К истории состава землевладельцев Можайского княжества в конце XIII – первой половине XV века (князья Смоленские, бояре Вельяминовы, Валуевы и Новосильцевы)

Автор
Кузьмин Андрей Валентинович

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XV XIV XIII

Библиографическое описание:
Кузьмин А.В. К истории состава землевладельцев Можайского княжества в конце XIII – первой половине XV века (князья Смоленские, бояре Вельяминовы, Валуевы и Новосильцевы) // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. П.Н.Зырянов. М., 2004. С. 185-215.

Текст статьи

[185]

Кузьмин А.В.

К ИСТОРИИ СОСТАВА ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЕВ МОЖАЙСКОГО КНЯЖЕСТВА В КОНЦЕ XIII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV ВЕКА

(князья Смоленские, бояре Вельяминовы, Валуевы и Новосильцевы)

           История Можайской земли насчитывает не менее 870 лет. И хотя в уставных и жалованных грамотах внука великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха († 1125) – Ростислава Мстиславича († 1167), выданных епископам Смоленска, о самом Можайске нет ни слова, тем не менее, источники первой половины XII в. фиксируют на территории будущего удела московских князей ряд административных единиц. Среди домениальных владений смоленских Ростиславичей в XII-XIII вв. здесь находились волость Искона, а также Путтин на р. Протве[1]. Место первой из них определено «по р. Исконе, левому притоку р. Москвы в ее верхнем течении»[2]. Локализация населенных пунктов Беницы, Бобровницы, Добрятин и Доброчков на ростово-смоленском рубеже пока выглядит спорной[3].

           Центром пограничных владений князей смоленского дома летописный «Можаеск», как и находящийся к северо-западу от него Тушков, стал еще в домонгольскую эпоху[4]. Тогда в конце XII – начале XIII в. на восточных рубежах Смоленского княжества шло активное освоение и обустройство земель. В соседних с ними городах Вязьме и Дорогобуже были построены каменные храмы[5]. В летописных сводах, составленных в XV-XVI вв., Можайск иногда фигурирует в связи с событиями 1231 г.[6] Некоторые авторы даже склонны считать эту дату первым упоминанием города в источниках[7]. Однако это – ошибка. На самом деле, в более ранней Новгородской I летописи (в списке 2‑й пол. XIII в.) отмечается, что в данном случае был назван не Можайск, а волостной центр земли вятичей Мосальск, один из небольших, но хорошо укрепленных городов Поочья. Он входил в состав домениальных владений старшей ветви Ольговичей – правителей соседнего Черниговского княжества[8].

           [186] Монгольское нашествие на Русь и экспансия литовских князей на Смоленщину постепенно делают равно удаленный от их действий Можайск привлекательным для переселенцев[9]. Выделение города во владение Федору Ростиславичу († 1299), внуку князя Мстислава Давыдовича († 1230), очевидно, происходит на рубеже 50-60‑х гг. XIII в. Таким образом, один из представителей княжеской семьи стал здесь первым крупным землевладельцем, о котором сохранились сведения в источниках. Однако в это время Можайск еще не достиг такого политического значения, чтобы соперничать с поволжским Ярославлем. Поэтому князь здесь надолго не задержался[10]. К сожалению, известные в настоящее время летописные источники ни разу прямо не упоминают Федора в связи с его княжением в Можайске. Данные об этом сохранила лишь летописная версия жития князя Федора. Однако это не значит, что город остался без правителя. Поскольку нет никаких сведений о его принадлежности другим князьям, можно предполагать, что в период первой ярославской «одиссеи» Можайск по-прежнему подчинялся только Федору Ростиславичу.

           Смена владельца Можайска могла произойти после 1280 г., когда князь Федор после смерти старших братьев Глеба († 1277) и Михаила († 1279) стал правителем Смоленской земли[11]. Источники отмечают, что Можайск пострадал в результате Дюденевой рати 1293 г. Если бы в данный момент он принадлежал союзнику хана Тохты Федору Смоленскому и Ярославскому, то он вряд ли бы отдал свой город на разграбление ордынцам. Однако именно так и произошло.

           Возникает вопрос, почему?

           Ответ на него следует искать в летописных сводах конца XV в. Последние отмечают среди сторонников великого князя в 1293 г. некоего князя по имени Святослав. Дмитрий Александрович Переяславский († 1294) «идущу тогда во Тверь изо Пъскова, и присла в Торжокъ с поклономъ ко князю Андрею, брату своему, владыку Андрея и князя Святослава, и взяша миръ»[12].

           В Северо-Восточной Руси среди потомков Всеволода Великое Гнездо († 1212) в конце XIII в. было всего два князя с именем Святослав. Первый из них – второй сын великого князя Ярослава († 1271). По мнению В.С.Борзаковского, [187] этот Святослав умер между 1282 и 1286 г., так как больше на княжении в Твери он не упоминался[13]. И действительно, летописные своды, имеющие тверскую обработку, отмечают, что закладка церкви святого Спаса Преображения состоялась в 1285 г. при князе Михаиле и его матери Ксении, второй жене Ярослава[14]. Однако в Холмогорской летописи это событие дано в более ранней версии, хотя и не без следов редакции. Согласно источнику, возведение каменного храма начал «тоя же весны князь Михайло Ярославичь, внук Ярослава Всеволодича, з братом Святославом (выделено мной. – А.К.)»[15]. Итак, выясняется, что в 1285 г. сводный брат Михаила еще был жив.

           Позднее в 1288 г. летописцы без указания на причины поступка своего князя лаконично сообщают, что «не въсхоте Михаилъ Тверскыи покоритися великому князю Дмитрию». Исключение в ряде источников имени Святослава из числа ктиторов соборной церкви, а также умолчание о его судьбе местными летописцами косвенно свидетельствует о том, что к данному времени он умер или сводному брату Михаилу, каким-то образом, удалось его вытеснить из Твери, Кашина и Кснятина[16]. Однако делать из этих предположений далеко идущие выводы не стоит. Нельзя забывать, что среди участников событий 1288 г. Святослав не упоминается[17]. В 1288-1293 гг., т.е. вплоть до Дюденевой рати, Тверью управлял не он, а его младший брат Михаил[18].

           Второй носитель имени Святослав († 1310) – третий сын князя Глеба Ростиславича, родной племянник Федора Черного. До 1303 г. он сидел на княжении в Можайске. По наблюдениям В.А.Кучкина, в это время «граница между Московским и Смоленским княжествами» проходила «по среднему течению р. Рузы, междуречью Рузы и Исконы к верховьям р. Тарусы – правого притока Нары – и поперек верхнего течения Исмы – левого притока Протвы». По-видимому, она была близка ростово-смоленскому рубежу XII в.[19] В первой половине XIV в. дети Святослава в Можайске не правили, но все же были прочно связаны со смоленскими волостями на востоке. Некоторые из них после своего дяди Андрея Михайловича († после 1312) княжили в Вязьме и Дорогобуже. Учитывая возраст Святослава Глебовича, не исключено, что он также мог упоминаться в летописях в [188] 1293 г. В связи с этим проанализируем одно из уникальных сообщений Вологодской летописи. Этот источник, близкий к протографу Сокращенных сводов 1493 и 1495 гг., под 1293 г. сообщает, что тогда «послаша наугоротцы ко Святославу по сына, и дав им сына своего Владимера (выделено мной. – А.К.)». Новгород в это время еще признавал власть Дмитрия Александровича. Следовательно, сюда мог попасть только союзный ему правитель[20]. Логично предположить, что обращение к Святославу, скорее всего, могло произойти лишь в том случае, если он обладал каким-либо княжением. Дюденева рать разорила Можайск. Значит, его владелец был союзником великого князя владимирского. Святослав Ярославич в данный момент времени, если и был жив, своего стольного города не имел. Поэтому возникает вопрос: не мог ли князь Святослав, упоминаемый в 1292 и 1293 гг., быть тождественен Святославу Глебовичу?

           Прежде всего, оговоримся, что о деятельности двух Святославов (из Твери и Смоленска) в начале 90‑х гг. XIII в. прямых данных нет. Князь Святослав 1292 и 1293 гг. упоминается без отчества. Конечно, не исключено, что в 1292 г. новгородцы обращались не к Ярославичу, а Святославу Глебовичу, центром владений которого, вероятно, уже мог быть Можайск. Сложнее решить за или против какой-либо из двух отмеченных выше версий отнести одно из известий Софийской I летописи старшего извода. Она отмечает, что в 1293 г. после победы над братом Дмитрием Андрей Городецкий против шведов посылал на войну «князя Романа Глебовича с новогородьци, с малыми вои»[21]. Это – старший брат Святослава Можайского[22]. Роман, племянник Федора Черного, был сторонником князя Андрея Городецкого († 1304), а не Дмитрия Переяславского и поддерживавшего его Ногая († 1299). Тем не менее, упоминая Святослава, летописи сообщают, что в 1293 г. он вместе с великим князем после рати царевича Дюденя (Тудана) возвращался из Пскова. Этот важный факт помогает различению двух лиц. Ведь Тверь, в отличие от Можайска, не была захвачена ордынцами. Кроме того, если данное известие источника действительно относится к Святославу Глебовичу, то тогда выясняется, что он, в отличие от Романа, был тесно связан с теми князьями, кото[189]рые ориентировались на темника Ногая, а не хана Орды Тохту († 1313).

           Таким образом, чтобы решить, кто именно из двух князей упоминался в летописных статьях 1292-1293 гг., следует выяснить, могли ли по возрасту Святослав Ярославич († после 1285) и Святослав Глебович († 1310) иметь к 1292 г. детей.

           Известно, что во время Неврюевой рати ордынцы захватили Переяславль Залесский, «княгыню Ярославлю яша и дети изъимаша, и воеводу Жидослава ту оубиша, и княгюню оубиша, а дети Ярославли в полонъ послаша (выделено мной. – А.К.)»[23]. Ярослав, как и его младший брат Василий, вновь смог жениться лишь после смерти своего старшего брата – великого князя Александра Ярославича Храброго († 1263). В начале 1265 г. он взял в жены дочь боярина Юрия Михайловича[24]. В 1268 г. Ярослав посылал «в себе место Святъслава с полкы» в Новгород. Тогда его дети Михаил и Святослав приняли активное участие в разгроме рыцарского войска под Раковором[25].

           В начале 70‑х гг. XIII в. Ярославичи неоднократно упоминаются в источниках. В зиму 1269-1270 гг. «князь Ярославъ, с новгородци сдумавъ, посла на Низовьскую землю Святъслава полковъ копитъ». Он «совкупи всех князии и полку бещисла, и приде в Новъгородъ <…> и хотеша ити къ Колываню». В 1270 г. по приказу отца Святослав вместе с великокняжеским тысяцким Андреем Воротиславичем из Городища ездил на «Ярославль дворъ» на переговоры с новгородцами[26]. На территории Городища археологами найдена «печать с надписью “СВЯТОСЛАВЛЯ ПЕЧАТЬ” и изображением святого воина». Она «является разновидностью такой же происходящей из Новгорода буллы № 349», где «читается имя святого воина – Димитрий». В.Л.Янин не исключает «их принадлежности сыну великого князя Ярослава Ярославича Святославу, деятельность которого в 60‑е-90‑е годы XIII в. была тесно связана с Псковом и Новгородом»[27]. Его старший брат Михаил после смерти отца сел княжить в Твери. Правление Михаила в 1272 г. было коротким, вскоре он умер[28]. Однако князь успел «заратишася» и «по том оумиришася» с Новгородом[29]. Архангелогородский летописец утверждает, что костромскому князю Василию Ярославичу († 1276), чтобы сесть на великом княжении, даже пришлось [190] выгнать «с Володимеря князя Михаила, брата своего (должно быть, братанича. – А.К.), а сам седе в Володимере»[30]. Приемник Михаила – Святослав не только признал власть своего дяди Василия, но и помог ему в 1273 г. в борьбе с Дмитрием Александровичем добиться новгородского стола[31]. Итак, нет сомнений, что оба сына Ярослава от первого брака в это время уже были совершеннолетними. Очевидно, именно о них, как пленных, писал летописец в 1252 г. Учитывая данный факт, логично предположить, что к 1292 г. у Святослава Ярославича вполне мог быть взрослый сын.

           Важна и еще одна косвенная деталь. Княжеская семья из Твери и Пскова в XIII в. были связаны тесными политическими контактами. В 1253-1255 гг. здесь правил Ярослав Ярославич[32], а в 1265 г. – его сын Святослав[33]. Именно из Пскова, возвращаясь домой после ухода царевича Дюденя в Орду, отправил великий князь Дмитрий Александрович на переговоры с братом Андреем  князя Святослава и владыку Твери Андрея, сына литовского князя Герденя († 1267)[34].

           Сложнее установить годы самостоятельной жизни князя Святослава Можайского. По данным родословцев и синодиков, у его отца Глеба Смоленского было еще три сына – Александр, Роман и Всеволод. Все они родились до 1277 г. Деятельность старшего из братьев по летописям и актам известна с середины 80‑х, Романа – с начала 90‑х гг. XIII в., Всеволода – в первой четверти XIV в.[35] Среди них Святослав был младше Александра и старше Всеволода. Принято считать, будто будущий правитель Можайска был моложе Романа, хотя это предположение источниками прямо не подтверждается. Тем не менее, ясно, что в 1293 г. Святославу примерно могло быть не менее 20-25 лет. Следовательно, к этому времени у него также мог быть сын[36]. Однако если Владимир, действительно, его ребенок, то в 1292 г. он был малолетним. Примеры правления княжичей в Новгороде в конце XIII в. известны. Так, например, в ноябре 1296 г. московский князь Даниил Александрович († 1303) «присла <…> переже себе сына своего въ свое место именемь Ивана»[37].

           Итак, учитывая все возможные варианты интерпретации известий источников о Святославе, казалось бы нельзя окончательно решить, кто именно из них упоминался в [191] 1292-1293 гг. Каждая из рассмотренных выше версий имеет как свои преимущества, так и недостатки. Между тем, если в совокупности подвергнуть анализу все сообщения источников о деятельности двух князей Святославов, то становится заметным, что в подавляющем большинстве случаев правитель Твери всегда указывается с отчеством, а его сосед из Можайска, наоборот. Исходя из этого, можно с большой долей вероятности отождествить упоминаемого в 1292-1293 гг. князя Святослава с сыном Глеба Ростиславича Смоленского, а не Ярослава Ярославича Тверского.

           После утраты Можайска весной 1303 г.[38] Святослав Глебович смог в 1309 г. закрепиться в Брянске[39]. Возможно, это произошло не без участия со стороны Москвы. Очевидно, в отличие от рязанского князя Константина († 1306), ему удалось наладить отношения с Юрием Даниловичем. Более того, после смерти Святослава его жена Анна, как полагают исследователи, вышла замуж за одного из них – князя Афанасия († 1322)[40]. Он также был связан с северо-западом Руси. В 1316, 1318-1322 гг. Афанасий был наместником брата Юрия в Новгороде[41]. Здесь он и умер, как свидетельствет В.Н.Татищев, будучи князем Можайска[42].

           После смерти Бориса († 1320), Афанасия († 1322) и Юрия († 1325) Даниловичей Московское княжение было объединено в руках их брата Ивана Калиты. От этой эпохи дошло две его духовные грамоты, где упоминается Можайск. Несмотря на незначительную разницу во времени, оба документа имеют ряд отличий. В первом случае (в 1336 г.) город просто указан в числе прочих владений, передаваемых Калитой старшему сыну Семену Гордому († 1353), а во втором (в 1339 г.) – как центр близлежащих волостей[43]. По-видимому, это косвенно свидетельствует в пользу того, что процесс присоединения московскими князьями территории вокруг Можайска после 1303 г. растянулся на несколько десятилетий вперед[44]. Тетка Семена Ивановича Гордого княгиня Анна владела здесь вплоть до своей смерти (между 1348 и 1353 гг.) рядом волостей и, прежде всего, Заячковым и Тешевым, входившими до присоединения к Москве в состав рязанских волостей в Протвинско-Лужецком междуречье[45].

           Осенью 1341 г. «въ Покровъ святыа Богородица» (т.е. 1 октября) литовский князь Ольгерд († 1377), помогая сво[192]ему союзнику – правителю Смоленска Ивану Александровичу († 1359), пытался отбить Можайск у москвичей. Однако он встретил здесь яростный отпор и был вынужден отступить. В связи с этими событиями летописец впервые упоминает городской посад. Кроме того, он указывает имя одного из погибших – Ругота[46]. Возможно, это был один из защитников города[47].

           В духовной Семена Гордого 1353 г. упоминается «Можаеск с волостми и съ селы и з бортью». Во втором завещании его брата Ивана Красного около 1368 г. – уже «с тамгою, и со всеми пошлинами». В 1389 г. Можайск «со всеми волостми, и с тамгою, и с мыты, и з бортью, и съ селы, и со всеми пошлинами, и с отъездными волостми» был завещан великим князем Дмитрием Ивановичем Донским своему четвертому сыну Андрею[48].

           Частные акты по Можайску за XIV-XV вв. практически не сохранились. Поэтому установить первичный состав его вотчинников удается только с помощью ретроспективного анализа источников. Правда, при чтении описей архива Посольского приказа можно обнаружить ряд упоминаний о частных актах, но они требуют тщательного разбора. В описи 1626 г. известны три такие грамоты второй половины XIV в. Они находились между тетрадкой, где был «список з докончальные грамоты Великого Новагорода с великим князем Васильем Дмитреевичем» и купчей грамотой великой княгине Марии Ярославны, «что купила она у Настасьи Федоровы жены на Коломне село Мячково»[49]. Поскольку прямо или косвенно все эти документы связаны с историей можайских землевладельцев, то рассмотрим их по порядку.

           Первый документ – это «грамота правая, что судил князь великий Василий Дмитреевич Ивана Федоровича с Ываном с Хоробровым, а которой Иван Федорович словет и в котором году грамота писана, тово в грамоте не написано». Рамки составления документа определяются временем княжения Василия I – 1389-1425 гг. Впрочем, последние можно уточнить. Дело в том, что среди примыслов, отмеченных в духовной 1389 г. Дмитрия Донского, фигурирует владение, принадлежавшее ранее одному из лиц упоминаемых в правой грамоте. Великой княгине Евдокие Дмитриевне († 1407) выделялся вдовий удел вместе «съ Ывановым селом с Хороб[193]рова»[50], находившемся под Москвой в Васильцове стане[51]. Таким образом, можно выяснить, что упоминаемый в обоих документах человек жил в последней четверти XIV в., успев послужить не только у великого князя Василия I, но и у его отца – Дмитрия.

           По предположению А.А.Зимина, в данном документе фигурируют лица двух боярских родов – Всеволожей и Кошкиных. Как полагал исследователь: «Иван Федорович Кошкин подписал все три дошедшие до нас духовные этого великого князя. Это – “казначей” и виднейший боярин конца XIV – начала XV в. Иван Хоробров – возможно, Иван Дмитриевич Всеволожский. Кошкины были решительными врагами этого их основного соперника при великокняжеском дворе»[52]. Насколько же верны данные отождествления?

           Прежде всего, стоит заметить, что отчество Ивана Хороброва источникам неизвестно. Однако они знают, что его сын Андрей погиб под Белевым 5 декабря 1437 г. в бою с ордынцами хана Улуг-Мухаммада. Для поминания А.И.Хоробров был записан в Успенский синодик[53]. Позднее отсюда его имя попало в летописи[54]. Однако древнейшая роспись Всеволожей конца XV в., находящаяся в Синодальном списке Типографской летописи и в Румянцевской редакции родословных книг 40‑х гг. XVI в. не знает у И.Д.Всеволожа ни подобного прозвища, ни сына по имени Андрей. Источники называют только Ивана (у которого осталось 4 дочери) и Семена Ивановичей[55]. Последний из них имел двух детей – Ивана Бздиху и бездетного Андрея Кутиху. У И.С.Всеволожа известен бездетный сын Семен, живший в начале XVI в. «И от Дмитрея Олександровича род не пошел», – констатировал позднее родословец[56].

           Если принять вывод А.А.Зимина, то получается, что сам И.Д.Всеволож и его потомки должны были называться Хоробровыми, а этого источники не знают. Между тем, они в 1524 г. упоминают московских землевладельцев Симу, Ивана и Михаила Даниловичей Хоробровых – лиц, которые абсолютно не вписываются в родословную Всеволожей[57]. Кроме того, И.Д.Всеволож, в отличие от И.Ф.Кошкина, впервые упоминается как боярин довольно поздно – лишь в 1415 г.[58] В духовных грамотах Василия I его имя стоит всегда выше представителей рода Кошкиных[59]. Между тем, порядок упо[194]минания лиц в правой грамоте совершенно иной. Таким образом, приведенные выше аргументы свидетельствуют против отождествления А.А.Зимина, смешавшего в данном случае представителей двух совершенно разных боярских семей.

           Сложнее определить, из какого рода был судившийся с Иваном Хоробровым Иван Федорович. В 70-80‑е гг. XIV в. у великого князя Дмитрия было два боярина, носивших такое имя и отчество. Это – единственный сын Ф.В.Воронца Вельяминова и один из сыновей князя Ф.К.Красного Фоминского – Иван Собака. Оба они в 1389 г. подписали духовную Дмитрия Донского[60].

           Предположение А.А.Зимина о боярстве и казначействе И.Ф.Кошкина в конце XIV в. также вряд ли допустимо. Казначеи XIV – середины XV в. не занимали высокого положения при дворе великого князя. В документах конца XIV в. они упоминаются только после бояр и без указания отчества[61]. В середине XV в. известен случай, когда казначеем Василия II стал крещеный татарин Евстафий Аракчеев, исполнявший при этом еще и роль дьяка[62]. В конце 50‑х гг., но до 1462 г. «великий князь Василей Васильевич всеа Русии пожаловал есми боярина своего и великие княгини и казначея Михаила Олексеевича Черта Стромилова», дал ему «Звенигород в пут(ь)»[63]. Михаил Черт был сыном попавшего в 1454 г. в опалу великокняжеского введенного дьяка Алексея Стромилова, который помог бежать в Литву боярину можайского князя Ивана Андреевича († после 1471) – Н.К.Добрынскому. За это А.Стромилов вместе с сыном Михаилом «съ вотчинною и со всем его животом» был отдан навечно в службу митрополитам всея Руси[64]. Правда, из приведенного примера видно, что М.А.Стромилов на время сумел вернуться в великокняжеский двор. Однако это был лишь эпизод в его карьере. Дети, внуки, правнуки и ряд родственников М.А.Стромилова в служебной иерархии так и не поднялись выше звания митрополичьих детей боярских[65]. Поэтому вряд ли, что такой родовитый человек, каким был И.Ф.Кошкин, занимал в 1408 г. невысокую должность казначея. Возвышение ее значения приходится только на вторую половину XV в. Кроме того, источник, на который опирается А.А.Зимин, известен в списке конца XV – начала XVI в. Его аутентичность вызывает большие сомнения[66]. Поэтому приходится признать, что без [195] каких-либо веских оснований А.А.Зимин, вслед за С.Б.Веселовским[67], ошибочно перенес значение должности казначея, как, впрочем и создатели пресловутого «ярлыка» Едигея, из конца XV века в его начало.

           Вызывает большое сомнение и само боярство И.Ф.Кошкина в конце XIV в. Прежде всего, это связано с тем, что его отец Ф.А.Кошка Кобылин умер около 1407 г.[68] Поэтому даже если учесть, что в последние годы жизни он уже отошел от службы, то получение боярства его детьми не могло произойти ранее начала XV в. В 1406/07 г. брат Ивана Федор Голтяй выдал дочь Марию († после 1456) замуж за четвертого сына Владимира Андреевича Храброго († 1410) – Ярослава († 1426)[69]. Это косвенно указывает на то, что братья Иван и Федор к данному времени уже могли стать боярами. В 1408 г. в этом чине упоминался их младший брат – Александр Федорович Беззубец[70]. Поэтому есть основания сомневаться, что в правой грамоте конца XIV в. упоминался боярин И.Ф.Кошкин. Однако остается открытым вопрос, к какому роду относилось упоминаемое в документе лицо?

           Для ответа на данный вопрос стоит обратить внимание на два следующих за ним в описи 1626 г. документа. Первый из них – грамота Василия I «дядине ево Марье на слободку на Чагощу»; второй – «грамота Василья тысецкого, что купил у Семена Васильевича да у Юрья Борисовича Чагощу вотчину всю»[71]. Оба этих акта последней трети XIV в. в свое время принадлежали роду тысяцких Вельяминовых[72]. Все три грамоты, составленные в одно и тоже время, первоначально могли происходить из одного комплекса документов. Поэтому очевидно, что в правой грамоте скорее упоминался И.Ф.Воронцов, чем его тезка из другой семьи. Данное наблюдение можно подтвердить дополнительно. Второй Иван Федорович – представитель семьи Фоминских – выходец из дома князей Смоленской земли, находившейся в весьма близком родстве с правившей в Москве династией[73]. Сомнительно предполагать, что Иван Хоробров мог судиться с ним на равных. Иное дело И.Ф.Воронцов – представитель средней линии нетитулованных Вельяминовых. Таким образом, есть весьма веские основания предполагать, что в правой грамоте конца XIV в. упоминались представители старомос[196]ковских боярских родов Хоробровых и Воронцовых, а не Всеволожей и Кошкиных.

           Обращает на себя внимание и характер генеалогических связей упоминаемых выше вотчинников. Прежде всего, стоит отметить, что известная по документам волость Чагоща располагалась в Можайской земле. Это выясняется из текста духовной около 1503-1504 гг. великого князя Ивана III († 1505). Он завещал своему сыну Василию († 1533) «город Можаескъ с волостьми, и с путми, и з селы, и со всеми пошлинами, и з Чагощъю, и с Турьевым, и с Ореховною, и с Могилном, и с Миченками, и съ Шатешью, и з Сулидовым, и з Дмитровцом по обе стороны Угры»[74]. По данным актов, земли волости Чагоща находились «между верховьем Москвы и Гжатью»[75].

           Первоначально Чагоща принадлежала двум боярам – Семену Васильевичу и Юрию Борисовичу. Они могли продать ее В.В.Вельяминову до смерти тысяцкого, т.е. до 17 сентября 1373 г.[76] Это, хотя и приблизительная, но самая ранняя дата составления первого упоминаемого в источниках частного акта на территории Можайского княжества, где есть имена его нетитулованных землевладельцев. Обычно такие сделки заключались между соседями. И действительно, из духовной великого князя Дмитрия Ивановича можно узнать, что в 1375 г. он конфисковал село «Ивановъское Васильевича въ Гремичах», тянувшее к Можайску. Оно входило в состав отъезжих волостей вдовых княгинь из правящей в Москве династии[77]. Земли, тянувшие к Гремичам, располагались в междуречье Нары и Протвы[78].

           Соседняя с Гремичами Чагоща отошла в 1373 г. другому сыну тысяцкого Василия – Микуле. Он был женат на дочери нижегородско-суздальского князя Дмитрия Константиновича († 1383). Мария была старше Евдокии, жены Дмитрия Донского. Ее брак с Микулой состоялся также в 1366 г. Этот сын тысяцкого погиб 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле. Единственная дочь Микулы и Марии вышла замуж за боярина И.Д.Всеволожа († после 1434)[79]. По мнению А.А.Зимина, после смерти Марии (успевшей в 1389 г. принять участие в крещении сына Дмитрия Ивановича Донского – Константина) Чагоща отошла в великокняжескую казну[80]. Однако к этому выводу следует отнестись осторожно, так как ис[197]точники не сообщают о принадлежности Чагощи великокняжеской семье вплоть до 1503-1504 гг.

           Первый из продавших свою часть Чагощи боярин Семен Васильевич происходил из древнего рода вотчинников. Его дед Окатий до середины 30‑х гг. XIV в. уступил свою слободку на р. Москве под Звенигородом Ивану Калите[81]. Данное сообщение источника опровергает версию поздней родословной легенды, будто Окатий носил прозвище Вол, происходил из Литвы, откуда выехал на службу к великим князьям владимирским в 1240 г.[82] Судя по сохранившимся названиям населенных пунктов, он был крупным землевладельцем на территории Московского княжества[83]. Отец Семена – Василий – четвертый из бояр, подписавших около 1348 г. докончальную грамоту сыновей Калиты[84]. Сам С.В.Окатьев – важная фигура при дворе Дмитрия Донского. В духовной 1389 г. он стоит на четвертом месте. Выше его находились лишь шурин великого князя – Дмитрий Михайлович Боброк Волынский († до 1411), а также такие влиятельные бояре, как Тимофей Васильевич Вельяминов († после 1389) и Иван Родионович Квашня († 1390). Двое последних ранее подписывали первую духовную своего сюзерена, составленную еще в середине 70‑х гг. XIV в.[85] Семен Васильевич первое время сохранял свое положение и при дворе Василия I. Так, он присутствовал на мене земель великого князя и митрополита Киприана. Это событие состоялось не ранее 6 марта 1390 г., но и не позже 13 февраля 1392 г., когда скончался один из участников сделки – великокняжеский боярин Даниил Феофанович Бяконтов[86]. Троицкая летопись сохранила уникальное известие, что весной 1387 г. «преставился Семенъ Васильевич» (Приселков М.Д. Троицкая летопись. М., 1950. С. 447).

           В отличие от С.В.Окатьева, место его жены Арины среди боярынь великой княгини было гораздо скромнее. Она сидела ниже «Марьи Микулины жены Васильевичя тысяцкого, Огрофены Ивановы жены Андреевичя Хромого» и «Марьи Остеевы», но выше «Ульяны Ивановы жены Собакина, Васильевы матери»[87]. Возможно, у нее сложились доверительные отношения с Софьей Витовтовной († 1453). Летом 1451 г. эта великая княгиня завещала своему внуку Юрию «дворъ свои московьскии внутри города Орининьскии Семе[198]новы жены Васильевича»[88]. Отсутствие наследников у Семена и Арины говорит о том, что их брак был бездетным.

           Видным служилым человеком при дворе великого князя Дмитрия Ивановича был и родной брат Семена – Тимофей Волуй. Как и другой можайский землевладелец – М.В.Вельяминов, боярин Тимофей погиб 8 сентября 1380 г. в битве с войсками Мамая на Дону[89]. Близость детей Василия Окатьевича к семье великого князя и митрополиту Киприану доказывает запись о них в синодике придворного Московского Успенского собора. «Вечная память» здесь отмечалась следующим лицам: «Иоанну Родионовичу, Тимофею Васильевичу, и брату его Семену Васильевичу, и сыну его Феодору, и Данилу, и Симеону, Андрею (выделено мной. – А.К.), и Борису Даниловичу, Давиду Васильевичу, Данилу Феофановичу, Ивану Михайловичу»[90].

