутствием Печатного приказа и объясняется тот факт, что анонимный автор «Записки о царском дворе...» не упомянул печатника в числе думных дьяков, поскольку, в отличие от четырех других сановников, не мог определить его принадлежности к тому или иному ведомству.

           Итак, зафиксированная в «Записке...» картина, в соответствии с которой в Думе было представлено четыре думных дьяка, имела место в начале царствования Дмитрия Самозванца (1605-1606 гг.): Посольский приказ возглавлял тогда А.Власьев; в Разряде вершили дела сначала С.Аврамов и И.Стрешнев; Поместным приказом ведал И.Грамотин. Не противоречит предлагаемой датировке и упоминание в «Записке...» Устюжской чети как «новоприбылной», поскольку наиболее раннее упоминание этого приказа относится именно ко времени царствования Лжедмитрия. Принятие этой датировки снимает также вопрос о Рязанском и Дмитровском судных приказах, которые были упразднены при Василии Шуйском.

           [202] Нашу версию о составлении текста «Записки...» в период правления Лжедмитрия подтверждают и другие факты. В документе в числе дворцовых учреждений названа Оружейная палата: «оружейничья полата, приказана боярину да дияку»^[48]. Главой Оружейной палаты, оружничим, с 1578 г. и до конца правления Лжедмитрия (за исключением периода опалы в царствование Бориса Годунова) был Б.Я.Вельский^[49]. Однако боярским чином Вельского пожаловал именно Лжедмитрий. В конце царствования Василия Шуйского и в начале периода «междуцарствия» оружничим был И.В.Измайлов, которого затем сменил Л.А.Плещеев^[50]. Ни тот, ни другой оружничий в бояре пожалован не был. Случаев, когда должность оружничего замещал боярин, в московской придворной практике, по нашим наблюдениям, не повторялось со времени Лжедмитрия до середины XVII в.

           На период правления Лжедмитрия I как на время составления «Записки о царском дворе...» указывают и иные соображения. При Дмитрии Ивановиче традиционно натянутые отношения Московского государства с Речью Посполитой, казалось, готовы были кардинально измениться, что должно было вызвать у польских властей повышенный интерес к московским делам. Не исключено, что интерес к государственному устройству соседней державы был вызван и несколько иными обстоятельствами. В Польше росло недовольство королем Сигизмундом, назревал рокош, причем среди оппозиционеров обсуждался вариант развития событий, предусматривавший детронизацию Сигизмунда III с последующим возведением на престол Речи Посполитой русского царя Дмитрия Ивановича^[51]. Соответственно, подробная информация о состоянии дел в России могла интересовать как противников, так и сторонников короля Сигизмунда.

           [203] Следует также обратить внимание на то обстоятельство, что в польском заголовке «Записки...» употреблен термин «сенат» (хотя о самом «сенате», т. е. Боярской думе, в документе речи не ведется). Употребление польского термина «сенат» было бы вполне объяснимо, если бы «Записка...» не находилась в архиве Льва Сапеги, руководившего восточным направлением внешней политики Речи Посполитой, лично бывавшего в Москве во главе посольств и потому отлично знакомого с терминами, отражающими государственное устройство России. Понятия «боярин» и «Боярская Дума» были хорошо известны в высших слоях польского общества. На наш взгляд, появление слова «сенат» в польском заглавии «Записки...» было неслучайным. Известно, что Лжедмитрий I был большим поклонником западной терминологии. Среди прочего, он переименовал Боярскую думу в Сенат. В.И.Ульяновским было высказано предположение о том, что это нововведение самозванца на самом деле никогда не имело места, а понятие «сенат» употреблялось лишь поляками из царского окружения^[52]. Нам, однако, удалось обнаружить данные, позволяющие утверждать обратное: понятия «сенат» и «сенатари» довольно активно употреблялись в Москве времени Лжедмитрия, в том числе и русскими людьми^[53]. Поэтому появление слова «сенат» в заглавии «Записки...» является еще одним косвенным доказательством создания документа во время царствования Дмитрия Самозванца.

           Установив, что возникновение «Записки о царском дворе...» следует датировать временем царствования Лжедмитрия I, попытаемся конкретизировать хронологические рамки составления этого источника. В этом нам помогает указание на штат Поместного приказа. «Записка...» сообщает, что во главе этого ведомства стоит думный дьяк. Действительно, в начале царствования Лжедмитрия Поместный приказ возглавлялся думным дьяком И.Т.Грамотиным. Однако уже в [204] сентябре 1605 г. штат руководства приказа выглядел иначе: среди его руководителей нет думных дьяков, зато появляется боярин — П.Н.Шереметев^[54]. Это был едва ли не первый случай, когда во главе Поместного приказа было поставлено лицо столь высокого ранга. И хотя боярин Шереметев руководил приказом относительно недолго, около двух месяцев (в ноябре 1605 г. его уже не было в этом ведомстве)^[55], подобное новшество вряд ли ускользнуло бы от внимания автора «Записки...», являвшегося, бесспорно, большим знатоком приказного строя. Поэтому, на наш взгляд, содержание «Записки...» отражает реалии самого начала царствования Лжедмитрия I — лета 1605 г.

           Время составления «Записки о царском дворе...» и передачи ее в архив Сапеги совпадает со временем пребывания в Кракове российского посольства, возглавленного судьей Посольского приказа думным дьяком А.И.Власьевым. Было бы заманчиво предположить, что этот документ вышел из-под пера самого Власьева или кого-либо из его свиты. Действительно, Власьев отлично знал приказную систему, поскольку прослужил в ней более двадцати лет и прошел путь от подьячего до думного дьяка. Характерно, что сразу после перечисления трех основных приказов (Посольского, Разрядного и Поместного), автор «Записки...» помещает Казенный двор, описывая его деятельность подробнее большинства других ведомств (напомним, что Власьев был пожалован Лжедмитрием в казначеи)^[56]. Довольно подробно в «Записке...» говорится и о четвертях, о деятельности которых Власьев также должен был знать немало, поскольку его родной брат Богдан Власьев был четвертным дьяком. Автор «Записки...» неплохо ориентируется и в так называемых «дворцовых» учреждениях, называя подчиненные Большому дворцу и Казенному двору Хлебный, Кормовой и Сытный дворы, а также ведомства ловчего и сокольничего, Оружейную и Серебряную палаты, Денежный двор и Таможенную избу (Власьев начинал свою карьеру в системе дворцовых ведомств; во всяком слу[205]чае, впервые упоминается он в документах как подьячий Мастерской палаты). С другой стороны, автор «Записки...» лаконичен в описании приказа Казанского дворца, дьяком которого Власьев был в течение нескольких лет^[57]. Вопрос об авторстве «Записки о царском дворе...», таким образом, остается открытым.

           Завершая наш очерк, посвященный «Записке о царском дворе...», хотелось бы отметить еще одно интересное обстоятельство. Из российских нарративных источников XVII в., посвященных приказной системе Московского государства, по степени информативности с «Запиской...» может быть сопоставлен только написанный в 60-е гг. XVII столетия в Швеции труд беглого подьячего Посольского приказа Г.К.Котошихина (точнее — две главы этого труда: 6-я — «О дворех царских» и 7-я — «О приказех»). На явное сходство двух источников обратил внимание А.В.Лаврентьев, отметивший, что «Записка о царском дворе...» имеет себе только один аналог, «но и тот не канцелярский, а полулитературный — сочинение Г.К.Котошихина»^[58]. Возможно, эта аналогия носит не случайный характер и объясняется не только сходными обстоятельствами возникновения (оба источника писались для иностранного «заказчика» русскими людьми). Г.К.Котошихин написал свое сочинение о Московском государстве середины XVII века в Швеции в 1666-1667 гг. К этому времени пребывавший первоначально в архиве Льва Сапеги текст «Записки о царском дворе...» уже находился в Швеции. Как было установлено И.О.Тюменцевым, бумаги Сапеги находились в Швеции в королевском Ску-Клостерском замке, пожалованном затем королем барону Врангелю и перешедшему по смерти последнего (1676 г.) к графам Браге^[59]. На момент прибытия Котошихина в Стокгольм го[206]сударственные дела при малолетнем короле Карле XI решали члены Риксрода (Государственного совета), среди которых наиболее влиятельными были канцлер Магнус Габриэль Делагарди, граф Пер Браге и фельдмаршал и адмирал барон Карл-Густав Врангель^[60]. Все они состояли в более или менее отдаленном родстве между собой, являлись людьми одного круга и, надо полагать, были знакомы с документами из архива Сапег, доставшимися шведам в качестве трофея в ходе недавно завершившейся войны с Речью Посполитой. Возможно, именно знакомство с «Запиской о царском дворе...», дающей почти исчерпывающий очерк состояния российской государственной системы начала XVII столетия, побудило членов Риксрода отдать беглому подьячему Посольского приказа Котошихину распоряжение о написании подробного сочинения о состоянии России середины века. Не исключено, что Котошихину была предоставлена возможность ознакомиться с текстом «Записки...». Во всяком случае, в библиотеке графов Браге имелся экземпляр шведского перевода сочинения Котошихина; там же хранились и документы из архива Сапег. Именно в библиотеке Браге С.В.Соловьев и обнаружил, по всей видимости, «Записку о царском дворе...». Интересно, что и труд Котошихина (оригинал и шведский перевод) обнаружил и сделал достоянием научной общественности тот же ученый^[61]. Отметим также несомненный интерес к истории России начала XVII в. в правящих кругах Швеции: практически одновременно с Котошихиным по поручению Магнуса Делагарди писал свой труд об истории русско-шведской войны и Смутном времени Юхан Видекинд^[62].

           Таким образом, хорошо известный исследователям документ— «Записка о царском дворе...», традиционно датируемая эпохой «междуцарствия» 1610-1613 гг., на самом [207] деле является источником более раннего периода, от которого сохранилось очень мало документальных свидетельств — времени царствования Лжедмитрия I, т. е. начального этапа Смуты. Это обстоятельство значительно увеличивает его историческую ценность и позволяет внести серьезные коррективы в историю приказной системы Московского государства. Представляется, что «Записка о царском дворе...» в дальнейшем может и должна стать предметом более глубокого и детального источниковедческого анализа.