Из комментариев к «Замечаниям о бунте»

Автор
Овчинников Реджинальд Васильевич (1926-2008)

Аннотация

Ключевые слова

Шкала времени – век
XVIII

Библиографическое описание:
Овчинников Р.В. Из комментариев к «Замечаниям о бунте» // Исследования по источниковедению истории России дооктябрьского периода: сборник статей / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. В.А.Кучкин. М., 1993. С. 24-39.

Текст статьи

[24]

Р.В.Овчинников

ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К "ЗАМЕЧАНИЯМ О БУНТЕ"

           На страницах пушкинской "Истории Пугачева", в подготовительных материалах к ней (выписки из архивных документов, копии мемуарных памятников) и в "Замечаниях о бунте" не раз упоминается оренбургский казачий сотник Тимофей Иванович Подуров[*] - выдающийся сподвижник предводителя Крестьянской войны 1773-1775 гг. Е.И.Пугачева.

           В данном сообщении рассматривается суждение Пушкина о "противузаконности" казни Подурова, изложенное в 19-м пункте "Замечаний о бунте", переданных Николаю I при письме к А.X.Бенкендорфу от 26 января 1835 г. Предварительно следует привести биографические данные о Подурове, извлеченные из протокола следственных его показаний я материалов судебного процесса, а также из других документов 1773-1775 гг. и предшествующего времени.

           Тимофей Иванович Подуров родился в 1733 г. в Самаре в состоятельной казачьей семье, находившейся в родстве о крупными самарскими купцами Халевиными. Выучившись грамоте, Подуров в юные еще годы записан был в службу и, будучи человеком проворным и сметливым, вскоре уже приобрел навыки бывалого казака. В 1747 г. многие самарские казаки, а в их числе и Подуров, были переведены в приграничный Оренбург ; в недавно образованное там Оренбургское казачье войско[1], вместе о казаками своей сотни Подуров попеременно нес службу то в Оренбурге, то в линейных крепостях и форпостах вдоль рек Яика, Самары и Сакмары. Сохранился [25] формулярный список 1760 г., из которого видно, что 37-летний хорунжий Тимофей Подуров был отцом многодетного семейства, имел четырех сыновей: Федора, Бориса, Никиту и Степана[2]. Пять лет спустя он был произведен в сотники. Авторитет его и у начальства, и среди рядового казачества возрос настолько, что когда в 1767 г. обсуждался вопрос о выборе представителей от Оренбургского казачьего войска в состав Комиссии для сочинения проекта нового Уложения (называемой в литературе: Уложенная комиссия 1767 г. или Екатерининская законодательная комиссия) казаки одним из своих депутатов избрали Тимофея Подурова[3].

           1773 г. круто переменил жизнь и судьбу Тимофея Подурова. В середине сентября того года Е.И.Пугачев поднял яицких казаков на вооруженное выступление, дважды атаковал Яицкий городок, но, не имея артиллерии, не смог овладеть им. После того Пугачев повел свое войско правым берегом Яика на восток, к Оренбургу, захватил Илецкий городок и ряд форпостов, забирая К себе пушки, оружие, боеприпасы, провиант и годных к военной службе людей. Узнав о том, оренбургский губернатор генерал-поручик И.А.Рейнсдорп принял меры к защите прияицких крепостей, сформировал и отправил из Оренбурга карательный военный корпус бригадира Х.Х.Билова, под командованием которого находились 200 армейских и гарнизонных солдат, шестиорудийная пушечная батарея о прислугой, конная группа из 60 калмыков, а также отряд из 150 оренбургских казаков во главе с сотником Тимофеем Подуровым. Не отважившись вступить в бой с Пугачевым в полевом сражений, Билов увел свой корпус под защиту стен Татищевой крепости, наиболее мощной среди укреплений Яицкой линии.

           Утром 27 сентября Пугачев подошел к Татищевой и, разделив свое войско На две колонны, атаковал крепость с запада и востока. Корпус Билова и гарнизон упорно оборонялись, отбивая одну атаку за другой. И тут в самый разгар штурма оренбургские казаки вместе со своим командиром оставили крепость и примкнули к пугачевцам, что и определило успешный исход битвы. По свидетельству Пугачева, Подуров [26] с его казаками оказали повстанческому войску существенную подмогу ("зделали помощь") в овладении Татищевой крепостью[4]. После того Подуров и его казаки, а также сдавшиеся в плен защитники покоренной крепости были приведены к присяге на верную службу новоявленному "императору Петру III" (под именем которого самозванно действовал Пугачев), а затем в составе его войска участвовали в походе к Оренбургу и в его осаде, продолжавшейся с 5 октября 1773 г. по 23 марта 1774 г.

           В лагере под осажденным Оренбургом Пугачев произвел Тимофея Подурова в полковники конного Оренбургского полка. Полк этот, насчитывавший до 800 казаков и калмыков, был одним из крупнейших в десятитысячном повстанческом войске и храбро сражался в боях под Оренбургом и на приступах к нему. К числу крупнейших боевых достижений. Подурова следует отнести битву 13 января 1774 г. В этот день повстанческое войско, находившееся под командованием М.Г.Шигаева, Д.С.Лысова и Т.И.Подурова, нанесло сокрушительный удар оренбургскому гарнизону в полевом сражении у Бердской слободы, вынудило его к бегству, после чего неприятель более уже не отваживался на вылазки из осажденного Оренбурга. Получив донесение о счастливом исходе битвы 13 января, Пугачев, находившийся в то время в Яицком городке, направил своим полковникам письменное поздравление с их выдающимся успехом.

           Отношение Подурова к Пугачеву претерпело существенную эволюцию, о чем дает представление протокол следственных показаний Подурова. Пугачев настолько искусно играл роль "императора Петра Третьего", что искренно уверил многих, а в их числе и Подурова, в том, что перед ними не самозванец, а реальный Петр III, который-де, вопреки официальным заявлениям, не умер в 1762 г. [5], а сумел бежать из заключения, более одиннадцати лет странствовал за рубежом и по России, теперь же явился, чтобы освободить простой народ от несносного правления Екатерины II и от гнета дворян-крепостников - душителей народной вольности. Легенда о царе-освободителе, пущенная в ход Пугачевым и широко прокламируемая его мани[27]фестами и указами, нашла массовый восторженный отклик среди крестьян, казаков и нерусских народностей Оренбургского края, что способствовало пополнению повстанческого войска и материальному его обеспечению. По словам Подурова, в лагерь восставших под Оренбургом "со всех почти сторон стекался народ к самозванцу большими кучами" и "во всех местах", где появлялись посланцы Пугачева с его воззваниями, "народ с радостию приклонялся к нему, и отовсюду везли в толпу фураж и провиант". Распространению легенды о "царском" происхождении новоявленного "государя-батюшки" и об освободительной его миссии немало способствовал и сам Подуров, действуя так "из усердия к нему, почитая его прямо за истиннаго государя, уверясь как по его словам", так и по народной "эхе", что-де Петр III "не скончался, а жив" и видя к тому же, что "все большие люди" в ближайшем окружении Пугачева "прямо почитают его за государя"[6]. В ноябре-декабре 1773 г. Подуров трижды обращался с письмами к находившимся в осажденном Оренбурге яицкому казачьему старшине М.М.Бородину и войсковому атаману оренбургских казаков В.И.Могутову, призывая их покориться "Петру III", уговорив губернатора И.А.Рейнсдорпа на сдачу города[7].

           Со временем отношение Тимофея Подурова к Пугачеву резко переменилось, он стал воспринимать его уже как самозванца. Такой перемене, по словам Подурова, способствовало то, что Пугачев не гнушался обмана (заявил, например, что в начале 1774 г. в Яицкий городок пришли будто бы 600 донских казаков и две тысячи казахов и присоединились к его войску, чего на самом деле не было), в вопросах веры Пугачев выказал себя не ревнителем православия, как надлежало бы государю, а сторонником раскола и явно "попущал" яицким казакам-раскольникам в надругательстве и истреблении церковных икон, исполненных в новой живописной манере. Если верить словам Подурова, главное, что открыло ему глаза на самозванство Пугачева, - женитьба того на яицкой казачке Устинье Кузнецовой (1 февраля 1774 г.), тогда же и провозглашенной "императрицей". С того-то времени он, Подуров, стал уже понимать, что Пугачев: "конечно, не истинной [28] государь, а самозванец", потому что, если бы он был "точной государь, то от живой супруги не поступил бы на такое презренное супружество, да и в такое еще время, когда надлежало ему стараться утверждать себя на царство"[8]. У Подурова возникло было намерение бежать от Пугачева, но он не смог сделать этого и покорился судьбе. К тому же, как объяснял он, "как будто что меня удерживало и наводило страх отстать от него [Пугачева]. Словом оказать, привязан я был к нему так, как бы невидимою силою или, просто сказать, волшебством, но от чего со мною сие последовало, - я не знаю". Не отважился Подуров на побег, опасаясь неминуемой крутой расправы в случае поимки его пугачевцами, а в то же время страшась истязаний при явке с повинной к екатерининским властям. Потому-то он, положась "на власть Божию, и избрал за лутчее, не отставая от него [Пугачева], служить ему верно"[9].

           Между тем в ходе начавшегося с января 1774 г. наступления карательные войска генерал-аншефа А.И.Бибикова, подавляя сопротивление повстанческих отрядов, продвигались на восток к Оренбургу. В битве, развернувшейся 22 марта у Татищевой крепости, авангардный корпус генерал-майора князя П.М.Голицына нанес тяжелое поражение главным силам Пугачева. Прошло еще десять дней и Голицын нанес новый сокрушительный удар войску восставших в сражении под Сакмарским городком. На поле боя пали до 400 повстанцев, Пугачев потерял все свои пушки и обоз, около 2800 пугачевцев попали в плен. Пугачев о пятью сотнями оставшихся у него конников сумел оторваться от погони и ушел на северо-восток, в горнозаводской район Южного Урала за излучиной реки Белой.

           Подуров не последовал за Пугачевым, то ли не смог догнать его, то ли нарочно отстал, как сам он утверждал на допросе, имея намерение явиться о повинной (рассудил "за лутчее явиться к верному войску")[10]. Вблизи Каргалинокой слободы Подуров был захвачен казачьим разъездом и доставлен в полевой штаб генерала Голицына, где при допросе дал показания о ближайших планах Пугачева и о месте вероятного укрывательства[11]. С 4 апреля Подуров находился в заключении [29] в оренбургском тюремном острот, где содержались многие другие видные сподвижники Пугачева и рядовые повстанцы, захваченные в плен в сражениях у Татищевой крепости и под Сакмарским городком. В начале мая в Оренбург прибыла секретная следственная комиссия и одним из первых допросила Подурова, который дал подробные показания о своем пребывании в повстанческом лагере и о службе полковником в войске Пугачева, в чем и принес покаяние, заявив в заключение, что отныне он считает Пугачева самозванцем и обманщиком, который, "вовлекши нас в злодейския свои сети, сам бежал"[12]. Следователь, производивший дознание, гвардии капитан-поручик С.И.Маврин так охарактеризовал Подурова: "Сей плут не дурак, но погрешил много, чистосердечно раскаиваетца. А как при том [он] депутат, то ея величеству доложить, кажется, должно, ибо таковыя, по узаконению, изъяты от всех бед и скорбей"[13].

           Со дня ареста Тимофея Подурова минуло полгода. За это время властям удалось подавить основные очаги повстанческого движения, главное пугачевское войско потерпело окончательное поражение в битве под Черным Яром (25 августа 1774 г.), сам Пугачев и многие его соратники были захвачены в плен. По указанию Екатерины II в Москве при Тайной экспедиции Сената создана была следственная комиссия в составе генерал-аншефа князя М.Н.Волконского, генерал-майора П.С.Потемкина и сенатского обер-секретаря С.И.Шешковского. Комиссии надлежало провести "генеральное" дознание по делу Пугачева и ближайших его сподвижников. 4 ноября в Москву был доставлен Пугачев, а в ближайшие дни, 7 и 12 ноября, конвойные команды привезли две группы пугачевцев, 27 и 13 человек[14], во второй группе и находился Подуров. Основное внимание комиссия уделила Пугачеву, который допрашивался в течение одиннадцати дней. Довольно обстоятельство допрашивались лица, ранее не привлекавшиеся к дознанию. Для большинства подследственных процедура дознания свелась к кратким допросам, при которых они сообщали отдельные сведения, дополняющие и уточняющие показания на предшествующих допросах в Оренбурге, в Казани и в Яицком городке. Что [30] касается Подурова, то, будучи представлен 17 ноября на заседание комиссии, заявил, что он "во всем утверждается на допросе, произведенном ему в Оренбургской секретной комиссии"[15], и больше ни о чем не допрашивался. На заключительной стадии следствия генерал П.С.Потемкин составил для предстоящего суда записку "Различие важности преступления способников злодейских, примеченное каждаго раскаяние по свойству их", согласно которой Подуров, а также И.Н.Зарубин-Чика, М.Г.Шигаев, А.П.Перфильев, В.И.Торнов и Канзафар Усаев были отнесены к 1-му разряду ("сорту") обвиняемых, заслуживающих, по мнению следственной комиссии, осуждения к смертной казни. В записке Потемкина о Подурове сказано, что он "весьма не глуп", а в вину ему ставится то, что "он был виновником многаго развращения легкомысленного народа, которыя (!), по уму и достоинству депутатскому, к нему имели почтение", он "старался склонить верных яицких казаков к злодею, и писал многия письма"[16].

           В конце декабря 1774 г. - начале января 1775 г. в Москве проходил судебный процесс под председательством генерал-прокурора Сената князя А.А.Вяземского. В состав судей были назначены сенаторы московских департаментов Сената, члены Синода, военные и штатские чины первых трех классов, президенты и вице-президенты находившихся в Москве коллегий и приравненных к ним центральных учреждений (всего 36 судей). К суду привлечены были 56 обвиняемых. Судьба их решалась на заседании 31 декабря 1774 г., где судьи определили: приговорить к смертной казни шестерых из подсудимых, Е.И.Пугачева и А.П.Перфильева - к четвертованию, И.Н.Зарубина-Чику - к отсечению головы. М.Г.Шигаева, Т.И.Подурова и В.И.Торнова - к повешению[17]. Определение от 31 декабря вошло в текст "сентенций" (судебного приговора), где назначенная мера наказания была соотнесена со степенью вины каждого осужденного и где, в частности, о Подурове оказано, что он приговорен к повешению "яко сущий изменник", который не только сам предался самозванцу Пугачеву, но и "писал многие развратительные в народе письма, увещевал верных ея императорскому величест[31]ву яицких казаков предаться к злодею и бунтовщику, называя его и уверяя других, якобы он был истинный государь и, наконец, писал угрозительные письма к оренбургскому губернатору, генерал-поручику Рейнсдорпу, к оренбургскому атаману Могутову и к верному старшине Яицкого войска Мартемьяну Бородину, которыми письмами сей изменник убежден [уличен] и признался"[18]. Сентенция была послана в Петербург на утверждение ("конфирмацию") Екатерины II, одобрена ею без каких-либо изменений, возвращена с курьером в Москву и подписана судьями на заседании 9 января 1775 г.[19]

           В субботу 10 января на Болотной площади в Москве были казнены Е.И.Пугачев, А.П.Перфильев, М.Г.Шигаев, Т.И.Подуров и В.И.Торнов[20], совершена жестокая экзекуция над 20 пугачевцами, осужденными к каторжным работам и к ссылке па поселение.

           Обратимся к 19-му пункту пушкинских "Замечаний о бунте", где поэт высказал суждение относительно того, что казнь Подурова была "противузаконна". "Замечания" были созданы в середине ноября 1834 г., о чем свидетельствует первое упоминание о них в письме Пушкина к А.X.Бенкендорфу от 23 ноября, в котором поэт просил разрешения представить Николаю I первый экземпляр "Истории Пугачевского бунта" (СПб., 1834), "присовокупив к ней некоторые замечания, которых не решился я напечатать, но которые могут быть любопытны для его величества" (ХV, 201) [21]. К тому времени Пушкин располагал не только корректурными листами "Истории Пугачевского бунта", но, видимо, и первыми ее авторскими экземплярами[22], о чем говорят отсылки в тексте "Замечаний" на соответствующие страницы книги. 19-й пункт "Замечаний" комментирует то место в тексте 164-й страницы "Истории Пугачевского бунта", где речь идет о вынесении судом смертного приговора Е.И.Пугачеву, А.П.Перфильеву, И.Н.Зарубину-Чике, М.Г.Шигаеву, Т.И.Подурову и В.И.Торнову.

           В черновике "Замечаний" 19-й пункт дан Пушкиным в таком виде: "[стр.] 164. Падуров как депутат в силу привиллегии данной именным указом, не мог ни в каком случае быть [32] казнен смертию. Не знаю, прибегнул ли он во время суда к защите сего указа. Может быть он его не знал. Может быть сама государыня о том не подумала. Тем не менее казнь сего злодея[23] противузаконна. Вот один из тысячи примеров, доказывающих необходимость адвокатов (IX, 479).

           Перебеляя черновик, Пушкин сократил текст и отчасти смягчил обличающий тон:

           "Стр. 164. Падуров, как депутат, в силу привиллегий данных именным указом, не мог ни в каком случае быть казнен смертию. Не знаю, прибегнул ли он к защите сего закона; может быть он его не знал; может быть судьи о том не подумали; тем не менее казнь сего злодея противузаконна" (IX, 375)[24].

           Из сопоставления текстов видно, что в беловик не вошло имеющееся в черновике суждение об императрице, но взамен того введены слова о судьях, видимо, забывших законоположение о неприкосновенности депутата Уложенной комиссии. Не включено из черновика в беловик мнение о пагубности неучастия адвокатов в судебном процессе, что сыграло роковую роль в судьбе Подурова; факт этот, поданный Пушкиным как "один из тысячи примеров, доказывающих необходимость адвокатов" (а они не участвовали в судопроизводстве ни при Екатерине II, ни в николаевское время), звучал как скрытый упрек в адрес Николая I, при котором суд над декабристами прошел без участия адвокатов. Может быть потому-то суждение об адвокатах и не было включено в текст беловика.

           Список литературы, посвященной пушкинским "Замечаниям о бунте", исчерпывается двумя главами в книгах Н.Я.Эйдельмана[25], причем в наиболее полной из этих глав рассмотрение 19-го пункта "Замечаний" сводится к кратким текстологическим наблюдениям и общей оценке[26]. Это и побуждает нас к детальному исследованию текстов 19-го пункта "Замечаний" с привлечением документальных источников как опубликованных, так и архивных.

           19-й пункт "Замечаний" начинается о утверждения, что Подуров, как депутат, "не мог ни в коем случае быть казнен смертию", в силу привилегий, данных именным указом. О ка[33]ком указе идет речь? В руках Пушкина был 17-й том "Полного собрания законов Российской империи"[27], в котором напечатаны обнародованные 14 декабря 1766 г. именной указ и манифест Екатерины II об учреждении Комиссии для сочинения проекта нового Уложения и о выборе депутатов[28]. В приложении к этим документам помещен "Обряд выбора", в 25-й статье которого излагаются "выгоды депутатские". Статья начинается с торжественной декларации: "Во всю жизнь свою всякой депутат, в какое бы прогрешение не впал, свободен: 1) от смертныя казни, 2) от пыток, 3) от телесного наказания"[29]. Это законоположение и имел в виду Пушкин, говоря о привилегиях, дарованных депутатам Уложенной комиссии по именному указу, в силу чего Подуров не мог быть осужден к смертной казни, и что сама эта казнь "противузаконна".

           Все так, однако, при чтении последующего текста 25-й статьи "Обряда выбора" видно, как путем пояснений и оговорок умалялась незыблемая, казалось бы, неприкосновенность депутата. В частности, признавалось и допускалось право властей привлекать депутатов к судебной ответственности, хотя от имени императрицы и объявлялось, что, поскольку все депутаты находятся "под собственным нашим охранением", никакой суд не может "без конфирмации нашея" пополнять решений о наказании виновных, вопреки дарованным им льготам (освобождение от смертной казни, пыток, телесных наказаний), и во всех случаях "дожидаться на то нашего приказания".

           Последний абзац 25-й статьи фактически лишал многих депутатов, не принимавших активного участия в работе Уложенной комиссии, декларированного права неприкосновенности. В абзаце этом оказано, что дарованные льготы касаются лишь только тех депутатов, "кои действительно при сем деле трудились и коих имена в подписке тоя или другия части проекта найдутся"[30]. Это положение, как будет подробнее сказано ниже, судьи использовали против Подурова при вынесении ему смертного приговора.

           В черновике "Замечаний о бунте" Пушкин писал: "Не знаю, прибегнул ли он (Подуров - Р.О.) во время суда[31] [34] к защите сего указа. Может быть он его не знал". (Речь идет об указе от 14 декабря и 25-й статье "Обряда выбора"). В материалах судебного процесса не имеется письменного обращения Падурова: неизвестно также и об устном его заявлении о своем депутатстве, "гарантирующих" ему неприкосновенность. На заседании суда ни Подуров, ни другие подсудимые (за исключением Пугачева) не вызывались. Правда, суд направил 30 декабря 1774 г. в тюремные камеры к подсудимым особую комиссию в составе сенатора М.Я.Маслова, новоспасского архимандрита Иоанна и генерал-поручика М.Г.Мартынова, поручив им ознакомить подсудимых с обвинительным заключением и получить дополнительные показания, если они появятся. Как видно из рапорта комиссий, подсудимые, выслушав обвинительное заключение, подтвердили, каждый порознь, содержание своих допросов и "сказывали свои признания, и ни один из оных не противоречил своего допроса, и в пополнение не сказал ничего"[32]. Из этого следует, что от Подурова не поступало каких-либо обращений к суду, хотя он, конечно же, знал о депутатских привилегиях, но не счел возможный, сознавая свою вину и тяжесть предъявленных обвинений, прибегнуть под защиту закона.

           В этом же черновике "Замечаний о бунте" Пушкин высказал предположение о том, что "может быть сама государыня" при решении участи Подурова "не подумала" об указе 14 декабря 1766 г. и "Обряде выбора", ограждающих депутатов Уложенной комиссии от смертной казни. Пушкин не мог знать секретных документов, связанных с проведением суда над Пугачевым и его сподвижниками, а из этих документов видно, что Екатерина II была не только осведомлена о деле Подурова, но и сыграла главную роль в решении его судьбы. Накануне отъезда из Петербурга в Москву на судебный процесс по делу Пугачева генерал-прокурор Сената князь А.А.Вяземский подал Екатерине II докладные пункты, в 17-м из которых спрашивал: "О депутатах Тимофее Подурове и Василье Горском[33] какое угодно повелеть зделать положение, ибо по обряду по комиссии Уложенной депутаты от казней освобождаются?" На полях своего доклада Вяземский записал решение императрицы отно[35]сительно Подурова и Горского: "Спросить, есть ли их по обряду у каких проэктов подписки, и по тому поступить в силу онаго обряда"[34]. Несомненно, что Екатерина II указала на заключительна абзац 25-й статьи "Обряда выбора", определявший, кто из депутатов Уложенной комиссии наделен личной неприкосновенностью, а кто лишен такой привилегии. Вяземский по своем приезде 25 декабря 1774 г. в Москву ознакомил судей с решением императрицы по вопросу о Подурове и Горском.

           Сказанное отвечает на предположение Пушкина, приведенное в беловике "Замечаний о бунте", что судьи, приговорив Подурова к смертной казни, может быть "не подумали" о том, что он, как депутат, формально находится под защитой законоположения 14 декабря 1766 г. На самом деле судьи не только имели это в виду, но и получили прямое указание Екатерины II о порядке применения названного законоположения к подсудимым из числа депутатов. Рассматривая 19-й пункт пушкинских "Замечаний", Н.Я.Эйдельман заметил: "Вопрос о неприкосновенности Падурова обсуждался судьми, но - решили сего предмета "не касаться!" [35] Насчет того, чтобы "не касаться" - явная ошибка. В действительности вопрос о Подурове, а также о Горском не только обсуждался судьями на заседании 31 декабря 1774 г., но они приняли по этому вопросу специальное определение. В тексте определения изложено содержание 25-й статьи "Обряда выбора" о "выгодах депутатских", с дословным воспроизведением положения о том, что объявленные льготы распространяются только на тех депутатов, "кои действительно при сем деле трудились, и коих имена в подписке тоя или другой части проекта найдутся" , и отмечено, что, вопреки тому, Подуров "по депутатству ни в чем не упражнялся"[36], его подписи не имеется ни под одной из частей к проекту Уложения, а потому он и не может пользоваться депутатскими привилегиями, и решено: "Оного Подурова по ево злодеяниям из депутатов исключа, в сентенции депутатом не именовать"[37]. Аналогичное решение было принято о Горском, причем отмечено, что поскольку при одном [36]из допросов он "был сечен плетьми"[38], то фактически утратил уже депутатское достоинство, а потому "не может быть депутатом" и исключается из их числа, равно как и Подуров[39].

           Не получив доступа к секретным архивным документам, Пушкин не знал об истинных обстоятельствах дознания и суда над Пугачевым и его сподвижниками[40], а потому в высказывании о "противузаконности" казни Подурова поставлен ряд вопросов и предположений. Суть этого его высказывания следует воспринимать и в более общем плане, как отображение исповедуемой Пушкиным убежденности в том, что справедливость в обществе обеспечивается законом, которому должны следовать как рядовой гражданин, так и власти. В деле же Подурова закон был попран, и, по мнению Пушкина, повинны в этом судьи, а возможно, и сама Екатерина II.

           [36-39] ПРИМЕЧАНИЯ оригинального текста