           Дети Тимофея Волуя упоминаются по источникам в конце XIV в. После гибели отца они также стали великокняжескими боярами. Первый из них – Федор – осенью 1382 г. «убьенъ бысть отъ своего раба лукаваго»[91]. Его брат Даниил вместе с Иваном Александровичем Всеволожем в 1392 г. ездил в Новгород Великий «просити черьнаго бору и княжщины, и о крестнои грамоте, что покончали Новгородци къ митрополиту на Москве не зватися». Москвичи им предлагали: «И вы тоую грамоту отошлите, а целование митрофолитъ с васъ снимаеть». Однако новгородцы на это не согласились, поэтому «оучинися розмирье с Низовци»[92].

           Младший брат Федора и Даниила – Семен также известен источникам. Он упоминается в меновой и жалованной тарханной и несудимой грамоте, выданной великим князем Дмитрием чернецу Савве на монастырь Спаса Преображения у Медвежьих озер в верховьях р. Пехорки. Ее следует датировать весьма узко – концом сентября 1380 – концом сентября 1382 г. или 8 октября – декабрем 1382 г. Последняя дата выглядит более предпочтительнее[93]. Этот промежуток разрывает поездка Семена Валуева и Михаила Ивановича Морозова после ухода Тохтамышевой рати в Тверь за сбежавшим туда митрополитом. Правда, неизвестно, когда бояре выехали из Москвы. Летописец отмечает лишь то, что Тверь вместе с Киприаном они покинули 3 октября 1382 г., а в Москве оказались 7‑го числа[94]. Его вдова Анна вместе с [199] детьми Константином и Ильей завещала в конце первой четверти XV в. село Чашницы Никитского стана в находившийся в 5 км от него Переяславский Горицкий монастырь. (А.В.Антонов ошибочно считает ее женой С.В.Вельяминова. См.: Антонов А.В. Вкладчики Успенского Горицкого монастыря XV-XVI вв. // Русский дипломатарий. М., 2003. Вып. 9. С. 5-6, 20. Л. 9, 30. См. также: Там же. Л. 19 об.).

           Об Андрее, младшем из детей Тимофея Волуя, известно мало. Включение для поминания в Успенский синодик свидетельствует о его видном положении в Москве. Деятельность А.Т.Валуева, очевидно, началась позже, чем у его старших братьев. Возможно, она совпала с тем периодом, когда князь Андрей Дмитриевич († 1432) стал полновластным правителем Можайского и Белозерского княжеств, когда после его возвращения из Новгорода Великого в 1399 г. большинство местных вотчинников получили возможность служить у него. Такие знатные семьи, как Валуевы, могли сделать самостоятельный выбор. Ведь они имели земли не только под Можайском, где им принадлежало село Валуево[95], но и под Москвой, Звенигородом и Рузой.

           Сведений источников о Валуевых за первую половину XV в. сохранилось немного. Их интерпретация в ряде случаев не столь однозначна, как это может показаться на первый взгляд. Так, например, в Щукинском списке синодика Успенского собора записан род «Валуев Федора: Тимофея, Феодосия, Василия». По мнению С.Б.Веселовского, Василий – это дед Тимофея. Однако это не так. Дело заключается даже не столько в том, что Василий – отец, а не дед Тимофея Валуя, но и в другом. Не совсем ясно, кем ему приходился Федор. С.Б.Веселовский полагал, что здесь упоминается Ф.Т.Валуев[96]. По мнению исследователя, именно его жена дала Троице-Сергиеву монастырю «в мор великой Петровское село и з деревнями, и с пустошми, и с лесом, и с пожнями», находившиеся на р. Воре в Московском уезде[97]. При этом С.Б.Веселовский не объясняет, что мешало Акулине выполнить свой христианский долг в предшествующие 40 лет! Предлагаемая исследователем дата вклада весьма неустойчива – около 1423 г.[98], 1414 или 1426-1427 гг.[99] К сожалению, в работе М.С.Черкасовой, специально посвященной землевладению этой обители, столь ранний вклад не [200] был рассмотрен[100]. Уточнить его дату помогают летописи. Если в 1425 г. они говорят просто о море в Москве, то в 1426 г. прямо называют его великим[101]. Вклад делался ради спасения души и поминания в синодике Троице-Сергиева монастыря, который называет «Феодора – Валуев» и «Акилину», что «дала Петровское». Тем не менее, источник, подобно Успенскому синодику, не называет отчества Ф.Валуева[102]. Важность этой, казалось бы, незначительной детали можно понять, если обратиться к тексту Уваровского списка «памяти» Ф.И.Сабура Зернова. Здесь отмечается, что «Федор Сабур сидел выше Никиты Воронцова, и Степана Минина, и Семена Травы, и Василья Собакина, и Лыковых, и Ивана Крюка, и Бориса Галицкого, и Романа Ивановича, и Федора Валуева (выделено мной. – А.К.), и Федора Вельяминовича». Судя по упоминаемым лицам, источник называет состав великокняжеских бояр, который сложился в 10‑е гг. XV в., т.е. до попадания в московскую думу князя Юрия Патрикеевича Литовского († после 1457)[103]. В 1418 г. он женился на дочери великого князя Василия I – Анне-Марии[104]. Кроме того, дополнительно можно отметить, что названный памятью Федора Сабура великокняжеским боярином Борис Васильевич Галицкий († после 1440) успел перейти до 1425 г. на службу к правителю Звенигорода и Галича Мерьского – князю Юрию Дмитриевичу († 1434)[105]. Таким образом, не остается сомнений, что в первой четверти XV в. среди бояр великих князей владимирских и московских был еще один Федор Валуев.

           Данный вывод позволяет по-новому подойти к отождествлению лиц, упоминаемых в акте 1426 г., Щукинском списке Успенского и Троицком синодиках. Последние при поминании Федора Валуева опускают один важный факт, который, как правило, ими отмечался. Синодики не указывают, что Федор был убиенный. Кроме того, в Щукинском списке у Ф.Валуева среди родственников фигурирует Феодосий, тем временем, как в списке, опубликованном Н.И.Новиковым, – этого человека нет. Следовательно, в первом случае источник называет не сына Тимофея Валуева, а его родственника. Поскольку в Щукинском списке Успенского синодика до Василия последовательно были указаны Тимофей и Феодосий, то можно предположить, что в данном случае упоми[201]наемый Федор Валуев – это сын Феодосия, внук московского боярина Василия Акатьевича. Вероятно, бездетная смерть этого Федора в мор 1425-1426 гг. и привела к тому, что его жена Акулина сделала столь щедрый вклад в Троице-Сергиев монастырь.

           О других представителях рода Валуевых в первой половине XV в. источники прямо не упоминают. Поскольку земли этой фамилии находились на территории удельных княжеств, то не исключено, что внуки Тимофея Волуя могли оказаться на службе у князей Юрия и Андрея Дмитриевичей и их детей. Косвенно этот вывод подтверждают следующие факты. Во-первых, в Галицком уезде целая волость стала называться Валуевской[106]. Во-вторых, в XVI в. обнаруживается связь Валуевых со старицким двором, где группировались многие московские фамилии, замешанные в XV в. службой в уделах и известных интригах в период феодальной войны (такие, например, как Волынские, Овцыны из рода Лыковых, Сатины – из рода Шонуровых, Колычевы – из рода Кобылиных)[107]. Вероятно, политическая деятельность Валуевых была не столь радикально оппозиционна великим князьям, как у некоторых членов семей Даниловых и Добрынских. Они сохранили свои дворы в Москве[108], родовые земли на территории бывших уделов, в том числе и в Можайске[109], но доступ в великокняжескую думу, как и ряду других старомосковских служилых фамилий, Валуевым был окончательно закрыт[110].

           В паре с С.В.Окатьевым среди продавцов Чагощи опись 1626 г. называет Юрия Борисовича. Его упоминание с –вич говорит о том, что он также был крупным землевладельцем, возможно, боярином. Среди представителей московской нетитулованной знати первой половины XIV в. известен только один человек, который носил имя Борис. Новгородская I летопись сохранила несколько ранних известий о деятельности боярина Бориса Семеновича.

           Осенью 1340 г. после возвращения великого князя Семена Ивановича из ставки хана Узбека Борис приехал в Торжок, где вместе с наместниками князем Михаилом Давыдовичем († после 1362) и Иваном Рыбкиным стал собирать черный бор. Активные действия москвичей вызвали неудовольство местной правящей элиты, она запросила помощи у Новгоро[202]да. Ее представители тайно «с полкы пришли в Торжок, где “изимаша наместьниковъ”, “борцовъ”, а также “жены их и дети, и сковаша я (выделено мной. – А.К.)”». Однако развить успех им не удалось. Население города раскололось на два лагеря. При подходе к Торжку объединенной рати из Северо-Восточной («Низовьскои») земли «черные люди» освободили москвичей; новгородцы же и новоторжские бояре были вынуждены отсюда бежать. Чуть позднее, после состоявшихся переговоров, послы Новгорода «доконцаша миръ по старымъ грамотамъ» с великим князем Семеном Гордым и «даша боръ по волости», а затем «присла князь наместьникъ в Новъгород»[111]. По именам источники называют их в 1342 г., это были Федор и Борис. Однако позднее – вплоть до 1350 г. местный летописец отмечает деятельность только последнего[112]. Для нас важно отметить, что в 1350 г. «ходиша новгородци воевать на Немечкую землю с Борисовым сыномъ с наместьницимъ (выделено мной. – А.К.)». Его имени источник, к сожалению, не называет. Тем не менее, известно, что 21 марта новгородцы захватили «посад» шведского города Выборг, а на следующий день разбили «Немець», вышедших против них из крепости. Разорив округу, они вернулись домой[113]. Руководить такой крупной операцией, пусть и формально, должен был вполне взрослый человек. Не исключено, что им как раз и оказался тот самый Юрий Борисович, который в правление великого князя Дмитрия Ивановича (1350-1389) продал свою часть Чагощи московскому тысяцкому В.В.Вельяминову († 1373)[114].

           После этой сделки Юрий Борисович в дошедших до настоящего времени источниках не упоминается. Не знают его в качестве одного из родоначальников какой-либо фамилии и известные росписи московских боярских и дворянских родов XIII-XVII вв. Тем не менее, обращает на себя его относительно редкое для представителей нетитулованной знати второй половины XIV в. имя Юрий. Среди семей великокняжеских бояр, владевших землями на территории Можайского княжества, по данным письменных источников известен лишь один случай, когда предок жил в середине – второй половине XIV в. и носил имя Юрий. Это – Юрий Шалай, у которого был сын Яков Новосилец и пять внуков – Василий, Иван, Семен, Антоний и Григорий. О древности и [203] знатности этого рода наглядно свидетельствует включение его росписи в состав Румянцевской редакции родословных книг 40‑х гг. XVI в., а позднее – Государев родословец 1555 г. и Бархатную книгу 1686 г.[115]

           Первым в источниках из приведенных выше лиц упоминается Яков Юрьевич Новосилец – родоначальник Новосильцевых. Известно, что в 1374 г. князь Владимир Андреевич «заложи градъ Серпоховъ», «приказавъ наместничьство дръжати града Якову Юрьевичю, нарицаемому Новосильцю, околничемоу своему»[116]. Позднее, как отмечают росписи Новосильцевых, находящиеся в составе частных редакций Государева родословца 1555 г., «Яковъ былъ бояринъ у великого князя Василья Дмитреевича»[117]. Княжение последнего относится к 1389-1425 гг. Данная информация подтверждается с точки зрения хронологии и служебного статуса его детей.

           Сыновья Якова Новосильца служили в боярах у Василия II († 1462) и Дмитрия Юрьевича Шемяки († 1453). Так, например, Иван отмечен как боярин галицкого князя в одном из посланий митрополита Ионы к новгородскому архиепископу Евфимию[118]. Точно датировать данный документ позволяет так называемая Летопись Авраамки конца XV в. Она сообщает, что Дмитрий Юрьевич до своего въезда в Новгород Великий (2 апреля 1449 г.) «от себе послал Ивана Яковлича, чтоби княгиню приняли и сына Ивана в честь»[119]. После смерти Шемяки И.Я.Новосильцев, очевидно, не последовал за его семьей в земли Великого княжества Литовского, а предпочел вернуться на службу в Москву. Этот этап его карьеры практически неизвестен. Однако можно не сомневаться, что он успел оказать весьма значительные услуги великому князю. Уступчивость и политический компромис И.Я.Новосильцева, по-видимому, как и в случае с Алексеем Стромиловым, мог быть вызван страхом потерять родовые земли. Очевидно, уже после переезда ко двору Василия II, возможно, за посреднические услуги, он передал сельцо Халдеевское «въ Серпухове на Каменке» Симонову монастырю. Около 1463 г. обитель продала это владение дмитровскому князю Юрию Васильевичу († 1472)[120]. Родословцы утверждают, что «Иванъ былъ боярин у великого князя Василья Васильевича»[121]. Достоверность этого известия косвенно подтверждает карьера старшего сына И.Я.Новосильцева – Василия [204] Китая, который в 60-70‑е гг. XV в. стал одним из самых видных бояр при дворе Ивана III († 1505)[122].

           Уточнение хронологии жизни представителей старшей ветви рода помогает приблизительно установить время жизни Якова Юрьевича Новосильца. Л.И.Ивина (без приведения каких-либо аргументов) полагает, что он «стал наместником не ранее 30-40 лет от роду»[123]. Однако с таким выводом вряд ли можно согласиться. Дело в том, что род Новосильцевых, кроме владений в Можайске, Дмитрове и Серпухове, имел еще земли в Волоке Ламском[124], которым с 1390 г. и до 1404 г. владел князь Владимир Андреевич. По мнению С.З.Чернова, именно в этот период времени здесь на территории Хованского стана могли появиться вотчины Новосильцевых. Позднее ими владели Хилиновы – потомки Федора Антоньевича Хилина, правнука Юрия Шалая[125]. Сам Ф.А.Хилин Новосильцев еще был жив около 1468-1472 гг.[126] Между тем, его дед Яков Юрьевич в духовной своего сюзерена Владимира Андреевича, составленной между 1404-1406 гг., не упоминается. К этому времени, вероятно, он мог либо уже умереть, либо отсутствовать по каким-либо причинам на месте, или из-за нежелания терять свои выслуженные вотчины в Дмитровском и Волоцком уездах перейти из удела на службу к великому князю Василию I. Таким образом, не исключено, что на рубеже XIV-XV вв. или даже в самом начале XV в. Яков Новосилец еще был жив. Поэтому ясно, что в 1374 г. он – еще молодой человек, только ставший на путь карьерного роста. Его высокая придворная должность – следствие знатного происхождения и положения среди старейших родов московского боярства, возможно, установленного его предками – боярами Борисом Семеновичем и его сыном Юрием.

           Указание в грамоте на Юрия Борисовича, наряду с Семеном Васильевичем, как на совладельца Чагощи, наводит на мысль, что предки Валуевых и Новосильцевых, возможно, могли быть родствениками, разделившими к середине XIV в. данную вотчину на половины. Поскольку первым в акте среди продавцов Чагощи назван Семен Васильевич, то есть основания всего для двух возможных предположений: 1) ближайшие предки Валуевых могли происходить из старшей ветви некогда единого с предками Новосильцевых рода по женской линии; 2) семья [205] боярина Василия Окатьевича находилась в родстве с Юрием Шалаем или его отцом Борисом Семеновичем.

           К середине XVI в. род Новосильцевых сильно размножился. В Тысячной книге 1550 г. и Дворовой тетради 50‑х годов XVI в. они записаны в разных уездах страны. Среди них лишь потомки Г.Я.Новосильцева по-прежнему продолжали служить из Можайска. Возможно, в этом факте предположительно следует видеть косвенное отражение раздела земель в начале XV в. между детьми московского боярина Якова Юрьевича Новосильцева.

           Кроме Вельяминовых, Валуевых и Новосильцевых, на территории Можайского княжества земельными владениями обладали и другие видные в Москве служилые фамилии. Среди них, прежде всего, следует выделить род Даниловых и Мамоновых, история которого хорошо изучена в работах С.Б.Веселовского и А.А.Зимина[127]. Сравнительный анализ состава землевладельцев Можайска, Вереи и Белоозера XV – первой половины XVI в., а также данные родословных росписей XVI-XVII вв. показывают, что предки ряда фамилий когда-то служили при дворе князя Андрея Дмитриевича и его сына Ивана. Именно в это время на территории Можайского княжества появляются владения москвичей Отяевых (из рода Хвостовых-Босоволковых), белозерцев Монастыревых[128] и выехавшего на службу из Кашинского удела Тверского княжества боярина Григория Григорьевича – предка Олферьевых, Бездниных, Нащокиных, Ордын-Нащокиных, Ветреных и Ляпуновых[129]. Не исключено, что коренными или относительно старыми можайскими вотчинниками были дворяне Долматовы, Погожие и Протопоповы, чьи родословные, правда, подтверждаются лишь с последней четверти XV в.[130]

           Из приведенных ранее сведений источников видно, что весьма пестрый по составу двор можайских князей генетически был тесным образом связан с двором великих князей владимирских и московских, потомков Ивана Калиты. В Можайске преимущественно группировались представители тех фамилий, которым по разным причинах, а подчас и вследствие «коромолы» предков или засилья нововыезжих родов не удалось получить место в великокняжеской думе. Поражение в феодальной войне XV в. лишило большинство из них возможности для дальнейшего карьерного роста. Тем [206] не менее, значительного оттока местных землевладельцев, вслед за князем Иваном Андреевичем, в Литву не произошло. Ряд представителей таких боярских семей, как Вельяминовы, Валуевы, Новосильцовы, Отяевы и Даниловы, позднее во второй половине XV-XVI в. еще можно увидеть в боярской думе или при дворе. Однако в большинстве случаев они находились на службе у удельных князей, младших представителей правящей в Москве династии – правителей Дмитрова, Углича, Калуги и Старицы. Впрочем, в редких, исключительных случаях им удавалось вернуться в боярскую думу великих князей, но это – весьма важная и интересная, исследовательская тема, которая требует специального изучения, выходящего за хронологические рамки данной работы.

           [206-215] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста