Российский абсолютизм в сравнительном освещении

Автор
Медушевский Андрей Николаевич

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XX XIX XVIII

Библиографическое описание:
Медушевский А.Н. Российский абсолютизм в сравнительном освещении // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.). К 80-летию члена-корреспондента РАН В.И.Буганова: сборник статей / отв. ред. Н.М.Рогожин. М., 2012. С. 246-264.

Текст статьи

[246]

А.Н. Медушевский

РОССИЙСКИЙ АБСОЛЮТИЗМ В СРАВНИТЕЛЬНОМ ОСВЕЩЕНИИ

           Проблематика изучения великих империй прошлого актуализируется в современной историографии по ряду причин. В условиях глобализации и связанных с ней процессов размывания национальной идентичности она позволяет лучше понять интеграционные процессы. Кроме того, данная тема, наряду с изучением революций – традиционно является одной из классических при объяснении становления современного демократического общества. Наконец, она представляет безусловный методологический интерес для отработки междисциплинарных и сравнительных подходов в современной историографии.

           В интернациональной научной литературе сохраняется существенное различие методологических подходов и отсутствует единое определение феномена абсолютизма. В историографии сформировались три основных направления интерпретации абсолютизма:

           – юридический подход (центральным для него является понятие монархического суверенитета);

           – социологический подход (абсолютизм как социальный строй, система политических институтов и механизм власти);

           – исторический подход (рассмотрение абсолютизма как определенной исторической эпохи в развитии общества и государства)[1]. Синтез этих подходов и выработка адекватной научной терминологии представляет актуальную исследовательскую задачу.

          Абсолютистские империи нового времени есть форма становления современных национальных государств, имеющих как простой, так и сложный состав: наряду с доминирующим национальным ядром в него могут входить многочисленные этно–национальные образования, находящиеся на разных стадиях развития и формирования собственной национальной идентичности. Степень их интеграции в единую гражданскую нацию определяется рядом факторов: развитием национального самосознания, культурной гомогенностью [247] общества, выражаемой в конфессиональных и светских, социальных и общественно–политических ценностях; наличием единой правовой системы (единого кодекса гражданского права); степени развитости коммуникаций, рыночных отношений и урбанизации, культуры национализма и индивидуализма, всеобщего образования и грамотности; единства военного и гражданского управления, формированием рациональной бюрократии. Данная социальная система противостоит в истории, с одной стороны, традиционному сословному обществу, характеризовавшемуся инкорпорацией индивидов в иерархическую и корпоративистскую систему, отстутствием национальной идентичности, сословными или локально ориентированными правовыми и политическими интересами. С другой стороны, – гражданскому обществу и политической системе, основанной на конституционных ограничениях власти, даже если последние имеют нестабильный и иллюзорный характер[2].

           Переход от одного типа общественной организации к другой происходит постепенно, занимает длительный промежуток времени и характеризуется интеграционными процессами, образованием больших многонациональных государств – империй, генетически связанных с абсолютистско–монархической формой правления[3]. Этим понятием определяются хронологические рамки изучаемого явления (XVI – начала XX вв.); его типология (различие политических режимов в рамках единой правовой формы неограниченной монархии), а также определение его социальных функций (все абсолютистские государства ориентированы на национальную унификацию и модернизацию и в этом смысле являются незавершенными).

           В соответствии с этим подходом могут быть реконструированы характерные черты изучаемого явления (исходной классической моделью которого признается французский абсолютизм). Во–первых, формирование нации (национального ядра в многонациональных государствах) и национального самосознания как устойчивой совокупности социально–психологических установок и значимой мотивации социального поведения и политики государства. В истории крупнейших абсолютистских империй этот процесс был связан с формированием границ империй как основы территориального суверенитета. Географические параметры связаны с естественными пределами формирования национальных государств, а затем колониальных империй: абсолютистские государства формируются первоначально на Западе Европы (Англия, Испания, Франция XVI–XVII вв.); затем в Восточной Европе – Россия, Австро–Венгрия, Германия (XVIII–XIX вв.)[4].

           В геополитической перспективе соотношение центра и периферии не оставалось постоянным. Существовало два основных вектора экспансии: на Запад – к Америке и на Восток – к Сибири. Раздел [248] мира между великими державами стал в конечном счете результатом этого процесса (соперничество Англии и России в Средней Азии). Фактор внешней угрозы приобретал самостоятельное значение для формирования многонациональных империй в Восточной Европе (Оттоманская империя как постоянный соперник для России и Австро–Венгрии). Другими факторами стали поиск культурной идентичности (по конфессиональным, а затем светским параметрам); установление контроля над стратегическими коммуникациями (до изобретения авиации – выход к морям). Проблема границ и их перемещения решалась не только сознательными усилиями, но также спонтанным движением масс населения из центра на окраины (так называемая народная хозяйственная колонизация). В этом смысле наиболее показателен факт российской аграрной колонизации окраин (стимулировавшийся бегством крестьян от крепостного права), а также вывозом избыточной рабочей силы и криминального элемента из метрополий в колонии (Британская империя).

           В более узкой трактовке абсолютизм рассматривается как определенная фаза формирования национальных централизованных государств западного общества и в этом смысле противопоставляется предшествующему этапу феодализма. При таком подходе абсолютизм предстает как целостная социально–политическая система, которая, несмотря на специфику в отдельных странах, обладает рядом устойчивых признаков – наличием определенного уровня национального самосознания, экономической и социальной интеграции (система налогообложения), единой (хотя и не вполне унифицированной) системой правовых и политических институтов, характеризуется централизованным порядком управления, значительной ролью регулярной армии и рационализированной бюрократии в консолидации политической власти, наконец, господством идеологически закрепленного принципа монархического суверенитета. В России сравнительное исследование этих проблем было представлено трудами П.Н. Ардашева, Н.И. Кареева, М.М. Ковалевского, Н.П. Павлова–Сильванского[5]. Особое направление историко–социологических исследований разрабатывает преимущественно проблемы инфраструктуры правящих режимов, ставя в центр внимания механизм власти и управления, те социальные слои, которые осуществляют властные решения (аристократическая элита, бюрократия, лидеры).

           Решение проблемы типологии связано с различием моделей абсолютистских режимов и критериев, положенных в основу классификации. Эти критерии подразделяются на культурно–правовые (романский и германский типы абсолютизма), геополитические (островной и континентальный, западноевропейский и восточноевропейский типы); социологические (феодальный и буржуазный абсолютизм); стадиальные (выделяющие фазы традиционного и просвещенного [249] абсолютизма); политико-юридические (монархический и деспотический абсолютизм)[6]. Преодоление европоцентризма и расширение исследовательских подходов на другие регионы мира поставило проблему типологии значительно шире, приведя к постановке вопроса о соотношении абсолютистских империй западного типа и восточных империй (традиционно определявшихся в европейской литературе как «азиатский деспотизм»)[7].

           Типология империй, представленная в современной литературе вопроса, основана на выделении доминирующих факторов их возникновения и поддержания могущества. С этих позиций было представлено их деление на военные, политические, экономические, идеологические. Однако этот набор факторов, по мнению критиков, во–первых, не является исчерпывающим (к ним добавляют демографические и географические факторы, говоря о морских и сухопутных империях, а в ряде случаев специально подчеркивают конфессиональную составляющую); во–вторых, эти факторы действуют во всех империях и их бывает трудно разделить; в–третьих, соотношение факторов меняется в каждой из империй с течением времени.

           Тем не менее констатируется, что наличие доминирующего фактора определяет индивидуальный профиль каждой империи и позволяет лучше понять причину ее крушения: империя Моголов была воплощением военной силы, Британская империя – финансовой и экономической мощи, империя Габсбургов – результатом политических и дипломатических конструкций. Соответственно, утрата или резкое ослабление действия доминирующего фактора ведет к дезинтеграции империи. В конечном счете это приводит ряд исследователей к отказу от единой типологии, которая заменяется конструированием типологий различного уровня или введением интегрированного понятия дизайна империи или стиля управления, различавшимся от одной империи к другой и неодинаковым в разные исторические эпохи [8].

           Наряду со статическими моделями абсолютизма предложены динамические – рассматривающие его в перспективе аграрных революций и реформ нового и новейшего времени. Данная постановка вопроса восходит к А. де Токвилю, считавшему, что революция, в сущности, продолжает программу преобразований, начатую, но не завершенную абсолютизмом[9]. При таком подходе центральной проблемой является конфликт в рамках единой абсолютистской системы между привилегированным классом землевладельцев и бюрократией, составляющий основу различных модификаций абсолютизма – от монархической власти, добившейся консенсуса между социальными силами в ходе реформ до одномерных крепостнических режимов, не способных к структурной перестройке, а потому обреченных на революционное свержение[10].

           [250] В связи с анализом особенностей исторических традиций российской государственности актуально обращение к концепции государственной или юридической школы русской историографии, давшей целостное объяснение специфики отношений общества и государства в России, формирования сословного строя и роли политической власти и бюрократии в определении стратегии социальных преобразований по модернизации и европеизации страны. Констатировав особый тип отношений общества и государства в русском историческом процессе, теоретики государственной школы (Б.Н. Чичерин, С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, А.Д. Градовский, В.И. Сергеевич) отметили ведущую роль государства в формировании сословного строя, а утверждение абсолютизма в новое время связывали с изменением положения сословий (прежде всего дворянства) по отношению к политической власти в условиях растущей конкуренции национальных государств. Из этого анализа выводилась особая концепция служилого государства допетровского периода, его трансформации в новое время путем государственных реформ – закрепощения и раскрепощения сословий государством, причем абсолютизму отводилась в целом позитивная роль в развитии традиционного общества[11]. Данная концепция сохраняет объясняющее значение и остается востребованной в современной интернациональной историографии российского абсолютизма[12].

           Стабильное существование всякого национального государства возможно при соблюдении трех важнейших условий: во–первых, создание единства правового пространства (отмена внутренних таможен, возможность перемещения товаров и услуг, единство правовых норм и судебной практики, т.е. преодоление сословных и феодальных ограничений). В частности, необходимо преодоление различий в региональных юридических нормах (особенно четко данная потребность проявилась в Австрийской империи, но и в России – принятием особых законов для таких регионов как Прибалтика, Польша, Финляндия, особых норм для бродячих инородцев); во–вторых, преодоление правового дуализма (постепенное сближение гражданских прав привилегированных и непривилегированных сословий после отмены крепостного права) в том числе через судебную практику; в–третьих, тенденция к унификации прав гражданства (в рамках концепции подданства, а затем и гражданства).

           Первая задача решалась абсолютистскими государствами XVIII– XX вв. путем кодификации права. Именно в эпоху абсолютизма идея создания общего национального кодекса становится важным политическим императивом[13]. Сравнительный анализ права таких стран как Россия, Пруссия, Австрия, других государств Центральной и Восточной Европы позволил выявить ряд крупных законодательных инициатив, имеющих принципиально общие черты. Рассматривая [251] крупные кодификационные инициативы как вехи на пути реформирования социальных отношений с помощью политики права, можно выделить ряд основных этапов законодательных работ в эпоху расцвета абсолютизма XVIII в. Это начало кодификационных работ (Уложенные комиссии Петра I 1700, 1714 и 1721 гг., в Австрии – комиссия 1709 г., в Пруссии – 1713 г.); их новая активизация в середине XVIII в. (Уложенные комиссии Елизаветы и Екатерины II в России 50–60–х гг.  XVIII в., комиссия 1747 г. в Пруссии и 1753–1755 гг. в Австрии); третий этап кодификации права, который приходится на период после Французской революции (Прусское земское Уложение 1794 г., Австрийское гражданское уложение 1811 г. и кодификационные проекты начала царствования Александра I в России). В данной перспективе кодификационная программа русского абсолютизма выступает как попытка целенаправленного использования законодательства, правовой политики для реформирования и модернизации социальных отношений. Прослеживается несомненное сходство побудительных мотивов кодификации (систематизация источников права и рационализация его с помощью перестройки общественных отношений), сходство условий кодификации (проходившей в странах с абсолютистскими системами), а также методов их проведения (путем создания бюрократических комиссий). Сходными в принципе оказывались и результаты их деятельности, характеризовавшейся незавершенностью, которая в свою очередь объяснялась стремлением приспособить западноевропейское право к сословным структурам стран Восточной Европы. Это вполне справедливо и в отношении Уложенных комиссий русского абсолютизма, особенно в области регулирования владельческих прав правящего класса[14] .

           Существует параллелизм и последующих кодификационных работ второй половины XIX – начала XX в. Так, перед составителями проекта русского Уложения рассматриваемого периода стояла непростая задача согласования положений различных правовых систем – нового и традиционного, кодифицированного и прецедентного права, норм писаного и обычного права,– как между собой, так и с российским законодательством, прежде всего – Гражданскими законами (Свод законов. Т. Х. Ч. 1) и судебной практикой (решениями и разъяснениями Кассационных департаментов Правительствующего Сената).

           Другим направлением унификации права являлось преодоление правового дуализма – то есть признанного существования двух правовых систем. Специфика правовой системы пореформенной России (как, впрочем, и других крупных империй – Австро–Венгерской и Германской) определяется понятием правового дуализма. Им обозначается сосуществование в пореформенной России двух правовых систем – позитивного права (все больше находившего выражение в [252] рецепции норм западного происхождения) и обычного (в основном, норм неписаного крестьянского права или норм, имеющих выраженные региональные особенности), которое лишь частично было отражено в действующем законодательстве, но составляло реальную основу правового самосознания подавляющей части населения страны[15]. Проблема кодификации гражданского права стала, поэтому, одной из центральных в пореформенной России второй половины XIX – начала XX вв. На этой основе (сопоставления двух типов права) возможно раскрытие конфликта старого и нового права; причин и параметров кризиса легитимности той концепции земельной собственности, которая была зафиксирована в позитивном праве (Своде законов гражданских). В центре внимания юристов и политиков той эпохи находится попытка преодоления правового дуализма, связанная с модернизацией правовой системы страны, рационализацией и модернизацией традиционных норм российского поземельного права[16]. Она получила выражение в проекте Гражданского Уложения Российской империи. Особое внимание уделялось проблеме правового регулирования традиционных форм земельной собственности в новых условиях, а также переходных форм собственности, владения и пользования землей. Данная постановка вопроса позволяет по новому интерпретировать научные дискуссии рассматриваемого периода, в частности, смысл использования ряда категорий римского и западного права для выражения сложной реальности поземельных отношений пореформенной России. Преодоление правового дуализма оказывалось возможно тремя способами – путем постепенного вытеснения одного типа легитимности (и соответствующих правовых норм и практики) другим (через кодификацию права и судебную практику); достижения компромисса между ними (законодательного реформирования исторически сложившейся модели собственности); путем ускоренной модернизации социальных институтов, осуществляемой на правовой или даже неправовой основе в виде так называемой «революции сверху» (которая во многом является атрибутом абсолютизма).

           Третьим направлением унификации права становилось распространение гражданских прав на новые категории населения. Существо социального конфликта нового времени выражалось в сравнительной перспективе в переходе от подданства к гражданству. В Российской империи до Февральской революции 1917 г. существовало юридическое понятие подданства. Оно определялось как юридическое отношение между государством и личностью и означало совокупность прав и обязанностей лица по отношению к данному государству. Объем понятия включал установленную юридически совокупность прав и обязанностей – пребывание в пределах государства, право на защиту на территории государства и за его пределами, обязанность [253] подчиняться законам государства не только на государственной территории, но и за ее пределами, трактовка как измены действий, направленных во вред государству. Приоритет государственной власти над подданными выражался, в частности, в том, что свобода перехода в подданство другой страны (принятая в европейских государствах XIX в.), не признавалась в России. Переход от подданства к гражданству, поэтому, не формальный момент: он влечет ряд важных социальных последствий и непосредственно связан с изменением политического строя страны путем признания личных прав (на неприкосновенность личности и собственности, свободное передвижение, свободу мысли и вероисповедания, право собраний и сообществ, право петиций к верховной власти)[17]. Гражданство и подданство составляют часть более общей проблемы – отношения индивида и государства в различных политических системах – в абсолютистско–монархическом (самодержавном) государстве с одной стороны, и в системе правового государства – с другой. Исторические параметры процесса перехода от подданства к гражданству связаны с динамикой национальной государственности нового времени: в широком смысле – от формирования централизованных государств до распада империй (а в известном смысле до настоящего времени, поскольку сознание принадлежности к имперскому типу государственности живо в исторической памяти масс в соответствующих государствах).

           В этом контексте самостоятельным фактором является эволюция идеологии и практики абсолютизма. В основе абсолютистской доктрины лежат две концепции – суверенитета и монархии, образующие понятие монархического суверенитета (в отличие от народного суверенитета демократических государств). Наибольший вклад в теорию абсолютизма на Западе внесли Т. Гоббс, Ж. Боден, С. Пуффендорф, а также их либеральные критики – Д. Локк, Ш. Монтескье и Ж-Ж. Руссо. В России теория абсолютизма (или абсолютного монархического суверенитета) представлена наиболее полно в сочинении Ф. Прокоповича «Правда воли монаршей». Она получила закрепление в Воинском уставе 1716 г., и сохранялась до конца существования монархии. «Его величество, – гласит формула закона, – есть самовластительный монарх, который никому на свете в своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет, свои государства и земли яко христианнейший государь по своей воле и благомнению управляет». Свод основных государственных законов в новой редакции от 23 апреля 1906 г. формулирует существо самодержавия следующим образом: «Императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть. Повиноваться власти его, не только за страх, но и за совесть, сам бог повелевает». Таким образом, российское самодержавие (периода империи) следует признать одной из историче[254]ских разновидностей абсолютизма, учитывая, разумеется, его значительную историческую специфику возникновения, легитимации и эволюции.

           Отметим сходство этапов развития государственности крупных абсолютистских империй Центральной и Восточной Европы: начало – утверждение абсолютизма; развитие – Просвещенный абсолютизм; рубеж XVIII – нач. XIX в. – реформы, осуществлявшиеся после Французской революции; этап либеральных реформ – вторая половина XIX в., трансформация абсолютизма в дуалистическую монархию, начавшаяся в XX в. и закончившаяся его свержением. Утверждение абсолютизма в России рассмотрено в историографии в сравнительно–исторической перспективе: в сравнении с предшествующим типом государственности, в перспективе последующего развития и, наконец, в сравнении с другими странами на определенном этапе их развития.

           Эпоха нового времени внесла существенные изменения в процесс рационализации управления. В это время, когда в силу экономических, географических, технических и культурных открытий мир все более становится единой цивилизацией, отставание в темпах развития, рационализации становится угрозой суверенитету государства. Организация государственного устройства передовых стран выступает в этих условиях в качестве модели желательного переустройства. На этой основе возникает необходимость избрать путь догоняющего развития и модернизации. Все эти модификации процесса рационализации – догоняющее развитие, радикальные реформы государственного управления и европеизация – впервые нашли свое полное выражение в ходе утверждения абсолютизма – преобразованиях Петра Великого первой четверти XVIII в., а затем его последователей в России, в ее крупнейших реформах. Административные реформы Петра Великого состояли в создании новой системы государственных учреждений в России – Сената и коллегий, образованных в 1717 г. по шведскому образцу вместо традиционных учреждений (приказов и Боярской Думы), изменении структуры и принципов административно–территориального управления (губернская реформа). Особенность коллегий как административных учреждений заключалась в том, что дела решались несколькими лицами большинством голосов. В России коллегии были подчинены Сенату, затем – преобразованы в министерства. Завершением реформ стало создание нового правящего слоя и рационализированной бюрократии, статус которых определялся в сводном документе – Табели о рангах. Сравнительный анализ показывает, что административные реформы Петра, отвечая задачам догоняющего развития и модернизации, были первыми в ряду подобных системных преобразований нового времени, обнаружив ряд устойчивых признаков, которые затем прослеживаются в реформах абсолютистских и вообще автори[255]тарных режимов – Пруссии, Австрии, Дании, Турции, Египта, Японии и других развивающихся стран Нового и Новейшего времени[18].

           Важной исторической модификацией абсолютизма в новое время является Просвещенный абсолютизм – историческая модификация абсолютизма, связанная с распространением просветительских идей и попыткой их использования во внутренней политике европейских монархий XVIII в., которая в современной науке интерпретируется как существенный шаг в направлении правового государства. Просвещенный абсолютизм означает стремление государства провести модернизацию традиционного сословного общества путем правовых и административных реформ и активного вмешательства бюрократии в социальную жизнь. Средством для этого служит регламентация социальных отношений, усиление их регулирования с помощью права (выражением чего становятся попытки кодификации, унификации и рационализации гражданского права). Данная модель интерпретируется также как полицейское государство, в котором существует жесткая правовая и административная регламентация всех сторон жизни, однако сама верховная власть не ограничена правом. Эпохой Просвещенного абсолютизма считают период от вступления на престол Фридриха II (1740) до Французской революции 1789 г. Наиболее видными ее представителями являются Фридрих II в Пруссии, Иосиф II в Австрии и Екатерина II в России[19]. В современной историографии присутствует и более широкая трактовка феномена Просвещенного абсолютизма, распространяющая это явление на весь XVIII в. и начало XIX в. (программа либеральных реформ начала царствования Александра I и деятельности М. Сперанского). Ключевым элементом идеологии Просвещенного абсолютизма (отличающим его от предшествующего типа абсолютных монархий) следует считать стремление опереться на фундаментальные законы, способные ограничить произвол правителя. В этом смысле данный тип государственности является шагом вперед в направлении правового государства[20]. Одним из следствий политики Просвещенного абсолютизма стало формирование дворянской интеллектуальной элиты, ориентированной на решение задач модернизации и европеизации общества[21].

           В начале и особенно во второй половине XIX в. существовала устойчивая (хотя и неровная) тенденция к постоянному расширению объема регулирования социальных прав[22]. Она достигла высшего развития при Александре II, время правления которого вошло в историю как эпоха Великих реформ. Они включали радикальные преобразования всех сторон жизни русского общества. Крестьянская реформа 19 февраля 1861 г. освобождала крестьян от крепостной зависимости с земельными наделами. Земская реформа, введенная Земским положением 1 января 1864 г., предоставляла населению губерний и уездов всех сословий посредством выборных представителей осуществлять [256] управление местными хозяйственными делами (сборами, дорогами, образованием, здравоохранением и др.). Городовое положение 1870 г. создавало институты внутреннего городского самоуправления с участием всех сословий. Судебные уставы, утвержденные 20 ноября 1864 г., вводили независимое судопроизводство, отделив суд от других институтов государственного управления, гласный и состязательный порядок осуществления правосудия, избираемых населением мировых судей и адвокатуру. Устав о воинской повинности 1874 г. вводил равенство всех сословий по отношению к воинской повинности, установив сокращенные сроки службы лишь по критерию образования. Университеты по новому уставу получили самоуправление посредством коллегии профессоров и избрания ими ректора. Для женщин учреждались специальные Высшие курсы, работавшие по университетским программам. Печать по правилам 1865 г. получила большую свободу от цензурных ограничений, начали развиваться провинциальные газеты.

           Эти реформы стимулировали широкое общественное движение, направленное на демократизацию общества посредством развития земского самоуправления и предоставления его представителям места в общегосударственной деятельности. Особенностью Великих реформ следует признать их научную разработку, тщательную юридическую подготовку и планомерное осуществление[23]. В истории России это уникальный пример успешного проведения масштабных социальных преобразований с сохранением социального консенсуса и правовой преемственности. В этом смысле анализ опыта данных реформ имеет непреходящее значение и представляет актуальность для всех обществ переходного типа. Поступательное движение видно в направлениях рецепции римского и европейского права. В России доказательством существования данной тенденции является динамика предложения проектов аграрных[24] и политических реформ[25] .

           Однако трансформация самодержавия в направлении правового государства (в форме конституционной монархии), начавшаяся после Манифеста 17 октября 1905 г., была непоследовательной. Тот вид конституционной монархии, который начал утверждаться в России после 1905 г., всего более напоминает германскую, позаимствовав у нее основную идею – монархический принцип. На это обращали внимание как русские, так и германские (М. Вебер, О. Хинтце)[26] исследователи. В правовой и политической литературе (Гессен В.М., Котляревский С.А., Кокошкин Ф.Ф., Лазаревский Н.И., Милюков П.Н., Муромцев С.А.) обсуждался вопрос о том, в какой степени самодержавие стало ограниченной монархией и каковы тенденции его развития. Если для одной группы исследователей ограничения самодержавной власти, введенные в основное законодательство, означали переход к дуалистической конституционной монархии, то [257] для другой – определялись скорее как мнимый конституционализм[27]. Если либеральные оппоненты самодержавия отстаивали идеал дуалистической конституционной монархии, то правительственные круги ориентировались на модель монархического конституционализма, дававшую монарху неограниченные преимущества перед парламентом. Еще важнее в условиях переходного периода была практика политического режима, сводившего на нет и те зыбкие правовые гарантии, которые были провозглашены.

           В результате выяснилось, что в рамках одной формы правления – «конституционной монархии», скрываются совершенно различные политические режимы, радикально отличные между собой по социальной природе, политико–правовому оформлению и последующей исторической судьбе. Наряду с парламентарными и дуалистическими монархиями Западной и Центральной Европы, эта типология позволяет выявить особый тип – монархического конституционализма. В конце XIX – начале ХХ вв. он получил развитие в Восточной Европе – Германии, Австро–Венгрии и России, а также в государствах Азии (прежде всего – Японии эпохи Мейдзи). Его принципиальные особенности отражены в его названии – это именно «монархический» конституционализм (в отличие от конституционной монархии). Основными признаками данного политического режима являются октроированный (дарованный) характер конституции, крайне непоследовательное проведение разделения властей (как в теории, так и на практике), отсутствие ответственности правительства перед парламентом (при сохранении полного контроля над ним со стороны монарха), сохранение за монархом полного контроля над армией и вообще силовыми структурами, наконец, исключительно большие законодательные полномочия монарха, которые в чрезвычайных условиях становились практически абсолютными (что делало возможным спор о самом существовании парламента). Данная система объективно тяготела к трансформации первоначально провозглашенного разделения властей (которое было известным шагом в направлении дуалистической монархии) в фактический режим личной власти монарха, а затем (после свержения монархии) – диктатора. Это был, таким образом, политический режим, который вполне соответствует его интерпретации как мнимого конституционализма[28]. Исключительно важным фактором поддержания стабильности данной системы в переходный период было сохранение легитимности самого института монархии (именно института, а не персонального носителя монархической власти). Эта легитимность в рассматриваемый период несомненно перевешивала легитимность представительных учреждений. Именно этим обстоятельством объясняется крайне слабая поддержка населением России Государственной Думы в условиях ее конфликтов с самодержавием.

           [258] В сравнительной перспективе можно констатировать сходство целей (модернизация права) и результатов (неполная реализация) политики абсолютистских государств.

           Принципиальная составляющая процесса модернизации и реформ – бюрократизация управления. Известно, что абсолютизм как политическая система представляет собой новое качество в сравнении с традиционными феодальными монархиями. Традиционной организации власти и управления в мировой истории противостоит рационалистическое их устройство. Процесс рационализации управления, проявляющийся в реформах, охватывает при этом самые разные стороны жизни – экономику, социальные отношения, политику, сферу культуры. Однако наиболее четко он проявляется в организации государственного управления – перестройке административного аппарата, правящего класса и бюрократии. Исходя из этого становится более понятной логика реформ и контрреформ в русском историческом процессе, выдвинутые модели общественного переустройства[29].

            История России дает три модели реформ (и их идеологического обоснования), направленных на модернизацию социальных отношений. Первая из них состоит в ускоренном догоняющем развитии, осуществляемом исключительно путем административного регулирования, нацеленного на быстрое достижение стратегических целей. Поскольку в общественном сознании место державы в мировой политической системе стереотипно определялось военным потенциалом, данный вариант модернизации часто бывает нацелен на достижение соответствующих результатов именно в этой области. Лучшим примером этого служат реформы Петра, в короткие сроки создававшего промышленность, налоговую систему, образование, армию и флот. Выбору подобного варианта способствует ряд исторически сложившихся предпосылок – слабость общества, авторитет государственной власти, не имеющей противовеса в виде сословно–представительных институтов, развитый бюрократический тип управления[30]. При таком варианте быстрых реформ государство до предела напрягает общественные ресурсы, полностью перекрывая для этого механизмы социального контроля. Это приводит в свою очередь к отчуждению власти от народа и уже в силу этого порождает огромный резерв для контрреформ. Более того, проведение такой модернизации, подавляя демократические начала саморегуляции общества, в длительной перспективе ведет к обратному результату.

           Другая модель модернизации представлена реформами 60–х гг. ХIX в., опиравшимися на поддержку более широких кругов общества, которым присуще осознание необходимости преобразований. Главной отличительной особенностью данной модели реформ являлось то, что она сразу законодательно провозгласила коренное социальное переустройство, что способствовало вовлечению в реформационный [259] процесс всех слоев общества. Реформа открыла возможности для участия общества в преобразованиях, имевших целью создание гражданского общества и правового государства. Ликвидация крепостничества, введение земского самоуправления, демократические реформы в области суда, образования и печати служили реальным основанием постепенной рационализации и европеизации общественных отношений, освобождения от традиционных институтов.

           Третья модель связана с формированием достаточно широкого социального движения, способного инициировать проведение реформ в направлении гражданского общества и правового государства. Анализ российского либерализма и конституционализма конца ХIX – начала ХХ в. с этой точки зрения показывает, что они формируются в рамках определенной более широкой социальной системы, являясь в то же время ее важной самостоятельной частью и стабилизирующим фактором. Политическая философия русского либерализма и конституционализма представляла собой теоретическую парадигму, которая давала объяснение этого процесса и потому не утратила своего значения. Основными компонентами данной теории стали – обоснование возможности выхода из фундаментального социального конфликта не путем революции, а радикальных социально–экономических и политических реформ, целенаправленно осуществляемых государством; разработка модели перехода от авторитарного правления к современной плюралистической демократии при сохранении преемственности власти и легитимности правления; установление специфики теоретических оснований, стратегии и тактики конституционализма в условиях ускоренной политической модернизации[31]. Специфика российской ситуации по сравнению с государствами Западной Европы усматривается в сочетании аморфного общества и сильного государства, которая таит в себе большой конфликтный потенциал, но в то же время содержит инструмент выхода из кризиса. Им является государство, осознавшее свою историческую миссию социальных преобразований.

           В контексте мировых процессов модернизации обращает на себя внимание сходство реформ и их идеологического обоснования в России с преобразованиями того же времени в странах Восточной Европы и Азии – Пруссии Бисмарка, Австрии в период “Компромисса” 1867 г., Оттоманской империи, Японии Мейдзи и Китае периода «100 дней реформ». Исследователи уже давно обратили внимание на тот факт, что по механизму проведения реформы 60–х гг. ХIХ в. в России, а также сопутствующий им конфликт в общественной мысли, имеют много общего с преобразованиями эпохи Танзимата в Турции и Мейдзи в Японии, где правящая элита в своем стремлении к модернизации наталкивалась (как и в России) на значительные пережитки [260] традиционной культуры и вынуждена была считаться с существованием мощной консервативной оппозиции.

           Процесс развития бюрократии, как показано в русской политико–правовой литературе, исторически связан повсюду с формированием современных национальных государств и отражает особенности их становления. В России рассматриваемого периода он представлен следующими фазами: эволюционное формирование приказной бюрократии в системе служилого государства[32]; введение принципов рациональной бюрократии в период утверждения абсолютизма и реформ государственного строя XVIII в.[33]; развитие бюрократии как особого социального слоя нового времени, связанное с попытками движения в направлении гражданского общества и проведением либеральных реформ XVIII–XIX вв.[34] Наконец, заключительный этап формирования российской бюрократии связан с ограничением абсолютизма в период конституционных преобразований начала ХХ в.[35]

           В условиях разворачивавшегося конфликта между обществом и государством, реформ XVIII и особенно XIX в., бюрократия становилась важнейшим элементом, от позиции которого зависел в конечном счете поворот политики в направлении либеральных реформ или контрреформ. Это проявилось в ключевой роли «просвещенной» бюрократии в подготовке и проведении Великой реформы 1861 г., а затем – консервативной бюрократии в сворачивании процесса реформ после гибели императора Александра II в 1881 г. Особая роль государства и бюрократии в ходе реформ четко отражена в идеях и сочинениях основных политических деятелей – монархов от Петра Великого до Александра II, а также ключевых инициаторов реформ – М.М. Сперанского, П.Д. Киселева, П.А. Валуева, Я.И. Ростовцева, Н.А. Милютина, М.Т. Лорис-Меликова, С.Ю. Витте, П.А. Столыпина, цель которых состояла в превращении бюрократии в рациональный инструмент построения гражданского общества[36].

           Тот факт, что бюрократия выступала не только инициатором, но и основным источником дисфункции при проведении реформ, делал необходимым преобразование самой административной службы. Концепция рациональной администрации (действующей на основании правовых норм, а не собственных предпочтений) – важный конструктивный элемент либеральных проектов административных реформ в России XIX в. Эта концепция включала пересмотр общего места бюрократии в политической системе (преодоление сращивания власти и собственности, высшей администрации с придворной средой, а фактически всем привилегированным классом землевладельцев); расширение социального контроля (в том числе на уровне местного земского самоуправления); правовое регулирование положения чиновничества; увеличение его независимости, с одной стороны, и ответственности с другой.

           [261] Можно констатировать сходство причин кризиса и крушения империй абсолютистского типа в начале ХХ в. Для объяснения целесообразно обратиться к социологической модели конфликта двух типов социальной интеграции – механической и органической (она была выдвинута Г. Спенсером и Э. Дюркгеймом). Для первой (механической интеграции) характерно стремление к достижению устойчивости за счет предельно централизованной системы управления, основанной на жесткой иерархической вертикали власти, таких ее параметрах как армия, полиция и бюрократия. Для второй (органической интеграции) характерна устойчивость, образующаяся путем взаимодействия (и перекрестного наложения) многочисленных подразделений общества, при которой индивид оказывается включен в многообразные сети социальных отношений, ролей и статусов. Если первый тип интеграции кажется внешне более прочным, то это обманчивое впечатление. Именно второй тип имеет более устойчивый характер в силу большей гибкости и вариативности способов приспособления к изменению внешней среды. Если использовать этот теоретический подход к анализу европейских империй (для которых был характерен не органический, а именно механический тип интеграции), то становится понятно: основной причиной их кризиса и дезинтеграции стала невозможность приспособиться к быстро изменившимся условиям развития (все они погибли в условиях Первой мировой войны и революционных переворотов). Для Германской, Австро–Венгерской и Российской империй в равной мере оказалось невозможным осуществить бесконфликтный переход от одного типа интеграции к другому: во всех трех империях национализм выступил как новый доминирующий фактор социального развития (о его силе говорит тот факт, что он продолжает действовать до настоящего времени, причем независимо от форм политического устройства). Другой фактор дезинтеграции – эрозия монархической легитимности в условиях перехода к демократии. Третий фактор – внешний (война и распад государств под влиянием извне). Крушение абсолютистских империй имело, следовательно, системный характер. Эта участь постигла, однако, и пришедшие им на смену демократические правительства[37].

           Таким образом, абсолютизм как форма становления и развития национальных государств – важная часть социально–политического и культурного наследия Европы. Практический интерес исследований данной проблемы состоит в том, чтобы выявить опыт больших империй, ставших основой и выдающимся проявлением интеграционных процессов в Европе. Мы видели, что они не только способствовали становлению современных национальных государств, но стремились поддерживать определенный консенсус в обществе, не закрывая при этом путей к его правовому и политическому просвещению.

           [262] Суммируем позитивный опыт абсолютистских империй: наднациональный характер власти (социальный арбитраж), оказавшейся способной длительное время поддерживать существование больших многонациональных государств; социально–политическая стабильность, которой иногда недостает современным демократиям; специфические механизмы разрешения конфликтов (сочетание легитимного применения государственного насилия с поиском консенсуса); в целом позитивная динамика развития абсолютистских систем в направлении гражданского общества и правового государства путем бюрократических реформ; наконец, значительный вклад монархических государств в мировую культуру (некоторые связывают его с высокими культурными запросами аристократической элиты, уровнем спонсорской деятельности, недостижимым при демократии, а также сохранением такого уровня интеллектуальной свободы для привилегированного слоя, который был утрачен в последующее время).

           Проявлениями данной социальной функции абсолютистских государств становились – консолидация власти, унификация правовой системы, расширение и укрепление границ (в условиях естественной борьбы государств за выживание), стремление обеспечить подданным (гражданам) стабильное устойчивое развитие. Анализ правовых инициатив (кодификаций), а также систематических административных реформ показывает, что они стремились обеспечить правовое и рациональное управление. Абсолютизм определяется исходя из уровня национального самосознания, расстановки социальных сил в переходную эпоху от традиционного общества (феодализма или сословного общества) к гражданскому (демократии или массовому обществу), из присущего данной системе административно–правового регулирования (полицейское государство), структуры и функций бюрократического аппарата, из идеологии самого абсолютизма как неограниченной власти монарха во имя достижения «общего блага». Все эти подходы не исключают, но скорее дополняют друг друга в определении места абсолютистского режима при переходе от сословно–иерархического к гражданскому обществу. Указанные параметры, в принципе присущие всякой абсолютистской системе, реализуются в различной степени в национальных вариантах абсолютистских государств. Более конкретно – время существования империй связано с нахождением у власти крупнейших европейских династий – Бурбонов, Габсбургов, Романовых, Гогенцоллернов. Сравнительное исследование крупных империй выявляет сходство основ, стадий и форм развития. Оно позволяет указать на общие параметры кризиса этого типа государств.

           Европеизация предстает как общий вектор развития абсолютизма в новое время (в отличие от предшествующих и последующих стадий). Движение к гражданскому обществу и правовому государству [263] выступает как важная и осознанная элитой цель (за исключением периодов монархического произвола). Именно этим определяется такая характерная тенденция, как заимствование правовых норм с Запада или из римского права. Другой стороной того же процесса является отказ от религиозной нетерпимости. Следует подчеркнуть выраженный космополитический характер правящих династий и элитных групп (международные браки, путешествия, знание иностранных языков и чтение книг).

           Эти позитивные стороны государственности имперского типа становятся очевидны при сравнении с той социальной катастрофой, которой сопровождалось крушение империй и последующее революционное разрушение цивилизационных основ общества.

           [263-264] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста