Материалы о купеческом быте средневековой Москвы

Автор
Перхавко Валерий Борисович
Perkhavko Valeriy Borisivich

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVII XVI XV XIV XIII XII

Библиографическое описание:
Перхавко B.Б. Материалы о купеческом быте средневековой Москвы // Связь веков: Исследования по источниковедению истории России до 1917 года. Памяти профессора А.А.Преображенского: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.В.Семенова. М., 2007. С. 51-86.

Текст статьи

[51]

В.Б. Перхавко

МАТЕРИАЛЫ О КУПЕЧЕСКОМ БЫТЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ МОСКВЫ[*]

           Бытовая сторона жизни торговых людей русского Средневековья (особенно для периода ранее XVII в.) пока остается недостаточно изученной. И прежде всего из-за весьма ограниченной источниковой базы. В письменных источниках XII-XIV вв. практически нет свидетельств об условиях жизни первых представителей купечества Москвы. Лишь с конца XV в. появляются лаконичные упоминания об усадьбах московских купцов (например, о дворе гостей-сурожан Весяковых при описании пожара на Большом посаде). Поэтому в процессе реконструкции купеческого быта той ранней поры приходится полагаться в основном на археологические материалы, широко использующиеся при изучении торговли средневековой Москвы^[1]. При выделении среди остатков раскопанных жилищ комплексов, которые могли принадлежать купцам, археологи ориентируются на находки импортных изделий, привозных монет, торгового инвентаря. В результате археологических раскопок в Зарядье остатков купеческой усадьбы XVI в., были обнаружены: металлические гири, безмен; деревянные счетные бирки; обломки среднеазиатской, татарской и арабской глиняной посуды; ножи с клеймами западноевропейских мастеров; несколько свинцовых товарных пломб, прикреплявшихся к рулонам сукна^[2].

           [52] Лишь с XVII в. при локализации купеческих усадеб Москвы можно использовать материалы переписных книг, а также планы города. Пока не обнаружено никаких следов писцовых описаний столицы России XVI в. Они сохранились лишь для более позднего периода, после Смуты начала XVII в. Самая ранняя из дошедших до нас переписей московских дворов, датирующаяся 1620 г. и не имеющая начала, содержит лаконичные сведения о владельцах, расположении и общих размерах усадеб. И.Е.Забелиным были обнародованы выписки из пошлинных книг Печатного приказа 1620 г. и описание городских рядов 1626 г. с информацией о торговых лавках. Опубликована также переписная книга Кадашевской слободы 1630-1631 гг. В переписной книге Москвы 1638 г. зафиксирован состав городского ополчения с перечнем вооружения^[3]. До нас дошли лишь отрывочные письменные свидетельства о быте и жизни в кругу семьи, духовных интересах торговых людей Москвы, без реконструкции которых невозможно дать полное представление о купеческом мире русского средневековья.

           Дома торговцев, как и других представителей московского населения (боярства, ремесленников), сооружались в XII-XIV вв. исключительно из дерева. Древнейший (по письменным свидетельствам) купеческий каменный дом был построен в Москве родоначальником известной династии Таракановых. Согласно Львовской летописи, в 1471 г. «Торокан купець заложи себе палаты кирпичны в граде Москве у градной стены у Фроловских ворот, единого лета и сведе»^[4]. По утверждению В.П.Выголова, использование при описании строительства палат глагола «сводить» свидетельствует о «наличии в них сводчатых перекрытий»^[5]. Он же опроверг распространившееся в литературе мнение о локализации усадьбы Таракана слева от Фроловских во[53]рот при въезде в Кремль^[6]. Там же в 1485-1486 гг. появились каменные палаты обоярившейся семьи гостей-сурожан Ховриных-Головиных. Напротив своего двора великокняжеский казначей В.Г.Ховрин еще около 1440 г. поставил домовой каменный храм Воздвиженья Честного Креста, а после его гибели во время пожара — новую одноименную церковь, в технике смешанной каменно-кирпичной кладки. В Кремле до конца XV в. проживали и другие богатейшие московские купцы — Антоновы, Афанасьевы, Г.Петров, переселенные по повелению Ивана III в 1490-е гг. на посад^[7]. В ряде же провинциальных городов (например, в Великом Устюге и Муроме) представители купечества сохраняли за собой в крепости небольшие по площади осадные дворы и в XVII в.

           В отличие от стран Западной Европы, каменное строительство в средневековой Руси не приобрело массового характера. До XVII в. в русских городах возводились из камня и кирпича преимущественно немногочисленные оборонительные сооружения и культовые здания. Последние заметно выделялись на фоне окружавшей их деревянной жилой застройки, которая особенно страдала от нередких губительных пожаров, но обходилась горожанам значительно дешевле. Каменное же строительство требовало гораздо больших средств, чем сборка домов и прочих сооружений из деревянных срубов, обычно продававшихся в готовом виде. Заказчиками городских каменных храмов наряду с феодальными аристократами порой являлись представители купеческой верхушки. Во второй половине XV в. некоторые из именитых гостей (В.Д.Ермолин, Ховрины-Головины) даже выступали в Москве в роли строительных подрядчиков. Очевидно, такого рода подрядные работы были [54] для них и выгодным, и престижным делом, на что уже не раз указывалось в литературе^[8].

           Конечно же, не только дом, но и стол зажиточного купца заметно отличался от пищевого рациона рядового торгово-ремесленного населения. Богатый московский гость Дмитрий (в иночестве — Дионисий) Ермолин, принявший на склоне лет постриг в Троице-Сергиевском монастыре при игумене Досифее (1446-1447), протестуя против монастырских порядков и положений общежительного устава, отказывался участвовать в общей, довольно скромной и однообразной трапезе. «Что имам сотворити, яко хлеба вашего и варения не могу ясти? А ведаешь сам, яко вырастохом во своих домах, не таковыми снедми питающеся», — объяснял свое поведение старец Дионисий («Слово о Дмитрии Ермолине» из III расширенной Пахомиевской редакции «Жития Сергия Радонежского»). Когда же хлеб, мед, пиво, рыбу и прочие кушанья приносили из трапезной прямо в его келью, он выбрасывал снедь, говоря с пренебрежением, что «собаки наши такова... не ели»^[9].

           Сохранились лишь отдельные упоминания о сельских усадьбах зажиточных купцов, появившихся не позже XIV в. Самые ранние свидетельства о купеческом землевладении в Московском княжестве относятся к эпохе Дмитрия Донского, когда упоминаются села москвича-сурожанина Некомата. Под 1375 г. в летописях помещено сообщение о бегстве из Москвы в Тверь неполадивших с московским князем сына тысяцкого Ивана Васильевича Вельяминова и богатого гостя-сурожанина Некомата (судя по имени, видимо, грека по происхождению). Вскоре Некомат отправился в Золотую Орду за ярлыком на великое княжение для тверского князя Михаила Александровича. Он успешно справился с поручением нового [55] благодетеля, вернувшись в Тверь в июле 1375 г. с ханским ярлыком и ордынским послом Ачихожею. Но в августе Дмитрий Иванович разбил войска Михаила Александровича и силой заставил его отказаться от великого княжения, затем приказал конфисковать села Ивана Васильевича и Некомата, а позднее казнил и самих изменников-перебежчиков^[10].

           Поплатившийся своей головой за политические интриги, Некомат, разумеется, был далеко не единственным землевладельцем из купеческой среды. С известными в XV в. купеческими фамилиями связаны названия ряда подмосковных сел — Саларева, Тропарева, Ховрина. Сохранилась купчая грамота 1491-1492 гг. на приобретение Дмитрием Владимировичем Ховриным у гостя-сурожанина Федора Даниловича Саларева деревни Красулинской в Подмосковье. Несколько крупных земельных владений в Дмитровском уезде — села Старое Ермолинское, Куноки, Спасское-Семеновское — принадлежали богатой купеческой династии Ермолиных^[11]. Занимаясь торговыми делами и часто отправляясь в дальние поездки, гости-сурожане, понятно, не имели возможности постоянно проживать в собственных вотчинах и возлагали контроль за выполнением крестьянами феодальных повинностей на своих слуг- управляющих или сельских старост.

           В литературе давно уже обсуждается вопрос о том, представляли ли московские гости-сурожане и суконники XIV-XV вв. особые купеческие корпорации с определенными привилегиями, подобно гостям — членам гостиной и суконной сотен XVII в.? Если М.Н.Тихомиров, например, отвечал на него положительно, то В.Е.Сыроечковский, А.М.Сахаров, Л.В.Черепнин проявляли известную осторожность и скептицизм при рассмотрении данной проблемы^[12]. И хотя не сохранилось никаких документов (уставов), [56] в которых были бы юридически оформлены их права, судя по косвенным данным, зачатки корпоративной организации у сурожан явно существовали. Ее члены имели определенные обязанности по отношению друг к другу, пользовались льготами и привилегиями (например, правом на приобретение земельных владений), очевидно, устраивали в складчину общие пиры (братчины), строили церкви. Таким патрональным купеческим храмом в Москве тогда являлась церковь Иоанна Златоуста, расположенная в позднейшем Белом городе в одноименном монастыре, известном с начала XV в. Согласно летописному свидетельству, в 1479 г. Иван III заложил в Москве новый каменный храм Иоанна Златоуста, повелев разобрать стоявшую на этом месте «прежде бывшую древяную... бе же та изначала церковь гостей московскых строение»^[13]. Почему же она пришла к тому времени в запустение, по словам летописца, «оскудевати начят»? Очевидно, московские именитые торговые люди по каким-то причинам перестали считать ее своим патрональным храмом и отказались вносить денежные средства на содержание.

           В XVI в. купеческий быт Москвы, сохранив преемственность с предшествующим столетием, не подвергся существенным изменениям. На торгово-ремесленном посаде столицы России по-прежнему преобладала деревянная застройка, а дома из камня и кирпича являлись большой редкостью. В основании отреставрированного ныне здания Английского посольского двора на Варварке сохранились, видимо, остатки каменного строения московских гостей Юрия Урвихвостова и его племянника Ивана Бобрищева из рода Онтоновых. Народная форма имени Юрия — Юшка запечатлелась в названии находившегося поблизости Юшкова переулка. Как предполагают архитекторы-реставраторы, первоначальная конструкция каменной палаты Онтоновых, датирующаяся концом XV — началом XVI в., могла быть возведена под руководством итальянского архитектора Алевиза Фрязина. Она, видимо, особенно не отличалась от здания соседнего Старого Купеческого двора, описанного в 1669 г.: «Полата каменная 6 сажен перегоро[57]жена на двое ветха... Под тою же полатою погреб... Возле погреба полаты кладовая перегорожена на двое...». Еще одно более раннее его описание содержится в документе 1643 г., озаглавленном «Ремонт купецкого двора, что был денежный двор». Там упоминаются, в частности, заднее крыльцо комнатных сеней, печи в двух палатах и в подклетах. В подвале под жилым домом Онтоновых, как и в каменных подклетах купеческих храмов, явно хранились ценные товары. Еще при них двор, очевидно, включал фруктовый сад, в середине XVII в. он состоял из 21 яблони, 11 груш, 22 вишен^[14].

           Каменный дом Ю.Урвихвостова был не единственной купеческой жилой постройкой из камня в Москве XVI в. По свидетельству вкладной книги XVII в. Троице-Сергиева монастыря, в 7057 (1548/49) г. «Иван же Кузмин сын Яковлева дал вкладу двор свой на Москве в Китае городе, возле слободки Ивана Третьякова, а на дворе хором: горница трех сажен да повалуша, да сени, да полата каменная, под нею погреб; даная на тот двор писана в вотчинной книге в Москве глава 14»^[15]. По всей вероятности, в своей каменной палате этот богатый посадский житель Китай-города хранил самые ценные вещи, а в погребе-подвале под ней — дорогие товары. Следы какого-то каменного строения XVI в. в виде деталей керамического декора обнаружили археологи во время раскопок купеческой усадьбы, предположительно принадлежавшей известной семье гостей Таракановых^[16].

           Как видим, хотя и довольно редко, но представители купеческой верхушки столицы России сооружали в XVI в. жилые дома из камня и кирпича, что требовало немалых средств. В Москве в роли заказчиков и строителей каменных сооружений выступали с XV в. лишь представители самой богатой и привилегированной группы купечества — [58] гости-сурожане, занимавшиеся торговлей с Крымом, Ордой, Византией и нажившие значительные капиталы.

           Однако преобладали все же в застройке московского посада деревянные строения. В Китай-городе находилась усадьба дьяка и коммерсанта Анфима Сильвестрова, о чем свидетельствует обельная грамота Ивана IV от 15 апреля 1556 г. Троице-Сергиеву монастырю на Лобановский двор взамен другого монастырского двора, переданного ему: «Се яз царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии пожаловал есми Троецкого Сергиева манастыря игумена Иасафа с братею: что был у них двор их на Москве, в Новом городе, в Богоявленском переулке, с Ильинские улицы к Никольской улице по левой стороне, в длину двадцать сажен с полусаженью, а поперег четырнадцать сажен; и тот у них двор взят и отдан Онфиму Селиверстову сыну, а игумену Иосафу с братьею, в того их двора место, дан им двор в том же Богоявленском переулке, с Ильинские улицы по правой стороне, Лобановской Иванова сына Слизнева, суконного тягла, в длину сорок сажен с полусаженью, а поперег девять сажен без локти, а в другом месте в огороде восмь сажен»^[17]. Неясно, однако, где же располагался новый двор Анфима общей площадью 287 кв. сажен: перед Богоявленским монастырем либо за ним, если двигаться с Ильинской к Никольской улице. Поддерживая деловые контакты с царским казначеем Х.Ю.Тютиным, происходившим из купеческой среды, А.Сильвестров выступал в роли свидетеля при оформлении в 1550/51 г. его меновной грамоты с Троице-Сергиевым монастырем на московский двор, также находившийся в Богоявленском переулке («на записке Хозеи руку приложил и послух Алфим руку приписа»^[18].

           Сравнивая описания богатых посадских дворов в Москве, Калуге, Вологде и Переяславле-Залесском из «деловой записи» от 6 декабря 1577 г. Никиты, Семена и Максима Строгановых, нетрудно заметить их однотипность^[19]. [59] Дворы отличаются лишь количеством деревянных изб, горниц, клетей, чуланов^[20]. Кухня (поварня), как правило, размещалась в отдельной дворовой постройке. Домовые запасы хранились в амбарах, клетях, погребах и ледниках. Скот держали в сараях и конюшнях. Горница, сени, а иногда и амбары ставились на подклете. Зажиточный человек из торгово-ремесленной среды предпочитал ходить в собственную баню (мыльню). В пригородах купцы пользовались покосами, необходимыми для содержания лошадей и прочего домашнего скота. Так, за деревней Меньшие Атары под Казанью, по свидетельству писцовых книг 1565— 1568 гг., «луги косят казанские гости сведенцы розных городов»^[21]. Среди них были и переведенцы из Москвы. Богатые московские гости и члены Гостиной сотни порой владели дворами не только в родном городе, но и в других местах, где занимались торговым делом.

           По словам Стефана Гейса (Гизена), члена свиты имперского посла Николая Варкоча, побывавшего в Москве в конце XVI в., там насчитывалось до 1500 храмов: «Даже иные богатые купцы и бояре строят церкви, в которых и исправляют свои обряды, как у них положено»^[22]. При Василии III, в первой четверти XVI в., храм св. Афанасия Александрийского в Кремле построили гости Бобынины, церковь св. Варвары в Китай-городе — Онтоновы (Антоновы).

           Участвовали в каменной застройке Москвы культовыми сооружениями и богатые купцы-переведенцы из Пскова, Новгорода Великого и других городов. Член Гостиной сотни Савва Емельянович Вагин, переселившийся в столицу, вероятно из Соли Галицкой, в 1595 г. построил каменную церковь св. Великомученика Никиты за р. Яузой, на Вшивой (Швивой) горке^[23]. Сохранился текст строительной надписи: «Лета 7103 свершил храм великого святого муче[61]ника Никиту московский жилец гостинныя сотни торговый человек Савва Омельянов сын Вагин»^[24]. Но в Пискаревском летописце в записи под 7106 (1597/1598) г. инициатором строительства церкви назван Дм.И.Годунов, а имя Вагина вовсе не упоминается: «Во дни благочестиваго царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии по челобитью боярина Дмитрея Ивановича Годунова, поставлен храм каменой на Москве за Яузой: Никита Христов мученик»^[25]. Быть может, боярин Годунов ходатайствовал о возведении храма по просьбе купца Вагина, ставшего его строителем-ктитором.

* * *

           Быт и культурный облик торговых людей Москвы XVII столетия, в отличие от более поздней эпохи XVIII — начала XX в., также остаются слабо изученными в отечественной историографии^[26]. Эта тема затрагивалась лишь в ряде обобщающих работ по истории культуры, купечества и предпринимательства в России^[27]. Между тем было бы интересно определить место столичного купечества в начав[61]шемся в XVII в. процессе «обмирщения» русской культуры, который сопровождался заметным ростом светских и демократических элементов. И в культурных творениях той переходной поры должны были непременно отразиться вкусы и запросы верхушки посадского населения Москвы, его представления об окружающем мире и красоте. Изучая данный процесс, нельзя не учитывать имущественную и социальную неоднородность торговцев XVII в. Ведущие позиции в торгово-предпринимательской деятельности в России XVII столетия занимала самая привилегированная и богатая группа русского купечества — гости. Они превосходили остальных торговых людей и по размерам капиталов, и по объему оборота товаров, и по общественному влиянию, занимаясь наряду с торговлей также промыслами и вкладывая средства в промышленное производство.

           Одним из самых характерных внешних признаков нового этапа развития культуры страны стало распространение наряду с храмами каменных построек светского назначения, нередко сооружавшихся не только феодальной знатью, но и представителями зажиточного купечества. Накопив значительные средства за счет крупных торговых операций, они, подражая аристократии, вкладывали их в дорогостоящее строительство жилых зданий из кирпича. Выделяясь на фоне преобладавшей тогда деревянной застройки Москвы, такие высокие и просторные купеческие палаты сразу же бросались в глаза.

           Широкую известность получили Никитниковы, один из самых богатых и знаменитых купеческих родов XVII в., происходивший из Ярославля. Их родоначальник, Никита, жил там в XVI в. Семейное торговое дело продолжили его сын — Леонтий, а затем внуки — Григорий, Павел, Третьяк, Никита, чей приезжий двор существовал в конце XVI в. в Казани. Наиболее удачливым был Григорий, избранный земским старостой Ярославля еще молодым. Он неоднократно вносил крупные суммы в казну Второго ополчения в 1612 г. Ярославский двор Никитниковых располагался около Углицких ворот и Спасского монастыря, вблизи торговых рядов. Рядом с домом Григорий построил деревян[62]ную церковь Рождества Богородицы. Неподалеку, на берегу р. Которосли, находились принадлежавшие ему рыбные и соляные амбары^[28]. Григорий Никитников, будучи с 1613 г. гостем, занимался крупной торговлей рыбой и солью по Волге и Оке, где во многих городах (Астрахани, Казани, Коломне, Нижнем Новгороде и др.) у него имелись дворы, склады и лавки, в том числе в Суконном, Сурожском, Серебряном и Шапочном рядах у Красной площади в Москве, куда он переехал по царскому приказу в 1622 г.^[29] Ему приходилось нередко выполнять разные государственные обязанности: таможенного головы в нескольких городах, сборщика «пятой деньги» с торгово-ремесленного населения, участника земских соборов. Выделял он деньги в кредит и казне для уплаты жалованья ратным людям, требуя возврата их в срок. По заказу и на деньги Григория Никитникова в 1631-1634 гг. в Москве, в Китай-городе, на дворе его усадьбы, возвели каменную церковь Троицы, являвшуюся не только домовым, но и приходским храмом. Рядом с ней располагались каменные палаты Григория Никитникова.

           От брака с Евфросиньей у Григория родились сын Андрей и дочери — Анна, Домника, Мария. У Андрея Никитникова и его жены Марфы Михайловны Кошелевой были сын Борис и дочь Татьяна. Мария Никитникова и ее супруг купец Василий Булгаков назвали своего сына в честь деда Григорием. Семейной трагедией стал уход из жизни около 1648 г. ближайшего помощника отца — Андрея, человека грамотного, обладавшего художественным вкусом. Незадолго до смерти он вложил в церковь Троицы поминальную книгу, включающую имена 154 представителей рода Никитниковых (82 — мужского пола и 72 — женского), орнаментированную красочными заставками и ныне хра[63]нящуюся в отделе рукописей Государственного Исторического музея (Москва)^[30]. Сам Григорий Никитников умер в 1651 г. и похоронен не в приделе храма Троицы, а в Спасском монастыре Ярославля, где перед смертью принял постриг под именем Герасим. По завещанию он передал весь капитал, недвижимость и промыслы в нераздельное владение внуков Бориса Никитникова и Григория Булгакова (по отцу), скончавшихся довольно рано^[31]. Борис отличался образованностью, в 1653 г. он еще числился в составе Гостиной сотни, а умер в следующем году. Григорий Булгаков в 1649-1650 гг. находился на государевой службе в Архангельске и Холмогорах. Единственным преемником семейного торгово-промышленного предприятия стал в 60- 70-х гг. XVII в. правнук Григория Никитникова — Иван Григорьевич Булгаков. Он завершил внутреннее убранство церкви Троицы. Никитниковы имели домашнее собрание русских старопечатных книг — «Беседы Иоанна Златоуста», «Минея», «Трефолой», «Уложение судных дел» (Соборное Уложение 1649 г.) и др. Часть из них Борис пожертвовал после смерти деда различным церквам и монастырям, куда также вносились деньги для поминания предков^[32]. Род Никитниковых записан также в синодике Введенского монастыря в Тихвине.

           Вот какие впечатления вызвал московский дом богатого гостя Григория Леонтьевича Никитникова у архидиакона Павла Алеппского, приезжавшего в середине XVII в. в Россию из Сирии: «Мы видели в Москве роскошное жилище этого купца, которое обширнее, чем палаты министров. Он выстроил у себя чудесную церковь, подобно которой мы не видели даже у царя»^[33]. Речь идет о красивейшем пятиглавом храме Троицы в Никитниках, воздвигнутом из кирпича и со вкусом декорированном резным белым камнем (килевидными кокошниками, фигурными наличника[64]ми, полуколоиками, порталами) и полихромными поливными изразцами. Он хорошо сохранился в отличие от палат, разобранных еще в XVII в. В состав храма с подчеркнутой ассиметричной композицией впервые в практике московского культового зодчества была включена шатровая колокольня. К его внешнему оформлению явно причастна артель резчиков по камню, участвовавшая в строительстве царского Теремного дворца в Кремле. Подклет церкви использовался для хранения товаров, а ее южный придел Никиты Воина стал семейной усыпальницей этого известного купеческого рода, происходившего из Ярославля. Внутреннее оформление храма завершили к середине 1650-х гг., уже после смерти Г.Л.Никитникова, его внуки. Иконы для храма заказывались самым известным иконописцам того времени, в том числе Иосифу Владимирову («Сошествие Святого Духа») и изографу Оружейной палаты Симону Ушакову («Великий архиерей», «Спас Нерукотворный» и др.), чей каменный особняк находился неподалеку. При росписи стен церкви Троицы мастера первыми в России творчески использовали в качестве образцов (скорее, иконографических схем) гравюры из Библии Пискатора, незадолго до того изданной в Голландии, а на одной из фресок изобразили групповой портрет Никитниковых из 11 персон^[34].

           На Ипатьевской улице, в пяти саженях от усадьбы Никитниковых, у церкви Климента папы Римского, что у Варварских ворот, находился двор еще одного богатейшего гостя Василия Григорьевича Шорина^[35]. Длина его достигала 43 сажен, а ширина 16-24 сажен. На нем, на небольшом расстоянии от храма, имелось какое-то «каменное строенье», имевшее, скорее всего, хозяйственное назначение и потому не именуемое в строельной книге 1657 г. палатами^[36]. Шорину принадлежали еще несколько дворов по[65]меньше, располагавшихся рядом, на прихваченной незаконно церковной земле. Там в деревянных избах проживали его люди, в том числе сапожники. Еще в 1644 г. В.Г.Шорин обращался с челобитной по поводу перестройки каменного придела храма «Обновления Воскресения Христова, что в Китае-городе, у его Васильева двора»^[37]. Домовым храмом Шориных считается церковь Дмитрия Солунского, которая располагалась на территории их усадьбы, в которой со временем появилось и каменное жилье. Они, как предполагается, могли быть также заказчиками обновления церкви Климента у Варварских ворот^[38]. По соседству с их каменным домом на Ипатьевской улице, который находился в приличном состоянии и в начале XVIII в., проживали в 1695 г. боярин Ф.П.Шереметев и окольничий И.А.Матюшкин^[39].

           Шорины происходили из Вязьмы, откуда в 1610 г. приезжал торговать в Новгород Великий Григорий Шорин с сыном Богданом^[40]. В середине XVII в. В.Г.Шорин, упоминающийся как гость с 1641 г., приумножив наследственный капитал, уже занимал прочные позиции в торговопредпринимательском деле, владея не только многочисленными лавками в Москве, Астрахани, других городах. Учитывая огромный спрос на выделанную кожу, оборотистый купец завел собственное производство (кожевенный двор) в Нижнем Новгороде. Он стоял у истоков денежной реформы царя Алексея Михайловича в 50-х гг. XVII в. В Галицком и Коломенском уездах Шорину принадлежало свыше 50 крестьянских дворов, несколько деревень в Устюжском уезде, в районе Соли Вычегодской, населенных черносошными крестьянами, за что он должен был вносить [66] платежи в государеву казну. Часть из них перешла к нему в 70-е гг. XVII в. после заключения второго брака с вдовой члена Гостиной сотни Н.Ревякина. Местное крестьянство, недовольное концентрацией земель в руках именитого купца, не раз судилось с переменным успехом с Шориным. По иску посадского человека из Великого Устюга С.Ф.Якушева в 1676 г. было заведено уголовное дело об увозе людьми Шорина принадлежавшей истцу избы из деревни^[41].

           Приказчики В.Г.Шорина торговали в Москве, в Вологде, в Великом Устюге, посещали города Поволжья и Сибири, восточные страны. Род одного из них, «Лари Шевырева, московского торгового человека Василия Шорина», поминался в Свенском монастыре, куда хозяин, очевидно, не раз направлял его с товарами на ярмарку^[42]. Приобретя немалое влияние в правительственных кругах, В.Г.Шорин дважды занимал пост таможенного головы Архангельска, в 1676 г. числился старостой гостей, не раз выступал в защиту интересов отечественного купечества. Ему, как и гостю Федору Юрьеву, с патриаршего стола Иоакима посылалось 15 августа 1674 г., в праздник Успения Богородицы, угощение— «стерлядь паровая»^[43]. Участвовал Шорин и в строительстве первого российского военного трехъярусного парусного корабля «Орел». Жизнь этого богатейшего человека не была идиллической, неприятности не раз обрушивались на его голову. Во время Соляного (1648) и Медного (1662) бунтов принадлежавшие ему дворы, лавки и склады были разгромлены и опустошены восставшим московским людом. Позже плывший по Волге торговый караван Шорина разграбили казаки Степана Разина. В конце концов значительная часть его имущества (лавки, погреб, каменная палатка в Астрахани) была отписана в казну «за многие недоимки» по [67] уплате налогов. Очевидно, пошатнувшимся материальным состоянием объясняется скромный вклад В.Г.Шорина в Троице-Сергиев монастырь, сделанный 13 декабря 1676 г.: «бархот золотной по червчатой земле в мере 9 аршин з двемя вершки»^[44]. Среди историков одно время даже бытовало мнение, что умер Василий Григорьевич в 1680 г. в полной нищете и безвестности. Но, как удалось выяснить с помощью новых архивных материалов, его сыну Федору (гостю с 1666 г.) и внуку Михаилу довелось продолжить, пусть и не в таких масштабах, дело отца и деда. Еще в 1675 г. М.Ф.Шорин был пожалован чином гостя «за многие службы прадедов и деда и дяди и отца его, и за честь, и за отечество»^[45]. Стремясь укрепить свое влияние среди московской торговой верхушки, в январе 1687 г., по случаю заключенного чуть раньше «Вечного мира» с Польшей, царевна Софья специальным указом пожаловала ее наиболее видным представителям денежные и земельные оклады, в том числе 750 четвертей (210 га) земли и 85 рублей — Михаилу Федоровичу Шорину^[46]. Поминальные записи рода Шориных имеются в синодиках Троице-Сергиева монастыря, Успенского собора Московского Кремля, храма Троицы в Никитниках, Никитского монастыря в Переславле-Залесском^[47]. В наиболее полной записи рода «гостя Григория Шорина и сына его его гостя Василья Шорина» из синодика Успенского собора перечислены 40 мужских (27) и женских (13) имен, в том числе 16 принявших монашеский постриг и 14 скончавшихся во младенчестве^[48].

           Участник Земского собора 1598 г., гость Меньшой Семенович Булгаков, проживавший в каменных палатах, в [68] самом начале XVII в. построил в Китай-городе церковь Воскресения Христова. Она стала домовым храмом этой купеческой семьи, о чем свидетельствует запись в строельной книге 1657 г.: «...К церкви кроме Бахтеяра, да Рудельфа Булгаковых (сыновей М. С. Булгакова. — В.П.) прихожен не бывало никого; а как Бахтеяр и Рудельф были живы и они родителей своих к церкви клали, да и сами они погребены в той же церкви, а после Бахтеяра да Рудельфа Булгаковых сродичев никого не осталось»^[49]. При опросе соседей «окольничей Борис Иванович Пушкин сказал: на Варварском кресце церковь Воскресение Христово, строенье Меныыава Булгакова, подле ево двора, да у Меньшова ж на дворе поставлена полата каменная, и кто ту полату строил и сколь довно — того он не ведает»^[50]. У входа в усадьбу Булгаковых, отмеченную, наряду с немногими дворами знати, на «Петровом чертеже» (около 1597-1599 гг.), находилась сторожевая изба^[51].

           Двор «дьяка Олмаза Иванова», упомянутый в купчей 1647 г., располагался в Китай-городе, «в приходе у Веденья Пречистыя Богородицы Золотоверхово»^[52]. Алмаз (Ерофей) Иванович Иванов (?—1669) происходил из купеческого рода Чистых^[53]. Род его записан в синодике XVII в. Успен[69]ского собора Московского Кремля^[54]. Торговавший с восточными странами и знавший несколько иностранных языков, гость со временем стал думным дворянином и начальником Посольского приказа, внеся заметный вклад в деятельность дипломатического ведомства России. В составе российских посольств Алмаз Иванов выезжал в Речь Посполитую и Швецию^[55]. С ним не раз встречался в Москве в 1665 г. член голландского посольства Николаас Витсен^[56]. А вот как характеризовал Иванова посланник австрийского императора Августин Мейерберг, автор сочинение «Путешествие в Московию»: «...Происходя от родителей простого звания, он счастливо занимался торговлею. Потом, будучи знаком с иноземными краями, при исправлении многих посольств, столько показал примеров хитрости, коварства, находчивости, что удостоен был должности смотрителя за тайными архивами царства, за иностранными послами и докладчика их посольств»^[57]. Имеются свидетельства о пожертвованиях А.Иванова, обладавшего собранием печатных книг. По информации вкладной книги Ростовского Борисоглебского монастыря, «лета 7170 (1662 г.) августа в 23 день дал вкладу думной дьяк Алмаз Иванович да сын ево дьяк Дмитрей Ярофеевич по своей благой теплой вере для своево многолетнего здравия три книги в тетратех: книга апостол в десть печатной да книга многослойной свиток в полудесть печатной да книга граматика печатная в полдесть.. .»^[58].

           [70] На Берсеневке (совр. Берсеневская набережная Москвы-реки) в середине XVII в. был выстроен из большемерного кирпича новый дом для Аверкия Степановича Кириллова (1622-1682), именовавшегося первоначально в документах как «Аверко Степанов» и выбившегося в богачи из тяглецов Садовой слободы. В Оружейной палате Московского Кремля хранится напрестольный крест с расписной эмалью и резьбой по золоту, вложенный в Троицкий собор Берсеневской слободы 1 августа 1658 г. государевым садовником Аверкием Кирилловым в память о его родителях^[59]. При его финансовом участии явно сооружался приходской каменный храм «Живоначальныя Троицы, что в Садовниках, за Берсеневою»; для расширения церковного кладбища А.С.Кириллов поступился «двумя дворами братей своих» и отдал стоявшие на них избы пономарю и сторожу церкви^[60]. А в следующем году он, минуя Гостиную сотню, был зачислен в корпорацию гостей. «Род гостя Аверкия Степанова, да Михаила Пиримова садовника», записанный в поминальной книге Новоспасского монастыря, насчитывает 33 имени (в том числе 13 младенцев, 2 убиенных, 9 монашествующих)^[61]. А.С.Кириллов пожертвовал в далекий Анзерский скит на Соловецких островах две печатные книги — «Поучение Ефрема Сирина» и «Лествичник»^[62].

           Кириллову принадлежали дворы и лавки в Москве, Нижнем Новгороде, Вологде, поташные промыслы, земли и деревни с крестьянами. Расширяя свою предпринимательскую деятельность, в начале 1660-х гг. он получил в пользование участки для устройства соляных варниц в Соликамске и угодья по р. Усолке, а вскоре приобрел за 1000 руб. крупную подмосковную вотчину, закрепленную за ним в 1666 г. специальным именным указом Боярской думы. Кириллова хорошо знали в правительственных кру[71]гах. Сохранилось, например, его донесение об армянско-русской торговле, составленное для Посольского приказа. В 1677 г. его привлекли на государственную службу с пожалованием чина думного дьяка, случай редчайший для представителя купечества. Управляя приказами Большой казны, Большого прихода, Большого дворца, Новгородским, Кириллов занимался вопросами, связанными главным образом с промышленностью, торговлей и финансами. В ходе знаменитого бунта в мае 1682 г. он был убит разъяренными стрельцами, записавшими на поставленном посреди Красной площади столбе наряду с именами прочих жертв «вины» этого незаурядного деятеля из купеческой среды: «Великие взятки имал и налогу всякую и неправду чинил». Обвинение это по отношению к Кириллову трудно признать справедливым, ведь дьяк вроде бы отличался неподкупностью. Немногим спустя, укрепив свою власть, царевна Софья расправилась со смутьянами и приказала срыть стрелецкий «столп» с позорной надписью^[63]. А.С.Кириллова, как и его супругу, также ушедшую из жизни в 60-летнем возрасте, похоронили под северной папертью храма Николы на Берсеневке, где при вскрытии нашли могильные плиты. На одном из надгробий помещена надпись: «Во славе и хвале Отца и сына и святого духа раб Божии думный дьяк Аверкий Стефанович Кириллов от рождения своего поживе 60 лет и от начала мира лета 7190 мая в 16 день мученически скончался на память преподобного отца нашего Феодора Освященного»^[64]. Гостем и дьяком стал их сын Яков Аверкиевич, делавший крупные вклады в Донской монастырь и принявший там в 1693 г. великую [72] схиму под именем Иона; род его записан в синодике Успенского собора Кремля^[65].

           До сих пор сохранились (в перестроенном, правда, виде) каменные двухэтажные палаты Аверкия Кириллова, напоминающие о первом их владельце^[66]. По информации строельной книги 1657 г. «...на том ево огороде, подле подле ево Аверкиева двора построена ево Аверкиева полата вновь...»^[67]. Ее подтверждает одновременная надпись, помещенная вокруг высеченного креста на плафоне потолка в одной из угловых комнат первого этажа: «Написан сей святой и животворящей кр[е]ст в лет[о] 7765 году, того и лета и палата посправлена (по другой версии, поставлена— В.П.)»^[68]. Уже тогда хозяин палат, числившийся пока еще садовником, достиг за счет торговых операций высокого имущественного положения.

           Этот богатый московский дом, обставленный и устроенный на западноевропейский манер, произвел яркие впечатления на голландца Н.Витсена, побывавшего в Москве в 1665 г.: «Я посетил Аверкия Степановича Кириллова, первого гостя, которого считают одним из самых богатых купцов. Он живет в прекраснейшем здании; это большая и красивая каменная палата, верх из дерева. Во дворе у него собственная церковь и колокольня, богато убранные, красивый двор и сад. Обстановка внутри дома не хуже, в окнах немецкие разрисованные стекла (витражи). Короче — у него все, что нужно для богато обставленного дома: прекрасные стулья и столы, картины, ковры, шкафы, серебряные изделия и т.д. Он угостил нас различными напитками, [73] а также огурцами, дынями, тыквой, орехами и прозрачными яблоками, и все это подали на красивом резном серебре, очень чистом. Не было недостатка в резных кубках и чарках. Все его слуги одеты в одинаковое платье, что не было принято даже у самого царя. Он угощал нас очень любезно, беседовал о недавно появившейся комете; русские об этом рассуждают неправильно. Он показал нам книгу предсказаний будущего, переведенную на русский язык, будто в ней истинные предсказания, и спросил мое мнение об этом»^[69].

           Несколько каменных палат возвели в правление царя Михаила Федоровича купцы Юдины. Они стояли в московских усадьбах братьев Андрея, Василия и Ивана Афанасьевичей Юдиных, сыновей «московского гостя Афонасия Иванова сына Июдина», чей род записан в синодике Успенского собора Кремля^[70]. Двор с каменным жилым строением от Андрея Афанасьевича перешел к его сыну Ивану, предъявившему в 1642 г. претензии на недвижимость и прочие ценности своего умершего двоюродного брата Григория Ивановича, у которого была еще жива мать Аксинья из рода детей боярских. На часть этого имущества претендовали их более дальние родственники — член Гостиной сотни Василий Григорьевич Юдин и его сестра Марфа. Обосновывая свои права, обе стороны представили властям собственные генеалогические росписи (пожалуй, самые ранние в России реконструкции в области купеческой генеалогии). Аксинья Юдина, потерявшая и мужа, и сына, также не жаждала остаться на старости без средств существования и обращалась с челобитными к царю. В связи с этим запутанным имущественным спором о выморочном наследстве подмастерья Приказа каменных дел, лесные целовальники Новгородской сотни и торговцы железных рядов по указанию властей оценили недвижимость: «...Цена Васильеву и Иванову и Григорьеву двору Юдиных каменному строению 1910 рублев 30 алтын; а деревянному всякому дворовому строению и избам и полатной кровле и городбе (изгороди.— В.П.) и саду и дворовой [74] земле 1300 рублев; в полатных окошках 40 решоток железных, цена по рублю решотка; у окошек 20 воем затворов железных, цена по рублю затвор; три двери железных, цена по осми рублев дверь...»^[71] Кажется, именно в этом каменном доме первоначально размещалась иконописная мастерская известного «изографа» XVII в. Симона Ушакова, которому позже, в 1673 г., была передана усадьба гостя Ивана Чулкова с каменными палатами^[72].

           Поражает обилие зарешеченных слюдяных окон в купеческих палатах, владельцы которых с помощью железных дверей и решеток стремились обезопасить от разграбления свое имущество. Но внутри таких каменных палат, как отмечалось в трактате чешского иезуита Иржи Давида «Современное состояние Великой России, или Московии» (1690 г.), было темновато «частично из-за толстых стен, частично из-за непропорционально маленьких окон»^[73]. В челобитной члена Гостиной сотни Ивана Андреевича Юдина, к сожалению, не указано, где же находилась и из какого материала была сооружена «церковь де Божия Воскресение Христово, строение родителей его Юдиных безприходная»^[74]. Она располагалась в пределах родовой усадьбы Юдиных либо рядом с ней («в Панех», у Панского двора) и стала фактически их домовым храмом, в котором еще в 1628 г. патриарх Филарет отпевал гостя Ивана Афанасьевича Юдина^[75].

           Босые (Босово) происходили из Великого Устюга. Находясь в течение шести лет на государевой службе «в Пер[75]ми у Медного и у гор», Кирилл Алексеевич Босов (Босово), ставший гостем 5 июля 1646 г., «для московского житья поставил полаты каменье и от пожарново дела обережь» и породнился с княжеским родом Мышецких^[76]. Его дочь Анна стала женой князя Ивана Даниловича Мышецкого и, овдовев, продала в 1674/1675 г. гостю Василию Ивановичу Грудцыну-Усову родовые вотчины в Устюжском и Усольском уездах, доставшиеся ей от отца и от дяди Василия Алексеевича Босых^[77].

           Из росписи денег члена Гостиной сотни Максима Ильича Твердикова, израсходованных мужем его тетки дьяком Андреем Галкиным (28 ноября 1671 г.), можно узнать, что 70 рублей было уплачено за кирпич для церковного строительства, из которого «гость Иван Савин сын Худяков зделал себе палаты»^[78]. Иногда из камня в купеческих усадьбах сооружались хозяйственные помещения. Двор «с полатою и з садом» гостя Максима Григорьевича Твердикова в Китай-городе, как выморочное имущество, перешел к его племяннице Прасковье Григорьевне Галкиной (урожденной Твердиковой), жене государева дьяка Андрея Галкина. Но после большого пожара 1668 г. от этого двора уцелела лишь «полатка кладовая на погребе на каменом»^[79].

           После смерти гостя Федора Михайловича Нестерова (Неустроева), выходца из Ярославля, «остался двор его в Барашах с каменными полаты и со всяким деревянным хоромным и дворовым строением, да загородной двор, что в Красном селе, и посуда серебряная и оловянная и медная, и всякой домашней завод, и в Суровском ряду в лавках... товары и денги»^[80]. По раздельной грамоте от 5 сентября [76] 1698 г. усадьба с каменными и деревянными постройками в Барашской слободе перешла во владение двух его сыновей — Ильи и Алексея, а их братья Иван Большой, Иван Меньшой и Василий получили остальное семейное недвижимое имущество, деньги и товары, унаследованные от отца. С этим купеческим родом была связана церковь Входа в храм Пресвятой Богородицы, куда на погребение Ф.М.Нестерова приходил 15 октября 1690 г. патриарх^[81]. Еще один гость Максим Афанасьевич Чирьев московский «двор строил и каменные полаты на деньги ис пожитков тестя своего Захарья Кузьмича», поэтому завещал их в начале XVIII в. своей жене Татьяне Захарьевой «со всяким дворовым строением и с садом»^[82].

           Братья Ушаковы из Енисейска — Иван (член Гостиной сотни с 1683 г., гость с 1685 г.) и Алексей (член Гостиной сотни с 1686 г.), занимавшиеся в Сибири крупной торговлей хлебом, солеварением, выполнявшие казенные винные подряды, по указанию властей переехали в 1689 г. в Москву, где у них появился собственный двор. После смерти Ивана Ушакова (между 1694 и 1697 гг.) началось следствие об его несостоятельности. Приказ Большой казны и Сибирский приказ предъявили Алексею Ушакову иски на огромные суммы. И в сентябре 1698 г. Приказом Большой казны был конфискован в счет долга за подрядное вино московский двор Ушаковых с каменными палатами, оцененный (очевидно, вместе с движимым имуществом) в 29336 руб. 30 алтын 5 денег^[83].

           О внешнем виде и внутренней планировке такого богатого городского жилья конца XVII в. можно судить по материалам дела 1694-1701 гг. о краже в Разрядном приказе золотых наградных монет, скупкой которых занимались члены Гостиной сотни Евтифей Лаврентьев и его сын Афа[77]насий Евтифеев, владевшие лавками в Серебряном ряду Москвы. В ценовной от 24 января 1695 г. «отписан двор у Афоньки Евтифеева со всем хоромным деревяным и каменным строением и оценен и учинен чертеж». Вот как выглядели его двухэтажные каменные палаты на Якиманке: «А полатному строению по осмотру Каменного приказу подмастерьев — длина 9 сажень без аршина, поперег 5 сажень без чети, вышина пол-3 сажени. Стены в пол-3 кирпича, внизу 4 житья теплых. Столовая — длина 4 сажени, поперег 3 сажени с аршином, потолок накатной, 10 окон с решетки. Полата наугольная — длина пол-3, поперег 2 сажени без чети, в ней 5 окон. К ней приделана приспешня и очаг по-полску на связях, в ней 3 окна, длина пол-3, поперег 2 сажени без чети. Близь рундука кладовая полатка, в ней печь ценинная, длина 2 сажени без поларшина, поперег 4 аршина с сводом. На той полатке спальня, длина то ж, что и нижней полатке, потолок накатной, печь ценинная, всход каменной из нижних сеней, 2 задца»^[84]. Как видим, стены дома были выложены из двух с половиной рядов кирпича; он обогревался двумя печами, обложенными поливными изразцами. На верхний этаж, где находилась спальня хозяина, вела каменная лестница. На чертеже показаны два входа в здание. Длина двора достигала 75 сажен. На нем хватило места и для воротной избы с сенями, и для поварни (кухни), и для конюшни с тремя стойлами, и для сада, и для огорода, и даже для пруда. Все это первоначально оценили в 570 руб. 16 алтын 4 деньги, в том числе «каменного строения на 265 рублев». Во второй ценовной, составленной 5 апреля 1695 г., стоимость дворовых построек и земли А.Евтифеева снижена до 305 руб. 16алтын 4 денег, а описаны они не так подробно: «...Хоромного строения на каменных полатах: кровля, крыто тесом, погреб дубовой с напогребицею, подле погреба конюшня, позадь того погреба навес. Изба воротнея с сеньми под одну кровлю. Поварня с чюланом, колодезь на дво[78]ре...»^[85]. А на усадьбе его отца в Кадашевской слободе стояли только деревянные жилые и хозяйственные строения. По свидетельству голландского коммерсанта Исаака Массы, впервые побывавшего в России в 1601-1609 гг., «в Москве каждый купец, даже не богатый, держит лошадей, и из одной улицы в другую переезжает верхом»^[86]. Для зажиточных торговых людей передвигаться пешком даже на небольшое расстояние считалось зазорным. Эта информация подтверждается наличием конюшен на купеческих усадьбах. Накануне «Соляного» бунта 1648 г. думный дьяк Назарий Чистой, происходивший из гостей, ехал на лошади из Кремля в свой дом, располагавшийся неподалеку в Китай-городе.

           В апреле 1696 г. патриаршие крестьяне Клим и Никита Калмыковы, несмотря на сопротивление патриарха Иоакима, были окончательно зачислены в Гостиную сотню^[87]. В своей московской усадьбе Клим Калмыков затеял строительство каменного жилья.

           Рядом со своими двухэтажными каменными палатами у Покровских ворот член Гостиной сотни Михаил Семенович Сверчков в 1696 г. поручил мастеру Петру Потапову возвести храм Успения на Покровке, сооруженный в стиле «нарышкинского» барокко два года спустя. В отличие от церкви, уничтоженной в XX в., дом М.С.Сверчкова сохранился до нашего времени^[88]. В столице и других городах России в те времена зажиточные представители купеческого сословия строили каменные храмы не только при своих усадьбах. На умершего в 1703 г. гостя Ивана Матвеевича [79] Сверчкова, как на «храмоздателя», ссылались в 80-х гг. XVIII в. священники церкви Успения на Сретенке и Никольской церкви, «что у Мясницких ворот», во владении которых по завещанию оказались две его лавки^[89]. Еще в 1644 г. его отец, член Гостиной сотни Матвей Сверчков получил благословенную грамоту «на три престола каменнаго храму, что на Москве, у Николы в Мясниках, во имя явления Иконы Пречистыя Богородицы, иже на Толге, да в пределах св. апостола Матфея, да св. мученика Ивана Рыльского». Краткая поминальная запись рода москвитина торгового человека «Матфея Иванова сына Сверчкова» («Ивана во иноцех Иосифа. Иноки Пелагеи») имеется в синодике конца XVII в. Кирилло-Белозерского монастыря^[90]. А в храме Николы в Мясниках в 1692 г. в присутствии патриарха был погребен его сын — гость Семен Сверчков^[91].

           Еще один именитый купец Софроний Федорович (Томило) Тараканов явно участвовал в строительстве либо выделял деньги на содержание храма Успения Пресвятой Богородицы, находившегося на Введенской улице Китай-города, рядом с его двором^[92]. На большом камне там имелась следующая надпись: «Лета 7147 (1639) февраля в 17 день, на память святаго великомучиника Феодора Тирона, преставися раб Божий гость Софоний Федоров сын, прозвище Томила Тороканов, а память его дека...» Хуже сохранился текст на меньшем камне о кончине его супруги^[93]. На внутренней алтарной стене, над жертвенником, в приделе св. Максима Исповедника церкви Максима Блаженного на Варварке 20 июня 1699 г. была сделана поминальная надпись рода ее «храмоздателя»: «Род гостиныя сотни строителя сея церкви Максима Филиппова сына [80] Верховитина. Ермила, Петра, Филиппа, Марфу, Максима, Наталию, Иосафа схимника, Ермила утопшаго, Ивана, Матрону, Акинфия, Автонома, Андрея, Агафии, Февронии, Феодора, Фомы, Михаила, Параскевы, Петра, Гликерии и их сродников»^[94]. В строительстве этого храма участвовал также купец Максим Шаровников^[95]. Каменный храм Великомученика Георгия, что на Всполье, был построен в 7181 (1672/1673) г. «московским гостем Семеном Потаповым ради вечного поминовения, при державе великого государя царя и великаго князя Алексея Михайловича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, и благословением великаго господина святейшаго патриарха Питирима Московского и всея России»^[96]. Благодаря гостям Филатьевым, выходцам из Архангельска, в 1680-х гг. в Китай-городе появилась церковь Николы Чудотворца, «что у Большого креста», у Ильинских ворот^[97]. В нее ходил 3 мая 1692 г. патриарх «на погребение тела гостя Остафья Филатьева», при жизни занимавшегося по поручению казны закупками и продажей соболей^[98].

           Но преобладали все же в столице России не домовые, а приходские храмы («мирского строения»), возводившиеся на пожертвования всех прихожан. Гости (М.С.Булгаков, М.Ерофеев, Г.Л.Никитников и Юдины) являлись единоличными ктиторами лишь четырех из 45 церквей Китай-города первой половины XVII в. На средства жителей Кадашевской слободы при финансовой поддержке гостя Кодрата (Кодратия, Кондрата Маркова) Марковича Добрынина, выходца из Балахны, и его сына Логина в 1687 г. зодчий Сергей Турчанинов соорудил каменный храм Воскре[81]сения Христова в Кадашах, для которого были заказаны ряд икон, в том числе «Кодратий апостол». К.М.Добрынин записан в храмовый синодик, и на его погребение в этой же церкви приходил 12 марта 1692 г. сам патриарх^[99]. А в Толмачевской слободе Добрыниными была построена каменная церковь, посвященная празднику Сошествия Святого Духа, с приделом Николая Чудотворца (Николо-Толмачевская церковь)^[100]. Гость Логин Добрынин, чей род записан в синодике Успенского собора Кремля, завещал также передать Троице-Сергиеву монастырю «быка да корову немецких»^[101].

           С конца XVII в., подражая феодальной знати, именитые купцы стали заказывать эпитафии на надгробия близких. В 1690 г. по заказу «гостиного сына» Максима Лабозного известный поэт Карион Истомин сочинил краткую (5 двустиший) стихотворную надпись на гробницу его супруги Феодосии:

           Путниче смотрев гроб сей и мудрися₍,₎

           Зде тело честны жены положися

           Феодосии, Лабозна Максима

           Гостина сына, в честности гласима.

           Иже из мертвых надежна востати,

           Изволь, и просит, душу поминати.

           Боже, сподоби ону вечны славы₍,₎

           Нас же ходити наставь в пути правы.

           Маиа в шестый день₍,₎в час скончалась десятый₍,₎

           Седмь тысящ сто год девятьдесят осмый^[102].

           В купеческих духовных грамотах нередко можно встретить распоряжения душеприказчикам о пожертвовании крупных денежных сумм храмам и монастырям. К примеру, гость Гаврила Романович Никитин в 1697 г. завещал: «На Москве к церкви Григорию Богослову, что на [82] Дмитровке, на церковное строение 100 рублев. К Соли Вычегоцкой к церкви Всемилостивого Спаса для поминовения родителей 200 рублев. На Чаранду к церкви Верховных Апостол Петра и Павла, где родители ево, Гавриловы, лежат, на церковное строение 100 рублев»^[103]. А в завещании гостя Ильи Федоровича Нестерова, составленном 1 мая 1697 г., было выделено на посмертное поминовение его души 500 руб.^[104] Член гостиной сотни Андрей Прокофьевич Свешников явно жертвовал на храм Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках на Дмитровке, о чем свидетельствует поминальная надпись его рода на южной стене церкви^[105].

           Из кирпича богатые торговые люди Москвы возводили в XVII в. чаще всего не храмы и палаты, а лавки и складские помещения. Представителям лишь одной из ветвей купеческой династии Юдиных в 1642 г. принадлежали в Китай-городе 29 лавок, в том числе 13 каменных^[106]. В третьей четверти XVII в. в Москве строительство каменного погреба обходилось в 130 рублей, годовая арендная плата за одну каменную лавку достигала 40 руб.^[107] Деревянные лавки стоили в три-четыре раза дешевле (в среднем 25-30 руб.), но в них могли погибнуть от огня более дорогие товары^[108]. Для тушения больших пожаров, конечно же, не хватало деревянных кадок с водой, которые обычно ставили на крыши лавок. Не спасали от них и висевшие в лавках иконы. Как засвидетельствовано в Кратком Московском летописце второй редакции, в 1605 г. в Москве «горели ряды по большую важню (весовая.— В.П.), рвало зелье (порох.— В.П.), в Москотильном ряду в одном убило 80 человек лавочных людей, а по смете во всех рядех убило до трехсот [83] человек»^[109]. По информации уже упоминавшегося выше Иржи Давида, «купцы, потерпевшие в прошлом (1683.— В.П.) году большие убытки, когда лавки их сгорели дотла, теперь строят каменные»^[110]. В самом начале XVIII в. цена одной каменной лавки в центре Москвы, в Китай-городе, варьируясь от 300 до 1000 руб., в среднем равнялась 500-600 руб., то есть приближалась к затратам на жилой дом из кирпича^[111].

           Согласно статье 26 главы IX Соборного Уложения 1649 г., предписывалось в субботу закрывать торговые ряды за три часа до вечера, а по воскресеньям «рядов не отпирать, и ничем не торговать, опричь сьестных товаров и коньского корму»^[112]. В лавках также запрещалось торговать во время крестного хода. Лавки в рядах их владельцам либо арендаторам приходилось по очереди охранять от лихих людей. В Москве, например, в ночное время вдоль торговых рядов бегали злые цепные псы. Но полностью обезопасить купцов от краж товаров и прочего ценного имущества не могли ни каменные лавки, палаты и погреба, ни железные двери и решетки на окнах.

           В начале XVII в. каменные постройки на купеческих дворах в Москве встречались еще довольно редко. И в этой связи составитель экспликации «Сигизмундова» плана Москвы 1610 г. отмечал: «Никому нельзя строить из камня или щебня, кроме немногих из знати, и первейшим купцам можно строить у себя в жилищах хранилища — маленькие и низкие, в которые прячут самое ценное во время пожара»^[113]. Строительство домов и торговых помещений из камня и кирпича стало более широко практиковаться столичными купцами после событий Смутного времени и сильных пожаров 1626 и 1633 гг. Ему способствовало и созда[84]ние еще в конце XVI в. Приказа каменных дел, в распоряжении которого имелись и мастера-каменщики, и строительные материалы^[114]. На каменную застройку московского посада в XVII в. повлияли также Соляной (1648 г.) и Медный (1662 г.) бунты, во время которых восставшие простолюдины громили дворы и лавки именитых гостей (дьяка, выходца из купеческой среды Назария Чистого, Семена Задорина, В.Г.Шорина и других). Сыграли свою роль и льготы, предоставлявшиеся строителям каменного жилья в Москве в последние годы правления царя Федора Алексеевича, когда желающие могли получить казенные строительные материалы с десятилетней рассрочкой их оплаты^[115].

           Как правило, представители столичного купечества участвовали во встречах царских особ и иностранных посольств. В 1635 г., когда царь Михаил Федорович возвращался из своего села Тайнинского, гостям и «гостинной сотни торговым и черных сотен всяким людем с хлебом велели встретить за посадом, где встречали наперед того»^[116].

           За верную службу по сбору таможенных и кабацких пошлин, выгодные для казны торговые операции и выполнение откупных обязательств царское правительство порой выдавало купцам в качестве поощрения наряду с денежным жалованием дополнительные подарки в виде дорогого заморского сукна, атласа, куньих и соболиных мехов, а иногда и серебряную утварь с именными надписями. В Оружейной палате Московского Кремля хранятся, в частности, серебряные ковши, пожалованные гостю Ивану Гурьеву «за прибор» в Московской таможне в 1676 г., члену Гостиной сотни Филату Хлебникову за прибыль при сборе кабацких и таможенных денег в Перми, Соликамске и Чердыни (1698 г.).

           [85] В свою очередь, купцы старались задобрить царя и царский двор богатыми дарами. Член Гостиной сотни Иван Булгаков преподнес царю Алексею Михайловичу в 1656 г. саблю в ножнах, изготовленную в Стамбуле из булатной стали и богато декорированную при помощи инкрустации, насечки, черни, золота, нефрита. Имущественное положение рядовых торговцев не позволяло делать столь драгоценные подарки. Именитые торговые люди в своем быту подражали феодальной аристократии, тянулись к ней, стремились заручиться ее поддержкой. На данное обстоятельство обращали внимание иностранцы, в частности, саксонский дипломат Г.А.Шлейссингер, автор сочинения «Полное описание России», побывавший в Москве в 1684— 1686 гг.: «А когда жены знатных господ рожают, то они посылают к самым богатым купцам и извещают, что господь бог одарил их сыном или дочерью. А уж купцы знают, как это понимать, едут к ним, желают молодой матери всего наилучшего, передают свой поцелуй и преподносят завернутый в бумагу подарок в знак внимания, а затем удаляются с глубоким поклоном. Кто дал больше всех, тот и будет хозяину особенно любезен и всегда может заходить к нему запросто»^[117]. По наблюдениям Адама Олеария, воеводы уездных городов устраивали два-три раза в год пиршества для богатых купцов с целью получения от них дорогих подарков^[118].

           Не только объемами торговых операций, но и образом жизни верхушка столичного купечества отличалась от рядового посадского населения. Как отмечается в экспликации «Сигизмундова» плана Москвы 1610 г., «местные купцы весьма сведущи и склонны к торговым сделкам, весьма жуликоваты, однако несколько приличнее и цивилизованнее других жителей этой страны»^[119]. Гостей и прочих зажи[86]точных торговцев приглашали на парадные обеды к патриарху и великому государю Филарету Никитичу. В частности, 19 октября 1623 г. у него обедали «гости Надежа Светечников, Назарей Чистой», 9 декабря — «гости Иван Юдин да торговых людей Михаило Цыбин с товарищи». А 21 декабря того же года, когда на патриаршем обеде присутствовал царь Михаил Федорович, «на рандуке за столом ели гости московские Илья Юрьев, Иван да Василей Юдины, Григорей Твердиков, Родион Котов, Ондрей Юдин, Бахтеяр Булгаков, Надея Светешников, Юрий Белошников, Смирной Судовщиков, Григорей Шурин (Шорин. — В.П.), Иван Сверчков, Смирной Ероксалимов», и им подавали такие яства, как «икра осеннея, ухи щучьи чорные, семга просолная, белужина оханная, осетрина шехонская»^[120]. Гостей и членов Гостиной сотни можно было встретить и на царских приемах в Кремле. Они, поддерживая тесные связи с боярской средой и приказной бюрократией, стремились всячески подражать феодальной аристократии в бытовой повседневности и в этом плане находились к ней гораздо ближе, чем к рядовому посадскому населению Москвы. А с мелкими торговцами верхушку купечества объединяли разве что некоторые профессиональные черты и происхождение, но не домашний быт.