Чин объявления наследника престола в России XVI-XVIII вв.: проблема изучения

Автор
Ракитина Марина Георгиевна

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVIII XVII XVI

Библиографическое описание:
Ракитина М.Г. Чин объявления наследника престола в России XVI-XVIII вв.: проблема изучения // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.В.Семенова. М., 2007. С. 155-185.

Текст статьи

[155]

М.Г.Ракитина

ЧИН ОБЪЯВЛЕНИЯ НАСЛЕДНИКА ПРЕСТОЛА В РОССИИ XVI-XVII вв.: ПРОБЛЕМА ИЗУЧЕНИЯ

           Изучение парадных придворных церемониалов русского двора XVI-XVII вв. заставляет по-новому взглянуть на многие исторические проблемы, касающиеся становления централизованного государства и самодержавной монархии. Этой теме советские исследователи по вполне понятным причинам не могли уделять внимание, а работы ученых XIX в. уже в значительной степени нуждаются в пересмотре и уточнении.

           На данном этапе развития исторической науки степень изученности разных торжественных церемониалов Московского государства очень неравномерна. Многие ученые обращались к изучению чинов венчания на великое княжение и на царство^[1], достаточно много работ имеется по церемонии приема иностранных послов^[2]. Что касается церемоний и обрядов, связанных с частной жизнью царской семьи (свадьба, рождение и крещение наследников и т.д.), то они привлекают значительно меньше внимания^[3]. Однако[156]известно, что все события частной жизни царской семьи имели важное государственное и даже международное значение: о них немедленно отправлялись извещения по всей стране, а также за ее пределы разным государям.

           К числу таких мало изученных придворных обрядов относится чин объявления наследника престола. Как известно, все дети царя вели очень замкнутый образ жизни в своих хоромах в окружении своего небольшого двора и своих слуг. На богомолья они выезжали вместе с царицей и другими женщинами царской семьи. Только в возрасте 12-14 лет старший из сыновей царя торжественно, в присутствии всего двора и иностранных послов, объявлялся наследником. С этого времени он мог вместе с отцом присутствовать на приемах иностранных послов, на пирах и праздничных богослужениях. Объявление наследником означало совершеннолетие и давало возможность активно участвовать в придворной жизни, приобретать политический и военный опыт, а также думать о вступлении в брак.

           Младшие сыновья продолжали вести замкнутый образ жизни и выдвигались на первую роль только после смерти старшего брата, как это произошло с младшим сыном Ивана Грозного Федором Ивановичем после трагической смерти царевича Ивана Ивановича.

           К сожалению, пока нельзя назвать точно время возникновения торжественного обряда, связанного с объявлением наследника престола. Известно, что в XVII столетии этот обряд всегда был приурочен к одному из главных праздников годового цикла, к началу Нового года 1 сентября, и соединялся с чином Новолетия. Скорее всего, установление обряда, приуроченного к 1 сентября, можно отнести к концу XV в., когда произошла смена ранее употреблявшегося мартовского года на сентябрьский. В богослужебных Чиновниках Успенского собора Кремля, которые относятся к XVII в., о чине Новолетия сказано, что совершалось «действо против Потребника Киприановского»^[4], [157] т.е. по Требнику, составленному митрополитом Киприаном на рубеже XIV-XV вв.

           Вероятно, князья могли торжественно представлять своих наследников своему окружению и ранее, но об этом никаких упоминаний в летописях нет. Поэтому мы не можем сказать, был ли приурочен такой обряд к церковным праздникам или к семейным событиям.

           Главное торжественное событие конца XV в. — это торжественное объявление великим князем Иваном III наследником своего внука Дмитрия Ивановича, которое произошло в 1498 г. Однако здесь мы имеем дело с другим обрядом — возведением наследника в ранг соправителя. Во-первых, на Дмитрия Ивановича в Успенском соборе были возложены княжеские регалии, во-вторых, следствием венчания его на великое княжение стало употребление по отношению к нему титула «великий князь», в-третьих, обряд 1498 г. совершался не 1 сентября. Поэтому мы не имеем оснований связывать чин возведения наследника на великое княжение с чином объявления наследника, который известен по документам XVII в.

           А вот появление в разрядных записях имени царевича Ивана Ивановича в первый раз 3 сентября 7076 (1568) г.^[5] может говорить о том, что 1 сентября царевич был торжественно объявлен, ведь именно после этого начинаются записи в Разрядах о его участии в военных походах, о службе его приближенных и т.д. Следовательно, обычай торжественно объявлять наследника в день Нового года можно считать установившимся во второй половине XVI в. К периоду, последовавшему за принятием Иваном Грозным царского титула, относится и формирование самого чина венчания на царство и других церемоний, например, чина «шествия на осляти» в Вербное воскресение.

           Описание обряда, совершенного в 1568 г., до нас не дошло, однако можно сказать, что в титуле царевича Ивана Ивановича никаких изменений не произошло. Интересно также, что возраст официального признания совершенно[158]летия царевича не совпадает с совершеннолетием церковным — по церковным канонам совершеннолетие наступает с 12 лет. Так как царевич Иван Иванович родился 28 марта 1554 г., то в сентябре 1568 г. ему было уже 14 с половиной лет. В средние века это был возраст, когда юноши действительно вступали на военную и государственную службу и могли нести ее наравне со взрослыми. Здесь традиции русские мало отличались от западноевропейских: во Франции, например, совершеннолетие короля наступало в 13 лет^[6].

           Документальных известий об объявлении наследником Ивана Грозного царевича Федора Ивановича после смерти старшего брата не имеется. Возможно, это связано не столько с тяжелым горем царя, сколько с тем, что в 1582 г. царевич Федор Иванович был уже взрослым женатым человеком. Известно, что на Руси свадьба традиционно рассматривалась как наступление совершеннолетия, независимо от конкретного возраста вступающего в брак. Поэтому свадьбу царевича Федора Ивановича с Ириной Годуновой можно рассматривать как признание его полноценного династического статуса^[7]. Вероятно, что в данном случае объявления совершеннолетнего царского сына наследником не требовалось.

           Что касается наследника царя Бориса Годунова, царевича Федора Борисовича, то у нас нет никаких сведений об отдельном церемониале объявления его наследником. Известно, что 8-летний царевич Федор вместе со своей сестрой Ксенией впервые был явлен народу в момент торжественного въезда новоизбранного царя в Москву 25 февраля 1598 г. (несмотря на то, что в тот момент Федору не исполнилось еще 12 лет). Видимо, объявлением его наследником можно считать его появление на венчании на царство самого Бориса Федоровича. Царевичу Федору была отведена очень почетная роль — он осыпал отца золотыми монетами. Отметим, что венчание Бориса на царство было назна[159]чено как раз на начало нового года^[8] (по одним сведениям, 1 сентября, по другим— 3 сентября 1598 г.). Это соответствовало и времени проведения церемонии объявления наследника. Выбор этой даты должен был подчеркнуть всю значимость начала правления династии Годуновых как начала новой эпохи.

           В XVII в. точно известны три подобные церемонии. В 1643 г. был объявлен наследник царя Михаила Федоровича, будущий царь Алексей Михайлович. Интересно, что книга царских выходов упоминает царевича Алексея и до официального объявления его наследником. Так, 17 августа 1634 г. имеется запись о том, что царь вместе с сыном выходил в Аптекарский сад^[9].

           О церемониях, сопровождавших объявление царевича Алексея Михайловича в сентябре 1643 г., в русских документах никаких упоминаний пока не найдено, так как ни книги выходов, ни дворцовые разряды за это время не сохранились.

           Однако есть известие о том, что в декабре 1643 г. голштинский герцог Фридерик III в своем письме поздравлял своего «дядю и свойственника» Михаила Федоровича с благополучно состоявшимся объявлением наследника^[10]. Это говорит о том, что 1 сентября 1643 г. 14-летний Алексей Михайлович был объявлен наследником. Об этом были направлены известия иностранным государям, и не случайно первым поздравлял царя Михаила Федоровича именно герцог, который происходил из датского королевского дома и, следовательно, являлся дальним родственником русской правящей династии (по браку датского принца Магнуса и Марии Владимировны), о чем неоднократно упоминает А.Олеарий^[11].

           [160] В 1667 и 1674 гг. были объявлены по очереди сыновья Алексея Михайловича царевичи Алексей и Федор. А преемники царя Федора Алексеевича, его младшие братья Иван и Петр наследниками не объявлялись. Это послужило одной из причин острого политического кризиса весной 1682 г., после безвременной смерти юного царя.

           Объявление наследника престола, подобно всем другим придворным обрядам, имело свой «чин» — подробно расписанный ход церемонии, с указанием всех участников и мест действа. К сожалению, до наших дней дошел только один подобный документ, описывающий последнюю по хронологии церемонию — чин объявления наследником царевича Федора Алексеевича в 1674 г., через 4 года после смерти его старшего брата Алексея Алексеевича в 1670 г.

           Чин объявления царевича Федора Алексеевича был впервые опубликован еще в 1826 г.^[12], затем перепечатан еще раз в 1834 г. в Полном собрании законов Российской империи^[13]. На него ссылаются И.Е.Забелин^[14], С.М.Соловьев^[15] и другие ученые XIX в., однако в трудах исследователей более позднего времени ссылок на этот документ встречается очень мало. Описание объявления Федора Алексеевича есть в книге «Первые Романовы на Российском престоле», где используется первая публикация чина в Собрании государственных грамот и договоров^[16].

           Ни одного отдельного исследования этому чину посвящено не было. Оригинал его хранится в настоящее время в РГАДА^[17]. По стилю этот документ относится к приказному делопроизводству и является, видимо, беловым эк[161]земпляром, написанным вскоре после торжественного события.

           Рукопись в виде столбцов, на 20 листах, написана на бумаге довольно тонкой (на многих листах чернила отдельных букв проступают на обороте), без видимых водяных знаков. Сохранность рукописи вполне удовлетворительная: бумага не пожелтела, хотя в настоящее время имеет сероватые пятна. Некоторые листы по краям имеют надорванности и незначительные утраты. Листы 1 и 9 достаточно ветхие и дублированы на кальку целиком, листы 2,4, 5 и 11 имеют подклейки в нижней части. Все листы имеют с левой стороны следы подшивки и скрепления бечевками. На обороте листы пометок не имеют, за исключением листа 1. На его обороте, в верхнем левом углу (по горизонтали) очень мелким четким почерком, напоминающим устав, в 3 строчки написано название документа:

           «объявление государя царевича

           и великого князя Федора

           Алексеевича во РПГ году»

           На листах 1, 4, 5, 6, 9, 10, 11, 13, 17, 19 и 20 стоят небольшие синие печати, видимо, XIX в., с двуглавым орлом в центре и надписью «государственное древлехранилище» по кругу.

           Рукопись написана достаточно качественными чернилами, так как они не выцвели и не порыжели, как на многих других рукописях XVII в., а сохраняют интенсивный черный цвет. Текст рукописи расположен на листах свободно, бумагу писец явно не экономил. Столбцы написаны скорописью, крупным четким почерком, без исправлений, клякс и других помарок. Исправлений на 20 листах только два: в начале с. 19 слово «сингклит» вставлено на левом поле, и внизу той же страницы слово «полата» зачеркнуто, и далее написано правильное слово «изба».

           Все это, вместе взятое, несомненно, позволяет отнести экземпляр к беловым и определить данную рукопись как подлинник, написанный «по горячим следам» прошедшей церемонии, осенью 1674 г.

           После сравнения рукописного подлинника с публикациями XIX в. можно сделать вывод, что публикации очень [162] качественные: никаких расхождений между рукописным и печатным текстом нет.

           К чину объявления царевича Федора Алексеевича непосредственно примыкает еще один небольшой документ — окружная грамота царя Алексея Михайловича смоленскому воеводе князю Михаилу Голицыну об объявлении народу царевича и о пожаловании по этому поводу служилым людям поместных и денежных окладов^[18]. Она была опубликована одновременно с самим чином в Собрании государственных грамот и договоров.

           Другой документ, который описывает церемонию объявления наследника престола, относится к объявлению старшего сына царя Алексея Михайловича, царевича Алексея Алексеевича в 1667 г. Он был также опубликован в Полном собрании законов Российской империи^[19]. Этот документ по своему стилю не относится к официальному приказному делопроизводству, скорее он является описанием церемонии, сделанным кем-либо из ее участников. Автор — явно человек образованный, так как текст, в отличие от сухого и сдержанного приказного стиля чина 1674 г., содержит многочисленные обращения к Богу, различные отступления, описание эмоций присутствующих и т.д. Скорее всего, автор его — один из многочисленных священнослужителей, участвовавших в церемонии. К сожалению, пока не удалось установить, где в настоящее время хранится рукописный оригинал, которым пользовались составители публикации^[20]. Поэтому нам придется воспользоваться только текстом, напечатанным в первом томе Полного собрания законов Российской империи, несмотря на то, что эту публикацию можно считать значительно устаревшей. Документ имеет длинное название: «О всемирной и сотворшейся в царствующем великом и преименитом [163] граде Москве радости, сиречь, о возжеленном всему христианскому множеству объявлении благородного и благочестивого Великого Государя нашего царевича и великого князя Алексея Алексеевича, всея Великия и Малыя и Бе- лыя Руссии, бывшем в лето от сотворения света 7176, а от воплощения Единосущнаго безначальному Отцу Слова 1667 сентября в 1 день».

           Кроме того, имеются еще описания событий 1 сентября 1667 и 1674 гг. в других источниках. В Книге царских выходов сохранилось описание действа 1 сентября 1674 г.^[21] Здесь подробно описаны парадные одеяния двух главных действующих лиц — царя Алексея Михайловича и его наследника, так называемая «стряпня»— стулья, изголовья, подножья, зонтики, которые носили за царственными особами, а также имеются многие другие интересные детали, отсутствующие в других источниках. К сожалению, выходные книги за сентябрь 1667 г. не сохранились.

           Еще одно описание церемоний объявления наследника частично сохранилось в Дворцовых разрядах. Начало описания объявления царевича Алексея Алексеевича 1 сентября 1667 г. тоже не сохранилось. Описываются только события конца этого дня, происходившие после царского пира (раздача подарков от имени царя и царевича, пожалование придворных напитками, пир у царицы Марии Ильиничны), а также продолжение торжеств, которые происходили 3, 5 и 7 сентября того же года^[22].

           Объявление царевича Федора Алексеевича в Дворцовых разрядах сохранилось полностью^[23] и включает описание торжеств 1-4 сентября 1674 г., причем торжества по случаю объявления наследника были соединены с празднованием именин его сестры царевны Марфы Алексеевны и с празднованием рождения дочери у царицы Натальи Кирилловны, царевны Феодоры.

           Многочисленные делопроизводственные документы, относящиеся к выдаче придворным денежных пожалова[164]ний, корма и праздничных сукон после торжественного объявления царевича Алексея Алексеевича, хранятся в 396 фонде в РГАДА^[24].

           К сожалению, полное сравнение двух обрядов объявления наследников невозможно, несмотря на хронологическую близость документов, так как авторы различных описаний церемоний 1667 и 1674 гг. ставили пред собой совершенно разные задачи. Однако имеющиеся в нашем распоряжении тексты дают нам очень много возможностей для анализа и сравнения.

           Сразу можно сделать вывод, что обряд объявления наследника явно имеет давнюю традицию: он четко разработан и состоит из очень большого числа этапов. Как и другие главные государственные церемонии, чин объявления наследника активно использует сакральное пространство Московского Кремля: торжественная процессия обходит многие церкви, соборы и палаты. Обряд чрезвычайно многолюден, в нем множество участников и зрителей, каждый из которых знает свое место и отведенную ему роль. Подобно свадебным чинам, он задуман так, чтобы в церемонии приняли участие наибольшее число людей. Обряд готовится заранее: в нем участвует все высшее духовенство — члены Освященного собора, на него приглашаются многочисленные гости, в том числе иноземные дипломаты и торговцы. Это говорит о том, что подготовка к объявлению наследника занимала как минимум несколько недель.

           Накануне, 29 августа 1674 г., Алексей Михайлович отмечал именины своего второго сына, царевича Ивана Алексеевича. Царь слушал всенощную во дворцовой церкви св. Евдокии^[25] и жаловал бояр именинными пирогами от имени царевича. Книга выходов отмечает, что именинного [165] стола в тот день не было^[26]. Видимо, это было связано с тем, что торжества в честь царевичей были объединены, и праздничный пир состоялся на следующий день. Не исключено, впрочем, что уже не очень здоровый Алексей Михайлович просто постарался сократить часть утомительных церемоний, совпадавших по времени.

           Книга царских выходов описывает самое начало праздничного дня, которое опущено в сохранившемся чине объявления. После всенощной царь отправляется в хоромы царицы Натальи Кирилловны, где «в 5-м часу дни» происходит его переоблачение для торжественного выхода. Если судить по царскому облачению, эта церемония не относится к числу самых главных, потому что царю подают не платно, а однорядку «сукно скорлат червчат» и становой кафтан «отлас виницейской золотной полосатой по алой земле». Однако дополняется кафтан одной из главных драгоценностей, которые использовались в самых важных случаях, — «ожерелье пристежное алмазное первого наряду».

           Сохранилось в книге выходов и описание одежды царевича Федора, которая была на нем в тот знаменательный день: «однорядка, сукно скорлат ал ...кафтан становой, камка кизилбаская по серебреной земле травы шелковы с золотом... ожерелье стоячее с запоны, ожерелье пристежное с каменьи»^[27]. Описание одеяния царя и его старшего сына Алексея в 1667 г. значительно короче, так как выше было сказано, что выходные книги за 1667 г. не сохранились. Неизвестный автор сочинения «О всемирной радости» не ставит перед собой чисто практической цели досконально описать царское одеяние, в отличие от тех, в чьи обязанности входило вести выходные книги. Он ограничивается замечанием, что «платье на Великом Государе и на сыне его Государевом, благоверном царевиче, в то время было опашни червчатые суконные, нашивки и кружева жемчужны». Хотя царские одеяния первого наряда в обоих случаях не использовались (они предназначались в основном для приемов во дворце, а не для выходов на площади), [166] обращает на себя внимание использование приличествующих царственным особам цветов — алого, красного и золотого, что отличает 1 сентября от обычных выходов в дни больших церковных праздников.

           Начинается торжественный выход с того, что из хором царицы царь и царевич идут через царевичевы хоромы в Малые Новые хоромы, откуда царь выходит в переднюю палату Теремного дворца, которая в книге выходов называется Комната^[28], где его уже ожидают придворные. В 1667 г. действие начиналось там же: «в передней Его Царского Величества, верхней каменной палате, в третий вышеявленного дня час»^[29].

           «И посидев немного, Великий Государь изволил встати и помолился», а затем обратился к придворным с речью о своем намерении царевича Федора Алексеевича «всемогущему Господу Богу дать в послужение, и ввести его во святую соборную и Апостольскую церковь» и объявить его «всяких чинов всего Московского Государства людям»^[30]. В чине 1674 г. называются только присутствующие в передней палате придворные чины, от бояр до спальников. В описании церемонии 1667 г. уточняется, что речь царя обращена в первую очередь к «Его Царского Величества подданным царевичем, Грузинскому Николаю Давыдовичу, Касимовскому Василию Арослановичу и сыну его Никифору Васильевичу, Сибирским Петру и Алексею Алексеевичам»^[31].

           После этой речи Алексей Михайлович идет во дворцовую церковь Спаса Нерукотворного^[32], а оттуда — обратно в свои хоромы. Придворные ждут его в передней палате. Чин 1667 г. уточняет, что только «ближние бояре их Государского пришествия ожидали в той же передней полате, а бояре и окольничьи и думные люди ожидали во святой Не[167]рукотворенного образа Спасителева церкви, что у Великого Государя на сенях»^[33].

           После этого царь опять выходит из комнаты в переднюю палату, уже в сопровождении своего сына. Здесь появляются другие участники обряда — дядьки царевича Федора, князь Федор Федорович Куракин и думный дворянин Иван Богданович Хитрово, которые ведут царевича под руки (в чине 1667 г. по каким-то причинам не упоминаются имена дядек царевича Алексея Алексеевича). Интересно отметить и именование царевича в тексте «Государем», и его выход, во всем аналогичный царскому выходу, в сопровождении придворных высокого чина, которые должны поддерживать царевича под руки. Напомним, что царевич Федор родился в 1661 г., и ему в 1674 г. исполнилось 13 лет. Некоторые историки ошибочно считали это свидетельством слабости и болезненности сыновей царя Алексея Михайловича, однако на самом деле эти сопровождающие означают только необыкновенную торжественность момента и стремление приблизить ранг объявляемого наследника к рангу самого государя. В книге выходов упоминается также посох, на который в тот день опирался царевич: «посох индейский резной, рога оправлены золотом с каменьи»^[34].

           Об этом же стремлении подчеркнуть важность происходящего говорят и приветствия придворных государю и его наследнику: «бояре и окольничие и думные люди здравствовали и кланялись в землю».

           После приветствий царь и царевич опять отправились в дворцовую церковь Спаса Нерукотворного Образа и прикладывались к иконам. Затем началось торжественное шествие на Соборную площадь, причем новый архимандрит Троице-Сергиева монастыря Викентий нес перед царем чудотворную икону Спаса Нерукотворного, взятую из церкви, а певчие дьяки «пели демеством». Дворцовые разряды говорят, что именно в этот день Викентий был переведен из Владимирского Рождественского монастыря в Троице-Сергиев монастырь на место бывшего архимандрита Фео[168]досия^[35], так что назначение его для несения перед царем образа Спаса было большой честью. В 1667 г. икону перед царем нес архимандрит кремлевского Чудова монастыря Иоаким. Выбор этих архимандритов для данной церемонии, конечно, далеко не случаен: в Троице-Сергиевом монастыре царских детей крестили в XVI столетии, а в XVII крещение стали совершать в Чудовом монастыре. Так что они имели прямое отношение к самым важным моментам в жизни царских наследников.

           Интересен и выбор иконы Спаса Нерукотворного из дворцовой церкви. Дело в том, что в описании обычного чина Новолетия первой половины XVII в. упомянуты совсем другие святыни: кроме образа Симеона Столпника, выносились «образ пречистой Богородицы писма Петра чюдотворца да Петра митрополита, да Ионы митрополита, да крест хрустальной, другой письменой, да моление о народе Пречистой Богородицы»^[36]. Интересно, что почти все перечисленные здесь реликвии поддаются точной идентификации и хранятся сейчас в собрании музеев Московского Кремля^[37]. Их символика совершенно очевидна: они являются реликвиями московских святителей — святых покровителей Москвы и всего Русского государства. В чиновниках второй половины XVII в. упоминается о выносе к действу Нового лета другой известной святыни — образа Богородицы Влахернской, которая была привезена из Константинополя в 1653 г.^[38] Образ же Спаса Нерукотворного, использованный 1 сентября 1674 г., не государственная, а семейно-династическая реликвия: по преданию, этот образ был привезен в Москву самой Софьей Палеолог. Украшенный драгоценным окладом, он хранился в домашней церкви царской семьи.

           В чине подробно описывается маршрут шествия: «деревянною лестницею и из-за преграды постельным крыль[169]цом и с Красного крыльца лестницею, что подле Грановитыя полаты». Книга выходов указывает, что царь и царевич шли «с Верху, с Каменного крыльца... по лестнице и по рундукам, и по Постельному крыльцу, и по рундукам же и по лестницам». Такой же маршрут указывает и описание церемонии 1667 г.: «Постельным крыльцом и лестницею подле Грановитой полаты и рундуками в соборную и апостольскую Успения Пресвятой Богородицы церковь». Необходимо отметить, что этот маршрут полностью совпадает с маршрутом шествия во время самой главной церемонии — венчания на царство, когда царь тоже спускался с Красного крыльца.

           Путь шествия, как и во время венчания на царство, был постлан коврами персидскими, его кропили водой священники Благовещенского собора — домашней церкви царя. Единственный обряд, который отсутствует в чине объявления наследника, — «бережение царского пути», который обычно охраняла специально назначенная группа бояр. «Бережение пути» боярами было обязательным во время венчания на царство и государевой свадьбы. Однако упоминаются «стрельцы с знамены и с длинными пищали», и «стольники и полковники и головы Московских же стрельцов... с сабли без пищалей» «в цветном в служилом платье». Видимо, они и должны были следить за тем, чтобы никто не переходил шествию дорогу, что издавна считалось на Руси дурной приметой.

           В чине 1667 г. сказано: «А в то время их Государского до Соборной святой церкви шествия, именем Государя Царевича, боярин князь Иван Петрович Пронской спрашивал о здоровье стольников, и стряпчих, и дворян Московских, и всяких чинов людей»^[39]. Здесь особенно важно, что традиционный вопрос задается впервые от имени наследника, а не от имени самого царя, что также должно подчеркнуть важность происходящей церемонии. Иноземцы в документе 1667 г. подробно не перечисляются, так как событие уже было возведено в ранг международного — в обряде при[170]нимали участие, кроме патриарха Московского, и два вселенских патриарха.

           Чрезвычайно подробно перечисляются зрители, присутствовавшие на Соборной площади во время прохождения процессии, в чине 1674 г.: «иноземцы начальные люди и торговые иноземцы», а также иностранные послы — датский и польский резиденты. Дворцовые разряды добавляют: «етмана Белороскаго и Малоросийского Ивана Самойлова дети да посланник Литовский с товарищи»^[40]. Присутствие послов иноземных держав должно сразу придать всему происходящему международное значение. Стремление русского правительства оповестить Европу, и в первую очередь ближайших соседей, обо всем происходящем как можно быстрее совершенно очевидно. Оно еще больше подчеркивается тем, что через некоторое время по государеву указу дьяки подходят спрашивать послов о здоровье, что заставляет вспомнить церемониал посольской аудиенции, где вопрос о здоровье был не только обязательным, но и ритуальным, наряду с вопросом о здоровье иностранного монарха. Царь, посылая к послам боярина Б.М.Хитрово, велит им сказать, что «они видели сами Государя Царевича пресветлыя очи и какого Великий Государь возрасту, и они б о том писали в свои государства нарочно»^[41]. Упоминание именно датского и польского посланников тоже не случайно: Польша — ближайший западный сосед России, а Дания — не только союзник, но и единственное государство, чья династия состоит с русской в родстве. Следовательно, происходящее имеет для них особую важность.

           В 1667 г. в Успенском соборе царя и его сына уже ожидали три патриарха: Иоасаф Московский, Макарий Антиохийский и Паисий Александрийский^[42], в 1674 г. — патриарх Московский Иоаким «во облачении» со всем Освященным собором (имена представителей высшего духо[171]венства перечислены в Дворцовых разрядах) и певчие дьяки, которые пели многолетие.

           К сожалению, ни в одном из источников, описывающих церемонии 1667 и 1674 гг., не описано патриаршее облачение. Однако сохранившиеся описания празднования Новолетия в середине XVII в. оставили нам описание необыкновенно торжественного облачения патриарха Никона 1 сентября 1655 г.: «Стихар золотой новой, параманд, патрахил и пояс и поручи и полица болшое все низаное, сак болшой Фотиевский, амфор болшой, панагия цареградская и крест, митра болшая»^[43]. Хотя по церковным канонам Новолетие не относилось к числу великих праздников, здесь явно описывается «большой наряд» патриарха, который предназначался для самых главных торжеств. Например, «большой саккос», созданный в начале XV в. для митрополита Фотия (сейчас он хранится в Оружейной палате), использовался главами церкви до конца XVII в. во время самого главного торжества — венчания на царство. Это говорит о большой пышности даже рядового празднования Новолетия. Нет сомнения, что в 1667 и 1674 гг. облачения патриархов были не менее роскошными и показывали общегосударственное значение торжества.

           Алексей Михайлович и Федор прикладывались к иконам и к «чудотворцевым мощам», получили благословение патриарха. В чине 1667 г. все реликвии собора перечислены подробнее, царь и царевич целовали «святые иконы и цельбоносную Спасителя нашего Иисуса Христа ризу и чудоточивыя великих Архииерарх Петра и Ионы и Филиппа Московских и всея Росии чудотворцев мощи». Поклонение мощам московских святителей Петра, Ионы и Филиппа говорит о том, что происходит важнейшее событие, которое находится под покровительством главных святых Московского государства, а упоминание о такой реликвии, как риза Христова, придает всему общехристианское значение.

           Однако основное действие происходит не в Успенском соборе, а на Соборной площади перед папертью Архан[172]гельского собора, «идеже обычай на каждый год благодарное и молебное о новом лете славословие возсылать всех благ виновному Триипостасному Свету»^[44]. В данном случае вся Соборная площадь представляет собой сакральное пространство, подобное храму.

           Книга выходов упоминает, что пока патриарх «кресты и честные иконы... отпускал к действу Нового лета», царь и царевич «в то время сидели у Ризы Господни»^[45], т.е. во дворцовой церкви Ризположения, расположенной рядом с Успенским собором^[46].

           Дворцовые разряды упоминают имена представителей высшей знати, которые следовали за царем на Соборную площадь: «царевич Сибирский Алексей Алексеевич да царевич Михайло Васильевич Касимовский». Среди бояр поименно названы И.А.Воротынский, Ю.А.Долгорукий, И.Б.Троекуров, К.П.Нарышкин, Б.М.Хитрово, А.С.Матвеев, П.С.Урусов^[47]. О других присутствующих Дворцовые разряды говорят: «именитой человек Григорей Дмитреев сын Строгонов да гости все»^[48]. Это означает стремление царя придать торжеству характер всенародного празднества: «оказывали Государя царевича... всему Московскому государству и иноземцам»^[49].

           В описании церемонии 1667 г. чрезвычайно подробно перечислено, кто из придворных и гостей где стоял: «А по правую сторону Государских мест и по другую сторону Патриарших рундуков, устроены были перила деревянныя писаны золотом и красками, а в них по обе стороны стояли Митрополиты, Архиепископы, Епископы, Архимандриты, Игумены, Протопопы, Иереи и весь церковный причт. А с правой стороны Государских мест стояли Царевичи, и бояре, и окольничьи, и думные и ближние люди. А на рундуке, [173] что к соборным церквам, стояли стольники и стряпчие и дворяне Московские и жильцы и приказные и всяких чинов люди. А по другую сторону за перилами стояли полковники и головы стрелецкие и полуголовы в ратном платье. А на рундуке, что меж соборных церквей, стояли иноземцы Полковники и Подполковники и иных чинов начальные многие люди».

           На Соборной площади уже были установлены аналои и два царских места «о трех степенях... обито червчатым бархатом и прикрыто ковром золотным персидским». Установление царских мест на площади приравнивает ее к Успенскому собору, где стоит моленное место царей — знаменитый Мономахов трон, где цари слушали службу после венчания на царство. Третье место— патриаршее, оно покрыто ковром и орлецом. Сохранились описания подобных мест, ставившихся 1 сентября в другие годы: «Поставляют место царское шатерничеи а обито бархатом червчатым, а другое место патриаршее с ковром мелкотравным со зверьми»^[50].

           Патриаршее место имеет только две степени. Эта маленькая деталь очень хорошо характеризует взаимоотношения высшей светской и церковной власти. В 1547 г., во время венчания на царство Ивана Грозного, места царя и митрополита Макария имели одинаковое количество ступеней, стояли на одном уровне и отличались только цветом покрывающей их ткани, что хорошо видно на миниатюре Лицевого летописного свода. Во второй половине XVII столетия светская власть уже подчеркивает свое явное превосходство, и патриарх Иоаким сидит ниже Алексея Михайловича. Кроме того, в начале действа на площади все члены Освященного собора «Великому Государю творили поклонение по два по два по трижды, также и Государю царевичу по два по два по трижды», причем самому патриарху кланяются потом.

           Патриарх Иоаким кадит сначала самого царя и царевича, а потом «их Государския стрепни шапки и посохи». Эти [174] предметы (в их число кроме шапок и посохов входят еще колпаки) подробно описаны в книге государевых выходов^[51]. На царевиче Федоре Алексеевиче была «шапка горлотная; колпак низан жемчюгом с запоны алмазными и с каменьи, отца его Великого Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича... посох индейский резной, рога оправлены золотом с каменьи». В данном случае, эти предметы, видимо, выполняют очень важную роль царских регалий — венца и скипетра. Кроме того, упоминаются и другие предметы «стрепни», которые несли за государями: «стулы с кистми, зголовьи, подножьи бархатные, солнешники». Интересно, что царевичу выдается головной убор из гардероба его отца. Это может быть связано как со стремлением возвысить и подчеркнуть статус царевича-наследника, так и тем, что в гардеробе царевича до объявления просто не было подобающих случаю уборов, с «жемчюгом с запоны алмазными и с каменьи».

           Во время последующих чтений — «паремий Исаина пророчества того настоящего дня» — государь и его сын сидят, что подчеркивает их значение как персон сакральных. Царское место было уже описано выше, а царевичу поставлены были «места складные без подушек». Евангельские чтения читал сам патриарх Иоаким, одновременно происходил обряд водосвятия. Потом патриарх осенял образом Спаса все четыре стороны света по три раза.

           После молебна приступили к поздравлениям и произнесению речей. Сначала речь говорил патриарх, потом певчие дьяки пропели многолетие всей царской семье, затем с ответной речью к патриарху обратился царь. После царя речь произносил царевич Федор, а «изговоря речь, отцу своему Государеву Великому Государю учинил поклонение, и Великий Государь сына своего Государева ... изволил целовати во главу крестообразно».

           В 1667 г. особое значение придавалось речам вселенских патриархов: «А поздравления речь от лица всего Освященного собора говорил греческим диалектом, по пись[175]му святейший Кир Паисий, Папа и Патриарх Александрийский и Судия Вселенский. А славянским языком ту речь Великим Государям объявлял Преосвященный Павел, митрополит Сарский и Подонский, по переводному письму».

           Особо умиляется автор описания церемонии 1667 г. речи царевича Алексея Алексеевича, который «яко светлосиятельная луна, стояща перед пресветлым солнцем, отца своего Государя, Великого Монарха, изрядным благоукрашением словес мудрых возвеселил, и сигклита собрание и всенародное христианское множество известием благословения своего Государя ко благодарению Божию подвиг»^[52]. Автор восклицает: «Кто бо тогда от православных зряет благочестивую оную Государеву ветвь, исполненну благоразумия плода перед лицем отца своего Государя, сице превысочайшаго повелителя и Монарха благочинно предстоящу и благоразумныя словеса, яко росу небесную посылающу, на славословие ко всех Зиждителю сердцем не обратися? Кто от розумия внимающих, видя пречестнейшего Великого Государя, Христианского Его Царского Величества отрасль рождшему Его, так Вельможнейшему Обладателю сладкоречивые гласы приносяща и сими всех увеселяюща и радостному умышлению не подвигся. Вси благоразуием веселыя слезы по ланитома точаху и желательное благодарение к народосодетелю и всевидцу Всех, Богу, о сем возсылаху». В этом панегирике обращает на себя внимание сравнение царя с солнцем, а наследника его — с месяцем. Оно, с одной стороны, традиционно для народной поэзии, а с другой — является свидетельством авторитета царской власти во второй половине XVII в.

           Четвертая по счету в обоих случаях была речь от имени придворных. В 1667 г. с нею выступал князь Никита Иванович Одоевский, в 1674 г.— ближний боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий.

           К сожалению, хотя бы краткого изложения этих речей ни в одном документе нет. Сохранились только слова, с которыми патриарх обращался по обычаю к царю 1 сентября. [176] Он молился «о вселенском устроении и о благостоянии, святых божиих церквах, и о вашем государеве многолетнем здравии ...и о болярех и о христолюбивом воинстве и о всем православном христианстве», желал, чтобы Бог «царство бы ваше устроил мирно и немятежно во благоденствии и во изобилии плодов земных»^[53]. Особое внимание уделялось таким пожеланиям, как победа царя над врагами и благополучие всей царской семьи в новом году: «здрав был с своею государевою царицею и великою княгинею, а с нашею великою государынею, и своими государевыми благородными чады: с царевичем и с царевнами». Завершались обычно новогодние пожелания патриарха царю словами: «Здравствуй, государь, нынешний год и в предыдущая многая лета в род и род и во век!»^[54]

           По окончании действа на площади, шествия светское и церковное разделялись. В 1667 г. вселенские патриархи и члены Освященного собора удалились в Успенский собор, а «Великий Государь и сын Его Царского Величества, Государь царевич шли за Всемилостивого Спаса образом в церковь Пречистой Богородицы честного и славного ея Благовещения, что у них Государей на сенях»^[55]. Через Благовещенский собор они прошли в Столовую избу и «изволили сесть на своих Государских местах, а царевичам и боярам и окольничьим и думным людям велели сесть по лавкам, и после того велели им придти к своим Государским местам». После этого состоялось объявление о денежных придачах к окладам разных чинов придворных и служилых людей. Возведения в новые придворные чины при объявлении Алексея Алексеевича по каким-то причинам не последовало.

           В чине 1674 г. упоминается не сама Столовая изба, а ее «проходные сени», где и происходили все царские пожалования и награждения. Дядьке царевича Федора, думному дворянину Ивану Богдановичу Хитрово был пожалован [177] чин окольничьего, стряпчему князю Я.А.Голицыну — чин стольника, полуголове И.М.Вешнякову, по просьбе патриарха, — чин стряпчего. Всем остальным, от бояр до всяких чинов служилых людей, было объявлено о придачах к окладам, которые немного меньше придач 1667 г. (думные дворяне в 1674 г. получили по 50 рублей). Отдельно выделен второй дядька царевича Федора, князь Ф.Ф.Куракин, который получил денежного жалования «полтораста Рублев»^[56]. В этот же день состоялось переведение на новые должности представителей высшего духовенства. Новых архимандритов получили Троице-Сергиев, Новоспасский и Андроников монастыри^[57].

           Документ 1667 г. упоминает очень интересные подробности, связанные с последней частью царского выхода. «А из Столовой избы Великий Государь и сын Его Царского Величества, благоверный Государь царевич шли за иконою всемилостивого Спаса в Соборную нерукотворного его образа церковь, из той святыя церкви в свои Государские хоромы. А во время их Государского от Благовещения пресвятой богородицы церкви и до столовой и до их Государевых хором шествия перед ними, Великими Государи, пели их Государевы певчие дьяки канони Воскресению Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, что поется в самый светлосиятельный день живоносныя Пасхи, зело благочинно и сладкопесенно». По церковным канонам 1 сентября пасхальные песнопения исполняться не могут, и никаких упоминаний об их исполнении в день новолетия в другие годы нет. Это значит, что по желанию государя день объявления наследника был приравнен к величайшему из годовых православных праздников.

           Книга выходов за 1674 г. описывает возвращение царя и царевича Федора в личные покои: «а из Столовой ... изволили итить через сад в Проходныя сени, мимо Золотыя полаты Государыни Царицы, на Передний рундук Государыни ж Царицы; а с рундука изволили итить в церковь преподобномученицы Евдокии». Итак, завершилось празд[178]ничное шествие в той же домашней церкви, где царь накануне слушал всенощную.

           «И в церкви поставя образ, изволили итить Государыни Царицы и Великия Княгини Наталии Кириловны в хоромы». Частое упоминание царицыных церквей и палат заставляет думать, что если бы была жива родная мать царевича Федора Алексеевича, то ее роль в церемонии была бы выявлена более отчетливо. Действительно, отрывки дворцовых разрядов 1667 г. упоминают о пире в Золотой палате у царицы Марии Ильиничны, куда были приглашены все приезжие боярыни, сидевшие без мест. Особенно подчеркивается, что «ела Грузинская царица Елена Леонтьевна». После застолья к ней домой был еще отправлен стольник «с ествами»^[58].

           Однако в начале сентября 1674 г. царица Наталья не могла показываться на людях, так как находилась на последнем сроке беременности: 4 сентября она родила царевну Феодору. Поэтому пир у царицы из церемониала 1674 г. был исключен. Видимо, дело ограничилось поздравлением пасынка в ее личных хоромах. Не случайно именно в них начинается и заканчивается царский выход, а также происходит переоблачение Алексея Михайловича. Второй раз царь переодевался в хоромах жены в опашень и ферези, чтобы идти на следующий выход: к литургии в Успенский собор.

           Царевич Федор на этом выходе не присутствовал, так как он побывал на службе в дворцовой церкви Ризположения еще «преж действа»^[59]. Дворцовые разряды говорят, что в тот день торжественные службы, которые вели митрополиты и епископы, прошли во всех кремлевских церквях и монастырях: в Благовещенском соборе служил Корнилий, митрополит Новгородский, в Вознесенском монастыре — Павел, митрополит Сарский и Подонский, в Архангельском соборе — Иоаким, епископ Сербословенский^[60]. После окончания церковных служб государь приказал стрельцам [179] «с батожьем» сопровождать все иконы до тех храмов, откуда они были взяты.

           Завершается описание праздничного дня в чине объявления Федора известием о том, что царь пригласил «святейшего патриарха с властьми и своего Государского сингклита к столу». На этом документ заканчивается.

           Зато книга выходов говорит о третьем в тот день переодевании Алексея Михайловича в опашень и ферези «холодные», т.е. комнатные, а также о том, что пир происходил в Грановитой палате, как в дни величайших торжеств — венчания на царство и свадьбы. Ели все без мест^[61], что опять заставляет вспомнить о венчаниях на царство и свадьбах, где это обычно оговаривалось специальным царским наказом в Разрядный приказ не принимать челобитные о местнических спорах, возникших в эти дни. Это особенно важно отметить потому, что в числе многочисленных приглашенных к столу были «именитой человек Григорей Дмитреев сын Строгонов да гости», что могло вызвать неудовольствие знати. В 1667 г. пиров было проведено два, о чем будет сказано ниже.

           Хотя царевич Федор на пиру в Грановитой палате не присутствовал, ему с царского стола с оружничим Б.М.Хитрово был отправлен сыр (надо напомнить, что сыр, т.е. творог, был ритуальной едой, с которой начиналась трапеза во время свадебного обряда). Разряды отмечают, что к духовнику государя, благовещенскому протопопу Андрею Савиновичу Посникову, были отправлены посылки и от имени царя, и от имени патриарха. Он по каким-то причинам в торжественной службе не участвовал, так как разряды упоминают имена двух других священников Благовещенского собора. Иностранным послам блюда с царского стола в тот день не посылали, разряды говорят только о посылке к «етманским детям Ивана Самойлова»^[62]. Видимо, в данном случае все посылки предназначались только для подданных царя, а не для иноземцев.

           [18] После стола началась церемония раздачи даров от царя патриарху. Эта церемония совсем не отражена в чине 1674 г., а в разрядных записях упомянута очень кратко. Зато она очень подробно описана в разрядах 1667 г., когда состоялось объявление царевича Алексея Алексеевича^[63].

           В 1667 г. в Грановитой палате после стола от имени царя всем трем патриархам были преподнесены одинаковые дары: «по кубку с кровлею, по бархату зеленому гладкому, по 2 отласа, по камке, по 2 сорока соболей», и такие же от имени царевича Алексея Алексеевича, но с добавлением второго отреза камки и «бархата золотного Турского». Дары были поднесены также всем членам Освященного собора «по росписи»^[64].

           Дарение вселенских патриархов продолжалось потом в личных хоромах государя, куда они были приглашены после пира. В передней палате дары им вручал сам царевич Алексей: вселенским патриархам — «по бархату рудожелтому двоеморхому», патриарху Иоасафу — «бархат зеленый двоеморхий». После этого патриархи отправились к себе, причем сам царь пошел их провожать «на деревянное крыльцо», что было великой честью, которая оказывалась только представителям правящих династий. Царевич Алексей Алексеевич продолжал принимать гостей: «в передней же... жаловал водкою и романеею бояр, и окольничих и думных и ближних людей»^[65].

           На этом описания торжеств 1667 г. не заканчиваются. 3 сентября в Грановитой палате состоялся еще один пир, где кроме придворных, были люди низших чинов: «и дворяне Московские, и жилцы да посадские люди всех сотен». Сидели они, конечно, на наименее почетных местах — «в кривом столе» около двери. Известие о присутствии на пиру в Грановитой палате посадских людей уникально, так как ничего подобного ни во время венчания на царство, ни во время свадеб не было.

           [181] Через несколько дней, 7 сентября 1667 г., в Грановитой палате состоялся еще один пир, на котором государь велел быть «полковником и головам стрелецким, и полуголовам и Греченам торговым людям. А Греченя сидели меж голов стрелецких». Приглашение во дворец греческих купцов и их довольно высокое место за столом, несомненно, связано с присутствием в те дни в Москве двух вселенских патриархов. Кроме них, присутствовали и другие иноземцы, но неправославные немцы, «генерал, и полковники рейтарские и салдацкие, и дохтура, и подполковники рейтарские и салдацкие и началные люди», сидели все в кривом столе.

           Через несколько дней, в праздник Рождества Богородицы, 8 сентября 1667 г., царевич Алексей Алексеевич присутствовал вместе с отцом на обедне во дворцовой церкви, посвященной этому празднику^[66]. С этого времени начинаются постоянные упоминания о его присутствии во время тех или иных придворных церемоний и церковных праздников.

           В начале сентября обычно праздновались именины царевны Марфы Алексеевны. В 1667 г. царь отмечал именины дочери 5 сентября, а в 1674 г. — в пятницу 4 сентября, причем празднование было необыкновенно торжественным и отличалось от записей других лет. В 1667 г. именинные пироги и «ества» от ее имени присылались вселенским патриархам. Царь и царевич Алексей жаловали бояр именинными пирогами уже вместе^[67].

           В 1674 г. в тот день не было выходов царя и царевича в соборы к литургии, но службы состоялись одновременно в Успенском и в Архангельском соборах, в Вознесенском и Новоспасском монастыре, а также в церкви Николы у Столпа. На этот же день было назначено избрание нового Казанского митрополита. В передней палате царь жаловал [182] придворных пирогами и водками, к представителям духовенства был отправлен «с чарки и с кубки» Б.М.Хитрово. Кроме того, все придворные получили в тот день по две подачи, «по кормовой да по хлебной». Именинные пироги были посланы детям гетмана, Грузинской царице Елене Леонтьевне, женам царевичей Касимовских и Сибирских, боярыням, а также царскому духовнику.

           Царевич Федор Алексеевич жаловал именинными пирогами сестры своих придворных^[68], а остальные были в тот день у него «у руки». Дворцовые разряды отмечают в этот день и уникальное явление: в праздновании именин царевны Марфы принял участие еще и юный царевич Иван Алексеевич, которому было всего 8 лет. Он до того официально не появлялся перед придворными, однако запись о том, что царевич Иван тоже жаловал пирогами своих стольников, была занесена в разрядные книги. Сама именинница жаловала пирогами женскую часть придворного штата — «мам, и боярынь верховых и казначей». К царевне был послан от царя со «столом» Б.М.Хитрово^[69]. Конечно, это происходило и в другие годы, однако записей в разрядах обычно не удостаивалось. Несомненно, что такое широкое празднование именин одной из царевен было связано исключительно с тем, что за несколько дней до того ее брат Федор был объявлен наследником.

           Широко отмечалось и рождение у царицы Натальи Кирилловны третьего ребенка, дочери Феодоры, которое произошло 4 сентября 1674 г., хотя это событие вряд ли могло иметь какое-то значение для укрепления правящей династии^[70].

           В последующие дни было необходимо срочно отправить грамоты о состоявшемся объявлении наследника за границу, а также к воеводам всех городов. В 1674 г. уже 2 сентября царь дал указание думному дьяку Поместного приказа Герасиму Дохтурову написать и отправить окруж[183]ные грамоты по разным городам с извещениями об объявлении наследника и о пожаловании служилым людям поместных и денежных окладов по этому случаю, о чем есть запись в Дворцовых разрядах.

           Сохранились две такие грамоты. Первая адресована смоленскому воеводе Михаилу Голицыну и датирована 5 сентября 1674 г.^[71] О всех пожалованиях велено немедленно объявить в Смоленске в съезжей избе, созвав для этого служилых людей, шляхту и всех «смольнян». Учитывая роль Смоленска как западного форпоста Русского государства, можно предположить, что эта грамота была написана и отправлена одной из первых. Приписка внизу грамоты говорит, что она была «отнесена к боярину к Кириле Полуехтовичу на двор», так как царский тесть К.П.Нарышкин был несколько лет воеводой в Смоленске, и видимо, отвечал за то, чтобы царский указ был там объявлен незамедлительно. Вторая грамота тоже связана с семьей Нарышкиных, она адресована двинскому воеводе Ф.К.Нарышкину и сообщает о рождении царевны Феодоры и об объявлении Федора Алексеевича. Эта грамота, находящаяся в РГАДА, является черновиком отпуска и датирована 10 сентября 1674 г.^[72] Двинский воевода, в чьем ведении находился Архангельский порт, тоже должен был получить извещение о важных династических событиях одним из первых.

           Хранящиеся в фонде Оружейной палаты в РГАДА документы говорят о награждении всех придворных и других чинов, присутствовавших на объявлении царевича Алексея, царскими подарками — так называемыми «праздничными сукнами». Эти выдачи происходили в течение нескольких месяцев после торжества, с сентября 1667 по март 1668 г.^[73] Уже 11 сентября царь указал выдать «сукна вельми добре с Казенного приказа» дворцовой прислуге. Крестовые и певчие дьяки, а также комнатные истопники, постельные, столовые и сенные истопники и сторожи получили «кармазина по образцам, комнатным сторожем [184] сукна против того, каковы им даны в праздничные сукна в треть того»^[74]. 25 сентября царь указал выдать по 10 аршин камки стрельцам, которые поздравляли сына государева^[75]. 12 октября датирован документ о пожаловании присутствовавших на торжестве протопопов и дьяконов^[76]. В ноябре 1667 г. раздавали пожалования московскому духовенству, причем раздача шла в строгом порядке: сначала пожаловали причт Казанского собора, потом кремлевских церквей Спаса Преображения, Федора Стратилата на Троицком подворье, Николы Гостунского, Александра Невского, потом причт собора Василия Блаженного и церкви Черниговских чудотворцев^[77].

           В заключение попробуем кратко изложить выводы, которые можно сделать из изучения и сравнения документов 1667 и 1674 гг. о чинах объявления царевичей. Во-первых, чин объявления царского наследника — чисто светская церемония, хотя в ней участвует патриарх и Освященный собор. Можно отметить также, что во второй половине XVII в. светская власть очень активно подчеркивает свое превосходство над духовной. В 1667 г. это явно связано с решением дела патриарха Никона, ради суда над которым и приехали в Москву вселенские патриархи.

           Единственная церковная реликвия, которой уделяется большое внимание во время церемонии объявления наследника, — чудотворный образа Спаса Нерукотворного. Не случайно в чине объявления наследника не используются многочисленные святыни Успенского и Благовещенского соборов, а выносится икона, которая хранится в домашней царской церкви, которая недоступна даже для большинства придворных. Это подчеркивает именно семейно-династический характер торжества. В чине объявления наследника, в том виде, в котором он сложился ко второй половине XVII в., явно превалирует идея преемства династии. Это подчеркивается и титулованием царевича [185] «Государем», и именованием его «царевичем... всея Великия и Малыя и Белыя Русии».

           Многочисленные моменты сходства позволяют сравнивать чин объявления наследника с чинами свадебными и с чинами венчаний на царство. Упоминание о том, что присутствовавших при обряде иностранных послов спрашивали о здоровье от имени царя, заставляют вспомнить и обряд приема иностранных послов.

           Несомненно, что эти интересные документы, связанные с объявлением наследника престола, нуждаются в дальнейшем изучении.