Из комментариев к одному из мемуарных источников пушкинской «Истории Пугачева»

Автор
Овчинников Реджинальд Васильевич (1926-2008)

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVIII

Библиографическое описание:
Овчинников Р.В. Из комментариев к одному из мемуарных источников пушкинской «Истории Пугачева» // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.): сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.И.Аксенов. М., 2003. С. 193-209.

Текст статьи

 [193]

Овчинников Р.В.

ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К ОДНОМУ ИЗ МЕМУАРНЫХ ИСТОЧНИКОВ ПУШКИНСКОЙ «ИСТОРИИ ПУГАЧЕВА»

           Известный литературовед Ю.Г.Оксман, просматривая в 1932 г. архивные выписки А.С.Пушкина – документальные заготовки к «Истории Пугачева», хранившиеся в ту пору в Москве, в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И.Ленина, обнаружил исполненное неизвестной рукой мемуарное повествование, озаглавленное как «Биография секунд-майора Николая Захарьевича Повало-Швыйковского»[1]. В «Биографии» изложены воспоминания отставного секунд-майора Повало-Швейковокого (Швыйковского) об его участии в подавлении Пугачевского восстания, в частности, в боях с повстанческими отрядами под Казанью и Симбирском, а также о службе его в команде гвардии капитана А.П.Галахова, которая конвоировала пленного Е.И.Пугачева из Симбирска в Москву и находилась при нем по день его казни. Ю.Г.Оксман установил, что «Биография» побывала в руках Пушкина: на одной из страниц восьмой главы «Истории Пугачева» обрисованы обстоятельства конвоирования Пугачева из Симбирска в Москву и названы офицеры конвойной команды Галахов и Повало-Швейковский (IX,73)^[a]. В 1933 г. Ю.Г.Оксман разыскал в коллекции бумаг видного пушкиниста П.Е.Щеголева, хранящейся в отделе рукописей Пушкинского Дома (Института русской литературы АН СССР), письмо некоего С.Энгель- гардта от 21 марта 1834 г., благодаря которому удалось выяснить обстоятельства, связанные с созданием «Биографии» Повало-Швейковского, появлением ее в руках Пушкина и нахождением в составе рукописного наследия поэта-историка. Письмо это С.Энгельгардт адресовал в Петербург своему однофамильцу и, судя по обращению «братец», род[194]ственнику Василию Васильевичу Энгельгардту (1785-1837), давнему приятелю Пушкина еще со времен «Зеленой лампы» (1819-1820), известному петербургскому богачу, карточному игроку, веселому прожигателю жизни и острослову[2]. Обращаясь к нему, смоленский С.Энгельгардт сообщал об исполнении поручения о доставлении при данном письме текста воспоминаний о престарелом очевидце событий времен Пугачевского восстания и кровавого его эпилога на Болотной площади в Москве в день казни Пугачева.

           «Почтеннейший братец, Василий Васильевич!

           Желая исполнить со всем усердием ваше поручение, был у Швейковского. Написанное со слов его прилагаю к вам, присоединя к Пугачеву и Биографию Н.З.(Повало-Швейковского), почтенного героя времен Екатерины.

           Будьте здоровы, веселы, а я ваш навсегда преданный сердцем и душою С.Энгельгардт.

           Р.S. Переписать начисто не имел времени. И.З. свидетельствует вам свое истинное душевное почтение и горит нетерпением читать скорее историю Пугачева.

           Марта 21 (дня) 1834»[3].

           Судя по содержанию письма, петербуржец В.В.Энгельгардт, будучи осведомлен о работе Пушкина над «Историей Пугачева» и зная о жившем под Смоленском современнике и участнике подавления «пугачевщины» Повало-Швейковском, взялся раздобыть его воспоминания и предоставить их Александру Сергеевичу, поручив записать эти воспоминания своему смоленскому сородичу С.Энгельгардту, что тот и исполнил. Письмо точно указывает на то, что воспоминания Повало-Швейковского были записаны с его слов С.Энгельгардтом в марте 1834 г., в конце того же месяца они были получены в Петербурге В.В.Энгельгардтом и, видимо, тогда же переданы им Пушкину.

           Ю.Г.Оксман в 1934 г. опубликовал запись воспоминаний Н.З.Повало-Швейковского вместе с сопроводительным письмом С.Энгельгарта в пушкинском выпуске сборника «Литературное наследство»[4]. Но, к сожалению, в этой публикации не приведено каких-либо биографических сведений о С.Энгельгардте, оказавшем немалую «источниковую» услугу Пушкину. Не имеется сведений о С.Энгельгардте и в биографическом словаре Л.А.Черейского «Пушкин и его окру[195]жение», где в статье о В.В.Энгельгардте одному лишь ему необоснованно приписана вся заслуга в предоставлении Пушкину записи воспоминаний Повало-Швейковского[5].

           По какому пути шла атрибуция личности С.Энгельгардта, какие источники дали возможность установить важнейшие факты его биографии?

           Поиск начался с просмотра справочных изданий. Обращение к наиболее известному и авторитетному среди них – «Русскому биографическому словарю» оказалось напрасным: в 24‑м томе словаря приведены биографические сведения о многих смоленских Энгельгардтах[6], но ничего не сказано об их земляке и однофамильце, имя которого начиналось с буквы «С». Случилось так, что первой важной вехой на пути поиска стала крохотная – всего лишь в десяток слов – справка, приведенная в 80‑м томе Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, в биографической статье об Энгельгардтах. В справке этой речь идет о Сергее Петровиче Энгельгардте (1795-1870), который был известен как могилевский губернатор[7]. По первому предположению, именно он по тождеству фамилии и первой буквы имени, по своему возрасту и положению и являлся тем самым С.Энгельгардтом, который в марте 1834 г. записал воспоминания Н.З.Повало-Швейковского и послал их в Петербург к «братцу» В.В.Энгельгардту для передачи Пушкину. Но это предположение следовало документально подтвердить фактами биографии Сергея Петровича Энгельгардта и, в частности, установить возможность его общения с Повало-Швейковским, который, судя по его показаниям, являлся уроженцем Духовщинского уезда Смоленской губернии, а в 1834 г., в момент записи его воспоминаний, жительствовал в сельце Мореве под Смоленском (IX, 498).

           По справке, любезно предоставленной автору этих строк сотрудниками Государственного архива Смоленской области П.Г.Емельяновой и Г.В.Гончаровой, видно, что Сергей Петрович Энгельгардт, судя по родословным документам Смоленского дворянского депутатского собрания, принадлежал к старинной дворянской фамилии. Родился он 25 сентября 1795 г., в военную службу вступил 19 июля 1809 г. юнкером в лейб-гвардии Егерский полк, участвовал в Отечественной войне 1812 г. и в Заграничных походах российской армии, за [196] что был награжден серебряными медалями в память 1812 года и в честь взятия Парижа, уволен в отставку с военной службы 13 июня 1826 г. в чине капитана[8].

           Увольнение Сергея Энгельгардта в отставку совпало по времени с проходившим в июне 1926 г. судебным процессом над декабристами. С некоторыми из них Энгельгард был знаком, а со своим земляком, мелкопоместным смоленским дворянином Петром Григорьевичем Каховским, активнейшим членом Северного общества, находился в приятельских отношениях, и тот накануне восстания 14 декабря 1825 г. проживал в его петербургской квартире. На одном из допросов в Следственном комитете Каховский показал, что однажды ему и Энгельгардту повстречался на улице К.Ф.Рылеев, который в завязавшемся разговоре стал убеждать Каховского не уезжать из Петербурга, говоря, что он нужен Обществу. Следователи заинтересовались этим показанием, заподозрив Энгельгардта в сообщничестве с вожаками Северного общества. Дополнительно спрошенный по этому поводу, Каховский заявил, что Энгельгардт о существовании тайного общества ничего не знал. Учитывая это обстоятельство, Следственный комитет принял решение оставить данный эпизод без внимания и не привлекать Энгельгардта к дознанию[9].

           Как свидетельствуют документы Смоленского архива, в октябре 1829 г. Энгельгардт снова вступил в службу, на этот раз гражданским чиновником, подвизался по интендантской части в воинских учреждениях и формированиях, расквартированных в Смоленской и соседней с ней губерниях Западного края. 31 декабря 1832 г. Энгельгардт был произведен в чин коллежского советника (в этом чине он служил и в интересующем нас 1834 г.). 1 февраля 1839 г. он был назначен вице-губернатором Смоленской губернии и почти в течение года находился на этом посту, с 26 января 1839 г. по 2 марта 1844 г. служил губернатором Могилевской губернии, после чего окончательно вышел в отставку. Служба его была отмечена двумя орденами Св.Владимира (3‑й и 4‑й степени) и орденом Св.Анны 2‑й степени. За время пребывания на губернаторских постах он был пожалован чинами статского советника (1.XI.1838) и действительного статского советника (16.IV.1841) – последний чин соответствовал рангу генерал-майора. Поколенная роспись фамилии Энгельгардтов, хра[197]нящаяся в Смоленском архиве, указывает на то, что в числе своих родственников Сергей Энгельгард имел двоюродного брата Василия Васильевича Энгельгардта, отставного полковника, хорошо известного и упомянутого выше пушкинского приятеля[10]. Приведенные данные бесспорно указывают на тождество Сергея Петровича Энгельгардта с С.Энгельгардтом, который в марте 1834 г. отправил в Петербург запись воспоминаний Повало-Швейковского при письме к своему «братцу»^[b] Василию Васильевичу Энгельгардту для последующей передачи этих бумаг Пушкину.

           Значительный интерес представляет обстоятельная поколенная роспись смоленской ветви рода Энгельгардтов за период с середина ХVII века и до конца XX столетия, составленная смоленским историком А.В.Тихоновой и приложенной к рукописи ее кандидатской диссертации «Род Энгельгардтов в истории России ХVII-ХХ вв.», защищенной в Москве в сентябре 1999 г. С признательностью принимаю разрешение автора воспользоваться выпиской из поколенной росписи с подробными биографическими сведениями о Сергее Петровиче Энгельгардте, почерпнутыми в опубликованных источниках, а также выявленными в архивах Смоленска (ГАСО), Москвы (ГАРФ) и Петербурга (РГИА). Из приведенных в поколенной росписи известий остановим внимание на тех, которые касаются рассматриваемого здесь сюжета. Проведенная в 1835-1836 гг. перепись помещичьих имений Смоленской губернии свидетельствует о том, что Сергей Энгельгардт имел унаследованные от отца владения в трех уездах, в том числе в Духовщинском уезде он владел деревней Шулепово с 29 душами крепостных «мужеска полу» и со 137 десятинами земли. Следует заметить, что отец Сергея Энгельгардта – коллежский советник Петр Васильевич Энгельгардт (1748 – не ранее 1796) в последние годы жизни занимал выборную должность предводителя дворянства Духовщинского уезда[11]. Принимая во внимание известные уже читателю сведения о том, что уроженцем того же Духовшинского уезда был Н.З.Повало-Швейковский, видимо, владевший поместьем в том уезде, можно предположить, что Сер[198]гей Энгельгардт с юных лет был знаком с этим отставным секунд-майором и слышал рассказы о приключениях, случившихся с ним в пору Пугачевского восстания.

           А.В.Тихоновой удалось уточнить дату смерти Сергея Энгельгардта. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, а также и в других справочных изданиях относят ее к 1870 году[12]. В действительности же, как установила А.В.Тихонова, опираясь на материалы Смоленского архива, последнее прижизненное документальное свидетельство о Сергее Энгельгардте относится к 1877 г.; умер он в Смоленске, где проживал в собственном доме на Малой Одигитриевской улице[13].

           В ходе разысканий, проведенных в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА), был обнаружен послужной список Николая Захарьевича Повало-Швейковского, составленный в марте 1774 г., когда Второй гренадерский полк, в котором он служил, вел в составе авангардных частей карательной армии генерал-аншефа А.И.Бибикова наступление на Оренбург, осажденный войском Е.И.Пугачева. В списке сообщается, что Повало-Швейковский имеет 21 год от роду, происходит из российских дворян, во владении «за отцом ево мужеска полу 200 душ»; в службу Николай вступил 22 июня 1769 г. рядовым гренадером в лейб-гвардии Измайловский полк, 24 сентября того же года произведен в гвардии капрала, 1 декабря 1770 г. переведен из гвардии в подпоручики армейского Черниговского пехотного полка. В составе этого полка участвовал в 1771 г. в войне с Турцией, был при штурме Перекопских укреплений и в бою при взятии города Кафы в Крыму. За отличие в боях он 3 августа 1771 г. был пожалован чином капитана и тогда же переведен на службу во Второй гренадерский полк. Список отмечает, что Повало-Швейковский «грамоте читать и писать умеет, а других наук и не знает»[14].

           Ниже воспроизводится запись воспоминаний Повало-Швейковского в сопровождении комментариев, в которых приводятся справочные сведения об упоминаемых в тексте событиях и лицах, а также с указанием на фактические ошибки 80-летнего мемуариста, который повествовал о событиях, коим минуло в ту пору 60 лет.

           «Биография секунд-майора Николая Захарьевича Повало-Швыйковского: Н.З.Швый(ковский) – уроженец Смолен[199]ской губернии Духовщинского уезда^[c]. Жительство имеет в с. Мореве.

           В службу вступил в 1769‑м году в Измайловский полк рядовым и того же года произведен в капралы. В 1770‑м году в декабре месяце выпущен подпоручиком в армию, в Черниговский пехотный полк. В походах был при завоевании Крыма[15], и по взятии г.Перекопа[16] в 1771‑м произведен из подпоручиков в капитаны с переводом во 2‑й гренадерский полк[17], по именному соизволению, за отличие; в том же году находился при взятии Кафы[18]. Впоследствии продолжал службу в Пугачевской экспедиции[19], за которую и получил награду от государыни императрицы 250 душ в Витебской губернии Невельского повета, в вечное и потомственное владение[20]. В отставку уволен за болезнию 1777‑го генваря ... дня^[d]».

           Вот что говорит Швыйковский о Пугачевской войне:

           «В плен попался к Пугачеву в 1773‑м году^[e] в сражении при с. Горы в 25‑ти верстах от Казани в то время, когда бросился с несколькими рядовыми отбить захваченное у нас орудие[21]. По взятии представлен Пугачеву на самом поле сражения. Он был на добром коне. Свиту его составляли яицкие казаки, из которых самые приближенные к нему Чика[22], Творогов[23] – и нашей службы артиллерист Перфильев[24], перешедший к нему из Оренбургского поселения. Пугачев росту среднего, чернобородый, глаза небольшие, быстрые, стану ровного, одет по-казачьи, вооружен саблею и пистолетами за поясом. Он у меня спросил: “Ты дворянин?” – “Нет” – “Так видно хорошо служишь” – “Много ли здесь вас?” – “500 человек”. Но нас только было 150. Меня обобрали и отдали под присмотр[25]. Плен мой продолжался с утра и до полуночи. В сие время, заметя оплошность моей подгулявшей стражи, нашел я средство уйти вместе с захваченными со мной рядовыми. В тот же день^[f] явился я к премьер-майору Михельсону[26], расположенному с войском на Арском поле близ Казани. Михельсон, известясь от меня, [200] мгновенно напал на Пугачева, разбил[27] и преследовал вниз по Волге.

           Последнее действие против Пугачева происходило следующим образом. Быв разбит[28], переправился он через Волгу с 30‑ю человеками[29] и скрылся в камыше[30], который по приказанию Суворова[31] был зажжен Михельсоном[32]. Потом Пугачев взят в плен и отвезен в Симбирск в деревянной клетке[33]. Суворов сам привез его, следуя за ним в простой телеге[34].

           Прежде сего дела я командирован был с полковником драгунского полка Абернибесовым[35], для охранения Симбирска[36].

           При отправлении же Пугачева из Симбирска в Москву[37] находился [я] в числе стражи. Путь наш продолжался недолго, ехали на переменных обывательских лошадях, и везли Пугачева, скованного по рукам и по ногам не в клетке, а в зимней кибитке. Всем сопутствующим разговор с ним был воспрещен[38]. Пища ему производилась сытная, и пред обедом и ужином давали порцию простого вина. Пленника везли только днем, а ночь проводили за крепким караулом на приуготовленных квартирах[39].

           По прибытии в Москву, Пугачев содержался на Монетном дворе[40], и занимал особую комнату, имеющую вид треугольника. Цепи имел на руках, ногах, и укрепленную в стене, поперек тела. Стража состояла из 10‑ти человек преображенцев[41] и роты 2‑го гренадерского полка под командою капитана Карташева[42]. Главным же начальником конвоя был гвардии Преображенского полка капитан Галахов[43], сопровождавший его (Пугачева) от Симбирска до Москвы и находившийся при нем по день казни, т.е. по 10‑е генваря 1775‑го года.

           В продолжении заключения своего Пугачев не показывал робости, сохранял равнодушие. Одет был со времени плена в нагольный тулуп. Везли Пугачева на казнь в цепях, на зимнем ходу четверкою с форейтором. На санях был амвон, на котором возвышении и сидел Пугачев вместе с духовником своим[44], увещевающим его к раскаянию. Народу было большое стечение. Пугачев часто обращался к окружающим и говорил, что он самой тот Пугачев, который назывался Петром III‑м.

           По прибытии к месту казни, палач отрубил ему прежде голову, а там принялся за руки и ноги; за это он в то же [201] время был наказан кнутом[45]. Вместе с Пугачевым повешены и несколько сообщников его[46].

           Примечания^[g]

           Пугачев родом донец[47] и отличался наездничеством. При взятии Бендер[48] Петр Иванович Панин[49] за храбрость произвел Пугачева в значковые товарищи[50].

           Пугачев от живой жены[51] вступил в брак с яицкою казачкою[52]. Она была дочь кузнеца[53] – баба видная, имя ее Устинья Петровна.

           На Дону семейство Пугачева составляли: жена, сын и дочь[54]».

           Перфильев заведывал у Пугачева артиллериею[55], но была она весьма малочисленна – едва ли доходила до 10‑ти орудий[56]. Войска его определить с точностию невозможно – оно беспрестанно возрастало и уменьшалось. Тут было все – казаки, мужики и разные бродяги» (IX, 498-500).

           Наибольший интерес представляют те разделы воспоминаний Повало-Швейковского, в которых переданы личные его впечатления от общения с Пугачевым, обрисована его внешность, охарактеризованы особенности его поведения в ту пору, когда он действовал под личиной «императора Петра Третьего», и в те месяцы, когда он был пленником в руках екатерининских тюремщиков, среди которых находился и Повало-Швейковский.

           Значительное внимание уделил Повало-Швейковский событиям, связанным с участием в походе команды полковника Н.В.Толстого, разгромленной авангардом пугачевского войска в бою 10 июля 1774 г. у села Высокие Горы под Казанью, с его недолгим пребыванием в плену у Пугачева и с побегом от него. Некоторые из этих событий нашли отображение в протоколе следственных показаний Пугачева, который, кстати говоря, упомянул и о захваченном в плен его казаками офицере Шватковском (в столь искаженном виде воспроизведена в протоколе фамилия Повало-Швейковского). «Не доходя до Казани верст дватцати, –свидетельствовал Пугачев, – встретилась с ним (Пугачевым) верных войск каманда, которая выпалила по толпе его один раз пужем^[h]. А коль скоро выпалили, то толпа ево пушку от[202]нела, офицера Шватковского взяли ж в толпу, а полковника^[i] казаки скололи бегущего на дороге. Каманда конная и пешая вся, не дравшись, ушла в лес»[57].

           Жив и выразителен рассказ Повало-Швейковского о состоянии и поведении Пугачева в дни его конвоирования из Симбирска в Москву (путь этот продолжался с 25 октября по 4 ноября 1774 г.), во время тюремного содержания в каземате Монетного двора в Москве (где он находился с 4 ноября 1774 г. по 10 января 1775 г.) и, наконец, в день его казни на Болотной площади 10 января 1775 г.

           Именно эти сюжеты, опирающиеся на впечатления и наблюдения человека, близко знавшего Пугачева, привлекли внимание Пушкина и нашли отображение на тех страницах «Истории Пугачева», где речь идет о разгроме команды полковника Толстого, о конвоировании Пугачева из Симбирска в Москву, о содержании его в заключении на Монетном дворе (IХ, 61, 78-79).

           С начала 1870‑х годов стали известны записки Павла Степановича Рунича (1750-1825), сослуживца Повало-Швейковского по «Пугачевской экспедиции». В ту пору оба они состояли в команде гвардии капитана Галахова, причем премьер-майор Рунич, будучи старшим по чину офицером, являлся ближайшим помощником Галахова и обладал более полной информацией относительно Пугачева, нежели Повало-Швейковский. По ряду разделов текста записки Рунича тематически близки к воспоминаниям Повало-Швейковского, но Рунич более подробно описал события, связанные с конвоированием Пугачева из Симбирска, с тюремным его содержанием в Москве и с казнью 10 января 1775 г. его самого и ближайших его сподвижников[58]. Над этими записками Рунич работал во второй половине 1810‑х годов, используя при этом сохранившиеся у него дневниковые записи 1774 г. и последующих лет. Пушкин ничего не знал о существовании этих записок, хранившихся в семейном архиве Руничей. И лишь много лет спустя потомки мемуариста решились на публикацию его записок, которые и были напечатаны в 1870 г. в трех номерах журнала «Русская старина»[59].

           [203] Николай Захарьевич Повало-Швейковский с устными его рассказами-воспоминаниями о собственной причастности к событиям, происходившим во времена «пугачевщины», оставил по себе след в памяти земляков-смолян. Об этом свидетельствует очерк, опубликованный в 1862 г. литератором и мемуаристом Александром Акинфиевичем Кононовым (1804-1873). В очерке приведен рассказ Повало-Швейковского о том, как оказался он в плену у Пугачева и с какими приключениями посчастливилось ему спастись бегством и добраться до правительственного войска. Кононов пояснил что рассказ этот он слышал от самого Повало-Швейковского, который «до глубокой старости жил в своей деревне Смоленской губернии» и которого он, Кононов, хорошо знал, не раз встречался с ним и слушал его рассказы[60]. Возможность их встреч не вызывает сомнений: они были земляками, соседями-помещиками Духовщинского уезда, в котором Кононов одно время подвизался в должности предводителя дворянства[61]. Известно, что Кононов был знаком и общался с Пушкиным[62]. Но, судя по содержанию упомянутого выше очерка Кононова, не знал, что среди источников, собранных Пушкиным для «Истории Пугачева», находились и воспоминания Повало-Швейковского, записанные с его слов в марте 1834 г. Сергеем Петровичем Энгельгардтом.

           [203-209] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста