Дьяки московских приказов второй половины XVII – начала XVIII века как городские жители. Дом дьяка И.К.Алферьева

Автор
Шахова А.Д.

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVIII XVII

Библиографическое описание:
Шахова А.Д. Дьяки московских приказов второй половины XVII – начала XVIII века как городские жители. Дом дьяка И.К.Алферьева // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. П.Н.Зырянов. М., 2004. С. 358-376.

Текст статьи

[358]

Шахова А.Д.

ДЬЯКИ МОСКОВСКИХ ПРИКАЗОВ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII – НАЧАЛА XVIII ВЕКА КАК ГОРОДСКИЕ ЖИТЕЛИ. ДОМ ДЬЯКА И.К.АЛФЕРЬЕВА

           Вопрос о дьячестве XVII в. как части городского населения лежит в русле общей проблематики по истории приказной системы государственного аппарата управления в период позднего феодализма и истории особой категории служилого сословия. Одновременно он непосредственно связан с проблемами по истории русской культуры XVII в. и, в частности, по истории Москвы. Соответственно обозначенная тема имеет несколько аспектов для изучения: с одной стороны, социально-исторический, служебный аспект, с другой стороны, культурно-бытовой и архитектурно-градостроительный аспект.

           Хронологическими рамками для их рассмотрения избран период последних десятилетий XVII – начало XVIII в., т.е. один из важнейших в русской истории. Семнадцатое столетие занимает в истории России особое место, определяемое сменой эпох. Поэтому оценка этого периода в исследованиях неоднозначна. Медиевисты считают его последним веком, замыкающим русское средневековье и, следовательно, целиком принадлежащим ему по своим историко-культурным и социальным критериям и системе ценностей. Специалисты по Новому времени считают его подготовительным этапом петровских преобразований и определяют его как «переходный». При этом часто и те, и другие говорят о кризисе и упадке в истории России XVII века всех сфер жизнедеятельности: политической, социально-экономической и культурной. Данная оценка представляется спорной. Однако в последнее время справедливо отмечается, что самоценность и значимость XVII столетия в отечественной науке еще в должной мере не вскрыты вследствие недостатка специальных разработок с использованием широкой источниковедческой базы[1].

           Социально-исторический аспект наиболее разработан в отечественной историографии с точки зрения формирования и развития централизации государственного аппарата управления. Внимание историков в основном было сосредоточено [359] на исследовании деятельности отдельных приказов как учреждений и их штатов[2]. Данное направление разрабатывается и в настоящее время[3]. Кроме того, предметом изучения являются приказные люди как отдельная социальная группа в целом[4].

           Основной комплекс исследований позволяет определить место дьяков московских приказов в общей социальной структуре России XVII в. Именно к этому периоду относится расцвет приказной системы и выделение приказных служащих в самостоятельную социальную группу. Бюрократизация центральных органов управления и расширение их штатов привели к созданию особой корпорации людей, занятых исключительно в этой сфере государственной службы. По данным Н.Ф.Демидовой, в течение XVII в. наблюдался ярко выраженный рост количества приказных людей. В Москве их численность увеличилась с 623 человек в 1626 г. до 2739 человек в 1698 г., в том числе дьяков соответственно с 46 до 86 человек[5].

           Эволюция формирования сословной группы развивалась в сторону усиления ограничительных барьеров для пресечения попадания в ее состав выходцев из собственно служилого сословия (детей боярских), духовенства, торгового купечества и посадского населения. Политика правительства была направлена на сохранение межсоциальных рамок. Выработалась практика выслуги дьяческого чина и назначения дьяков из состава подьячих. Из 110 человек, вновь пожалованных чином дьяка, 86 человек были подьячими[6]. Таким образом, приказные люди к концу XVII в. постепенно стали достаточно однородной социальной самовоспроизводящейся группой.

           В социальной иерархии служилого сословия приказные дьяки занимали место после дворян московских (думные дьяки соответственно после думных дворян) и следовательно пользовались всеми служилыми правами и привилегиями (получение жалованья за службу, освобождение от тягла, право владения землей и крепостными крестьянами).

           Получаемые ими оклады за службу представляли собой многоуровневую систему, основу которой составляли земельный, денежный и натуральный. Размер поместного оклада приказных дьяков в течение XVII в. колебался от 500 до 1000 четей[7]. Фактическое землевладение состояло из земель, находящихся в поместном и вотчинном владении. За участие [360] в военных походах или в дипломатических миссиях часть поместных земель дьяков переводилась в статус вотчинных. Решающую роль в материальном положении дьяков играл денежный оклад, который являлся основой их богатства. Денежное жалованье думных дьяков колебалось от 200 до 530 руб., приказных дьяков – от 52 до 215 руб.[8] Натуральный оклад состоял из кормового жалованья и «годового сукна». За особые заслуги дьяки жаловались также наградной серебряной посудой.

           Второй аспект исследования – культурно-бытовой и архитектурно-градостроительный, который связан с определением места дьяков в городской социальной структуре. Развитие государственного аппарата имеет прямое отношение к процессу урбанизации. Приказы как органы центрального управления размещались в Москве. Столица была практически постоянным местом службы данной категории приказных людей. Только здесь они имели право владеть собственными дворами (в других городах – временных местах службы – дьяки не имели права на собственную недвижимость). Это условие делало дьяков московских приказов одной из значимых социальных групп, активно влияющих на формирование городской бытовой и архитектурной среды Москвы. Однако приказные дьяки в качестве московских жителей до сих пор еще не были предметом специального изучения. Их частная бытовая жизнь зависела от места, занимаемого ими в структуре русского социума и материальных возможностей. Одновременно она определялась с одной стороны, нормами и традициями национальной культуры, с другой стороны, новациями из западно-европейской культуры.

           В отечественной историографии изучение городской бытовой культуры Москвы развивалось в нескольких направлениях: в рамках общих работ по истории русской культуры XVII-XVIII вв.[9], специальных этнологических и археологических исследований по материальной культуре русского города и отдельно Москвы[10] и работ историко-искусствоведческого характера по общей проблематике XVII-XVIII веков и по отдельным отраслям искусствознания[11].

           Историко-этнографические монографии по данной тематике основаны только на опубликованных в XIX – нач. XX в. письменных источниках и на уже существующих [361] разработках И.Е.Забелина и Н.И.Костомарова, а также известных и атрибутированных памятниках материальной культуры по результатам данных археологии[12]. Социальная база исследования была ограничена представителями посадского населения. Бытовая культура дворянской аристократии (в основном боярства) приведена фрагментарно на отдельных, известных с XIX в. примерах.

           Исследования Института археологии РАН по Москве XVII в.[13] сосредоточены главным образом на культовых памятниках и на истории отдельных ремесленных слобод.

           В специализированных работах крупных музеев (ГИМ и Оружейная палата) предметы быта рассматриваются как памятники декоративно-прикладного искусства, и их анализ построен на сопоставлении с известными аналогами.

           Привлечение письменных источников ограничивается только документами из фонда Оружейной палаты РГАДА (Ф. 396). В последнее время среди специалистов пришло понимание необходимости комплексного использования различных видов источников при изучении истории Москвы, о чем свидетельствует книга А.В.Лаврентьева[14].

           Отдельный комплекс исследований, имеющий важное значение для разработки обозначенной темы, связан с градостроительно-архитектурной историей Москвы. К наиболее фундаментальным трудам обобщающего характера с анализом основных принципов формирования застройки столицы относится книга П.В.Сытина[15] и коллективная монография Института теории архитектуры и градостроительства под редакцией Н.Ф.Гуляницкого[16]. Каменное жилое зодчество стало предметом изучения в книге А.А.Тица[17], в которой на широком спектре памятников архитектуры русских городов приведена типология внутренних планировочных структур зданий, а также отдельных элементов декора, стилистически характерных для XVII в. в целом. При этом необходимо отметить, что анализ архитектуры Москвы ограничен несколькими объектами, выявленными и поставленными на госохрану к моменту исследования. Среди них фигурируют только два дома дьяков: палаты Е.Украинцева и палаты А.Кириллова, которые до сегодняшнего дня остаются единственными известными в литературе примерами жилой застройки данной социальной группы.

           [362] Основная дискуссия в работах по изучению русской архитектуры XVII в. относится к проблеме определения стиля «нарышкинское барокко», которая продолжается до настоящего времени[18]. Проблемам евпропеизации в архитектуре и градостроительстве Москвы последней четверти XVII – первой четверти XVIII в. посвящена новая монография В.В.Кириллова[19]. Автор поставил задачу показать роль Москвы в процессе формирования новых культурно-эстетических принципов в период петровских реформ. Однако реализация замысла основана на использовании предыдущих исследований и опубликованных источников без привлечения новых документов. Архитектурно-градостроительный анализ проводился на известных много лет в отечественной литературе отдельных образцах церковной и гражданской архитектуры, круг которых весьма ограничен.

           Таким образом, из приведенного краткого обзора историографии видно, что в настоящее время назрела необходимость значительного расширения источниковедческой базы исследований, связанных с изучением московской городской культуры.

           Проблематика данной темы требует научных разработок на междисциплинарной основе с комплексным использованием источников, различных по происхождению и способу фиксации информации. Перспективность такого рода трудов продиктована спецификой самого предмета исследования. Город – сложный организм, аккумулирующий социально-культурный, интеллектуальный и экономический потенциал общества и, следовательно, является носителем во многом смыслового содержания его развития. В переходные периоды истории именно город становится индикатором взаимодействия новаций и традиций. Городская культура – субкультура, структура которой обусловлена комплексом факторов: природно-топографических, социально-экономических, политических, культурно-исторических. Для Москвы XVII в. все эти факторы являлись определяющими в наибольшей степени.

           Попытка такого комплексного исследования применительно к дьяческой группе городского населения предпринята в настоящей статье. Участие автора в специализированном обследовании исторического центра Москвы в течение ряда лет, которое было построено по принципу сплошного «коврового» исследования с целью изучения городской историче[363]ской архитектурной среды, а не отдельных памятников, позволило выявить в современной структуре города и атрибутировать целый ряд образцов светской жилой архитектуры XVII в., принадлежавших представителям верхнего слоя приказной администрации. Сочетание памятников материальной культуры с архивными письменными источниками позволяет реконструировать весь уклад бытовой жизни отдельной социальной группы на фоне бытовой культуры Москвы второй половины XVII – начала XVIII в.

           Первое приближение к теме в рамках статьи наиболее целесообразно представляется осуществить на одном примере дома дьяка И.К.Алферьева. Исходя из этого, автор поставил перед собой несколько задач:

           1. на примере дома дьяка И.К.Алферьева выявить основные черты бытового уклада одного из представителей верхушки приказной администрации;

           2. показать, как имущественное положение и стиль жизни выражают социальный статус владельца;

           3. проследить соотношение традиций и новаций в культуре повседневной жизни дьяка на рубеже XVII-XVIII вв.;

           4. определить место домовладения дьяка И.К.Алферьева как градообразующей единицы в архитектурной городской среде Москвы XVII в., а также проанализировать особенности внутренней планировочной структуры жилых палат.

* * *

           Выявление памятника архитектуры XVII в. в современной застройке Москвы часто происходит в результате ремонтно-реставрационных работ того или иного объекта. В 1981 г. такие работы проводились на памятнике архитектуры периода классицизма конца XVIII в., известного в литературе как дом О.И.Бове[20], по ул. Москвина (ныне Петровский пер.) д. 6 (охр. № 222), в ходе которых были обнаружены кладка и элементы декора XVII в. Специалистами института «Спецпроектреставрация» были сделаны зондажи, позволившие установить, что кладка стен выполнена из большемерного кирпича размером 30 х 15 х 8 см с применением способа обработки швов – затирки, характерных для второй половины XVII в. Были также обнаружены наличники окон с разо[364]рванными треугольными сандриками и полуколонками, в оконных проемах сохранились остатки металлических решеток и белокаменных подоконников, на углах здания на уровне второго этажа сохранились спаренные полуколонки, междуэтажный пояс по всему периметру здания был выложен из шести рядов кирпичей и одного ряда поребрика[21]. На основе всех выявленных деталей был осуществлен проект реставрации здания с восстановлением восточного фасада на период XVII в.

           Атрибуция памятника является наиболее важной и сложной проблемой, требующей привлечения письменных источников. Проводимые в 1980-1990‑е гг. историко-архитектурные исследования располагают данными на XVIII-XIX вв. Актовые документы (купчие и закладные) а также материалы переписей московских дворов позволили установить владельца дома самое раннее лишь на 1716-1717 гг.[22] Им был стольник Д.П.Протасьев. Предположения и догадки некоторых исследователей, документально не обоснованные и построенные на искусствоведческом анализе декоративного оформления палат, традиционно связывают их с представителями рода Нарышкиных[23]. Атрибуция данного памятника, проведенная автором настоящей статьи, является примером использования различных видов источников на взаимодополняющей основе. Среди старых публикаций начала XX в. была обнаружена опись конфискованного имущества с каменным домом в Москве дьяка И.К.Алферьева 1700 г., которая была представлена как любопытный документ старомосковского быта без привязки к конкретному объекту[24]. Подлинник документа хранится в фондах РГАДА[25]. По двум важным параметрам, документально зафиксированным, домовладение Алферьева совпадает с двором стольника Протасьева: приход церкви Григория Богослова на Дмитровке и размеры участка 21 х 38 саж. На плане Москвы, составленном С.М.Горихвостовым, на котором показана градостроительная ситуация на начало XVIII в., видно, что в указанном приходе каменные палаты в это время существовали только в интересующем нас владении[26]. Наконец, решающим аргументом стали результаты сравнительного анализа сохранившейся планировочной структуры памятника архитектуры – дома № 6 в современном Петровском пер. и палат дьяка [365] Алферьева, приведенной в документе, позволяющие идентифицировать оба объекта и сделать вывод о владельце дома на конец XVII в.[27] Материалы конфискации имущества дьяка Алферьева в совокупности с другими документами, а также сам дом, в качестве источника, позволяют реконструировать повседневную жизнь одного из представителей московской приказной администрации.

           Иван Кононович Алферьев начал свою службу в приказе Большого прихода в чине подьячего с 1650‑х годов, его денежный оклад составлял 20 руб. в 1665 г. и 37 руб. в 1675 г., а поместный соответственно 250 и 300 четей[28]. После слияния приказа Большого прихода с приказом Большой казны, к 1682 г. он стал старым подьячим в этом приказе с денежным окладом 40 руб. и поместным – 400 четей[29]. В том же году Алферьев был пожалован в дьяки с окладами 80 руб. и 700 четей[30]. В приказе Большой казны он служил до 1695 г., а в 1697-1699 гг. – во Владимирском судном приказе[31]. Его жена Аксинья была двоюродной сестрой известного в XVII в. представителя верхнего слоя приказной бюрократии, служившего сначала в чине дьяка в приказе Тайных дел, затем думного дьяка Большого дворца, печатника Дементия Минича Башмакова. Умер И.К.Алферьев в 1700 г.[32] К этому времени он владел двумя дворами в Москве и вотчиной в Дмитровском уезде в Берендеевском стане «в 70 верстах от Москвы сельцо Калтышево да деревня Погорелое, а в них пять дворов крестьянских»[33].

           Основной московский двор Алферьева располагался в Белом городе в бывшем Богословском переулке (ныне Петровский, 6) между улицами Большая Дмитровка и Петровка, которые сформировались в XV – начале XVI в. вдоль трасс старых дорог XIV в. в г. Дмитров и в с. Сущево мимо Высоко-Петровского монастыря. Указанная территория в XVI – первой половине XVII в. была заселена тяглецами Дмитровской сотни – калашниками, пирожниками, хлебниками (Богословский пер. в XVII в. назывался Хлебенным)[34].

           Во второй половине XVII в. шел процесс вытеснения слободы в Земляной город в район улицы Малая Дмитровка. По данным переписи 1668-1671 гг. видно, что доля тяглых дворов значительно сократилась и увеличилось число «белых» дворов служилого сословия, в том числе и приказных людей [366] в основном Дворцового ведомства. Из 18 владений подьячих 5 принадлежало служащим приказа Большого прихода и среди них – подьячему Ивану Кононову (Алферьеву)[35]. В его личном архиве хранились четыре купчих на дворовые земли в приходе ц. Григория Богослова на Дмитровке[36]. По-видимому, он скупил четыре слободских участка, и на их территории была сформирована городская усадьба на пересечении Хлебенного (Богословского) и Важенского переулков. Последний шел параллельно улице Бол. Дмитровке и в XIX в. частично был застроен (сохранилась только северная часть его трассы в виде небольшого тупика). Размеры домовладения зафиксированы в описи двора. Поперечник вдоль Хлебенного переулка составлял 21 сажень, длинник вдоль Важенского переулка – 38 сажен[37].

           Специфика усадебного городского уклада Москвы определяла организацию застройки домовладений, каждое из которых представляло собой единый полифункциональный комплекс. Номенклатура обязательных его элементов соответствовала натуральным формам хозяйства Москвы XVII в. Во владении дьяка Алферьева размещались жилые палаты, поварня, приспешная палатка, баня, все выстроенные из кирпича, а также деревянные погреба и конюшня. Часть территории была отведена под сад[38]. Описание двора не дает возможности представить его объемно-планировочную структуру. Однако, план двора XVIII в. показывает постановку главного ядра этой структуры. Палаты расположены торцом к Богословскому переулку с небольшим отступом от его красной линии, относительно западной границы участка по Важенскому переулку палаты стоят со значительным отступом в глубине и развернуты вдоль нее[39]. Данное расположение палат было наиболее типичным для средневековой Москвы.

           Решение проблемы датировки палат требует рассмотрения различных факторов. Строительство каменного дома предполагает определенный уровень материального достатка, связанного с социальным статусом заказчика. Для Алферьева благоприятным в этом смысле периодом были 1680‑е годы. В 1682 г. с чином дьяка он получает оклад, в два раза превышающий его прежний. Дополнительные возможности давал приказ Большой казны, ведавший торговыми налогами с купцов и ремесленников русских городов, а также таможен[367]ными и кабацкими сборами, кроме того, ему подчинялись привилегированные торговые корпорации гостей, гостиной и суконной сотен. Такие приказы служили благоприятной почвой для широкого применения практики взяточничества, распространенной в приказной системе. Среди документов личного архива Алферьева были 22 заемных кабалы на выдачу ссуд представителям торгового купечества, большая часть которых относится к периоду с 1680 по 1700 г. на общую сумму 3000 руб.[40]

           Таким образом, материальные возможности дьяка Алферьева вполне позволяли возведение каменного дома. Кроме того, именно тогда сложились благоприятные условия для строительной деятельности в Москве. В 1681 г. вышел указ царя Федора Алексеевича, направленный на стимуляцию каменного частного строительства с целью предотвращения опустошительных пожаров. В соответствии с этим указом «всяких чинов московские жители» могли получить кирпич из приказа Большого дворца в долг по выгодной цене 1,5 рубля за тысячу в рассрочку на 10 лет[41]. Выплатой долгов ведал приказ Большой казны. Наиболее оперативно воспользоваться указом могли именно представители приказной администрации, в чьих руках были механизмы его осуществления (чему является свидетельством дошедший до настоящего времени в различной степени сохранности целый ряд каменных домов дьяков, относящихся к периоду 1680-1690‑х гг.).

           Анализ названного памятника архитектуры в качестве источника позволяет отнести время строительства к тому же периоду. Реставрационные работы не выявили клейм кирпича XVII в., дающие возможность определить датировку. Его размеры и способы обработки позволяют говорить лишь о второй половине века. Однако масштабные характеристики и планировочное решение свидетельствуют о более узких временных рамках. Палаты дьяка Алферьева представляют собой двухэтажный объем, первый этаж которого, выполнявший роль подклета, по своим пропорциям равен второму этажу. П-образная конфигурация плана здания и поэтажные планы показывают заложенную в основе его структуры определенные элементы симметрии. О назначении помещений свидетельствует описание палат[42]. Жилые покои располага[368]лись в западной части здания в последовательном порядке: три палаты в капитальных стенах по второму этажу и две палаты по первому этажу с проездной аркой между ними. Хозяйственные помещения располагались в двух выступающих квадратных ризалитах по восточному фасаду: две казенные палаты на втором этаже и две кладовые палаты под ними на первом этаже с крестовыми сводами и распалубками. Центр композиции между жилой и хозяйственной зонами – узкие протяженные сени, выполняющие роль коридора, с цилиндрическими сводами. Натурные исследования в процессе реставрационных работ выявили наличие двух внешних каменных лестниц с открытыми галереями, примыкавших со стороны северного и южного фасадов жилой части здания, что подтверждается документально.

           Рассмотренная планировочная структура свидетельствует о композиционном решении, характерном для переходного периода архитектуры последней четверти XVII в. Стилистика декоративного оформления фасадов, о котором говорилось выше, соответствует формам «нарышкинского барокко», распространенного в это же время. В описании дома дьяка Алферьева отсутствуют данные о наличии каких-либо деревянных надстроек – характерных элементов светской жилой архитектуры XVII в. По указу 1688 г. в Москве запрещалось возводить на каменных палатах деревянные хоромы в качестве третьего этажа и высокие деревянные чердаки[43].

           Особенности планировочной структуры здания определили его трансформацию в главный дом усадьбы периода классицизма: внешние лестницы были разобраны и на их месте выстроены каменные пристройки, замкнувшие цельный объем, надстроен третий антресольный этаж с небольшим мезонином и вновь выполнены фасады с использованием принципа симметрии и ордера. Внутреннее расположение жилых помещений старых палат второго этажа, ставшего теперь парадным, соответствовали анфиладной системе при расположении дверных проемов на одной оси. Таким образом, в XVIII в. бывший дом Алферьева стал образцом классической архитектуры дворцового типа, сохранив основу планировки последних десятилетий XVII в.

           Формы культуры каждой исторической эпохи находят свое материальное выражение и в предметах быта. Одновременно [369] они характеризуют личность владельца как представителя определенной социальной среды и как индивидуальность. Опись имущества дьяка Алферьева не дает сведений о внутренней отделке помещений дома. Традиционно жилые покои того времени обивались сукном. На основе имеющихся документов можно представить, как выглядела передняя палата, по-видимому, совмещавшая функции крестовой и гостевой палат. Здесь находился иконостас с 12 иконами, половина из которых была в серебряных окладах, еще 7 образов были «на полотнах писаны в рамках черных»[44]. Под иконостасом в «поставе» лежали 13 книг духовного содержания. Остальное пространство палаты занимали «поставец липовой, росписан орехом», и «стол, прописан краски»[45]. Среди предметов мебели в составе имущества перечислены два кожаных кресла и семь стульев[46]. Украшением интерьера были настольный ковер, «опушен сукном красным», и напольный ковер персидский, «камка малиновая суконная»[47].

           Как правило, поставцы служили для хранения серебряной посуды, которая выставлялась на обозрение гостей для демонстрации достатка хозяина. У дьяка Алферьева на момент конфискации было всего 37 предметов серебряной посуды: кружки, стопы, стаканы, братины, чарки, выполненные в технике чеканки, резьбы и скани[48]. Для ежедневного обихода использовалась оловянная и медная посуда: блюда, тарели, миски, ендова[49].

           Помимо переносной мебели в русском традиционном интерьере широко использовалась встроенная мебель. В доме Алферьева к такому типу относились лавки, которые обычно шли вдоль стен по периметру помещения. На лавки клались специальные тюфяки. В данном случае было 17 тюфяков суконных больших и 2 малых[50]. Существовали лавки для сиденья и спальные лавки. Среди имущества Алферьева не было перечислено ни одной кровати. Под голову клали ларцы-подголовки. Такой был и у хозяина дома, где он хранил домашний архив – купчие крепости, заемные кабалы, платежные отписки[51].

           При описании имущества, как правило, указывались предметы иностранного происхождения – «немецкой» работы или выполненные на «иноземный» манер. Среди мебели и утвари дьяка Алферьева таких указаний нет. По-видимому, [370] все они были русской работы традиционных форм и конструкций, образцы которых представлены в собрании ГИМа. Произведения мебельного искусства России второй половины XVII в. отличались монументальностью пропорций в сочетании с декоративностью барочной отделки[52]. В изделиях утвари из серебра использовались русские формы и сложная пластика рисунков растительных орнаментов, в мотивах которых прослеживается влияние искусства Запада и Востока[53].

           Для хранения так называемой «всякой рухляди», т.е. одежды, мехов, постельного белья, тканей и проч., в доме Алферьева использовались сундуки – типичные предметы старорусского быта. Их было несколько: дубовый, окованный железом, липовой, «нерпяной» (обтянутый тюленей кожей)[54].

           Отдельный интерес представляет гардероб хозяина и его жены. В описи перечислены наиболее ценные вещи, подлежащие продаже. Среди мужской одежды выделяются 17 кафтанов и 4 полукафтана, тип покроя которых не указан. Но их описание позволяет судить о видах ткани и способах отделки. Большинство кафтанов были сшиты из шелковых тканей (камка, объярь, атлас), часть – из шерстяной ткани (изуфрь), один – из китайского бархата и несколько из сукна. При этом 6 кафтанов были на меху лисьем, песцовом, куньем и беличьем. Украшены они были серебряными нашивками с кистями и серебряными пуговицами. Личный вкус владельца проявился в значительном преобладании желто-лимонного цвета с дополнением оранжевого и коричневого[55]. Нужно отметить, что эта цветовая гамма повторялась в отделке седел для верховой езды и принадлежностей к ним (платы, потники, покровы)[56].

           Из одежды жены названы только 4 шубы и 3 телогреи. Шубы в XVII в. шились мехом внутрь и сверху покрывались тканью. Шубы Аксиньи Алферьевой были на песцовом, беличьем и куньем меху с дорогими шелковыми тканями (парча, камка, объярь) и с серебряными пуговицами[57]. Кроме того, они были отделаны так называемым «серебряным кружевом» – ювелирным украшением, которое представляло собой полосы из небольших прямоугольных ажурных пластин-запон из серебра с эмалью или с драгоценными камнями. Такое украшение нашивалось на ворот, концы рукавов и подол самых парадных одежд[58]. Типичный атрибут женского рус[371]ского костюма XVII в. – телогрея, верхняя праздничная одежда. Перечисленные в описи выполнены из шелковых тканей (объярь, атлас) красного и оранжевого цвета с серебряными пуговицами. Отделка – нашивное «серебряное кружево». Полихромность и декоративность были характерными чертами русского костюма второй половины XVII в.

           Представители служилого сословия, к которому относятся и дьяки, обязаны были владеть оружием. Поэтому в доме каждого дьяка хранилась оружейная казна. У дьяка Алферьева в составе «оружейной брони» названы наиболее ценные образцы холодного и огнестрельного оружия: сабля с клинком польским и ножнами, отделанными серебром; два лука турецких, «лубья шиты золотом»; два пистолета, «набалдашники медные чеканные золочены»; пищали, «станки с костьми». Помимо оружия здесь же перечислены пять труб ратных вороненых, «да к ним 10 завесов тафтяных», семь чехлов из тафты к копьям и шесть лядунок (пороховниц)[59].

           Неотъемлемая часть московского быта – личные средства транспорта для поездок в черте города и дальних путешествий, отражавшие социальный статус владельца. Алферьевы имели две двухместные кареты, рыдван (большую дорожную карету) и возок для зимних поездок на дальние расстояния, обитые внутри красным сукном. Перечисленные экипажи свидетельствуют о смешанном характере традиционных русских и новых западно-европейских черт повседневной жизни в среде дьяков второй половины XVII в. Количество впрягаемых лошадей также играло важную роль. В распоряжении дьяка Алферьева было две лошади, которые назывались возники, буланой масти. В упряжи использовались шоры – новшество, заимствованное из Западной Европы[60].

           Длительные путешествия требовали остановок в пути и использования походных палаток. В музейных собраниях образцы подобных шатров практически отсутствуют и поэтому они не изучены. Оружейная палата располагает только одним фрагментом (верхняя часть) большого шатра царя Алексея Михайловича (охр. № 2107). Это все, что сохранилось от царской Шатровой палаты. Известно описание большой шатерной казны боярина князя В.В.Голицына, состоящей из нескольких шатров, палаток, наметов и специального полотняного двора с башенками и оградами[61]. [372] Опись имущества дьяка Алферьева свидетельствует о наличии у него одной походной палатки, которая сверху была из шелковой ткани (объярь), а подкладка изнутри была из кумача, расшитого травами[62]. По-видимому, использование таких переносных конструкций было довольно распространено, но их количество и разновидности зависели от социального положения владельца.

           Особенности натурального хозяйства московского городского быта требовали больших территорий под огороды и сады. В XVII в. для этих нужд использовались загородные дворы. Дьяк Алферьев в 1693 г. купил такой двор у окольничего И.Д.Голохвастова за Тверскими воротами за Земляным городом около Тверской ямской слободы. Назначению загородного двора соответствовали значительные размеры: длинник вдоль Земляного вала составлял 76 сажен, а поперечник «от ворот к ямской слободе» 36 сажен. Помимо обширного сада пространство двора было занято комплексом жилых и хозяйственных построек – деревянными двухэтажными хоромами, погребами, сараями, поварней, конюшней, баней и сенным амбаром[63].

           Рассмотренный выше материал позволяет сделать некоторые выводы. Приведенные конкретные фактологические данные свидетельствуют о том, что представители верхнего слоя приказной администрации относились к привилегированной части городского населения Москвы. Основные из них следует перечислить.

           1. Местоположение домовладения в черте Белого города, который во второй половине XVII в. стал районом заселения всех категорий служилого сословия и богатого купечества на «белых» дворовых землях, в то время как тяглое посадское население «черных» и дворцовых слобод было вытеснено в Земляной город.

           2. Размеры участка 21 х 38 сажен позволили сформировать городскую усадьбу со всеми структурными элементами, необходимыми для особенностей натурального хозяйства Москвы.

           3. Наличие двухэтажных каменных палат с большими кладовыми.

           [373] 4. Предметы домашнего обихода (мебель, посуда, гардероб, оружие), свидетельствующие о высоком уровне материального достатка.

           Сопоставление с известными по публикациям примерами городского быта отдельных представителей боярства позволяет сделать заключение о том, что основные элементы бытового уклада дьяка по своему облику приближались к формам повседневной жизни дворянской знати. Однако, по уровню и масштабам они отличались, что определялось положением дьяков в социальной иерархии русского общества XVII в.

           Отдельный интерес представляет взаимодействие традиционных форм городской бытовой культуры с новыми тенденциями «переходной» эпохи в дьяческой социальной группе. С одной стороны, описание имущества дьяка И.К.Алферьева отражает смешанный характер бытовой среды, где одновременно присутствуют типично русские национальные вещи и предметы, заимствованные из западно-европейской культуры. С другой стороны, степень соотношения традиций и новаций в данном случае значительно отличается от домашнего быта бояр А.С.Матвеева и В.В.Голицына.

           Более глубокие выводы возможны при проведении дальнейшего исследования данной темы, основанного на сравнительном анализе городского быта как внутри обозначенной социальной группы приказной бюрократии (с учетом всего ее спектра: думные дьяки, приказные дьяки и подьячие), так и с другими группами служилого сословия.

           [373-376] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста